Сторожевая застава

Смерть деда Овсея

Конечно, ни на какой Лукомль дружинники Добрыни и Муровца не пошли. Они остановились в лесу, за полдня неспешного перехода от Римова. А гонцы мчали дальше, на Переяслав, где князь переяславский Владимир Мономах спешно собирал большую рать.

Сам Добрыня с пол сотней старших дружинников разбил лагерь в лесу еще ближе, сразу же за Римовым. Потайными тропами они обошли село и остановились на лесистом возвышении, откуда было видно не только Римов, но и Сулу, и все, что за ней творилось.

Между взрослыми вертелись и несколько Римовских ребят. Они были готовы выполнить любой приказ Добрыни или Муровца.

Конечно, не обошлось и без Витьки.

А на рассвете второго дня приковылял в отряд дед Овсей с Бровком.

— Все ладно — говорил он — Из Горошина передавали — ожидайте гостей.

День тянулся нестерпимо долго. Время от времени то один, то другой дружинник подъезжали к опушке и долго, до боли в глазах, всматривались в сторону Сулы. Но за ней не было ни души.

Добрыня запретил разводить костры. На ночь улеглись под открытым небом. Из недалекого Римова долетал гогот гусей, мычания и ярый собачий лай.

Витька лежал лицом вверх на охапке свежей травы и всматривался в синюю темноту неба, густо усеянного яркими блестками звезд. Лежал и удивлялся, какими же разными могут быть эти зори. Тогда, в половецком плену, они казались ему такими далекими и холодными, аж мороз пробегал по коже. Не потому ли, что был среди чужинцев?

А здесь они теплые и близкие. И то одна, то другая звезда ободрительно ему подмигивала. С чего бы это? Видимо, потому, что он среди своих.

С одной стороны от Витьки разместился Лыдько. Спал он беспокойно, время от времени дергал плечом и что-то бубнил. Видимо, уже бился с половцами.

С другой стороны разлегся Илья Муровец. Славный богатырь как положил голову на седло, так сразу же и заснул. Спал тихо и крепко, как может спать лишь малый ребенок.

Неподалеку, под кустом, расположился Добрыня с дедом Овсеем. В отличие от Муровца, им не спалось. Сначала они тихо шумели о своих давних летах. Позже Добрыня начал жалиться:

— Лучше бы, друг Овсей, десять раз биться, чем ожидать. Совсем глуп становлюсь, когда не ведаю что к чему.

— Я тоже — вздохнул дед Овсей.

— Не говори. По тебе не видно.

— По тебе тоже…

— Эй, деды — не просыпаясь, подал голос Муровец — спите уже, спите, потому что сейчас возьму дрын!

Деды тихонько захихикали и смолкли.

Еще и не светало, как старшины опять затаились у опушки и прикипели взглядом к Суле.

Туманы густо плыли над землей. Казалось, они затопили весь мир. За ними не было видно даже солнца, которое должно было стоять уже достаточно высоко.

Дед Овсей тихо спорил с Добрыней.

— Как ты думаешь — говорил Добрыня — не пора ли нам послать по дружину? Зря мы так далеко ее отослали.

— Не бойся, не зря — возражал дед Овсей — наоборот, надо было еще дальше отослать. Сам же знаешь, что половец без выведки и шага не ступит.

— Знать, конечно, знаю, но вот тут… — Добрыня прикладывал широкую ладонь к груди — а вдруг они вот в тумане подкрадываются!

— Рано еще им. Они хотя и половцы, но не птицы. Наконец, солнце выкатилось из-за тумана. Стало прижигать. Муровец молчал. Лишь кусал одну травину за второй. С той искусанной травы можно было уже набрать сноп. На Добрыню было трудно смотреть. Он то вздыхал, как кузнечный мех и вытирал вспотевшее чело, то слезал с коня и уставясь в землю ходил вокруг него. Сбоку могло показаться, что он ищет грибы.

— Ну, чего бы я так вертелся? — шепотом упрекал его дед Овсей — Придет коза к телеге. Никуда твои половцы не денутся.

— Твоими бы устами мед пить — еще больше склонялся над землей переяславский тысяцкий — а вдруг они на Лукомль пошли?

И только где-то под вечер дед Овсей внезапно насторожился.

— Слышите? — спросил он.

Из глубины болота донесся протяжный и густой рев.

— Водяной бугай — сказал Добрыня — Ну то и что?

— А то, что половцы идут…

Дружинники прикипели глазами к Суле.

Половцы появились, как гром с ясного неба. Все всматривались в даль — а они вынырнули из-под камышей почти напротив опушки, где крылись русичи. Было их десятков два.

— Выведчики — выдохнул Олешко, который только что вернулся от спрятанного в лесу войска.

— Конечно, они — согласился Добрыня и облегченно вздохнул.

Половцы медленно обходили камыши. Они ехали вереницей, друг за другом. На перекрестке дорог остановились и начали о чем-то советоваться. Тогда большая часть направилась в сторону Римова, а пятеро осторожно направились туда, где притихли старшие дружинники.

Теперь Добрыня заволновался, но уже по другой причине.

— Вот же неприятность — ворчал он — Чего доброго, разнюхают, что мы здесь — и ищи ветра в поле.

— Может, отойти вглубь леса? — предложил Олешко.

— А следы куда денешь? Ишь, как натолкли!

Дед Овсей в этот разговор не встревал. Он о чем-то напряженно думал. А когда половцы приблизились к лесу на расстояние одного полета стрелы, дед Овсей сказал:

— Вы вот что… Замрите здесь и ничего не затевайте. Хоть что бы случилось — ни пары с уст!

Потом вскочил на коня и направился через опушку на Римов. За ним побежал Бровко. Дед ехал не кроясь. Даже мурлыкал какую-то беззаботную песенку. На лысоватом холме внезапно остановился, будто лишь в этот миг усмотрел врага.

— Половцы-ы! — воскликнул он и быстрее направился к селу.

Половецкие выведчики ринулись наперерез.

В Римове ударили на всполох. Сторож — троица седых дедуганов — спешно захромали к воротам. Они готовы были их закрыть сразу же после деда Овсея. Было похоже было, что дед с Бровком-таки успеют проскользнуть в Римов перед носом у половцев.

— Молодец! — возбужденно приговаривал Добрыня — Ну, что бы мы делали без нашего Овсея!

Из крайних хат выбегали женщины и подростки, вооруженные кто чем. У кого были вилы, у кого коса или рогач… Дед Овсей, как и надо было ожидать, добрался до ворот первым. Сторож уже закрывал ворота, когда один из половцев схватился за лук. Загудела тетива, блеснул на солнце наконечник — и за миг в дедовой спине задрожало охвостье стрелы.

— У-у… — болезненный вскрик вырвался из груди Добрыни и он поднял плетку, чтобы пустить коня в галоп. Однако Муровец положил ему на плечо тяжелую руку.

— Стойте — приказал он и сам заскрежетал зубами — Деду уже не поможешь.

Добрыня со стоном отъехал в сторону.

Женщины с причитанием подхватили деда Овсея и понесли его подальше от ворот. Сторож ухватился за лук. От Городища ей на помощь спешил десяток всадников. Всего десяток.

Половцы возбужденно загелготали. Они собственными глазами убедились, что войска в Римове нет. За какое-то время половцы растворились в высоких травах за Сулой.

Дед Овсей был еще жив. Возле него суетилась тетка Миланка.

— Не поможет уже мне твое зелье, соседка — хрипел дед и на его устах пузырилась кровавая пена.

Увидев Добрыню, который склонился над ним, дед Овсей сказал:

— Прощай, друг. Прости, если что-то не так… А ты, Илька, занимай мой дворик… Хватит тебе красть ягоды… ночью…

Витьке дед Овсей через силу улыбнулся:

— Мирко… брата моего… дидька болотного… берегите…

А за миг неистово заголосил Бровко. Похоронили деда там, где он и хотел — под гранитной глыбой на Городище, откуда было видно во все стороны и откуда Микула Селянинович смог бы его опять поднять.

Илья Муровец легонько, словно перо, перенес дедово тело в яму. А когда могилу сравняли с землей, он выбил на глыбе дедово имя и попросил тех, которые стояли вокруг:

— Если что, положите и меня рядом. Только не забудьте тоже выбить имя, чтобы знал Микула, кого поднимает…