Сокровище Колдуна

ГЛАВА 12. Лживые языки

1779 год, Тарбеевский лес

Граф Калиостро зашел в церковь, поклонился на входе, как было принято, но креститься не стал. Сделал несколько шагов и, открыв рот, обомлел. Иконы были простенькие, без золотого оклада, с потускневшими красками, но даже в таком скромном виде они поражали своим величием. А в остальном церковь выглядела неважно: по бокам стояли сбитые кое-как деревянные скамьи, виднелись ведра в местах, где протекала крыша, одна из стен чернела от сырости. Но больше всего чародея поразил иконостас и алтарь. Вся противоположная стена была украшена изображениями святых, ярко сверкали золотые нимбы и алые краски их одежд.

Подойдя ближе к алтарю, Калиостро уставился на самую большую икону — воина на белом коне, что длинным копьем поражает ужасного зеленого змея. Его красный плащ волной развевался за его спиной, а тонкое, словно игла, копье напоминало нить, соединяющую святые небеса с грешной землей.

Погрузившись в собственные мысли, граф даже не заметил, как к нему приблизился местный священник. Немного помедлив, пономарь встал рядом с иноземцем и осторожно произнес:

— Еще немного, и не станет нечестивого; посмотришь на его место, и нет его. А кроткие унаследуют землю и насладятся множеством мира. Праведники наследуют землю и будут жить на ней вовек.[1]

— Простьите, вы это о чьем? — спросил Калиостро.

— Не сомневайтесь: зло не укроется от Божьего взора, — продолжил пономарь.

Граф наконец понял настрой священника и смиренно кивнул.

— А вы, простите, какой веры будете?

— Я католик, — не раздумывая ответил граф. Про масонство и иные верования священнику знать было необязательно.

Василий скривился. И отвел свой взор, словно от прокаженного, разве что не плюнул себе под ноги. Все-таки в святом месте такое непозволительно. Повернулся к иноземцу спиной и уже собирался уходить, когда граф окликнул его:

— Простите, но мнье очьень нужна ваша помощь.

— Моя помощь? — обернулся пономарь. И его брови взмыли вверх от удивления. — Я не ослышался?

— Не ослышались, батьюшка, — ответил Калиостро. — Правда, вопрос мой касается не столько вашьей веры, сколько местных суьеверий.

Василий нахмурился:

— И о каких же таких суевериях идет речь?

— Насколько мнье известно, местный люд в вашей мьестности продолжает поклоняться ньекой лесной колдунье по прозвищу Баба-Яха.

— Что⁈

— Не поймите менья превратно, но я хотел бы в пути обьезопасить себя. В том числе и от нападок злых сьил.

Быстро кивнув, пономарь все-таки призадумался. Ожидал он от иноверца вопроса с подвохом, но чтобы тот про местную нечисть разговор затеял — удивительно. Впрочем, чего ждать от католика, который, ко всему прочему, хитрым колдуном в народе слывет. Но ответ все же держать надо. Гость есть гость, его за порог не обогретым не выставишь.

— Вера, как известно, любую тьму уничтожить может, — нехотя ответил пономарь. — Потому и молитва тебе в помощь, сын мой.

— Так-то оно так, — согласился Калиостро. — Да только за свое путьешествие я навидался всякого. И руку дам на отсьечение, что даже святые образа не спасают от нечисти лесной.

Пономарь вздохнул, покачал головой.

— У нас, знаешь, как на Руси говорят: дурное дело — оно нехитрое. Ты хоть на себя сотню оберегов нацепи, а все одно веру не обретешь. А для защиты, однако ж, внутреннее содержание требуется.

— Теперь поньятно, спасибо тьебе за разьяснения, священник, — поблагодарил Калиостро с низким поклоном. Затем он подошел к высоким деревянным дверям, потянул за ручку. В этот самый миг послышался голос пономаря:

— Ну, раз уж я удовлетворил ваше любопытство, то прошу и вас ответить той же любезностью.

— У вас тоже есть вопросы? — Калиостро обернулся и уставился на священнослужителя. — Извольте. Только ньикак не возьму в толк, чьем могу быть вам польезен?

— Можете-можете, — ответил Василий, улыбнувшись.

Приблизился к гостю почти вплотную и тихо прошептал:

— Вы, я так понимаю, человек ученый. А в нашем захолустье очень уж подобного люда не хватает. Он у нас, скажем так, на вес золота, а то и дороже будет. Народ ведь у нас темный, а потому всегда к простым объяснениям тянется. Да только им что в лоб, что по лбу. Сколько им истину не глаголь, все одно в темный лес смотрят.

— И что же вы от менья хотите? Чтобы я за вас проповеди читал? — не понял граф.

Улыбнувшись, Василь погладил длинную, с вкраплениями седины бороду. И спокойно пояснил:

— Нет конечно. В этом вопросе мы, как говорится, сами с усами. Мне же ваша смекалка в другом деле необходима будет… — Сделав паузу, пономарь еще сильнее понизил голос, перейдя на шепот: — Живет у нас тут одна иноверка, еще в прошлом году за чертой села поселилась. Азовкой ее все кличут. Может быть, слыхали?

Калиостро лишь пожал плечами.

— Так вот, — протянул пономарь, — много крови эта девка мне попортила. Селян против настроила, паству от церкви отвела. И это лишь малое зло. А ежели капнуть, так там и скот потравленный, и хворь людская. Много чего натворила с прошлой весны. Ведьма она и есть ведьма. — Василь три раза перекрестился и медленно покачал головой. — А если быть до конца откровенным: есть у меня подозрение, что она и есть эта самая Баба-Яха. А что, почему бы и нет? Ты не смотри, что молода. Ведьмы — они ведь как угодно обернуться могут. И вот тут мне без твоей помощи с ней ни в жизнь не справиться!

На лице Калиостро появился хитрый прищур:

— А как же ваша вьера? Неужто она столь слаба перед эдакой проказьницей?

Пономарю бы разозлиться и отругать гостя, как это обычно происходило с недалекими прихожанами. Только ведь Калиостро его союзник, а не христианин, его умаслить надобно, а не кулаком истину вбивать. По этой причине Василь вместо злобы лишь льстиво улыбнулся и объяснил:

— Вы уж поймите, граф, моей веры на всех вокруг с лихвой хватит и даже останется. Но люди у нас в Покровах слишком уж боязливы. Да слепы во многих вопросах касаемо козней дьявольских. Видят что видят, а в суть заглянуть не сподобятся. Так что тут не слово Божие, а авторитет мирской нужен. Ты, к примеру, человек заморский, ученый. Многие науки за свою долгую жизнь постиг, это великая аттестация для всех нас. К такому, как ты, прислушаются, и слово твое на веру примут, коль ты со своей ученой точки зрения на колдовство Азовкино взглянешь. Перст твой на нее покажет, сразу прозреют! А я сколько не бьюсь с ними, а все как об стену горох.

— Стало быть, хочешь, чтобы я ведьму на чьисту воду вывел? — уточнил Калиостро.

— Да что там выводить-то⁈ — всплеснул руками пономарь. — Все уж и так известно! Указать только на истинную злодейку, а там дело само сладится! И не страшись, мы, как у вас принято, голову ей отсекать не станем и огню предавать тоже. Все же не нехристи какие. Изгоним из села, и пущай идет себе на все четыре стороны. Ну что, по рукам?

«Эва ты какой хитрый, — подумал Калиостро. — Меня как осла использовать хочешь. Сел, ножки свесил, а я, стало быть, вези куда следует». Только ведь граф не так прост, на ласковые слова пономаря не купится.

Немного помедлив, Калиостро все-таки дал свой ответ: правда, вышло у него это не по-русски:

— Chi parla in faccia non è traditore[2]

— Чего такое глаголишь, не пойму я? — нахмурился Василий.

— Коли и впрямь Азовка вашьа Баба-Яха, помогу тебе, как не помочь служитьелю Божьему. Только научьен я горьким опытом, что лживые языки делают. Потому, поговорью я с селянами и завтра тебье ответ дам. Уж не обессудь.

Пономарь даже рот открыл от удивления. Ничего не скажешь: умыл его иноземец, да как ловко. Впрочем, тут, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. А вот кто услышал молитвы отца Василия, да все на нужный лад настроил, никому не известно.

2

Митька бежал домой что было сил, а как до порога добрался, остановился. В дом идти побоялся — думал, что Яха за ним следом увязалась. Пробрался он тогда в соседский хлев, зарылся в прошлогодней соломе и уснул. А утром, когда стало шибко зябко, подорвался как ошпаренный. Сны-то яркие, добрые снились, а как пробудился, вспомнил, что ночью видел, сразу забоялся.

Походил он вокруг села, даже к Азовкиной хате вернулся, но в лесу и поодаль стояла тишь да гладь. Что ночью казалось жутким кошмаром, теперь виделось безобидным валежником да старым пнем.

Тихо падал ноябрьский снег. На дороге было бело и уютно. Взобравшись на холм, Митька вдохнул приятный морозный воздух, улыбнулся и в тот же миг услышал грозный голос отца:

— Ты где это был, бесенок⁈

Парнишка обернулся, сжавшись словно побитый щенок.

— Прости меня, тятя.

— Я вот сейчас вожжи-то возьму да отхожу тебя по хребтине!

— Да чем же я провинился, коли ваше поручение с усердием выполнял⁈ — затараторил Митька. — Я же глаз с Азовки не сводил, как было велено. И такое увидал!

Петр вздохнул, снял варежки и присел на плоский камень.

— А ну рассказывай, чего приключилось? Чего такое ты там узреть смог? Да только смотри, Митька, не темни и не привирай, а то знаю я твою дурью натуру!

Зашмыгав носом, парень быстро закивал:

— Все расскажу как есть, тятя. Только ты уж не серчай, до конца выслушай, не перебивая.

Натянув шапку посильнее на уши и вытерев нос рукавом, Митька не торопясь начал:

— Я, стало быть, весь день за Пришлой как собачка на привязи ходил. А она все больше по хозяйству хлопотала. Выйдет в лес, хворост соберет — и домой. За весь день и рассказать-то нечего. А вот к вечеру стало твориться неладное. Сначала лес ожил, волки стали выть так, словно вьюга собирается. Морозно сделалось, я уж домой засобирался, да что-то меня остановило. Дай думаю еще немного посижу. Да и луна ярко светит, не так оно и страшно. И только я так подумал, как у ворот азовкиных тень черная возникла. Невысокая, сгорбленная, в старую шубейку обернута. Присмотрелся, а головы и не видать. Потом заметил, бабка, что в гости к Азовке заявилась, горбата. А из-за горба этого мне безголовой она и померещилась. Подошла она, стало быть, к воротам. Застыла. И долго так стояла без звука, словно ожидая чего. Потом, гляжу, она так руку костлявую подняла и осторожно деревяшки погладила. Никакого стука или иного сигнала. Ну, думаю, может, и уйдет старуха восвояси. А не тут-то было! Заскрипели ворота, и Азовка на пороге возникла. Взглянула она на гостью, а глаза как две плошки. Думаю, не иначе к Пришлой ведьма на ночь глядя заявилась!

— Митька! — пригрозил пальцем Петр. — Ты давай того, не рассуждай почем зря, а говори как было. Кумекать я потом сам буду.

Сынок закивал. Еще раз шмыгнул носом и продолжил:

— Старуха та неместная. Я тут в округе всех знаю, а эту никогда не видал.

— Как же ты это определил? — хитро прищурил глаза Петр. — Она же спиной к тебе была повернута.

— А так. По повадкам ее странным да следам. Как зверя привечают. Она пока Азовку ждала, все пританцовывала на месте. И клюкой своей по земле била, словно мелодию какую придумывала. Диковинно. У нас так никто никогда не делал. Я бы уж точно знал.

Петр нахмурился. Но перебивать сына не стал.

— Так вот, вышла к ней Азовка и так мило заговорила. Про что — мне неведомо, потому как до меня только отдельные фразы доносились. Да и то я их особо не запомнил. А говорили они как-то странно, не по-нашенски.

— Как это не по-нашенски? — не понял Петр.

— А так, вместо слов звуки одни: «фа-ра» да «че-мо», я такого и не слышал никогда. Так что про что старуха сказывала, а Азовка ответ держала, мне неизвестно. Только скажу так: приветливость Пришлой вскоре обратилась неприкрытой злобой. Зарычала она на старуху, ощетинилась. А старуха знай себе говорит ей тихо и спокойно «па-ки» да «би-ри» всякие. Вроде как и не слышит в словах Пришлой злобы. А потом и вовсе чудо чудное произошло! Старуха внезапно осерчала и начала расти.

— Это еще как? — не понял тятя.

Митька развел руки в стороны, важно надул щеки и показал что-то огромное, необъятное.

— Росту стала не ниже медведя, а в плечах и то шире. Нависла она над воротами, Азовка аж на землю пала. И опять залепетала, может, на своем, на гретчанском.

— А старуха что?

Парнишка, запыхавшись, утерся, набрал побольше воздуху и тут же выдал:

— Потребовала она с Азовки, чтобы та отдала сокровище!

— Сокровище?

— Ага, тятя. Сокровище!

— Погоди! А ты как это понял? Ты ж говорил, что чудно они говорили. Ты что ж, опять, стервец, нафантазировал?

Митька улыбнулся, румяные щеки стали еще ярче, и честно ответил:

— Так тут старуха уже по-нашему все сказала! И Азовка ее поняла, потому как сразу же кивнула, но ничего не ответила.

— А что за сокровище-то? — уточнил Петр.

— Про то мне, тятя, неведомо. Потому как бабка тут же взяла и исчезла.

— Ушла, стало быть?

— Неа. Не так. Взяла, почернела вся и лопнула как пузырь, будто и не было ее вовсе.

Петр помолчал, тяжело вздохнул и все-таки уточнил у сына:

— А ты ничего не путаешь? Все было как сказываешь?

Паренек кивнул.

— Конечно. Ничего ни прибавил ни убавил. До сих пор сердце в пятках колыхается от увиденного.

— Да, дела-а-а-а, — протянул Петр.

На лице отпрыска появилось недоумение:

— А чаво не так?

— Знаешь же, как в народе сказывают: у страха глаза велики да ничего не видят, Митька. А ты вот мне все выложил будто на ладони.

— И чего ж теперь? — не понял парень.

— А то, что слабо вериться мне в таку сказку, что у нас Азовка с нечистью всякой оборотной дружбу водит.

— Так что ж с того? Сам же говорил, на свете всяко случается.

— Бывает, что случается, — кивнул тятя. — Да поверить в это уж больно тяжко.

Парень немного постоял, виновато склонив голову, почертил валенком снег, а потом тихо спросил:

— А может, колдуна твоего поспрошать? Вдруг разъяснит он, с кем Пришлая в ночи калякала?

Выпучив глаза, Петр строго уставился на Митьку:

— Ты чего такое выдумываешь? Какой еще колдун⁈ Я графа Феникса сопровождаю до самого града Питербурха! — И показал отпрыску огромный кулак.

— Так я чего, я ничего! Просто болтают все! А народ зря говорить не станет, так ведь?

— Эх, мал ты еще, чтобы понять, каки злы языки бывают, — выдохнул морозный воздух тятя. — И впредь слушай, что родные говорят да старцы седобородые. А к остальным хоть и прислушивайся, но на веру не бери. Понял меня?

Митька быстро закивал.

— А теперь беги до дома и по дороге больше ни с кем не разговаривай. И заруби на носу: о том, что увидел, ни-ни! Узнаю, что разболтал больше положенного, высеку! Усвоил?

Митька улыбнулся, продолжая кивать. Но тятя знал: нет пронырливому сорванцу никакого доверия.

3

Бабы, что стояли у колодца, весело болтали про всякое разное, даже не замечая мрачного иноверца, что прогуливался вдоль домов. Калиостро шел по улице, кутаясь в теплую овечью шубу, и с интересом взирал по сторонам. Жизнь на земле средь дремучих лесов до этой поры представлялась ему скучной и серой. А теперь мнение его изменилось. Оказывается, на селе в преддверии долгих зимних и темных месяцев крестьяне не впадали в уныние, а наоборот, были полны всевозможных забот. У мужчин большую часть времени занимала работа по хозяйству: мастеровые дела, заготовка дров для поддержания тепла в избах и изготовления лучин, смоли, а также прочей утвари. И это только малая часть из перечисленного. А иных ремесел сколько: бондарное, кузнечное, гончарное! Мужик на селе должен быть мастером на все руки, иначе никак. У женщины тоже хлопот не меньше, и все по тому же хозяйству. Они и за домом приглядывать должны, и за скотиной да детьми ухаживать, а один поход за водой чего стоит.

Остановившись возле селянок, Калиостро вспомнил недавнюю беседу со священником и попытался мысленно представить разговор насчет местной ведьмы, что приютилась у самой окраины. Наговорить на человека — дело-то нехитрое. А если не напрямую спросить, а издалека начать? Только с чего именно? Да и как расположить к себе незнакомый люд? Тем более что давно уже заметил иноземец, как на него косятся местные жители. Видно, что не доверяют. Мало того, что из знатного сословия он происходит, — шутка ли такой титул на плечах носить? — так еще и с далеких европейских стран прибыл, которые частенько с великой матушкой Россией земельные споры затевают.

Нет, не помощник Калиостро в таких делах.

Ему сейчас сперва надобно подумать, как сокровище Маринкино отыскать, а уж потом остальные заботы на себя взваливать. Хорошо, но и с поисками не все понятно. С чего начать? Это ведь как иглу в стоге сена обронить. Одна надежда, что пока граф здесь перед местными рисуется да променады устраивает, вроде как отвлекая на себя внимание местных, его хитроумная женушка отыщет след Нептуна.

С такими или почти такими мыслями Калиостро вернулся к избе, где и повстречал хмурого Петра. Тот, по всей видимости, уже начал волноваться: куда пропал граф Феникс, не случилось ли чего худого? Но Калиостро тут же его успокоил: дескать, все нормально, беспокоиться не о чем. Только вот денек еще в Покровах задержаться все-таки придется. Чувствует граф своим внутренним чутьем, что так лучше будет: мол, звезды велят проделать оставшуюся часть путешествия в последнюю седмицу ноября, и никак не раньше. Так как семерка сама по себе цифра для дороги самая наилучшая.

Петр выслушал от иноземца пламенную тираду и молча согласился. Да и кто он такой, чтобы временному хозяину перечить? Шапку поправил, хмыкнул и быстро удалился.

Ноги сами привели графа к его черной карете, где договорился он перед закатом о важной встрече.

Подойдя к дверце, Калиостро прижался к ней спиной, услышав, как тихо щелкнул замок.

— Добрых вестей тебе принесла я, мой ненаглядный, — раздался приглушенный голос Лоренцы.

Сердце графа заколотилось от предвкушения. И ведь имел он особую практику, что позволяет волнения свои обуздать и ритм в груди замедлить или остановить вовсе. Но сейчас все ж таки не сдержался.

Закрыв глаза, Калиостро улыбнулся:

— Неужто нашла драгоценный дар?

— Еще нет, но знаю, кто его нынешний хозяин, что себе присвоил, — ответил женский голос.

— Вот как? И кто же?

Сердце графа замерло.

— Местная девушка, Азовкой кличут. Говорят, из Греции бежала да в здешних лесах теперь прячется. За церковью домик небольшой в чаще стоит. Так это и есть ее пристанище, — на одном дыхании выдала Лоренца.

Открыв глаза, Калиостро выпустил изо рта пар и уставился на мрачное, словно сотканное из грязного сукна небо, откуда медленно падали невесомые снежинки. «И впрямь, существует кто-то там, среди мириад звезд и туманностей, кто человеческими судьбами заведует», — подумал Калиостро. Иначе как объяснить, что наконец-таки услышаны его молитвы? А поскольку след отыскался, то и сокровище скоро к законному владельцу возвернется.

— Только к великим событиям приводит череда сущих случайностей, — прошептал Калиостро.

— Что ты сказал, любимый? — переспросила Лоренца.

Но Калиостро не ответил. Достав крохотный лист бумаги, он написал короткое послание, просунул его в зазор двери и победоносно добавил:

— Скоро наше предприятие в Великой Московии завершится единым и безоговорочным триумфом! Но для начала исполни, что требуется. Если после моего разговора с гречанкой она не выдаст мне сокровище, призови на помощь лихих людей.

— Хорошо, любимый, — тихо-тихо прошептала Лоренца. — Сделаю все, как ты повелеваешь, мой Император.

Зябко погрев руки, которые мерзли даже в варежках, что были подарены Калиостро его провожатым, граф отправился вверх по дороге, мимо церкви, к дому греческой поселенки со странным именем Азовка.

[1] Псалом 36:10, 11, 29

[2] Кто говорит в лицо — не предатель (итальянская поговорка).