Сильвия и Бруно. Окончание истории

ГЛАВА I. Бруно делает Уроки

В течение последующих двух месяцев я жил одними воспоминаниями, настолько невыносимо скучной и унылой казалась мне теперь моя одинокая городская жизнь. Я тосковал по милым моему сердцу друзьям, которых оставил в Эльфстоне, по нашим чаепитиям, во время которых мы неспешно рассуждали об учёных материях, по тому взаимопониманию, которое придавало рождавшимся при этом идеям живую и чёткую убедительность; но чаще всего я вспоминал свои встречи с двумя сказочными существами — а может, видениями из сна, ибо я так и не решил загадки, кем или чем те детишки были на самом деле, — чья непосредственная шаловливость волшебным светом озарила моё существование.

Сидение в конторе, которое, как я подозреваю, низводит большинство людей до умственного состояния кофемолки или стиральной доски, проходило своим чередом — именно в такие жизненные пробелы, в такие вот часы опустошения, когда пресыщенному аппетиту уже несносны книги и газеты и когда истомлённый унылой созерцательностью человек силится — причём безуспешно — населить пустое пространство милыми лицами отсутствующих друзей, горечь настоящего одиночества ощущается сильнее всего.

Однажды вечером, чувствуя себя особенно изнурённым такой жизнью, я прямо из конторы отправился в свой клуб — не то чтобы в надежде повидаться с кем-либо из приятелей, ибо весь Лондон к этому времени «переехал в деревню», но в предвкушении хотя бы услышать «сладкие слова человеческой речи» и принять участие в простом человеческом обмене мнениями.

Тем не менее, первый же человек, которого я там повстречал, оказался именно приятелем. Эрик Линдон развалясь сидел в кресле и с довольно-таки «скучным» видом читал газету. Мы тот час же предались беседе, даже не пытаясь скрывать обоюдного увлечения.

Спустя некоторое время я всё-таки отважился перейти к главному предмету, который завладел моими мыслями, стоило мне увидеть Эрика.

— А что же наш Доктор? — Это имя, принятое нами по молчаливому согласию, было удобным компромиссом между официальным «доктор Форестер» и фамильярным «Артур» — на последнее Эрик Линдон едва ли имел в моих глазах право. — К этому времени он, я полагаю, уже прибыл на новое место? Адрес его вам известен?

— Я думаю, он всё ещё в Эльфстоне, — ответил Эрик. — Только я не бывал там с тех пор, как мы с вами последний раз виделись.

Какой части этого сообщения было сильнее дивиться?

— А позвольте спросить — если только это не будет нескромностью с моей стороны, — когда же прозвенят для вас свадебные колокола? Или, быть может, они уже прозвенели?

— Нет, — отвечал Эрик ровным голосом, не выдающим и тени эмоций, — с тем соглашением покончено. Я всё ещё «Бенедикт-холостяк» [14].

Тут уж на меня нахлынули такие лучезарные мечты о возможности нового счастья для Артура, что дальше я всё равно не смог бы связно вести беседу, поэтому был рад первому же приличному предлогу, чтобы уединиться в тишине.

На следующий день я написал Артуру, сделав ему суровейший выговор за долгое молчание, который только смогло вывести моё перо, и потребовал, чтобы он без промедления написал мне, как у него обстоят дела.

Ответ должен был придти только через три или четыре недели, а вероятно и позже; никогда ещё дни мои не тащились от утра к вечеру с такой несносной медлительностью.

Однажды после полудня я, чтобы скоротать время, отправился на Кенсингтон-гарденз [15] и, бесцельно бродя в парке по всем подворачивающимся дорожкам без разбору, вскоре почувствовал, что случайно забрёл на совершенно не знакомую мне тропку. К этому времени я и помнить не помнил ни о каких «наваждениях», и думать забыл о возможности встречи с моими сказочными друзьями. И вот, представьте себе, я замечаю маленькое существо, снующее в траве, окаймляющей мою тропинку. Это существо не походило на лягушку или насекомое, или какую-либо иную живую тварь, которую всякий узнает с первого взгляда. Осторожно опустившись на колени и сложив ладони крышечкой, я изловил непоседу — и тут же затрепетал от изумления и радости. Моим пленником оказался Бруно собственной персоной!

Бруно воспринял своё пленение совершенно хладнокровно, и когда я поставил его на землю возле себя, чтобы легче было с ним разговаривать, он тот час же затараторил, словно мы расстались всего несколько минут назад.

— Знаешь, какое Правило есть у тех, кто отыщет Эльфа, — сам, без подсказки? — Бруно определённо не улучшил свою речь с точки зрения грамматической правильности.

— Нет, — ответил я. — Я даже не знал, что существуют какие-то правила для ловцов Эльфов.

— По-моему, ты имеешь Правило меня съесть, — сказал малыш, с ухмылкой превосходства глядя на меня снизу вверх. Как и прежде, его словоупотребление слегка отличалось от общепринятых норм. — Только я не совсем проверен. Ты пока не ешь, мы лучше спросим.

Что ж, подумал я, весьма разумно — не совершать неотменимого поступка, особенно такого, пока не наведёшь справок.

— Разумеется, я сначала спрошу, — заверил я. — К тому же я ещё не знаю, стоишь ли вообще того, чтобы тебя если.

— Стою, стою, я ведь очень вкусный, — убеждённо сообщил Бруно, словно этим стоило гордиться.

— А что ты здесь делаешь, Бруно?

— Не так ты меня зовёшь! — заявил маленький проказник. — Разве ты не знаешь, что меня зовут «Ох, Бруно!»? Сильвия меня так всегда зовёт, когда я отвечаю уроки.

— Так что ты здесь делаешь, Ох, Бруно?

— Уроки делаю, что ж ещё! — Ответ сопровождался плутовским блеском глаз — как всегда, когда Бруно знал, что его ответ поставит собеседника в тупик.

— Ого, значит, вот как ты делаешь свои уроки? Наверно, так тебе лучше запоминается?

— Мои уроки легко поминаются, — сказал Бруно. — Вот уроки Сильвии, так те просто ужас как поминаются! — Он нахмурился, словно мучительно пытался что-то обмозговать, и постучал себе по лбу костяшками пальцев. — Не могу так сильно думать, чтобы их выучить! — в отчаянии признался он. — Тут, наверно, нужно думать вдвойне!

— А куда подевалась Сильвия?

— Хотел бы я это знать! — расстроено произнёс Бруно. — Что за польза сажать меня за уроки, когда она уходит и не может объяснить мне трудные места?

— Так я поищу её. — Встав с колен и склонясь пополам, я обошёл дерево, высматривая Сильвию в траве. Прошла всего минута, и вновь я заметил необычное существо, рыскающее среди травы. Опустившись на колени, я нос к носу столкнулся с бесхитростным личиком Сильвии, которое при виде меня осветилось радостным удивлением, и услышал так хорошо знакомый мне мелодичный голосок. Мне показалось, что это было окончанием предложения, начало которого я пропустил:

— ...и теперь, наверно, он уже должен всё выполнить. Давайте к нему вернёмся. Ведь вы идете со мной? Он с той стороны — надо только обойти вокруг дерева.

Ну, мне на это потребовалась бы всего пара шагов, но для Сильвии путь был неблизок, поэтому каждый шаг я делал медленно-медленно, чтобы малютка не отстала и не потерялась из виду.

Найти задания Бруно было проще простого: они были написаны чётким почерком на широких и гладких листьях плюща, беспорядочно разбросанных на пятачке голой земли, с которого повыщипали всю траву, вот только нигде не было видно самого изнурённого школяра, который, вообще-то, в данную минуту должен был над ними корпеть; мы искали его тут и там, и долгое время безуспешно, пока, наконец, острые глазки Сильвии не высмотрели братца, раскачивающегося на усике плюща, и тогда она строгим голосом приказала ему немедленно возвращаться к terra firma [16] и заняться насущными делами.

— Теперь, Бруно! — укоризненно продолжала она. — Я разве не говорила, что тебе нужно заниматься уроками, пока не услышишь иное?

— А я сразу услышал иное! — заявил Бруно с озорным блеском в глазах.

— Да что же, озорник ты эдакий?

— Так, словно сотрясение воздуха, — ответил Бруно. — Словно его взболтали. Вы такое когда-нибудь слышали, господин сударь?

— Но спать всё равно на них не надо, маленький ты ленивец! — Ибо Бруно завернулся в самое большое «задание», а другое приспособил на манер подушки.

— Я не сплю, — ответил Бруно глубоко уязвлённым тоном. — Если я закрываю глаза, то это и говорит, что я просыпаюсь!

— Так, ну и сколько же ты выучил, говори!

— Я выучил такой крошечный кусочек, — скромно отвечал Бруно, явно опасаясь переоценить свои достижения. — Больше выучить я не мог!

— Ох, Бруно! Ты же знаешь, что можешь, когда хочешь.

— Конечно, когда хочу, то я могу, — ответил изнуренный школяр, — но я не могу, когда не хочу.

У Сильвии имелся способ — я его, правда, никогда не одобрял — уклоняться от логических затруднений, перед которыми её ставил собственный братец: она в таких случаях быстренько перескакивала на другую тему; теперь она применила ту же военную хитрость.

— Должна сказать тебе одну вещь...

— А знаете, господин сударь, — ехидно заметил Бруно, — эта Сильвия не умеет считать! Когда она говорит: «Я должна сказать одну вещь», — я уж знаю: она непременно скажет две вещи! Она всегда так делает.

— Две головы лучше, чем одна, Бруно, — сказал я, сам не понимая, к чему.

— Иметь две головы — это неплохо, — пробормотал Бруно. — Одна будет есть мой обед, а другая спорить с Сильвией. А вы думаете, что станете красивее, если у вас будет две головы, господин сударь?

Я заверил его, что нисколько в этом не сомневаюсь.

— Я знаю, почему Сильвия такая сердитая, — очень серьёзно, даже печально продолжал Бруно.

Сильвины глаза расширились и округлились от изумления этим новым и неожиданным поворотом в его рассуждениях. Но перебивать она не стала.

— Может, расскажешь мне об этом, когда закончишь уроки? — предложил я.

— Прекрасно, — проговорил Бруно, как бы подчиняясь необходимости. — Только тогда она уже не будет сердитой.

— Ему нужно сделать всего три урока, — объяснила мне Сильвия. — Чтение, Географию и Пенье.

— А как же Арифметика? — спросил я.

— Нет-нет, у него голова не для Арифметики...

— Конечно, не для Арифметики! — подтвердил Бруно. — У меня голова для волос. Вот если бы ещё одна голова...

— ...Поэтому он не может выучить Таблицу умножения...

— Мне гораздо больше нравится История, — сообщил Бруно. — А то всё повторяешь эту Таблицу изнеможения...

— Вот-вот, тебе нужно ещё повторить Историю.

— И совсем не нужно! — перебил Бруно. — История и так всегда повторяется. Это мне Профессор сказал.

Тем временем Сильвия выводила на доске буквы: E-V-I–L [17].

— Теперь, Бруно, — сказала она. — Прочти-ка по буквам.

Бруно в мрачном молчании с минуту глядел на буквы.

— Я знаю, как это не читается! — наконец сказал он.

— А что в том толку, — возразила Сильвия. — Скажи, как читается!

Бруно вновь воззрился на непосильную надпись.

— Ну, по буквам это читается «LIVE» [18], только если наоборот, — объявил он. Тут я и сам увидел — а ведь верно!

— Да как ты ухитрился так прочесть? — изумилась Сильвия.

— Я просто покрутил глазами, и тогда ясно увидел. Ну, теперь можно мне спеть Песню Королька?

— Сначала География, — возразила Сильвия. — Тебе ведь известны Правила?

— Я думаю, что не должно быть так много Правил, Сильвия! Я думаю...

— Да, маленький проказник, так много Правил быть должно! И кто тебе вообще позволил рассуждать? Закрой рот немедленно! — И она продолжала, обращаясь ко мне: — Я покажу вам Карту, по которой он должен ответить урок.

И она тотчас появилась — огромная Карта Мира, расстеленная на земле. Она была такой большой, что Бруно пришлось заползти прямо на неё, чтобы дотянуться указкой до мест, названных в Уроке Королька.

— Когда Королёк видит, как по лесу летит Божья Коровка, он бежит за ней и говорит на бегу: «Спускайся, погово-Рим! Если ты голодна, я дам тебе Сахару и Мидию». Когда она спустилась, он её спрашивает: «Карпа ты видала? Я только что поймал его на Прут!» Потом он говорит: «Покувыркаемся в Сене!» Когда они покувыркались, он ей говорит: «Спляшем для разнообр-Азия!» А когда Божья Коровка улетала, он закричал ей вослед: «До сви-Дания!»

— Замечательно! — воскликнула Сильвия. — Вот теперь можешь спеть Песню Королька.

— Припев нужно петь хором. Вы подтянете? — спросил меня Бруно.

Только я хотел сказать, что не знаю слов, как Сильвия молча перевернула карту, и моим глазам открылись куплеты, написанные на обратной стороне. В одном отношении песня была очень необычной: припев приходился на середину каждого куплета, вместо того, чтобы следовать сразу за ним. Мелодия, однако, оказалась несложной, и я легко её подхватил. В общем, с припевом я справлялся удачно, насколько может удаваться одному человеку исполнение припева хором. Напрасно я подавал знаки Сильвии, чтобы она мне подсобила — маленькая фея только ласково улыбалась и качала головой.

— И он ушёл, — добавил Бруно в качестве своеобразного примечания, когда замерла последняя нота.

— И далеко он ушёл? — Я чувствовал задор и хотел продолжения.

— Нет, вскоре путь ему преградила стая коров.

— Ох, Бруно, милый! — Это, разумеется, вмешалась Сильвия, на долю которой всегда выпадало поправлять братца. — Надо говорить «стадо коров»; стая бывает у птиц.

Бруно недовольно взмахнул на неё глазами, но я поспешил вмешаться:

— А потом?

— А потом, — продолжал он, — ему встретилось стадо собак.

— Нельзя говорить «стадо собак», — снова поправила Сильвия. — Нужно говорить «стая собак».

— Нельзя говорить «стая собак», — возразил Бруно. — Собаки же не птицы.

На этот раз Сильвия уклонилась от спора и, объявив: «Уроки закончены!», — принялась сворачивать карту.

— Как, и никакого рёва? — спросил я, стараясь, чтобы в голосе звучало удивление. — Маленькие мальчики всегда ревут над уроками, разве не так?

— Я никогда не реву после двенадцати, — объяснил Бруно, — ведь уже подходит время обеда.

— Только по утрам иногда, — вставила Сильвия. — Когда день Географии, и он становится непос...

— Ну, чего ты всё встреваешь, Сильвия! — не выдержал Бруно. — Что, думаешь, мир создан только тебе для разговору?

— Где же мне говорить, по-твоему? — Сильвия тоже не выдержала и настроилась спорить.

Но и Бруно был настроен решительно.

— Я не собираюсь с тобой ругаться, потому что уже поздно и у меня нету времени, но только ты как всегда неправа!

Спор был внезапно прерван вспышкой молнии, за которой сразу же последовал раскат грома и поток дождевых капель, которые с громкими хлопками и брызгая во все стороны прорывались сквозь листву укрывавшего нас дерева.

— Льёт как из ведра! — вырвалось у меня.

— Это очень большое ведро, — сказал Бруно. — И оно само иногда на землю падает. С грохотом.

Через какую-то минуту времени капельные шлепки прекратились — так же внезапно, как и начались. Я выступил из-под дерева взглянуть на небо. Буря пронеслась; но, вернувшись под крону, я безуспешно искал глазами моих микроскопических друзей. Они исчезли вместе с бурей, и мне ничего не оставалось, как отправляться домой.

На письменном столе я увидел дожидающийся моего возвращения конверт того особенного жёлтого цвета, который всегда оповещает о телеграмме и который в памяти столь многих из нас нераздельно связан с каким-нибудь большим и внезапным горем — с чем-то таким, что тёмным облаком, которое никогда уже до конца не рассеется в этом мире, вдруг затмевает яркий свет Жизни. Правда, он также, и нередко, способен возвещать внезапную радостную новость, но это, я считаю, для него нехарактерно; вероятно, в целом человеческая жизнь содержит больше горя, чем радости. Таков уж мир. Кто знает, почему?

Всё же на этот раз никакой горестный удар на меня не обрушился, зато на письменном столе я увидел дожидающуюся моего возвращения телеграмму. Те несколько слов, которые в ней содержались («Не смог преодолеть себя и написать. Приезжай поскорее. Буду рад, как всегда. Письмо — следом. Артур».), так явственно прозвучали для меня речью самого Артура, что я затрепетал от радости и бросился собираться в дорогу.