Сказка

Глава восьмая Вода под мостом. Очарование золота. Старая собака. Газетные новости. Арест

Сначала я три раза в неделю обтирал мистера Боудича губкой, потому что в тесной ванной на первом этаже не было душа. Он разрешил это с условием, что своими интимными местами будет заниматься сам (я был совершенно не против). Я мыл его тощую грудь и еще более тощую спину, а однажды, после несчастного случая, когда он слишком медленно забирался в ту маленькую ванную, вымыл его тощую задницу. Ругань и сквернословие в тот раз были вызваны скорее смущением (горьким смущением), чем гневом.

— Не беспокойтесь об этом, — сказал я, когда он снова натянул свои пижамные штаны. — Я ведь все время убираю дерьмо Радар на дворе.

Он одарил меня своим патентованным «идиотским» взглядом.

— Это другое дело. Радар — собака. Она бы нагадила и на лужайку перед Эйфелевой башней, если ей позволить.

— А перед Эйфелевой башней есть лужайка? — поинтересовался ей

Он так же патентованно закатил глаза:

— Понятия не имею. Я просто высказал свою точку зрения. Можно мне кока-колы?

— Конечно, — с тех пор как мой отец принес ту упаковку, я всегда держал в холодильнике кока-колу для мистера Боудича.

Когда я принес ее, он уже встал с постели и сидел в своем старом кресле, а Радар лежала рядом.

— Чарли, позволь мне спросить тебя кое о чем. Все, что ты делаешь для меня…

— Я получаю за это каждую неделю очень неплохие деньги и действительно ценю это, хотя мне иногда кажется, что я делаю недостаточно, чтобы их заработать.

— Ты бы делал это и бесплатно. Ты так сказал, когда я еще лежал в больнице, и я верю, что ты говорил серьезно. Скажи, ты метишь в святые или, возможно, искупаешь свою вину за что-то?

Это было довольно близко к правде. Я вспомнил о своей молитве — о сделке с Богом, — но вспомнил и о том, как мы позвонили в начальную школу Стивенса с ложным сообщением о взрыве. Берти казалось, что это самая смешная шутка на свете, но все, о чем я мог думать в ту ночь, когда мой пьяный отец храпел в соседней комнате, было то, что мы перепугали целую кучу людей, в основном малышей.

Пока я молчал, мистер Боудич внимательно наблюдал за мной.

— Значит, искупление, — сказал он. — Интересно, за что?

— Вы дали мне хорошую работу, — сказал я, — и я благодарен вам. Вы мне нравитесь, даже когда ворчите, хотя признаюсь, что тогда это немного сложнее. Все остальное — просто вода под мостом.

Он подумал об этом, а потом сказал то, что я до сих пор помню. Может быть, потому что моя мать погибла на мосту, когда я сам ходил в школу Стивенса, а может, просто потому, что это показалось мне важным и кажется до сих пор.

— Время — это вода, Чарли. Жизнь — только мост, под которым она течет[105].

Время шло. Мистер Боудич продолжал ругаться, а иногда и кричать во время сеансов физиотерапии, и это так огорчало Радар, что Мелиссе пришлось выставлять ее на улицу перед началом тренировки. Сгибать ногу по-прежнему было больно, очень больно, но к маю мистер Боудич мог согнуть ее на восемнадцать градусов, а к июню — почти на пятьдесят. Мелисса начала учить его подниматься на костылях по лестнице (и, что еще важнее, спускаться без фатального падения), поэтому я перенес его таблетки на третий этаж. Я спрятал их в старом пыльном скворечнике с резной вороной наверху, от которой у меня мурашки бежали по коже. Мистеру Боудичу было легче передвигаться на костылях, и он начал сам обтираться губкой (он называл это «ванной шлюхи»). У меня больше никогда не было случая подтереть ему задницу, потому что по дороге к туалету больше не случалось несчастий. Мы посмотрели на моем ноутбуке все старые фильмы, от «Вестсайдской истории» до «Маньчжурского кандидата» (который оба любили). Мистер Боудич заговорил о покупке нового телевизора, что показалось мне верным признаком того, что он возвращается к жизни, но передумал, когда я сказал ему, что это означает либо подключение к кабельной сети, либо установку спутниковой антенны — других вариантов просто не было. Я приходил в шесть каждое утро и без бейсбольных тренировок или игр (тренер Харкнесс бросал на меня косые взгляды каждый раз, когда мы сталкивались в школе) возвращался на Сикамор, 1 к трем часам или немногим позже. Я каждый день был занят чем-то, главным образом уборкой, что меня не смущало. Полы наверху были чертовски грязными, особенно на третьем этаже. Когда я предложил почистить водосточные желоба, мистер Боудич посмотрел на меня как на сумасшедшего и сказал, чтобы я нанял для этого специальных людей. В итоге я вызвал рабочих из городского управления, и как только желоба были прочищены и мистер Боудич (он наблюдал за этим с заднего крыльца, сгорбившись на костылях, а его пижамные штаны надувало ветром) остался доволен качеством работы, он дал мне указание нанять их для ремонта крыши. Увидев смету на это, он велел поторговаться («Разыграй карту бедного старика», — сказал он). Я поторговался и сбил цену на двадцать процентов. Те же специалисты по ремонту установили пандус перед крыльцом (которым никогда не пользовались ни мистер Боудич, ни Радар — она этого боялась) и предложили заодно поправить безумно перекошенную плиточную дорожку от калитки к крыльцу. Я отказался от их услуг и сделал это сам. Еще я заменил искореженные и треснувшие ступеньки переднего и заднего крыльца с помощью нескольких видеороликов на «YouTube». И весной, и летом в доме наверху Сикамор-стрит шла постоянная уборка. Миссис Ричленд было на что посмотреть — и она смотрела. В начале июля мистер Боудич вернулся в больницу, чтобы снять фиксатор, на несколько недель опередив самые оптимистичные прогнозы Мелиссы. Когда она сказала, как гордится им, и обняла его, старик в кои-то веки растерялся. По воскресеньям после обеда приходил мой отец — по приглашению мистера Боудича, без моего ведома, — и мы играли в джин-рамми на троих[106], в котором мистер Боудич обычно выигрывал. По будням я готовил ему что-нибудь поесть, спускался с холма на ужин с отцом, потом возвращался в дом мистера Боудича, чтобы помыть его немногочисленную посуду, погулять с Радар и посмотреть фильмы. Иногда при этом мы ели попкорн. Как только фиксатор сняли, мне больше не нужно было ухаживать за булавками, но я должен был содержать в чистоте заживающие ранки в тех местах, куда вставлялись штифты. Еще я надевал на его лодыжки большие красные резинки и заставлял сгибать ноги.

Это были хорошие недели — по крайней мере, в главном. Но не все было хорошо. Прогулки Радар стали короче — скоро она начинала хромать и поворачивала домой. Ей было все труднее подниматься по ступенькам крыльца. Однажды мистер Боудич увидел, как я заношу ее наверх, и велел не делать этого.

— Не надо, пока она может делать это сама, — сказал он.

Иногда на краю унитаза оставались пятна крови после того, как мистер Боудич мочился, что занимало у него все больше времени.

— Давай, выдави хоть что-то, бесполезная дрянь, — услышал я однажды через закрытую дверь.

Что бы ни должна была делать «Линпарза», дела у нее шли не слишком хорошо. Я попытался поговорить с ним об этом — спросил, почему он так усердно работает, чтобы встать на ноги, если не собирается бороться с «тем, что у него в самом деле не так» (это был мой эвфемизм), и он велел мне думать о своих проблемах. Но в конце концов, его убил не рак. Это был сердечный приступ, только не совсем.

На самом деле это был чертов сарай.

Однажды — кажется, в июне — я снова поднял тему золота, хоть и косвенно. Я спросил мистера Боудича, не беспокоится ли он по поводу маленького хромого немца, особенно после того большого груза, что я отвез ему, чтобы мистер Боудич мог оплатить свой больничный счет.

— Генрих безопасен. Он ведет много дел в своей задней комнате, и, насколько я знаю, никогда не вызывал вопросов у правоохранительных органов. Или у налоговой службы, что было бы более уместно.

— А вы не боитесь, что он кому-нибудь скажет? Я имею в виду, может быть, он ведет дела с людьми, у которых есть горячие бриллианты на продажу, грабителями и тому подобными, и он, наверно, помалкивает об этом, но шесть фунтов чистого золота — совсем другое дело.

Он фыркнул:

— Рисковать той прибылью, которую он получает от наших с ним сделок? Это было бы глупо, а уж глупым Вилли Генриха никак нельзя назвать.

Мы сидели на кухне и пили кока-колу из высоких стаканов (с веточками мяты, которая росла возле дома со стороны Пайн-стрит). Мистер Боудич бросил на меня проницательный взгляд со своей стороны стола.

— Я думаю, ты вообще-то хотел говорить не о Генрихе. Похоже, ты думаешь о золоте и о том, откуда оно берется.

Я не ответил, но он был прав.

— Скажи мне кое-что, Чарли. Ты ведь ходишь туда иногда? — Он указал на наверх. — Заглядываешь в сейф? У тебя возникает желание посмотреть, что там. Не так ли?

Я покраснел.

— Ну…

— Не волнуйся, я не собираюсь тебя ругать. Для меня то, что наверху, — просто ведро с металлом, которое с таким же успехом может быть наполнено гайками и болтами, но я ведь старик. Это не значит, что я не испытал его очарования. Скажи, ты ведь запускал туда руки?

Я думал было солгать, но в этом не было смысла. Он бы узнал.

— Да.

Он все еще смотрел на меня тем же проницательным взглядом, прищурив левый глаз и приподняв кустистую правую бровь. Но уже улыбался.

— Погрузил руки в ведро и позволил этим гранулам проходить сквозь пальцы?

— Да, — теперь мои щеки просто пылали. Я не просто сделал это однажды — с тех пор проделывал то же самое несколько раз.

— Очарование золота совсем не связано с его денежной стоимостью. Ты ведь знаешь это, не так ли?

— Да.

— Давай предположим — просто для разговора, — что мистер Генрих слишком много болтал не с тем человеком после того, как слишком много выпил в мерзком маленьком баре рядом со своим магазином. Я бы поспорил на этот дом и землю, на которой он стоит, что старый хромой Вилли никогда не пьет лишнего — возможно, вообще не пьет, но давай предположим. И предположим, что человек, с которым он разговаривал, возможно, сам по себе, возможно, с сообщниками, однажды ночью дождется, пока ты уйдешь, а потом вломится в мой дом и потребует золото. Мой револьвер наверху. Моя собака, когда-то внушавшая страх…, — он погладил Радара, которая дремала рядом с ним. — …теперь даже старше меня. Что я могу сделать в таком случае?

— Наверное… отдать им это?

— Именно так. Я бы не пожелал им добра, но отдал бы им это золото.

Я спросил:

— Откуда же оно взялось, Говард?

— Возможно, со временем я расскажу тебе об этом. Я еще не решил точно. Потому что золото не просто завораживает — оно опасно. И место, откуда оно взялось, опасно. Кажется, я видел в холодильнике баранью отбивную. А есть ли капустный салат? У «Тиллера» продают самый лучший салат из капусты. Тебе стоит его попробовать.

Иными словами, дискуссия была окончена.

Однажды вечером в конце июля Радар не смогла забраться на ступеньки заднего крыльца, когда мы вернулись с прогулки по Пайн-стрит. Она попыталась дважды, а потом просто села внизу, тяжело дыша и глядя на меня.

— Ладно, подними ее, — сказал мистер Боудич. Он вышел, опираясь на один костыль; другим он уже почти не пользовался. Я посмотрел на него, чтобы удостовериться, и он кивнул:

— Пора.

Когда я взял ее на руки, она тявкнула и оскалила зубы. Я постарался взять ее так, чтобы ей не было больно, и занес наверх. Это было нетрудно. Радар похудела, ее морда стала почти белой, глаза слезились. Я осторожно опустил ее на пол кухни, и сначала задние ноги не держали ее. Она собралась с силами — я видел, с каким трудом она это делает, — очень медленно доковыляла до своего коврика у двери кладовки и то ли легла, то ли упала на него с усталым хлюпающим звуком.

— Ей нужно к ветеринару.

Мистер Боудич покачал головой.

— Она бы испугалась. Я не стану обрекать ее на это без всякой пользы.

— Но…

Он говорил мягко, и это напугало меня, потому что было совсем на него не похоже.

— Ни один ветеринар не сможет ей помочь. Время Радар почти истекло. Сейчас ей просто нужно отдохнуть, а мне подумать.

— О чем, ради всего святого?

— О том, что тут лучше сделать. А тебе сейчас нужно идти домой. Поужинай там и не возвращайся сегодня вечером. Увидимся утром.

— А как насчет вашего ужина?

— Я поем сардин и крекеров. Так что иди. Мне нужно подумать, — повторил он.

Я пошел домой, но почти ничего не ел. Не было аппетита.

После этого Радар перестала доедать утреннюю и вечернюю порцию, и, хотя я исправно выводил ее на прогулку, — поднимал на крыльцо, а спускаться она пока еще могла сама, — иногда она не могла терпеть и гадила в доме. Я знал, что мистер Боудич прав насчет того, что от ветеринара толку не будет… разве что в самом конце, потому что было ясно, что ей больно. Она много спала, а иногда скулила и хватала себя за задние лапы, будто пытаясь избавиться от того, что кусало ее и причиняло боль. Теперь у меня было два пациента: одному становилось лучше, а другому хуже.

Пятого августа, в понедельник, я получил электронное письмо от тренера Монтгомери, в котором излагалось расписание футбольных тренировок. Прежде чем ответить, я сказал отцу, что решил не заниматься спортом в последний год обучения. Хотя папа был явно разочарован (да и сам я тоже), он сказал, что понимает меня. Накануне он был у мистера Боудича, играл в джин и своими глазами видел состояние Радар.

— Там, наверху, еще много работы, — сказал я. — Я хочу хоть как-то разобраться с беспорядком на третьем этаже, и еще боюсь, что Говард захочет спуститься в подвал — там лежит головоломка, которую надо закончить, хотя, быть может, он совсем забыл про нее. Да, еще нужно научить его пользоваться моим ноутбуком, чтобы он мог искать что-то в сети, смотреть фильмы и…

— Брось, Чип. Это все из-за собаки, верно?

Я думал о том, как заносил Радар на крыльцо и как пристыженно она смотрела, когда устраивала беспорядок в доме, и ничего не мог ответить.

— В детстве у меня был кокер, — сказал папа. — Ее звали Пенни. Это так тяжело, когда хорошая собака стареет. А когда они доходят до финала…, — он покачал головой. — Это просто разрывает сердце.

Да, так и было. Именно так.

Это не мой отец разозлился из-за того, что я бросил футбол в выпускном классе, а мистер Боудич. Он был зол, как медведь.

— Ты с ума сошел? — почти закричал он. На его морщинистых щеках даже вспыхнул румянец. — Совсем с катушек съехал? Ты ведь станешь звездой команды! Ты сможешь играть в футбол в колледже, может быть, заработаешь этим стипендию!

— Вы никогда в жизни не видели, как я играю.

— Я читаю спортивные новости в «Сан», какими бы дерьмовыми они ни были. В прошлом году ты выиграл эту чертову игру в Индюшачьем кубке!

— В той игре мы забили четыре тачдауна. Я сделал только последний.

Он понизил голос:

— Я бы пришел посмотреть, как ты играешь.

Это ошеломило меня и заставило замолчать. Предложение, исходящее от человека, который перестал выходить из дома задолго до несчастного случая, звучало потрясающе.

— Вы и так можете туда прийти, — сказал я наконец. — Пойдем вместе. Вы купите хотдоги, а я — кока-колу.

— Ну уж нет. Я твой босс, черт возьми, я плачу тебе зарплату и запрещаю это. Ты не бросишь последний школьный сезон из-за меня.

У меня действительно есть характер, хотя я старался не показывать это ему. Но в тот день я это сделал — думаю, было бы верным сказать, что я сорвался.

— Дело не в вас, не только в вас! Что насчет нее? — я указал на Радар, которая приподняла голову и беспокойно заскулила. — Вы собираетесь таскать ее вверх и вниз по ступенькам, чтобы она могла погадить? Вы сами едва можете ходить, черт возьми!

Он выглядел ошарашенным.

— Я… она может делать это в доме… Я закрою пол бумагой…

— Вы же знаете, что ей это не понравится. Может быть, она просто собака, но у нее есть свое достоинство. И если это ее последнее лето, ее последняя осень…, — Я почувствовал, как к глазам подступают слезы, и вы можете думать, что это глупо, только если у вас никогда не было собаки, которую вы любили… Я не хочу ходить на тренировки и пинать гребаный мяч, пока она здесь умирает! Я пойду в школу, я должен это сделать, но все остальное время я хочу быть здесь. А если вас это не устраивает, увольте меня.

Он молчал, сложив руки на груди. Когда он снова посмотрел на меня, его губы были сжаты так плотно, что их почти не было видно, и на мгновение я подумал, что он и правда собирается уволить меня. Потом он сказал:

— Как ты думаешь, ветеринар согласиться приехать на дом и может ли он проигнорировать тот факт, что моя собака не зарегистрирована? Сколько ему нужно заплатить?

Я выдохнул:

— Почему бы мне это не выяснить?

Я нашел не ветеринара, а помощницу ветеринара, мать-одиночку с тремя детьми. Нас познакомил Энди Чен, знавший ее. Она пришла, осмотрела Радара и дала мистеру Боудичу какие-то таблетки, которые, по ее словам, были экспериментальными, но гораздо лучшими, чем карпрофен. Более сильными.

— Хочу внести ясность, — сказала она нам. — Они улучшат ее самочувствие, но, вероятно, сократят ей жизнь, — на секунду она прервалась. — Наверняка сократят. Когда она умрет, не надо приходить ко мне и говорить, что я вас не предупредила.

— А надолго они помогут? — спросил я.

— Могут вообще не помочь. Я же говорю, они экспериментальные. Они есть у меня только потому, что доктор Петри оставил их после клинических испытаний. За это ему хорошо заплатили, но как они действуют, пока не вполне ясно. Если они действительно помогут, Радар может стать лучше на месяц. Может, даже на два или три. Она, конечно, не будет снова чувствовать себя щенком, но ей будет лучше. А потом однажды…, — пожав плечами, она присела на корточки и погладила тощий бок Радар, которая в ответ вильнула хвостом. — Однажды она уйдет. Если она еще будет здесь на Хэллуин, я очень удивлюсь.

Я не знал, что сказать, но мистер Боудич сказал — в конце концов Радар была его собакой.

— Хорошо, — сказал он и добавил то, чего я тогда не понял, но теперь понимаю. — Это достаточно долго. Может быть.

Когда та женщина ушла, получив обещанные двести долларов, мистер Боудич подошел на костылях к своей собаке и погладил ее. Когда он снова посмотрел на меня, на его губах появилась легкая кривая ухмылка.

— Никто ведь не арестует нас за незаконную покупку собачьих лекарств?

— Думаю, нет, — сказал я. С золотом, если бы о нем кто-нибудь узнал, было бы куда больше проблем. — Рад, что вы так решили. Я бы не смог.

— Это выбор Хобсона[107]. — Он все еще гладил Радар длинными движениями от затылка до хвоста. — В конце концов, мне кажется, что один или два хороших месяца для нее лучше, чем шесть плохих. Если, конечно, это вообще сработает.

Это сработало. Радар снова начала доедать свои порции корма и смогла могла подниматься на крыльцо (иногда с моей небольшой помощью). Лучше всего было то, что она вернулась к играм с обезьянкой и с удовольствием заставляла ее пищать. И все-таки я никак не ожидал, что она переживет мистера Боудича — но она пережила.

Потом наступило то, что поэты и музыканты называют кодой. Состояние Радар продолжало… ну, не улучшаться, это нельзя было так назвать, но она стала больше походить на собаку, которую я встретил в тот день, когда мистер Боудич упал с лестницы (хотя по утрам она все еще с трудом поднималась со своего коврика и подходила к миске с едой). А вот мистеру Боудичу действительно стало лучше. Он сократил свою дозу оксиконтина и сменил единственный костыль, которым пользовался до августа, на трость, найденную в углу подвала. Там, внизу, он снова собирал свою головоломку. Я ходил в школу, общался с отцом, но по-прежнему проводил большую часть времени на Сикамор-стрит, 1. Футбольная команда «Ежи» начала сезон со счетом 0:3, и бывшие товарищи по команде перестали со мной разговаривать. Это было неприятно, но у меня хватало других забот, чтобы расстраиваться. И да, несколько раз — обычно, когда мистер Боудич дремал на раскладном диване, где он все еще спал, чтобы быть ближе к Радар, — я открывал сейф и запускал руки в это ведро с золотом. Чувствуя его удивительную тяжесть и позволяя гранулам тонкими ручейками протекать между пальцев. В те моменты я вспоминал, как мистер Боудич говорил об очаровании золота. Можно сказать, размышлял над этим. Мелисса Уилкокс теперь приходила только два раза в неделю и восхищалась успехами мистера Боудича. Она сказала, что доктор Паттерсон, онколог, хочет его видеть, но мистер Боудич отказался, заявив, что чувствует себя хорошо. Я не стал с ним спорить не потому, что верил в это, а потому, что хотел верить. Теперь я знаю, что в отрицание впадают не только пациенты.

Это было спокойное время. Кода. А потом все случилось почти одновременно, и ничего из этого не было хорошим.

Когда перед обедом у меня выдавалось свободное время, я обычно проводил его в школьной библиотеке, делая уроки или читая один из детективов мистера Боудича в мягкой обложке. В тот сентябрьский день я был глубоко погружен в «Имя игры — смерть» Дэна Дж. Марлоу[108], которое было замечательно кровавым. Без четверти двенадцать я решил приберечь кульминацию для вечернего чтения и взял наугад газету. В библиотеке были компьютеры, но в сети за все газеты требовали плату. Кроме того, мне нравилось читать новости в настоящей газете — это было очаровательное ретро.

Я мог бы выбрать «Нью-Йорк таймс» или «Чикаго трибюн» и пропустить эту статью, но газетой наверху стопки оказалась «Элджин дейли геральд», и я взял именно ее. На первой полосе были статьи о том, что Обама хочет начать военную операцию в Сирии, и о массовом убийстве в Вашингтоне, где застрелили тринадцать человек[109]. Я просмотрел их, взглянул на часы — до обеда оставалось десять минут — и бегло пролистал страницы по пути к комиксам. Я никогда не заходил так далеко. Статья на второй странице раздела «Местные новости» остановила меня, как будто окатив ледяной водой.

«УБИЙСТВО ЮВЕЛИРА ИЗ СТЭНТОНВИЛЛА.

Пожилой бизнесмен, давний житель Стэнтонвилла, был прошлым вечером найден мертвым в своем магазине «Лучшие ювелирные изделия». Полиция отреагировала на телефонный звонок, сообщивший, что дверь в магазин открыта, хотя на ней висит табличка «Закрыто». Офицер Джеймс Котцивинкл обнаружил Вильгельма Генриха в задней комнате, дверь которой также была открыта. На наш вопрос, было ли мотивом убийства ограбление, начальник полиции Стэнтонвилла Уильям Ярдли ответил: «Хотя это преступление еще расследуется, это, по-видимому, так». На вопрос, слышал ли кто-нибудь звуки борьбы или, возможно, выстрелы, шеф Ярдли и детектив Израэль Батчер из полиции штата Иллинойс смогли сказать лишь то, что большинство магазинов в западной части главной улицы Стэнтонвилла закрылись после появления за городом торгового центра. «Лучшие ювелирные изделия» были исключением. Ярдли и Батчер пообещали «быстро завершить» это дело».

Прозвенел звонок на ланч, но я остался на месте и позвонил мистеру Боудичу. Он ответил, как обычно:

— Если вы хотите мне что-то продать, то вычеркните меня из вашего списка.

— Это я, Говард. Мистера Генриха убили.

Он долго молчал, потом спросил:

— Откуда ты знаешь?

Я огляделся. В библиотеку было запрещено приносить еду, и теперь там не было никого, кроме меня, поэтому я прочитал ему статью. Это не заняло много времени.

— Черт возьми, — сказал мистер Боудич, когда я закончил. — Где я теперь буду обменивать золото? Он помогал мне почти двадцать пять лет. — Я не заметил в его голосе ни сочувствия, ни даже просто удивления.

— Я попробую поискать в Интернете…

— Только осторожно. Крайне осторожно!

— Конечно, я буду чертовски осторожен, но, по-моему, вы упускаете главное. Вы получили от него большую сумму, огромную, и вот теперь он мертв. Если кто-то вытянул из него ваше имя… если его пытали или пообещали, что не убьют…

— Ты прочитал слишком много моих детективов, Чарли. Эти шесть фунтов золота ты продал еще в апреле.

— Ну, это ведь не средние века, — возразил я, но он не обратил на это внимания:

— Не хочу обвинять его, но он просто не хотел покидать свой магазин в этом сраном городишке. В последний раз, когда мы общались лично — это было где-то за четыре месяца до того, как я упал с лестницы, — я сказал ему: «Вилли, если ты не перенесешь магазин отсюда в торговый центр, кто-нибудь обязательно его ограбит». Вот кто-то и сделал это, а в придачу убил его. Самое простое объяснение.

— И все же мне будет спокойнее, если вы принесете сверху револьвер.

— Ладно, если это тебя успокоит. Придешь после школы?

— Нет, я хотел съездить в Стэнтонвилл и прикупить там немного крэка.

— Юмор у нынешней молодежи грубый и совсем не смешной, — сказал мистер Боудич и повесил трубку.

Когда я встал в очередь в столовой, она уже растянулась на милю, и то, что там подавали, стало не только мерзким на вкус, но и холодным. Мне было все равно — я думал о золоте. Мистер Боудич сказал, что для него в его возрасте это было просто ведро с железками. Может быть, и так, но мне показалось, что он обманывает или меня, или себя.

Иначе зачем ему так много этих железок?

Это было в среду. Я заплатил за элджинскую газету и теперь мог читать ее у себя в телефоне. В пятницу там появилась еще одна статья, на этот раз на первой странице раздела местных новостей:

«ЖИТЕЛЬ СТЭНТОНВИЛЛА АРЕСТОВАН ЗА УБИЙСТВО ПРИ ОГРАБЛЕНИИ ЮВЕЛИРНОГО МАГАЗИНА».

Арестованный был опознан как Бенджамин Дуайер, 44 лет, «без определенного места жительства» — как я предположил, это означало бездомного. Владелец стэнтонвиллского ломбарда вызвал полицию, когда Дуайер попытался предложить ему кольцо с бриллиантом «значительной ценности». В полицейском участке у него также обнаружили браслет, усыпанный изумрудами. Полиция справедливо сочла эти вещи довольно подозрительными в руках человека без определенного места жительства.

— Вот видишь? — сказал мистер Боудич, когда я показал ему статью. — Дурак совершил дурацкое преступление и был арестован, когда пытался самым дурацким способом реализовать свою добычу. Из этого получился бы не очень хороший детектив, верно? Даже для тех, что в мягкой обложке.

— Думаю, да.

— Ты все еще выглядишь обеспокоенным, — мы сидели на кухне и смотрели, как Радар поедает свой ужин. — Кока-кола может вылечить это.

Он встал и пошел к холодильнику, почти не хромая.

Я взял колу, но беспокойство не прошло.

— Его задняя комната была битком набита драгоценностями. Там была даже тиара с бриллиантами, как у принцессы на балу.

Мистер Боудич пожал плечами. Для него это была закрытая тема, завершенная сделка.

— Ты становишься параноиком, Чарли. Настоящая проблема заключается в том, куда деть то золото, которое у меня еще осталось. Сосредоточься на этом. Но…

— Будь осторожен, я знаю.

— Благоразумие — важная часть смелости, — он глубокомысленно поднял палец.

— А какое это имеет отношение к делу?

— Абсолютно никакого, — мистер Боудич ухмыльнулся. — Мне просто захотелось это сказать.

В тот вечер я зашел в «Твиттер» и поискал там Бенджамина Дуайера. Сперва на меня обрушилась куча записей об ирландском композиторе, поэтому я изменил поиск на «подозреваемый в убийстве Дуайер». Это принесло мне полдюжины твитов, и один был от начальника полиции Стэнтонвилла Уильяма Ярдли, который поздравлял сам себя с быстрым арестом Дуайера. Другой исходил от той, кто называла себя Панкеттой (44 года) и была, как многие в «Твиттере», разумной и сострадательной: «Я выросла в Стэнтонвилле — это чертова дыра. Этот Дуайер мог бы поубивать там всех и тем оказать миру услугу».

Твит, заинтересовавший меня больше всех, написал некий Бычара (19 лет). Он написал: «Бенджи Дуайер подозревается в убийстве? Не смешите меня. Он уже тыщу лет как съехал с катушек. У него на лбу можно набить татуху ДЕРЕВЕНСКИЙ ДУРЕНЬ».

Я хотел на следующий день показать это мистеру Боудичу и объяснить ему, что если Бычара прав, то Бенджи Дуайер мог стать идеальным козлом отпущения. Но такой возможности мне так и не представилось.