Сторожевая застава

Кое-что о Микуле Селяниновиче

Медленно светало.

Рядом с Витькой остановил взмыленного коня Илья Муровец. Он положил поперек седла свою шипастую булаву и с нескрываемой завистью посмотрел в ту сторону, куда покатилась погоня.

— Эх, не дано мне погоняться за теми полынцами — охрипшим голосом говорил он — слишком уже прытко бегают. Э, племянничек, да что это с тобой?

Витька плакал. Слезы густо катились по его лицу. Он судорожно всхлипывал и никак не мог остановиться.

Тяжелая рука Муровца осторожно коснулась к взъерошенной голове парня.

— Ну же, хватит — мягко бормотал великан — все ладно, парубче. Все уже позади.

— Они… били меня… — сквозь слезы жаловался Витька — и я ничего им…. не сказал.

— Молодец, Мирко. Ты настоящий русич — похвалил его Муровец — только же зачем плакать?

— Но я уже не плачу…

Витька вытер полой рубашки остатки слез и благодарно улыбнулся великану.

— Как вы меня нашли? — поинтересовался он.

— Это все Лыдькова робота. Добрый выведывач из него выйдет. А глаз Змея придумал Олешко. Ну как — хорошо вышло?

— Хорошо — согласился Витька — даже я сначала испугался. Спасибо вам.

— Нашел за что благодарить — отмахнулся Муровец — Ты лучше скажи: слышал рев, или нет?

— Еще как! Половцы едва не рехнулись от ужаса.

— Моя работа — похвастался Муровец — так, понимаешь, старался, что аж охрип.

Римовские дружинники возбужденно перекликаясь возвращались в дубраву. Потерь с их стороны не было. Разве что дед Овсей кряхтел и время от времени потирал плечо.

Едва ли не последними подъехали Олешко с Лыдьком. Вернулись они не одни — между ними искособочился на коне светлый сын половецкого хана Андак. Он наежившись смотрел по сторонам.

Лыдько аж сиял от радости. Еще бы — он впервые участвовал в такой битве! А вот Олешково лицо было чем-то обеспокоено. Попович крепко обнял Витька, отвел его в сторону и тихо, если бы никто не услышал, сказал:

— Плохи дела, Мирко, ой плохи!

— А что такое? — встревожился Витька.

— Не светит больше твой, как его… фонарик, вот что. Попала в него какая-то сволочь.

— Подумаешь — фонарик! — улыбнулся Витька — А я уже испугался. Думал, что-то другое случилось.

— Нет, не говори. Тот фонарик сильно нам помог. И еще не раз помог бы. Вот бы узнать, какая сволочь в него попала! Я бы ему голову задом на перед вывернул и сказал бы что так и было.

И все же Олешко повеселел. Глянул на нахмуренного Андака, потом подмигнул Витьке и загорланил:

— Эй, дядь Илька! Как там наш Змей? Его уже покормили?

Муровец медленно разгладил усы. Подумал.

— А зачем его кормить? Он теперь сам себя покормит. Думаю, не менее десяти полынцев сожрал.

— Нажрался?

— Кто его знает. Может, нажрался, а может, еще хочет.

Олешков взгляд будто случайно остановился на сыне половецкого хана.

— А что, тогда может этого отдадим Змею на закуску? — спросил он.

Светлый Андак задергался. Лицо его посерело.

— Не нужно! — визгнул он — Не делайте этого! Большой выкуп дам! Мой отец, хан Курныч, ничего не пожалеет!

— А зачем нам твой выкуп! — пренебрежительно сплюнул Олешко. Все же настаивать на своем не стал.

К ним подъехал Лыдько. Он все еще не мог отдышаться.

— Я боялся, что тебя уж нет в живых — сказал ему Витька — Они так на тебя набросились! И спереди набросились, и сбоку…

— Я тоже думал, что мне уже конец — весело согласился Лыдько — хорошо, что хоть догадался к Змеевой норе повернуть. А они побоялись. Потом я тихо-тихо за ними…

— Спасибо — тронуто говорил Витька — Если бы не ты…

— Да что там! Главное — половцы разбиты!

— Как знать — прогудел Муровец — как знать. Поживем увидим…

Дружина возвращалась в Римов с достаточно большой добычей. Одних лишь коней Витька насчитал свыше трехсот. А еще были щиты, кривые половецкие сабли, кольчуги. Еще сын половецкого хана Курныча в придачу.

Одну кольчугу Олешко подарил Витьке.

— Носи — сказал он при этом — и пусть тебя не зацепит ни одна сабля.

Кольчуга сидела на Витьке как влитая. Разве что была немного широковата в плечах, и больше в том месте, где должен был быть половецкий живот. Но на такие пустяки Витька не обращал внимания. Главное — теперь у него есть собственная кольчуга! И отныне он, самый обычный школьник Витька Бубненко, стал настоящим древнерусским воином. Вот бы увидели его теперь в Вороновке! Но, к сожалению…

И Витька невольно вздохнул.

Сулу перешли, когда солнце уже усаживалось за вороновским лесом. С Римовской стороны вырвались несколько всадников и рысью погнали навстречу дружинникам. В переднем Витька опознал тетю Миланку.

— Живой, сыночек! — кинулась она к парню — Живой… А мне во сне такое уж было привиделось…

— Да куда он денется, сестра — мягко прогремел Муровец — такой богатырь еще сто лет будет ряст топтать.

— Ага, мы с Мирком еще не раз потрусим половца — бойко отозвался Попович.

Он только что рассказывал дружинникам что-то очень веселое, однако остановился на полуслове и торопливо приблизился к Витьке. И понятно, что было тому причиной: следом за матерью ехала Росанка.

Дед Овсей с Муровцем немного отстали от группы. Деду было плохо. Лицо его раскраснелось, дышал он часто и отрывисто, и раз за разом осторожно касался плеча.

— Держитесь, деда — подбадривал Муровец старого — приедем в Римов — мигом поставим вас на ноги. У нашей Миланки мази такие, что и мертвого поднимет.

— Эх, не помогут уже мне ваши мази — поморщился дед Овсей.

— Это почему же?

— Здесь, видишь, другая болезнь налегла — старость.

— Да какая еще старость! — начал было возражать Муровец, однако дед Овсей остановил его взмахом руки.

— Не надо, Илька. Что есть, то есть. Ишь, вот рублюсь и вдруг чувствую, невмоготу держать меч. Почему-то тянет бросить все и прилечь на траву. А тот песиголовец как будто что почувствовал, потому размахнулся что было мочи и ударил так, что у меня в голове все перемешалось. Бухнул я на землю, надо мной копыта мигают, а на сердце камень. Эх, думаю, почему же я раньше не сказал, где меня похоронить?

Дед Овсей смолк. Молчал и Муровец. Он понимал: не надо перебивать старого воина.

— А хотелось бы на нашем Городище прилечь, Илька — вел далее дед Овсей — Потому что видно все оттуда, как свободной птице. Да и не сам бы там скучал… На нашем Городище, мой отец говорили, первый русский ратник отдыхает. Сам Микула Селянинович. И будет отдыхать он до тех пор, пока на землю нашу не придет страшная беда. И когда уж мало ратников останется, тогда поднимется Микула и покажет нечестивцам, где раки зимуют… Так, может, и меня слабого и многогрешного, поднимет заодно.

Муровец слушал старика, кивал в знак согласия головой и думал о своем. Слишком уж легко досталась нынешняя победа. Подозрительно легко. Налетела лишь одна орда. Налетела и убежала. А где же другие орды? Видимо, затаились где-то неподалеку. Только где именно? И что замыслили половцы этим летом?

— Микула, говорите… — Муровец поправил свою булаву — так, если что, и меня в своей гурт примите, а, деда?

— Да уж примем — натянуто улыбнулся дед Овсей — но не сейчас. Будет еще тебе, Илька, работы на этом свете.

— И чего это вы раскаркались? — громыхнула тетка Миланка. Она придержала своего коня, ожидая их. — Люди вон радуются, а вы, ишь, похороны себе устраиваете. И не стыдно?

— Ну будет, будет — извиняясь прогремел Илья — считай, сестрица, что нам уже стыдно.

И похлопал по крупу своего тяжеловоза.

Тот укоризненно скосил глаз на хозяина. Однако поступи не наддал. Видимо, считал, что за эти дни он поработал на совесть.