Сон есть реальность. Книга 1

Глава 1

Тяжелые металлические колеса летели по железной дороге сквозь лесной пожар. Деревья, объятые огнем, кричали о помощи, склоняясь к рельсам. Пламенные вихри сносили все на своем пути. В высоких елях можно было невооруженным глазом рассмотреть отчаяние, а чахлые и скромные березы молча принимали свою участь и почти мгновенно исчезали в красном зареве. Кроткие, тихие создания, они не заслужили такой кары, у них нет вины перед слепым огненным орудием смерти. Дьявольские пляски пламени, украшенные стрекочущими искрами, двигались размеренно за ветром.

Макс спал в салоне «Ласточки», крепко вжавшись в синее кресло. Он упал в сон с самого отправления поезда, потому что минувшая ночь оказалось очередным застольем и встречей с невыносимыми друзьями. Теперь же он ехал к родственникам в небольшой городок, где вырос и закончил школу, дабы рассказать им о важном событии. Но рассказчик немного позже введет читателя в курс дела. Все, что вам нужно знать сейчас: Макс спит в поезде, несущимся на полной скорости через огненную бурю с сотнями перепуганных людей, и этот юноша не знает, что творится за окном. Макс лишь осознает, что сейчас он внутри сна, который не дает ему покоя уже несколько дней подряд, и этот кошмар разрастается с чудовищной силой, увлекая все глубже в свои переплетения и тайны.

В окне показалось сначала пурпурное солнце, оно залило свечением огромную северную столицу Отторской Империи. Небо над городом служило большим полотном для птичьих маневрирований: стаи черных воронов грелись, нежно порхая в туманной дымке перед долгими полетами в соседние города и земли. Первые вздохи, первые после сна открытые глаза ждали второе солнце, чтобы окончательно сбросить с себя сновидческую реальность, завладевшую сознанием после кропотливой работы. Сон называли в Империи отдыхом, но юноша никогда не мог насладиться им из-за частых кошмарах, о них нельзя было рассказывать.

— Юстус, не нужно ждать второго солнца, чтобы открыть глаза. У тебя сегодня важный день, можно и пораньше встать с постели, — произнесла невысокая женщина в дорожном черном платье. — Я уеду через час, мы не успеем проститься, если ты не встанешь до второго восхода, то…

— Да, знаю, то увидимся только через год. Мам, я не спал, — из-под одеяла вынырнул юноша с непослушными медными волосами. Его наружность не была лишена очарования, а голубые глаза, казалось, светились даже в утренней неге.

Мадам Гросс присела на кровать и попыталась руками причесать несколько прядей, но сын тут же заколол волосы.

— Сегодня бал в твою честь, не смей тихонько скрыться, когда приедет министр наук. Обещаешь?

— Зачем мне от него скрываться? Это мой шанс на поступление в юридическую академию, — он скорчил рожицу, — Так хочет отец, так хочешь ты. Но я все же хочу иначе распоряжаться своим будущим.

— Знаю, поэтому и советую тебе не выкинуть какую-то дрянь во время его визита. Тем более он приедет с хорошенькой дочкой. Говорят, она очень красива, но одно ухо немного больше, чем должно быть.

Юстус встал с кровати, распахнул дверь балкона, откуда на него тут же устремились потоки прохладного ветра. Юстус в такие моменты чувствовал себя по-настоящему живым и охотно верил в то, что его заветная мечта сбудется. Мечту свою он бережно хранил внутри, и о ней никогда серьезно ни с кем не говорил, даже от приятелей и так называемых друзей старался огородить. Мечта — это великое таинство, великая идея. И если она проникла в человека, то ни одна сила не способна ее разрушить, великие идеи, как стаи воронов, кружатся над городами и выбирают молодые души для свершений.

— Ты меня слышишь, Юстус? Родной, нужно серьезно относиться к своему будущему, ходить в храмы с чистым сердцем и по зову души, а не когда сослуживцы отца за столом выскажутся о твоей безбожности, — мадам Гросс от переизбытка чувств побагровела, ей приходилось поучать сына каждый день, и это вошло в отчаянную привычку.

— Вы же с отцом не верите в прародителей. Так почему заставляете меня служить в угоду общественным одобрениям?

Ворон приземлился на маленький балкончик, оглядел его мраморные белые колонны, попробовал на вкус темно-алый цветок вьюна и сорвался с места, истошно вопя, словно созывая своих собратьев на бой.

Мать Юстуса обняла сына крепко со словами:

— Даже ворон приземлился по строгой необходимости. Не забывай, что любая мелочь уже была задумала еще до того, как все мы появились на свет. Увидимся скоро, Юстус, — Анетт Гросс, вытерла еле заметные слеза на распухших веках и добавила. — Надеюсь, ты понравишься министру.

— Да, и завладею сердцем его дочери, что та будет до смерти меня любить и убиваться от неразделенного чувства. И от этого сердце мое будет наполняться радостью, что меня так искренне любят. А я в свою очередь буду ходить по ресторанам с миленькими актрисами, обещать им всеимперскую и всемирную славу, и никогда не исполнить их просьб, потому что их гнилые сердца отравляют мужчинам жизнь, и сами эти молодые девчонки утопают в своем трупном яде.

— Мой милый, я знаю, что ты это не серьезно говоришь, но, пожалуйста, хотя бы сегодня не ходи к своим актрисам. Сегодня нужен чистый разум, а эти девушки, действительно, скоро отравят твое сердце.

Юстус отвернулся к стене, увешанной картинами видов северной столицы:

— А может, уже отравили. Я без слез порой на них не могу взглянуть.

— Мне пора, родной. Будь сегодня настоящим сыном своих родителей.

На восходе второго солнца Юстус покинул поместье и отравился в центр города на первом пойманном экипаже. Чтобы не выделяться в толпе, он собрал свои жгучие волосы в пучок по последней моде и зализал их коричневым лаком, даже немного припудрил лицо, чтобы скрыть выдававшие его веснушки.

Город расползался по холмам, как сбивчивая, неуклюжая материя. Темные ассиметричные крыши устремлялись в розовое небо. Вычурный, совершенно не имеющий архитектурного стиля, город калечил и выжигал глаза пестротой.

— Представьте себе господин, ночью сегодня то и дело в южной части стрелял и стреляли — так городовой передал, говорит, отправили туда целый отряд разбираться, ответов пока никаких. В утренней газете вряд ли напечатают, у нас нынче про происшествия мало что-то стали писать, — жаловался кучер, без конца оборачиваясь к Юстусу.– У меня же жена в юном районе и дите малое. Ворона послал туда — пока никто не ответил. А самому без заказчика ехать не дозволено туда.

— А что за выстрелы? Городовой подробнее не рассказал? — заинтересовался молодой человек, так как в южном районе располагалось поместье Бургов. Со старшим сыном господина Бурга, Фридрихом, младший из Гроссов приятельствовал и изредка выбирался в игорный дом, переодевшись в мелких чиновников. Об этих проказах ходили слухи по всему городу, но юношей не могли поймать за непотребствами ни отцы, ни городовые.

— Господин городовой сказал только, что опять всякий сброд напился и подрался. Но что-то больно много сброда развелось. Не верю я в это. Люди шушукаются, женщины по вечерам все реже стали прогуливаться. Детского смеха больше по вечерам не слышу. Не к добру. Да простят меня боги за такую болтовню, — мужчина натянул шляпу, чтобы немного спрятать глаза от двух солнц.

— Значит, вестей еще нет, — проговорил Юстус, — а почему вы сомневаетесь, что это сброд? Неужели картежники не могут после игры перестрелять друг друга?

— На картежников такие отряды не высылаются, господин. Я говорю о другом сброде. О тех, кто императора нашего ругает, свергнуть хочет. О тех, кто о магии только и думает, как бы ее, простят меня боги, подчинить во всей силе.

— Вот вы про кого толкуете? Все это детские игры, — Юстус посмотрелся в небольшое карманное зеркальце, выискивая бледные следы от веснушек.- Никто по-настоящему не желает падения императора. Ну, допустим, не будет императора…

— Что вы, сударь, господин, помилуйте. Что вы такое говорите! — возмутился кучер и стал шептать себе под нос молитву для всех богов-покровителей.

Лошади мчались вниз по улице, юноша поприветствовал городового. Улицы уже налились светом, туман медленно таял. Кое-где в домах распахивались окна, мужчины выкуривали первую сигарету, под двери почтальоны тихо клали утренние корреспонденции и посылки.

— Я лишь предположил, уважаемый, а вы уж сразу в молитву бросились. Нужно всегда прикидывать разные сценарии, а не за сердце хвататься.

— Да как тут за сердце не хватиться, милый господин, не будет нашего императора и вся империя падет. И все мы под тварями смердящими будем ползать и корчится. А кого эти звери не съедят, то будут мучить, пока вся кровь не выльется. Так в нашей Черной книге сказано, — мужчину охватила страсть рассказывать о конце времен Отторской империи. Простолюдины, по наблюдениям Юстуса, всегда с невероятным упоением рассуждают о конце света, и всякий раз после длительного экстаза и кровавых россказнях, они прикладывают руку ко лбу, выпрашивая у богов милости не умереть сегодня за упоминание зла в речах.

— Про эту черную книгу слышу каждый день, — пробурчал Юстус. Извозчик гнал лошадей, словно их экипаж преследовали смрадные чудища. — Каждый день в храме зачитываем, что гореть нам всем в адском пламени.

— А что после смерти нашей будет? Почему в Черной книге об этом ничего не сказано? — кучер громко спросил.

— Это лучше у наших ученых-магов спросить. Не зря же они питаются за счет налогов граждан, должны же за такие жалования хоть как-то продвинуться в своей науке, — Юстус покрутил в руке мундштук и закинул в карман брюк.

— Злой вы какой-то, господин, обиженны на что-то. И ладу нет в вашей голове, — проговорил шепотом мужчина, и Юстус, как и полагалось, не услышал этих слов.

При входе в «Актерский дом» Юстус огляделся по сторонам. Никого из знакомых не увидел на залитых солнцами улицах, лишь владелец бутика материй прибивал вывеску, но и тот его не заметил. По площади лениво расхаживали юные попрошайки, еще толком не открывшие глаза, но уже желающие собрать хотя бы на хлеб. Раньше Юстус сыпал им в ладони мелкие монеты, пока не услышал от друга: «Ты благословляешь их на нищету, а мог бы написать в министерство по охране жизни и за ними бы приехали. Не переживай их отправляют на удаленные территории, где раздают комнаты, а кому-то и отдельные дома. Каждый день они валят лес или добывают драгоценности, но зато они накормлены и несут пользу, хоть руки их в мозолях и наростах А такие как эти только плодятся, преумножают грязь и болезни, совсем как крысы».

Слова Генриха подействовали на Юстуса устрашающе: он тут же представил, как у этих юных девочек рождается несколько больных детей, и с каждым годом грязных и дурно пахнущих попрошаек становится больше. И во всем виноват он — Юстус. Он давал каждое утро деньги, чтобы эти дети знали: они будут сыпаться в ладони всегда, а значит, можно расслабиться и не искать работу.

— Доброе утро, господин. Есть мелкие монетки? Может, пошарите по карманам? — девочки окликнули молодого богача, но впервые получили в ответ молчание и захлопнутую дверь «Актерского дома» перед самым носом.

Молодые высокие юноши-консьержи поприветствовали вошедшего Юстуса. Они всегда знали, какой ключ подсунуть утром в перчатку, чтобы никто не заметил. Но сегодня привычный ритуал был слегка нарушен появившейся с большими чемоданами и маленькой противной собачонкой дамой с высокой прической, требующей наказать владельца этого «омерзительного места, непригодного для жизни ни одного артиста».

— Господин, может, вы мне посоветуете место получше? Мне дали грязный номер. Только представьте картину: открываю дверь, а там огромная крыса! А я, между прочем, театральный директор, режиссер, а не какая-нибудь босая актриса!

— А откуда вы? — шутки ради поинтересовался юноша.

Дама похлопала неприлично длинными ресницами и чуть не выронила собачку:

— Милый господин, вы настолько юн, что не знаете меня? Безобразие саму Марию Герсон не узнают уже. Докатились!

Вдруг молодой консьерж подбежал к Юстусу и оттащил его со словами:

— Ну где тебя носит, Янис. На пятом этаже ждут, когда ты крысу прогонишь.

Юстус одобрительно подмигнул консьержу и бросился со всех ног к лестнице.

— Как? Вы не из высшего общества? — дама схватилась за голову. — А я ведь у него еще совета попросила! Какой позор!

Собачка поспешила вырваться из лап истеричной хозяйки и бросилась с довольной мордой вон из гостиницы, именуемой «Актерским домом». Жители северной столицы знали, что в этих номерах живут прекраснейшие, но падшие создания. А потому люди из высших кругов старались обходить это сооружение дворами или через сквер. Дамы всегда громко смеялись, если видели актрис на улицах, завернутых вечерами в меха, но зато не жалели сил аплодировать в стенах театра. И когда Мария Герсон, догнавшая свою собачонку, принялась расспрашивать прохожих о месте, где можно остановиться на несколько дней, горожане предпочитали не замечать ее.

— Я не какая-то паршивая актриска. Я театральный директор, между прочим! — но даже эти слова не располагали к разговору. Театральным директором не могла быть женщина по закону, и поэтому мадам Герсон спустя час оказалась в местном полицейском отделении со своими чемоданами и маленьким истеричным существом для проверки документов и установлении личности. На Марию Герсон составили несколько протоколов о нарушении общественного порядка и заключили под сражу как самовольно отлучившуюся актрису.

Юстусу пришлась по душе шутка консьержа, он дал ему три золотые монеты и удалился по лестнице вверх. На седьмом этаже он проворно открыл дверь и вмиг оказался в объятиях молодой блондинки. Она еще не успела сделать прическу, но от нее уже веяло свежестью и любовью.

— Он ее бросит или ради нее предаст родителей? — спросил консьерж у своего приятеля, раскуривая табак на улице.

— Вспомни, что случилось с другими девчонками, которые так же цеплялись за этих золотых сынков. Юс поиграется с ней и выбросит, как и обычно в этих историях. Ну, в его семействе это будет еще одна испачканная глава.

— Ты о чем? — с изумлением произнес юноша. — Ну-ка, выкладывай. Неужто папаша Юса тоже по падшим успел походить.

— Нет, мистер Гросс почти святой. Я бы про него не стал даже под дулом пистолета ничего рассказывать, а вот братец Юса, говорят, не только в театральных скандалах замешан, но и государственных делах каких-то.

— У Юстуса есть брат? Не может быть. Ни разу не слышал о нем.

Над молодыми людьми пролетела стая почтовых ворон с привязанными к лапам письмами и посланиями. Своими криками они разбудили владельца гостиницы, еще не совсем старого, но уже заметно искривившегося Кроппа. Он вскочил с кровати и принялся проклинать птиц, своих соседей через дом, пропавшего без вести сына и подчиненных.

— Где эти чертовы мальчишки? Что за шум, будто восстали все мертвецы в Серой долине?

— Не скажу, иначе полиции настучишь, мал еще такие истории выслушивать, — консьерж на скорую руку уложил волосы, перепроверил чистоту пиджака и обуви и тут же кинулся к господину владельцу.

Его напарник так и остался на улице наблюдать за стаей ворон. Два раскаленных солнца медленно двигались по небу, заставляя брусчатку полыхать. Воробьи и прочие мелкие пташки скрылись в массивной листве от жарких лучей.

Мальчик-консьерж перевернул свою шапочку, чтобы все видели его имя: Маттиас. Ему пора браться за работу. Нелюбимый сын, нежеланный ребенок, выброшенный опекуном на улицу, нашедший приют в этой скромной гостинице для артистов всех категорий. Он знал, что творится в каждом номере, знал всех посетителей в лицо, но спускавшегося по фасаду здания гражданина в черной мантии он не видел никогда. Мужчина замер напротив небольшого оконца, откуда сыпался на улицу хохот под звуки импровизированного барабана. Выстрел. Смех оборвался. Мужчина спустился вниз. Он поравнялся с мальчиком:

— Узнаешь меня?

— Нет, — промычал перепуганный мальчишка. Тело онемело от испуга. — Не надо, прошу.

— Я Маркус. Маркус Гросс, — голос прозвучал сдержанно. — Обо мне скоро узнает вся империя.

Хозяин гостиницы, как услышал выстрелы, тут же выбежал из своей квартиры, распихивая любопытных зевак и персонал — они высыпались на улицу из ниоткуда. Любопытство — главный враг человека. За Кроппом следом выбежал консьерж с огромным пиджаком в руке и пепельницей.

Маттиас лежал в луже собственной крови и задыхался, но из последних сил повторял:

— Маркус Гросс, в меня выстрелил Маркус Гросс.

В толпе стоял перепуганный Юстус со своей возлюбленной, он быстро осознал, что самое время уходить, не прощаясь с Мари.

— И меня вот так оставишь здесь? Юстус! — кричала отчаянно девушка, пытаясь пробраться к возлюбленному через толпу. — Юс! Вернись!

Но Юстус бежал против жаркого ветра домой, пытаясь поймать извозчика, но свободных экипажей не было поблизости.

— Гросс. Не может быть, я единственный Гросс. Никому не дам портить репутацию моей семьи! — Но внутренний голос продолжал настаивать на том, что Юстус Гросс уже запятнал свою фамилию интрижкой с актрисой не второго и даже не третьего ряда. — Кто это человек, что ранил Маттиаса. Кто это? И почему назвался моей фамилией?

Третье, самое большое солнце неслось по небу, пытаясь догнать своих раскаленных собратьев. Юстус в детстве любил придумывать, что по небосводу блуждает только одно единственное, огромное светило.

«Но так не бывает, — заявлял ему Фридрих. — Я не могу вообразить, что где-то есть такое же прекрасное небо, деревья, реки, и что такие же ребята, как мы, вот так просто могут кормить белок в парке из бумажного кулька. Темная материя явно неживая, а мы единственные, кто вообще существует в этой огромной черной пустоте».

Юстус понимающе кивал своему другу, но сны его утверждали обратное: они не одни. С Бургом он никогда не делился увиденным в грезах, и предпочитал лишь поддакивать и вовремя доставать угощение для рыжих обитателей парка.

«Если и есть где-то живая, разумная планета, то мы об этом никогда не узнаем. Магии нам хватает только для того, чтобы оружие усовершенствовать, а не бороздить в этой тьме. Юс, ты чувствуешь, пахнет какой-то гарью. Опять, наверное, листву жгут», — Бург привстал на скамейку, чтобы присмотреться, откуда дым держит путь.

«Все гораздо прозаичнее, опять сжигают тела казненных повстанцев», — маленький мальчик на железных роликах быстро проехал мимо двух друзей, оставив после себя неприятное амбре. Дурной запах расползался по парку и окрестностям города серым, удушливым спрутом.

— Жарко, мне жарко! — вопил ребенок через три ряда от Макса. Его успокаивали как могли сидящие рядом, но мальчик кричал с упорством.

Макс окончательно проснулся, за окном тянулись бесконечные леса, окутанные полупрозрачным дымом. На против сидел мужчина с сердечными каплями и стаканом воды:

— Мне бы так спать, когда все вокруг полыхает, приятель.

— А что я пропустил? Мы с рельсов сошли, что ли? — Макс все еще пытался отмахнуться от увиденного во сне. Ему все еще казалось, что он следует прямиком за рыжеволосым парнем и повторяет каждое его слово, а затем снова возвращается на место гибели мальчика-подростка у стен «Актерского дома», вокруг которого блуждают зеваки и полчища голодных белок.

— Прикалываешься? Правда ничего не почувствовал, приятель?

— Нет, — пожал плечами Макс.

— Мы проехали через ад, ага. Все вокруг горело, будто мы все сидели в огромном котле и варились сами. Я такого никогда не видел, ваще! Я ущипнул себя несколько раз за руку, ой, вот блин, щипал себя так, что кожу изодрал.

На секунду Максу показалось, что капли окрашивали стакан в кроваво-красный цвет, мужчина продолжал капать лекарство, как умалишенный, все больше и больше придавая своему голосу таинственный налет:

— Сам черт нас сегодня хотел поджарить, а я не зря перед поездкой в церковь сходил. Во как. Я тебе больше скажу, пока мы ехали, ты все шептал что-то под нос себе. И я все больше боялся за нас всех. Молился. Рядом с тобой женщина сидела в красной кофте и плакала. Но куда-то делась. Наверное, в чувство ее проводники приводят. Ну и жарища здесь была, — подытожил незнакомец.

— Не помню, чтоб кто-то рядом со мной сидел, — Макс пошарил по карманам в поисках телефона.

— На, держи, во время тряски он выпал у тебя. Я к себе убрал, чтоб никто не позарился.

Мужчина протянул телефон и наконец выпил воду с корвалолом, поморщился, затем откинулся на надувную подушку и жутко захрапел.

Сзади послышалось мерзкое хихиканье. Мужчина в черном тренче закрыл лицо газетой и насмехался без повода над всем окружающим. Он обвел взглядом нескольких детишек, сидящих в компании жуткой старухи с перекошенной челюстью, и снова рассмеялся, уткнувшись лицом в газету.

— Сумасшедший, наверное, или нервный срыв. Не обращайте внимание, — к Максу подсел молодой человек в красном свитере с модным воротником. — Ну и поездка, не каждый день поезд проходит сквозь огонь.

Макс не нашелся что ответить на эту очевидную попытку незнакомца заговорить, лишь кивнул и увидел несколько пропущенных звонков от «Лизы-Элизабет».

— Интересное имя. Она Лиза или Элизабет? — молодой человек с пепельными волосами пристально взглянул на Макса. В его глазах блуждало пламя, а искры оседали на ресницах, вольно шагая.

— Л- лиза, — немного заикаясь произнес молодой человек. Обычно он никогда не робеет перед незнакомцами, и всегда первый проявляет инициативу поговорить, но в этом поезде он словно переменился. — Но просит звать ее Элизабет.

— И пусть. Мне-то что, будто есть дело до вашей девушки. Лиза. Элизабет. Впрочем, какая разница?

Молодой человек достал из кармана маленькую книжку в причудливом переплете и принялся усердно что-то подчеркивать.

— Вы этот язык не знаете, но на нем иногда думаете. И снятся сны на нем — тоже.

Реальность казалась Максу продолжающимся сновидением, он вскрикнул, когда увидел, что все руки молодого человека оказались по локоть в крови. Книга источала зловонный запах и кровь из нее била маленьким фонтанчиком, как из разрезанного тела.

— Не берите в голову, такие простые вещи не только мне известны, — сказал молодой человек в красном свитере. Его пепельные волосы переливались красным свечением, вокруг него толпились маленькие искорки. Макс взглянул на руки — крови не было, лишь маленькая книжка в фиолетовом переплете мерцала в ладонях незнакомца.

— Что у вас за книга? — поинтересовался Макс. Он не хотел выглядеть напуганным или слетевшим с катушек. К тому же, негодование бестактностью еще не сформировалось — вежливость обязывала продолжать разговор. И чем больше Макс думал о крови на незнакомце и странной книге, тем меньше становился зловонный запах, а сама кровь стремительно испарялась.

— Ах, это, — словно таинственный незнакомец позабыл о книге, — какой-то самиздат. Друг привез из путешествия, даже страну не помню, где он ее откопал, увы. А жаль, похвастался бы вам. Друг сказал, что стоящая тема, но я пока дальше тридцатой страницы не продвинулся. Тяжело идет. У вас получается читать книги?

— Последние годы редко могу откинуться на диване и беззаботно читать. Шумно, очень шумно, и еще эти вечные встречи, люди, не могу читать в таком ритме жизни, понимаете меня?

— А раньше читали? — глаза юноши заискрились с новой силой. Невидимая власть пробуждала желание общаться с ним. Он привлекал и завораживал любого, кто отважился взглянуть в его глаза.

— Да, да, конечно, — Макс сам не понимал, по какой причине он делится с соседом по вагону маленькими зарисовками своей биографии. — Когда жил у родственников, у дяди с тетей, всегда читал, даже на школьных переменах умудрялся несколько страниц проглотить.

— За это не наказывали? — парень смотрел в глаза, не отрывая взгляд.

— Нет, никогда. Кто осмелится ребенка наказывать за чтение. Это же абсурд!

— Зависит от книг, которые он прячет под матрасом, — юноша открыл книгу и принялся увлеченно следить за сюжетом, больше не обращаясь к Максу.

Это его задело. Он не понимал, для чего незнакомец так резко оборвал разговор, тем более что инициатором этого странного обмена репликами был он сам. Мужчина, напившийся лекарства, по-прежнему спал, его храп разносился по всему вагону, сливаясь с хныканием и редким женским плачем.

— Если захотите поговорить еще, можете позвонить, — юноша вложил в ладонь Макса визитку и перешел в другой вагон. Макс бегло прочитал темно-фиолетовую визитку: «Для моего друга я всегда на связи, даже в бурю, даже если в мире ином. Аарон».

— Это шутка? — сказал вслух удивленный Макс, отчего мужчина напротив проснулся и спросил, как долго им еще ехать.

Таблоид с остановками и часами прибытия не работал, зато время за бортом показывало «+200 С˚».

— Хоть отдохну спокойно эту недельку. Заслужил же я отдых?

Макс кивнул. По виду этого пассажира можно было сказать, что он заслужил отдых на все оставшиеся годы.

— А ты куда едешь? — поинтересовался мужчина, роясь зачем-то в рюкзаке.

— В Верхний Туман.

— А-а, — протянул мужчина. — Значит, в Верхний. Ну что ж, у меня там кум живет. Я в прошлом году ездил в Верхний, хорошо у вас там, правда немного жутко. Церкви заброшенные, и наши, и католические. Откуда их там столько?

— Не знаю, — машинально ответил Макс. Еще в школьные годы он отважно бродил среди развалин кирх, а теперь от одной только мысли о заброшенных зданиях по телу проносятся мурашки. Нет, Макс Большаков не боялся руин, лишь бродившие незнакомцы среди развалин наводили на него смутное чувство.

Он никогда не слышал такого отзыва о городе, который был ему родным, но в который никогда не хотелось возвращаться.

— А чего туда едешь? Вижу столичный, — мужчина впился в дорогие часы юноши, — и при деньгах.

От подобных высказываний Большакову всегда хотелось покрыть оппоненту лицо синяками и ссадинами. Но, как всегда, это случалось с Максом, обиды погружались глубоко на дно и долго ждали своего появления на свет.

— К родственникам.

— По делу, наверное. В такой жуткий город только по срочному делу едут.

— Да, вы правы. По срочному, — огрызнулся молодой человек.

Поезд уже подъехал к вокзалу, но станцию не объявили из-за поломки, поэтому проводники прошлись по вагонам, называя фамилии пассажиров, которым было необходимо немедленно сойти с поезда. Таких оказалось несколько десятков.

— И куда они все? — удивился мужчина, доставая капли из-за пазухи.

— Видите, не глухомань.

Макс сошел с поезда и чуть не свалился на мужчину в белом костюме, держащим крепкой рукой миниатюрный красный рюкзак с шипами.

— Понаедут тут всякие, — возмутился белый костюм и зашагал прочь с вокзала. Легким движением руки он поймал такси и элегантно сел в салон побитого и изуродованного авто.

Люди, сошедшие с поезда, все как один ловили такси и запрыгивали в них. Юноша с небольшим рюкзаком и чемоданом не мог осознать, что городишко за каких-то семь лет его отсутствия стал таким оживленным.

— Тебе кажется, что здесь кипит жизнь, — проговорила тучная сотрудница железной дороги. — в нескольких городах закрыли станции, а в какие-то села перестали запускать автобусы. Вот все и пересели на такси. Не от того, что все тут вмиг разбогатели, а потому что такие дела творятся в наше время. Вот раньше все работало, и рейсовые автобусы ходили и электрички без конца круглые сутки туда-сюда ездили. А сейчас что…

Дослушивать этот нескончаемый монолог было бессмысленно. Макс вышел с территории вокзала, думая только о том, как лучше преподнести новость своим близким.

«А если я совершаю ошибку и мне не стоит этого делать?», — сомнения одолевали юношу. Он решил, что после долгого сна необходимо где-то перекусить.

Он прошел целую улицу, кишащую разным сбродом: попрошайки, местные здоровые парни, поглощающие на ходу шаурму, беспризорные всклоченные девочки, пьяные мужики с недельной щетиной. Внимание Макса привлекла неоновая вывеска «У Максимова». Он вошел в заведение, где сидели приятно одетые люди, совершенно раскрепощенные, будто он зашел в столичное модное заведение.

Между столиками то и дело пробегала белокурая девушка в синей толстовке. Ее вид показался Максу знакомым, он, казалось, уже встречал ее раньше. Но в голове копошились сотни девушек, с которыми он был близок. Обычно он мог припомнить место знакомства, имя или даже — в редких случаях, разумеется — возраст, но с этой девушкой не выходило, как бы он не пытался.

— Вы уже выбрали что-нибудь? — обратилась к нему официантка.

Ошарашенный внезапным вопросом Макс на секунду забылся, что нужно дать ответ, потянулся к так и не раскрытому за все это время меню.

— Я буду, что же я буду, давайте вок с курицей, туда еще, конечно, добавьте много терияки и прочего. Еще картофель буду и вот эту газировку. В ней меньше всего красителей.

— Хороший выбор, — ответила девушка.

— Спасибо, Лиля, — Макс прочитал имя с бейджика — девушка попыталась его скрыть волосами.

— Вообще-то я Света. Бейджик не мой, стащила первый попавшийся. И вообще я здесь не работаю, лишь помогаю отцу. Он владелец, — протараторила девушка, сгребая меню и флаеры со столика.

Макс все это время копался в памяти, пытаясь что-то припомнить, но не заметил, как девушка покраснела от пристального взгляда, все тараторя про ее положение.

— Вообще-то мне 16, через месяц стукнет 17. Лучше так не смотрите на меня, иначе мой брат достанет ружье и вмиг вас застрелит, а потоп слетит с катушек и перестреляет всех к чертям, включая меня, мою тетю Варю, братишку Лешку, а потом подожжет эту забегаловку и скроется на своем развалившемся мотике.

Ошарашенный этими словами молодой человек попытался оправдаться, мол его не так поняли, и он не хотел бы оказаться здесь в лужи крови, потому что его ждут дома, а с семьей он не виделся около пяти лет.

— И вообще вы напомнили мне одноклассницу, с которой я мечтал обручиться в седьмом классе, но ее отбил какой-то качок. Или это была не она, не помню совсем, извините. Я проучился здесь все 11 лет, а толком почему-то ничего не могу вспомнить, хотя это были лучшие годы моей жизни, как говорит моя тетя, когда отправляет очередные голосовые сообщения.

— Хорошо, мне пора. Если вспомните, кого точно напоминаю, позовите.

Макс согласился, но тут же подумал, что эта идея может перерасти в кровавое побоище, на котором ему не очень хотелось присутствовать — тетушка ждала его к семи вечера. И почему он не решил сразу отравиться на Зеленую улицу и как можно скорее рассказать о своих переменах?

«Соберись, тряпка, дядя Костя нормально отреагирует, даже по спине постучит, еще деньжат подкинет ради такого-то события, не парься. Деньги он точно даст, иное в голову пусть не лезет», — думал Макс. Мысли хаотично путешествовали по его сознанию, принимали то светлые, а то и вовсе безобразные формы. Он переживал, потому что дядя любую затею еще в раннем детстве предавал анафеме.

За соседним столиком восседала компания из трех странных мужчин. Странности им придавал их внешний вид и аристократические манеры. Мужчина, сидевший в центре, считал деньги наличкой. Такую валюту Макс никогда не видел: синие купюры с золотистой каемкой, буквы и цифры тоже казались совершенно незнакомыми. Совсем как в поезде, когда он в первый раз увидел книгу у незнакомца.

«Может, у меня инсульт? Или я совсем зрение потерял?» — задумался на секунду Макс.

— Как-то мало, господин! Я думал, за эту работу Совет отстегнет куда больше. Не для таких грошей надрывается моя больная спина. Они хотят, чтобы я раньше времени вышел в отставку? Совсем меня не жалеют, хоть выдали бы наконец жилье, — вопил мужчина в коричневом костюме, он едва держался на его раздутом теле и вот-вот готов был затрещать по швам, но неведомая сила упрочила ткань и приказала не ставить хозяина в неловкое положение.

Мужчина, держащий купюры, сбился со счета и принялся раскладывать деньги заново. Его не беспокоила многолюдность и уж тем более Макс, зачарованный этими действиями. Он только усмехнулся, когда их взгляды с молодым человеком пересеклись. Мужчина источал нарочитую таинственность, каждое его движение было отработано.

«А если они иллюзионисты или фокусники? Летом обычно в этот пыльный городишко много трупп захаживают, — пронеслось в сознании Макса, — и зарабатывают кучу бабок на своем никчемном даровании. Точно, они иллюзионисты, как еще их появление здесь объяснить?»

Вдруг мужчина в сером пиджаке и с вздернутым носом, который сидел по левую сторону от аристократичного исполина, прошептал слишком громко, почти цепляясь длинным носом за ворот господина:

— Парень за седьмым столиком считает нас кучкой иллюзионистов и клоунов, вот же кретин. Иллюзионисты! Кто еще? Сбежавшие музыканты?

Светлана принесла заказ и прошептала Максу:

— Не связывайся ни с кем, а еще думай тише. Тебя здесь все слышат.

Ошарашенный Макс промямлил:

— Что вы сказали? Кто слышит?

— Я говорю: вот ваш заказ, вок с курицей и соусом терияки, газировка. Картофель через пару минут будет готов. Совсем уже офигели, не понимаются с первого раза, только пялятся и пялятся, — бурчала под нос Светлана, удаляясь к другому столику, чтобы снова с приветливой улыбкой спросить «вы уже выбрали?»

В дверях нарисовалась картина: две близняшки с бешеной собачонкой на руках умоляли исполина-отца купить им мороженое, иначе они спустят собаку на всех посетителей и отцу придется платить штраф, куда больший, чем стоимость мороженого.

— Представляешь, когда они вырастут, та, что в сиреневых брюках пристрелит своего мужа, а потом закатает в ковер и с чистой совестью скинет с обрыва. А ее сестренка с собачкой на руках бросит отца, когда тот на старости лет обанкротится, — сказал мужчина с длинным носом вслух, но сказанное не донеслось до славной семьи. — А что вы на меня так уставились? Я в будущее чуть-чуть залез, маленький слой истории смахнул в сторону, а что, нельзя? Ну ладно, это все фантазии. Вероятности с каждой секундой множатся. Может, через час появится у них совершенно другой жизненный сценарий. Эти вариации множатся и множатся.

Глава семейства заказал дочкам несколько видов мороженого, и они молча уселись за соседним столиком, даже маленькая истеричка в модном комбинезоне молча виляла хвостом и не подавала ни звука. Светлана суетилась и бегала от столика к столику.

«Почему ты не поехал к дяде тут же, как сошел с поезда? Для чего ты сидишь здесь, как живая фигура, не имеющая планов на вечер? Господи, подай мне знак, что пора ехать в дом моего детства, где я был несчастен и счастлив одновременно, где нет ни времени, ни смерти».

Жалкие измышления прервала черная птица, ударившаяся о стекло кафе. Посетители не обратили на нее никакого внимания, что совсем вывело из себя Макса. Он подозвал молодую официантку, сунул ей несколько купюр и выбежал из здания, словно узнал о скором взрыве. Он уже представил, как садится в такси за несколько секунд до взрыва, но уже через десять минут дает интервью журналистке и скорбит о всех невинно убитых этим несчастным случаем.

— У вас выпала визитка из кармана, — Максима догнала девочка в сиреневых штанах, — я хотела ее сначала забрать себе, но потом подумала, что этот человек появился в вашей жизни не случайно, визитки просто так не появляются в наших карманах. Вот, держите.

В руках у Макса снова оказалась визитка Аарона, он поблагодарил девочку и сказал, что этот человек больше не появится в его жизни.

— Почему вы так уверены? — глаза девчушки хлопали, и она непонимающе таращилась на серебряный перстень. — Вы такой взрослый, а не понимаете, что любой человек способен изменить вашу жизнь. Сегодня ты думаешь, что тот сопляк на велике захлебнется в своей блевотине по пьянке, а на самом деле он накопит состояние и откроет свое дело и будет творить добро.

— Обычно на эту тему не рассуждаю, — Макс открыл приложение, чтобы вызвать такси, но карта не загружалась, и экран телефона по непонятным причинам мигал, сигнал бедствия несколько раз отменялся в его руках, затем снова набирался. Макс решил перезагрузить телефон.

— Вы раньше много мечтали, — девчонка не хотела уходить обратно в кафе. В окне отражалась ее сестра, спорящая о чем-то с отцом. Тот стучал красным кулаком по столу и до покраснения повторял одни и те же слова, как мантру.

— Почему ты так в этом уверена? Разве я похож на мечтателя?

— Еще как. Ты сюда поездом приехал, я видела, как ты выходил из вагона. С тобой еще такие необычные люди прибыли, как из фильмов.

— Люди как люди, обычные, — Макс не заметил, как девочка перешла на «ты», его не удивляла и взрослая речь ребенка.

— У нас в городе не работает приложение для такси. Нужно всегда звонить на горячую линию. У нас тут много чего не работает, мы какие-то особенные, — вздохнула девочка.

Макс не без помощи приставучего ребенка вызвал такси. Перед тем, как захлопнуть дверь, он попросил Кару (так она назвалась во время дальнейшего разговора) похоронить валявшуюся у кафе черную птицу.

— Обязательно. Сегодня для тебя я юный гробовщик, а дальше, как пойдет, — ответила девочка.

Уже в пробке на соседней улице бывший мечтатель напрочь вырезал из памяти странное кафе и людей, говорящих как по листку. В такси играла песня «Angel Baby» в исполнении Rosie и The Originals. А за окном медленно плелись отреставрированные дома, ухоженные деревья и даже мгновенно приветливые местные жители. Это место было неузнаваемым. Раньше по этой улице можно было кататься на скейте прямо на проезжей части. В летние сумерки, когда город готовился ко сну и выбирал пижаму, Макс и его лучший друг Юра тайком сбегали из дома, чтобы пропитаться ночной тишиной и свободой, которую они обожествляли.

— Бог свободен, — заявлял Юра Тимофеев, его маленькие глазки-бусинки впивались в облачное небо. — У него нет выбора быть кем-то другим. А еще только представь, что у него нет кумира. Это же просто офигеть! Круче него никого нет.

— У него и свобода и власть, получается. Потому что, когда тебе не нужно что-то доказывать другим, ты поистине властный. Власть — это не подчинение, — задумался Макс, медленно скатываясь на скейте на соседнюю улицу, нагроможденную небольшими магазинчиками и одноэтажными забегаловками.

— Власть — это свобода. Но нам пока 12, поэтому придется вернуться домой через окно, иначе наша психика поломается и ни о какой власти после школы мы не сможем мечтать, — с профессорской интонацией подхватил Юра.

Небо насыщалось темнотой, летучие мыши уже пересекали небо. Пахло свежим асфальтом и пряной выпечкой. В тот вечер Макс мечтал катиться вниз по улице на своей доске до самого утра, чтобы застать рассвет из двух солнц.

— Чего такой хмурый, погода же, ну просто чудная. Не холодно, не жарко, но посмотри, как ярко светит, будто солнце ближе к людям стало, — сказал таксист, заглянув в зеркало.

— Если солнце приблизится к нам, то нам всем конец, а не хотелось бы пока, — ответил пассажир с заднего сидения. Он недовольно прислонился к стеклу, пытаясь нащупать в памяти еще несколько светлых моментов.

— Мы в вашем возрасте радовались. Смотрели в будущее с высоко поднятой головой, а ваше поколение зароется в себя, так там и сидит и носу не кажет. Мы вам говорим: идите взгляните на жизнь, поработайте, а вы все отмахиваетесь, мол идите в задницу со своими советами.

— Хорошая у вас песня играет, — Максим решил прервать поток сознания, потому что он знал, какие мысли начнут выливаться через пять минут: апатичность поколения, неучастие и нежелание познавать мир.

— Дочка скачала. Я эту песню могу часами слушать, в основном никто не жалуется. Но вчера один мужик — выглядел как типичный голубок — сказал, что за такую песню меня тут пришибить могут. За песню, ну вы прикиньте, а? Где это видано, чтоб за песню в морду получали.

— Уж поверьте, такое можно.

— Я ж не дерьмо какое-то слушаю, а настоящую музыку. У меня еще на повторе вот эта часто играет, — таксист переключил песню.

По салону разлилась песня «Video Killed The Radio Star». Волна школьных воспоминаний не успела захлестнуть пассажира, так как все внимание обратилось на крышу городского банка, где та же компания из трех странных мужчин о чем-то спорила. Господин стоял с огромным черным мешком и, судя по всему, ждал, когда двое компаньонов угомонятся. Движение на улице снова парализовало из-за неисправности светофора, который страдал на том же месте уже около 15 лет.

— Опять все встало, как это все заколебало! — таксист поддался панике остальных водителей, которые то и дело норовили снести руль к «чертовой матери» и залить улицу бранным потоком слов.

Господин вытряхнул содержимое мешка — купюры подхватили сильные порывы ветра, вмиг образовавшиеся и пришедшие на помощь затеи. Компаньон в сером костюме натянул шляпу и удалился с крыши, а Господин и его помощник расплывались в улыбке от зрелищной картины. Ветер игрался со стаей бумажек, рисуя над низким городом волны. Молодой человек опустил стекло, чтобы получше разглядеть этот импровизированный и необъяснимый перфоманс.

— Как вам такое? — спросил Макс, но таксист буркнул что-то про холодный ветер, который он терпеть не может.

Мимо машины низко пролетели несколько купюр, Макс смог разглядеть на одной из них портрет статного мужчины на фоне трех исполинских небесных светил. Он спешно поднял стекло, ощущая, как кожа полыхает от холода. На мгновение окружающий мир погрузился во тьму, а все тело покрылось толстым слоем морской пены. Соленый привкус не проходил до Зеленой улицы, где пришлось выйти из машины и показать на пропускном пункте документы.

— Вас точно ждут? Вы уверены? — спросил вооруженный мужчина, винтовка и бронежилет не вызывали симпатии у Макса, но пришлось заручиться улыбкой и удачей.

— Вообще-то я Макс Большаков, — выдохнул юноша.

— По документам вижу. Думаешь, я в глаза долблюсь, а? — зарычал вооруженный мужчина.

К огромным воротам подъехал черный джип, из него, как из ларца вышли двое одинаковых мужчин: оба в черных толстовках и джинсах. У водителя на носу громоздилась красная оправа с тонким голубым стеклом, а у пассажира помимо солнцезащитных очков был надет громоздкий капюшон. Водитель подошел к вооруженному человеку со словами:

— Ну вот, своих не признаешь, Гоша. Да и откуда тебе знать, ты тут третий год работаешь. Свой он, свой, Константина Дмитрича племянник. Ручаюсь лично за него. Макс, приветствую, категорически, от всего сердца. Ну, какими судьбами, можно сказать, на родину?

Губин-старший крепко пожал руку, а затем обнял своего бывшего соседа, но соседями они были условными, так как дом Губина располагался в самом начале закрытого сектора, и до дома Константина Дмитриевича требовалось десять минут пешего шага.

Макс не питал теплых чувств к Губину и уж тем более к его сыну, стоявшего мраморной статуей с не сходящей ухмылкой.

— Мы такси не пропустим, — вмешался вдруг мужчина с оружием. — Вы тогда сами подкиньте к Большакову или пусть пешком идет.

— Конечно, подвезу, нет проблем. Макс, ну, как в старые добрые, прокатимся. Ты совсем не изменился, только подкачался смотрю. Девчонкой какой-нибудь обзавелся?

— Да, — коротко ответил юноша с заднего сидения. Он старался не обращать непрерывные смешки Губина-младшего.

С Антоном он проучился несколько лет в одной школе, пока Губин не решил перевести сына на домашнее обучение. В школе юноша был из тех, кто пинал и унижал «низших». Девушки его сторонились и часто говорили о нем не самые лестные слова: «У Губина дьявольские глаза, в них невозможно смотреть, в дрожь бросает при одном только виде. Пусть встречается со слепой или носит темные очки».

Губина-младшего такие комментарии задели, и после очередного камня в свой адрес он купил солнцезащитные очки. Щеголял по школе, изображая из себя слепого. Подойдя к очередной девушке, раннее отказавшейся пойти на свидание, сказал:

— А теперь не видно моих чертовых глаз? Теперь ты довольна?

Девушка сбежала вниз по лестнице от него, расталкивая детей на своем пути и громко звала на помощь. Губин вызвался провожать ее до дома после занятий, но та отказалась.

— А чего ты вообще хочешь? Какой тебе парень нужен?

— Хотя бы уравновешенный и эмпатичный, — она спешно вышла за школьные ворота в надежде напроситься к кому-то из подружек в гости. Идти до дома в компании с Губиным, по ее мнению, было опасно.

Снег застилал улицы, закапывал заживо людей, наслаждаясь своим величием. Солнце уже давно скрылось за раскидистым парком, и белый покров без его наблюдений тихо укрывал все пространство.

— Ты знаешь, что зима — это маленькая смерть? — голос Губина был похож на тихое эхо. — Марина, ты думаешь, что я тебе желаю зла? Какая же ты дура, Марина.

Марина бросилась домой через парк — Губин погнался за ней, крича вслед:

— Да какого черта ты убегаешь? Я не прокаженный. Я лишь хотел сказать, что ты мне очень нравишься, вот и все! Или ты обижаешься, что пытался с твоей подружкой закрутить?

Его крики перебили вопли Марины. Губин снял очки, но крупный снег окутал все вокруг — ничего не было видно:

— Помогите, — донесся плач Марины.

Губин пошел на крик, перед тем, как увидеть Марину в последний раз в жизни. Снежная буря замерла, ледяные мухи зависли в воздухе. Марина барахталась в темном пруду, увлекаемая на глубину.

— Губин, ты дьявол! — прозвучали последние слова Марины.

В эту историю мало кто верил, потому что по рассказу Губина, он кинулся спасать Марину, но та решила закрыть глаза и опуститься на дно, лишь бы не видеть ненавистных глаз Антона.

— Неужели я дьявол? — после случившегося Губин приходил в себя несколько недель. Его мать спрятала в доме все острые предметы, потому что однажды ей приснился сон, как единственный сын выкалывает себе глаза, лишь бы больше не пугать людей.

— Это твоя изюминка, ну, две изюминки. Подумаешь, глаза красного, фиолетового цвета. Станешь несметно богатым и, вот увидишь, введешь новую моду. Девушки будут в очередь выстраиваться, — утешала мать.- А люди по всему миру примутся покупать линзы и менять цвет глаз, лишь бы быть похожими на тебя. Деньги всегда диктуют моду.

Но Антон не унимался, проклинал себя за случившееся. Нельзя было сказать, что этот высокомерный выскочка любил Марину, но он к ней привязался. И каждый вечер приносил цветы на место ее гибели.

— Жаль, что тебя похоронили. Ты бы могла плавать в этом пруду, как сирена и каждую ночь, когда никто не видит, утаскивать эти цветы в свой новый дом. Ты бы могла из них построить себе кровать, стол и кресло. И спокойно жить на глубине этого пруда.

Дома у Губиных после происшествия было неспокойно. Помимо параноидальных опасений матери рассуждения главы семейства о будущем сына носили неутешительный характер:

— Может, решимся на операцию? Или линзы ему закажем, чтобы больше не мучался? Эти дети его угробят. Представь, как это все действует ему на психику. Дьявол, ад, черт. Мы в конце концов, люди верующие, должны показывать другим, что мы не сатанисты какие-то или сумасшедшие.

— Ты, как и все, считаешь нашего сына воплощением дьявола? — мать Антона испуганно посмотрела наверх, прямо над их комнатой в эту минуту из угла в угол бродил их сын.

— Нет, не считаю, но думаю, будет лучше скрывать его недуг, понимаешь? Я не хочу, чтобы партнеры считали, что я в беса верую.

— Ты слишком большое значение предаешь этому. Раньше тебя это не волновало, — вздохнула Елена.

— А сейчас волнует, представь себе. Ты хочешь, чтобы ребенок окончательно замкнулся в себе и больше никогда не завел друзей, оставил себя книгами и закрылся навсегда в комнате? А что потом? Он начнет сочинять, будет ходить как призрак по дому и плохо закончит. Возомнит себя гением непонятым, — голос Губина-старшего стал тише, мужчина опасался, что сын может подслушивать, — а потом что мы с этим гением будем делать, а? Я бабки на всякую самодеятельность не собираюсь ему отстегивать. Ему надо работать в первую очередь, в бизнес въезжать.

— Может, мы его за границу отравим? К моем сестре, а что? Она уже десять лет…

— … в Бруклине. От мужика к мужику в руки переходит, — и Губин был прав. — Нет, ну даже если бы она с умом бабой была, то какой толк отправлять Антона туда сейчас? Он же не вернется. Скажет, отечество ему больше не отечество. Гудбай, фазер. Гудбай, мазер.

Елена вышла из комнаты со словами: «Ты слишком плохо знаешь своего сына». И она была права. Антон, когда все засыпали, тайно уходил из дома. Он шатался по ночным улицам и представлял себя невидимым и вечным. Однажды во время таких прогулок он увидел, как по Светлой улице бредут Максим и Юра. Он окликнул ребят, но те не подали вида.

«Наверное, я теперь невидимка и вправду», — прошептал Губин-младший.

Но он решил не отчаиваться и все же поравняться с ребятами. Их связывала не только общая школа, но жизнь в охраняемом секторе. Для Антона это было родственной связью.

— А куда вы идете? — поинтересовался он у ребят. — Да еще и с цветами.

— В парк, — коротко ответил Юра.

В день, когда директор школы на всеобщем собрании объявил о смерти Марины, Юра при всех разрыдался. Новость о гибели застала его на первом уроке алгебры. Он никогда не помнил себя таким подавленным и злобным.

— И с цветами. Это правильно. Марина очень их любила. Однажды я подслушал, что она мечтала о своей оранжерее и вообще хотела бы работать флористом, но…

— … но ты ее грохнул! — Юра налетел с кулаками на своего одноклассника, повалил его на землю и стал нещадно бить.

Макс вмешался в это катание по земле. Он сумел убедить Юру, что Марина бы хотела каждый вечер слышать покаяния того, кто ее преследовал и по чьей вине она утонула, а не видеть его душу, блуждающую по городу.

Стояла холодная весенняя ночь. Почва пила нещадно талую воду и плевалась ею. Парк погряз в слякоти и прошлогодней листве. Пахло мокрой древесиной и смертью.

— Теперь твоя душа навечно в этом озере. Прости его, — Макс указал пальцем на виновника трагедии, — может, у него дьявольские глаза, но сердце точно человеческое. Может быть, он исправится.