Сильвия и Бруно. Окончание истории

ГЛАВА II. Благовест Любви

— Железнодорожный узел Фейфилд! Пересадка на Эльфстон!

Что за смутные воспоминания, связанные с этими простыми словами, вызвали наплыв радостных мыслей, захлестнувших моё сознание? Из вагона я выбрался в счастливом возбуждении, причина которого мне самому вначале была непонятна. Да, раньше я уже проделал точно такое же путешествие и в такое же самое время суток шесть месяцев назад, но ведь с тех пор столько всего произошло, а память старика слабо удерживает недавние события, поэтому напрасно я искал это «недостающее звено». Внезапно мой взгляд упал на скамью — единственную на этой унылой платформе — и на сидящую на ней девушку; тут-то и вспыхнула в моём мозгу забытая сцена, да так живо, словно всё повторилось вновь.

«Вот и ответ, — подумал я. — Эта убогая платформа полна для меня памяти о той давней встрече! Она сидела на этой самой скамье и приглашала меня присесть рядышком цитатой из «Гамлета»... Забыл, какой. А что если применить графский метод Драматизации Жизни — представить Жизнь этакой Пьесой, вообразив, будто сидящая фигура принадлежит леди Мюриел, да подольше не возвращаться к действительности!»

И я зашагал вдоль платформы, изо всей силы воображая («понарошку», как говорят дети), что обыкновенная пассажирка, сидящая на скамье, не кто иная как леди Мюриел, которую я при этом старательно вспоминал. Её лицо было повёрнуто в другую сторону, что только способствовало продуманному самообману, в котором я упражнялся, однако невзирая на всё моё старание тоже глядеть в другую сторону, чтобы продлить приятную иллюзию, мне неминуемо предстояло, дойдя до конца платформы и развернувшись идти назад, увидеть пассажирку в лицо. Это и была леди Мюриел!

Забытая сцена теперь живо предстала моей памяти, и чтобы сделать её повторение ещё более невероятным, рядом с ней оказался тот самый старик, которого, как я теперь припомнил, в первый раз грубо согнал со скамьи станционный смотритель, чтобы освободить место для титулованной приезжей. Тот, да «с отличием». Он уже не ковылял по платформе на дрожащих ногах, но как ни в чём не бывало сидел рядом с леди Мюриел и впридачу разговаривал с нею!

— Ну же, кладите в кошелёк, — говорила она, — и помните, что вы должны потратить это на Минни. Обязательно принесите ей что-нибудь полезное, что-нибудь по-настоящему нужное! И привет от меня! — Леди Мюриел произносила эти слова с таким увлечением, что, хотя звук моих шагов заставил её поднять на меня глаза, в первую минуту она меня не признала.

Приблизившись, я приподнял шляпу, и тут её лицо осветилось неподдельной радостью, отчего мне тот час вспомнилось ясное личико Сильвии — там, на Кенсингтон-гарденз. Я совершенно опешил. А она, вместо того чтобы побеспокоить бедного старичка, сидевшего рядом, сама вскочила со скамьи, и вот уже мы вдвоём принялись расхаживать взад-вперёд по платформе. Минуту-другую наша беседа была пустой и бессодержательной, словно мы были всего-навсего двумя случайными гостями, сошедшимися в заурядной лондонской гостиной; похоже было, что каждый из нас опасается задевать те скрытые в глубине нити, что связали наши жизни вместе.

Пока мы разговаривали, к платформе подкатил Эльфстонский поезд. Повинуясь подобострастному напоминанию станционного смотрителя («Сюда, миледи! Прошу поторопиться!»), мы направились в самый конец платформы, где находился единственный вагон первого класса. Когда мы поравнялись с опустевшей скамьёй, леди Мюриел заметила лежащий на ней кошелёк, в который недавно так тщательно был упрятан её дар. Владелец кошелька, совершенно не догадываясь о своей потере, влезал, поддерживаемый кондуктором, в вагон на другом конце поезда.

— Вот растяпа! — воскликнула она. — Неужто так и уедет, чтобы дома обнаружить пропажу!

— Давайте я возьму кошелёк и сбегаю к нему. У меня это получится быстрее.

Но она была уже на полпути к нему. Она летела («бежала» — слишком обыденное слово для её движений, подобных порханию феи) с такой стремительностью, что в любом случае безнадёжно оставила бы меня позади.

Вернулась она скорее, чем я закончил своё дерзкое хвастовство насчёт бега наперегонки, и пока мы взбирались в наш вагон, проговорила с притворной скромностью:

— Так вы считаете, что могли бы сделать это быстрее?

— Куда там! — ответил я. — Признаю себя виновным в преувеличении и отдаюсь на милость суда!

— Суд будет снисходителен — на этот раз! — Тут игривость в её поведении сменилась обеспокоенностью. — У вас неважный вид! Когда вы нас покидали, то вид у вас был здоровее. Подозреваю, что Лондон не пошёл вам на пользу.

— Должно быть, лондонский воздух виноват, — сказал я. — Или утомительная работа. Или моя слишком одинокая жизнь. Но как бы то ни было, а в последнее время я и впрямь чувствую себя неважно. Но Эльфстон мигом меня излечит. Предписания Артура таковы — а он, как вы понимаете, мой врач, и сегодня утром я получил от него весточку, — побольше озона, парное молоко и главное — приятное общество!

— Приятное общество? — сказала леди Мюриел с весёлым удивлением. — Уж и не знаю, где нам сыскать-то его для вас! На соседей мы небогаты. Но парное молоко мы вам раздобудем. У моей давней приятельницы миссис Хантер, что живёт на холме. На качество можете положиться. А её маленькая Бесси каждый день по дороге в школу проходит мимо вашего дома. Так что посылать вам молоко будет для них проще простого.

— С удовольствием последую вашему совету, — ответил я. — Завтра же схожу к ним и договорюсь. Да и Артуру, я-то знаю, не помешает прогулка.

— Вы не утомитесь, вот увидите, — до фермы не более трёх миль.

— Что ж, раз мы решили этот вопрос, позвольте вернуть вам ваше замечание. На мой взгляд, у вас тоже не очень здоровый вид.

— Увы, это так, — тихо ответила она, и её лицо внезапно потемнело. — В последнее время мне пришлось нелегко. Я давно хотела посоветоваться с вами на этот счёт, но написать у меня рука не поднималась. И я так рада теперешней возможности! — Считаете ли вы, — начала она после минутного молчания и с видимым замешательством, столь для неё нехарактерным, — что обещание, которое человек дал обдуманно и, в общем, официально, непременно нужно выполнить — за исключением, разве что, случаев, когда для этого требуется совершить что-нибудь откровенно низкое?

— И вправду, другие исключения на ум не приходят, — признался я. — По-моему, тут возможна единственная зацепка: искренне или нет давалось обещание...

— Но так ли это? — нетерпеливо перебила она меня. — Я всегда полагала, что учение Библии на этот счёт содержится в словах «не лгите друг другу».

— Я размышлял над этим вопросом, и мне видится, что сущность лжи заключается в намерении обмануть. Если вы даёте обещание с намерением неукоснительно его исполнить, тогда вы поступаете искренне, и если впоследствии вы нарушаете обещание, это не имеет никакого отношения к обману. Я бы не назвал такого человека бесчестным.

Вновь на минуту воцарилось молчание. По лицу леди Мюриел трудно было разобрать, о чём она думает — мне казалось, что мой ответ пришёлся ей по душе, но одновременно вызвал новые вопросы; и мне страшно захотелось узнать, не связана ли её озабоченность (как я уже заподозрил) с разрывом помолвки с капитаном (теперь майором) Линдоном.

— Вы сняли у меня с души тяжёлый груз, — призналась она, — но нарушать обещания всё-таки нехорошо. А вы можете привести какие-нибудь примеры?

— Да любые, где речь идёт о том, чтобы платить долги. Если один человек что-то пообещал другому, то этот второй имеет к первому иск. И низость, совершённая первым человеком, когда он нарушил своё обещание, скорее наводит на мысль о краже, чем о лжи.

— Это ново... для меня, во всяком случае, — сказала она, — но тоже кажется верным. Однако, не хочу рассуждать отвлечённо с таким старым другом как вы. А мы ведь старые друзья, по-своему. Вы знаете, мне кажется, что мы начали, как старые друзья! — добавила она тем весёлым тоном, который так не вязался со слезами, блестевшими у неё в глазах.

— От всей души благодарю вас за эти слова! — ответил я. — Мне ведь и самому всегда приятно было думать о вас, как о старом друге. — В случае любой другой девушки неизбежным было бы продолжение: «...хоть “старая” — это не про вас!» — однако мы с леди Мюриел давно оставили позади те времена, когда разговор следовало сдабривать комплиментами и прочими светскими банальностями.

Тут поезд остановился на какой-то станции, и в вагон вошли два-три пассажира, поэтому до самого конца путешествия мы больше не разговаривали.

По прибытии в Эльфстон леди Мюриел с готовностью приняла моё предложение пройтись пешком, а потому как только наш багаж оказался пристроен — её вещи подхватили слуги, дожидавшиеся леди Мюриел на станции, а мои какой-то носильщик, — мы сразу же отправились по знакомым тропинкам, связанным в моей памяти со столькими приятными приключениями. Леди Мюриел немедленно возобновила разговор с того самого места, на котором он был прерван.

— Вы ведь знаете: я была помолвлена с моим кузеном Эриком. А вот известно ли вам...

— Да, — перебил я, желая уберечь её от изложения болезненных подробностей. — Я слышал, что всё закончилось ничем.

— Мне хочется рассказать вам, как всё случилось, — продолжала она, — поскольку это и есть то дело, по которому я хотела просить у вас совета. Я давно поняла, что мы с ним не сходимся убеждениями. Его представления о Христианстве довольно смутны, и даже касательно вопроса о существовании Бога он пребывает, я бы сказала, в стране фантазий. Но это не отразилось на его жизни! Теперь-то я не отрицаю, что даже самый закоренелый Атеист способен вести чистую и возвышенную жизнь, хотя бы и двигаясь наощупь. Если бы вы знали половину тех добрых дел... — она внезапно остановилась и отвернула голову.

— Полностью с вами согласен, — сказал я. — И разве наш Спаситель не обещал нам, что такая жизнь непременно приведёт к свету?

— Да, я знаю, — сказала она срывающимся голосом, всё ещё не поворачивая ко мне лица. — Я говорила ему то же самое. Он ответил, что непременно уверовал бы ради меня, если бы мог. И что он очень хотел бы, ради меня, увидеть всё моими глазами. Но это всё не то! — с горячностью воскликнула она. — Бог никак не одобрит подобные мелочные побуждения! И потом, это вовсе не я расторгла помолвку. Я знала, что он меня любит, и я ему обещала, и...

— Так значит, это он расторг помолвку?

— Он вернул мне моё слово. — Тут она вновь взглянула мне в лицо, уже обретя прежнюю сдержанность манер.

— Тогда в чём же дело?

— А в том, что я не верю, будто он сделал это по доброй воле. Ну, предположим, что он сделал это против воли, просто чтобы успокоить мои сомнения, — ведь в этом случае его притязания на меня остаются такими же законными, как и прежде? И разве освободилась я от данного мной слова? Отец говорит, что освободилась, но я боюсь, что он пристрастен из родительской любви. И спросить больше не у кого. У меня много друзей, друзей для светлого солнечного дня, а не таких, которые нужны, когда жизнь затягивается тучами и надвигается гроза; не таких старых друзей, как вы.

— Позвольте подумать, — сказал я, и некоторое время мы шли молча, пока, поражённый в самое сердце видом горчайшего испытания, которое пало на эту чистую и возвышенную душу, я напрасно искал выход из запутанного клубка конфликтующих мотивов.

«Если она искренне его любит, — вот я и ухватил, казалось, ключ к проблеме, — не есть ли в том глас Господа к ней? Может ли она не понимать, что послана ему как Анания был послан Саулу в его слепоте, чтобы тот мог прозреть?» И вновь мне почудилось, будто я слышу шёпот Артура: «Почему ты знаешь, жена, не спасёшь ли мужа?» И я нарушил молчание.

— Если только вы искренне его любите...

— Но я не люблю! — воскликнула она, не дав мне договорить. — По крайней мере, не в том смысле. Я верила, что люблю его, когда давала обещание, но тогда я была ещё очень молода... это трудно объяснить. Но каково бы ни было моё чувство, теперь оно умерло. С его стороны побуждение — это Любовь, с моей же — Долг!

И вновь наступило молчание. Клубок мыслей запутался пуще прежнего. На этот раз тишину нарушила она.

— Поймите меня правильно. Когда я сказала, что моё сердце не отдано ему, я не имела в виду, что у меня есть кто-то другой. Я и сейчас чувствую себя связанной только с ним, и пока я не уверюсь, что долг больше не препятствует мне полюбить кого-либо другого, ни о ком я даже не помыслю — с этой точки зрения, я хочу сказать. Скорее умру!

Я и не предполагал, что мой нежный друг способна на такие страстные признания.

Больше я не позволял себе высказываться вслух, пока мы не подошли к воротам Усадьбы, однако чем дольше я размышлял, тем яснее мне виделось, что зов Долга вовсе не имеет права требовать какой-то жертвы — а особенно счастья всей жизни, — на которую она готова была пойти. Я попытался растолковать свою точку зрения и ей, добавив некоторые предостережения по поводу опасности, которая непременно подстерегала бы союз, коему недостаёт обоюдной любви.

— Единственный довод, который можно привести «за», — добавил я в конце, — так это предположительное сожаление вашего майора, когда он возвращал вам слово. Сейчас я мысленно придал этому аргументу самый полный вес, и мой вывод таков, что он не может повлиять на права сторон или отменить освобождение, которое он вам дал. Я убежден в том, что вы абсолютно свободны поступать так, как ныне находите правильным.

— Как я вам благодарна! — с порывом воскликнула она. — Поверьте мне! Не могу даже выразить! — И эта тема по общему согласию была закрыта; только много дней спустя мне стало ясно, что наша дискуссия и в самом деле помогла развеять сомнения, которые так долго отравляли ей жизнь.

У ворот Усадьбы мы расстались; Артура я нашёл нетерпеливо дожидающимся моего прибытия, и перед тем как мы разошлись по своим спальням, я услышал от него всю историю: как он откладывал отъезд со дня на день, чувствуя себя не в силах сняться с места, пока совершённое у него на глазах бракосочетание не решит его судьбу безвозвратно; как подготовка к свадьбе и волнения в округе внезапно прекратились и он услышал от майора Линдона (который зашёл к нему проститься), что помолвка расторгнута по обоюдному согласию; как он тот час же отказался от своего намерения ехать за море и решил остаться в Эльфстоне ещё год-другой, пока его вновь пробуждённые надежды не воплотятся в жизнь или не рухнут окончательно; и как с того памятного дня он стал избегать любых встреч с леди Мюриел из опасения выдать свои чувства прежде, чем у него появятся недвусмысленные свидетельства того, как она сама к нему относится. «Но вот уже скоро шесть недель, как всё случилось, — добавил он в заключение, — и теперь мы снова можем видеться как и раньше, словно ничего этого не было. Я бы рассказал тебе обо всём в письме, да только день ото дня всё надеялся, что мне будет больше о чём рассказать!»

— Да откуда же возьмётся больше, недотёпа, — с дружеской нежностью пожурил его я, — коли ты близко к ней не подходишь? Неужто ожидаешь, что она сама сделает тебе предложение?

Артур невольно улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — этого я не жду. Но я неизлечимый трусишка. Теперь и сам это вижу!

— А причина, причина? Скажи, передавали тебе, по какой причине они расторгли помолвку?

— По многим причинам, — ответил Артур и принялся перечислять по пальцам. — Во-первых, выяснилось, что она вот-вот умрёт от... чего-то там, поэтому он расторг помолвку. Во-вторых, разведали, что он вот-вот умрёт от... чего-то другого, поэтому она расторгла помолвку. Затем всплыло, что майор — закоренелый картёжник, поэтому граф расторг помолвку. Далее... граф оскорбил его, поэтому майор расторг помолвку. Да, если всё перебрать, то какая уж тут помолвка!

— И всё это известно тебе из самых надёжных источников, не правда ли?

— О, конечно! И сообщено под строжайшим секретом! Эльфстоновское общество отнюдь не страдает от недостатка информации!

— И от сдержанности, я бы добавил. Нет, серьёзно, настоящая причина тебе известна?

— Я в полной темноте.