Сны

ОДИНОЧЕСТВО

В последнее время я все чаще задаюсь одним и тем же вопросом: зачем я ему нужна?

Действительно, что за удовольствие нянчиться с великовозрастной девицей, которая, по сути, тебе никто? К примеру, сейчас я сижу за кухонным столом, неспешно потягиваю сваренный им кофе и смотрю, как сосредоточенно он готовит капустный салат.

Длинные ловкие пальцы умело выжимают овощной сок, плечи расслаблены, взгляд, как всегда серьезен, на столешнице идеальная чистота.

Если бы салатом занималась я, вся кухня была бы засыпана капустными листами и тертой морковкой.

Он говорит, что салаты — это не мое. Как и выпечка, рукоделие, уход за комнатными растениями и многое другое.

— Знаешь, я думаю купить кофемашину.

— Ты же не любишь кофе, — удивляюсь я.

Он пожимает плечами.

— Его любишь ты. Если у нас будет кофемашина, я буду уверен, что в мое отсутствие ты пьешь нормальный напиток, а не пережжённую дрянь.

Я качаю головой и задаю вопрос, не дающий покоя с самого начала наших странных отношений.

— Зачем, Марк?

Он снова пожимает плечами.

— По-моему, я уже ответил на твой вопрос.

— Я не про кофеварку. Зачем тебе я? — обвела рукой воздух вокруг себя. — Зачем ты все это для меня делаешь?

Марк молчит и продолжает терзать капусту.

— Соседи думают, что я твоя племянница. Или незаконная дочь.

— В самом деле?

— Да. Никто, даже склочная старуха с первого этажа, не допускает мысли, что мы спим в одной постели.

— Наверное, потому, что мы этого не делаем, — усмехается он, добавляя в салат соль. — В моей квартире достаточно комнат, чтобы обеспечить каждого из нас собственной норкой.

Я глубоко вздыхаю.

— Ты очень трепетно обо мне заботишься. Почти как крестный фей. При этом мы не родственники, не супруги и не любовники. Вот я и спрашиваю — зачем?

Марк поднимает на меня глаза. Их взгляд прямой и острый, как лезвие.

— Если не я, то кто, Тея? — холодно спрашивает мужчина. — Есть в этом мире хотя бы один человек, которому ты нужна?

Я делаю глоток кофе. Мне нечего ему сказать. Впрочем, Марку ответ и не нужен, он знает его не хуже меня. Никому я не нужна. Потому что у меня никого нет.

Забавно, да? Еще год назад у меня было всё, чтобы считать себя нужной, успешной и счастливой: семья, жених, интересная работа, куча друзей.

А потом все это исчезло. Сделало «пфф!», и растворилось в небытии.

Первым ушел жених — Свен. Мы встречались почти восемь лет — познакомились во время учебы в университете и с тех пор были неразлучны. За годы, проведенные вместе, я привыкла воспринимать его, как самую органичную и неотъемлемую часть своей жизни. Он был лучшим другом, любовником, поверенным всех моих тайн, той самой опорой, о которой мечтает каждая женщина. Когда эта опора рухнула, моя привычная жизнь рухнула вместе с ней.

О том, что нам надлежит расстаться, Свен сообщил прямо и очень спокойно. Просто в один ни разу не прекрасный день усадил меня в кресло и сухо объявил, что будущего рядом со мной не видит, жить в моей компании не желает и вообще несказанно рад, что за восемь совместных лет мы так и не сподобились пожениться. Делить нам нечего, ибо общей собственности у нас нет, а телевизор и три табуретки, которые мы купили в складчину для своей съемной квартиры, он, так уж и быть, подарит мне на память.

За сим Свен собрал свои вещи и ушел, оставив меня собирать по кусочкам свою разбившуюся реальность.

Реальность, между тем, собираться не захотела. Через две недели после расставания с женихом, обанкротилось бюро переводов, в котором я работала, и моя печальная персона оказалась на улице.

Эта ситуация, конечно, добавила валежника в костер, бушевавший в моей голове, однако ничего особенного с собой не привнесла. Личная жизнь в тот момент волновала меня гораздо больше, чем карьера, а на счетах имелось достаточно денег, чтобы безбедно жить некоторое время, пока не отыщется новая работа.

Честно говоря, тот год я вспоминать не люблю. Однако на меня периодически находят приступы мазохизма, и память заново обрушивает ушат помоев, от которых невозможно ни увернуться, ни очиститься.

У каждого человека бывают неудачные дни, недели, месяцы. Но иногда неудачи затягиваются настолько, что кажется, будто черная полоса, через которую ты шагаешь, расположена не поперек твоей жизни, а вдоль. По крайней мере, я в то время думала именно так.

Через месяц после закрытия бюро переводов умерли мои родители — задохнулись во сне из-за утечки бытового газа.

На похоронах меня не покидала мысль, что на самом деле я сошла с ума, и творящийся вокруг сюрр — просто игра больного воображения.

В самом деле, разве так бывает? Разве может человек за несколько недель лишиться всего, что составляло фундамент его жизни?

Сказать, что родители являлись для меня всем, значит грубо опошлить нежное благоговение, которое я испытывала к самым ласковым, добрым и понимающим людям на свете. Мама и папа всегда были на моей стороне. Я знала это так же твердо, как и то, что Земля вращается вокруг Солнца.

Они давали мне, взрослой самостоятельной женщине, детское чувство защищенности от всех бед на свете. Стоило поплакать на плече у мамы или поговорить по душам с отцом, как любая проблема становилась незначительной, находилось решение любых поставленных задач и силы для их воплощения.

Смерть родных выбила меня из колеи. Воздух вдруг превратился в прозрачный бетон, который многотонной тяжестью давил на голову и не давал адекватно мыслить.

Возможно, я смирилась бы со своей потерей быстрее и проще, если бы нашелся человек, согласившийся поддержать меня в эти тусклые серые дни. Однако после похорон рядом не оказалось никого, кому было бы интересно слушать стоны и рыдания. У друзей имелись собственные дела, а бывший возлюбленный к этому моменту успел скоропостижно жениться и уехать с супругой в неизвестном направлении.

На самом деле, я их понимала — знакомых и дальнюю родню, не пожелавших разделить мое горе. Право, делить радость гораздо приятнее, чем грузить себя чужими проблемами. Особенно если эти проблемы кажутся глубокими и бесконечными.

Ситуация усугублялась еще и тем, что на погребение родителей ушла большая часть моих сбережений. Искать же работу в тот период я была не в состоянии — ни физически, ни морально. Оставшись со своей бедой один на один, могла только реветь в голос, пить успокоительные таблетки и тупо смотреть в стену.

Впрочем, поначалу приступы апатии перемежались у меня с активной деятельностью. Страдай не страдай, а разобрать вещи покойных и уладить юридические вопросы, связанные с наследством, было необходимо. К несчастью, все это заняло не так уж много времени. Наведя порядок в квартире родителей, и получив на руки все необходимые документы, я на несколько месяцев погрузилась в трясину уныния и депрессии.

Чтобы не сойти с ума в четырех стенах, я начала бродить по городу. Бесцельно ходила по улицам, часами сидела на лавочках в парках и скверах, в полной мере воплощая выражение «ушла в себя и заблудилась». Домой возвращалась только с наступлением темноты — чтобы упасть на кровать и отрубиться до утра.

Я всегда считала себя сильным разумным человеком. Однако события той тяжелой депрессивной весны ясно дали понять, что это не так. Мне никак не удавалось отыскать в себе стержень, который бы позволил взять себя в руки и вернуться к нормальной жизни без слез, горестных вздохов и хаотичных блужданий по переулкам и площадям.

Впрочем, в один теплый солнечный день хаотичные блуждания обрели смысл. Роясь в очередной раз в родительских шкафах, я обнаружила флейту — старый музыкальный инструмент, на котором училась играть, будучи школьницей. В детстве занятия музыкой мне очень нравились, однако повзрослев, я их забросила, и флейта переехала с моего стола на самую дальнюю полку.

Начинать играть заново было немного страшно — после стольких лет тишины я вряд ли бы вспомнила даже самую простенькую гамму. Между тем кое-что моя память все-таки сохранила, а потому уже со следующего дня я стала брать инструмент на прогулки вместе с собой.

Дабы не пугать фальшивым исполнением случайных прохожих, поначалу играла в безлюдных аллеях соседнего парка, а потом просто усаживалась на первую попавшуюся скамейку и заводила песни радости и печали.

В такие минуты я напоминала себе городскую сумасшедшую, хотя не могла не признать — благодаря музыке мое нестабильное настроение временами становилось более-менее сносным.

Несколько раз ко мне подходили стражи порядка, однако, убедившись, что я играю не ради заработка, а для души, оставляли в покое. Заработок, впрочем, у меня все же был. Некоторые прохожие считали своим долгом положить на мою скамейку пару монет, хотя я ни коем образом не показывала, что сколько-нибудь в этом нуждаюсь.

Вообще, публика принимала меня весьма благосклонно. Со скамейки не прогоняла, овощами не кидалась, в несовершенстве музыкального слуха не обвиняла. Более того, с каждым днем все большее количество людей замедляло шаг, чтобы послушать бесплатный концерт.

А однажды среди зрителей я увидела его. Он стоял достаточно далеко, но мой взгляд мгновенно выцепил его из толпы незнакомых людей.

Высокий, худощавый, с черными волосами, бледной кожей и пронзительным взглядом, острым, как бритва. Марк Эвер.

Когда-то давно этот мужчина был моим школьным учителем — преподавал ученикам старших классов физику и астрономию.

Наша случайная встреча особых эмоций у меня не вызвала. Ибо — с чего бы? Господин Эвер не был моим любимым педагогом, да и я сама у него в любимчиках никогда не ходила. В нелюбимчиках, кстати, тоже. Наши отношения всегда оставались ровными и границу учитель-ученица не пересекали. Это при том, что каждая вторая старшеклассница страстно мечтала о том, чтобы темноволосый физик хотя бы раз посмотрел на нее с чисто мужским интересом.

На момент старта своей педагогической карьеры Марку Эверу было тридцать семь лет. Он был серьезен, аккуратен, вежлив и так потрясающе умен, что у всех нас возникал закономерный вопрос: как вышло, что сие светило оказалось среди простых смертных?

Вообще слухов о молодом преподавателе ходило много, один интереснее другого. Про Эвера говорили, что он трудился в каком-то жутко престижном НИИ, однако совершил серьезную ошибку и был со скандалом изгнан на вольные хлеба, что школа ему нужна только для того, чтобы перекантоваться некоторое время в тишине и покое, а потом триумфально вернуться в мир большой науки. Так это было или нет, никто не узнал. Сразу после того, как мой класс получил аттестаты о среднем образовании, физик уволился и перешел на другое место работы.

На протяжении следующих восьми лет я видела его не более пяти-шести раз. Мы случайно встречались на улицах или в магазинах, вежливо здоровались и расходились каждый в свою сторону.

Поэтому появление бывшего учителя среди праздной публики меня совершенно не заинтересовало. Подумаешь, проходил человек мимо и остановился послушать музыку.

Время, однако, шло, а физик стоял и не думал уходить.

Когда мой импровизированный концерт подошел к концу, и я достала футляр, чтобы спрятать в него флейту, мужчина покинул-таки свое место и уселся на скамейку рядом со мной.

— Так значит, вы теперь человек искусства, Тея?

Я подняла на него глаза. Он смотрел строго и серьезно. Как в школе.

— Здравствуйте, господин Эвер.

Он вежливо кивнул.

— Я думал, вы занимаетесь переводами.

— Так и есть, — я защелкнула футляр и положила его в рюкзак. — Но сейчас я занимаюсь еще и музыкой.

В его обществе было неуютно. Вдруг накатило осознание того, что я сижу перед ним, строгим и импозантным, в старых джинсах, с немытыми волосами, стянутыми в небрежный хвост, и без какого-либо намека на макияж. От этого стало ужасно стыдно — впервые за последние месяцы.

— Тея, у вас все в порядке?

— Да. Конечно. Почему вы спрашиваете?

— Вы играли очень… странно. Будто плакали. Флейта едва не захлебывалась от рыданий. Чья эта пьеса?

— Это была импровизация, — я заставила себя улыбнуться. — У вас очень богатое воображение, господин Эвер.

Его губы дернулись в ответной улыбке, а взгляд стал таким понимающим, что вытерпеть его было совершенно невозможно.

— Мне надо идти, — я встала со скамейки. — Всего доброго, господин Эвер.

Повернулась к нему спиной и быстрым шагом направилась к выходу из парка. Однако, не доходя нескольких метров до ворот, передумала и свернула на одну из побочных аллей. Слезы, которые давно уступили место холоду и апатии, внезапно хлынули из глаз, будто кто-то повернул в моей голове невидимый вентиль.

Она ведь правда плакала. У меня самой больше не осталось сил, чтобы выть и биться в истериках, поэтому теперь это делала флейта. Она рыдала вместо меня — от боли утраты, от разбитого сердца, от душевной слабости, от осознания того, в какое жалкое существо я превращаюсь с каждым днем.

Внезапно задрожали колени, закружилась голова. Ужасно захотелось куда-нибудь присесть. Скамеек поблизости не было, поэтому я рухнула прямо на газон. Пара мгновений — и на мои плечи опустились горячие ладони.

— Когда ты в последний раз ела, Тея?

Я рвано вздохнула. Откуда мне знать? Я теперь питаюсь чаем и иногда консервированной цветной капустой, которой меня снабжает соседка.

Ему-то что за дело?

Стоило поднять голову, как перед лицом снова встали его невозможные глаза-омуты.

— Сначала я решил, что ты находишься под кайфом, — серьезно сказал Эвер. — А теперь вижу, это не так. И тебе нужна помощь.

Я отрицательно качнула головой. А потом согнулась пополам и заревела в голос.

Его объятия стали крепче. Сильные руки потянули меня вверх, поставили на ноги.

— Идем.

Возможно, он сказал что-то еще. Или о чем-то спросил, а я ответила. Возможно. От заново вспыхнувшей боли моя память просто отказалась что-либо фиксировать.

Когда же я, наконец, очнулась, выяснилось, что мы с Эвером сидим за столом в просторной уютной кухне, а прямо передо мной стоит тарелка с супом — горячим и очень ароматным.

— Ешь, — сказал мне физик.

Я взяла ложку и начала есть.

Потом меня напоили чаем с самодельными сухариками, усадили на широкий мягкий диван, укрыли колючим шерстяным пледом. От этой мягкой заботы я снова разревелась, а затем начала жаловаться. На все и на всех. На Свена, который женился на другой женщине, и на себя, не сумевшую удержать любимого человека. На родителей, не посчитавших нужным заменить старое газовое оборудование, и опять на себя, не заставившую их это сделать. На друзей, бросивших меня наедине с моим горем, и снова на себя, не способную вернуться к нормальной жизни.

Эвер слушал, не перебивая. Потом дал выпить какую-то таблетку и, сославшись на поздний час, отправил спать в небольшую комнату с узкой удобной кроватью. Я не услышала от этого невозмутимого человека ни одного слова поддержки, ни одного вздоха или недовольного возгласа. При этом было ясно — он мне сочувствует. Искренне и всей душой.

Утром я проснулась рано и в хорошем расположении духа. Голова не болела, глаза не ощущали присутствие эфемерного песка, зато жутко хотелось есть. Дабы хоть как-то отблагодарить бывшего учителя за доброту и гостеприимство, я, наскоро умывшись, потопала в кухню и испекла к завтраку оладьев — единственное изделие из теста, которое у меня получалось съедобным.

Эвер, когда проснулся, съел мою стряпню без возражений.

— Мне нужно идти на работу, — сказал он после трапезы. — Могу я попросить тебя кое о чем?

— Да, конечно.

— Не ходи сегодня в парк. В моей квартире хорошая звукоизоляция, поэтому, если захочешь, можешь музицировать прямо здесь. У меня много книг и отличная кинотека. Я буду рад, если вечером ты все еще будешь тут.

Я в ответ кивнула. Потом дождалась, когда его синий автомобиль отъедет от подъезда, и поспешно ушла домой — уж очень захотелось привести себя в порядок.

С удовольствием приняла душ, перестирала грязную одежду, вымыла окна. Потом сходила в ближайший салон и привела в порядок волосы и ногти.

Вечером, устраиваясь на балконе с чашкой чая, думала о том, как забавно меня кидает из радости в горе и из отчаяния к желанию жить. И почти не удивилась, когда к моему дому подъехала знакомая синяя машина.

Трель звонка огласила квартиру уже через пару минут, словно Эвер отлично знал, куда ему нужно идти.

— Ну что, собрала? — спросил он, стоило открыть входную дверь.

— Что собрала?

— Вещи.

Я растеряно хлопнула ресницами.

— Какие вещи?

— Свои, Тея. У меня дома нет ни фена, ни косметики, ни ночных сорочек. В этом, конечно, нет ничего страшного, но тебе они могут понадобиться.

Я удивленно моргнула.

— Вы предлагаете мне переехать к вам?

— Да, — Марк был спокоен, как удав. — Мне кажется, тебе нужно на некоторое время сменить обстановку. Как считаешь?

На самом деле, мне следовало ему возразить. А еще возмутиться и сказать, что его предложение как минимум неприлично. Что мы с ним не родственники и не близкие друзья, а потому для меня, домашней воспитанной девушки, совершенно неприемлемо переезжать из родного дома к малознакомому мужчине, который, к тому же, годится мне в отцы. С его же стороны приводить в свой дом чужого человека глупо и легкомысленно. Мало ли каким он окажется, этот человек?

Однако я почему-то молча кивнула и пошла собирать сумку.

Собственно, так мы и стали жить вместе. Просто жить — без секса, обязательств и трудных разговоров. По очереди готовили еду, вместе убирали в квартиру, по выходным ходили в кино и на выставки.

Через два дня после моего переезда, я начала называть его на ты. А спустя неделю Марк заявил, что нашел мне работу — место переводчика в одном из отделов НИИ, в котором трудился сам. Там меня приняли очень душевно, через несколько месяцев отметив, что талант господина Эвера, судя по всему, дело семейное, ибо его родственница такая же умница, как и он сам.

За родственников нас принимали многие. Честное слово, в какой-то момент я и сама начинала думать — не приходится ли мне Марк каким-нибудь десятиюродным дядей, о существовании которого я никогда не слышала? Однако тут же сама себе отвечала: нет, этого просто не может быть.

Наши отношения были странными. Он не требовал от меня ничего, за исключением вымытой посуды и закрытого тюбика зубной пасты. Я просто жила в его квартире, готовила еду, помогала выбирать новые рубашки и обои в гостиную, смеялась над его шутками (к слову сказать, весьма остроумными), обсуждала проходившие дни и время от времени поливала батарею кактусов в его домашнем кабинете.

Получив первое жалование, я предложила Эверу разделить со мной оплату счетов за коммунальные услуги, однако Марк наотрез отказался, едко заметив, что его доход позволяет решать финансовые вопросы, не привлекая к этому молодых женщин. Он также не давал мне тратить свои деньги на билеты в музеи и развлекательные центры, а также платить за себя в кафе. Единственной, к чему у Эвера не было претензий, оказалась покупка продуктов для домашних обедов.

Я с любопытством ждала, когда же Марк попросит меня расплатиться за гостеприимство постелью, однако выставлять счет мужчина почему-то не торопился. Это здорово меня удивляло, потому как а) господин физик был одинок б) явно мне симпатизировал.

Последнее подтверждали случайные прикосновения и осторожные взгляды, которые я периодически ловила на себе. А еще ему совершенно точно нравилось обо мне заботиться. Будить по утрам на работу, варить для меня кофе, который сам на дух не переносил, чистить до блеска мои ботинки («Не спорь, ты совершенно не умеешь этого делать. После тебя на обуви остаются разводы».), слушать трескотню о новых приятельницах и так далее.

При этом Марк не стремился ограничить мою свободу. Я была вольна делать все, что угодно, в том числе вернуться в квартиру своих родителей без предупреждения и объяснения причин. Но покидать его дом я не спешила. Более того, даже не думала об этом, хотя сначала планировала провести с Эвером не больше пары недель. Однако с ним было так тепло, легко и спокойно, что привыкла, расслабилась и осталась.

А вместе со мной остались вопросы, роившиеся в голове с того самого момента, как Марк положил в багажник своего авто сумку с моими пожитками. И главный из них — зачем он все это делает? Неужели только для того, чтобы вытянуть меня из трясины депрессии? Почему-то я в этом сомневаюсь…

Дверь квартиры открылась почти бесшумно. Я тихонько захожу в прихожую, сбрасываю с ног босоножки. Настенные часы показывают 04.49.

Выпить стакан воды, упасть на кровать и умереть часов на десять. Как хорошо, что завтра суббота! Вернее, уже сегодня.

Поворачиваю голову и вижу, что из гостиной льется слабый свет. Марк уже проснулся? Или не ложился?

Осторожно заглядываю в комнату.

Не ложился. Сидит в кресле, лицо усталое, под глазами темные круги.

— Где ты была?

Криво улыбаюсь, усаживаюсь на диван.

— Не поверишь, на работе.

— До четырех часов утра?

Улыбаюсь снова.

— Вот видишь, не поверил. А ведь я не шучу. Мы там сидели втроем: я, Рина и Клара. Нужно было срочно закончить перевод монографии Лу-Оу-Тана, поэтому пришлось задержаться до утра.

— Понятно. Почему не предупредила, что задержишься?

Смотрю на него удивленным взглядом.

— Забыла дома телефон.

— Это я уже знаю, — холодно усмехается Марк. — Но ты могла позвонить со служебного. В электронном справочнике есть телефоны всех сотрудников НИИ. Согласись, это несложно, учитывая, что мы работаем в одной организации.

Ну да, несложно. При условии, что это пришло бы мне в голову. Вот черт! А ведь Эвер, похоже, волновался.

— Мы часто возвращаемся с работы порознь, — продолжает Марк. Его голос спокоен, зато в глазах сверкают молнии. — В этом нет ничего особенного, ведь у каждого из нас свой график. Между тем, Тея, сообщать человеку, с которым живешь в одной квартире, что не придешь ночевать, — это закон элементарной вежливости.

О, в господине ученом снова проснулся педагог!..

— Серьезно? — усмехаюсь я. — А ты сам, Марк? Ты хотя бы раз предупреждал меня, что задержишься на работе? Нет. Я вернулась поздно впервые за неполный год, вы же, господин Эвер, сидите в своей лаборатории до ночи как минимум раз в неделю.

— А ты, значит, за меня волнуешься.

— Представь себе! Думаешь, мне на тебя плевать?

Он вздыхает и встает на ноги.

— Идем спать, Тея. Скоро рассвет.

— Нет, погоди, — я тоже встаю и преграждаю ему путь. — Нам давно пора обсудить наши необычные отношения.

— Мы можем это сделать утром.

— Уже утро, Марк. И у нас еще будет время выспаться. Давай объяснимся. Пожалуйста.

Эвер смотрит мне в глаза, а потом возвращается в свое кресло.

— Хорошо.

Я усаживаюсь обратно на диван. Пару секунд мы молча смотрим друг на друга.

— Ты ждал меня всю ночь?

— Да.

— Но наверняка догадался позвонить в институт и выяснить, что мой отдел будет сидеть на работе, пока не закончит перевод долбаной монографии.

— Да.

— То есть, ты знал, где я и с кем.

— Знал.

— И все равно не лег спать. Почему?

— Потому что тебя не было дома. Потому что я не могу спокойно отдыхать, когда кто-то из членов моей семьи находится не в своей постели.

— Я — не член твоей семьи, Марк.

Он холодно усмехается.

— Спасибо, что напомнила.

— Всегда пожалуйста. Себе я тоже время от времени об этом напоминаю.

— Тея, что ты от меня хочешь?

— Неправильный вопрос, Марк. Что ТЫ от меня хочешь? Ты позволяешь мне жить в твоей квартире, чистишь мои туфли, терпишь мои волосы, засыпавшие весь дом, переживаешь, если я прихожу домой под утро, кофемашину недавно купил. Для меня. И при этом ничего не требуешь взамен. Я знаю, ты хороший добрый человек. Ты помог мне пережить смерть родителей, вытащил из депрессии. Я чувствую себя в долгу перед тобой, Марк. И меня это очень напрягает.

— Глупости.

— Нет, не глупости!

Снова встаю, делаю несколько шагов и опускаюсь на ковер перед его креслом.

— Что мне сделать, чтобы не чувствовать себя обязанной, Марк? Чтобы ощущать себя равной тебе? Чтобы знать: я имею право брать все то, что ты мне даешь?

Он наклоняется, и его пальцы нежно скользят по моей щеке.

— Будь рядом со мной, — тихо говорит Эвер, глядя сверху вниз. — Просто не уходи. Одиночество убивает, Тея, а с тобой я снова живу.

Я перехватываю его ладонь, сжимаю двумя руками.

— Чтобы не чувствовать себя одиноким достаточно завести собаку.

Марк усмехается и качает головой.

— Ошибаешься. Человеку нужен человек, даже если он сам думает иначе. С возрастом это понимаешь особенно четко.

Я переворачиваю его руку и целую запястье.

— Скажи, Марк, как бы ты отреагировал, если б я провела эту ночь не в офисе, а в компании какого-нибудь мужчины?

Ладонь в моих руках напрягается.

— Мне было бы больно. Очень больно.

В груди становится горячо. Усталость отступает и хочется сделать что-нибудь такое, чтобы он понял — я ни за что на свете не причиню ему боль. Не сказать, а именно сделать. Поэтому я мягко приподнимаюсь и припадаю губами к его губам.

Меня тут же обхватывают за талию, притягивают к себе на колени и целуют в ответ — отчаянно и исступленно. От этой сумасшедшей ласки кружится голова, а с губ срывается тихий стон.

Марк разрывает поцелуй и с силой прижимает меня к своей груди.

— Пойдем спать, Тея, — хрипло говорит Эвер.

— Пойдем, — шепчу, обдавая горячим дыханием его шею. — Но только в твою спальню.

Он улыбается.

— Конечно, в мою, девочка. На твоей кроватке мы вдвоем не поместимся.

Меня подхватывают на руки и несут на выход из гостиной. Я обнимаю Марка руками, с нежностью целую выступающую из-под футболки ключицу. Теперь все правильно, так, как и должно быть.