Станция Араминта

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В пасмурный зимний день, ближе к полудню, из облаков над станцией Араминта вынырнул космический корабль «Солнечный Луч» и приземлился на космодроме рядом с терминалом. Среди пассажиров был и Глауен Клаттук. Он первым делом нашел телефон и позвонил в Дом Клаттуков. Сегодня был день недели, известный под названием Смоллен; все Клаттуки должны были собираться на еженедельный Домашний ужин. Но вместо голоса отца, он услышал металлический голос автоответчика:

— С кем вы хотите говорить, сэр?

«Странно», — подумал Глауен, он звонил в комнаты, в которых жил вместе с отцом.

— С Шардом Клаттуком.

— Он сейчас отсутствует. Хотите оставить сообщение?

— Никаких сообщений.

Глауен позвонил в Дом Вуков. Мажордом ответил ему, что Бодвин Вук в данный момент находится на Домашнем ужине и велел тревожить его только в случае важных и неотложных событий.

— Скажите ему, что Глауен Клаттук очень скоро прибудет в Дом Вуков. На самом деле я только заскочу в Дом Клаттуков и перекинусь парой слов с отцом.

— Я передам ему ваше сообщение, сэр.

Глауен направился к ряду такси, выстроившихся недалеко от терминала, он подошел к первой попавшейся свободной машине. Водитель заинтересованно проследил, как Глауен укладывал свои вещи в багажник. Водитель был незнакомого для Глауена типа: смуглый парень с острыми чертами лица, умными глазами и непослушной копной темных волос. Очевидно, он относился к новой партии рабочих, которыми заменили йипи.

Глауен уселся на пассажирское сиденье. Водитель отложил в сторону журнал, который читал переде этим, и с дружеской улыбкой взглянул через плечо.

— Куда едем, сэр? Вы только назовите куда надо и можете не беспокоиться: мы прибудем туда быстро и плавно! Меня зовут Максен.

— Отвезите меня в Дом Клаттуков, — попросил Глауен.

В старые дни водитель-йипи был бы не столь любезен, но вот управиться с багажом обязательно бы помог.

— Отлично, сэр! Едем к Дому Клаттуков.

Глауен наблюдал как за окном мелькают знакомые картины и у него появилось чувство, что он отсутствовал много-много лет. Все было тоже самое, и все было каким-то другим, как будто он смотрел теперь на все это совсем другими глазами.

Максен бросил через плечо взгляд в сторону Глауена.

— Первый раз здесь, сэр? Судя по вашим одеждам, вы откуда-то из Соума, или из Аспергиля, который в самом конце Хлыста. Ну ничего, я вам кое-что подскажу. Это замечательное место. Я бы даже сказал уникальное.

— Да, возможно, так оно и есть.

— Лично я нахожу местный народ несколько странным. Популяция здесь явно вырождается, тут даже нечего говорить, а в результате этого все они, скажем так, немного эксцентричны. Это сразу же чувствуется.

— Я — Клаттук из Дома Клаттуков, — сказал Глауен, — Я просто какое-то время был в отъезде.

— Вот оно что! — Максен изобразил на лице подобие печали. Затем пожал плечами, — Пусть так. Особых изменений вы здесь не найдете. Здесь ничто не меняется; ничего не случается. Мне бы хотелось, чтобы они открыли бы здесь хорошенький танцевальный зал. Или казино вдоль берега. Почему бы не поставить маленькие забегаловки с жареной рыбой? Они бы не прогорели. Этому месту нужен какой-то прогресс.

— Может и так.

— Так вы говорите, что вы Клаттук? И к какому племени вы относитесь?

— Я Глауен Клаттук.

— Рад познакомиться. В следующий раз я узнаю вас с самого начала. Ну вот и Дом Клаттуков. На мой вкус, так уж слишком великоват.

Глауен вышел из машины и начал выгружать багаж, в то время как водитель продолжал сидеть на своем месте, барабаня пальцами по баранке. Глауен заплатил стандартный тариф. Шофер принял деньги и вскинул брови:

— А чаевые?

Глауен медленно повернулся и уставился на водителя.

— Ты мне помог погрузить багаж?

— Нет, но…

— Ты мне помог его выгрузить?

— Нет, но говоря…

— Разве ты не сказал, что я вырождаюсь, что я эксцентричный, подразумевая при этом, что я еще и слабоумный?

— Это была шутка.

— И теперь догадываешься, куда делись твои чаевые?

— Да, сэр. Их не будет.

— Правильно думаешь.

— Хлыщ, — проворчал водитель и быстро отъехал от дома, держа локти по-модному высоко поднятыми.

Глауен вошел в Дом Клаттуков и пошел прямо в свою старую квартиру, которая находилась на втором этаже восточного крыла. Он открыл дверь, и застыл на пороге.

Здесь все изменилось. Солидная старая мебель уступила место на легким угловатым конструкциям из стекла и металла. На стенах висели аляповатые абстрактные картинки. Старый ковер был заменен новым ярко-желтого цвета. Даже запах был другим.

Глауен медленно прошел внутрь с удивлением озираясь по сторонам. Неужели его отец сошел с ума? Он прошел в гостиную и здесь обнаружил грудастую молодую женщину, стоящую перед высоким зеркалом и, очевидно, поправлявшую прическу, перед тем, как спуститься на домашний ужин. Взглянув на ее отражение, Глауен узнал в ней Друсиллу, супругу Арлеса и все еще активную участницу труппы Флореста.

Друсилла заметила в зеркале отражение мужчины и повернулась с выражением легкого удивления.

— Это ты, Глауен? Что ты здесь делаешь?

— То же самое я хотел спросить у тебя.

— А меня-то почему? — удивилась Друсилла, надув губы.

— Потому что это моя квартира, — начал терпеливо объяснять Глауен, — Я живу здесь вместе с отцом. И вот я возвращаюсь и обнаруживаю здесь этот ковер идиотского цвета, дурной запах и тебя. Мне даже не придумать всему этому достойного объяснения.

Друсилла рассмеялась булькающим контральто.

— Все очень просто. Цвет у ковра называется головокружительный цветок, пахнет, несомненно Гортоном. А я единственная и неповторимая. Как я понимаю, ты еще не слышал новости?

Неприятный холодок пробежал по спине Глауена.

— Я только что с корабля.

— Тогда вся понятно, — Друсилла неуклюже изобразила на лице печаль, — Шард поехал в патруль и не вернулся. Это было несколько месяцев тому назад. Он так и не вернулся и определенно так там и погиб. Уверена, что это для тебя большой удар. С тобой все в порядке?

— Да. Со мной все в порядке.

— Короче говоря, комнаты пустовали и мы в них въехали. А сейчас извини, пожалуйста. Можешь остаться здесь и отдохнуть сколько хочешь, а мне пора на ужин, а то я получу головомойку.

— Я тоже пойду, — сказал Глауен.

— Я уже и так опаздываю, — оправдывалась Друсилла, — Здесь это такое ужасное преступление, Арлес опять начнет раздражаться.

Глауен спустился за Друсиллой в фойе, где остановился, прислонившись к балюстраде. Он никак не мог поверить, что его отец, его дорогой любимый отец мертв, что он лежит где-то раскинув руки и уставившись в небо невидящими глазами! У Глауена подкосились ноги и он присел на скамейку. Он почувствовал чье-то присутствие, поднял глаза и увидел идущую к нему Спанчетту. Она остановилась, положила одну руку на бедро, а другой принялась играть кисточкой своего алого пояса. Как всегда, она была одета очень броско, в этот вечер над великолепной шапкой ее кудрей качалось три длинных пера.

— Друсилла сказала мне, что ты здесь, — начала Спанчетта, — Похоже она уже сказала тебе новость.

— Ты имеешь в виду новость про Шарда? Это точно?

Спанчетта кивнула:

— Он летел очень близко от горы Махадион во время шторма и в него ударила молния. По крайней мере такова теория. А больше Друсилла ничего тебе не сказала?

— Только то, что они с Арлесом въехали в нашу квартиру. Им придется выехать обратно и немедленно.

— Ошибаешься. К несчастью для тебя, у Арлеса и Друсиллы родился сын, Гордон. Он родился раньше твоего дня рожденья, поэтому получил все преимущества. Таким образом твой ИС оказался 21 и ты не получил статуса агентства. Теперь ты внештатник и не имеешь никаких прав на эти комнаты. На данный момент ты и в Доме-то находишься незаконно.

Глауен уставился на Спанчетту в немом удивлении. Вильнув бедром, Спанчетта сделал шаг в сторону и сказала:

— Возможно, что сейчас и не время об этом говорить, но твои претензии были с самого начала чрезмерны, так что жаловаться тебе не на что.

Где-то в глубине у Глауена проскочила ироничная мысль: ну вот, Спанчетта, наконец-то, отомстила Шарду за все; с большой задержкой, после его смерти, но все же любая месть лучше, чем никакая.

Спанчетта развернулась в сторону обеденного зала. Уже через плечо она сказала:

— Успокойся, Глауен, ты должен смириться с реальностью; ты еще ребенком все время капризничал. Ты найдешь себе подходящее жилье в другом месте и, несомненно, тебе подберут какую-нибудь полезную работу.

— Ты права, — согласился Глауен, — Капризничать нельзя.

Он поднялся и широким шагом почти пробежал по фойе и выскочил на улицу. Он уже шел по улице, когда что-то вспомнил, резко остановился и снова направился к Дому Клаттуков. В конторе мажордома, находящейся рядом с фойе, он спросил у дежурного привратника:

— Где моя почта? Мне должны были приходить письма.

— Не знаю, сэр. У меня ничего нет.

Глауен снова вышел из Дома Клаттуков. Он направился в Дом Вуков. Дежурный привратник у входа в дом, услышав имя Глауена, сделался сразу очень вежливым:

— Сэр Бодвин Вук сейчас на ужине, но просил сообщить ему о вашем приходе сразу же, как только вы появитесь. Минуточку, сэр.

Привратник сказал что-то в переговорное устройство и внимательно выслушал ответ.

— Сэр Бодвин Вук, — повернулся он к Глауену, — Просит вас присоединиться к нему за столом.

Глауен с сомнением посмотрел на свою поношенную дорожную одежду.

— Думаю, я несколько неподходяще одет.

— Я сказал об этом, но для вас все равно подготовили место. Следуйте за мной, пожалуйста.

Бодвин Вук ожидал его в холле. Он сразу же взял руки Глауена в свои.

— Ты уже слышал про Шарда?

— Значит это правда?

— Он вылетел на флаере и больше не вернулся. Это все, о чем можно говорить с уверенностью. Возможно, он жив. Но, скорее всего, мертв. Не надо, конечно, говорить, что я разделяю твое горе. Скажи мне в двух словах, что ты узнал.

— От Спанчетты я узнал, что мне посчастливилось стать внештатником. Кроме этого я выяснил, что экскурсии на остров Турбен организовывал Флорест. На Тассадеро он организовал мое убийство. Но, как видите, мне удалось бежать. Вас заинтересует вся эта история. Флорест сейчас на станции Араминта?

— Да, здесь. Вернулся из тура и вынашивает новые грандиозные планы.

— Вы должны арестовать его немедленно, момент, пока он не узнал, что я вернулся.

— Успокойся! — тихо рассмеялся Бодвин Вук, — Сегодня Флорест полностью в нашем распоряжении! На самом деле, он сидит за столом в полуметре от тебя! Он с удовольствием пьет наше лучшее вино и ухаживает за дамами так, как за ними еще никто не ухаживал. Ты будешь сидеть как раз напротив него. Великолепная ситуация! А что Кеди? Он что-то темнит и я ничего не могу от него добиться.

— Кеди предал меня. Он не может ссылаться на свое психическое расстройство, чтобы оправдаться.

Бодвин Вук печально покачал головой.

— Вот еще одна трагедия. Такое впечатление, что они нанизываются одна на другую и никак не хотят остановиться. Пойдем.

Они вошли в обеденный зал и сели за стол. Глауен оказался между Бодвином Вуком и Тисией. Напротив него на другом конце большого круглого стола сидел Кеди, рядом с которым расположился Флорест. Оба были заняты разговором и какое-то время не замечали присутствия Глауена.

— Это тот случай, который сам Флорест посчитал бы за драматический кульминационный момент, — прошептал Глауену на ухо Бодвин Вук, — Напряжение растет, а парочка сидит и ни о чем не подозревает.

Глауен кивнул. Он внимательно следил за Кеди, при этом у него где-то внутри шевельнулось отвращение. Казалось, что в данный момент Кеди совершенно нормально себя чувствовал. Куда только девались его приступы депрессии и капризов, которые постоянно одолевали его во время расследования! Наоборот, он словно помолодел: его круглое розовое лицо, фарфоровые голубые глаза и невинная улыбка напоминали те дни, когда он был особенно популярен.

Глауен наблюдал за ним с восхищением. Это был вовсе не тот Кеди, которого он видел в последний раз в Фексельбурге. Вот Кеди поднял голову, чтобы промокнуть губы салфеткой. Его взгляд упал на Глауена и он застыл. Его плечи медленно опустились, он бросил взгляд вдоль стола, с его лица сползло веселое выражение.

— Здесь не видно ни безумия, ни ошибки, — прошептал Бодвин Вук в ухо Глауена, — Здесь наблюдается бесспорная и очевидная виновность. Мне не нужно больше никаких доказательств. Какой стыд. Мне следует пересмотреть его родословную.

— Он очень изменился с того момента, когда я видел его последний раз. Терапия Флореста делает чудеса. Смотрите! Он рассказывает новость Флоресту. Еще один испорченный ужин.

Как только Кеди закончил говорить, Флорест вскинул свою изящную голову, и как бы про между прочим окинул взглядом стол, скользнув глазами и по Глауену. Затем он полуобернулся налево и начал разговаривать с леди Дорной Вук, которая сидела от него по левую руку.

Глауен выдержал паузу, а затем через весь стол спросил:

— Мастер Флорест, вы, кажется, только что вернулись из поездки.

Флорест бросил в его сторону быстрый холодный взгляд.

— Да, как видите.

— И как, поездка была успешной?

— Вполне обычной. Как всегда, мы делали все, что в наших силах, и надеялись на самое лучшее. Наше кредо — оптимизм.

— Похоже, что у нас появились общие знакомые на Тассадеро.

— Правда? Но это совсем не удивительно. Каждую неделю я встречаю тысячи разных людей и, конечно, я далеко не всех запоминаю, разве что — ха, ха — самых очаровательных.

— Вы считаете, что Орден Заа очаровательна?

— Орден Заа? Кто это такая? Да и кому до нее какое дело? На данный момент меня интересует только эта восхитительная рыба.

— В таком случае, могу сказать только то, что Орден Заа шлет вам свой привет. Правда, нынче у нее не самые счастливые времена. Вы не в курсе ее неприятностей?

— Нет.

— Она была замешана в серии чудовищных преступлений, который привлекли внимание ИПКЦ. Они, возможно, даже вызовут вас, чтобы подтвердить кое-какие ее утверждения. Или могут обратиться в свой местный филиал, которым является Бюро В.

— Это определенно ни в коей мере не касается меня, — заверил мастер Флорест и, повернувшись к леди Дорне продолжил свой разговор.

Тисия, которая уже высказала свое замечание по поводу костюма Глауена, резким голосом спросила:

— Ты лезешь вон из кожи, чтобы поставить в неудобное положение нашего местного гения или я ошибаюсь?

— Ошибаешься. Мне вполне уютно в моей коже.

— Эта «Орден Заа» она любовница Флореста или что-то в этом роде?

— Меня ничто не удивит. Они оба очень своеобразные люди.

— Хмм. Ты был в отъезде, да? Что-то я не припомню, чтобы за последнее время встречалась с тобой.

— Да, меня здесь не было.

— Печальные новости насчет твоего отца. И подумать только, ты нынче внештатник! И все же ты вот сидишь здесь, на Домашнем ужине, где кроме насмешек внештатникам ждать нечего.

— Ты хочешь посмеяться надо мной?

— Вообще-то, да. Но сегодня мне это будет трудно сделать, так как ты сидишь рядом со мной и постоянно отвлекаешь мое внимание.

— Я не слишком щепетилен, — заметил Глауен, — можешь смеяться, сколько твое душе угодно.

— Мне не требуется твоего разрешения, — обиделась Тисия, — я подшучиваю над кем угодно, за это меня и ценят.

— Не обращай внимания на эту маленькую дуру, — сказала Глауену Бодвин Вук, — Она уже сейчас не видит дальше собственного носа, а пройдет еще десяток лет и от нее останутся только зубы, нос и ключицы, как у ее тетушки, леди Одлис.

— Сегодня твое поведение переходит все границы, дядя Бодвин, — заметила Тисия, — Ты в своем возрасте начинаешь напоминать enfant terrible.

— Ты во всем права, Тисия, — согласился Бодвин Вук, — Я становлюсь настоящей язвой, так что твое замечание вполне справедливо. Справедливость должна быть восстановлена и внештатникам нечего делать в компании старых родственников. Глауен, у меня нет больше сил ждать, я с нетерпением хочу услышать твою историю. Давай закончим ужин в соседней комнате.

Бодвин Вук и Глауен вышли из обеденного зала. В коридоре Бодвин Вук спросил:

— У тебя нет никаких сомнений в отношении вины Флореста?

— Абсолютно.

— В таком случае, я прикажу задержать его и препроводить в тюрьму. Однако, мне придется подождать конца ужина, а то, боюсь, я нарушу понятия Тисии о порядочности. А что в отношении Кеди?

— Он предал меня, вас и Бюро. Но он испытал психический стресс, который, возможно, оказался выше его сил. Меня не покидает чувство, что он не знал, что делает. Однако, я бы предпочел, чтобы вы поступили в соответствии с собственным мнением.

— Мое мнение сформировалось, когда я сидел за обеденным столом. На самом деле, ты еще очень мягко обошелся с ним. Он нанес тебе последний удар, о котором ты еще ничего не знаешь. Когда он вернулся на станцию Араминта, он ясно и определенно убедил меня в том, что ты мертв. На основании этого, я распустил спасательную партию, которая уже должна была вылететь. Он лгал мне; я это знаю и он это знает. А ведь в данном случае стоял вопрос о твоей жизни и смерти. Я очень недоволен Кеди. Он понесет соответствующее наказание, минимум, что его ожидает, так это потеря статуса Дома Вуков.

— Сейчас он кажется намного более здоровым, чем тогда, когда был в Фексельбурге.

— Пошли доедим наш ужин и закончим разговор за едой.

Глауен и Бодвин Вук продолжили ужин в маленькой гостиной рядом с центральной галереей. Как можно короче Глауен рассказал о своем расследовании и о том, какие у него возникли трудности по ходу дела.

— Когда я сейчас сижу здесь и думаю о том, что произошло, я испытываю множество разных эмоций. Но самое сильное чувство — это облегчение от того, что все уже позади. Конечно, были и приятные моменты, например, когда мои ноги коснулись земли под окном Семинарии. И вот сегодня, когда я смотрел на сидящих напротив меня за столом Кеди и Флореста, я испытывал какое-то жестокое удовольствие.

— А теперь перейдем к более скучным деталям. Флорест запросит снисхождения. Его жертвами были только йипи, которых он рассматривал как сырой материал для своей новой артистической деятельности. Он везде признан гением, поэтому к нему нельзя будет подойти с обычными мерками. Леди Дорна поддержит такие аргументы; она его обожает и является членом Комитета Изящных искусств.

В комнату вошел привратник и сказал:

— Ваши инструкции выполнены, сэр.

Бодвин Вук удовлетворенно кивнул.

— Как я и ожидал, Кеди и Флорест, сославшись на усталость, попытались пораньше покинуть ужин. Их поджидали на выходе и сразу же арестовали. Честь Домашнего ужина была сохранена. Ну ладно, об этом достаточно. Разреши налить тебе немного вина. Это наш Чарист, лучшее, что производится на станции в этом роде.

— Да, оно действительно очень хорошо.

Какое-то время оба небольшими глотками попивали вино.

— А теперь вот что, — сказал Бодвин Вук, — Нам надо подумать о твоих личных проблемах.

— Я уже задумывался над этим. Я собираюсь выяснить, что произошло с отцом.

— Хм, да. В данном случае я не питаю особых надежд. Мы ничего не обнаружили и не слышали аварийных сигналов. Существует дюжина различных вероятностей, мы пытались их все проанализировать, но результат во всех случаях был один и тот же: ничего.

Глауен сидел, покачивая вино в своем бокале.

— А это уже само по себе наводит на размышления, не так ли? — после долгой паузы сказал Глауен.

— На какие?

— Еще не знаю. Но во всем случившемся есть какой-то смысл. Перво-наперво, если произошла авария, то мы обязательно должны были бы найти обломки.

— Не обязательно. Они могли затеряться в лесу или упасть в море.

— И все же… многое удивляет. Согласно Спанчетте, в его флаер попала молния, когда он летел где-то около горы Махадион.

— Это всего лишь одна из теорий, которая не лучше остальных… или не хуже, если хочешь.

— Я поговорю об этом завтра с Чилком, — после небольшого колебания Глауен спросил, — Мне, пожалуй лучше, узнать самое плохое прямо сейчас. Как отразится мой новый статус на моем положении в Бюро В? Или я уже уволен?

— Ха, ха! — засмеялся Бодвин Вук, делая глоток из своего бокала, — Пока я суперинтендант Бодвин Вук, ты — капитан Глауен Клаттук. Твои способности, которые я ценю очень высоко, важнее каких-то дурацких цифр. В связи с этим меня не покидает чувство, что происходит что-то странное.

— А именно?

— Я еще не во всем уверен. На поверхности все, вроде бы, правильно. Но меня интересует так ли все это на самом деле, как кажется с первого взгляда.

— Боюсь, что я вас не понимаю.

— Давай вернемся к тому времени, когда до твоего дня рождения оставалось три недели. Ты тогда сидел в подземелье в Поганской Точке. Именно в это время Эрл Клаттук погиб во время оползня на мысе Джоурнал, и твой ИС стал равен 20.

— И что же дальше? А дальше произошли странные события. Из турне возвращается труппа Флореста, а вместе с ней Арлес, Друсилла и Гордон. Твой индекс снова становится равным 21. Шард намеревался подать в отставку и все само собой вставало на свои места, но к этому моменту уже прошло два месяца, как он пропал. Но что если Шард так и не вернется до твоего дня рождения? Или если он вообще не вернется? В этом случае должен был собраться Совет Дома Клаттуков, который как ни странно возглавляет Спанчетта, и объявить Шарда мертвым, что в данной ситуации было бы вполне оправдано. Тогда твой индекс становится еще до твоего дня рождения равным 20 и ты, как и рассчитывал Шард, получаешь полный статус агентства.

— Однако Спанчетта под любым предлогом оттягивала это событие и собрала Совет уже через две недели после твоего дня рождения, к этому моменту тебя уже объявили внештатником и исключили из Дома. Тогда, и только тогда, она собирает Совет, объявляет о смерти Шарда и предлагает заполнить образовавшуюся вакансию из списка внештатников. И знаешь кто оказывается в этом списке на первом месте?

— Намур!

— Именно. На самом деле Спанчетта просто вышвырнула тебя и отдала твое место Намуру. Не странно ли все это? Намур раньше плевать хотел на статус Дома, но когда подвернулась такая возможность, он не задумывается ни на секунду.

— На данный момент меня это не очень-то занимает, — тяжело вздохнул Глауен.

— Твоему отцу не понравилась бы твоя пассивность.

— Да, правда. Я еще подумаю над сложившейся ситуацией.

— Ну а пока ты приводишь в порядок свои дела, ты будешь моим гостем в Доме Вуков. Кеди от этого, конечно, в восторг не придет, а Тисия будет делать вид, что в упор тебя не видит, но ты не обращай на это внимания. Она таким образом пытается привлечь к себе внимание. А в остальном мы будем гостеприимны.

Утром Глауен в одиночестве позавтракал в комнате, которую Бодвин Вук предоставил в его распоряжение, потом вышел на улицу и пошел по проспекту Венсей. По небу бежали небольшие облачка, предвестники грозовых туч, бушующего над морем шторма, который неумолимо приближался к берегу. Пройдя по Прибрежной дороге, Глауен повернул на север и оказался на аэродроме, где нашел Чилка, пьющего чай у себя в кабинете.

— А я думал, что тебя уже нет в живых! — удивленно поднял на него глаза Чилк, — По крайней мере, до меня доходили такие слухи.

— Я-то жив, а вот отец, похоже, погиб.

— Таково общее мнение. Но об этом я знаю не больше того, что ты уже и сам знаешь, — Чилк принес карту, — Он вылетел на стандартное патрулирование: на север через Пандорскую равнину, мимо Махадиона, вокруг озера Гарнет, вдоль Мармионовский топей и обратно к берегу. По крайней мере такой маршрут был заложен в автопилоте.

Глауен начал задавать вопросы, но Чилк кроме догадок и предположений ничего конкретного сказать не мог.

— При любых обстоятельствах мы должны были бы услышать аварийный сигнал, хотя бы один гудок. Но мы ничего не слышали, на мониторе тоже ничего не зарегистрировано. Мы не нашли никаких обломков. Это то, что я знаю наверняка. А что произошло с тобой? Кажется, тебя тоже объявляли погибшим.

— Я сидел в заключении в пещере.

Глауен рассказал о своих приключениях, потом достал из кармана фотографию, которую он взял из стола Заа.

— Что ты скажешь на это? — показал Глауен фотографию Чилку.

Пилот внимательно принялся изучать снимок.

— Крепкие леди, — сказал он, — Если мне не изменяют глаза, то вот это моя старая подружка мадам Зигони, которая так и осталась должна мне деньги.

— Которая?

— Вот эта, третья слева. Когда я ее знал, волосы у нее были подлиннее, хотя, возможно, это парик. А кто эти леди?

— Члены философского культа. Они называют себя Мономантиками. Вот это Сибила, которая руководила экскурсиями на остров Турбен. А вот это Орден Заа, которая, как сказал бы ты, влюбилась в меня. Я сбежал от нее спустившись по веревке, сделанной из разорванных простыней. И я по-настоящему рад, что все же вернулся домой, пусть даже и к разбитому корыту.

— Это ты о чем?

— Намур теперь Клаттук, а я — внештатник. У тебя более прочное положение здесь, чем у меня.

— Странные дела творятся, — сказал Чилк.

Глауен вернулся в Дом Вуков, прошел в библиотеку и оставшуюся часть утра провел в размышлении, делая попутно кое-какие заметки. Мимо проходил Бодвин Вук. Он похлопал Глауена по плечу.

— Счастлив видеть, что ты отдыхаешь. Тебе много досталось и теперь надо постараться придти в себя! Подремли! До обеда тебя здесь никто не потревожит.

— Я вовсе не сплю! — обиженно поднял глаза Глауен, — На самом деле, я размышляю.

— А я решил, что ты, сидя в Гробнице Заб Зонка надумался на всю жизнь, — добродушно рассмеялся Бодвин Вук.

— На сей раз у меня другие думы, куда более интересные. Я хочу вам кое-что показать, — сказал Глауен и достал фотографию.

Глаза Бодвина Вука внезапно стали острыми, как два буравчика.

— Где ты это взял?

— В Поганской Точке, в столе у Орден, — Глауен указал пальцем на лица, — Вот это — Заа. А вот и Сибила.

— Почему ты не показал мне ее раньше?

— Я хотел ее сначала показать Чилку, чтобы он попробовал найти здесь мадам Зигони. А потом уж показать вам.

— И он опознал? Дай-ка я попробую сам догадаться. Это, должно быть, вот эта леди.

— Правильно! Как вы догадались?

— Когда-то я знал ее под именем Смонни, точнее Симонетта. Это младшая сестра Спанчетты.

Глауен с новым интересом начал рассматривать лица.

— Теперь, когда вы мне это сказали, я и сам увидел сходство.

— Если позволишь, я сам займусь этой фотографией, — сказал Бодвин Вук, — Давай не будем об этом никому говорить. Чилку я тоже дам соответствующее указание. Это очень интригующая информация.

— Намур должен был это знать.

Бодвин Вук уселся на стул рядом с Глауеном.

— В один прекрасный день мы поймаем Намура на очередной его махинации, и тогда все его драгоценные секреты выплывут наружу.

— Намур постарается сделать все, что бы не дать вам такой возможности.

— До сих пор так оно и было. К стати говоря, я сегодня утром поговорил с Друсиллой, она с готовностью полностью подтвердила вину Флореста, — Бодвин Вук заметил лежащие перед Глауеном бумаги, — А это что у тебя за листки?

— Я здесь пометил места, которые для меня так и остались неясными. Список тайн, если хотите.

Бодвин Вук уставился на бумаги.

— Так много! Я думал, ты не оставил в этом деле никаких тайн.

— Меня интересует почему Флорест так просто пошел на контакт с Мономантиками. Мне бы хотелось задать ему несколько вопросов.

— Хм. Если ты хочешь допросить Флореста, то почему бы и нет? Даже если ты и не выведаешь у него ничего нового, это будет для тебя неплохой практикой. Я разговаривал с ним сегодня утром, но не узнал ничего нового. Он мастер наводить туман, который в конце концов становится непроницаемым. Ничего большего ты от него не добьешься.

— Если только он не расслабится и не допустит какой-нибудь промах.

— Возможно. Подготовься иметь дело со святым великомучеником, все преступление которого заключается в художественном воображении. Я обратил его внимание на тяжесть содеянного им, но он только тихо рассмеялся. Как он попытался убедить меня, люди на станции Араминта никогда не понимали его художественный гений. Он рассматривает себя как «гражданина вселенной». Станция Араминта — это напыщенная маленькая лужица с идиотской кровосмесительной социальной системой, которая награждает дураков и прощелыг, а талантливых людей заставляет искать применение своим талантам где-то на стороне. Это его слова, не мои, и конечно в них есть какая-то полуправда.

— Во всяком случае, на какое-то мгновение мы увидели истинного Флореста. Что для него сделала станция Араминта? Где его официальное признание, высокое положение, состояние и личный дом! ? Где награда великому гению? Где бурные аплодисменты за его великолепные художественные произведения и руководство в Комитете Изящных искусств? Я указал ему, что в своей основе он всего лишь умелый организатор развлечений, а таких людей здесь никто не собирается ставить на пьедестал почета. Больше он мне ничего не сказал, но вполне ясно, что у него нет любви ни к Заповеднику, ни к Обществу Натуралистов, ни к станции Араминта.

— Меня удивляет, почему он решил строить свой новый «Орфей» именно здесь?

— А где же еще? Ситуация здесь для этого просто идеальная. А почему об этом не спросить самого Флореста? Из чистого нахальства он может быть и даст тебе прямой ответ на этот вопрос. Ему на всех нас наплевать.

Глауен откинулся на спинку стула.

— Когда я сидел здесь и раздумывал, дремал, как вы сказали, я понял, что у Флореста должна была скопиться огромная сумма денег. Вы, случайно, не знаете где он их хранит?

— Случайно знаю. Они положены на депозит в банке Мирсеи в Соумджиане.

— Я собираюсь возбудить против Флореста гражданское дело. Велика вероятность выиграть этот процесс, особенно, если дело будет рассматриваться верховным судом здесь, на Араминте, что, в принципе, и подпадает под ее юрисдикцию.

— Ха! — воскликнул Бодвин Вук, — Ты унаследовал великое искусство Клаттуков атаковать врага в самом его чувствительном месте! Даже в преддверии гибели Флорест будет испытывать адские муки, если что-то случится с его деньгами.

— Я тоже так думаю. Как мне начать этот процесс?

— Именно сегодня Вильфред Оффоу подготовил все бумаги для наложения ареста на деньги Флореста.

— По крайней мере, эта новость может вывести его из равновесия.

— Несомненно. Когда ты хочешь его допросить? Для этого подходит любое время: у Флореста теперь нет никаких гастролей или турне.

— Сегодня днем меня вполне устроит.

— Я распоряжусь, чтобы Маркус оказал тебе всяческое содействие.

Сразу после обеда Глауен завернулся в плащ и, сгибаясь под порывами ветра, пошел в старую громоздкую тюрьму, которая находилась на другом берегу реки, как раз напротив «Орфея». При входе в тюрьму его обыскал тюремщик Маркус Диффин.

— Не буду извиняться, так как я обыскиваю всех, даже Бодвина Вука, который и отдал это распоряжение. А что это за пакет, позволь мне поинтересоваться?

— В нем вино. Если он мне понадобится, я дам знать.

Глауен вошел в комнату и остановился в дверях. Флорест сидел в деревянном кресле за грубым массивным столом, уставившись на белый цветочек в тонкой голубой вазе. Казалось он рассчитывал, что Глауен увидев его за подобным занятием на цыпочках выйдет из камеры и прикроет за собой дверь. Все возможно, подумал Глауен. Постояв немного в дверях, он тихо сказал:

— Дайте мне знать, когда я смогу прервать на короткое время ваши размышления.

Переведя взгляд на Глауена, Флорест устало покачал головой.

— Говори! Мне ничего не остается, как только слушать. Все мои надежды заключены в самой надежде. Я везде искал надежду, но нашел ее только в виде символа, который заключен в этом маленьком цветочке, таком отважном и миловидном.

— И в самом деле милый цветочек, — согласился Глауен. Он взял стул и уселся за стол напротив Флореста, — Я хочу задать вам несколько вопросов, на которые надеюсь получить ответы.

— Я не в очень хорошем расположении духа. Сомневаюсь, что тебя удовлетворят мои ответы.

— Из чистого любопытства мне бы хотелось узнать как давно вы знакомы с Заа. Я имею в виду, Орден Заа из Поганской точки.

— Имена для меня ничего не значат, — сказал Флорест, — Я был знаком с тысячью разных людей, всех рас и национальностей. Некоторых из них я могу вспомнить, благодаря их натуре, которая выделяла их из ряда других гаеанцев. А другие — как следы на прошлогоднем песке.

— И к какой же категории относится Орден Заа?

— Эта изысканная маленькая классификация скучна и бессмысленна.

— Тогда, возможно, вы мне объясните, почему и каким образом такая умная женщина связалась вдруг с Мономантиками.

— Факты есть факты, на так ли? — холодно усмехнулся Флорест, — События выглядят так, как они происходят на самом деле, и этого вполне достаточно для заключенного.

— А как драматурга вас совершенно не интересуют мотивации поступков?

— Только как драматурга. Страсти, симпатии… этими понятиями неуверенные в себе людишки хотят рационализировать свою грязную перепуганную вселенную.

— Интересная мысль.

— Может быть. Я сказал все, что хотел и теперь ты можешь идти.

Глауен сделал вид, что не расслышал последней фразы.

— Время вполне подходяще, чтобы пропустить стаканчик вина. Полагаю, что вы тоже не откажитесь от этого, все же мы с вами оба обладаем хорошим вкусом.

— И ты надеешься добиться моего расположения такой дешевой тактикой? — высокомерно посмотрел на Глауена Флорест, — Я не хочу твоего вина ни утром, ни вечером.

— Я ожидал, что вы займете такую позицию, — кивнул Глауен, — Поэтому и не взял с собой вина.

— Ба! — проворчал Флорест, — Прекрати этот бессмысленный и занудный лепет. Ты меня что, не слышал? Я разрешил тебе удалится.

— Как хотите. Но я не сказал вам еще главную новость!

— Меня не интересуют никакие новости. Я хочу только одного: в покое и мире дожить свои последние дни.

— Не интересуетесь, даже если эта новость касается вас?

Флорест взглянул на белый цветочек. Он покачал головой и вздохнул.

— Красота и благородство. Прощайте! Прощайте навсегда. Меня против моей воли ввергли в самую гущу вульгарности, — он оглядел Глауена с ног до головы так, как будто только увидел его, — Ну… а почему бы и нет? Мудрый человек, путешествуя по жизненному пути, наслаждается пейзажем с обеих сторон, так как знает, что больше он уже не вернется сюда. Дорога впереди виляет вправо и влево, идет за холмы и теряется вдали, кто знает, куда она приведет?

— Иногда об этом очень легко догадаться, — возразил Глауен, — Например, в вашем случае.

Флорест вскочил и начал нервно ходить из угла в угол, заложив руки за спину. Глауен молча наблюдал за ним. Наконец, Флорест снова вернулся к своему стулу.

— Да, тяжелые времена. Пожалуй, я выпью стаканчик вина.

— Я, пожалуй, тоже, — кивнул Глауен, — Я подготовился к обоим возможным вариантам.

Он подошел к двери и постучал.

— Что вам надо? — заглянул в глазок Маркус.

— Мой пакет.

— Я должен перелить вино в синтетическую фляжку м принести синтетические чашки. Преступникам запрещено пользоваться стеклянной посудой.

— Не называйте меня преступником! — взревел Флорест, — Я драматический артист! Это две большие разницы!

— Как скажите, сэр. Вот ваше вино. Пейте и наслаждайтесь.

— Какой идиот! — продолжал бушевать Флорест, — И все же… какая разница? Мудрый человек радуется каждому мгновению! Налейте свободной рукой мне вина!

— Печальные дела, — вздохнул Глауен, — Ваше заключение вызовет слезы на многих глазах.

— Включая мои собственные. Как вам только не стыдно, так со мной обращаться!

— А как же ваше чудовищное преступление?

— Ерунда! Эти ваши так называемые преступления мелочь: истраченные монетки в достижении большего. Они окончены и забыты. Но теперь… вы только подумайте об этом! Я вынужден танцевать партию в чудовищном балете, который вы называете правосудием… и к чему это приведет? Кто от этого что-то выиграет? Уж определенно не я. Лучше было бы откинуть всю эту дурь в сторону и начать все сначала, как и подобает цивилизованным людям, каковыми мы себя считаем.

— Мне бы надо было бы поинтересоваться мнением моего отца на этот счет… если только я его еще когда-нибудь увижу. Он пропал, вы знаете это?

— Я слышал разговоры на этот счет.

— Что, интересно, с ним случилось. Вы ничего не знаете?

Флорест одним глотком осушил свою чашку.

— А почему я должен вам что-то говорить, даже если бы и знал? Это по вашей милости я сижу здесь и отсчитываю минуты моей несчастной жизни.

— Это еще можно рассматривать как акт милосердия.

— Милосердия, говорите? — Флорест снова наполнил свою чашку из синтетической бутылки, — Это я всю жизнь был щедрым и милосердным! И был ли я за это хоть как-то награжден? Я все еще где-то в конце списка внештатников! А все это время я щедро двумя руками раздавал свою гениальность! Я отдавал свои личные сбережения на новый «Орфей», который сам я, наверное, так и не увижу. Но я все равно буду продолжать щедро давать на него деньги! Это будет мой мемориал, люди во все года будут с восхищением произносить мое имя.

Глауен скептически покачал головой.

— Это окажется невозможным, с этой-то новостью я к вам и пришел. Боюсь, она не очень приятна для вас.

— Что ты сказал?

— Все очень просто. Я очень много страдал в результате ваших безответственных, жестоких и преступных действий. Таким образом я возбудил против вас дело о материальной компенсации и потребовал всю вашу недвижимость и состояние. Меня заверили, что вы обладаете достаточно большой суммой. «Орфей» придется отложить до лучших времен.

Флорест в ужасе уставился на Глауена.

— Вы это серьезно?! Надо быть маньяком, чтобы додуматься до такого!

— Вовсе нет. Вы уготовили мне ужасную участь. Когда я вспоминаю об этом, мне все это кажется ночным кошмаром. Так что почему бы вам не компенсировать мои страдания? Мои претензии вполне законны.

— Это все только теория! Тебе нужны мои деньги, мое сокровище, которое я собирал по кусочкам, сол за солом, постоянно думая о своей великой мечте! А теперь, когда моя мечта уже готова осуществиться, ты разрушаешь построенную мной вселенную!

— Вам плевать было на мои страдания в Поганской точке. Мне теперь плевать на ваши.

Осунувшись, Флорест уставился на белый цветочек. Внезапно он вскочил от пришедшей ему в голову новой мысли.

— Ты обвиняешь не того, кого надо! Это Кеди, а не я, настаивал на том, чтобы позвонить в Поганскую Точку. Я согласился, но сделал это без всяких эмоций, твоя судьба меня нисколько не интересовала. Это Кеди совершил это преступление и бесконечно им наслаждался. Возьми его деньги, раз уж тебе это так надо, а мои оставь в покое.

— Я не могу в это поверить, — возразил Глауен, — У Кеди в голове был полный сумбур.

— Миленький ты мой, как можно быть таким наивным? Именно ненависть к тебе, возможно, и создавала в Кединой голове сумбур, другого объяснения нет. Он не любил тебя еще с тех времен, когда вы были всего лишь детьми.

Глауен припомнил прошедшие годы. В данном случае, Флорест говорил правду.

— Такая мысль иногда приходила мне в голову, но я прогонял ее. Но… я все никак не могу понять почему? У него не было никакого основания ненавидеть меня.

Флорест сидел, глядя на цветок.

— Когда он настоял на том, чтобы я позвонил в Поганскую Точку, все это выплеснулось из него, как рвота. Он ничего не скрывал. Казалось, что ты получал все, что хотел для себя, и получал это без всяких усилий или стараний. Он был без ума от Сессили Ведер, не мог даже равнодушно смотреть в ее сторону. А она избегала его, как прокаженного, но с удовольствием проводила время с тобой. Ты и в школе и в Бюро получал награды, и все это, опять-таки, без видимых усилий. В Йипи-Тауне он приложил все усилия, чтобы подставить тебя, но умпы не стали его слушать и посадили под арест. Он признался мне, что ненавидел тебя настолько, что при встрече с тобой, у него подгибались коленки.

— Мне очень больно все это слушать.

— Да, неприятная история. Когда ты оставил его одного в Фексельбурге, то он с огромной радостью понял, что настал его час. Телефонный звонок в Поганскую Точку должен был, по его мнению, сравнять счет. Откровенно говоря, меня поразил такой сгусток ненависти.

— Все это очень интересно и ужасно, — вздохнул Глауен, — но это не то, что я хотел бы услышать.

— А что же ты бы хотел?

— Где мой отец.

— Сейчас? Я не уверен, что я это знаю.

— Но он жив?

Флорест заморгал, раздосадованный, что проболтался, пусть даже и в мелочи.

— Если мои подозрения правильны, то вполне возможно, что и жив.

— Расскажи мне все, что знаешь.

— А что я получу взамен? Жизнь и свободу?

— Этого я сделать для тебя не могу. Я могу только распоряжаться твоими деньгами.

Флорест вздрогнул и налил себе вина.

— Здесь даже и думать нечего.

— Скажи мне все, что знаешь. Если я смогу найти отца, то никаких притязаний на твои деньги с моей стороны не будет.

— Но я не могу тебе доверять.

— Вполне можешь! Я отдам твои деньги, свои деньги и все остальное, только бы вернуть отца! Почему же мне в данном случае можно не доверять? Это твой последний шанс!

— Я подумаю об этом. Когда надо мной состоится суд?

— Ты отказался от советов защитника, так что никаких задержек быть не может. Суд состоится через два дня. И когда ты дашь мне ответ?

— Приходи ко мне после суда, — ответил Флорест и налил себе остатки вина.

Заседание Верховного Суда проходило в Зале для собраний в старом Агентстве: широкое круглое помещение под огромным куполом из синего и зеленого стекла. Стены были отделаны палисандровыми панелями, пол выложен квадратами из серого мрамора с зелеными и белыми прожилками. С одной стороны зала сидели судьи, с другой на трех-ярусной полукруглой галерее могло собраться все население станции Араминта, если ему захочется посмотреть на процесс. Как только пробило полдень, в зал вошли три Верховных судьи: леди Мельба Ведер, Рован Клаттук и Хранитель Эгон Тамм, который председательствовал на суде. Как только судьи заняли места, глашатай объявил:

— Все внимание! Суд начал свое заседание! Введите джентльмена, обвиняемого в преступлении и пусть он займет свое место!

Спотыкаясь и со злостью оглядываясь через плечо, как будто пытаясь выяснить кто его подталкивает сзади, в зал вошел Флорест.

— Обвиняемый может занять свое место на скамье подсудимых! — объявил глашатай, — Пристав, будьте так любезны, проводите сэра Флореста на его место.

— Сюда, пожалуйста, сэр.

— Не поторапливайте меня! — огрызнулся Флорест, — Уверяю вас, что без меня здесь ничего не начнется.

— Да, сэр. Вот ваше место.

Наконец-то Флорест уселся на скамье подсудимых.

— Сэр, вы здесь находитесь по обвинению в серьезных преступлениях, — звонко объявил глашатай, — Поднимите вверх вашу правую руку и громко объявите свое имя, чтобы все здесь присутствующие знали, кто сидит на скамье подсудимых.

Флорест с явным презрением посмотрел на глашатая.

— Вы это серьезно? Я хорошо известен! Назови нам свое имя и мы покопаемся в твоих преступлениях. Меня это вполне устроит, а остальным может показаться забавным.

— Похоже, формальности задерживают нашу работу, — мрачно сказал Эгон Тамм, — Если сэр Флорест разрешит, мы обойдемся без них.

— Я согласен со всем, что поможет поскорее покончить с этим фарсом. Я уже был и обвинен и приговорен. Я принимаю это и ничего не отрицаю, это только внесло бы путаницу и создало лишние хлопоты для всех. А что касается моей скорой смерти, то что с того? Я уже давно страдаю тяжелой болезнью под названием жизнь. Так что теперь я встречу свою кончину без стыда и сожалений. Да! Я признаю свои ошибки, но если я вздумаю перечислять их, то может показаться, что я оправдываюсь, так что я лучше попридержу язык за зубами. Но я вам вот что скажу: я стремился к великому! Я двигался, как бог окруженный славными мечтами! А сейчас эта картина задрожала, раскололась и осколки брошены в пыль. Мой уход будет для всех вас большой трагедией. Посмотрите на меня хорошенько, народ Араминты! Таких как я вы больше не увидите! — Флорест повернулся к судьям, — насколько я понимаю, суд закончен. Объявляйте скорее свой мерзкий приговор, и я предлагаю еще и дать шесть месяцев тяжелого труда глашатаю, чисто по подозрению, так как все в его виде говорит о преступлениях.

— Через три дня на заходе солнца вы будете казнены, — сказал Эгон Тамм, — А что касается глашатая, то ему мы просто вынесем предупреждение.

Флорест встал и хотел покинуть скамью подсудимых.

— Одну минуточку, сэр, — остановил его Хранитель, — Мы должны еще рассмотреть побочные дела, где, возможно, потребуются ваши свидетельские показания.

Флорест неуклюже снова занял свое место.

— Намур Клаттук! Подойдите к скамье!

Намур медленно вышел вперед м выражением полного изумления на лице.

— Я не ослышался? Вы меня вызывали?

— Все верно, сэр, — заверил его Эгон Тамм, — У нас есть к вам несколько вопросов. Вы очень хорошо знакомы и с Флорестом и с Титусом Помпо. Вы знали о проводящихся на острове Турбен экскурсиях?

Прежде чем ответить, Намур задумался.

— У меня были только подозрения, что что-то происходит, — сказал наконец он, — Но я не задавал вопросов, боясь, что узнаю больше, чем мне бы хотелось. А что бы не было никаких недоразумений, запишите, что я не так уж близко знаком с Титусом Помпо.

— Это совпадает с тем, что вы помните? — обратился Эгон Тамм к Флоресту.

— Примерно так оно и есть.

— Этого достаточно, Намур. Можете вернуться на свое место.

Намур вернулся на свое место, продолжая рассеяно улыбаться.

— Друсилла вне-Лаверти Клаттук! Выйдите вперед.

Друсилла, сидящая между Арлесом и Спанчеттой неуверенно встала.

— Вы меня имеете в виду?

— Было названо ваше имя?

— Да! Мое имя.

— Так что же у вас вызывает сомнения?

— Так, ничего, я просто была не уверенна.

— Выйдите вперед, пожалуйста.

Друсилла расправила черное с персиково-розовым рисунком платье и просеменила к стулу для свидетелей.

— Сядьте, пожалуйста, — сказал пристав, — Вы понимаете, что должны отвечать на все вопросы детально и правдиво?

— Конечно, — Друсилла уселась на стул и кокетливо поиграла в воздухе пальцами, приветствую Флореста. Мрачно наблюдавший за происходившим Флорест, даже не попытался ответить, — Уверена, что ничего не знаю такого, что могло бы вас заинтересовать, — заявила Друсилла, — Я ничего не знаю об этом деле.

— Вы ничего не знали об экскурсиях на остров Турбен? — спросил ее Эгон Тамм.

— Я знала, что что-то происходит и подозревала, что это несколько… непристойно, но, естественно, никакого отношения к этому не имела.

— Но ведь вы были представительницей Огмо Энтерпрайсис, разве не так?

— Ах, это! — Друсилла легкомысленно махнула рукой, — Я просто разносила рекламные материалы и оставляла их в различных учреждениях.

— Вы разве не принимали активного участия в привлечении новых клиентов? — резко спросила судья леди Мельба Ведер.

— Я не уверена, что поняла ваш вопрос, — замигала Друсилла.

— Оставьте в покое это бедное создание, — мрачным голосом сказал Флорест, — Она ничего не знала.

— Вы были в интимных отношениях с Намуром, — не обращая внимания на замечание Флореста, продолжала леди Мельба, — вы не обсуждали с ним Огмо Энтерпрайсис и экскурсии?

— В принципе нет. Он раз или два полистал брошюру, посмеялся и отбросил ее в сторону. На этом все и закончилось.

— А с мужем, Арлесом?

— Тоже самое.

— Вопросов больше нет.

— Можете вернуться на место, — сказал Эгон Тамм.

С явным облегчением и улыбкой в сторону Флореста, Друсилла заняла свое место между Спанчеттой и Арлесом. К судьям подошел Бодвин Вук и что-то тихо сказал Эгону Тамму, который тут же начал о чем-то совещаться со своими коллегами. Бодвин Вук в ожидании отошел в сторонку.

— Суперинтендант Бюро В предлагает нам рассмотреть еще одно дело, — обратился к залу Эгон Тамм, — с которым вполне можно покончить на сегодняшнем заседании. Сэр Флорест, это дела вас не касается, так что можете покинуть зал суда.

Флорест встал и, гордо задрав голову и не смотря по сторонам, вышел из зала.

— А теперь попросим Бодвина Вука ознакомить нас с деталями следующего дела, — сказал Эгон Тамм.

Бодвин Вук вышел вперед.

— Это дело касается небольшого жульничества, совершенного явно по злому умыслу. Речь идет о статусе капитана Глауена Клаттука. Несколько месяцев назад, задолго до его совершеннолетия у него был индекс равный 22. Но после этого Артвейн Клаттук ушел в отставку, а Эрл Клаттук погиб при оползне на мысе Джоурнал. И индекс Глауена стал равен 20. Вскоре после этого отец Глауена Шард Клаттук вылетел в патрулирование и так больше и не вернулся. Были проведены тщательные поиски, но, в конце концов, мы вынуждены были занести его в списки пропавших. И что же происходит потом? Очень любопытные события. За две недели до дня рождения Глауена из космоса прилетает корабль и привозит Арлеса, Друсиллу и их сына Гордона! Большой сюрприз и печальная новость для Глауена! Гордон опережает Глауена и индекс Глауена становится 21. В любой момент выборный комитет Дома Клаттуков, в котором председательствует Спанчетта, может собраться и объявить о предположительной смерти Шарда. Если бы это произошло до дня рожденья Глауена, что выглядит вполне разумным и соответствующим правилам, то ИС капитана Клаттука становится равным 20 и он занимает место отца в Доме Клаттуков. Спанчетта, не смотря на яростные протесты других участников совета, затягивает это собрание до тех пор, пока после своего совершеннолетия Глауен не объявлен внештатником. Теперь собирается собрание, Шард объявляется мертвым и вакантное место занимает кто бы вы думали? Намур! Великолепно!

Больше сдерживаться Спанчетта уже не могла. Она вскочила и запротестовала:

— Я протестую против этой подлой клеветы в отношении меня! Я просто поражена, что Высокий суд позволяет этому маленькому сумасшедшему бабуину водить себя за нос и делать из суда посмешище, оскорбляя при этом достойных и честных людей. Я требую объяснений!

— Суперинтендант, — сурово сказал Эгон Тамм, — вы слышали протест леди Спанчетты. Опишите нам в чем состоит ваше дело.

— Мне не нужно никакого описания, — воскликнула Спанчетта, — Я требую извинения и снятия с меня всяких обвинений!

— Я еще не дошел до обвинений, — сказал Бодвин Вук, — А что касается извинений, то ваше поведение говорит само за себя. Вы хотите извинения за то, что я цитировал ваши записи по вычислению индекса?

— Я не совершила ничего противозаконного! Выборный комитет собирается, когда я считаю это подходящим. Ты не можешь доказать здесь ни противозаконные действия, ни злой умысел! А что касается Гордона, то он и должен опережать Глауена, и здесь нет ничего противозаконного.

— Ага! — сказал Бодвин Вук, — А вот здесь я с вами не согласен. За последние несколько дней мы очень внимательно присматривались к Гордону. С начала мы обнаружили, что он был рожден через шесть месяцев после формального брака Друсиллы и Арлеса.

— Чистая ложь! Арлес и Друсилла поженились намного раньше, еще в Соумджиане. Да даже бы если они и не были женаты, что с того? Арлес признает этого ребенка своим.

— Очень хорошо, да вот только по закону приемному ребенку статус не положен.

— Что ты несешь? Арлес не усыновлял Гордона, Гордон ни с какой стороны не является приемным ребенком.

— Пусть так, — согласился Бодвин Вук, — Но, как я уже сказал, мы очень внимательно отнеслись к этому делу. Для начала, по тем или иным причинам, мы достали образцы позволяющие сделать генетическую экспертизу Арлеса, Друсиллы и Гордона. Проверка проводилась известными учеными, которые, если возникнет такая необходимость, вполне могут засвидетельствовать свои результаты.

— Это пустое сотрясение воздуха, — громко и насмешливо заявила Спанчетта, — Приведите, пожалуйста, факты!

— Исследования показали, что Гордон является сыном Друсиллы, в этом нет никаких сомнений. А вот в отношении второго родителя такой ясности не оказалось, хотя ген Клаттуков там определенно присутствует.

— Тебе потребовались колбы и пробирки, чтобы выяснить то, что мне и так было ясно. Может достаточно? Может, все таки, оставишь нас в покое?

— Терпенье, Спанчетта! Слушай внимательно и ты многое услышишь. Тогда мы вернулись на несколько лет назад, когда Арлес совершил отвратительную попытку изнасилования Вейнесс Тамм, дочери Хранителя. Попытка была неуспешной и Арлес был пойман. А теперь, я попрошу Высокий суд огласить приговор по тому делу.

— На Арлесе были маска и капюшон, — сказал Эгон Тамм, — Исходя из этого мы решили, что он собирался только изнасиловать свою жертву, но не убивать ее, поэтому мы сохранили ему жизнь. Однако, чтобы он не попытался повторить подобное преступление, он подвергся хирургической операции, которая сделал его стерильным и не способным к совокуплению. Гордон не может быть ребенком Арлеса.

Спанчетта издала яростный вой.

— Это не правда! Не правда! — кричала она, — Не правда!

— Это правда, — сказал Эгон Тамм.

Бодвин Вук повернулся к Друсилле.

— Встань!

Друсилла неохотно поднялась.

— Кто отец Гордона? — спросил ее Бодвин Вук.

Друсилла растерялась, огляделась по сторонам, облизала губы и, наконец, выдавила:

— Намур.

— Арлес это знает?

— Конечно! Как он этого может не знать!

— А Спанчетта все это понимала?

— Не знаю, меня это не трогало. Спросите ее саму.

— Можешь сесть, — Бодвин Вук взглянул на Арлеса, — А ты что можешь нам сказать?

— На данный момент ничего.

— Твоя мать знала, что Гордон не твой ребенок? Арлес искоса взглянул на Спанчетту, которая сидела осунувшись, с растрепанной прической.

— Подозреваю, что нет, — проворчал он.

Глауен, который сидел рядом с Бодвином Вуком, поднялся и обратился к суду:

— Если Суд разрешит, то мне бы хотелось задать Арлесу один вопрос.

— Задавайте.

Глауен повернулся к Арлесу:

— Что ты сделал с моей почтой?

— Мы делали с ней то, что и положено в таких случаях, — хвастливо заявил Арлес, — Так как ни тебя, ни Шарда на станции не было, и никто не знал вернетесь ли вы обратно или нет, то мы отправляли почту обратно с пометкой «адресат неизвестен».

Глауен отвернулся.

— Вопросов больше нет, сэр, — сказал он Эгону Тамму.

Хранитель с грустной улыбкой кивнул головой. Потом он посовещался со своими коллегами и обратился к залу:

— Наше решение будет следующим: Глауен Клаттук получает свой законный статус. Суд выносит свое сожаление, что Глауен Клаттук стал жертвой, как сказал суперинтендант Вук, злонамеренного жульничества. Арлес и Друсилла лишаются всякого статуса и не могут рассматриваться даже как внештатники. Они должны немедленно, в этот же день, покинуть Дом Клаттуков. Комнаты должны немедленно приведены в первоначальный вид. «Немедленно» означает, что работы должны начаться с разу же по окончании суда и вестись круглосуточно. В случае отсутствия у Друсиллы и Арлеса средств на эти работы, работы должна оплатить леди Спанчетта, договорившись с Арлесом о возмещении на подходящих для нее условиях.

— Далее, Арлес и Друсилла приговариваются к восьмидесяти пяти дням тяжелого физического труда в трудовом лагере на мысе Джоурнал. Суд надеется, что этот опыт пойдет им на пользу. Это самое минимальное наказание, так что они должны считать, что им повезло.

Услышав это, Друсилла издала крик полный отчаяния, в то время как Арлес стоял молча уставившись в пол.

— Суд не может избавится от подозрений, что леди Спанчетта знала об этом деле гораздо больше, чем здесь было сказано, — продолжал Эгон Тамм, — Но суд не может выносить наказание, основываясь на одних только подозрениях, поэтому леди Спанчетта, в данном случае, не присоединиться к Арлесу и Друсилле на мысе Джоурнал. Суд не имеет права вмешиваться во внутренние дела Дома Клаттуков, но мы предлагаем ему освободить леди Спанчетту от должности председателя Выборного комитета и от других важных постов. Рекомендуем старейшинам Дома Клаттуков предпринять в этом отношении соответствующие действия.

— Если ни у кого больше никаких вопросов к суду нет, то будем считать заседание закрытым.

На следующий день Глауен снова посетил тюрьму. Когда он вошел в камеру, то застал Флореста склонившимся над книгой в элегантном розовом переплете. Флорест бросил в сторону Глауена недовольный взгляд.

— Что тебе надо теперь?

— То же, что и раньше.

— Боюсь, в этом я тебе не помощник. У меня осталось слишком мало времени, чтобы терять его впустую: мне надо закончить более важные дела.

Флорест снова углубился в книгу и, казалось, выкинул Глауена из своей головы. Глауен прошел в камеру и сел на стул напротив Флореста.

Прошло какое-то время. Флорест, нахмурившись, бросил взгляд на посетителя.

— Ты еще здесь?

— Я только что пришел.

— М этого слишком много. Как видишь, я занят книгой.

— Ты должен придти к какому-то определенному решению.

— Самое главное решение уже принято, — кисло усмехнулся он.

— А твой новый «Орфей»?

— Работу над ним будет продолжать Комитет Изящных искусств. Я знаю его председателя Леди Скеллейн Лаверти много лет, она давно уже загорелась этой идеей. Она принесла мне эту книжку, одну из моих самых любимых. Ты читал?

— Мне не видно заглавия.

— «Лирика безумного Наварта». Его песни остаются в голове навечно.

— Я читал кое-что из его песен.

— Хм! Удивительно! Ты кажешься… ну, тупым занудой тебе не назвать, но довольно скучным парнем.

— Я себя таким не считаю. На самом деле, я очень беспокоюсь за отца.

— Давай лучше поговорим о Наварте. Здесь есть великолепные отрывки. Моментальный проблеск, но когда ты начинаешь осматриваться, все уже прошло. Наварт мучился несколько дней, но наконец излил свое воображение в несколько замечательных четверостиший, буйных и пророческих, пронизанных ритмом, и каждое подчеркивается припевом:

Так одиноко она жила, так одиноко она умерла,

И так одиноко ветра мировые поют.

— Очень мило, — заметил Глауен, — Ты собираешься поговорить со мной только о поэзии?

Флорест высоко вскинул брови.

— Тебе досталась такая привилегия!

— Я хочу знать, что случилось с моим отцом. Похоже, ты знаешь. Не понимаю, почему ты не говоришь мне этого.

— И не пытайся понять меня, — заявил Флорест, — Я и сам никогда не делаю подобных попыток. У меня всегда такие разнообразные намерения.

— Скажи мне, по крайней мере, одно, ты знаешь, что с ним произошло или нет?

Флорест задумчиво потер подбородок.

— Знание — это очень сложное понятие, — наконец сказал он, — Его нельзя разбрасывать направо и налево, как крестьянин разбрасывает зерна. Знание — это сила! Этот афоризм стоит того, чтобы его запомнить.

— Ты так и не дал мне ответа. Ты собираешься мне хоть что-то сказать?

Флорест важно заговорил:

— Я тебе вот что скажу, а ты внимательно выслушай. Вполне очевидно, что наша вселенная очень тонкий можно даже сказать трепетный, механизм. Ни одно событие не происходит в ней не затронув что-то еще. Перемены это постоянное состояние космоса, даже Кадвол не может избежать изменений. Ах, прекрасный Кадвол с его чудесными землями и милыми поселениями! Луга купаются в солнечных лучах; они призывают наслаждаться всех обитателей этого мира. Животные могут пастись, птицы летать, а человек петь свои песни и плясать, и все это в мире и гармонии. Так и должно быть, каждый получает свою долю и каждый делает то, что считает необходимым. Таким видят жизнь многие народы и здесь и где-то в других далеких мирах.

— Возможно, все это и так, но как насчет моего отца?

Флорест нахмурился и сделал нетерпеливый жест.

— Ты что, действительно такой тупой? Тебе надо обязательно кричать в самое ухо? Ты подпишешься под тем идеалом, который я нарисовал?

— Нет.

— А Бодвин Вук?

— И Бодвин Вук тоже не подпишется.

— А твой отец?

— И мой отец не подпишется. На самом деле, почти никто на станции Араминта под этим не подпишется.

— У других людей в других местах встречаются более прогрессивные взгляды. Я сказал тебе достаточно, теперь ты должен уйти.

— Конечно, — согласился Глауен, — как вам угодно.

Глауен вышел из тюрьмы и пошел заниматься своими делами, это заняло у него весь оставшийся день и все следующее утро. В полдень Бодвин Вук обнаружил его завтракающим в «Старом дереве».

— Где ты прячешься? — спросил его Бодвин Вук, — Мы везде тебя обыскались.

— Вы даже не пытались посмотреть в Архивах, где сразу бы меня и нашли. А что такое срочное случилось?

— Флорест прямо из себя выходит. Он хочет посовещаться с тобой как можно быстрее.

— Ну что ж, пойду взгляну на него, — поднялся Глауен.

Глауен пересек реку и направился к тюрьме.

— Ну наконец-то, — обрадовался, увидев его, Маркус Диффин.

— Меня очень удивляет моя внезапная популярность. Последний раз, когда я был у него, он не знал, как от меня побыстрее отделаться.

— Предупреждаю: у него был сегодня очень неудачный день он не в духе.

— А что случилось?

— Для начало они разругались с Намуром. Я уже хотел вмешаться, когда Намур выскочил из камеры мрачнее тучи. Следующей была леди Скеллейн, которая еще больше расстроила его и он начал срочно требовать тебя.

— Думаю, я знаю, что его так расстроило, — сказал Глауен, — Возможно, я и сумею его немного успокоить.

Маркус Диффин открыл дверь и крикнул в камеру:

— Пришел Глауен Клаттук.

— Наконец-то! Приведите его!

Глауен обнаружил Флореста стоящим у стола и кипящим от негодования.

— Твое поведение до невероятности бесстыдно! Как ты смеешь вмешиваться в мое завещание?

— Ты имеешь в виду мой разговор с леди Скеллейн Лаверти?

— Именно! Мой счет арестован, а ты делаешь абсолютно невероятные заявления! Ты разрушаешь все наши планы!

— Я пытался объяснить это тебе раньше, но ты не захотел слушать.

— Естественно, я не стал слушать такой бред.

— Объясняю еще раз, в обмен на информацию, я отказываюсь от своих претензий. Все очень просто, не так ли?

— Я не согласен с тем, что все так уж просто! Ты поставил меня перед чудовищной дилеммой! Разве я это не ясно объяснил?

— Ты это объяснил в совершенно непонятных мне терминах.

— А тебе и не надо ничего понимать! Тебе должно быть достаточно моего заявления!

— Я лучше возьму миллион солов из твоих денег.

Флорест прислонился спиной к столу.

— Ты мучаешь меня в последние часы моей жизни.

— Тебе достаточно только дать мне ту информацию, которую я от тебя требую.

Флорест хлопнул кулаком себе в ладонь.

— Разве я могу тебе доверять?

— Я должен поверить, что ты говоришь мне все, что знаешь. А ты, в свою очередь, должен поверить мне.

— У меня нет выбора, — устало вздохнул Флорест, — и на самом деле, я верю, что ты честный парень, хотя и вредный.

— Ну, так что, да или нет?

— А что именно я должен тебе рассказать? — хитро спросил Флорест.

— Если бы я это знал, то зачем бы спрашивал? В общем, я хочу знать все, что тебе известно про моего отца: как он исчез, почему, кто в этом виноват, где он сейчас. Возможно, будут и другие вопросы, на которые попрошу ответить.

— Откуда я могу все это знать? — проворчал Флорест. Он принялся расхаживать взад-вперед по камере, — И так я должен выбирать. Дай мне время подумать. Приходи где-нибудь через день.

— Это будет уже слишком поздно. Если ты думаешь, что я пойду на уступки после твоей смерти, то подумай еще раз. Твой «Орфей» для меня ничего не значит. Я заберу все твои деньги и куплю себе космическую яхту, о которой я давно уже мечтал.

Флорест уселся в деревянное кресло и уставился на Глауена, сидящего напротив него.

— Ты заставляешь меня нарушить клятву, чтобы выполнить другую.

— Насколько я понимаю, это побочный эффект.

— Так и быть. Я выполню твою просьбу. Я запишу определенную информацию, которая, надеюсь, тебя удовлетворит. Но ты должен прочитать это только после моей смерти.

— Почему ты просто не хочешь рассказать мне то, о чем я прошу?

— У меня есть определенные договоренности, которые могут нарушиться, если я расскажу тебе это сейчас.

— Меня это не вполне удовлетворяет. Ты можешь скрыть какой-нибудь важный факт.

— Тоже самое могу сказать и я. Кто поручится, что после моей смерти ты не заберешь кругленькую сумму из моих денег? Мы оба находимся в отчаянном положении и должны доверять друг другу.

— В таком случае, — сказал Глауен доставая из кармана фотографию, которую он взял из письменного стола Заа, — Посмотри на эти лица и назови мне имена этих дам.

Флорест внимательно рассмотрел фотографию, потом бросил косой взгляд в сторону Глауена.

— Зачем ты показываешь мне эту фотографию?

— Ты говорил о доверии. Если сейчас я не услышу правды, то не будет и никакого доверия. А если я не могу доверять тебе, ты не можешь доверять мне. Я ясно изложил свою мысль?

— Даже чересчур ясно, — Флорест снова начал разглядывать фотографию, — Мне придется поднапрячься. Это, как ты знаешь, Заа. Ее настоящее имя, насколько я помню Задайн Баббс. Это Сибила Девелла. А это, — на какое-то время Флорест замялся, — А это Симонетта Клаттук.

— Под каким еще именем ты ее знаешь?

На этот вопрос Флорест моментально отреагировал. Он вскинул голову и уставился на Глауена с недоверием.

— Кто сказал тебе ее другое имя?

— Достаточно того, что я его знаю, но я хочу, чтобы его назвал ты.

— Невероятно! — бормотал Флорест, — Неужели Намур сказал тебе это? Нет, конечно, нет. Он бы не посмел. Тогда кто? Заа? Да! Должно быть, Заа! Но почему она это сделала?

— Она собиралась убить меня, по твоему, кстати, предложению. Она часами разговаривала со мной.

— Подлая баба. Теперь ни о каком единстве не может быть и речи.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Не играет роли. Я и не надеялся, что ты поймешь. Возвращайся завтра в полдень. К этому времени я подготовлю для тебя бумаги.

Глауен вернулся в Архив, расположенный в старом агентстве. В середине дня он наткнулся на то, что надеялся найти и тут же позвонил Бодвину Вуку.

— Я бы хотел вам кое-что показать. Вы можете придти в Архив?

— Сейчас?

— Если возможно.

— Я сейчас буду.

Когда Бодвин Вук пришел в Архив, Глауен сразу же провел его в смотровую комнату.

— При разговоре с Флорестом у меня возникла идея. Я пошел проверить ее… Ну, сейчас все сами увидите.

Они прошли в смотровую комнату. Через два часа они вышли оттуда. Глауен был бледен и молчалив, Бодвин Вук был мрачнее тучи. Когда они вышли на проспект Венсей, то обнаружили, что на станцию Араминта уже спустился вечер. Бодвин Вук остановился и задумался.

— Мне был хотелось сейчас же и разгрести это дело, не откладывая в долгий ящик. Но уже поздно и если мы сделаем это завтра, то ничего не изменится. Завтра в полдень с ним и покончим. Я сделаю соответствующие распоряжения после ужина.

Они ужинали вдвоем в комнатах Бодвина Вука. Глауен рассказал о своей встречи с Флорестом.

— Я уходил от него, как всегда с полной мешаниной в голове. Я спросил его о другом имени Симонетты, думая о мадам Зигони из Розалии, и он очень разволновался. Он был возмущен и пытал меня кто открыл мне этот великий секрет. Он должен был знать ее под другим именем. Что это за имя и почему он так разволновался?

Потом еще: он сказал, что напишет всю информацию о моем отце, но я не должен читать ее до его смерти. Я попытался узнать причины, но он наотрез отказался сообщать их мне. Я в полной растерянности! Какая ему разница?

— Здесь нечему так уж удивляться, — заметил Бодвин Вук, — Разница здесь в целый день, а за день много чего может произойти.

— Возможно именно здесь и кроется причина, — согласился Глауен, — Стыдно, что я оказался таким тупицей. А так как один день для Флореста не играет никакой роли, то этот день должен быть важен для кого-то еще. Для кого?

— Надо внимательно следить за развитием событий и быть ко всему готовыми.

На рассвете Глауен пошел в тюрьму, и обнаружил, что Флорест закрылся с леди Скеллейн Лаверти. Когда он вошел в камеру, то ни тот, ни другая не выразили при виде его особой радости.

— Ты что, не видишь, что я совещаюсь с леди Скеллейн? — проворчал Флорест.

— А как дела с той информацией, которую вы должны были мне подготовить? — поинтересовался Глауен.

— Она еще не готова. Зайди попозже!

— Осталось не так уж много времени.

— Не надо мне об этом напоминать.

— Вы его, пожалуйста, не отвлекайте, — обратился Глауен к леди Скеллейн, — Если он не выполнит свою работу, то вы его денег не увидите. Я буду летать по всей сфере на своей космической яхте, а вы пролетите с «Орфеем».

— Что за язык! — возмущенно воскликнула леди Скеллейн, — Я просто шокирована, — она повернулась к Флоресту, — Похоже, что нам надо сократить нашу беседу, которая, как я надеялась, должна была успокоить вас.

— Моя участь решена, милая леди! Я должен подчиниться этому мрачному молодому Клаттуку и раскрыть ему все мои секреты. Глауен, зайди попозже! Я еще не готов к разговору с тобой. Вы уж меня извините, леди Скеллейн.

Леди Скеллейн повернула к Глауену свое гневное лицо.

— Вы не должны обижать бедного Флореста в последние часы его жизни! Вы должны пожалеть и успокоить его.

— В случае с Флорестом лучшее лекарство время, — заметил Глауен, — Через тридцать лет его преступление забудется и все будут думать про него, как про старого святого мученика. А пока он не задумываясь перережет вам глотку, если узнает, что это принесет ему свободу или поможет сэкономить сотню солов.

— Как вы можете так спокойно сносить такие оскорбления! — повернулась к Флоресту леди Скеллейн.

— Потому что это правда, моя дорогая. Первейшей и самой благородной целью жизни является искусство! А мое личное искусство в особенности. Я могучая колесница, которая мчится сквозь космос, неся свой драгоценный, но очень хрупкий груз. И если кто-то попробует встать у меня на пути, или покуситься на мое существование, или на мой счет в Банке Мирсеи, тот должен быть или сметен, или я его перееду колесами своей колесницы! «Ars gratia artis » — это любимое высказывание поэта Наварта. Вот и вся философия!

— О, Флорест! Я никогда не поверю в такое.

— Пойдемте, леди Скеллейн, нам пора, — сказал Глауен подходя к двери.

— По крайней мере, я поддержала ваш дух! — сказала на прощанье леди Скеллейн Флоресту.

— Это правда, милая леди. Спасибо вам, я умру счастливым.

Ровно в полдень Бодвин Вук вошел в свой кабинет. Не глядя по сторонам, он прошел к своему черному стулу с высокой спинкой и уселся. Наконец, он оглядел все присутствующих в комнате.

— Все присутствуют? Я вижу Кеди, Арлеса и Друсиллу. Вижу Глауена, Айзеля Лаверти, Рьюна Оффоу, а вон и лейтенант Ларк Диффин из милиции. Кого нет? Намура? Рьюн, где Намур?

— Намур что-то капризничает, — сказал Рьюн Оффоу, — Он уверяет, что слишком занят, чтобы посещать наши собрания. Я послал за ним двух сержантов в полной форме, и, если не ошибаюсь, то я слышу, как они его ведут.

Открылась дверь и в комнату вошел Намур.

— А, Намур! — воскликнул Бодвин Вук, — Я очень рад, что ты нашел время зайти к нам! Вполне возможно, что тебе придется кое-что подтвердить или прояснить в нашем расследовании.

— В каком еще расследовании? — спросил Намур, без тени дружелюбия в голосе, — Скорее всего, я ничего не знаю, поэтому прошу меня отпустить, так как сегодня у меня очень много дел.

— Брось, брось, Намур! Ты уж слишком скромничаешь! Широко известно, что ты знаешь все!

— Вовсе нет! Я интересуюсь только тем, что касается непосредственно меня.

Бодвин Вук Только отмахнулся.

— Сегодня твои интересы должны быть подчинены Бюро В, так как оно является органом, следящим за исполнением Законодательства и, естественно, требует от каждого полного сотрудничества.

— На это ваше расследование меня привели насильно, — кисло улыбнулся Намур, — так что нечего ожидать от меня любезностей. Я надеюсь, что как только моя помощь вам больше не потребуется, вы меня отпустите.

— Да, конечно же, — дружески заверил его Бодвин Вук.

Он немного подумал, потом сделал знак Рьюну Оффоу и Айзелю Лаверти. Те подошли к нему и все трое несколько минут о чем-то тихо посовещались. Затем «вепрь» и «горностай» вернулись на свои места.

Бодвин Вук откашлялся.

— Сегодня мы вернемся к одному из самых неприятных событий в нашей жизни, которое некоторые из нас постарались забыть. Мы делаем это из лучших побуждений, которые удовлетворят даже Намура, когда он их услышит. Я имею в виду ужасное убийство Сессили Ведер, которое произошло несколько лет назад на праздновании Парильи. Это дело оставалось нераскрытым и только упорство капитана Глауена Клаттука позволило нам решить эту загадку. Глауен, я попросил бы тебя ознакомить собравшихся с фактами, так как ты лучше меня знаешь все детали этого дела.

— Как будет угодно. Я постараюсь не отвлекаться. Начнем с того, что во время первого расследования мы нашли клочки шерсти грузовике виноделов. Эти были клочки шерсти от костюма Намура или от костюмов первобытных людей, имевшихся в гардеробе труппы. Все костюмы Дерзких Львов были сшиты из другого материала.

— Намур был в состоянии доказать свои передвижения в интересующее нас время. Арлес и Кеди должны были нести патрульную службу около общежития Йипи. Их подписи на листке контроля должны были исключить их из списка подозреваемых. Однако Айзель Лаверти обнаружил, что Арлес отсутствовал на патрулировании. Казалось, что мы определенно нашли убийцу. Арлес признался, что подделал подписи на патрульном листе. Кеди подтвердил, что он покрыл эту подделку на том основании, что они с Арлесом оба относились к Дерзким Львам, а потому он не мог выдать товарища. Арлес признался, что пошел в гардероб труппы и одел там костюм первобытного человека, после чего поспешил на свидание с Друсиллой. А Кеди остался патрулировать в одиночку. Друсилла подтвердила слова Арлеса, но не очень убедительно: на самом деле она была сильно пьяна. И все же, они очевидно посмотрели фантасмагорию и казалось маловероятным, что Арлес откажется от очаровательной компании Друсиллы, чтобы сбегать и совершить это ужасное преступление. Когда я снова проверил записи, то обнаружил Намура, который подошел к «Старому дереву», заглянул под арки и несколько минут с кем-то там разговаривал. Намур, вы помните этот эпизод?

— Нет, такого я утверждать не могу. Это было очень давно, да к тому же я был тогда выпивши.

— А я это очень хорошо помню, — взволнованно сказал Арлес, — Он посмеялся над моим костюмом, который не подходил для Дерзких Львов. Он сказал мне, что я похож на жабу в парике от огородного пугала. Я сказал, что это лучшее, что я мог найти на данный момент, но он меня не больно-то слушал, так как начал любезничать с Друсиллой.

— Правильно, — фыркнул Намур, — Теперь и я припоминаю, все так и было, как говорит Арлес.

— Все это происходит вскоре после окончания фантасмагории, поэтому Арлес, так же как и Намур вычеркивается из списков подозреваемых.

— И что мы имеем? Дерзкие Львы появляются то там, то тут. Кеди храбро марширует в одиночку, патрулируя вдоль забора. Намур, уйдя из «Старого дерева» танцует павану со Спанчеттой, Арлес, надувшись, пьянствует в «Старом дереве». Пока я два месяца сидел в гробнице Заб Зонка, я думал о многом. И вот одна мысль показалась мне тогда интересной и удивительной. Тогда мы внимательно проверили все записи. Когда мы нашли изображение Арлеса, то не стали смотреть дальше. В то время нам казалось, что этого вполне достаточно. Это была первая трещина в расследовании. Мы попытались длинную историю сделать покороче. Но вернувшись на станцию Араминта, я посмотрел записи дальше. Я обнаружил еще одну крадущуюся тень. Она поспешно появляется из-за «Орфея» за несколько минут до полуночи и почти убегает по проспекту Венсей. Он должен успеть на патрулирование до того, как появится смена. Флорест тоже подстегнул мою память, когда вспоминал про свою труппу. Он упомянул, что Кеди сходил с ума по Сессили. Сессили не хотела иметь никакого дела ни с Арлесом, ни с Кеди. А как же быть с патрулем? Мне пришло на память, как Кеди заявил, что он не подчиняется приказам, которые считает дурацкими и бесполезными. Кеди очень высоко себя ставил, он считал себя уникальным и полагал, что обычные правила и законы написаны не для него. Приказ патрулировать вокруг общежития йипи он считал дурацким и бесполезным. Как только Арлес ушел, Кеди тоже решил уйти. Он последовал за Арлесом в гардероб труппы и взял второй костюм первобытного человека, теперь он был свободен! Он беспрепятственно мог идти куда хотел. А больше всего он хотел посчитаться с Сессили, показать ей свою могучую страсть и наказать за невнимание! Идея показалась ему привлекательной и он последовал ей. Это был самый великий момент его жизни.

Глауен сделал паузу. Все искоса поглядывали на Кеди, который сидел с каменным выражением лица.

— Все это очень хорошо, — резко сказал Намур, — я к этому не имею никакого отношения, но где же ваши доказательства?

— Они на видеозаписи, — сказал Глауен, — Он спешит скорее попасть на место патрулирования и здесь допускает ошибку. Мы видим, как он бежит вдоль проспекта Венсей своем костюме первобытного человека, и в том, что это он нет никаких сомнений.

— Это все ложь, — заявил Кеди, — Здесь лживо каждое слово.

— Значит ты ничего из сказанного не признаешь? — поинтересовался Бодвин Вук.

— Я не могу признать ложь.

— И ты до конца находился в патруле?

— Конечно. Глауен всегда ревниво относился ко мне, так как я тот, кто есть, настоящий Вук, в то время, как он какая-то полукровка.

— Ларк Диффин, — без всякого выражения сказал Бодвин Вук, — выйдете вперед, пожалуйста.

— Если вы со мной закончили, — жалобно простонал Намур, — так может я могу откланяться.

Бодвин Вук взглянул на Глауена.

— У тебя есть еще вопросы к Намуру?

— В данный момент — нет.

— Тогда можешь идти.

Ни говоря ни слова, Намур вылетел из комнаты. Айзель Лаверти выждал некоторое время и последовал за ним. А тем вперед вышел Ларк Диффин; высокий молодой блондин с приятными манерами и любезным выражением лица.

Бодвин Вук обратился к собравшимся.

— Все присутствующие, несомненно, знакомы с Ларком Диффином, лейтенантом милиции. Он должен был заступить в патрулирование сразу же после Кеди и Арлеса. Лейтенант, повторите, пожалуйста, то, что вы уже рассказывали мне.

Ларк Диффин подул в усы и смущенно посмотрел в сторону Кеди.

— Я расскажу только факты, потому что факты есть факты, и мой рассказ их не изменит. В последний день Парильи, я вышел на патрулирование на десять минут раньше, чтобы случайно не опоздать. На патрульном посту я не нашел ни Кеди, ни Арлеса; но к своему удивлению, я нашел, что все записи уже заполнены заранее, что, конечно, строго запрещено правилами. Записи говорили о том, что все обходы были совершены вовремя, в то время как последний обход, явно еще не производился. Через несколько минут появился Кеди, он был одет с нарушением формы, точнее на нем был костюм, который здесь называют костюмом первобытного человека. Он мне сказал, что только что отошел в гардероб труппы, чтобы переодеться в костюм, так как не хотел после смены терять время. По его словам, Арлес сделал тоже самое. Я как можно строже, указал им на то, что оба они и Кеди и Арлес, фальсифицировали роспись обходов, что являлось вопиющим нарушением правил. Я сказал, что мне надо бы было написать рапорт по поводу этого нарушения, но так как ничего страшного не произошло и все прошло гладко, то я этого делать не буду. Вот так все и было, я больше об этом не вспоминал до тех пор, пока Глауен не начал задавать мне вопросы. Теперь, когда я вспоминаю ту ночь, то могу с уверенностью сказать, что Кеди пришел ни со стороны гардероба, а со стороны проспекта Венсей.

Глауен взглянул на Кеди:

— Ну что, Кеди? Опять все ложь?

— Я ничего больше не скажу. Я сам пройду своей дорогой. Всегда весь мир был против меня.

— На сегодня все, — резко сказал Бодвин Вук, — Это не формальное слушание и тебе пока не предъявлено никакого обвинения. И все же, не вздумай покинуть станцию. Я проконсультируюсь с моими помощниками и мы решим что нам делать дальше. Полагаю, что ты найдешь адвоката, который будет представлять твои интересы.

Глауен в одиночестве пообедал в «Старом дереве», и не найдя лучшего занятия спокойно сидел и допивал оставшееся в графине вино, в то время как Сирена медленно ползла по небу. Время перевалило за полдень и Глауен уже не мог больше ждать. Он пошел в тюрьму, где его без всяких вопросов Маркус Диффин сразу же провел в камеру. Флорест сидел за столом и писал черными чернилами на оранжевой бумаге. Он взглянул на Глауена и коротко кивнул.

— Я только что закончил.

Он вложил бумаги в плотный конверт, на котором сверху написал: «Не вскрывать до захода солнца!».

Он заклеил конверт и бросил его Глауену.

— Я выполнил свои обязательство. Но ты должен выполнить мое указание.

— Я не понимаю его смысла, но сделаю так, как ты велел.

Глауен аккуратно засунул конверт в карман.

— Завтра, или даже раньше, — по волчьи оскалился Флорест, — мои мотивы будут вам известны. Наш договор с моей стороны теперь выполнен, и ты должен отказаться от своих претензий.

— Все зависит от того, что находится в этом конверте. Если там ничего, кроме очередной болтовни, то я заберу все твои деньги до последнего динкета. Так что подумай хорошо, Флорест, и если надо, то внеси пока не поздно исправления.

— Мне нет смысла надувать тебя, — грустно покачал головой Флорест, — Я кое-что знаю о твоем характере. Ты безжалостен!

— В этом ты не прав. Но я сделаю все, что угодно, лишь бы помочь отцу.

— Не могу осуждать тебя за такую преданность, — сказал Флорест, — Я бы хотел почувствовать такое же отношение в тех, кому я доверил представлять мои интересы, — он вскочил на ноги и заметался взад-вперед по камере, — Скажу откровенно: я в очень затруднительном положении. Меня интересует, действительно ли мои соратники так верны моим целям, как они то утверждают, — он остановился около стола, — Я должен следовать логике. Могу ли я полностью доверять Намуру? Пренебрежет ли он собственными интересами ради верности моим?

— Ответ, похоже, отрицательный, — заметил Глауен.

— Вынужден с вами согласиться, — кивнул Флорест, — А что касается Смонни, то она тоже уверяет, что разделяет мои взгляды, но когда посмотришь на Йипи-Таун, то в это трудно верится. Когда она думает «Араминта», она думает «отмщение. И опять таки, давайте будем грубыми реалистами: если она получит доступ к моим деньгам, будет ли она строить новый „Орфей“, или станет покупать на них флаеры и оружие? Каково ваше мнение?

Глауену потребовались большие усилия, чтобы скрыть свое изумление. Действительно ли Флорест сказал, то что он только что услышал?

— Я, как и вы, в этом сомневаюсь, — выдавил из себя Глауен.

Флорест, не обращая внимания на Глауена, продолжал метаться взад и вперед.

— Возможно, я был слишком доверчив. На моем счету в Банке Мирсеи лежат не только лично мои деньги, но и деньги, относящиеся к Огмо Энтерпрайсис. Смонни использовала этот счет в своих целях и в последнее время положила на него депозит на крупную сумму. Твой иск в мой адрес, конечно, заморозил счет и отрезал ее от этих денег, что вызвало с ее стороны большое беспокойство. Намур заставил меня написать завещание в пользу Смонни, он убедил меня оставить все мое достояние ей, а она потом переведет мои личные деньги на счет Комитета Изящных искусств, и вот тут-то у меня начали возникать подозрения. Действительно ли она сделает это?

— Подозреваю, что вряд ли, — высказался Глауен.

— Я склонен к такому же выводу. Планы в отношении моего нового «Орфея» могут быть реализованы только с учетом сложившейся ситуации. Интересно…, — Флорест уставился на другой конец стола, — Может быть еще не поздно сделать небольшие изменения.

— Почему же нет? Позовите Намура и потребуйте обратно свое завещание.

Флорест только иронично хихикнул.

— Тебе что, не ясно? Но ладно, это не играет роли. Меня трогает только результат и сейчас мне надо найти способ обезопасить мои планы. Из чистого любопытства, как ты умудрился так много узнать про Смонни? Это считалось великим секретом. Тебе, конечно же, сказала Заа, но почему?

В данном случае, ложь была проще и правдоподобней, чем правда.

— Заа планировала убить меня после того, как я обслужу достаточное количество ее женщин. Она получала какое-то извращенное удовольствие от того, что рассказывала мне все это.

— Ага! «Извращенное» — это вполне подходящее слово для Заа. Я связи с этим я мог бы рассказать сотню удивительных истории. Это Заа придумала экскурсии на остров Турбен, чтобы научить своих увальней зубенитов размножаться. По крайней мере, подоплека была такая. Сибила разрабатывала тактику, а так как у нее в природе была заложена патологическая ненависть к красивым девушкам, то она с усердием принялась за дело. А Смонни поставляла девушек, судьба которых никого не трогала. А я? Я не обращал внимания на все это мероприятие, и закрывал глаза не детали, до тех пор, пока мне за это платили, хотя после того как Смонни забирала свою долю мне оставалось не так уж и много. А вот нынешняя ситуация довольно парадоксальна, не так ли? Все деньги находятся на моем счету, а Смонни не сумеет даже покрыть свои расходы.

— Да, судьба сыграла со Смонни хорошую шутку, — согласился Глауен.

— Так оно и есть. Хотя у нее совершенно отсутствует чувство юмора.

— Как она добилась своего нынешнего положения? Заа об этом ничего мне не говорила.

— Смонни вышла замуж за богатого фермера, некого Титуса Зигони из мира Розалия. Для набора рабочих, они однажды посетили Йипи-Таун. Старый Калайактус был тогда Умфау. Каким-то образом они убедили Калайактуса посетить их на Розалии. Больше о бедном Калайактусе никто ничего не слышал. Смонни и Титус вернулись в Йипи-Таун. Титус начал называть себя Титусом Помпо. Но у него не было никакого интереса к власти, поэтому настоящим Умфау стала Смонни, такое положение вещей доставляло ей несказанное удовольствие. Каким-то образом в этом деле оказался замешан и Намур, возможно просто как любовник Смонни. Кто знает как это произошло? Намур — человек железной дисциплины и ни в коей мере не отягощен никакими принципами: очень опасная смесь. Вот все, что я знаю.

Какое-то время Флорест продолжал молча вышагивать взад и вперед.

— Наш договор выполнен и теперь…, — начал было Глауен.

— Еще не совсем! — сделал нетерпеливый жест Флорест, — Удели мне еще несколько минут.

— Конечно, как вам будет угодно.

— Многие годы я обладал видением, мой взор пронзал горизонты, а сейчас я не увидел земли у себя под ногами. Сейчас, в мои последние часы, я должен кое-что поменять.

Он подошел к столу и уселся, потом взял ручку и бумагу и с большой тщательностью написал какой-то короткий документ. Покончив с этим делом, он поднял голову и прислушался.

— Кто там в конторе?

— Маркус Диффин, как полагаю.

— С ним там кто-то еще. Попроси обоих придти сюда.

Глауен постучал в дверь. И вскоре в смотровой глазок заглянул Маркус Диффин.

— Что надо?

— Кто там с тобой еще?

— Бодвин Вук.

— Флорест хочет, чтобы вы оба ненадолго зашли к нему в камеру.

Дверь открылась и в камеру вошли Маркус Диффин и Бодвин Вук.

Флорест встал.

— Я пришел к важному решению. Оно может многим из находящихся здесь показаться странным, но я считаю, что оно правильно и верно, и таким образом я спокойно смогу покинуть этот мир, — он указал на документ, который только что написал, — Это мое завещание. На нем стоят точные дата и время этого момента. Я прочитаю его вам:

«Всем заинтересованным лицам:

Это мое последнее и окончательное желание, написанное в день, предшествующий моей смерти. Я нахожусь в здравом уме и твердой памяти, что могут подтвердить находящиеся здесь свидетели. Это завещание аннулирует все мои предыдущие завещания, особенно то, в котором все мое имущество завещается Симонетте вне-Клаттук Зигони: это завещание объявляется здесь не действительным во всех его пунктах. Сейчас, по собственной воле и после долгих размышлений, я завещаю, все что после меня останется, включая деньги, банковские счета, предметы положенные на депозит в банковские сейфы в Банке Мирсеи в Соумджиане, все ценные предметы искусства, недвижимость и личные вещи, а так же прочую мою собственность капитану Глауену Клаттуку, в надежде, что он использует все это в дорогих для меня целях, а именно: построит «Новый Орфей» на станции Араминта. Я подписал это завещание в присутствии независимых свидетелей».

Флорест взял ручку и подписал документ, затем протянул ручку Маркусу Диффину:

— Подпишите.

Маркус Диффин подписал.

Флорест протянул ручку Бодвину Вуку.

— Подпишите.

Бодвин Вук сделал то, о чем его попросили.

Флорест сложил бумагу и вручил ее Бодвину Вуку.

— Я передаю ее вам на сохранение. Проследите за его точным выполнением! Последуют большие возмущения, так как на этих счетах лежат и деньги, которые Симонетта считает своими. Сейчас Намур находится по пути на Соумджиану, чтобы привести в действие мое предыдущее завещание.

— Так вот почему Намур так не хотел являться на утреннее собрание. Корабль вылетает сегодня?

— Сегодня, — подтвердил Флорест, — Это «Карессимус». Намур, должно быть, находится уже на его борту.

Бодвин Вук выбежал из камеры, чтобы воспользоваться телефоном в кабинете Маркуса Диффина.

— Ну вот и все, — сказал Флорест Глауену, — Ты можешь быть свободен, а я буду сидеть здесь и размышлять о тех неизведанных землях, по которым я буду завтра бродить.

— Не хочешь ли бутылку вина, чтобы приободрить свои мысли?

— Какого еще вина? — с подозрением поинтересовался Флорест, — То, которое ты приносил перед этим, было настоящей отравой.

— Маркус принесет тебе хорошего Зеленого Цоквеля.

— Это пойдет.

— Я постараюсь, чтобы твои деньги были использованы по назначению.

— На этот счет я уже не беспокоюсь. Наконец-то я обрел покой.

Глауен вышел из камеры.

— Я пообещал Флоресту бутылку Зеленого Цоквеля, — сказал он Маркусу, — Позаботишься об этом?

— Непременно.

От телефона медленно отошел Бодвин Вук.

— «Карессимус» вылетел более часа назад. Намур был на борту. Каким-то образом он сумел ускользнуть от моих людей. Сейчас Айзель Лаверти разыскивает их.

— Когда Намур прибудет в Соумджиану… что станется с деньгами Флореста?

— Они в полной безопасности. Во-первых, они еще находятся под арестом в связи с твоим иском, который еще не отозван. Во-вторых, такие дела делают очень тщательно. Завещание будет проверено, подняты соответствующие записи, потребуется свидетельство о смерти Флореста. Этот процесс может занять от месяца до трех. А тем временем последнее завещание будет востребовано здесь, для чего потребуется гораздо меньше времени. Собственность Флореста в полной безопасности.

— Теперь мы знаем, почему Флорест настаивал на том, чтобы написать свою информацию.

— Почему?

— Ты готов к шоку?

— К этому я всегда готов.

— Как ты думаешь, почему Титус Помпо так старательно скрывает свое лицо и старается остаться в неизвестности?

— Меня всегда это удивляло.

Глауен объяснил ему сложившееся положение вещей.

Наконец, Бодвин Вук обрел дар речи.

— Это, возможно, было главной причиной такого поспешного отъезда Намура. На данный момент он продемонстрировал, что является, по крайней мере, пассивным соучастником в делах Огмо Энтерпрайсис и экскурсиях на остров Турбен, и теперь ему не уйти от сурового наказания. Ему грозит минимум двадцать лет работ на мысе Джоурнал. Больше мы его на станции Араминта не увидим. А сейчас, извини меня пожалуйста, мне надо подготовиться к предстоящей казни Флореста.

— По крайней мере, когда в камеру Флореста поступит газ, он будет пить хорошее вино.

— Есть более страшные способы смерти. Ты получил свою информацию?

— Мне не позволено смотреть ее до захода солнца.

— Теперь это уже не играет роли. Намур выскочил из капкана.

— И все же, я уважаю последнюю волю Флореста. В противном случае, у меня останется неприятный осадок.

— Глауен, ты или чересчур сентиментален, или чересчур доверчив, и может то и другое вместе взятое… Но, если подумать, то может быть именно в этом и заключается понятие «честь».

— В этом отношении, я ничего не могу сказать.

Глауен развернулся и вышел из тюрьмы.

Глауен медленно брел вдоль проспекта Венсей. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев, растущих вдоль берега реки и отбрасывали на дорогу длинные розовые тени. Глауен оглянулся через плечо. Сирена висела над западными холмами. До заката оставался еще час.

Глауен остановился, чтобы заглянуть в «Старое дерево». Вечерний воздух был наполнен негромкими голосами и приглушенным смехом, что никак не соответствовало нынешнему настроению Глауена. В дальнем углу сидел Кеди, уставившись невидящими глазами в пространство.

У Глауена не было никакого желания встречаться с Кеди и он побрел дальше по проспекту Венсей, направляясь к Дому Вуков, потом он свернул на Вторую улицу и вышел к Дому Ведеров, а затем и к Дому Клаттуков. Глауен остановился и посмотрел на знакомый фасад. Завтра надо будет заглянуть сюда и убедиться, что работа делается как положено, без каких-либо импровизаций, упрощений и халтуры, так как Спанчетта, определенно, предпримет такие попытки.

Его мысли обратились к Спанчетте. Насколько она была вовлечена в махинации Симонетты? Как много, на самом дел, она знала? Она, естественно, с благородным видом будет все отрицать. На данный момент Глауен решил об этом не задумываться. Он опять взглянул на Сирену. Оранжевый шар еще так и не коснулся вершины холмов. Юноша потрогал конверт, лежащий у него в кармане куртки и продолжил свой путь по проспекту Венсей. Прошел мимо Лицея, который сейчас был тих и спокоен, взглянул на другой берег реки, где по проекту Флореста будет построен «Новый Орфей». Счет Флореста в банке Мирсеи вобрал в себя и суммы Огмо Энтерпрайсис, и Глауен, вспомнив об этом, громко рассмеялся. Новость о последнем изменении завещания Флореста вызовет в Йипи-Тауне переполох.

Проспект Венсей вывел его на Прибрежную дорогу. Глауен пересек дорогу и пошел вдоль берега. Сегодня прибой был довольно сильным, шторм в открытом море породил высокие волны, которые одна за другой накатывались на берег, и с грохотом рассыпались в пену.

Глауен остановился там, где полоса шипящих пузырьков почти касалась его ног. Конверт оттягивал его карман. Юноша достал его, внимательно рассмотрел с обоих сторон и еще раз прочитал инструкцию. Конверт был высокого качества, из плотного глянцевого пергамента, подкрашенного бежевой и серой краской, такой, в которых обычно хранят официальные документы. Хотел ли Флорест этим подчеркнуть важность лежащего внутри документа? Вряд ли, подумал Глауен. Скоре всего, Флорест просто играл очередную роль в своей последней драме. А, может быть, это был просто единственный конверт, который попался ему под руку.

«Если внутри лежат действительно ценные факты, то ждать не имеет смысла» — решил Глауен. Но тут же прогнал из головы эти мысли, положил конверт обратно во внутренний карман куртки и аккуратно застегнул клапан. Он снова взглянул на Сирену, которая теперь уже почти врезалась в холмы. На краю дороги стоял человек и наблюдал за ним. Глауен, глядя против солнца, прищурился и его сердце сильно забилось. Эту угрюмую фигуру, он не мог спутать ни с какой другой. Это был Кеди, который очевидно, следовал за ним от самого «Старого дерева».

Кеди спустился по обочине дороги и, не на секунду не спуская с Глауена глаз, зашагал по песку. Сегодня он был во всем черном: черные бриджи, невысокие черные сапоги, черная рубашка с длинными рукавами и широкополая черная шляпа. Его розовое лицо было неподвижным, голубые фарфоровые глаза — пустыми, как у большой дохлой рыбы.

Глауен посмотрел по сторонам. Никого поблизости не было. Они с Кеди были одни.

Глауен прикинул свои шансы. Самое разумное было бы уйти или, если возникнет такая необходимость, убежать. От конфронтации с Кеди он ничего не выигрывал, но многое мог потерять. Глауен пошел вдоль берега, Кеди изменил направление движения так, чтобы отрезать Глауену пути к отступлению, тем самым выдавая свои намерения. А намерения эти явно были зловещими.

Кеди приближался ровным шагом. Глауен медленно отступил, туда где почва была тверже. Кеди сделал рывок, чтобы отсечь ему пути отступления. Казалось, что Кеди улыбается.

Глауен остановился. За его спиной огромные волны с грохотом обрушивались на берег, оставляя за собой пенный след. Глауен часто играл между волнорезами и поэтому прибоя не боялся. Однако, Кеди был плохим пловцом. Вскоре он должен бы устать от этой игры и удалиться, получив хоть какое-то удовольствие от того, что загнал Глауена в полосу прибоя.

Как завороженный Глауен наблюдал за подергиванием мышц на щеках у Кеди. Определенно, Кеди должен бы развернуться и уйти, вместо того, чтобы приближаться к опасной глубокой воде.

Кеди и впрямь остановился и уставился на море. Его челюсть опустилась, а улыбка покинула лицо. Набежавшая пена намочила ноги Глауена. Кеди опасливо отступил. Пена откатилась назад, оставив за собой полоску влажного песка, которую Кеди посчитал непреодолимой. Но лишь на несколько секунд. Вдруг, забыв об осторожности, Кеди бросился вперед, выстави руки, чтобы схватить Глауена и вытащить его туда, где с ним можно было бы легко разделаться.

Глауен отскочил назад и остановился, наблюдая, как пена омывает голени Кеди. Кеди с отвращением сморщился, но тем не мене, продолжал прыжками пробираться вперед, надеясь, что в конце концов загонит Глауена туда, откуда тот уже не рискнет отступать дальше. Глауену надо бы было теперь вступить в переговоры с Кеди или попросить передышки. На самом деле это было бы забавно!

Но Глауен пока не собирался просить пощады. Кеди метнулся вперед, но Глауен продолжал отступать шаг за шагом, теперь пена омывала его бедра. Неужели Кеди так никогда и не остановится?

Глауен понимал, что теперь отступать было уже некуда! Здесь начинался пятиметровый обрыв дно которого было услано вязким илом. Один неосторожный шаг — и твое тело никогда не найдут.

Кеди все так же молча продвигался вперед.

Новая волна прибоя прокатилась мимо Кеди и замочила его до пояса. Тот резко остановился. Глауен, стоящий всего лишь в трех шагах от обрыва, плеснул в лицо Кеди водой. Кеди заморгал и яростно затряс головой.

Налетела новая волна прибоя, заставив противников сделать несколько шагов в направлении берега. Вода начала откатываться; Глауен стоял совсем рядом и Кеди, обезумев, сделал неосторожный рывок вперед. Глауен увернулся; Кеди удержал равновесие, но лишился шляпы.

Набежала огромная волна; Кеди ужаснулся и растерялся. Вода накатилась на Глауена, но тот расставил ноги и удержался. Волна вернулась со стороны берега и вместе с ней бежал Кеди. Издав рычанье, он повалил Глауена и попытался встать ему коленями на горло. Глауен глотнул смеси морской воды и песка. Кеди всем весом наваливался на него. Глауен подтянул к груди ноги, собираясь ударить ими Кеди в живот. Кеди отпрянул назад и был захвачен откатывающейся волной, которая сразу же утащила его под ближайший волнорез. Глауен вскочил на ноги и побежал к берегу. К этому времени Кеди уже попал в подводное течение, которое утащило его за первую линию волнорезов.

Глауен расстегнул карман, вытащил конверт и осмотрел его. Прочный пергамент нисколько не пострадал от недолгого соприкосновения с соленой водой, содержимое конверта было в сохранности.

От холода и усталости Глауена бросило в дрожь. Где Кеди? Волнорезы уходили далеко в море. Где-то там был сейчас Кеди, плавал в воде и удивлялся, как случилось так, что он оказался далеко в океане, когда еще час назад спокойно сидел в «Старом дереве».

Глауен выбрался на берег. Он не испытывал никаких эмоций: ни триумфа, ни удовольствия. Он подумал о происшедшем, и сказал себе: «Какая разница так или этак? Я доволен, что его больше нет».

Юноша выбрался на дорогу и повернулся в сторону океана, ему показалось, что он видел как далеко в море промелькнула рука в черной перчатке и на мгновение появилось розовое лицо. Но когда он вновь взглянул на море, там были только тяжелые волны.

Дрожа от холода Глауен взглянул на западный край неба. Над холмами еще можно было увидеть половину красно-оранжевого круга Сирены.

В том месте, где Прибрежная дорога выходила на проспект Венсей, стояла скамейка. Подойдя к скамейке, Глауен снова взглянул на запад. Деревья закрывали холмы, но свет почти погас, и он пришел к выводу, что Сирена, наконец-то скрылась. Закат наступил.

Глауен сел на скамейку. Стуча зубами, он достал конверт, с усилием разорвал пергамент, вытащил листки оранжевой бумаги и принялся читать. Он быстро просмотрел три страницы, затем вернулся к началу, которое было кратким и сжатым, но в котором говорилось то, что он так хотел узнать.

Для сведения Глауена Клаттука:

Шард Клаттук, так мне сказали и я этому верю, сейчас пленник в необычном и труднодоступном месте. Почему с ним обошлись так жестоко? Я могу только догадываться.

Ветер трепал мокрую одежду Глауена и заставлял его стучать зубами от холода. Юноша сложил бумаги, запихал их обратно в конверт и сунул в карман куртки. Он снова взглянул в сторону океана, но так ничего и не увидел. Глауен развернулся и поспешил обратно вдоль по проспекту Венсей.