Кэрролл не только не читал никакой критики — он, согласно свидетельствам, отказывался даже обсуждать со взрослыми собеседниками свой роман и выбегал из комнаты всякий раз, как о нём заходила речь.
Соответственно ‘не мочь, не уметь’, ‘[вспомогательный глагол для образования некоторых отрицательных видовременных форм]’, ‘путешественник’; общепринятое написание — can’t, wouldn’t, traveller.
‘Не’.
‘Мочь это [сделать]’.
‘Не делать [чего-л.]’.
‘Делать’.
Соответственно ‘предпочтённый’, ‘предложенный’.
‘Параллель; параллельный; сравнивать, уподоблять’.
Т. е., студентами Кембриджа, от которого городок Или отстоит на двадцать четыре мили севернее по реке Кем.
Переводчик, в свою очередь, может сделать прибавление к этому перечню. В первой главе Второй части, сразу после «Песни Королька» (с. 27—28), в оригинале следует диалог между Сильвией и Бруно, основанный, как это часто случается в романе, на грамматических недоразумениях. По-русски он непередаваем, поэтому переводчик заменил его другим диалогом; при этом реплики, «подаренные» им Бруно, переводчик на самом деле слышал от своего малолетнего сына.
Далее в тексте Предисловия Кэрролл предлагает читателям новое упражнение на смекалку: определить по стихотворению Другого Профессора «Поросячий визг», случайно или намеренно тот или иной из «вступительных куплетов» содержит намёк на определённые события и персонажи романа. Переводчик вынужден был перестроить структуру «Поросячьего визга», отчего задача, к сожалению, отчасти лишилась смысла.
Джон Кибл (1792—1866) — английский проповедник и религиозный поэт; один из отцов Оксфордского движения. В Оксфорде его именем назван колледж, основанный в 1868 г.
Выражение из Библии: Исход, 10:21. «Осязаемая тьма», другое название «тьма египетская», — одна из десяти «казней египетских».
Герой комедии Шекспира «Много шума из ничего» — убеждённый холостяк, под конец всё-таки женившийся.
Кенсингтон-гарденз — лесистый парк в западной части Лондона, примыкающий одной стороной к Гайд-парку, а другой стороной к старому Кенсингтонскому дворцу (в нём родилась королева Виктория). Случается, литературные герои встречают в нём привидений (см., например, рассказ Уилки Коллинза «Прикосновение призрака»).
К твёрдой земле (лат.).
ЗЛО (англ.).
ЖИТЬ (англ.).
смысл существования (фр.)
Евангелие от Луки, гл. 6, ст. 35.
Евангелие от Луки, гл. 17, ст. 10.
Цитата из поэмы Томаса Мура «Рай и Пери», входящей в его большой роман сложной структуры в стихах и прозе «Лалла-Рук».
Подобное отвращение — удел не одного Артура. В те же годы Оскар Уайльд выступал и писал по поводу «так называемой» благотворительности: «Филантропы теряют всякое чувство любви к человеку». Не только в Англии, следует добавить: в 1885 г. в России выходит книга Д. В. Григоровича «Акробаты благотворительности», её название подхватывается публикой и делается крылатым.
Рассказчик цитирует роман Генри Лонгфелло «Гиперион», кн. 3, гл. VI, главный герой которого, в свою очередь, наизусть читает это стихотворение целиком, добавляя, что это перевод стихотворения немецкого поэта Людвига Уланда (1787—1862; по-немецки стихотворение называется «Die Ueberfahrt»). Перевод его на английский принадлежит самому Лонгфелло. Читателям в России Уланд известен по переводам Жуковского.
Выражение из романа Диккенса «Домби и сын», гл. 48, ставшее крылатым.
Вальтер Скотт, из Вступления к поэме «Песнь последнего менестреля». Пер. Вс. Рождественского.
Это цитата из английского перевода «Одиссеи», выполненного Александром Попом (кн. 15, ст. 84 английского текста).
Евангелие от Луки, гл. 2, ст. 10.
Пер. В. Рогова. Заключительные строки «фрагмента» Кольриджа «Кубла Хан, или Видение во сне».
Вопрос рассказчика «Когда (вновь) сойдёмся мы втроём?» по случайности совпадает с самым первым стихом «Макбета» (слова Первой ведьмы). Артур озорно отвечает на него следующим, вторым стихом, который имеет лишь приблизительно такое значение, но абсолютно не поддаётся ни литературному, ни даже дословному переводу.
Леди Мьюриел погружена мыслью в эпизод, описанный в Евангелии от Матфея, гл. 18, ст. 2, гл. 19, ст. 13—15 (а также в аналогичных местах Евангелий от Марка и от Луки).
Это знаменитое рассуждение Майн Герра о движении поездов под действием одной только силы тяжести специально приводит Мартин Гарднер в книге «Аннотированная Алиса». При этом Гарднер замечает: «Любопытно, что поезд пройдёт нужное расстояние (если не принимать во внимание сопротивление воздуха и трение колёс), за время, в точности равное периоду колебания предмета, падающего в туннеле, прорытом по диаметру Земли, а именно: немногим более 42 минут. Это время не зависит от длины туннеля». (См.: Кэрролл Л. Приключения Алисы в Стране Чудес. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. М., «Наука», 1978, примечание d на стр.14. Пер. Н. Демуровой.)
Проделаем опыт на ничтожной личности (лат.). — Таков дословный перевод изречения, бытовавшего в кругу медиков; содержащееся в нём понятие corpus vile ‘ничтожное тело’ (или, чаще, anima vilis ‘низшая душа’) означает «подопытное животное».
Переводчику известно одно письмо, написанное согласно этим «правилам». Написано оно, точно, девицей, но не от чрезмерной робости имеет «советуемую» форму, а от эмоционального смятения. Впрочем, в данном случае советы Артура (Кэрролла) ни при чём — письмо писалось в январе 1837 года и в России. Его автор — Александрина Гончарова, сестра Натальи Николаевны Пушкиной, а эпоха — канун гибели Александра Сергеевича. Отрывок из этого письма приведён в веской книге Руслана Скрынникова «Пушкин. Тайна гибели» (СПб, Издательский дом «Нева», 2005 г., с. 268): «Перейдя с первой странички на четвёртую, она (Александрина Гончарова — А. М.) пометила: „Не читай этих двух страниц, я их нечаянно пропустила, и там, может быть, скрыты тайны, которые должны остаться под белой бумагой… То, что происходит в этом подлом мире, мучает меня и наводит ужасную тоску“».
И ещё один пример подобного письма, на этот раз литературный, но тоже из русской литературы. «И откуда у неё взялась лёгкость, с какою гимназистки не пишут? И почерк такой же, влетающий в душу; что-то слитное между задорным слогом и почерком — летишь, летишь, куда в этот раз? И даже на странице начертание: то между фразами просвет, между абзацами вздох, то вместо равного обруба строчек — лесенка, будто не хватает ей наших тире и многоточий. От настроения — разный рисунок на странице, сразу понятный, едва распечатаешь конверт. Письмо прочесть — как увидеться» (Солженицын А. И. Октябрь Шестнадцатого, гл. 17 (про письмо Зины Алтанской Фёдору Ковынёву). М., «Время», 2007. С. 196.). И не от тех ли причин так писал Маяковский? Совсем не те Кэрроловские догадки воплотила русская жизнь и воскресила русская словесность, чем, например, сверхрафинированная после революции необарокко латиноамериканская литература первой половины прошлого века (см. примечания о Борхесе в Первой части и здесь ниже)!
Не изобрёл ли Кэрролл чего-то подобного сам? Следует поискать в письмах к детям, но в любом случае идея не пропала: в наш век она была возрождена для нужд сетевой переписки и воплотилась в так называемых «смайликах», причём пиктограмма, давшая название этому классу знаков, то есть улыбающаяся рожица, как раз и говорит, в частности, о том, что написанное нельзя принимать всерьёз.
В викторианскую эпоху Восточный Лондон был обиталищем городских низов, в отличие от аристократических западных кварталов.
Леди Мюриел словно шутливо разыгрывает известное место из «Деяний апостолов», глава 22, стих 3, где апостол Павел в таких словах рассказывает о себе иудеям: «Воспитывался... при ногах Гамалиила...»
Перекличка со словами, с одной стороны, фарисея, а с другой стороны мытаря из Иисусовой притчи, изложенной в Евангелии от Луки, гл. 18, ст. 11, 13.
Зд.: вопрос отпадает (лат.).
Артур не один в литературном английском поле воин. С 1875 по 1895 годы выходит серия из семи романов Томаса Гарди (её венчают знаменитые «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» и «Джуд Незаметный»), которые сам автор так и называл обобщённо — «романы характеров и среды». Интересно, что обсуждение социальной и бытовой жизни, которые как никогда обострились в эпоху выхода в свет «Джуда» и второй части «Сильвии и Бруно», сочеталось у литературных героев со страстными поисками красоты в мире; «тоска по красоте невольно пробивается в их романтических фантазиях», — говорит современный историк английской литературы (М. В. Урнов). Вот и Артур, когда ему, по его выражению, всё стало ясно, тут же мысленно перескочил на Теннисона, чуть дальше в его рассказе (там процитирована поэма «Два голоса»; и на сходную тему, хотя в ином ключе, писали Кэрролл же — поэма «Три голоса» — и Роберт Сервис — стихотворение с тем же названием.) Само понятие «среда», равно в английском и в русском языках, являлось новым; укореняться оно начало лишь с конца пятидесятых годов девятнадцатого века.
Из поэмы Теннисона «Мод», ч. 1, гл. 12, строфа 6.
Подлежит обследованию на вменяемость (лат.).
Вновь (см. прим. 3 к главе 21 «Сильвии и Бруно») укажем на литературное воплощение этой идеи в «Хрониках Бустоса Домека» (1966, авторы Хорхе Борхес и Адольфо Биой Касарес). Сесар Паладион, герой новеллы-«рецензии» «Дань почтения Сесару Паладиону», первой из «Хроник», «приступает к задаче, на которую до него никто не отважился: он зондирует глубины своей души и публикует книги, её выражающие» (пер. Е. Лысенко). Сперва идут «Заброшенные парки» Эрреры-и-Рейссига, затем «Эгмонт», «Собака Баскервилей», «Хижина дяди Тома». После всего этого Палладиона начинает привлекать «благородная ясность классического стиля». Не владея мёртвыми языками, Вергилиевы «Георгики» он публикует (как всегда, под собственным именем) в испанском переводе Очоа, но уже через год, «осознав своё духовное величие», отдаёт в печать «О дивинации» Цицерона на латыни. А вот «Евангелие от Луки», знаменовавшее поворот «автора» от язычества к вере, не успело увидеть света в связи с его смертью. Хроникёр дарит нас следующим замечанием, сделанным по поводу самой первой книги Паладиона — «Заброшенных парков» Эрреры: «Разумеется, эта книга была бесконечно далека от одноимённой книги Эрреры, не повторявшей какое-либо предшествующее произведение». Разумеется и то, что книги последующих авторов (кавычки, в духе этой перспективы, можно уже и не ставить), решивших, которую из книг им написать, также нужно будет рассматривать под подобным эстетическим углом, хоть одни и те же книги неизбежно окажутся написанными (не переписанными!) неоднократно.
Впрочем, авторы «Хроник Бустоса Домека» увидели и иную перспективу. Герой новеллы «Этот многогранный Виласеко» сперва опубликовал поэму «Шипы души», спустя восемь лет «Грусть фавна», «такой же длины и такой же метрики, как предыдущее сочинение, однако эта поэма уже отмечена печатью модного модернизма»; ещё через три года появилась третья «личина» нашего автора, результат его увлечения творчеством Эваристо Каррьего, — поэма «Полумаска»; едкая сатира «Змеиные стихи», вышедшая ещё год спустя, прославилась необычной резкостью языка и т. д. Дело, однако, в том, что, помимо названия, у всех этих книг оказался совершенно идентичный текст. Это ещё раз доказывает, завершает свой опус рецензент, «что, несмотря на всякие мелочи, сбивающие с толку пигмея, Искусство едино и уникально».
Заявление строгой пожилой дамы вызвано тем обстоятельством, что суп, первое блюдо на обеде в викторианскую эпоху, подавался вместе с хересом, рюмку-другую которого обычно выпивали во время перемены блюд.
Читатель, которому, несомненно, известна страсть Кэрролла к изобретательству, может теперь убедиться, что Кэрролл изобретал не только игры и головоломки и не только новые способы денежных переводов, писания писем (предыдущая глава) и специального их учёта. Мартин Гарднер в комментарии к X главе «Алисы в Стране чудес» («Морская кадриль») цитирует одно Кэрролловское письмо к девочке (с. 80 академического издания): «Я никогда не танцую, если мне не разрешать следовать своей особой манере. Пытаться описать её бесполезно — это надо видеть собственными глазами. В последний раз я испробовал её в одном доме — так там провалился пол. Конечно, он был жидковат: балки там были всего шесть дюймов толщиной, их и балками-то не назовёшь! Тут нужны бы каменные арки: если уж танцевать, особенно моим специальным способом, меньшим не обойтись». Оказывается, ещё Кэрролл изобрёл медовый месяц «совершенно нового типа», а ещё (дальше в этой главе) предложил полезные усовершенствования для званых обедов.
Таков один из викторианских обычаев: после десерта дамы оставляют мужчин, чтобы не мешать им наслаждаться портвейном и сигарами. Курить в обществе дам вообще строго возбранялось, как и дамам находиться в обществе курящих мужчин; смокинг для того и был выдуман, чтобы пепел легко соскальзывал с его атласных бортов, не напоминая о курении. Характерна сцена из романа Уилки Коллинза «Отель с привидениями» (1879 г.). Один из персонажей, прогуливающийся в одиночестве по площади Св. Марка в Венеции, замечает женщину, одетую в чёрное, которая ловит его взгляд. «„Не ошиблась ли я, вы ведь мистер Френсис Уэствик?“ — спросила она, стоило ему взглянуть на неё. — „Таково, мадам, моё имя. Позвольте спросить, с кем имею честь разговаривать?“ — „Мы встречались только раз, — ответила женщина словно нехотя, — когда ваш покойный брат представлял меня членам своей семьи. Думаю, вы припомните мои большие чёрные глаза и ужасный цвет лица“. — Произнося это, женщина приподняла вуаль и повернулась, подставляя лицо лунному свету. Френсис тотчас узнал ту, к которой испытывал самую глубокую неприязнь — вдову своего умершего брата, прежнего лорда Монтберри. Он нахмурился. Повинуясь театральной привычке, приобретённой им на бесчисленных репетициях с актрисами, жестоко искушавшими его терпение, он грубо произнёс: „Я вас помню. Я думал, вы в Америке!“ Женщина снесла нелюбезность и попыталась остановить собеседника, когда тот приподнял шляпу в знак прощания и повернулся, чтобы уйти. „Позвольте мне немного пройтись с вами, — тихо произнесла она. — Я должна кое-что вам сказать“. Уэствик указал ей на свою сигару. „Я курю, видите?“ — сказал он. „Курите, я потерплю!“ После таких слов делать было нечего (кроме как проявить уж откровенную безжалостность); Уэствик подчинился. „Ну? — начал он, едва ли стараясь соблюдать приличия. — Чего вам от меня нужно?“»
«Буря», акт III, сцена 2, а также «Двенадцатая ночь», акт I, сцена 3.
Читатель, знакомый с викторианской классикой, отлично знает, что первый благодарный тост в компании покинутых дамами мужчин звучит, как правило, в честь них же — только что удалившихся дам. Затем, — «Само собою разумеется, мы говорили о вине. Ведь ни одна компания англичан, собравшихся провести время вместе, не обойдётся без таких разговоров. Каждый уважающий себя англичанин, достаточно богатый для того, чтобы платить подоходный налог, совершил в ту или иную пору своей жизни прямо-таки удивительно удачную покупку партии вина. Или ему подвернулась такая выгодная сделка, какой ему никогда больше не заключить. Или он является единственным человеком в стране, за исключением разве что пэров Англии, у которого есть вино знаменитой редкостной марки, исчезнувшей с лица земли. Или он приобрёл вместе с другом последние несколько дюжин из погреба умершего властителя по такой умопомрачительной цене, что не может её назвать и лишь качает головой… Во всех этих разговорах о вине при великом разнообразии рассказываемых историй каждый очередной рассказчик неизменно придерживается одного из двух главных основополагающих принципов. Либо он знает об этом вине больше, чем кто бы то ни было, либо у него есть в погребке винцо получше того прекрасного вина, которое он пьёт сейчас. Компания мужчин может обойтись без разговора о женщинах, о лошадях, о политике, но, собравшись за совместной трапезой, мужчины не могут не поговорить о вине, причём это единственная тема, на которую каждый рассуждает с видом абсолютной непогрешимости, с каким не позволил бы себе высказываться ни по какому другому вопросу на свете» (Коллинз Уилки. Деньги миледи. М., «Дом», 1995. С. 432—433. Пер. В. Воронина.). Далее в настоящей главе этот английский обычай становится объектом травестии: все гости бросаются в рассуждения «с видом абсолютной непогрешимости», только речь заходит отнюдь не о вине.
контрастам, досл.: светотени (ит.).
Ритуальная для этого случая викторианская фраза.
В своей книге «Признания карикатуриста» первый иллюстратор «Сильвии и Бруно» Гарри Фернисс приводит указания Кэрролла, который в ходе совместной работы над рисунками говорил ему, что представляет Сильвию в белом «облегающем» платье, ибо кринолин, а равно высокие каблуки ему ненавистны.
Не стоит упрекать роман в ослабленном зрительном впечатлении. Некоторые стремились именно так писать тогда. «Война прилагательному» и «смерть зрительному нерву», — таков был и Стивенсонов девиз. «Сколько веков литература успешно обходилась без него!» Разумеется, это не просто призывы, а аванпост продуманной эстетической позиции. (На примере Стивенсона она рассмотрена в книге: Урнов М. В. На рубеже столетий. Очерки английской литературы (конец XIX — начало XX вв.), М., 1970. С. 282—284. «Остров сокровищ» появился за семь лет до «Сильвии и Бруно».)
Пер. В. С. Давиденковой-Голубевой. Прибывший издалека в эту чужую для него страну, Майн Герр, как ни странно, уже цитирует Шекспира (поэма «Страстный пилигрим», XII).
Противопожарная система подобного типа известна в подлинной истории английского театра. Её изобретателем является Шеридан. Вот как описывает современный биограф знаменитого драматурга первую (и последнюю?) демонстрацию этой противопожарной системы. «21 апреля 1794 года состоялось открытие нового Друри-Лейнского театра. Давали „Макбета“ (с Кемблом и миссис Сиддонс в главных ролях) и „Разоблачённую девственницу“. Но ни игра Кембла, ни исполнение миссис Сиддонс не произвели на публику такого сильного впечатления, как эпилог, прочитанный миссис Поп и содержащий следующие строки:
„Сейчас, друзья, вы убедитесь сами,
Что нам не страшно никакое пламя.
Запас воды – надёжная защита.
Забьёт струя – и пламя вмиг залито!
Страшитесь паники, столпотворенья, смуты.
С огнём мы справимся, тут наши меры круты:
Мы всех затопим вас за полминуты!
Как только наш суфлёр подаст сигнал,
Клокочущий и пенный хлынет вал.
Не нужно нам ни рек из гнутого картона,
Ни жестяных ручьёв бряцающего звона,
Ни колыхания матерчатых каскадов,
Ни деревянных волн, ни ложных водопадов.
Не бутафорская – реальная водица
На сцену с шумным плеском будет литься“.
(Занавес поднимается, и перед изумлённой публикой открывается картина водопада: прыгая через искусственные скалы, разлетаясь брызгами, плещась и играя, низвергаются на сцену бурные потоки. Зрелище этого моря воды, падающей из резервуаров на крыше в огромный бассейн на сцене, призвано наглядно убедить всех присутствующих в том, что, случись такое несчастье, как пожар, администрация сможет не только в один миг потушить огонь, но и устроить в театре настоящее наводнение. Аплодисменты.)» (Шервин Оскар. Шеридан. М., «Искусство». С. 230. Пер. В Воронина.)
Изобретение пейнтбола.
Вновь начало песенки из корпуса «Рифмы Матушки Гусыни».
Проблема нравственности — сквозная в обеих частях настоящего романа, тем более что у такого настойчивого обращения к вопросу «Знает ли кто-нибудь хоть что-нибудь об Этике?» имеется своя подоплёка. Обратимся опять к примеру величайших из великих современников Кэрролла. В год выхода «Окончания истории» (1893) престарелый Гексли разражается лекцией «Эволюция и этика» на Вторых Оксфордских ежегодных чтениях, устроенных Дж. Дж. Роменсом с целью подвинуть людей на размышления «обо всём на свете, исключая политику». На страницах уже цитированной нами книги «Обезьяны, ангелы и викторианцы» Уильям Ирвин характеризует эту лекцию в таких словах: «Это и вправду было не только крайне искусное, но и вызывающее известное недоумение лавирование между скользкими местами и умолчаниями. В ней было много рассуждений об индийском мистицизме и много горечи по поводу жестокости эволюции. В ней проводилось резкое противопоставление этического процесса процессу развития вселенной и в то же время не было достаточно чёткого определения, в чём, собственно, состоит этический процесс. Неудивительно, что она подверглась самым неверным истолкованиям». В бой ринулся Герберт Спенсер и не он один. Предавая лекцию печати, Гексли написал к ней «Пролегомены», которые получились длиннее самой лекции. «Очевидно, что „Пролегомены“, — пишет Уильям Ирвин, — не дают сколько-нибудь чёткого и основательного разбора социальной эволюции. Цивилизованный человек, по словам Гексли, и охвачен и не охвачен борьбою за существование. Разумеется, как-то он должен быть ею охвачен, поскольку численность его растёт быстрее, чем запасы пищи. Но как именно? В последние годы своей жизни Гексли, по-видимому, немало думал об этой проблеме. После смерти в его бумагах нашли две подборки замечаний по „Эволюции и этике“».
Сам же Гексли написал через год, в 1894 году, в одном частном письме: «Крайне необходимо, чтобы кто-нибудь совершил в области, расплывчато именуемой „этика“ то самое, что сделано в политической экономии: решил бы вопрос, что произойдёт, если в случае тех или иных побуждений будет отсутствовать сдерживающее начало, — и представил бы для последующего рассмотрения проблему „чему надлежит произойти“» (цитата по книге Уильяма Ирвина). Кэрролл устами Артура пытается высказаться по этой и другим проблемам, см., например, пассаж о сумасшедших вне приюта.
Ср. со схожим по духу пассажем из комического романа Томаса Лав Пикока «Аббатство Кошмаров»: «Когда Скютроп подрос, его, как водится, послали в школу, где в него вбивали кое-какие познанья, потом отправили в университет, где его заботливо от них освобождали; и оттуда он был выпущен, как хорошо обмолоченный колос, — с полной пустотой в голове и к великому удовлетворению ректора и его учёных собратий, которые на радостях одарили его серебряной лопаткой для рыбы с лестной надписью на некоем полудиком диалекте англосаксонской латыни» (Пикок Т. Л. Аббатство Кошмаров. Усадьба Грилла. М., 1988. Пер. Е. Суриц. С. 7.). Роман Пикока вышел в свет в 1818 году.
Ср. с ироничным замечанием «о способе выбрать самого неподходящего человека с помощью конкурсных испытаний» на с. 67 вышеуказанного издания Пикока; и на с. 144: «Вопросы, на которые ответить можно лишь усилием памяти, до тошноты и несварения напичканной самой разнообразной снедью, не могут быть поверкой таланта, вкуса, здравого смысла, ни сметливости ума». (Роман «Усадьба Грилла», в котором содержатся данные пассажи, вышел в свет в 1860 году.)
Говоря о «своём ученике», Майн Герр подразумевает, что сам он состоял в должности тьютора, то есть репетитора при учебном заведении. В этой главе Кэрролл критикует систему высшего образования в английских университетах, рисуя её крайние проявления на родной планете Майн Герра. В Англии институт тьюторства существовал до реформы 1910 года, когда был почти полностью упразднён. Сам же Майн Герр, следуя сознательному выбору, превратился в тип преподавателя, о котором можно прочесть в книжке Дж. Литлвуда «Математическая смесь» (М., «Наука», 1990. Пер. В. И. Левина. С. 27.): «Я унаследовал старые „Экзаменационные книги“ Роуза Болла, относящиеся к началу 80-х годов прошлого столетия. Кое-что в них может представить интерес. В январе на 4 курсах проводился экзамен, состоявший из 18 трёхчасовых работ... Будучи упорным противником старой экзаменационной системы, я был несколько раздосадован, когда обнаружил, что в ней есть много разумного. Для меня было неожиданностью, что студент, занимавшийся только „зубрёжкой“ (в почти современном объёме), не мог подняться выше 23 места, хотя экзаменаторы 80-х гг. и поддавались соблазну ставить вопросы, требовавшие лишь непосредственного приложения книжных знаний. Две работы по решению задач, за выполнение которых можно было получить большое число очков, были для такого студента очень серьёзным препятствием; если ему удавалось получить по ним, скажем, четверть того числа очков, которое присуждалось за их лучшее решение, то он уже продвигался примерно до 20-го места. (Около 1905 г. соответствующие цифры были таковыми: 14 призовое место из 26 за чисто книжные знания, причём в случае получения 7% очков за работы по решению задач студент продвигался до 11-го места, опережая при этом мистера Д. М. Кейнса [знаменитый английский экономист — А. М.].)» Литлвуд, таким образом, указывает на реальное существование тенденции, против которой предостерегает своего слушателя Майн Герр.
Кэрролл приводит настоящие английские охотничьи кличи.
Совершенно невозможное для перевода место. «To keep the birthday» означает по-английски ‘отмечать день рожденья’, тогда как сам по себе глагол «to keep» имеет основное значение ‘хранить, держать где-л.’.
Название и рефрен баллады Томаса Гуда (1799—1845).
«Ликид» (иначе, «Люсидас»), ст. 83—84. Пер. Ю. Корнеева.
Из стихотворения Теннисона «На смерть герцога Веллингтона» (IX главка).
Подобная проблема актуальна и сегодня, после ещё нескольких научно-технических революций. Джон Хорган, учёный и публицист, отмечает в своей книге «Конец науки»: «Огромное большинство людей, не только непросвещённые массы, но также и те, кто претендует на интеллектуальность... находят научные знания в лучшем случае малоинтересными и определённо не стоящими того, чтобы служить целью всего человечества. Какой бы не оказалась дальнейшая судьба Homo sapiens... научные знания, вероятно, не будут её целью». (Цит. по изданию: СПб, «Амфора/Эврика», 2001г., стр. 394; перевод М. Жукова.)
«Жаворонок» Шелли.
А. Я. Ливергант, составивший книжку «Thе Way It Was No. English and American Writers in Parody» (издательство «Радуга», 1983 г.), так комментирует это стихотворение: «Поэтический нонсенс Л. Кэрролла является пародийно-комическим использованием поэтической системы Суинберна... Кэрролл виртуозно воспроизводит характерные для Суинберна аллитерации, ассонансы и пр.; аллегорические образы поэта, помещённые в конкретно-бытовую обстановку, пародийно снижаются и шаржируются. Уменьшительные суффиксы... очевидно, содержат намёк на внешность Суинберна (“Росточком был мал старичонка...”).» (Стр. 325.)
Третья «корролевская идиллия» Теннисона, «Женитьба Герейнта». Перевод Виктора Лунина (Кэрролл цитирует с незначительным разночтением, но и перевод Лунина несколько волен.)
Согласно английскому закону, венчание брачующейся пары могло быть произведено только после тройного (иногда двойного) церковного оглашения имён будущих супругов. В противном случае требовалось специальное разрешение (лицензия на вступление в брак).
Эти строки — из огромной поэмы Теннисона «In Memoriam. Памяти Артура Генри Халлама» (гл. XIV), посвящённой ближайшему другу юности поэта, умершему молодым. (См. также «Дополнение от переводчика» к поэме «Три голоса».)
Выражение восходит к Петронию (42 главка «Сатирикона»; в русском переводе здесь стоит «отправился к праотцам») и встречается у английских поэтов (например, у Эдмунда Юнга).
Евангелие от Иоанна, гл. 15, ст. 13. Последняя проповедь Иисуса; отрывок из этого поучения в славянизированной форме сроднился с русским языковым сознанием: «За други своя».
Само латинское выражение переводится ‘на потребу публике’. Здесь, однако, игра слов: bono созвучно английскому bone ‘кость’.
Вновь цитата из «In Memoriam» Теннисона (гл. LIV).
Миф о девочке-(девушке)-ангеле, как и миф о девочке-(девушке)-фее, красной нитью проходят сквозь всю викторианскую литературу, являясь отражением расхожих, но искренних представлений викторианцев об изначальной чистоте (первородном Благе, если вспомнить Артурово выражение) детства. Насколько сильны были такие представления, иногда делающиеся навязчивыми и даже вызывающие психоз, свидетельствуют многие страницы викторианских романов. Роман Уилки Коллинза «Отель с привидениями» начинается со сцены, в которой героиня накануне своей свадьбы, вызвавшей всеобщее осуждение и на самом деле предшествующей преступлению, обращается к модному лондонскому психиатру доктору Уилброу с просьбой немедленно обследовать её и ответить на вопрос, не сошла ли она с ума, поскольку в бывшей, отвергнутой, невесте своего женихя она видит ангела.
Другая викторианская героиня, Лили Мордонт из последнего романа Эдуарда Бульвер-Литтона «Кенелм Чиллингли» (1873 г.), полушутя, но и полусерьёзно объявляется жителями округи феей, которую младенцем феи подложили в колыбель взамен похищенного ими смертного ребёнка, как это вообще водится у «маленького народца». Подобно леди Мюриел, Лили Мордонт занимается благотворительностью. «Мне кажется, бедные действительно считают её феей», — замечает главному герою его приятель (книга шестая, глава X).
«Белые скалы Англии», первыми встречающие стремящихся к дому странников — постоянный мотив английской литературы по крайней мере с Мильтоновских времён. Римское название Англии — Альбион — от этих белых скал. Ср. также заключительные строки Кэрролловского дневника путешествия в Россию — описание конечного переезда из Кале в Дувр: «Плавание было на удивление спокойным; на безоблачном небе для вящего нашего удовольствия светила луна... на горизонте медленно разгорались огни Дувра, словно милый наш остров раскрывал свои объятия навстречу спешащим домой детям... пока то, что долгое время было просто светящейся чертой на тёмной воде... не приобрело реальности, обернувшись огнями в окнах спустившихся к берегу домов — пока зыбкая белая полоса за ними, казавшаяся поначалу туманом, ползшим вдоль горизонта, не превратилась, наконец, в серых предрассветных сумерках в белые скалы милой Англии». (Кэрролл Л. Приключения Алисы в Стране чудес. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. М., 1978. Пер. Н. Демуровой. С. 292.)
Исход, гл. 3, ст. 5.
Из стихотворения Теннисона «Преподобному Ф. Д. Морису».
Псалтырь 29:6 по отечественной разбивке.
Сильвии припоминается стишок с несколько дидактическим содержанием из корпуса «Рифмы Матушки Гусыни».
Начальные слова одной старинной баллады, ставшей хрестоматийной.
«Гамлет», акт I, сцена 2. (Пер. М. Лозинского.)
Псалом 115.