Сказка

Глава десятая Разорение. Миссис Ричленд. Воры по некрологу. Рассказ на пленке. Внутри сарая. Продолжение рассказа

Все кухонные шкафы были распахнуты, кастрюли и сковородки разбросаны по линолеуму. Плита «Хотпойнт» отодвинута от стены, дверца духовки открыта. Содержимое банок — САХАР, МУКА, КОФЕ, ПЕЧЕНЬЕ — воры рассыпали по столу, но денег ни в одной из них больше не было, и первой связной мыслью, пришедшей мне в голову, было то, что ублюдкам они не достались. Несколько месяцев назад я спрятал наличные в сейф вместе с золотыми шариками. Раскладная кровать в гостиной, снова превращенная в диван, поскольку мистер Боудич в ней больше не нуждался, была перевернута, а подушки изрезаны. То же самое случилось с мягким креслом мистера Боудича. Набивка от них валялась кругом.

Наверху все оказалось еще хуже. Мне не пришлось открывать комод, чтобы достать свою одежду, поскольку она была разбросана по всей комнате, где я жил. Подушки порезали и здесь, как и матрас. То же я обнаружил и в хозяйской спальне, только там были порезаны еще и обои, свисавшие длинными лентами. Дверцу шкафа открыли, вытащив одежду, сваленную кучей на полу (карманы брюк старательно вывернули), а с ней и сейф. Возле ручки виднелось несколько царапин, на кодовом замке — еще больше, но сейф устоял перед попытками воров открыть его. Для большей уверенности я ввел нужные цифры и заглянул внутрь — все было на месте. Я запер сейф, повернул ручку и спустился вниз. Там, сидя на диване, где раньше спал мистер Боудич, я позвонил в 911 в третий раз за этот год. Потом набрал номер отца.

Я понял, что есть одна вещь, которую нужно сделать до прихода папы и, конечно же, до приезда полиции. Если я собирался солгать (а я собирался), ложь надо было подтвердить. Позаботившись об этом, я вышел на улицу и стал ждать. Отец поднялся на холм и припарковал машину у обочины. Он не взял с собой Радар, чему я был рад; хаос в доме расстроил бы ее еще больше, чем недавние перемены в ее жизни.

Папа прошелся по нижнему этажу, изучая картину разорения. Я остался на кухне, собрал кастрюли и сковородки и убрал их в шкаф. Когда он вернулся, то помог мне придвинуть плиту обратно к стене.

— Святая ворона, Чарли! Что ты об этом думаешь?

Я сказал, что не знаю, но думал, что знаю. Не знал только того, кто это сделал.

— Пап, подожди полицию здесь. Я отойду на минутку. Хочу поговорить с миссис Ричленд — я видел ее машину.

— Это та самая любопытная Варвара?

— Да.

— Разве тебе не следует оставить это копам?

— Если она что-нибудь видела, я скажу им, чтобы они поговорили с ней.

— Это вряд ли, она ведь была с нами на похоронах.

— И все же, я хочу поговорить с ней. Может быть, она что-то видела раньше.

— Кого-то, кто вертелся поблизости?

— Что-то вроде этого.

Мне не нужно было стучаться к ней — она находилась на своем обычном посту в конце подъездной дорожки.

— Привет, Чарли. Все в порядке? Что-то твой отец так торопился. А где же собака?

— У меня дома. Миссис Ричленд, кто-то вломился к мистеру Боудичу, пока мы были на похоронах, и перевернул весь дом.

— О Боже, неужели? — она прижала руку к груди.

— Вы видели тут кого-нибудь недавно? Последнюю пару дней? Кого-то постороннего?

Она задумалась.

— Вроде бы нет. Обычные курьеры — ну, знаешь, «Федерал Экспресс», ЮПС[122], - человек, который приезжает ухаживать за лужайкой Хоутонов — это, должно быть, стоит немалых денег, — еще почтальон в своем маленьком грузовичке… А насколько серьезен ущерб? Что-нибудь украли?

— Пока не знаю. Полиция может захотеть…

— Поговорить со мной? Конечно, с удовольствием! Но если это случилось, когда мы были на похоронах…

— Да, я знаю. В любом случае, спасибо, — я уже повернулся, чтобы уйти.

— Я видела маленького смешного человечка, который продавал подписку на журналы, — сказала она мне вслед. — Но это было до смерти мистера Боудича.

Я резко повернулся:

— Правда?

— Да. Ты тогда был в школе. У него была сумка, похожая на те, что носили почтальоны в старые времена — с наклейкой «АМЕРИКАНСКАЯ СЛУЖБА ПОДПИСКИ». Думаю, там были образцы — «Тайм», «Ньюсуик», «Вог» и все такое. Я сказала ему, что мне не нужны никакие журналы, я читаю все, что нужно, в Интернете. Так гораздо удобнее, верно? И более экологично, без всей этой бумаги, которая потом заполняет свалки.

Но меня не интересовали экологические преимущества онлайн-чтения.

— Он заходил в другие дома на этой улице? — я чувствовал, что если кто-то и может ответить на этот вопрос, то только она.

— Да, конечно. Думаю, он направился к дому мистера Боудича, но старик не подошел к двери. Наверное, плохо себя чувствовал. Или… думаю, он не очень любил посетителей, верно? Я так рада, что вы с ним подружились. Так грустно, что он ушел. Когда речь идет о животных, люди говорят, что они ушли за радугу. Мне это нравится, а тебе?

— Да, это довольно мило, — я ненавидел эту фразу.

— Думаю, его собака скоро тоже перейдет радужный мост. Бедняжка стала такой худой, и морда у нее совсем седая. Ты оставишь его у себя?

— Радар? Конечно, — Я не стал говорить ей, что Радар — она, а не он. — А как выглядел этот продавец журналов?

— Ну, такой забавный маленький человечек со странной манерой ходить и говорить. При ходьбе он подпрыгивал, почти как ребенок, и когда я сказала ему, что не хочу никаких журналов, сказал «прискорбно», как будто был из Англии. Но на самом деле выговор у него такой же американский, как у нас с тобой. Как ты думаешь, это он вломился в дом? Он определенно не выглядел опасным. Просто смешной человечек со смешной манерой говорить. Он все время повторял «ха-ха».

— Ха-ха?

— Да. Не настоящий смех, а просто «ха-ха». «Семьдесят процентов от цены в газетном киоске, мэм, ха-ха». И он был мелковат для мужчины. С меня ростом. Значит, ты думаешь, что он и был тем взломщиком?

— Наверное, нет, — сказал я.

— Помню, на нем была кепка «Уайт Сокс» и вельветовые брюки. А на кепке спереди — красный круг.

Я был за то, чтобы сразу же начать генеральную уборку, но папа сказал, что необходимо дождаться полиции.

— Они, наверно, захотят задокументировать место происшествия.

Они приехали примерно через десять минут на патрульной машине и седане без опознавательных знаков. У мужчины за рулем седана были седые волосы и солидное брюшко. Он представился детективом Глисоном, а двое полицейских в форме — офицерами Уитмарком и Купером. У Уитмарка была видеокамера, а у Купера — маленький футляр вроде коробки для завтрака; в нем, как я думал, хранились всякие штуки для сбора улик.

Детектив Глисон осматривал повреждения с явным отсутствием интереса, время от времени взмахивая полами своего клетчатого пиджака, как крыльями, чтобы подтянуть брюки. Я предположил, что ему осталось не больше года или двух до того, как он получит золотые часы или удочку на вечеринке по случаю выхода на пенсию. А пока он отбывал остаток срока.

Уитмарку он велел снять гостиную на видео, а Купера отправил наверх. Задал нам несколько вопросов (адресуя их папе, хотя взлом обнаружил я) и записал ответы в маленький блокнот. Потом захлопнул блокнот, сунул его во внутренний карман спортивной куртки и подтянул брюки.

— Воры по некрологу. Сто раз такое видел.

— Что это такое? — взглянув на отца, я увидел, что он уже знает ответ. Может быть, с того момента, как вошел и огляделся вокруг.

— Когда в газете появилось сообщение о его смерти?

— Вчера, — сказал я. — Его физиотерапевт получила анкету для газеты почти сразу после его смерти, и я помог ей заполнить пробелы.

Глисон кивнул.

— Да-да, обычное дело. Эти упыри читают газету и узнают, когда состоится прощание и дом опустеет. Тогда они вламываются внутрь и хватают все, что выглядит ценным. Вы должны осмотреться, составить список того, чего не хватает, и принести в участок.

— А как насчет отпечатков пальцев? — спросил папа.

Глисон пожал плечами.

— Они наверняка были в перчатках. В наши дни все смотрят полицейские сериалы, особенно преступники. В таких случаях, как этот, мы обычно не…

— Лейтенант! — Это был Купер с верхнего этажа. — В хозяйской спальне есть сейф.

— А, ну вот, теперь посмотрим, — сказал Глисон.

Мы поднялись наверх, возглавляемые детективом. Он шел медленно, словно подтягиваясь за перила, и под конец запыхался и раскраснелся. Подтянув штаны, он пошел в спальню мистера Боудича и там наклонился, чтобы взглянуть на сейф.

— Ага. Кто-то пытался его взломать и потерпел неудачу.

Мог бы спросить меня об этом.

Уитмарк — как я понял, штатный оператор полиции — тут же начал снимать сейф на видео.

— Посыпать его, Лут? — спросил Купер, уже открывавший свою коробку для завтрака.

— Здесь нам может повезти, — сказал детектив (это слово мне все время хочется взять в кавычки). — Парень, возможно, снял перчатки, чтобы подобрать комбинацию, когда увидел, что не может взломать сейф.

Купер засыпал сейф вокруг замка черным порошком. Что-то осело на замке, все остальное упало на пол. Теперь мне придется убирать еще и это. Купер посмотрел на дело своих рук и отошел в сторону, уступая место Глисону.

— Все следы стерты, — сказал тот обиженно, выпрямляясь и особенно сильно подтягивая штаны.

Конечно, стерты — я сделал это сразу после того, как позвонил в 911. Грабитель мог оставить там свои отпечатки пальцев, но если даже он это сделал, они все равно должны были исчезнуть, потому что мои тоже были там.

— Вы, случайно, не знаете комбинацию? — этот вопрос также адресовался моему отцу.

— Я вообще не был в этой комнате до сегодняшнего дня. Спросите Чарли — он был смотрителем у старика.

Смотритель. Слово было достаточно точным, но все равно показалось мне забавным. Наверное, потому, что его почти всегда применяли к взрослым.

— Понятия не имею, — сказал я.

— Хм, — Глисон снова наклонился к сейфу, но ненадолго, как будто начисто утратил к нему интерес. — Тому, кто унаследует этот дом, придется вызывать слесаря. А если это не поможет, найти взломщика, знающего толк во взрывчатке. Я знаю пару таких в «кувшине» в Стейтвилле[123]. — он засмеялся. — Внутри, вероятно, ничего особенного — старые бумаги и, может быть, пара запонок. Помните ту шумиху из-за сейфа Аль Капоне, когда Джеральдо Ривере залепили яйцом в рожу?[124] Ну что ж, мистер Рид, приезжайте в участок и составьте полный список украденного.

Он снова разговаривал с моим отцом. Я все больше понимал женщин, которых это бесит.

Я провел ночь в нашей маленькой комнате для гостей на первом этаже. При жизни моей мамы это был ее домашний кабинет, а потом, пока отец пил, комната стала чем-то вроде музея. Через полгода или около того после своего протрезвения папа с моей помощью превратил ее в спальню. Иногда там ночевал Линди, а пару раз оставались новоявленные трезвенники, с которыми папа работал, потому что это именно то, что должны делать «Aнонимные Aлкоголики». Я спал там в ночь после похорон мистера Боудича и взлома его дома, чтобы Радар не пришлось подниматься по лестнице. Постелил ей на пол одеяло, и она сразу же заснула, свернувшись калачиком. Я бодрствовал дольше, потому что кровать там была слишком короткой для парня ростом шесть футов четыре дюйма — а еще потому, что мне было о чем подумать.

Прежде чем выключить свет, я погуглил «Американскую служба подписки». Такая компания в самом деле была, но она занималась «Услугами» во множественном числе. Конечно, миссис Ричленд могла что-то напутать, но то, что я нашел, говорило об организации, работающей исключительно онлайн. У нее не было никаких продавцов, обходящих дома. Я рассмотрел идею о том, что этот парень и правда был вором по некрологу, усыпляющим бдительность соседей… но это не сработало, потому что он таскал свои образцы по округе еще до смерти мистера Боудича.

Я думал, что продавец журналов был именно тем человеком, который убил мистера Генриха. А, кстати, как именно был убит Генрих? В газетной статье об этом не говорилось. Разве трудно поверить, что маленький человечек, который говорил «прискорбно» и «ха-ха», пытал его, прежде чем убить? Чтобы узнать имя человека с запасом золотых гранул?

Я повернулся с правого бока на левый. Мои ноги вылезли наружу, и я повозился, натягивая на них верхнюю простыню и одеяло.

Но, возможно, в пытках не были необходимости. Может быть, мистер Прискорбно просто сказал Генриху, что, если он назовет имя, то останется жив.

Я снова повернулся на правый бок и опять подтянул сползающее одеяло. Радар вскинула голову, издала хлюпающий звук и снова заснула.

Еще один вопрос: говорил ли детектив Глисон с миссис Ричленд? Если бы он это сделал, то понял бы, что мистер Боудич стал целью вора еще до своей смерти? Или решил бы, что коротышка просто рыскал по окрестности в поисках подходящего объекта? А может, подумал бы, что этот парень — обычный коммивояжер, ходящий от дома к дому. Если, конечно, он вообще потрудился об этом подумать.

И теперь вопрос на джекпот: если мистер Прискорбно-Ха-Ха действительно охотится за золотом, то вернется ли он?

Справа налево. Слева направо. Подтянуть одеяло.

В какой-то момент я подумал, что чем скорее прослушаю кассету мистера Боудича, тем лучше, и после этого, наконец, уснул. Мне приснилось, что маленький человечек с подпрыгивающей походкой душит меня, а когда я проснулся утром, простыня и одеяло оказались обернуты вокруг моей шеи.

В пятницу я пошел в школу, просто чтобы миссис Сильвиус не забыла, как я выгляжу, но в субботу сказал отцу, что иду в дом номер 1, чтобы начать уборку. Он предложил свою помощь.

— Нет, все в порядке. Оставайся дома с Радар. Расслабься, у тебя ведь выходной.

— Ты уверен? В том месте на тебя сразу нахлынут воспоминания.

— Уверен.

— Хорошо, но позвони мне, если что-то тебя расстроит. Или напугает.

— Ладно.

— Жаль, что он так и не сказал тебе код от этого сейфа. Нам действительно придется попросить кого-нибудь вскрыть его, чтобы мы могли посмотреть, что там. Я поспрашиваю на работе на следующей неделе. Может, кто-то знает взломщика сейфов, который не сидит в тюрьме.

— Правда?

— Расследователи из страховых компаний знакомы со всякими сомнительными людьми, Чарли. Глисон, вероятно, прав — ничего, кроме старых налоговых деклараций — если, конечно, Боудич когда-то заполнял их, а я в этом сомневаюсь, — и пары запонок, но, возможно, там найдутся вещи, которые могут объяснить, кем, черт возьми, он был.

— Что ж, — сказал я, думая о револьвере и магнитофоне, — подумай об этом. И не давай Радар слишком много лакомств.

— Принеси ей лекарство.

— Уже принес, — сказал я. — Оно на кухонном столе.

— Молодец, малыш. Позвони, если я тебе понадоблюсь. Я тут же примчусь.

Мой отец — хороший человек. Особенно с тех пор, как протрезвел. Я уже говорил это раньше, но могу повторить.

Вдоль штакетника была натянута желтая лента, какой полиция огораживает место расследования. Расследование (каким бы оно ни было) завершилось, когда Глисон и двое полицейских ушли, но пока папа или я не найдем кого-нибудь, чтобы починить замок на задней двери, я решил оставить ленту на месте.

Я обошел дом сзади, но прежде, чем войти, подкрался к сараю и постоял перед дверью. Изнутри не доносилось никаких звуков — ни царапанья, ни глухих ударов, ни странного мяуканья. «Больше этого не будет, — подумал я. — Он убил то, что издавало эти звуки. Два выстрела, бац-бац — и туши свет». Я достал его связку ключей, подумал подобрать их, пока какой-нибудь не подойдет к замку, но потом положил обратно в карман. Сначала нужно прослушать запись. И если окажется, что там мистер Боудич просто распевает «Дом на пастбище» или «Велосипед для двоих»[125] под кайфом от оксиконтина, это будет отличная шутка. Только я в это не верил. Все остальное, что тебе нужно, тоже под кроватью, сказал он мне, а магнитофон был под кроватью.

Я открыл сейф и достал его — старый черный магнитофон, не такое ретро, как телевизор, но и далеко не новый; технологии с тех пор продвинулись далеко вперед. Спустившись на кухню, я поставил магнитофон на стол и нажал кнопку воспроизведения. Ничего, только шипение ленты, проходящей через головку. Я уже начал думать, что это ложный след — что-то вроде того сейфа Аль Капоне, о котором говорил Глисон, — но потом понял, что мистер Боудич просто не перемотал ленту. Может быть, он записывал ее именно тогда, когда с ним случился сердечный приступ. Эта мысль немного напугала меня. Как это больно, — сказал он. — Давит, как чугун.

Я нажал на перемотку. Лента долго прокручивалась назад. Когда она, наконец, остановилась, я снова нажал кнопку воспроизведения. После нескольких секунд тишины послышался щелчок, сопровождаемый хриплым дыханием, которое я очень хорошо знал. Мистер Боудич начал говорить.

Я сказал, что уверен, что смогу рассказать эту историю, но также уверен, что никто в нее не поверит. Сейчас ваше неверие и начнется.

Твой отец искал информацию обо мне, Чарли? Держу пари, что он это делал, и я сделал бы то же, если бы оказался на его месте. Уверен, что на его работе у него есть возможности для этого. Если так, то он должен был узнать, что некто по имени Адриан Боудич — возможно, мой отец, подумал бы он, а скорее всего, дед — в 1920 году купил землю, на которой стоит этот дом. Но это был не кто-то из них. Это был я. Я рожден как Адриан Говард Боудич в 1894 году, и это означает, что мне сейчас примерно ста двадцать лет от роду. Дом был достроен в 1922 году или, может быть, в 1923-м, точно не помню. И сарай, конечно — мы не должны забывать о сарае. Он построен еще до дома, моими собственными руками.

Говард Боудич, которого ты знаешь, — это человек, который сидит со своей собакой — не забывай о Радар — взаперти у себя дома. Но Адриан Боудич, мой предполагаемый отец, был настоящим бродягой. Дом на Сикамор-стрит, 1 здесь, в Сентри-Рест, был его главной базой, но он отсутствовал там так же часто, как присутствовал. Я наблюдал перемены в городе каждый раз, когда возвращался в него, как серию моментальных снимков. Меня это увлекало, но в то же время немного разочаровывало. Мне казалось, что многое в Америке шло в неправильном направлении и продолжает идти, хотя в конечном счете все это неважно.

В последний раз я вернулся в роли Адриана Боудича в 1969 году. В 1972-м, когда мне было семьдесят восемь, я нанял смотрителя по имени Джон Маккин — отличный пожилой человек, надежный, ты найдешь данные о нем в городских архивах, если захочешь, — и отправился в свою последнюю поездку, предположительно в Египет. Но в самом деле я поехал не туда, Чарли. Три года спустя, в 1975-м, я вернулся как мой сын, Говард Боудич, в возрасте около сорока лет. Говард предположительно прожил большую часть жизни за границей со своей матерью, которая рассталась с мужем. Мне всегда нравилась эта деталь — почему-то расставание кажется более реальным, чем развод или смерть. Кроме того, это замечательное слово, полное аромата времени. После того, как Адриан Боудич предположительно умер в Египте, я решил остаться в городе и поселился в семейном особняке. Не было никаких сомнений в моем праве собственности, ведь я сам завещал его себе. Изобретательно, не правда ли?

Прежде чем я расскажу остальное, я хочу, чтобы ты остановил пленку и пошел в сарай. Ты можешь открыть его, у тебя есть мои ключи — по крайней мере, я на это надеюсь. Там нет ничего, что могло бы причинить тебе вред, я вернул доски на место и накрыл их блоками. Боже, какие они тяжелые! Но возьми мой револьвер, если хочешь. И еще фонарик, что лежит в кухонном шкафу. В сарае есть свет, но тебе все равно понадобится фонарик — ты поймешь почему. Посмотри, что там можно увидеть. Тот, которого ты слышал раньше, уже, наверное, полностью исчез, но останки того, что я застрелил, все еще там — по крайней мере, большая их часть. Когда сделаешь шафти, как говорят британцы[126], вернись и дослушай остальное. Сделай это обязательно. Поверь мне, Чарли. Я полагаюсь на тебя.

Я нажал кнопку «Стоп» и какое-то время сидел не двигаясь. Должно быть, он был сумасшедшим, хотя никогда не казался таким. Он был в ясном уме даже в конце, когда позвонил мне и сказал, что у него сердечный приступ. В этом сарае действительно что-то есть — или было раньше, — это несомненно. Я слышал это, Радар слышала это, и мистер Боудич вошел туда и убил это создание. Но сто двадцать лет? Вряд ли кто-то прожил так долго, разве что один из десяти миллионов, и никто из них не возвращался домой, выдавая себя за собственного сорокалетнего сына. Подобные вещи случались только в историях для детей.

— Сказки, — сказал я вслух, и был так взвинчен — так напуган, — что звук собственного голоса заставил меня подпрыгнуть.

Поверь мне, Чарли. Я полагаюсь на тебя.

Я встал, чувствуя себя так, как будто был вне своего тела. Не знаю, как описать это лучше. Поднявшись наверх, я открыл сейф и достал револьвер 45-го калибра, принадлежавший мистеру Боудичу. Он все еще был в кобуре, а кобура все еще висела на поясе кончо[127]. Я застегнул пояс у себя на талии и закрепил кобуру на ноге веревками, чувствуя себя абсурдно, как маленький мальчик, играющий в ковбоя. Я ощущал вес револьвера и знал, что он полностью заряжен.

Фонарик был хороший, длинноствольный, вмещающий шесть батареек. Я включил его, чтобы убедиться, что он работает, потом вышел и направился через лужайку к сараю. «Скоро надо будет снова косить», — подумал я. Мое сердце билось сильно и быстро. День был не слишком теплым, но я чувствовал, как по щекам и шее стекают капли пота.

Я достал из кармана связку ключей и выронил ее. Наклонившись за ней, больно ударился головой о дверь сарая. Потом стал перебирать ключи. У одного из них была круглая головка с выгравированным на ней словом «Студебеккер» — может быть, от машины. Те, что открывали переднюю и заднюю двери дома, я знал. Еще один был маленьким, возможно, для сейфа — может быть, банковского. Последним был ключ от большого серебряного йельского замка на двери сарая. Я вставил его в замочную скважину, а потом постучал в дверь кулаком.

— Эй! — крикнул я, но очень тихо. Последним, чего я хотел — чтобы меня услышала миссис Ричленд. — Эй, если ты там, уходи! Я вооружен!

Там ничего не было, но я все еще стоял перед закрытой дверью с фонариком в руке, парализованный страхом. Чего я боялся? Неизвестности, самой страшной вещи на свете.

Обосрись или решись, Чарли, — я представил, как мистер Боудич говорит это.

Наконец я заставил себя повернуть ключ. Дужка замка выскочила из гнезда, я вынул его, вытащил засов и повесил замок на ручку. Легкий ветерок шевелил мои волосы. Я открыл дверь, заскрипели петли. Внутри было темно. Свет внешнего мира, казалось, проникал туда и тут же умирал. На пленке говорилось, что там есть свет, хотя электрические провода к сараю не подходили. Я посветил фонариком по сторонам двери, увидел справа выключатель и повернул. Загорелись две лампы на батарейках, по одной с каждой стороны. Это было похоже на аварийное освещение на случай отключения электричества в школе или кинотеатре. Лампы издавали низкий гудящий звук.

Пол закрывали деревянные доски. В дальнем левом углу были уложены в ряд три доски, придавленные по краям массивными шлакоблоками. Я повернул фонарик вправо и увидел нечто настолько ужасное и неожиданное, что какой-то миг был не в силах это осознать. Я хотел повернуться и убежать, но не мог пошевелиться. Часть меня думала (насколько могла думать в те несколько секунд), что эта жуткая шутка — какой-то реквизит из фильма ужасов, сделанный из латекса и проволоки. Я мог видеть пятнышко света там, где пуля прошла сквозь стену после того, как поразила то, на что я смотрел.

Это было какое-то мертвое насекомое, громадное, размером со взрослого кота. Оно лежало на спине, его многочисленные ноги торчали кверху. Они были согнуты посередине, как коленки, и поросли жесткими волосками. Черный глаз невидяще уставился на меня. Одна из пуль мистера Боудича разворотила существу брюхо, и его бледные внутренности вылезли из дырки, как убежавшая каша. От этих внутренностей поднимался легкий туман, и когда очередной порыв ветра проскользнул мимо меня (все еще застывшего в дверном проеме с рукой, словно приклеенной к выключателю), еще больше тумана начало подниматься от головы твари и тех мест, которые не закрывали твердые пластины на ее спине. Вытаращенный глаз вдруг провалился внутрь, оставив пустую глазницу, которая, казалось, смотрела на меня так же пристально. Я тихонько вскрикнул, подумав вдруг, что существо возвращается к жизни. Но нет — оно было мертво как сама смерть. Просто оно разлагалось, и свежий воздух ускорял этот процесс.

Я заставил себя войти внутрь, нацелив фонарик на тушу мертвого жука. В правой руке у меня был пистолет — я даже не помнил, как достал его.

Когда сделаешь шафти, как говорят британцы.

Я догадался, что это значит, когда увидел. Мне не хотелось отходить от двери, но я заставил себя это сделать. Внешняя часть меня шагнула вперед — это и означало «сделать шафти». Внутренняя часть тем временем застыла от ужаса, изумления и неверия. Я направился к доскам с блоками на них. По дороге моя нога задела что-то, и осветив это фонариком, я вскрикнул от отвращения. Это была нога насекомого, или то, что от нее осталось; я мог определить это по волоскам на ней и по согнутому колену. Я пнул ее несильно, на мне были кроссовки, но она все равно разломилась надвое. Я подумал, что это часть того существа, которое я слышал раньше. Оно тоже умерло здесь, и это было все, что от него осталось.

Эй, Чарли, возьми эту ножку! — я представил, как мой отец говорит это, протягивая мне кусок жареной курицы. — Она ведь лучшая в стране!

Меня начало тошнить, и я зажимал рот ладонью, пока позывы к рвоте не прошли. Если бы мертвое насекомое сильно воняло, я уверен, что не смог бы сдержаться, но его запах был слабым — возможно, потому что разложение уже зашло слишком далеко.

Доски и шлакоблоки закрывали дыру в полу диаметром около пяти футов. Сначала я подумал, что это колодец, оставшийся со времен, когда здесь не было водопровода, но потом, посветив фонариком между досками, увидел узкие каменные ступеньки, спиралью спускающиеся в шахту. Глубоко в темноте послышались шуршащие звуки и тихое чириканье, от которых я застыл на месте. Это были еще жуки… и не мертвые. Они кинулись прочь от света, и вдруг мне показалось, что я знаю, кто они такие: тараканы. Они были гигантских размеров, но делали то, что всегда делали тараканы, когда на них светили фонариком: убегали со всех ног.

Мистер Боудич закрыл дыру, которая вела вниз, одному Богу известно, куда, но либо он плохо справился с работой — что было на него не похоже, — либо насекомым удалось отодвинуть одну или несколько досок в сторону в течение длительного времени. Например, с 1920 года. Мой отец рассмеялся бы, услышав это, но он никогда не видел мертвого таракана размером с кота.

Я встал на колено и снова посветил фонариком между досками. Если там и были еще тараканы, то они убежали. Остались только эти ступеньки, по спирали спускающиеся все ниже и ниже. Тогда мне пришла в голову мысль, сначала странная, а потом показавшаяся вовсе не такой уж странной. Я видел «Джека и бобовый стебель» в версии мистера Боудича. Этот стебель шел вниз, а не вверх, но на другом его конце тоже было золото.

Наверняка.

Я медленно попятился, выключил лампы на батарейках и в последний раз осветил фонариком страшное существо, лежащее у стены. Теперь от него поднималось еще больше пара и появился запах, похожий на горькую мяту. Свежий воздух действительно сильно влиял на него.

Заперев дверь на замок, я вернулся в дом, вернул фонарик в шкаф и положил револьвер обратно в сейф. Посмотрел на ведерко с золотыми гранулами, но не почувствовал никакого желания совать в него руки, по крайней мере сегодня. Что, если я дотянусь до дна и нащупаю там кусок волосатой лапки насекомого?

Когда я добрался до крыльца, у меня подкосились ноги, и мне пришлось ухватиться за перила, чтобы не упасть. Я сел на ступеньки, дрожа всем телом. Через минуту или две я смог взять себя в руки и подняться наверх, цепляясь за перила прямо как мистер Боудич. Я тяжело опустился за кухонный стол и посмотрел на магнитофон. Часть меня хотела извлечь кассету, порвать ее на длинные коричневые ленты и выбросить в мусорное ведро. Но я этого не сделал. Не смог.

Поверь мне, Чарли. Я полагаюсь на тебя.

Я нажал кнопку воспроизведения, и на мгновение мне показалось, что мистер Боудич был со мной в комнате, видел, как я напуган — и как изумлен — и хотел успокоить меня. Чтобы отвлечь меня от мыслей о том, как глаз этого огромного насекомого провалился внутрь, оставив смотрящую на меня пустую глазницу. И он отвлек — по крайней мере, немного.

Это просто тараканы, и они не опасны. Яркий свет обращает их в бегство. Если ты не убежал с воплями при виде того, которого я застрелил, — а это не похоже на мальчика, которого я знаю, — тогда ты посмотрел сквозь доски и увидел там колодец и ступени, ведущие вниз. Иногда оттуда поднимается несколько тараканов, но только когда начинается потепление. Я не знаю почему, но наш воздух смертельно опасен для них. Они начинают разлагаться, еще только приближаясь к этим доскам, но все равно пытаются пробиться сквозь них. Какая-то инстинктивная тяга к смерти? Кто знает? Последние несколько лет я небрежно относился к поддержанию в целости заслона над колодцем, в эти годы я был небрежен ко многим вещам… и вот они пробрались сюда. Уже много лет такого не случалось. Тот, которого ты слышал весной, умер сам по себе, от него теперь не осталось ничего, кроме ноги и одного из усиков. Про другого ты уже знаешь. Но они не опасны. Они не кусаются.

Я называю это колодцем миров по названию старого ужастика писателя по имени Генри Каттнер[128], и на самом деле я его не нашел. Я провалился в него.

Расскажу тебе эту историю, как смогу.

Я, Адриан Боудич, родился в Род-Айленде. Я был способен к математике и любил читать, ты это знаешь… Однако мне было наплевать и на школу, и на моего отчима, который бил меня, когда в его жизни что-то шло не так. А это случалось часто, поскольку он сильно пил и не мог удержаться ни на одной работе больше нескольких месяцев. Когда мне было семнадцать, я сбежал от него и отправился на север, в Мэн. Будучи крепким парнем, я попал в бригаду лесозаготовителей, которая работала в графстве Арустук[129]. Это было в 1911 году, как раз когда Амундсен добрался до Южного полюса. Помнишь, я говорил тебе, что был простым дровосеком? Это сущая правда.

Дровосеком я проработал шесть лет. Потом, в 1917 году, в наш лагерь явился солдат, сообщивший, что все здоровые мужчины должны зарегистрироваться для призыва в почтовом отделении Айленд-Фоллс. Несколько парней помоложе, включая меня, забрались в грузовик, но мне вовсе не хотелось становиться частью военной машины где-нибудь во Франции. Я решил, что в этой машине и без меня достаточно пушечного мяса, поэтому сказал «пока» ребятам, когда они выстроились в очередь на регистрацию, и забрался в грузовик, направляющийся на запад. Я оказался в Джейнсвилле, недалеко от того места, где мы сейчас находимся, и записался в бригаду лесорубов. Когда работа там закончилась, я перебрался на вырубку в графство Сентри, который теперь стало графством Аркадия. В наше графство.

Работы здесь было немного, и я думал о том, чтобы двигаться дальше, может быть, в Вайоминг или Монтану. Моя жизнь была бы совсем другой, если бы я сделал это, Чарли. Я бы прожил нормальную жизнь, и мы бы никогда не встретились. Но в Баффингтоне, где сейчас находится заповедник, я увидел табличку с надписью «ТРЕБУЕТСЯ ЗЕМЛЕМЕР». Ниже было то, что мне показалось очень подходящим: «ДОЛЖЕН РАЗБИРАТЬСЯ В КАРТАХ И ЛЕСАХ».

Я пошел в окружной офис и, прочитав несколько карт — широту, долготу, высотность и тому подобное, — получил работу. Сынок, я чувствовал себя человеком, который свалился в кучу дерьма, а вынырнул оттуда с розой в зубах. Я должен был проводить каждый гребаный день, бродя по лесу, сжигая валежник и нанося на карту старые просеки, которых было очень много. Часть ночей я проводил с семьей, которая приютила меня, а остальное время ночевал под звездами. Это было здорово. Бывали времена, когда я по нескольку дней не видел ни одной живой души. Это подходит не всем, но мне нравилось.

Осенью 1919 года в один из дней я оказался на Платановом холме, в том месте, которое тогда называлось лесом Сентри. Здесь уже стоял городок Сентри-Рест, но на самом деле это была просто деревня, а Сикамор-стрит заканчивалась у реки Литтл-Рампл. До постройки моста — первого моста — оставалось еще по крайней мере пятнадцать лет. Район, в котором ты вырос, появился только после Второй мировой войны, когда солдаты вернулись домой.

Я шел по лесу, где сейчас находится мой задний двор, продирался сквозь заросли кустарника и искал грунтовую дорогу, которая должна была быть где-то впереди, не думая ни о чем, кроме как о том, где в этой глуши молодой человек может выпить. Только что я гулял под солнцем, а в следующее мгновение оказался в колодце миров.

Если ты посветил фонариком между досками, то знаешь, как мне повезло, что я не разбился. Там нет перил, а ступени вьются вокруг крутого обрыва — его высота около ста семидесяти пяти футов. Стены там выложены камнем, если ты заметил. Колодец очень старый. Одному Богу известно, сколько ему лет. Некоторые камни выпали и свалились на дно, там их целая куча. Падая в сторону обрыва, я выбросил вперед руку и попал как раз в то место, откуда выпал камень. Оно было не шире трех дюймов, но этого было достаточно, чтобы ухватиться. Я прижался спиной к изгибу стены, глядя на дневной свет и ярко-голубое небо, мое сердце билось, казалось, со скоростью двести ударов в минуту, пока я гадал, во что, черт возьми, вляпался. Конечно, это был не обычный колодец — в обычном не бывает ступенек, ведущих вниз, и каменных блоков по стенам.

Когда я смог отдышаться — трудно дышать нормально, когда ты только что чудом не разбился насмерть в какой-то черной дыре, — так вот, когда я отдышался, я снял с пояса электрический фонарик и посветил вниз. Я ни черта не видел, но слышал шорохи, значит, там было что-то живое. Я не волновался, в те дни я всегда носил на поясе пистолет в кобуре, потому что в лесу было небезопасно. Беспокоиться приходилось не столько о животных — хотя тогда здесь были медведи, и немало, — сколько о людях, особенно пьяных, но я не думал, что в той дыре был самогон. Я не знал, что это может быть, но отличался любознательностью и был полон решимости посмотреть.

Я поправил свой рюкзак, который съехал со спины, когда я упал на ступеньки, и начал спускаться вниз. Вниз и вниз, круг за кругом. Колодец миров имеет глубину сто семьдесят пять футов и сто восемьдесят пять каменных ступеней разной высоты. В конце его находится туннель с каменными стенами — или, может быть, лучше назвать его коридором. Он достаточно высокий, чтобы ты, Чарли, мог пройти по нему, не пригибаясь.

У подножия лестницы было грязно, но когда я прошел немного дальше — теперь я знаю, что длина этого туннеля составляет чуть больше четверти мили, — пол стал каменным. Шелестящий звук становился все громче, как шум бумаг или листьев, разносимых ветерком. Вскоре этот звук был уже у меня над головой. Я посветил фонариком и увидел, что потолок покрыт самыми большими летучими мышами, которые мне когда-либо встречались. Размах крыльев у них, как у грифа-индейки[130]. От света они зашуршали еще сильнее, и я быстро опустил фонарик, не желая, чтобы они летали вокруг меня. Мысль о том, что они задушат меня своими крыльями, вызвала у меня то, что моя мать называла фантодами[131]. Змеи и большинство насекомых меня нисколько не пугали, но я всегда испытывал страх перед летучими мышами. У каждого есть свои фобии, правда?

Я шел все дальше и дальше, по крайней мере, милю, и мой фонарик начал гаснуть — ведь в те времена не было батареек «Дураселл». Иногда над головой висели гроздья летучих мышей, а иногда нет. Я решил вернуться, пока не остался в темноте, и как раз в этот момент мне показалось, что я вижу впереди отблеск дневного света. Выключив фонарик, я действительно разглядел свет.

Я направился к нему, думая, где могу оказаться. Мне представлялось, что это был северный берег Литтл-Рампл, потому что я вроде бы шел на юг, хоть и не был в этом уверен. Я шел к этому свету, и в тот момент, когда я был уже близок к нему, со мной что-то случилось. Я не могу описать это как следует, но должен попытаться на случай, если ты решишь пойти, так сказать, по моим стопам. Это напоминало головокружение, но было чем-то большим. Казалось, Чарли, что я превратился в призрака, мог смотреть на свое тело сверху и видеть его насквозь. Я как будто стал бестелесным и, помню, подумал тогда, что на самом деле все мы на этой земле просто призраки, пытающиеся поверить, что у нас есть вес и место в мире.

Это продолжалось, может быть, секунд пять. Я продолжал идти, хотя на самом деле, казалось, меня там не было. Потом это чувство прошло, я дошел до отверстия в конце туннеля, но вышел через него не на берег Литтл-Рампл, а на склон холма. Подо мной расстилалось поле великолепных красных цветов. Маки, как я подумал, но с запахом корицы. Я подумал: «Кто-то расстелил для меня красную ковровую дорожку!» Тропинка вела через них к дороге, где я мог видеть маленький дом вроде коттеджа с дымом, идущим из трубы. Далеко у горизонта, куда уходила дорога, виднелись шпили большого города.

Тропинка была едва заметна, как будто по ней очень давно никто не ходил. Когда я начал спускаться, ее перепрыгнул кролик, который был вдвое больше земного. И тут же скрылся в траве и цветах.

Наступила пауза, но я слышал дыхание мистера Боудича. Дышал он очень тяжело, а потом продолжил:

Это девяностоминутная кассета, Чарли. Я нашел целую коробку их среди хлама на третьем этаже, лежащего там с тех времен, когда кассеты еще не стали такими же устаревшими, как трехцентовые марки. Я мог бы заполнить четыре из них, или пять — может, даже всю коробку. У меня было много приключений в том, другом мире, и я бы рассказал о них, если бы у меня было время. Но я не думаю, что оно есть. С тех пор, как я немного потренировался в стрельбе по мишеням в сарае, я неважно себя чувствую. У меня болит левая часть груди и левая рука до локтя. Иногда это проходит, но тяжесть в груди остается. Я знаю, что означают такие симптомы. Внутри меня назревает буря, и думаю, что она скоро разразится. Мне очень жаль. Однажды я говорил тебе, что храбрый человек помогает, а трус лишь приносит подарки. Помнишь это? Я приносил подарки потому что знал, что у меня не хватит смелости помочь, когда придут ужасные перемены. Я сказал себе, что слишком стар, поэтому взял золото и сбежал. Как Джек, спешащий вниз по бобовому стеблю. Только он был всего лишь мальчишкой, а я должен был поступить иначе.

Если ты отправишься в тот другой мир, где ночью в небе восходят две луны и нет ни одного созвездия, которое когда-либо видели наши астрономы, тебе нужно знать некоторые вещи, так что слушай меня внимательно. Воздух нашего мира смертелен для созданий того мира, за исключением, я думаю, летучих мышей. Однажды я принес сюда в качестве эксперимента кролика, и он очень скоро умер. Но их воздух не смертелен для нас, и это радует.

Когда-то тот город был величественным местом, но теперь он опасен, особенно ночью. Если ты доберешься до него, иди только днем и веди себя очень тихо, как только пройдешь через ворота. Он может показаться заброшенным, но это не так. То, что там правит, губительно и ужасно, а то, что скрыто под ним, еще ужаснее. Я пометил путь к площади за дворцом так же, как раньше помечал деревья в лесу — своими инициалами AБ. Если ты будешь следовать им — и сохранишь спокойствие, — с тобой все будет в порядке. Если ты этого не сделаешь, то останешься бродить в этом страшном городе до самой смерти. Я говорю как человек, знающий это точно. Без моих меток я бы так и остался там — мертвый или безумный. То, что когда-то было великим и прекрасным, теперь сделалось серым, проклятым и больным.

Последовала еще одна пауза. Хриплое дыхание стало громче, а когда он заговорил снова, его голос был резким, совсем не похожим на обычный. У меня возникла мысль — почти уверенность, — что в то время, когда он говорил эти слова, я был в школе, либо направляясь на урок химии, либо уже сидя там и определяя температуру кипения ацетона.

Радар была там со мной, еще маленькой, едва ли больше щенка. Она без малейшего страха спустилась по ступенькам колодца. Ты знаешь, что она ложится, когда ей командуют «лежать», и она знает, что нужно вести себя тихо, когда дается эта команда. В тот день я дал ее, и мы прошли под гроздьями летучих мышей, не потревожив их. Она перешла то, что я привык называть границей, без заметных последствий. Пришла в восторг от поля красных цветов, прыгая и катаясь среди них. И полюбила старушку, которая живет в коттедже. Большинство людей нашего мира с отвращением отвернулись бы от той, какая она сейчас, но я верю, что собаки чувствуют внутреннюю природу, игнорируя внешность. Не слишком ли это романтично? Возможно, но, похоже, есть способ…

Стоп. Нельзя болтать без умолку. Нет времени.

Ты можешь взять Радар с собой, возможно, после того, как сделаешь шуфти сам — но, может быть, и сразу. Потому что времени у нее остается все меньше. С новым лекарством она, возможно, сможет снова пройти этот путь. Если сможет, то я уверен, что воздух этого места оживит ее. По крайней мере, насколько это возможно.

Когда-то в городе проходили игры, и тысячи людей, пришедших их посмотреть, собирались на площади, о которой я говорил, ожидая входа на стадион, который является частью дворца… или приставкой к нему, как ты бы, наверное, сказал. Рядом с этой площадью находятся огромные солнечные часы, достигающие, должно быть, ста футов в диаметре. Они вращаются, как карусель в романе Брэдбери[132]. Думаю, что они… Неважно, лучше подумай вот о чем: солнечные часы — это секрет моего долголетия, и я заплатил за него определенную цену. Ты ни за что не должен вставать на них сам, но если ты прокатишь на них Радар…

О Боже. Думаю, это начинается. Боже мой!

Я сидел, сжав руки перед собой на кухонном столе, и наблюдал за вращающимися барабанами кассеты. Через окошко магнитофона я мог видеть, что пленка приближается к той точке, с которой я его перемотал.

Чарли, мне неприятно думать о том, чтобы отправить тебя к источнику стольких земных ужасов, и я не могу тебе приказывать, но солнечные часы там, и золото тоже там. Огни приведут тебя к нему. АБ — запомни это.

Я завещаю тебе этот дом и землю, но это не подарок. Это тяжкое бремя. С каждым годом оно стоит все больше, и каждый год налоги растут. Но есть вещи хуже налоговых инспекторов, гораздо хуже… Я живу в страхе перед тем юридическим кошмаром, который известен как выдающееся владение[133], и я… ты… мы…

Теперь он задыхался и сглатывал через каждое слово, эти мучительные глотки бесстрастно фиксировались на пленке. Я чувствовал, как мои ногти впиваются в ладони. Когда он снова заговорил, в его голосе чувствовалось страшное усилие:

Послушай, Чарли! Можешь ли ты себе представить, что произойдет, если люди узнают, что в пределах досягаемости есть другой мир? Мир, куда можно попасть, просто спустившись по ста восьмидесяти пяти каменным ступеням и пройдя по коридору длиной не более мили? Если правительство осознает, что они нашли новый мир для эксплуатации теперь, когда ресурсы этого почти исчерпаны? Испугаются ли они Губителя Летучих или пробудят ужасного бога этого места от его долгого сна? Могли ли они понять все последствия… но ты … если у тебя будут средства… ты смо…

Послышались скрежет и звяканье. Когда он заговорил снова, его голос был все еще слышен, но гораздо слабее. Он явно отодвинулся от магнитофона с его маленьким встроенным микрофоном.

У меня сердечный приступ, Чарли… ты уже знаешь, я звонил тебе… Тебе нужен адвокат Леон Брэддок, в Элджине. И бумажник. Под кроватью. Все остальное, что тебе нужно, тоже под кро…

Раздался последний щелчок, за которым наступила тишина. Он либо выключил запись нарочно, либо задел маленькую кнопку СТОП, слепо шаря вокруг рукой. Я был рад этому. Мне не хотелось слушать, как он мучается в свой последний час.

Закрыв глаза, я просидел так некоторое время. Не знаю, как долго — может быть, минуту, может, три. Помню, как один раз протянул в темноте руку, думая, что прикоснусь к Радар и найду то утешение, которое всегда испытывал, гладя ее. Но Радар здесь не было. Она находилась ниже по склону в нормальном доме с нормальным задним двором без дырки в земле и безумного колодца миров.

Что же мне было делать? Что, во имя всего Святого?

Для начала я вынул кассету из аппарата и положил в карман. Это была опасная вещь, может быть, самая опасная на земле… но только в том случае, если люди поверят, что это не просто бред старика, перенесшего сердечный приступ. А они, конечно, не поверят. Если только…

Поднявшись на ноги, которые казались ватными, я пошел к задней двери. Взглянул на сарай, который мистер Боудич — гораздо более молодой мистер Боудич — построил над колодцем миров. Я смотрел на него довольно долго. Если бы кто-то вошел туда…

Боже милостивый!

Я пошел домой.