Шоу безликих

Бен

В течение нескольких секунд мне кажется, будто там никого нет, кроме нас двоих, будто комната, цирк и все остальное куда-то исчезло. Прошлым вечером так же было на арене. Будто весь мир — просто фон, очертания, а она — единственная реальная вещь, восхитительный радужный свет в мире силуэтов.

Заклинание внезапно рушится, когда Сабатини, маниакально улыбаясь, выходит на середину сцены.

— Хорошо, спасибо всем. На сегодня все. Я уверен, вы согласитесь, что это было здорово. На выходе, пожалуйста, возьмите специальный пропуск для прессы на субботний вечер, на Шоу Призраков, приуроченное к Хеллоуину! Всем спасибо!

Два охранника вытаскивают ее из комнаты. Сабатини холодно смотрит на меня, затем поворачивается на каблуках и бросается вслед за ними.

Все собирают свои вещи и начинают расходиться. Большинство из них даже не говорят о том, что сказала Хошико. Обсуждают лишь номер с акулами. Две смерти сразу — вот о чем сообщат газеты. По всей видимости, журналисты более чем довольны событиями этого вечера.

Полагаю, мне следует дождаться Сабатини, который выведет меня отсюда, но сегодня вечером я не могу даже думать о новой встрече с ним. Мне хотелось увидеть Хошико, узнать, все ли с ней в порядке.

Теперь комната пуста, в ней лишь я и Стэнли, который невозмутимо стоит сзади. Я бы охотно поговорил с ним об этом. Однако смысла в этом нет — он никогда не разговаривает со мной, как бы я ни старался пообщаться. Он настоящий профессионал и строго выполняет свои обязанности.

Я снова опускаюсь в кресло. Она узнала меня, я в этом уверен.

Неожиданно раздается вежливое покашливание. Я так глубоко погрузился в свои мысли, что вздрогнул. Я поднимаю голову и вижу уборщика, ожидающего, когда мы уйдем.

— Извините, — говорю я ему. — Мы сейчас уходим.

Я смотрю на него. Старая, сморщенная, оливкового оттенка кожа, хрупкое истощенное тело. Здесь никого нет. Только я, он и Стэнли.

— К вам здесь хорошо относятся? — спрашиваю я его. Что за глупый вопрос. Посмотрите на этого беднягу: конечно же нет.

Он поспешно оглядывается. Его голос, когда он говорит, звучит слабо и хрипло.

— Да, — отвечает он таким же монотонным голосом, каким отвечала на вопросы прессы Хошико. — Ко мне относятся очень хорошо. Я очень счастлив.

Он не смотрит на меня; его глаза опущены.

Я осторожно прикасаюсь к его плечу. Он вздрагивает и делает шаг назад, будто я причинил ему боль.

— Простите, — говорю я ему.

Он поднимает голову, и его влажные глаза на секунду встречаются с моими. Я не могу понять, что в них отражается: не ненависть и не страх. Скорее всего, это печаль.

На пару секунд повисает тишина. Затем он внезапно поворачивается.

— Я приду позже! — хрипит он. Для того, кто выглядит не очень хорошо, он двигается довольно проворно. Я остаюсь на месте, и неожиданно вспоминаю слова Прии. Обращайтесь к своей голове и своему сердцу, и вы не ошибетесь.

Что, если мои сердце и разум не приходят к согласию? Мое сердце кричит мне, что это неправильно. Этот Цирк, этот мир — они неправильные. Мое сердце велит мне идти за ней.

Мой разум подсказывает мне не делать глупостей. Это не какая-то глупая сказочная история, это мир, в котором мы живем. Так он устроен, так обстоят в нем дела. Какой смысл желать в жизни чего-то другого? Я всего лишь мальчик, обычный мальчик, вот и все. Посмотрите на мою семью, на мою жизнь, на меня. Я один из счастливчиков. Я нахожусь на правой стороне глубокой, непреодолимой пропасти, которая разделяет наши миры. Я не могу это изменить, даже если захочу.

Я смотрю на Стэнли, бесстрастного, невозмутимого, как всегда. Как поступить, чтобы заставить его проявить какие-то чувства? Чтобы он рассказал мне, что он на самом деле думает? Я тяжело вздыхаю.

— Пойдем, — говорю я. — Пойдем отсюда. Едем домой.