Сказка

Глава третья Визит в больницу. Тот, кто сдается, не ныигрывает. Сарай

В первых лучах рассвета Психо-дом выглядел не таким уж психо, хотя туман, поднимающийся от высокой травы, придавал ему таинственный вид. Радар, должно быть, уже ждала меня, потому что начала скрести запертую собачью дверцу, едва услышав мои шаги на крыльце. Я увидел, что ступеньки покосились и разбухли от влаги — еще одна опасность для хозяина дома и еще одна работа, ждущая, чтобы кто-то ее сделал.

— Полегче, девочка, — сказал я, вставляя ключ в замок. — А то что-нибудь себе свернешь.

Она набросилась на меня, как только открылась дверь, подпрыгнула и обхватила передними лапами мою ногу, несмотря на артрит. Потом пошла за мной на кухню и, виляя хвостом, наблюдала, как я наскребаю последнюю полную миску из ее уменьшающегося запаса еды. Пока она ела, я написал папе сообщение с вопросом, не заедет ли он в обеденный перерыв или после работы в заведение под названием «Кладовая для домашних животных» и не купит ли пакет собачьего корма: «Ориджен реджионал ред». Потом я отправил еще одно сообщение, обещая, что верну ему деньги, когда мистер Боудич мне заплатит. Подумав, послал третье: «Лучше возьми большую упаковку».

Это не заняло у меня много времени, но Радар уже справилась с едой. Она принесла мне обезьянку, бросила ее рядом со стулом и сыто рыгнула.

— Ладно, прощаю, — сказал я и бросил обезьянку в дальний угол. Она тут же принесла ее обратно. Я бросил еще раз, и пока она хромала следом, мне пришло сообщение от папы. «Без проблем», — написал он. Я снова бросил обезьяну, но вместо того, чтобы последовать за ней, Радар не без труда проковыляла по Коридору Старого Чтива и вышла на улицу. Не зная, есть ли у нее поводок, я отломил кусочек печенья с пеканом, чтобы при необходимости заставить ее вернуться. Я был почти уверен, что это сработает; Радар была натуральным чау-хаундом[36].

Оказалось, что затаскивать ее назад не нужно. Она присела в одном уголке двора, чтобы сделать дело номер один, и в другом — дело номер два. Потом вернулась к крыльцу, посмотрела на ступеньки, как альпинист на трудный подъем, добрела до середины, немного передохнула и одолела остаток пути. Я подумал о том, как долго она сможет делать это без посторонней помощи.

— Ну, мне пора, — сказал я. — До свиданья, аллигатор[37].

У нас никогда не было собаки, поэтому я не знал, насколько выразительные у них глаза, особенно вблизи. Ее взгляд просто умолял меня не уходить. Я был бы счастлив остаться, но, как говорится в том стихотворении, мне нужно было сдержать обещание[38]. Я погладил ее несколько раз и сказал, чтобы она вела себя хорошо. Мне вспомнилось прочитанное где-то — за каждый наш год собака стареет на семь лет. Конечно, это довольно относительно, но помогает представить, что для собаки значит время. Если я вернусь в шесть, чтобы покормить ее, то пройдет около двенадцати часов моего времени. Выходит, для нее это будет восемьдесят четыре часа — три с половиной дня? Если так, то неудивительно, что она так рада меня видеть. К тому же она, должно быть, очень скучала по мистеру Боудичу.

Я запер дверь, спустился по ступенькам и посмотрел туда, где она сделала свои дела. За высокой травой ничего не было видно. Наведение порядка на заднем дворе было еще одним делом, которое кому-то придется делать, раз уж мистер Боудич не справляется с этим сам. «Ты и есть этот кто-то», — подумал я, возвращаясь к велосипеду. Так и было, но дело в том, что я тогда был очень занят. В дополнение к бейсболу я собирался попробовать себя в спектакле «Конец года: мюзикл для старшеклассников». Я уже представлял, как буду петь «Вырваться на свободу»[39] с Джиной Паскарелли, которая училась в старшем классе и была просто роскошной.

Рядом с моим велосипедом стояла женщина, закутанная в клетчатое пальто. Вроде бы ее звали миссис Рэгленд или, может быть, Рейган.

— Это ты вызвал «скорую»? — спросила она.

— Да, мэм, — сказал я.

— Насколько он плох? Боудич?

— Пока не знаю. Ногу он точно сломал.

— Что ж, ты сделал доброе дело на этот день[40]. А может, и на весь год. Он не очень хороший сосед, держится особняком, но я ничего против него не имею. Кроме разве что его дома, который торчит тут, как бельмо на глазу. Ты ведь сын Джорджа Рида, не так ли?

— Да, верно.

Она протянула руку:

— Алтея Ричленд.

— Рад познакомиться.

— А что насчет псины? Это жуткая собака, немецкая овчарка. Он обычно выгуливал ее рано утром или после наступления темноты. Если рядом будут дети, это вряд ли удержит ее, — она показала на покосившийся штакетник.

— Я позабочусь о ней.

— Это очень любезно с твоей стороны. Надеюсь, она тебя не укусит.

— Она уже довольно старая и совсем не злая.

— Ну, как знаешь, — сказала миссис Ричленд. — Но мой отец говорил: «Старая собака кусает вдвое сильнее». Репортер из местного еженедельника уже заходил ко мне и спрашивал, что случилось. Я думаю, они отслеживают звонки: полиция, пожарные, «скорая помощь» и все такое, — Она шмыгнула носом. — Он был примерно того же возраста, что и ты.

— Я это учту, — сказал я, не зная зачем. — Мне пора идти, миссис Ричленд. Я хочу навестить мистера Боудича перед школой.

Она усмехнулась.

— Если это «Аркадия», то там часы посещения начинаются не раньше девяти. Тебя ни за что не пустят так рано.

Однако меня пустили. То, что мне надо успеть на уроки и бейсбольную тренировку, не вполне убедило даму на стойке регистрации, но когда я сказал, что это я вызвал «скорую», она разрешила мне подняться.

— Палата 322. Лифты справа от вас.

На полпути по коридору третьего этажа медсестра спросила меня, не к Говарду Боудичу ли я иду. Я ответил утвердительно и спросил, как у него дела.

— Ему уже сделали одну операцию, но понадобится еще одна. Потом ему предстоит довольно долгий период восстановления и много физической терапии. Должно быть, это возьмет на себя Мелисса Уилкокс. У него сложный перелом ноги, и бедро тоже серьезно пострадало. Ему понадобится протезирование, иначе он проведет остаток жизни на ходунках или в инвалидном кресле, сколько бы терапии ему не пришлось проходить.

— Господи, — сказал я. — А он это знает?

— Врач, который делал операцию, сказал ему то, что ему нужно знать сейчас. Это ты вызвал «скорую»?»

— Да, мэм.

— Что ж, возможно, ты спас ему жизнь. Учитывая болевой шок и целый вечер на открытом воздухе…, — она покачала головой.

— На самом деле это собака. Я услышал вой его собаки.

— Так это собака звонила в 911?

Я признался, что это был я.

— Если ты хочешь его увидеть, то лучше поторопись. Я только что вколола ему обезболивающее, и он скоро уснет. Не считая сломанной ноги, у него серьезный недостаток веса — легкая добыча для остеопороза[41]. У тебя остается минут пятнадцать, пока он не заснет.

Нога мистера Боудича была поднята вверх и зажата в хитроумном приспособлении, которое выглядело как кадр из комедийного фильма 1930-х годов… только мистер Боудич не смеялся, и я тоже. Морщины на его лице казались еще глубже, чем прежде, а темные круги под глазами — еще темнее. Его волосы выглядели высохшими и тонкими, редкие рыжие пряди в них словно выцвели. Наверное, у него был сосед, но я никогда его не видел, потому что другая половина палаты 322 была все время задернута зеленой шторой. Увидев меня, мистер Боудич попытался приподняться в постели, что заставило его поморщиться и с легким хрипом выдохнуть.

— Привет. Напомни, как тебя зовут. Если ты мне и говорил, то я не помню. Учитывая обстоятельства, это простительно.

Я тоже не мог вспомнить, сказал ли ему свое имя, поэтому назвал его снова (или в первый раз), а потом спросил, как он себя чувствует.

— Крайне дерьмово. Посмотри на меня, и сам увидишь.

— Мне очень жаль.

— Не так жаль, как мне, — словно опомнившись, он постарался быть вежливым: — Спасибо, юный мистер Рид. Врачи говорят, что ты, возможно, спас мне жизнь. Сейчас кажется, что это не имеет большого значения, но, как якобы сказал Будда: «Все меняется». Иногда к лучшему, хотя, по моему опыту, это случается редко.

Я сказал ему — как и моему отцу, врачам «скорой» и миссис Ричленд, — что на самом деле его спасла собака. Если бы я не услышал ее вой, то просто проехал бы мимо на велосипеде.

— Как она? — спросил я.

— Отлично.

Я присел на стул у его кровати и показал ему фотографии Радар с ее обезьянкой. Он несколько раз переходил от одного фото к другому (мне пришлось показать ему, как это делается) и в это время выглядел не таким несчастным, но все равно больным. «Предстоит долгий период восстановления», — сказала медсестра. Как только он вернул телефон, его улыбка исчезла.

— Мне не сказали, как долго я пробуду в этом чертовом лазарете, но я не так глуп. Я знаю, что это займет немало времени. Думаю, пора подумать о том, чтобы усыпить ее. У нее была хорошая жизнь, но теперь ее лапы…

— Боже, не делайте этого! — сказал я с тревогой. — Я позабочусь о ней. Рад буду сделать это.

Он посмотрел на меня с выражением, которое впервые не было ни сердитым, ни усталым.

— Ты правда готов сделать это? Могу ли я доверить ее тебе?

— Да. У нее почти закончилась еда, но мой папа сегодня купит пакет с этим кормом «Ориджен». Я буду кормить ее в шесть утра и шесть вечера. Можете на меня рассчитывать.

Он потянулся ко мне, возможно, собираясь взять меня за руку или просто похлопать по ней. Я бы позволил это, но он быстро убрал руку.

— Это… очень мило с твоей стороны.

— Она мне нравится. И я ей тоже.

— Правда? Это хорошо. Она добрый старый друг, — его глаза заволокла пелена, голос стал хриплым. Что бы ни дала ему медсестра, это начинало действовать. — Она совсем не злая, но соседские дети до смерти ее пугались. Это мне тоже нравилось: большей частью это любопытные мелкие засранцы. Любопытные и шумные. И про грабителей можно было не думать — едва услышав Радар, они сбежали бы, роняя тапки. Но теперь она уже старая, — он вздохнул, потом закашлялся, что заставило его снова поморщиться. — И не только она.

— Я хорошо о ней позабочусь. Может, лучше забрать ее ко мне домой?

Его глаза немного прояснились, когда он обдумывал эту возможность.

— Она никогда не была в другом месте с тех пор, как я взял ее щенком. Только у меня дома… И во дворе…

— Миссис Ричленд сказала, что вы водили ее гулять.

— Та любопытная Варвара[42] через дорогу? Что ж, она права. Мы действительно ходили на прогулки — пока Радар могла гулять, не уставая. Теперь я бы побоялся уходить с ней на большое расстояние. Что, если я дойду с ней до Пайн-стрит, а она не сможет вернуться?

Он оглядел себя сверху вниз.

— Теперь я тоже не смогу вернуться. И дойти никуда не смогу.

— Я не буду давить на нее. В смысле, перетруждать.

Он как будто успокоился.

— Я заплачу тебе… за то, что она съест. И за потраченное время тоже.

— Не беспокойтесь об этом.

— Возможно, она еще какое-то время будет в порядке, когда я вернусь домой. Если я вернусь.

— Так и будет, мистер Боудич.

— Раз уж ты собираешься… кормить ее… то зови меня Говардом.

Я не знал, смогу ли я это делать, но не стал спорить.

— Сможешь принести мне еще фотографии?

— Конечно. Я пойду, мистер… Говард. Вам нужно отдохнуть.

— Выбора все равно нет, — его глаза закрылись, потом медленно открылись снова. — Что бы она мне ни дала… ух! Эффект что надо.

Он снова закрыл глаза. Я встал и направился к двери.

— Мальчик… Напомни, как тебя зовут?

— Чарли.

— Спасибо тебе, Чарли. Я думаю, можно… дать ей еще один шанс. Не для меня… Одного раза мне достаточно… С годами жизнь становится бременем… Если ты проживешь достаточно долго, то поймешь это сам. Но ей… Радар… А потом я состарился и упал с гребаной лестницы…

— Я принесу вам еще фотографии.

— Отлично.

Я повернулся, чтобы уйти, и тут он сказал еще кое-что, но не думаю, что это было сказано мне.

— Храбрец помогает, а трус только приносит подарки, — тут он окончательно замолчал и захрапел.

На полпути к выходу я увидел медсестру, с которой уже разговаривал; она выходила из палаты с чем-то похожим на пакет с мутной мочой. Увидев меня, она прикрыла свою ношу полотенцем и спросила, хорошо ли я провел время в гостях.

— Да, хотя к концу он стал говорить довольно бессвязно.

Она улыбнулась:

— Это действует демерол. Приходи еще, а теперь тебе пора в школу.

К тому времени, как я добрался до Хиллвью, второй урок продолжался уже десять минут, и школьные коридоры были пусты. Я зашел в учительскую, чтобы получить справку об опоздании у миссис Сильвиус, милой пожилой дамы с пугающе-синими волосами. Ей было по меньшей мере семьдесят пять, она давно перешагнула пенсионный возраст, но все еще неплохо соображала и имела хорошее чувство юмора. Думаю, юмор просто необходим при общении с подростками.

— Слышала, ты вчера спас жизнь человеку, — сказала она, подписывая справку.

— Кто вам это сказал?

— Птичка принесла на хвосте. Чирик-чирик-чирик. Слухи уже ходят, Чарли.

Я ответил:

— На самом деле это был не я, а собака того человека. Я услышал, как она воет, — Я уже устал рассказывать это, потому что мне никто не верил. И это было странно — я думал, всем нравятся истории о собаках-героях. — Я только позвонил в 911.

— Ну, как скажешь. А теперь беги в класс.

— Могу я сначала вам кое-что показать?

— Только быстро.

Я достал свой телефон и показал ей фотографию телевизора мистера Боудича, которую я снял.

— Это ведь антенна сверху, верно?

— Мы называли такие «кроличьи уши», — сказала миссис Сильвиус. Ее улыбка была очень похожа на ту, что была у мистера Боудича, когда он рассматривал фотографии Радар с ее обезьянкой. — Когда-то мы заматывали их кончики фольгой — считалось, что это улучшает прием сигнала. Но какой телевизор, Чарли! Боже мой! Он что, действительно работает?

— Не знаю. Я его не включал.

— Первый наш телевизор выглядел именно так. Настольная модель «Зенит». Он был такой тяжелый, что отец сорвал спину, поднимая его по ступенькам в квартиру, где мы тогда жили. Мы смотрели его часами. Энни Оукли, Дикий Билл Хикок, Капитан Кенгуру, Кролик-Крестоносец[43]… Боже, смотрели, пока не заболит голова! А однажды он сломался, по экрану бегали бесконечные волны, и тогда отец вызвал мастера по ремонту телевизоров, который приехал с чемоданом, полным трубок.

— Трубок?

— Это вакуумные лампы. Они светились оранжевым, так же как старые лампочки. Он заменил ту, которая испортилась, и телевизор снова заработал нормально.

Она еще раз посмотрела на фотографию в моем телефоне.

— Конечно, трубки у этого давно бы перегорели.

— Мистер Боудич, наверно, купил его на «eBay» или «Craigslist»[44], — сказал я. — В Интернете можно купить все, что угодно. Если, конечно, вы можете себе это позволить.

Только я не думал, что мистер Боудич пользуется Интернетом.

Миссис Сильвиус вернула мне телефон.

— Ступай, Чарли. Тебя ждет физика.

Тренер Харкнесс на тренировке в тот день не отставал от меня, как белизна от риса[45]. Или, точнее, как муха от дерьма — потому что играл я дерьмово. Во время упражнения с тремя конусами я постоянно бежал не туда, а один раз попытался двигаться в обе стороны сразу и шлепнулся на задницу, что вызвало общее веселье. Дабл-плей застал меня врасплох, мяч второго игрока снизу просвистел мимо того места, где я должен был был стоять, и отскочил от стены спортзала. Когда тренер пробил удар в мою сторону, я хорошо видел мяч, но не успел опустить перчатку, и мяч, катясь со скоростью пешехода, пролетел у меня между ног. Но последней каплей для тренера стал бант[46], в котором я отправил мяч прямо к питчеру, вместо того, чтобы удержать на линии третьей базы.

Тренер вскочил со своего шезлонга и прошествовал к площадке, тряся животом, а свисток подпрыгивал между его немаленькими сиськами.

— Господи Иисусе, Рид! Ты ползаешь по полю, как старая леди! Перестань бить по мячу — просто опусти биту и дай мячу столкнуться с ней. Сколько раз я должен это повторять?

Он выхватил из моих рук биту, оттолкнул меня локтем в сторону и поманил к себе Рэнди Моргана, взятого в тот день запасным питчером.

— Давай, брось это как следует!

Рэнди бросил со всей силы, тренер наклонился и продемонстрировал идеальный бант, отправив мяч точно на третью базу. Стив Домбровски попытался поймать его там, но не смог.

Тренер торжествующе повернулся ко мне.

— Вот! Вот как это делается! Не знаю, о чем ты там думаешь, но забудь об этом и соберись!

Я думал о Радар, сидящей в доме мистера Боудича и ждущей моего прихода. Двенадцать часов для меня — это три с половиной дня для нее. Она не знала, почему ее оставили одну, и не могла играть с пищащей обезьянкой, поскольку рядом не было никого, кто мог бы ее бросить. Вытерпит ли она, чтобы не нагадить в доме, или — с запертой собачьей дверцей, — не сможет терпеть так долго? А если так, то поймет ли, что это не ее вина? Еще я думал про заросший газон и покосившийся штакетник.

Тренер Харкнесс вручил мне биту.

— Теперь отбей один раз и сделай это как следует.

Рэнди бросил мяч не слишком сильно — я знал, что он хочет мне помочь. Я точно отправил его в цель, Рэнди даже не пришлось сходить с места, чтобы его поймать.

— Что ж, хорошо, — сказал тренер. — А теперь сделай пять.

Это означало пять кругов по спортзалу.

— Нет.

Вся болтовня в спортзале разом смолкла — как на нашей половине, так и у девчонок, играющих в волейбол. Все смотрели на меня. Рэнди прикрыл рот перчаткой, возможно, скрывая улыбку.

Тренер упер руки в свои мясистые бока:

— Что ты мне сейчас сказал?

Я не бросил биту, потому что не был взбешен. Я просто протянул ее тренеру, и он с удивленным видом взял ее.

— Я сказал «нет». С меня хватит.

Я направился к двери, которая вела к шкафчикам.

— А ну вернись, Рид!

Я даже не покачал головой, продолжая идти.

— Возвращайся сейчас, а не когда остынешь — потому что тогда будет уже поздно!

Но я и был остывшим — остывшим и спокойным. Даже счастливым, как будто увидел, что сложная математическая задача совсем не так сложна, как кажется на первый взгляд.

— Черт возьми, Рид! — в его голосе зазвучала легкая паника. Может быть, потому, что я был его лучшим нападающим, или потому, что этот бунт происходил на глазах у остальной команды. — Вернись! Победители никогда не сдаются, а тот, кто сдается, не выигрывает!

— Тогда зовите меня неудачником, — сказал я.

Я спустился по лестнице в раздевалку и переоделся. Это был конец моей бейсбольной карьеры в средней школе Хиллвью, но жалел ли я об этом? Нисколько. Жалел ли о том, что подвел своих товарищей по команде? Немного, но, как любил повторять тренер, в команде нет «я». Им придется обходиться без меня, а у меня были другие дела, о которых нужно заботиться.

Я выгреб почту из ящика мистера Боудича — ничего личного, обычный мусор, — и вошел через заднюю дверь. Радар не могла запрыгнуть на меня, наверное, у нее был плохой день, поэтому я осторожно взял ее за передние лапы, поднял их и положил себе на талию, чтобы погладить ее по запрокинутой голове и седеющей морде. Она осторожно спустилась с крыльца, сделала свои дела и поднялась обратно, окинув сперва ступеньки оценивающим взглядом. Я сказал ей, что она хорошая девочка и тренер Харкнесс гордился бы ею. Потом несколько раз бросил ей пищащую обезьянку и сделал снимки. В ее корзинке для игрушек нашлись и другие пищалки, но обезьянка явно была ее любимицей.

Она последовала за мной, когда я пошел убирать упавшую лестницу. Я отнес ее к сараю, увидел на двери тяжелый висячий замок и тогда просто поставил ее под карниз. Пока я это делал, Радар вдруг начала рычать. Она сидела на корточках в двадцати футах перед запертой на замок дверью, прижав уши и оскалившись.

— В чем дело, девочка? Если туда забрался скунс или сурок, я ничего не могу с этим поделать…

Тут из-за двери донеслось царапанье, за которым последовал странный чирикающий звук, от которого у меня встали дыбом волосы на затылке. Этот звук не мог издавать никакой зверь, я никогда не слышал ничего подобного. Радар залаяла, потом заскулила и попятилась назад, все еще прижимаясь животом к земле. Мне самому захотелось попятиться, но вместо этого я постучал в дверь тыльной стороной кулака и стал ждать. Никто не ответил. Я мог бы списать эти звуки на мое воображение, если бы не поведение Радар, но в любом случае ничего не мог с этим поделать. Дверь была заперта, а окна в сарае отстутствовали.

Я еще раз стукнул в дверь, надеясь, что странный звук повторится. Этого не произошло, и я пошел обратно к дому. Радар с трудом поднялась на ноги и последовала за мной. Оглянувшись один раз, я увидел, что она тоже смотрит назад.

Некоторое время я играл с Радар в обезьянку. Когда она легла на линолеум и посмотрела на меня взглядом, означающим «хватит», я позвонил отцу и сказал, что бросил бейсбол.

— Я знаю, — сказал он. — Тренер Харкнесс уже звонил мне. Он сказал, что вы слегка поцапались, но он готов вернуть тебя при условии, что ты извинишься сначала перед ним, а потом перед всей командой. Потому что ты их подвел, как он сказал.

Это не только разозлило меня, но и рассмешило.

— Папа, это был не финал штата, а просто тренировка в спортзале. И он вел себя как придурок.

Хотя я привык к этому — мы все привыкли. Фотография тренера Х. могла бы стоять в словаре рядом со словом «говнюк».

— Значит, извинений не будет, я правильно понял?

— Я мог бы извиниться только за то, что отвлекался, потому что это правда. Я думал о мистере Боудиче, и о Радар, и об этом доме. Он еще не развалился, но это вот-вот произойдет. Я могу тут многое сделать, если у меня будет время, и теперь оно у меня есть.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы переварить это, а потом он сказал:

— Я не уверен, что понимаю, зачем тебе это нужно. Забота о собаке, должно быть, это мицва[47], но ты ведь ничего не знаешь про этого Боудича.

Что я должен был ответить? Мог ли я сказать отцу, что заключил сделку с Богом? Даже если бы он не стал смеяться (хотя, вероятно, рассмеялся бы), он сказал бы, что такие мысли лучше оставить детям, евангелистам и зрителям кабельных каналов, которые верят, что какая-то волшебная подушка или диета вылечат их от всех болезней. Что хуже всего, он может подумать, что я пытаюсь поставить себе в заслугу его трезвость, которую он так усердно поддерживал. И еще кое-что: это было мое личное. Мой секрет.

— Чарли? Ты еще там?

— Я тут. Все, что я могу сказать — это то, что я хочу сделать там все, что смогу, пока он снова не встанет на ноги.

Папа вздохнул.

— Он не ребенок, который упал с яблони и сломал руку. Он старик. Он может никогда уже не встать на ноги. Ты думал об этом?

Я не думал и не видел причин начинать.

— Ты же помнишь, что говорится в вашей программе — каждому дню своя забота.

Он усмехнулся:

— Мы еще говорим, что прошлое — это история, а будущее — тайна.

— Хорошая мысль, папа. Значит, с бейсболом мы разобрались?

— Да, но попадание в сборную штата в конце сезона хорошо смотрелось бы в твоей заявке в колледж. Ты ведь знаешь это?

— Да

— А как насчет футбола? От него ты тоже думаешь избавиться?

— Не сейчас, — когда дело доходило до футбола, мне, по крайней мере, не приходилось иметь дело с тренером Харкнессом. — Мистеру Боудичу может стать лучше к началу тренировок в августе.

— Или нет.

— Или нет, — согласился я. — Будущее — тайна.

— Это действительно так. Когда я думаю о том вечере, когда твоя мать решила прогуляться в «Зиппи»…

Он замолчал. Я тоже не мог придумать, что сказать.

— Сделай для меня одну вещь, Чарли. Приходил репортер из «Уикли Сан» и попросил твой телефон. Я не дал его, но записал его номер. Он хочет взять у тебя интервью о спасении Боудича. Это может оказаться полезным для тебя — думаю, тебе надо согласиться.

— На самом деле я не спасал его, это Радар…

— Можешь сказать ему это. Но если у колледжей, в которые ты будешь подавать заявление, возникнет вопрос, почему ты бросил бейсбол, такая статья…

— Я понял. Дай мне его номер.

Он дал, и я занес номер в свои контакты.

— Будешь дома к ужину?

Конечно, как только накормлю Радар.

— Постараюсь.

— Хорошо. Я люблю тебя, Чарли.

Я сказал, что тоже люблю его, и это было правдой. Мой отец — хороший человек. Ему пришлось нелегко, но он справился с этим. Не всем это удается.

Покормив Радар и сказав ей, что вернусь утром, я пошел к сараю. Мне не очень-то этого хотелось — в сгущающейся темноте холодного апрельского вечера в этом маленьком здании без окон было что-то очень неприятное. Я постоял перед запертой на висячий замок дверью, прислушиваясь. Никакого царапанья, никакого странного чириканья, как у каких-то инопланетян в научно-фантастическом фильме. Я не хотел стучать в дверь кулаком, но заставил себя сделать это. Дважды, причем сильно.

Ничто не отозвалось. Это было облегчением.

Я сел на велосипед, съехал вниз по Сикамор-стрит к своему дому, забросил перчатку на верхнюю полку шкафа и некоторое время смотрел на нее, прежде чем закрыть дверь. Бейсбол — хорошая игра. Нет ничего лучше, чем подняться на девятое место и сократить отставание команды на одно очко. И ничего лучше, чем ехать на автобусе с выездной игры после победы, когда все смеются, шумят и хлопают друг друга по спине. Так что да — я немного сожалел, но не слишком сильно. Я думал о том высказывании Будды: все меняется — и решил, что в этих двух коротких словах много правды. Чертовски много.

Я набрал номер репортера. «Уикли Сан» было бесплатным изданием, в котором содержалось несколько местных новостей и спортивных репортажей, похороненных под грудой рекламы. У двери «Зиппи» всегда лежала куча этих газет с надписью «ВОЗЬМИ ОДНУ», к которой какой-то остряк добавил: «ЗАБИРАЙ ХОТЬ ВСЕ». Репортера звали Билл Гарриман. Я ответил на его вопросы, еще раз отдав большую часть заслуг Радар, после чего мистер Гарриман спросил, может ли он сфотографировать нас двоих.

— Ну, не знаю. Мне нужно разрешение мистера Боудича, а он в больнице.

— Спроси его завтра или послезавтра, можешь ли ты это сделать. Мне нужно в ближайшее время написать статью, она должна выйти в номере на следующей неделе.

— Я спрошу, если смогу, но, по-моему, ему назначили еще одну операцию. В больнице меня могут не пустить к нему, а я действительно не могу это сделать без его разрешения, — последним, чего я хотел, это чтобы мистер Боудич разозлился на меня, а он был из тех людей, которые легко выходят из себя. Позже я нашел слово для таких людей — их называют «мизантропами».

— Понял, понял. В любом случае, дай мне знать, как только что-то выяснится. Эй, разве ты не тот парень, который забил победный тачдаун[48] в игре со «Стэнфорд Преп» в Индюшачьем кубке в ноябре прошлого года?

— Это был я, но это не было похоже на игру из десятки лучших в «Спортс Сентер»[49] или что-то вроде этого. Мы были на их двухярдовой линии, и я просто пробил оттуда.

Он рассмеялся.

— Да ты скромник! Мне это нравится. Позвони обязательно, Чарли.

Я сказал, что так и сделаю, повесил трубку и спустился вниз, чтобы посмотреть телевизор с отцом прежде чем сесть за уроки. Было интересно, что делает Радар. Что ж, теперь у меня было новое занятие. Я снова вспомнил про изречение Будды — оно хорошо подходило к этому случаю.