Сердце меча

Глава 8 Туманность в надире

Изображение корабля шедайин, которое Дик ретранслировал в кают-компанию, потрясло всех. Вблизи это великолепное сооружение наводило на мысль о величайших земных постройках древности — от пирамид Египта и Мезоамерики до соборов Святого Петра и Саграда Фамилья. Ветвь шедайин строила свой корабль веками, а сами странствия занимали десятилетия — по неизвестным причинам шедайин не использовали левиафанов в двигателях этих кораблей-крепостей. Святой Брайан застал постройку одного из таких кораблей — Ветвь Ааррина собиралась отселяться с Материнского Сада, но это отселение было отложено до самой смерти Апостола шедайин, и совершилось только при его сыне.

— Я обещал рассказать историю Диоррана, которого мы знали как Майлза, — сказал Дик за ужином. — Вот она, как я ее знаю. Среди шедайин был великий мастер Даррин, который создал мыслящее создание, искусственный интеллект. Диорран, который придумал меч, был его сыном. Он тоже помогал создавать ИскИнта. Один шеэд, я не помню его имени, был пророком. Он пришел к Даррину и сказал, что А-Шаир, то есть ИскИнт, не должен существовать. Даррин прогнал его. Тогда пророк попробовал уничтожить А-Шаир, но Диорран и его люди… то есть, его шедайин… охраняли ИскИнта. Они убили пророка и всех, кто был с ним. После этого Диорран рассорился с отцом и ушел. А-Шаир, когда вошел в силу, убил всех, кто мог бы еще оставаться верным — кроме Диоррана. До него непросто было дотянуться, он был далеко. Его поймали в ловушку. Его младший брат, Даэрин, предался Аш-Шаиру и послал гонца к Диоррану, чтобы тот шел на выручку. Диорран пришел спасти брата, и попал в плен. Даэрин выдавал себя за пленного по сговору со старшим братом Дэрраном, и Дэрран угрожал, что убьет Даэрина, если Диорран не выдаст своих тайн.

— «Даэрин пошел к А-Шаиру, и через малое время Диорран увидел его в двух

телах. Тогда понял он, что был обманут и предан», — процитировала Бет из приложения к «Житию Святого Равноапостольного Ааррина».

— Да, — немного смутившись, сказал Дик. — Но Рэй и другие не читали, так что или дорассказывай сама, или дай мне.

— Молчу, — Бет прикрыла рот рукой.

— Те, кто предавался А-Шаиру, становились его частью. Он поглощал их память и мысли, но они хотели еще и бессмертия в телах; пока Диорран не выдал своей тайны, они не знали, как это сделать. Но тайну вырвали у Диоррана — и ашиу смогли размножаться без счета.

— Как мы? — спросил Рэй.

— Нет, иначе, — не выдержала Бет. — Это какой-то способ быстрого клонирования: в считанные часы получается сразу взрослое тело.

— Значит, мастер Кристи владел этой технологией, — уточнил Том. — Как хорошо, что в Вавилоне о нем не знали.

Морита лишь кисло улыбнулся.

— Воины Диоррана освободили его, — продолжал Дик. — И вместе они бежали на одну станцию, Ирунн. Там они сражались против А-Шаира, и это длилось долго, пока в пространстве звезды Исийю не появился корабль Брайана Навигатора. Люди Христа заключили союз с шедайин, а те, из кого потом сложился Вавилон — с А-Шаиром. Диорран сумел захватить один из кораблей тех, кто служил А-Шаиру. Во время битвы при Таре Диорран взял на абордаж флагман А-Шаира, чтобы спасти Ааррина. Но не успел. Когда святой Брайан взорвал А-Шаира, все ашиу умерли, и Диорран один остался на корабле, полном мертвецов — и тех, кто никогда не был живыми, и своих воинов. Он какое-то время жил на Таре, и свидетельствовал на беатификации Брайана и Ааррина. Но потом он сделался реоном, и, как сказано о нем, не являлся более среди шедайин и туата.

— Среди туата, как видите, явился, — ухмыльнулся Моро. — Если мастер Кристи действительно был тем, за кого его выдает Дик.

— Шедайин не умеют лгать, — решительно возразила Бет.

— Да, лгать они не умеют, — согласился Моро. — Но дети-сироты иногда сочиняют всякие истории, в которые сами же искренне верят. Выдумывают себе несуществующих старших братьев или называют себя сыновьями знаменитых людей… Или учениками знаменитых шедайин…

— Верить мне или нет — ваше дело, мастер Морита, — сказал Дик, стараясь не показывать негодования. Но оставаться в кают-компании было выше его сил.

На пути к каюте его догнала Бет.

— Ну, почему он все время тебя достает? — возмутилась она.

— Не знаю, — сказал Дик. — Наверное, досадует на то, что не попадет, куда хотел. Он ведь хороший пилот. Наверное, он мог бы довести нас до Санта-Клары.

— Ага. До Брюса он бы нас довел.

— Ерунда. Чтобы довести нас до Брюса, ему было бы достаточно дать мне умереть. Он показал, что ему можно доверять… А я все равно не доверяю.

— Почему? Из-за Динго?

Дик задумался, потом решительно сказал:

— Нет. Если бы даже этого случая с Динго не было, я бы не доверял ему все равно.

— Из-за… меня?

— То есть?

— Да не прикидывайся! Ты приходил тогда ночью рассказать маме, что Моро солгал. Вы думали, я сплю, да? Я бы тебя задушила за это твое долбаное благородство!

Дик покраснел, но ответил:

— Нет, и не поэтому… Если бы я мог объяснить… Коматта нэ! Так было бы хорошо довериться ему… Он старше и умнее и опыта у него больше… Но я почему-то не могу. Он другой, он совсем другой. Он хочет не того же, что и мы, и я не знаю, чего он хочет, а потому не знаю, чего от него ждать.

— Преступление, между прочим, скрывать, что ты пилот.

— Для вавилонянина — да, пилоты должны стоять на учете Инквизиции; Моро подделал инквизиторскую визу, чтобы попасть на корабль.

— Вот видишь!

— Но я сам поступил бы так же, если бы Вавилон победил. С врагами другой разговор.

Он сказал это и внутренне вздрогнул. Пусть другими словами — но он исповедал сейчас то, что Моро говорил о клятве.

— Если бы Вавилон победил, — продолжал Дик рассуждать вслух, — я бы постарался найти место, где еще дерутся и попасть туда… чего бы это мне ни стоило.

— Ты думаешь, Моро — все-таки Рива? Не отставной Рива, а действующий? Тогда он подлежит пожизненной высылке в закрытую колонию.

— Это еще хорошо. Могут и казнить.

— Да, это не шуточки. Но знаешь, если бы я была Рива, я не стала бы трепать о том, что была связана с Рива. Подумай сам: вот ты на месте Моро, если бы Вавилон победил, носил бы свою пижонскую синдэнскую причесочку?

Дик потрогал руками висок, уже поросший колючей щетинкой.

— Нет, — сказал он.

— А еще: Рива бы точно не остановился перед тем, чтобы убить тебя и захватить корабль. Это как пить дать.

— Нет, я бы не сказал. Рива — не людоеды… То есть, не все из них людоеды. Когда он говорит, что я ему нравлюсь — я ему зачем-то верю. А вот насчет корабля — не верю совсем.

— А насчет систем жизнеобеспечения?

— Как сказать… Для него есть допустимое зло и недопустимое зло. Убивать нас — это зло, по-моему, недопустимое. А вот, скажем… достать меня так, чтобы я растерялся — похоже, что допустимое.

— Ты бы уточнил у него, а?

Тут только они заметили, что уже довольно давно стоят, опершись по сторонам от раскрытой двери, возле диковой каюты.

— Ну, — сказала наконец Бет. — Туда или сюда?

Дик улыбнулся.

— Надо отдыхать. Через десять часов у нас прыжок.

Бет снились мерзкие сны. Дик предупредил ее, что после прыжка так бывает. Проснувшись, она не могла вспомнить, о чем именно был сон, но в осадке осталось чувство жгучей досады: Бет наскоро оделась, прошла мимо кровати леди Констанс и Джека, вышла в коридор и в туалете отвела душу смачным ругательством — из тех, после которых мама непременно заставила бы ее вымыть рот. А впрочем, она все равно собиралась чистить зубы.

Спать не хотелось — и она решила навестить Дика.

Из каюты капитана доносилось еле слышное бормотание. Дверь была приоткрыта, из нее падал свет, и Бет легко узнала голос юноши — но с кем он разговаривал и о чем?

Бет тихо подобралась к двери, и прислушалась. С кем он говорил — выяснить не удалось: то ли он просто бормотал себе под нос, то ли разговаривал по внутрикорабельной связи. О чем — тоже было непонятно: Дик говорил на нихонском. Значит, либо с гемами, либо с Моритой. Он говорил короткими, отрывистыми фразами: бу-бу-бу… бу-бу… бу-бу-бу-бу… Коматта ё[35]… бу-бу-бу…

Наконец, пробормотав, или, точнее, простонав «фунния какая-то», Дик встал: сиденье под ним скрипнуло. Бет быстренько громко кашлянула и три раза топнула ногами, словно бы подошла только что.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Дик.

— Так, пытаюсь кое-что… осмыслить. Я, собственно, возвращаюсь в каюту. А ты… — она заметила свог в его руке. — Идешь колошматить ни в чем не повинную опору?

Дик убрал свог за спину.

— Что случилось-то? — спросила она.

— Ничего. То есть… Я начал рассчитывать курс.

— И?

— Он не совпадает с тем, который в бортовом журнале. Я нашел записи о прошлогоднем рейсе, мы тогда заходили на Парадизо как раз через сектор Ласточки.

— А это обязательно, чтобы он совпадал?

— Не знаю. Кусо…

Бет уже заметила, что Дик ругается по-нихонски в присутствии тех, кто языка не знает, только когда волнуется или расстроен.

— Ты перфекционист, — сказала она. — Тебе нужно, чтобы все было безупречно, поэтому ты не даешь дышать ни себе, ни другим. В чем дело — ты же проложил курс, так? Ну так и пойдем этим курсом.

— Ни в чем, — вздохнул Дик. — Я так мало знаю… Это меня… убивает.

— Ну, так передай управление Морите.

— Может быть. Не знаю. Не говори ничего миледи, хорошо?

— Так я и думала, что ты скажешь. Пойди, поколоти железку. Может, кровь немножко отольет от мозгов и даст простор для свежих идей.

Она встретила изумленный взгляд Дика и вздохнула:

— Шутка. Это была шутка.

— Почему беспокоится сэнтио-сама? — спросил Бат.

Рэй подумал над ответом, чтобы сказать как можно больше и как можно короче, не объясняя тэка всей той премудрости, которую он сам со страшным скрипом вместил себе в голову.

— Путь, который нашел он, не совпадает с путем, который нашел прежде капитан Хару.

— Один из путей неверен?

— Нет, — соврал Рэй. — Сэнтио боится, что ведет корабль худшим путем, но сейчас лучше следовать прежнему курсу, чем менять его на ходу. Значит, так. Ты держишь точно в зенит, восемнадцать и две к востоку и сорок к югу. На прежней скорости. Если на экранах возникает что-то лишнее — все равно что — зовешь сэнтио-сама и меня. Я пойду и посплю, а через четыре часа вернусь и сменю тебя.

— Да, — кивнул Бат и сосредоточился на экранах.

Рэй спокойно оставил рубку на него: в добросовестности тэка сомневаться не приходилось. Батлер будет, как прикованный, сидеть у консоли и во все глаза следить за экранами, а он покормит Динго, отведет его к малышу Джеку, чтобы они поиграли, а потом сам немного поест и поспит.

По дороге на кухню Рэю встретился Моро. Морлок остановился посреди коридора, расставив ноги, так, что вавилонянин никак не мог его обойти, не прижавшись униженно к стенке. В прежние времена, времена рабства, прижиматься должен был бы Рэй, уступать дорогу и подбирать хвост, не дожидаясь, пока его командой заставят это сделать. Но даже команду вавилоняне постеснялись бы отдать напрямую: она прозвучала бы безлично: «Очистить путь» или «Морлокам убраться». И если бы он оказался настолько неловок, чтобы затруднить господ командой, он бы заслужил наказание. Ну что ж, эта заносчивая сволочь не раскроет рта и на этот раз? По-прежнему будет делать вид, что перед ним внезапно закрылась автоматическая дверь?

Да, именно так. Морита молча развернулся и пошел к аварийной лестнице.

Рэй выбросил вперед хвост и подсек вавилонянина под ноги. Тот едва не упал, но удержался на ногах и сказал, как бы в пространство:

— Крыса останется крысой, даже если ее побрызгать водичкой и наречь именем идиота.

— А ну стой! — крикнул ему вслед Рэй. — Возьми свои слова назад, или я забью их тебе в горло через задницу!

Но Морита, не замедляя и не ускоряя шага, прошел по коридору до аварийной лестницы и открыл дверь.

— Рэй! — окликнули его сзади. Рэй почувствовал, как к лицу приливает кровь: это был Дик.

— Сэнтио-сама, — он повернулся и опустил голову.

— Зайди и сядь, — юный капитан пригласил его в столовую.

Там уже стояла початая тарелка с какой-то вкусно пахнущей смесью риса и овощей. Рэй присел за край стола, а Дик исчез на кухне и через минуту вернулся оттуда с полной доверху салатной миской, которой Рэй пользовался вместо тарелки. Горка риса и овощей исходила ароматным паром, в ее верхушку была воткнута ложка — Дик счел, наверное, что заставлять морлока есть палочками — это чистое издевательство. Да так оно и было.

— Чего ты добиваешься? — спросил Дик.

— Не знаю, — признался Рэй. — Хочу, чтобы… чтобы он… чтобы он боялся меня. Когда-то я не смел глядеть им в глаза, хотя мог сломать каждого из них одной рукой. Теперь я свободен — а он ходит, как и не знает об этом.

— Ты знаешь, и я знаю, и миледи. Тебе разве мало?

Рэй ничего не мог ответить. Да, ему было мало. Ему хотелось увидеть страх в яшмовых зеницах некогда высшего существа; увидеть, как краска сходит с породистого лица. Услышать мольбу… о прощении? Да какая разница! Моро не станет молить о прощении — заставить бы его молить о жизни. Рэй сжал ладонь «лапой леопарда» и насторожил когти, растущие на сгибе пальцев.

— Я не знаю, что это такое, — вздохнул Дик. — Быть рабом, принадлежать кому-то как вещь, и даже имени своего не иметь. Наверное, тебе хочется справедливости. Но ты подумай вот о чем. Господь, когда воплотился, принял облик раба. Если бы Он тратил время на то, чтобы утвердиться перед Моритами своего века — Он бы никого не спас.

— Сразу видно, что вы слушали проповеди в Синдэне, сэнтио-сама, — усмехнулся Рэй.

— И еще одно. Господь призывал нас любить врагов, но я не могу полюбить Мориту. Я начал было, но он сам все испортил, и, похоже, нарочно. Так что любви я ему дать не могу. Но могу дать справедливость. Ты не будешь унижать его, Рэй.

— А он меня?

— Он не может тебя унизить, ты же христианин.

— ???

— Ну, подумай сам: вот он ходит, как будто тебя и нет. Но кто он такой? Человек, потерявший все. В чем состоит его достоинство? В том, чтобы делать вид, будто у вас нет имен и лиц. А в чем твое достоинство? В том, что Бог искупил тебя Своей кровью. Ну так как он может тебя унизить? Он что, отменит Распятие и Воскресение? Нет, он не может. Или человек, давший тебе имя, по его слову сделается пустым местом? Нет. Он не может даже запретить тебе считать себя человеком, и всем нам запретить. Может только сам за это цепляться. Ну, так кто же из вас унижен?

Рэй пожал плечами.

— Отчего, когда поговоришь с вами или с миледи, кажется, будто до этого твоя голова была не на месте, а теперь ее приставили как надо?

— Не знаю, Рэй. Я просто говорю что думаю. Если бы я еще всегда имел силы поступать как говорю и как думаю…

— …то были бы совсем святым, э?

Дик улыбнулся.

Рэй взял ложку и принялся есть.

Если бы Констанс услышала такую оценку своей персоны, она бы строго отчитала самозваных беатификаторов. Ни святой, ни блаженной она себя не чувствовала; чувствовала она себя взбалмошной дамочкой, чья выходка породила гораздо больше проблем, чем решила. Как ей вообще могло взбрести в голову, что отправиться на левиафаннере — хорошее решение? Поистине, тише едешь, дальше будешь: она ничего не выиграла по срокам по сравнению с имперским лайнером — зато создала массу проблем экипажу и несчастному юноше. Одно утешение: Брюс теперь точно теряется в догадках: и где это она?

Она чувствовала себя бесполезной и никчемной. Гус целыми сутками просиживал теперь над «задачей сдвоенного левиафана», Элисабет сделалась не кем-нибудь, а вторым пилотом, о гемах, Дике и даже Морите говорить не приходилось — все работали не покладая рук. И лишь с ней обращались как с фарфоровой статуэткой.

Когда у Джека начался приступ, она испытала даже некоторое облегчение. Впрочем, и на Джеке сказалось нервное напряжение последних дней: вопреки своему обыкновению он капризничал, когда она начинала читать ему сказки и требовал Дика с фильмом о Галахаде. Видимо, атмосфера нервозности, поразившая корабль, сказалась на ребенке таким образом.

Она не знала, чувствует ли Дик эту смутную, давящую как бы ниоткуда угрозу. Но если Дик и чувствовал, то держался он превосходно. Если бы он пытался подбадривать всех, хорохориться и храбриться, чувство угрозы не уменьшалось бы, или даже нарастало сильнее — но Дик простыми словами и спокойным, даже скучным голосом отдавал распоряжения, и вопреки всему у Констанс появлялось ощущение, что все будет в порядке. Она внутренне смеялась над собой: мальчик, в котором она чувствовала опору и убежище, был в два с лишним раза младше нее. Но когда Дик пришел, сменившись с вахты, к Джеку, и не меньше часа переводил ему этого бесконечного «Галахада», Констанс порой казалось — это Якоб каким-то чудом перенесся на «Паломник» и забавляет сына.

Она знала о несовпадении курса, проложенного Диком, и старого курса из бортжурнала, но не придала этому особенного значения. Наверное, нельзя пройти одним курсом дважды — как нельзя дважды войти в одну реку. Чего она твердо была намерена не допустить — это передачи корабля в руки Мориты. Дику нельзя было рассказать о разговоре в каюте Мориты. Констанс не сомневалась, что Моро сделал попытку соблазнить ее — но эта попытка была такой осторожной, что Констанс не могла бы выдвинуть ни одного конкретного обвинения даже Моро в лицо. Откровенные донжуаны чисто по-человечески нравились ей гораздо больше: делая прямое предложение, они давали ей возможность ответить столь же прямым отказом. От ухаживаний а-ля Морита оставалось гадкое чувство: уже само то, что она понимала намеки, казалось, пятнает ее; приходилось притворяться дурой. Ловеласы Империи были готовы попользоваться отсутствием добродетели; Морита добродетель презирал, а значит, был плохим человеком. Если бы Моро в самом деле почитал верность, он не пытался бы ее разрушить. Тут дело было даже не в культурных различиях — Констанс знала, что Вавилон в основном относится к адюльтеру как к делу сугубо частному, и что для вавилонской дамы дорожное приключение было бы вполне возможно. Само собой подразумевалось, что женщина ее возраста и положения, вышедшая замуж из династических и политических соображений, не обязана мужу физической верностью после того, как обеспечила ему законного наследника. Вавилонянка могла бы отказать Морите по одной-единственной причине: он не устраивал ее как партнер, был не в ее вкусе; вавилонянин обязан был принять такой отказ смиренно. Если мужчина добивался женщины и после этого, его считали грубияном.

Но Морита-то прекрасно понимал, что культурные различия налицо; что она христианка. Он делал предложение не так, как делал бы его женщине Вавилона — а так, чтобы не пришлось отступать, извиняясь за оскорбление. Значит, для себя он делил клятвы на две разновидности: те, которые нарушать нельзя и те, которые можно хотя бы предложить нарушить. Он проговорился Дику, что полагает христианство зловредным безумием — а значит, клятвы, скрепленные внутри христианства считает клятвами, людей, которые не совсем в здравом уме. А значит, он считает внутренние «клятвы» христиан чем-то принципиально нарушаемым. Наверное, ему можно доверять, пока у него в руках системы жизнеобеспечения корабля, пока от его лояльности зависит его собственная жизнь — но передавать ему штурвал нельзя категорически.

Правда, она не знала, как могла бы это объяснить кому бы то ни было со стороны. Сделать выбор между явной некомпетентностью и предполагаемой на основе зыбких догадок нелояльностью? Констанс могла сказать лишь одно: она плохо разбирается в навигации, но хорошо разбирается в людях.

Моро со своей стороны, казалось, делал все, чтобы испортить с капитаном отношения. Он так же аккуратно выполнял свои обязанности, но при встречах не удерживался от едкого замечания, тем более обидного, что его никак нельзя было назвать прямым оскорблением или попыткой бунта. Он умело дозировал яд, и Констанс очень поздно поняла, что они имеют дело, по сути, с диверсией, направленной на душевное равновесие Дика. Моро вел себя как фехтовальщик, который, не избегая фатального удара, наносит противнику множество мелких порезов, чтобы тот истек кровью. Дик держался очень уверенно и твердо, но Констанс не сомневалась, что это дается ему нелегко. Огромной потери и свалившейся ответственности самой по себе хватило бы, чтобы надломить кого угодно — но Моро еще и бил своими словами в эту слабину.

И это было тем хуже, что Моро защищал себя от гнева юного капитана его же собственным смирением и великодушием. Он и в самом деле не переступал той границы, за которой небезобидные шутки переходят в мятеж. Если бы Дик вздумал его изолировать, ему пришлось бы поступиться справедливостью, а он не мог этого сделать — тем более, что Морита разбудил в нем неприязнь. Дик, крайне щепетильный в вопросах чести, ненавидел манеру рассчитываться со своими личными врагами при помощи служебного положения. Констанс это было знакомо, потому что сама она, будучи доминатрикс, часто сталкивалась с этим искушением и боялась его. Она знала кое-кого, кто, став во главе Доминиона, первым делом рассчитывался со своими вчерашними противниками, уверяя общее мнение в том, что он это делает исключительно для блага домена. Это было настолько отвратительно, что Констанс дала себе зарок не делать так ни при каких обстоятельствах — и в результате ее личные противники и клеветники безопаснее всего чувствовали себя при ее дворе, где она могла защитить их от мести своих сторонников и вассалов. Это помогло ей превратить несколько врагов в друзей, и еще больше ее врагов сделало более упорными врагами. А впрочем, она не собиралась отказываться от этой политики, моля Бога только о том, чтобы Он наградил ее тем же счастливым даром, что и ее мужа: разделять великодушие и попустительство. Где граница между твоим собственным желанием избавиться от неугодного и необходимостью соблюсти закон и обычай? Большинству людей трудно судить друзей. Констанс принадлежала к тем, кому труднее судить врагов, кто до конца сомневается в себе: утоляется ли приговором жажда справедливости или желание причинить боль человеку, который неприятен тебе лично?

Она не сомневалась, что перешагни Моро хоть на йоту границы Устава гражданского флота, как юноша применил бы силу — если не свою, то Рэя — но при этом терзался бы сомнениями в себе. И Моро искусно маневрировал в том пространстве, которое ему предоставляло великодушие юноши, под надежной защитой его неприязни.

Пространство было чисто — сканеры не фиксировали ни одного близкого и опасного объекта. Рэй выполнял маневр торможения как и было запланировано. Дик выпил еще энерджиста и приказал сантору выдать конфигурационную карту.

Сантор выдал. Дик посмотрел на нее, потом — на обзорный экран, еще раз на карту… и почувствовал холод в животе. Еще раз. Может, карта неправильно ориентирована относительно корабля? Он повертел ее так и этак… И то, что получилось…

Этого не могло быть.

Сектор Ворона, куда они должны были прыгнуть, был Дику знаком. Они прыгали туда не из сектора Ласточки, а с другой стороны, от Парадизо, но капитан и Майлз знакомили Дика с конфигурационной картой и показывали ему сектор на экранах, заставляя запоминать ориентиры. Это был один из тех секторов, где ориентир можно было запомнить визуально: группа из девяти ярких звезд чуть к востоку от зенита, ее называли Диадемой.

…Россыпь желтоватых звездочек с одной затесавшейся между ними белой еще как-то сошла бы за «диадему». Но вот этой туманности в надире не было. Ну, не было ее, хоть ты тресни. Если бы она была, капитан бы обратил на нее внимание ученика.

Но сантор нагло врал, что они в секторе Ворона, потому что навигационные приборы и конфигурационная карта говорят именно это. Дик краем глаза посмотрел на Рэя, который сидел себе, прилежно вперившись в экран, потом перевел взгляд на Бет, отходящую после прыжка. Сейчас нужно им что-то сказать…

— Рэй, — сказал он. — Начинай маневр торможения.

— Есть, сэнтио-сама, — морлок очень уверенно проделал серию операций, переводящих корабль в режим плавного торможения. Теперь у Дика было часа полтора, прежде, чем к нему пристанут с вопросами.

— Ты иди отдыхай, — сказал он Бет.

— А что случилось?

— Ничего страшного. Отдыхай.

Она как-то странно усмехнулась и вышла, а Дик надел обруч сантора, опустил на глаза визор и под его прикрытием сомкнул веки.

Сначала следовало справиться с паникой — и Дик помолился Богу, а потом — Марии и Брайану Навигатору. Сердце успокоилось, а тот маленький и жалкий, который колотился внутри, в ужасе визжа: «Все, все пропало!», умолк и притаился где-то в уголке души, но совсем не ушел.

Итак, случилось самое страшное. Во-первых, он прыгнул не туда. Но к этому-то он был почти готов: даже у опытных пилотов прыжки вслепую заканчиваются удачами далеко не каждый раз — и у Майлза случалась проруха. Если корабль не получал повреждений, выскочив в незнакомом секторе и с маху врубившись в пояс астероидов или попав под сверхжесткое излучение, его просто клали на обратный курс, выводили в предыдущий сектор и делали вторую попытку. Худо было другое: навигационное оборудование явно вышло из строя, и он, убей Бог, не знает, как его починить. А починить его необходимо, хотя бы для того, чтобы понять, куда он выскочил и куда теперь двигаться.

Дик был убежден, что выбрал неверный ход в хрустальной пещере потому, что следовал неверным огням. И сделал он неверный выбор в момент последнего прыжка, потому что в секторе Кентавра и Ласточки все было правильно. Нужно лечь на обратный курс, вернуться в дискретную зону и сделать правильный прыжок. Но это будет возможно только тогда, когда он определит, куда же его занесло.

Дик поднял визор и посмотрел на экран, на эту туманность в надире, похожую по форме на песочные часы. Хороший ориентир, который легко будет найти в базе данных.

Правда, есть и второй вариант. Почти год назад он видел эту Диадему. А вдруг она запомнилась ему более яркой, чем есть на самом деле? А вдруг он просто проглядел туманность, похожую на песочные часы, а капитан не обратил на это внимания? Вдруг это он свихнулся, а не сантор и не навигационные приборы? Вдруг все, что нужно делать — это продолжать путь?

Дик привык доверять приборам больше, чем себе — неопытному юнцу. Если бы несовпадение реальности с конхидзу было не столь вопиющим — кто знает, может, он продолжал бы вести корабль по приборам, полностью отказав в доверии себе. Но не могло же так быть, чтобы меньше чем за год возникла туманность там, где ее не было! Или могло? Господи, да он же имеет под рукой человека, который может объяснить ему, что и как. Не нужно мучить голову, нужно просто посоветоваться с лордом Гусом!

От этой мысли сделалось намного легче. Всегда легче, когда есть кто-то, с кем можно разделить заботы. Дик положил корабль в дрейф, объявил команде отдых и сам немного поспал, зная, что с лордом Гусом лучше беседовать на свежую голову.

Что почувствовал бы… эээ, скажем, Галилео Галилей, если бы ему довелось оказаться на борту корабля эээ, скажем, Магеллана, затерянного в дальних морях, где весь офицерский состав умер от чумы, и единственный более-менее компетентный в навигации человек, корабельный юнга, обратился к нему с просьбой помочь с навигацией? «Вы же ученый, дом Галилео, вы же наверняка умеете обращаться с астролябией?».

Вот примерно то же самое почувствовал и Августин.

До сей поры его никак не интересовало прикладное применение его знаний. Прикладников он даже в некотором роде презирал; точнее, относился к ним со снисходительностью средневекового схоласта, общающегося с работягами-алхимиками.

Подумать только, за несколько лет до Эбера его тогдашние коллеги-физики полагали, что еще немного фактического материала, эмпирических наблюдений, которые в обилии стали поступать из первых межзвездных экспедиций — и им откроются основополагающие законы бытия, связи, которыми сцеплены пространство и время! По глупой случайности, из-за неполадок в наношлеме пилота-испытателя, были открыты дискретные зоны и сам принцип прыжка — и наука впала в некую эйфорию. Еще немного, обещали популяризаторы, еще чуть-чуть — и мы проникнем в принцип дискретности пространства, построим нуль-порталы, позволяющие ходить на другие планеты как в собственный гардероб, наклепаем машин времени и начнем сами зажигать звезды! Но годы шли, фактаж копился, а прорыва не происходило. Стоило появиться некоей теории, которая как будто бы объясняла все — и буквально тут же новая экспедиция притаскивала нечто, опровергающее теорию начисто. Например, те же дискретные зоны никак не впихивались ни в общую, ни в специальную теорию относительности, которая господствовала в физике уже более ста лет. Попытки создать какую-то суперспециальную теорию относительности неуклонно проваливались. Пресловутых «черных дыр» не нашлось вовсе, зато обнаружились левиафаны. Наблюдения геофизиков за корой других планет перевернули ряд расхожих представлений о физике Земли. В довершение всего появились шедайин со своими наработками, и целая отрасль теоретической физики около столетия занималась только разгребанием их колоссального наследия. А меж тем количество эмпирических данных росло, и теоретическая физика оказалась по отношению к прикладной не только в расколе, но и в некотором загоне, как схоластика в свое время — к экспериментальной науке. Ученые снова сделались чернорабочими. Франклин запускал змея в грозу, Вольта и Гальвани мастерили кислотные батарейки и мучили лягушек, Лавуазье лично паял колбы — а современник лорда Августина Мак-Интайра де Риос-и-Риордан лично садился на торговый, исследовательский или военный корабль, чтобы самому исследовать потоки энергии и вещества вблизи от Ядра, газовые планеты-гиганты в процессе генезиса или энергию распада сверхтяжелых элементов в генераторе двигателя-атиграва. В определенном смысле повторялась история науки во времена Темных Веков: наиболее почтенная часть ученых (собственно, только они претендовали за звание ученых) занималась хранением наследия прошлых веков — от Ньютона до Чандракумара плюс изучала наследие шедайин, наименее почтенная часть ученых (которых никто учеными не признавал, и в первую очередь они сами) просто строила корабли, ходила на них туда и сюда и записывала результаты наблюдений. Примерно так обстояло дело в первые сто лет после Эбера. Конечно, каждый ученый-теоретик решал и практические задачи — какая из молодых колоний стала бы тратить средства, чтобы обучить в Метрополии физика, неспособного предсказать перемену погоды или вспышку на местном солнце, высчитать сейсмическую активность для строителей? Потом колонии начали вкладывать деньги в исследования — в первую очередь их интересовало усовершенствование кораблей и оружия. Здесь пути теоретиков и практиков разошлись: такие исследования уже нельзя было выполнять как поденную работу, на досуге отдаваясь размышлениям отвлеченного характера — но при экономическом подъеме колоний появился праздный класс, поставлявший кадры для новой схоластики. По сравнению с огромным количеством прикладников он был малочислен, и сосредоточен полностью вокруг учебных заведений и в них самих. Эти люди были скелетом науки — склеротичным и закостенелым, страдающим местами от размягчения тканей, а местами — от отложения солей, но в целом — именно скелетом, который делает всякое тело тем, что оно есть, а не бесформенной медузой. Подобно клеткам мышц и крови практики-прикладники лепились к этому скелету, питали его и поставляли ему кислород новых идей, вымывая хотя бы частично вековые отложения, но они не становились белой костью — а белая кость, в свою очередь, не становилась красной плотью. Прикладники приходили сквозь университеты, как кровь, получали от теоретиков те базовые знания, которые они должны были в будущем или использовать, или отринуть, и, в свою очередь, поставляли новые данные — зачастую совершенно не интересуясь тем, как эти данные будут переварены учеными головами и что получится на выходе.

Лорд Августин был исключением из правил. Он никак не зависел ни от научной карьеры, ни от необходимости добывать себе хлеб насущный — что и давало ему возможность мыслить независимо; настолько независимо, что ряд ученых коллег считал его просто полоумным. Да и как не считать полоумным человека, который вполне способен, не считаясь с научным званием и авторитетом оппонента, написать в «Имперском вестнике теоретической физики» разгромную статью по поводу реферата противника и перехерить все, над чем тот трудился последние двадцать лет? А лорду Августину случалось. Он не считался ни с чем и ни с кем. Притом, злым человеком он совсем не был — ему просто в голову не приходило, что его публикации могут поломать кому-то карьеру и что «карьера» для этого человека может быть синонимом слова «судьба». Он стоял за научную истину, как он ее видел и знал, а общественное положение и независимость от официальных институтов науки давали ему возможность не искать компромиссов.

Словом, задача, поставленная перед ним Диком, была… нестандартной. Лорд Августин ни разу не пытался сопоставить свои книжные знания и логические построения с грубой реальностью. Конечно, грубая реальность не так давно отвесила всем насельникам «Паломника» здоровенную оплеуху, но, пережив первый шок, лорд Августин с головой нырнул в проблему «двойного левиафана». Свою монографию по этому вопросу он решил посвятить погибшему экипажу «Паломника», и даже набил это посвящение в сантор. Уже на второй странице, когда посвящение пропало из поля зрения, лорд Августин совсем забыл о погибших. Он вспоминал о них, конечно, каждый раз, когда Констанс читала из бревиария молитву за умерших, и искренне присоединял свой голос к голосу всех молящихся (в молитвах по бревиарию принимали участие все свободные члены экипажа — такой обычай установился сам собой со дня катастрофы) — но такой уж он был человек, что, когда работал, забывал обо всем и вся, кроме работы. И о себе в том числе — узнай он, что завтра утром подвергнется самой мучительной из казней, он не дрогнул бы, но постарался завершить монографию о «двойном левиафане», набросав ее за ночь хотя бы тезисно.

— Я правильно понял? — переспросил он у юноши. — Ты подозреваешь, что навигационное оборудование вышло из строя?

— Да, сэр.

— Но, видишь ли… хотя я кое-что понимаю в принципах его действия, я не мог бы его починить, — честно признался лорд Августин.

— Я не об этом, милорд, — терпеливо сказал Дик. — Мне нужно знать, где мы. Понимаете, мы не туда выскочили. Само по себе это не беда, я прыгаю вслепую в первый раз, а бывает всяко, даже с настоящими асами. Но с неисправным НавСантом я не знаю, где мы.

— Угу, — сказал лорд Гус. — Пойдем-ка в рубку.

Они прихватили сантор лорда Августина и поднялись в рубку, где ученый хлопнулся в одно из пилотских кресел на глазах у изумленного вахтенного Актеона.

— Так, — сказал он. — Чем из всего этого ты умеешь пользоваться?

— Ну-у, сканер, — Дик показал пальцем. — Экраны. И НавСант.

— Ты знаешь принцип работы НавСанта?

— Да, сэр.

Лорд Августин молчал особенным таким молчанием экзаменатора, ждущего развития темы, и Дик начал:

— Галактика биполярна. На одном полюсе постоянно исходят потоки вещества и энергии, этот полюс принято считать Зенитом. Датчики НавСанта улавливают потоки вещества, и указывают ориентацию корабля по оси зенит-надир. От центробежной силы вещество Галактики разбрасывается двумя рукавами. Тот, в котором находится Старая Земля, считается восточным, другой — западным. Движение по нему к Ядру считается курсом на Запад, движение от Ядра — курсом на Восток. И наоборот. Датчики НавСанта ловят усиление излучения Ядра при движении, это значит, что, чем сильнее излучения ядра, тем больше мы двигаемся на Восток. Но если выйти за пределы рукава и пойти к Ядру напрямую, это будет движением на Юг, а от Ядра — на север. В обоих случаях мы попадем сначала в другой рукав Галактики, изменится направление потоков вещества и энергии, и датчики покажут это как перемену курса по оси Запад-Восток на 180 градусов.

— А как ты определишь, не произошла ли на самом деле перемена курса?

— Увеличение интенсивности потоков вещества происходит скачкообразно — Дик отбарабанил это так, что сразу стало ясно: цитирует учебник наизусть.

— Отлично, — похвалил лорд Гус по преподавательской привычке. — Ну, а теперь подумаем о том, какие отклонения здесь возможны. Первое. Ты лучше меня знаешь, как ведут себя навигационные приборы вблизи от… левиафана.

— Они сходят с ума.

— Можно и так сказать. Но вблизи никакого левиафана нет, поэтому данную версию придется отмести. Дальше. По мере приближения к Ядру увеличивается количество аномалий, в которых направление потоков энергии искажено.

— Мы должны быть далеко от Ядра, — возразил Дик.

— И третье. Мощным источником помех является сам корабль — его двигатели, компенсаторы гравитации и все такое прочее. Поэтому датчики НавСанта располагаются в максимально удаленной от двигателей части корпуса и заэкранированы силовыми полями от внутрикорабельных воздействий. Но силовые поля порой дают слабину… На твоем месте я бы проверил силовые экраны.

— Спасибо, милорд. Скажите, а… можно ли с неисправным НавСантом определить, где мы?

— Не так-то просто. Но можно. Покажи мне эту свою Диадему…

Он нашел «Диадему сектора Ворона» через поисковую систему в справочных таблицах и пригляделся к указанной Диком группе звезд. Очки он по рассеянности оставил в каюте, контактных линз не переносил, а операцию все никак не собрался сделать, поэтому склонился к самому экрану, чтобы хоть на глазок прикинуть светимость.

— Ну, это никак не может быть Диадемой, — уверенно сказал он. — В моем справочнике Диадему образуют звезды от нулевого класса до В4, а здесь мы имеем самую яркую звезду класса F. Так что, юноша, никакая это не Диадема.

У Дика немного отлегло от сердца — по крайней мере, в собственном разуме он больше мог не сомневаться.

— А теперь займемся вашей туманностью, — продолжал лорд Гус. — На вопрос, может ли такая туманность образоваться за год, со всей авторитетностью отвечу: нет. Когда-то она образовалась значительно меньше, чем за год, из звезд, одна из которых превратилась в Сверхновую и индуцировала вторую — но это было очень и очень давно.

— До Эбера? — спросил Дик.

— До Потопа, — серьезно ответил лорд Августин. — Итак, где мы?

Он откинулся на спинку кресла, придвинув к себе большой терминал.

— Что представляет собой конфигурационная карта и на чем основан этот принцип навигации? На том, что каждая звезда представляет собой своего рода индивидуальность. Абсолютная величина, светимость и спектральный класс — по этим трем качествам мы отличаем одну звезду от другой — как отличаем одного человека от другого по росту, цвету глаз, волос и всего такого. Собственно НавСант мало чем может помочь в межпространстве — он там просто не работает, он нужен лишь для ориентации в пределах сектора и настроен на объекты такой удаленности, что размеры любого сектора — от одного до сотни парсек — пренебрежимо малы. Но в базах данных НавСанта содержатся сведения об отличительных особенностях разных звезд. При переходе из межпространства в сектор автоматика делает замеры светимости и спектра ближайших звезд и, согласно полученным результатам, составляет конфигурационную карту, после чего сличает ее с конфигурационными картами из базы данных, пока не получит полного соответствия. Однако сантор — всего лишь машина, и при переходе в совершенно незнакомый сектор пространства делает глупость. А именно — выдает из списка конфигурационных карт корабля ту, что похожа больше всего. Сантор, конфигурационную карту сектора Ворона на экран!

На терминале перед лордом Гусом появилась надпись: «Нет доступа». Ученый изумленно воззрился на юношу.

— Сантор, карту сектора Ворона, — повторил приказание Дик.

На экране загорелась карта-диаграмма.

— Очень хорошо. А теперь — конфигурационную карту этого сектора по результатам измерений, — сказал лорд Августин.

По приказу Дика на экране появилась… карта сектора Ворона, полностью идентичная первой.

— Черт! — вырвалось у лорда Гуса. — Не может быть… не может быть… Так…

Он потер лоб ладонью.

— Дик, боюсь, что дело обстоит немного не так, как я предполагал. НавСант в полном порядке, но пошла вразнос база данных. Я бы посоветовал тебе перезагрузить НавСант, а потом попробовать еще раз.

Дик поморщился: перезагрузка с проверкой всех кластеров памяти должна была занять несколько часов.

— Да, пожалуй, — согласился он. — Но, милорд… А что если НавСант так и не покажет правильной карты?

— Тогда, Дик, нам придется составить ее самим и самостоятельно перенастроить НавСант, не доверяя это дело автоматике. Такая опция в нем есть?

— Да, милорд.

— Ну вот и отлично. Начнем с основных ориентиров…

Как выяснилось, Дик понятия не имел, как подступаться к спектрометру.

— Чему только тебя учили, — вздохнул лорд Августин. — Ну, смотри сюда. Вот это я беру из своей базы данных. Это — спектральный профиль объекта, который мы называем ядром нашей Галактики. А вот — спектральный профиль объекта, который считает ядром Галактики ваш сантор. Смотри, какая разница. Светимость на порядок меньше. Ваша база данных определенно пошла вразнос. Я просто не знаю, что здесь делать…

Дик ввел спектральный профиль объекта в память сантора под названием «Ядро».

«Файл с таким названием уже существует. Заменить его?» — спросил сантор.

«Да» — ввел Дик.

«В замене отказано. У вас нет доступа к базе данных».

— Что? — вырвалось у юноши.

— Входи в корневой каталог, — посоветовал лорд Августин.

Но и из корневого каталога тоже ничего не получилось.

— Симатта, — пробормотал Дик. — Что же это такое?

— О, черт, — разочарованно протянул лорд Гус. — Нет, я пас. Нужно альтернативное решение.

— Мы ложимся на обратный курс, — Дик, включил внутрикорабельную связь — Актеон, вызови мне Рэя и Бет. Мы просто пройдем свой маршрут в этом секторе в обратном порядке. И вернемся в сектор Ласточки. И оттуда снова прыгнем — куда надо. Я перенастрою НавСант.

— Каким образом? — изумился лорд Гус.

— В капитанском сейфе есть копия базы данных. Я снесу все, что сейчас в НавСанте и загружу копию.

Дверь рубки открылась, вошли Бет и Рэй. Дик коротко обрисовал им ситуацию и поставил первую задачу: лечь на обратный курс и совершить еще один прыжок.

— Отдайте приказ, капитан — и я верну корабль на обратный курс, — с готовностью отозвался Рэй. — Но вот что мне не дает покоя: кто повредил сантор?

Все переглянулись.

— Это мог быть только один человек, — сказала Бет. — И мы знаем, кто…

Дик в раздумье потер кулаком правой руки о ладонь левой.

— Нет, — сказал он. — Я понимаю, что это мог только он… но он не мог. У него нет доступа к корабельным файлам, с его терминала можно управлять только внутренними системами.

— Сэнтио-сама, он входил в рубку, когда вы были без сознания, — напомнил Рэй.

— Но без ключа… — начал было Дик, и тут же ухватил себя за язык. А что стоило Моро, пока он лежал, снять с него ключ и…? Да нет, не получилось бы: даже в рубке система защиты тройная: ладонь, ключ и пароль. Можно украсть ключ, нельзя — правую руку. Но если Моро как-то обманул сенсор…

Он включил селектор внутрикорабельной связи и набрал код терминала Мориты.

— Срочный вызов в рубку, мастер Морита, — сказал он, когда на том конце прозвучало «Слушаю вас?» Моро отключился — видимо, пошел на вызов. Бет тихо сказала:

— Я думаю, есть смысл позвать ма… То есть, миледи…

— Да, — поддержал ее лорд Августин. — Вы собираетесь выдвинуть весьма серьезное обвинение, капитан…

Дик немного подумал, потом решительно тряхнул головой:

— Нет. Вы тоже доминатор и мой суверен, лорд Августин. Если мое обвинение подтвердится, то вашего свидетельства будет достаточно, а если нет… Я не хочу терять лицо перед миледи.

— Да какое лицо, все ясно как день… — прорычал Рэй, но умолк, когда прозвучал сигнал и Дик открыл двери в рубку.

— Что-то случилось? — Морита коротко поклонился лорду Августину и, как обычно, сделал вид, что не замечает гемов.

Места, чтобы сесть, уже не было — последнее свободное кресло заняла Бет, Рэй стоял. Морите тоже пришлось стоять перед юным капитаном, и лорд Августин чувствовал, что Дику неуютно от этого.

— Мастер Морита… — он не знал, с чего начать. — На корабле вышла из строя база данных. Вы… не знаете, почему это могло случиться?

— Ваш вопрос нужно рассматривать как просьбу о помощи? — Моро чуть склонил голову набок, как птица.

— Нет. Как приказ капитана, — голос юноши прозвучал бронзой. — Я требую от Вас сказать все, что вы знаете об этом, если вы что-то знаете.

— В таком случае я ничего не знаю, — Моро развернулся, чтобы идти.

Но Рэй заступил ему дорогу.

— Сэнтио-сама, можно я вытряхну из него эти сведения? — он улыбнулся, обнажив ослепительные клыки. — У меня давно руки чешутся.

— Только если ничего другого нам не останется, мастер Порше, — как можно тверже сказал Дик.

— Вы, конечно, можете приказать нелюдю переломать мне все кости, — спокойно проговорил Морита. — Содрать кожу и вырвать глаза. И не то чтобы мне не было страшно — но я действительно не знаю, чего вы добиваетесь… капитан.

— Я же сказал, мастер Морита: данные в базе перепутаны, ориентиры названы не своими именами.

— Ну, а при чем тут я?

— Но кроме вас, этого никто не мог сделать! У вас одного могла быть цель… захватить корабль… И возможность — когда я лежал без сознания после ментальной атаки…

— И, раз уж у меня была такая возможность — то, стало быть, я и виноват в том, что вы завели корабль не туда, и сами теперь не можете определить наше местоположение? Что ж, возможность у меня была. Черт побери, у меня была возможность овладеть вами на содомский лад — так почему бы вам не обвинить меня заодно и в этом?

Дик от стыда и гнева покраснел так, что хоть прикуривай. Но он справился с собой и сказал как можно ровнее:

— Мастер Морита, я пока еще ни в чем вас не обвиняю. Но повреждения в базе данных могли быть сделаны только умышленно и только тем, кто имел к ней доступ. Кроме вас, подозревать некого — больше никто не умеет работать с НавСантом…

— А не в этом ли все дело? — Морита чуть подался вперед. — Не в том ли, что больше никто не умеет работать с НавСантом? И тот, кто с ним работает, по простоте душевной принимает за диверсию то ли сбой системы, то ли… — вавилонянин выдержал многозначительную паузу.

— Говорите, мастер Морита, говорите, что собирались, — прошептал Дик сквозь зубы.

— То ли некомпетентность пилота, — спокойно закончил Моро.

— Нет, позвольте! — возразил лорд Августин тоном папского легата, провозглашающего «Contradictur!» на Соборе. — Навигационные системы мне и вправду мало знакомы, но в своем предмете я разбираюсь, и свидетельствую: этот навигационный сантор действительно принимает одни объекты за другие. Так, тот объект, что фигурирует в его памяти как «Ядро Галактики», совершенно не соответствует по своим параметрам реальному ядру, данные о котором я взял в последнем каталоге Маршьялло-Окада.

— Покажите, — Морита разом помрачнел, и лорд Августин понял, что ему стало не до обид и счетов — он серьезно был озабочен судьбой корабля, в конечном итоге — собственной судьбой.

— Сантор, объект «Ядро», характеристики, — скомандовал Дик. На экране снова засветилась замысловатая диаграмма.

— А вот настоящее ядро, — Лорд Августин вывел на терминал изображение из базы данных своего сантора.

После этого он пережил тридцать весьма неприятных секунд под взглядом Мориты. Никогда в жизни, за все свои без малого сорок лет, он не чувствовал себя настолько глупо.

Изображения были совершенно идентичны.

Дик сидел ни жив ни мертв. Потом голосом, похожим на треск рвущейся бумаги, он сказал:

— Сантор, объект Магелланово Облако, характеристики.

Снова на экране появилась хитроумная диаграмма. Лорд Августин, уже не говоря ничего, вызвал из памяти своего сантора профиль соответствующего объекта…

Идентичен. Дик опустил голову.

— Ну так что же у нас с системой? — спросил Моро.

— Не знаю, — пробормотал юноша. — Но полчаса назад все стояло кверху ногами.

— Вы уверены?

— Более чем, — ответил лорд Августин. — Я видел это своими глазами. Скорее всего, какой-то сбой системы.

— Меня обвиняют в этом сбое?

— Нет, мастер Морита, — сказал Дик. — Я прошу у вас прощения.

— Да полноте, есть ли тут за что просить прощения. Меня всего лишь выдернули с рабочего места, прилюдно обвинили в диверсии, пригрозили насилием… Совсем ничего, в чем стоило бы каяться.

— Мастер Морита, перестаньте. У меня и так горько внутри. Мне жаль, что я скверно поступил с вами, и что в первую очередь подумал на вас…

— Ты не об этом должен жалеть, мальчик. Вызови конхидзу.

Дик вызвал — наполовину предвидя результат:

— Лоция не определена.

Они находились в неизвестном секторе пространства. В секторе, на который не существовало конфигурационной карты.

Для Дика осталось полнейшей загадкой — почему после всего этого позора миледи не оспорила его капитанские полномочия. Она лишь молча выслушала отчет о происшествии, кивнула и сказала:

— Наверное, тебе нужно немного отдохнуть, Дик, перед тем, как делать следующий прыжок. Я хочу, чтобы ты проспал не меньше восьми часов — а потом возвращался к своим капитанским обязанностям.

Дик от изумления даже задохнулся и не смог ничего сказать. Он только поклонился, ударив кулаками в пол, встал и выбежал вон из ее каюты.

Чувствовал он себя так, словно печень ему раздавили. Наверное, даже хуже, чем тогда, когда Вальдер разбил ему лицо из-за Бет. Тогда он хотя бы знал, что его накажут — и на этом все закончится. А тут — все только начинается. Стоит ему подумать, что хуже не бывает — как почти тут же становится хуже. Сначала, когда капитан погиб, он решил, что ничего не может быть тяжелее, чем одному командовать экипажем из пятерых гемов и одного вавилонянина. Потом, когда он чуть не проиграл ментальное сражение на входе в сектор Кентавра, он понял, что хуже было бы погибнуть и оставить корабль на Мориту. Теперь он знал, что еще хуже — завести корабль в неизвестный сектор пространства, теряя трое суток на выход оттуда по памяти с риском опять угодить не туда. И это казалось ему сейчас самым дном — хотя он понимал, что ему еще есть куда катиться. Например, запороть кав-двигатель.

Голова не работала, точнее — все мысли крутились вокруг одного: он послал корабль в неизвестный сектор — значит, неправильно рассчитал точку входа. Неужели все произошло тогда, когда корабль сбился с курса? Да, похоже на то. Вот и объяснилось несовпадение расчетного времени. Он неверно рассчитал точку входа. Он дерьмо, а не капитан. Но ведь Том правильно вернул корабль на курс. Он все проверял. Значит, плохо проверял…

Это было как болезнь, как детская сыпь, когда нельзя расчесывать зудящие пятнышки на руках, но невыносимо хочется их чесать. Дик понимал, что его утомленное и перегруженное сознание не выдаст сейчас ничего, но не мог остановиться, и мысли крутились, как работающая вхолостую стиральная машина: сбой с курса — что делать? — просить помощи у Мориты — а если это он? — а если еще раз? — снова сбой с курса…

Придя в капитанскую каюту, он попробовал уснуть, но не смог. Так хотелось плюнуть на все и передать корабль взрослому… И не чувствовать себя дерьмом… Даже если Морита заведет всех в ад — что ж, он будет хотя бы ни при чем…

Трус.

Дик надел визор и стал читать «Апологию Сократа», чтобы отвлечься. Когда он взялся за «Федона», он наконец-то заметил, что безумный круговорот в голове прекратился — этот удивительный человек, живший три тысячи лет тому, христианин душой, Христа не знавший, захватил его и наполнил сердце тоской по тому, кто еще недавно был так близко — и одновременно так далеко. Сердце защемило: в то время как в далеких Афинах Сократ готовился к смерти, на другом краю Вселенной Майлз готовил смерть своим братьям. Не только тем, кого убил своей рукой и рукой своих аудранти — но и всем, кто погиб потом, в войне, длившейся бессчетные годы. По сравнению с тем количеством жертв, которое унесли войны Земли, количество погибших шедайин было ничтожным. Но Святой Брайан, увидев погубленную ашиу колонию шедайин, сказал: «Господь не считает по головам. Для него нет вопроса „Сколько?“, есть только — „Кто?“. И Дик вдруг понял это с ужасающей ясностью. Он читал о том, как из Афин уходила целая Вселенная, а Афины, за исключением нескольких верных, этого не замечали. Он не смог дочитать „Федона. Он никому не мог поверить своего страха. Прежде, когда капитан Хару был жив, и Дик был просто корабельным «начальником-куда-пошлют“, он мог прийти со своей болью хотя бы к леди Констанс. А сейчас…

«Миледи, я теперь как вы. Некому жаловаться, не перед кем каяться. Кроме Бога. Господи, ну почему все они меня оставили!»

Он лежал на спине, прикрыв глаза — снимать визор и даже выключать его было лень. Даже не лень — оцепенение, сковавшее Дика, имело с ленью нечто общее, но не было ею. Он словно находился в состоянии хрупкого равновесия, как шарик на шаре. Если его толкнут, если это равновесие нарушат — он покатится вниз и только вниз. Будет хуже. Поэтому он не двигался. Какое-то время спустя там, за границей сомкнутых век, потемнело — это визор, не улавливая движений зрачков, отключился сам собой. Ну и хорошо.

— Послушай, сынок, — сказал в темноте голос капитана Хару. — Кто будет доверять тебе, когда ты сам себе не доверяешь?

— Вы же умерли, капитан. Вам легко говорить.

— Капитан прав, — вступил в разговор Майлз. — Ри'шаард, Рики, разве мы плохо учили тебя? Разве хороший пилот полагается только на наносхемы сантора?

— Ну, дорогу до сортира он и без НавСанта находит, — буркнул голос Вальдера.

— Да, — ответил ему голос Джеза. — Значит, небезнадежен.

Дик открыл глаза. Перед ним в воздухе висели строчки — «если бы душа действительно могла где-то собраться сама по себе и вдобавок избавленная от всех зол, которые ты только что перечислил, это было бы, Сократ, источником великой и прекрасной надежды, что слова твои — истина…» Оцепенев от этакого «мене, текел, упарсин», Дик вздрогнул, но тут же сообразил, что это визор отреагировал на движение его зрачков: включился и крутнул текст немного вниз. Он отключил аппарат и встал.

Тело болело от лежания в неудобной позе, но голова была свежей и ясной. Часы показывали, что он проспал около пяти с половиной часов. На нижней вахте должен был находиться Батлер.

Дик пошел в душевую и принял ледяной душ, потом, не вытираясь, натянул одежду и почистил зубы. Сделал шаг назад и посмотрел на себя в зеркало.

С той стороны глядел мрачноватый, но решительный парняга. Этот решительный парняга был не из тех, кто легко отступает.

Если кто-то влезал в систему, система это зафиксировала. Нужно просто проверить команды, отданные за все время, прошедшее со дня гибели экипажа.

Когда Дик поделился этой мыслью с леди Констанс и лордом Гусом, они ужаснулись.

— Но это ведь тысячи команд, Дик!

— Да, — твердо ответил юноша. — И я проверю их все.

— Каким образом?

— Одну за другой.