Студент 2

Глава 18

Бедный Витька поперхнулся, но не нашелся, что сказать. Что тут скажешь?.. А я еще чуть плеснул масла в огонь:

— Надеюсь, жаба-то тебя не придавила?

Толик не без ехидства хмыкнул — видать, Витькина прижимистость успела стать каноном местного значения.

— Ну? Где талон-то? — взглянул он на нашего фарцовщика.

Тот сделал над собой жестокое усилие:

— Да вот!.. — порылся во внутреннем кармане пиджака, вынул помятую бумажку. — Держи.

— Положи на стол пока, — велел Анатолий. — Ну что, пацаны, подождете меня с полчаса? Я в душ!

Когда, выходя, он открыл дверь, я мельком услыхал, какой шум-гомон в коридоре, и мысленно возблагодарил высшие силы, а вместе с ними и Сашу Лаврентьева за то, что у нас в комнате так сразу все устоялось. Избавлены мы от этой возни! Вот как представил адову суматоху… Сразу же усталость ощутил.

— Слушай, Вить, давай эти полчаса проведем в релаксе…

— В чем? — он замер от неожиданности.

Рассмеявшись, я постарался популярно объяснить, что такое релаксация. Витек быстро сообразил, надо отдать ему должное:

— А, понятно. Глубокий отдых, можно так сказать!

— Можно, — подтвердил я, с удовольствием устраиваясь на койке…

Однако, не суждено было нам в этот миг ни глубокого, ни мелкого отдыха. В дверь формально стукнули, в тот же миг ее толкнули. На пороге предстал сияющий Саша.

— Ну, коллеги! — провозгласил он. — Плясать готовы⁈

Не надо было долго объяснять, что посредством толковища с Юлией Михайловной, не обошедшегося без подарка, был сформирован состав трех учебных групп первого курса…

— У тебя списки есть? — оживился я, вскочив.

— Ишь чего захотел! — рассмеялся Саша. — Официально списки объявят только первого сентября. Я вам пока выдаю… — он пошевелил пальцами…

— Агентурную информацию, — закончил я фразу.

— Точно так!

Выяснилось, что сформированы три учебные группы под названиями ХТФ-78–01, 02, 03 (химико-технологический факультет, год поступления, номер группы). Ну и традиционно, из года в год на студенческом жаргоне химфака их именуют: «пожарники», «менты» и «доктора» — в соответствии с телефонными номерами экстренных служб. Была бы группа 04, тамошних учащихся называли бы «газовиками»…

— Ну и мы где? — не вытерпел Витек.

Лукавая улыбка поползла по Сашиному лицу… Он выдержал трехсекундную паузу:

— Самый почетный титул!..

— В доктора попали? — улыбнулся я.

— Точно! — повторился Саша.

Так. Стало быть, ХТФ-78–03. Отныне моя группа. Надо привыкать.

— А что с расписанием? — спросил я.

— Пока ориентировочное. Ну, первое сентября — такой ознакомительный день… Сперва общий митинг-не митинг, но встреча всего первого курса. Это перед главным корпусом. Потом факультетские собрания, их деканаты проведут. Вот так уже объявят списки групп, расписание… Скорее всего, будет выдача студенческих и зачеток, но тут могут и запоздать на день-другой…

Я подумал, что если запоздают, то аж до четвертого сентября, поскольку второе и третье — выходные. Впрочем, в субботу занятия наверняка будут… Ладно, посмотрим.

Тут я заметил, что Витек жмется и мнется, и без труда разгадал причину ужимок. Взглянул на Сашу, незаметно подмигнул ему, обозначив почти неуловимый кивок в Витькину сторону. Ушлый рабфаковец все вмиг сообразил.

Он посмотрел на моего соседа, ухмыльнулся:

— Что, бизнесмен из Муходрищенска? Интересно знать, где Малинина твоя оказалась?

Витек благородно заколдобился:

— Чего это — Муходрищенск? Нормальный населенный пункт. С восемнадцатого века существует…

— Ладно, ладно, шучу. А твоя любовь на третьем этаже — в первой группе. Так что не прямое попадание. Но вообще большинство занятий пока лекционные, для всего потока…

Меня, конечно, сильно подмывало спросить, в каких группах оказались Елена Никонова и Любовь Королева, но язык я все-таки удержал за зубами. Спросил другое:

— Ты говоришь, расписание первого объявят?

— Да. И то, думаю, на пару дней. Кстати, второго учимся. В субботу. Ну, а потом уж все встанет на лыжню… А список предметов уже есть. Я записал.

— Ух ты! — воскликнули мы с Витькой в унисон. — Покажи!

Не без важности Саша достал аккуратный маленький блокнот, полистал:

— Та-ак… Запишете или запомните?

— Запомним, — сказал я.

И Саша зачитал нам список.

История КПСС. Высшая математика. Техническая графика. Общая химия. Физика. Физическая культура. Иностранный язык…

Между прочим, последняя дисциплина в отечественной системе образования пережила за последнее столетие поучительную трансформацию.

В классической гимназии, во-первых, обязательно преподавались древние языки: греческий и латынь. И данные предметы в какой-то миг стали сильнейшим яблоком раздора между официальными инстанциями и либералами-«прогрессистами», массово порожденными реформами Александра II. Эти баламуты на много лет завели шарманку о том, что преподавание древних языков — «полицейская» мера правительства, направленная на отупление учеников, которых заставляли зубрить бессмысленные, никому не нужные латинские падежи, склонения и прочий вздор, воспитывая якобы нудную покорность, дисциплину, в ущерб преподаванию естественных наук… В либеральных журналах и газетах как талантливые, так и бездарные авторы изощрялись в насмешках и сарказме в адрес и этих учебных предметов и их преподавателей — ну, апофеоз тут, понятно, «Человек в футляре» Чехова, полнейшая карикатура.

Надо, однако, отметить, что в поздней Российской империи помимо классических гимназий возникли так называемые реальные училища, где на самом деле не было греческого и латыни, но больше времени уделялось математике, физике, химии. Но гимназисты и реалисты были ориентированы на разные вузы. Чтобы, например, поступить в университет, реалисты должны были сдавать дополнительные экзамены. И наоборот, для поступления в технический вуз такая же задача вставала перед гимназистом, а реалисту было проще…

А во-вторых, античные языки — Бог с ними, а основными иностранными в учебных заведениях царской России были французский и немецкий. Французский — понятно, тогда это был главный в мире язык международного общения, а вот немецкий считался «для умных»: ученых, инженеров, медиков… Английский же тогда был занятной экзотикой, в нем упражнялись аристократы из аристократов, вроде семьи Набоковых. А вот после революции возник заметный крен в его сторону и в связи с общим усилением США, и особенно в годы Сталинской индустриализации: подавляющее большинство иностранных специалистов, приглашенных на стройки первых пятилеток, составляли американцы. Во время Великой Отечественной на первый план вырвался немецкий, что совершенно понятно. При всей ненависти к немцам знать язык противника необходимо, это все сознавали… Французский окончательно ушел на обочину, хотя его любители никогда не переводились. Но все-таки после войны в качестве основных иностранных языков утвердились английский и немецкий в примерно равных пропорциях. Именно это предполагали планы всех учебных заведений в графе «Иностранный язык»: половину учащихся определяли на английский, половину на немецкий. Ну, а в послевоенной жизни первый постепенно усиливал позиции, второй сдавал… В семидесятые годы это соотношение составляло уже где-то 60:30 в пользу английского, оставляя десять процентов французскому.

У меня тут никаких заморочек не было. И в прошлой жизни я изучал английский, и учебники на полке в общаге подтверждали это. Вернее потрепанный англо-русский словарь, обнаруженный мною среди прочей литературы…

Тут я мысленно вздохнул. Изучение английского никогда меня не вдохновляло. Думаю, так же было бы с любым другим иностранным…

— Кто занятия будет вести, известно? — спросил я.

— Нет пока, — тут же ответил Саша, и я подумал, что он лукавит. Наверняка кое-что выпытал у Юлии Михайловны, но та велела пока помалкивать… Хотел было спросить и про кураторов групп, но рассудил, что здесь наверняка туману еще больше. Не стал. Зато Витька зачем-то брякнул про спортивные секции — при том что никаких попыток заняться хотя бы физзарядкой я за ним не замечал. Только абстрактный интерес к еженедельнику «Футбол-Хоккей».

Саша охотно тему подхватил, поскольку сам увлекался, как выяснилось, современным пятиборьем, несколько странноватым, на мой взгляд, видом спорта… Но тут явился чистый, мытый-бритый Толик, и дела понеслись галопом. Новоиспеченный староста вспомнил, что у него в деканате остались какие-то нерешенные вопросы — словом, все завертелось.

Предчувствие встречи с Ларисой и прежде волнительно блуждало во мне, а тут прорвалось на первый план, оттеснив все прочее. Конечно, я старался виду не подавать, был как всегда в меру приподнятый, удачно шутил в разговорах, а в глубине души уже клокотал незримый гейзер, и как в таких случаях бывает, время тянулось нестерпимо медленно… Но, конечно, я не только переживал эмоции. Старался продумать тактику, построить разговор. Правда, здесь все свелось к невеликому: «встретимся, заговорим, а там видно будет».

Тем не менее, время ползло, ползло и доползло до половины шестого. Витька с Толиком рассеялись по своим делам, я начал собираться, стараясь растянуть минуты, и все равно растянул их только пятнадцать. Без четверти шесть я был уже при параде, с удовольствием обозрел себя в зеркале — ну, моднейший элегантный парень, все со вкусом, одновременно и с юной миловидностью и с изысканной брутальностью во внешности… Короче говоря, можно быть собой довольным.

Пока! — предусмотрительно отметил я. Пока!.. И с тем отбыл.

Договорились мы с Ларисой Юрьевной встретиться у главного корпуса, но не возле входа. На задворках: с тыльной стороны здания к нему примыкал хозяйственный двор. Склады, гаражи, можно сказать, технопарк в миниатюре. Тоже ворота, проходная. Бог знает почему моей визави взбрело в голову выбрать такую точку рандеву… а впрочем, понятно: поменьше посторонних глаз. И здесь вдоль стены здания и склада тянулся ряд посаженных в какие-то дальние времена лип, они вымахали и создали собой почти полноценную аллею. По итогу, место получилось малолюдное, тенистое и романтичное. Вот там.

Понятно, я не полетел туда ясным соколом, а выждал, хоть было и невтерпеж. Заставил себя пройтись немного, хотя понимал, что и тянуть тут не след. Все точно в меру. И когда я ступил в «аллею», то увидел, что задумчивая Лариса Юрьевна прохаживается туда-сюда у ворот хоздвора.

Опять же странно! Я смотрел на нее как будто из разных эпох и мужчин. И как зрелый поживший мужик, и как мальчишка, по прихоти судьбы в семнадцать лет ставший мужчиной. И виделась она мне как молодой во цвете лет женщиной, так и кем-то вроде старшей сестры, умудренной житейским опытом, от которой исходит что-то приятное, теплое… Да, по возрасту она мне могла и в матери сгодиться, но психологически я так ее совершенно не воспринимал.

Увидев меня издалека, она явно обрадовалась. Во всяком случае, улыбнулась искренне. И слово:

— Привет! — прозвучало по-дружески, будто никакой разницы в возрасте.

— Привет, — откликнулся я тем же тоном. — Прогуляемся?

— Идем, — согласилась она. И мы пошли неспешным прогулочным шагом. Я решил: тянуть нечего, надо брать дело в руки.

— Слушай! Вот эти наши встречи… Ты их как рассматриваешь? Это для тебя отдушина такая?

Она прямо-таки встрепенулась:

— Как ты сказал⁈ Отдушина?

— Ну да. А что?

Она странно помолчала. Лицо изменилось, вернее взгляд. Как будто она вдруг взглянула в некую немыслимую даль. И что увидела там?..

— Вот что, — сказала она так решительно, точно оборвала что-то в себе. — Пойдем ко мне домой? Приглашаю в гости! Можно считать, официально.

Вот это поворот! Но ладно.

— От таких приглашений не отказываются. Почту за честь, — гламурно выразился я.

— Это совсем недалеко, — обронила Лариса, предвосхищая мой следующий вопрос. И мы сразу забыли о вальяжном шаге, то есть она. Понеслась как пришпоренная, я едва не схватил ее за руку:

— Лариса Юрьевна! Куда помча… лась?

Она рассмеялась:

— Это верно! Но потом объясню.

Дом ее оказался в самом деле недалеко, в глубине квартала. Как многое тут в округе, переходного типа от сталинки к хрущевке. Третий этаж.

— Входи! — в голосе прозвучало нетерпение.

Вошел. Первый взор: чисто, почти стерильно. Однушка, но комната большая, потолки высокие.

— Разувайся, проходи. Не стесняйся, — пригласила она, сама скинула туфельки, босиком промаршировала в комнату. Конечно, я не мог при этом не заметить, какие у нее прехорошенькие, изящные, ухоженные ножки. Большой ценитель этого добра А. С. Пушкин, увидав такое, думаю, немедля катанул какой-нибудь бы мадригал увиденному.

— Руки мыть, — распорядилась хозяйка, что мы и сделали. После этого она пригласила меня сесть в комнате за стол, накрытый нарядной скатертью, а сама временно скрылась в кухне, зазвякала там, забренчала чем-то.

Все это в таком стремительном темпе, что я несколько оторопел. Моргнул пару раз — а Лариса уже тут как тут, и в руках у нее небольшой подносик, расписанный «под Хохлому». А на нем…

А на нем бутылка грузинского коньяка, две рюмки, блюдце с четко нарезанными на ломтики яблоками.

— Лариса Юрьевна, — сказал я с чувством. — Что это все значит?..

— Объясню, — сказала она, присаживаясь. Взглянула на меня. Я вмиг смекнул. Раскупорил бутылку, галантно разлил коньяк по рюмкам, попутно ощутив благородно-рыцарский запах этого напитка.

Она сделала заметное усилие, шагнула через душевный барьер:

— Василий! Вот ты сказал: отдушина. Это настолько меткое попадание… Точнее не бывает. Мне именно нужна отдушина. Вот просто говорить и говорить! Выговориться. Я… я настолько одинокий человек, что ты представить себе не можешь… Извини, я выпью, и речь легче польется. Ты тоже, если хочешь. А не хочешь, не надо. Без церемоний!

И запрокинула рюмку. Медленно, с напряженным лицом выдохнула, взяла яблочную дольку, чуть погрызла ее.

— Ты не думай, — сказала она. — Я вообще-то не пью…

— Я так и понял, — кивнул я, — по вашему виду…

— По твоему, — твердо сказала она. — Давай по-дружески!

— Давай.

— Так вот. Примерно раз в сезон я позволяю себе выпить. Разрядиться. Не бойся, не упиваюсь до безобразия. Так, чтобы предохранительный клапан сорвало. Иногда реву в подушку. И никто о том не знает! Ни одна живая душа. То есть, до этой минуты не знала.

Я хмыкнул:

— Ну, тогда и я чуть-чуть себе позволю.

Она кивнула, и я налил ей чуть-чуть меньше полной. Взял свою:

— Четыре раза в год, значит…

— Да. Весна, лето, осень, зима.

Я с удовольствием опустошил рюмку и позволил себе легкую подколку:

— А сейчас — лето или осень?

— Считай, что осень, — спокойно ответила она. — Последний раз это было в июне. Теперь до зимы не прикоснусь.

И бахнула вторую дозу.

Тут, видимо, клапан начало срывать, поскольку красотку понесло. Она закинула одну голую загорелую ногу на другую, пустилась горячо болтать с пятого на десятое — о сложных взаимоотношениях с коллегами, что ей завидуют, за глаза чихвостят всяко, почему-то упорно считают распутной разведенкой, которую муж выгнал из дому за б…ство, и никто знать не хочет, что она вдова морского офицера…

— Понимаешь⁈ Мне-то на них всех наплевать, конечно, но ведь одна! Одна на всем белом свете, ни единой родной души!..

Голос задрожал, в глазах блеснули слезы, но она справилась. Сглотнула, с силой поморгала. Уже на спрашивая меня, схватила бутылку, но налила аккуратно, немногим больше половины. Выпила. Подняла голову, глядя мне прямо в глаза.

Я смотрел, не отводя взор. И сказал негромко:

— Лариса! Можно вопрос?