Сердце меча

Глава 20 Дом, которого нет

Рэй попал на это место двое суток спустя. Он зашел навестить Дика, и сообщить ему, какое хорошее убежище они нашли неподалеку от стекольного комбината — тепло, близко и до плантаций бустера, и до водных резервуаров. Но на грузовом пандусе его встретила растревоженная дзё, имя которой он не смог вспомнить с ходу — точнее, не был уверен, Анна это, Цинтия или Леонида — и, причитая, сообщила, что сэнтио-сама пропал во время инспекторской проверки. Ничего более толкового от нее добиться не удалось, по ее рассказам получалось, что Дик просто растворился в воздухе.

От Марии было больше толку — она доискалась Сан и расспросила ее о том, куда ушел Дик, но когда Рэй добрался до вентиляционной трубы, ему стало понятно, что морлок туда не втиснется.

— Я найду его, — пообещал он женщинам, но с трудом представлял себе, как это получится. Нужно было приниматься за дело быстро, у него сердце становилось чёртом при мысли о том, что Дик блуждает где-то в подземельях один, без еды и даже без света — но он даже не мог определить, куда ведет эта проклятая труба.

Рэй потратил почти сутки на то, чтобы добраться до Аквиласов и вернуться к комбинату с Актеоном (большая часть этого времени ушла на ожидание конца рабочей смены). Тэка тоже не знал, куда выходит воздухозаборник, но зато представлял себе принцип, по которому устроены эти сооружения — и скоро спустился с Рэем на уровень жизнеобеспечивающих коммуникаций и вышел к подземному резервуару.

Дика здесь, конечно же, не было. Не мог же он дожидаться их здесь один, в темноте и холоде. Да и был ли он здесь?

— Динго, след, — скомандовал Рэй. — Капитан Суна. Ищи капитана!

Динго покрутился, но следа не нашел. Однако что-то такое он унюхал в воздухе, потому что поскулил в потолок, а потом кинулся в озерко. На другом его берегу (то есть, на плотине, через которую перекатывала вода), он заметался у входа в еще один коридор.

Рэй разделся, скрутил лохмотья в узел и привязал его к голове.

— Возьми, — Актеон отстегнул свой налобный фонарик.

— Не, он мне больше мешать будет, — отказался морлок и спустился в воду.

Выплыв на том берегу, он оделся и вошел в коридор, указанный Динго. Стены коридора были помечены лемурскими каракулями. Рэй уже успел узнать, что обозначает человечек с огромной головой, половину которой составляет рот, и маленьким круглым пузом. Он обозначает, что данный путь ведет в пещеры бустерных плантаций, где лемуры кормились и куда стаскивали органический мусор. А намалеванный чем-то темным на пузе у человечка крестик явно показывал, что Дик направился не куда-нибудь, а именно туда.

Но Рэя больше беспокоил другой значок: отпечаток вымазанной в маркере лемурьей ладошки. Он обозначал, что здесь поблизости — ничьи катакомбы, где совершенно реальна опасность быть съеденным.

Рэй бросился в коридор, крикнув:

— Вперед, Динго! Ищи!

Время, проведенное в ничьих подземельях, Дик измерял в розариях, и вышло у него около сорока, что означало порядка десяти часов, не считая того времени, что он проспал и провел без сознания. Заснул он вскоре после того, как заблудился, а заблудился — после того, как наобум кинулся прочь из бустерных пещер.

К этим пещерам он дошел по светящимся меткам, оставленным, как видно, лемурами. Этот путь занял шесть розариев. Розарий он сделал себе в детском комбинате из какого-то шнурочка, и, перебирая узелки, шагал без страха, ведомый лемурскими метками и ощущением, что его и тут не оставят и что не просто так ему пришлось покинуть детский комбинат. Это была не конец пути, даже не остановка, а поворот на новый маршрут, на новую спираль миссии. В Пещерах Диса жатвы хватало, нивы готовы были осыпаться впустую, а работников недоставало просто катастрофически.

Дик последний раз ел утром, поэтому когда он почувствовал знакомую с корабельных времен вонь — а органические отходы, которыми питают бустер, всегда и везде пахнут одинаково — он даже обрадовался. По крайней мере, в этих пещерах он не умрет от голода.

Потом он различил впереди еле заметное свечение — не такой свет, каким бывает свет дня или лампы, а мертвенно-желтый, не проясняющий тьмы, но делающий ее еще гуще в сравнении с собой. Нити бустерной грибницы, устилающие и пронизывающие органическую подложку, были точно нарисованы на ткани темноты, расстеленной по всей гигантской пещере. Дик ускорил ход, не разглядел решетку заграждения и довольно крепко впилился в нее лицом.

Он упал на колени, высказав свое мнение об этой решетке словами хоть и из синдэнского лексикона, но все же из той его части, которая выдавала в сохэях воинов, а не монахов. Отдышался, проверил, идет ли кровь из носа — нет, не идет — нащупал эту решетку рукой и начал обшаривать ее, ища возможности добраться до бустера.

Прутья решетки были сварены под косым углом, ячейки — достаточно широки, чтобы Дик мог просунуть руку. Кроме того, глаза его приспособились, и тьма уже не казалась такой густой и плотной, прорезанной только светящимися жилками. Дик различил во мраке тяжелые, как тучи, наплывы и наросты бустерного гриба, громоздящиеся брюхатыми башнями, уходящие куда-то в гулкую глубину пещеры. Ни до одной из них он не мог дотянуться рукой — но ближайшая была вполне доступна для флорда, выдвинутого на метр. Дик мог бы отхватить кусок лезвием и поддеть на острие, вытащив сквозь решетку.

Удалось ему это не с первого раза. Видимо пласт гриба в избранном месте был толще, чем он думал, пришлось ударить несколько раз, прежде чем что-то там отвалилось и шмякнулось наземь. Дик начал всматриваться, чтобы увидеть, куда оно упало, и вроде как разглядел. Повернув флорд, он проткнул свою добычу острием и поднял. Она оказалась тяжелее, чем он предполагал. Это удивило Дика — пористое «тело» бустера имело сравнительно небольшую плотность и довольно большие куски весили мало. Юноша увидел, что часть поддетого куска светится и понял, что подхватил вместе с бустером комок отбросов, пронизанных грибницей. Он подтащил кусок к решетке и сбросил там на пол, чтобы очистить от дряни, рассечь на части и протащить сквозь ячейку. Укоротил лезвие и ударил почти наугад — и тут флорд наткнулся на что-то твердое. Он рассек это что-то без особых трудностей, флорд есть флорд — но в бустере вообще ничего твердого не должно быть! Дик пощупал рукой и нащупал…

…Руку. Человеческую ладонь. Он разрубил ее напополам — кости, вот что сопротивлялось клинку.

Жуткое рукопожатие оставило на ладони юноши довольно много разложившейся, недоеденной бустером плоти. Дик заорал, отдернул руку и, вцепившись в свой флорд крепче, чем черт в грешную душу, бросился наутек. Тыкаясь слепо в стены, он нашел-таки коридор и побежал — точнее, быстро поплелся — по нему. За спиной его перекликались какие-то голоса, а может быть, то было эхо его собственного вопля — он не хотел останавливаться и задумываться. Руку он вытирал о мокрые стены, ссаживая ладонь, и готов был скорее оставить ее вообще без кожи, чем терпеть на ней трупные остатки, а они все никак не хотели сходить. Зловоние преследовало его, и рвота заставила остановиться на минуту. Приступ был коротким, но, судя по субъективным ощущениям, Дик злостно нарушил закон сохранения вещества: наблевал вдвое больше, чем съел с утра.

Дальше он пошел вперед уже медленно, шатаясь на ходу, бормоча какую-то нелепую самодельную литанию на трех известных ему языках, обращаясь ко всем знакомым святым речью, наполовину состоящей из ругательств. Его человеческому терпению пришел конец, его испытывали слишком долго. На Картаго гораздо больше мерзостей, чем может вынести человек. Может быть, даже больше, чем может вынести Бог… И тут, словно в подтверждение его мыслей, земля разверзлась, и юноша кувыркнулся в бездну.

Бездна оказалась глубиной метра два. Дик не сломал себе ни кости, хоть и здорово ушиб колени и в кровь разбил голову.

Придя в себя, он понял три вещи. Первое: он никогда больше не будет есть бустер в Пещерах Диса. Второе: он выбежал из пещеры не тем коридором, каким вошел в нее, заблудился и окончательно отрезал себе обратную дорогу, свалившись в этот выем. И третье: здесь кто-то есть, кроме него, и этот кто-то сейчас попытается им закусить. Последнее очень легко было понять из того, что «кто-то» (весьма вонючий) сопел и облизывался, бормоча: «Целый… теплый совсем… вкусный, да…», а его рука, довольно большая и крепкая, обрывала на Дике рубашку.

Тупость этого создания спасла юноше жизнь: оно не обратило внимания на флорд, который Дик примотал розарием к запястью, прежде чем рубить бустер; может, оно совсем не понимало, что такое флорд. Когда Дик рубанул на голос, оно вскрикнуло:

— Больно!

Дик ударил еще несколько раз, и оно больше не кричало, только булькало. Оброненный им люминофор валялся поблизости. Босыми ногами паренек почувствовал подтекающую лужу крови и всхлипнул:

— Господи!

Страх пронизал его душу и тело, как грибница бустера пронизывает труп; и как бустер на отбросах, страх рос и раздувался. Это было хуже, чем в камере смертников. Хуже, чем на помосте, под взглядами толпы и плетьми. Хуже, чем на арене, по колено в кровавой воде. Много хуже. Он понял, что готов умереть самой страшной смертью, быть заживо сожженным или сваренным, или забитым насмерть, или истертым в жерновах — но там, на Божьем свету, и чтобы после смерти похоронили по-людски, а не сожрали, напрямую или через бустер. Не в силах терпеть молча, он тихонечко завыл.

«Что ж ты не сказал ему, что оно — человек?» — прозвучал в голове голос искусителя. — «Что ж ты не перекрестил его? Глядишь, оно бы и прониклось».

— Уйди, — вслух простонал Дик. — Уйди, дьявол!

«А может быть, в этом и есть твоя миссия? Может, это и есть конечный пункт — вот эти недолюди, загнанные в самый мрак и самый смрад? Ты же мечтал поцеловать прокаженного, мой капитан? Ну, так вот он, прокаженный. И, похоже, твой поцелуй сказался на нем летальным образом».

Дик поднял оброненный существом люминофор и рассмотрел при его жалком свете раскромсанного противника. Это был наполовину человек, наполовину гем. Сильной и крепкой была только левая его рука; по-детски маленькая правая не доставала ему даже до пояса и вдобавок была скрючена. Вот, почему мутант так долго возился с одеждой Дика. И он все еще жил. Четыре раны, нанесенные юношей, были смертельны, но ни одна не пресекла жизнь сразу. Последняя, проходящая через яремную вену, выпускала остатки крови. Не было нужды добивать несчастного людоеда — счет шел уже на секунды, а смерть от потери крови, говорят, одна из самых приятных.

— Мне жаль, — сказал Дик, совладав со стучащими зубами. — Если бы ты помог мне, а не нападал, я бы помог тебе. А теперь мы оба умрем. Я прощаю тебя, а ты прости меня.

Мутант умер прежде, чем Дик договорил, но душа-то его, наверное, все слышала.

«Что-то ты легко убиваешь. Я не помню, чтобы тебя терзала совесть за четыре уже совершенных тобой убийства. Ах, да, это же была мразь — двое рейдеров, баба-язычница, и ее охранница — вообще не человек. Ну, а это вообще можно убийством не считать. Ведь оно — явный нелюдь, и ты ни капли не страдаешь по поводу его смерти. Признайся в этом самому себе, будь хоть раз искренним, не насилуй себя».

Дик узнал, чьим голосом говорит демон. Скрипнув зубами, он закатил рукав на левой руке и нанес себе пять довольно глубоких порезов. Теперь никто, ни человек, ни бес, не мог сказать, что он не страдает из-за того, что отнял пять жизней.

Единственным трофеем Дик взял люминофор. Оружие мутанта — костяной нож и дубинку — он даже не тронул. Казалось, все, чего касалось это создание, зачумлено, и будь у него плазменник — он сжег бы тело.

Пещера явно была не логовом существа, а его охотничьими угодьями. А может быть, оно ходило за бустером, может быть, там, где Дик сверзился, существовал и подъем… Дик не хотел это проверять.

Говорят, что добрым христианам даже дьявол помогает, хоть и против воли. Искуситель своей злой насмешкой ввел Дика в раздражение, но зато рассеял кромешный ужас. Большой страх ушел, остались три маленьких: телесный, тот, который давит коленом на мочевой пузырь; деятельный — от которого ноги бегут быстрее, а голова варит лучше — и старый, детский, застрявший в голове с тех еще времен, когда Дик выживал в канализации Курогава. От первого избавиться было просто — отойти в сторонку и облегчиться — а от двух других избавляться даже и не хотелось, потому что были они сейчас скорее на пользу, чем во вред. Предстояло решить, куда нужно идти — и идти, пока не издохнет люминофор.

Дик закрыл глаза и сосредоточился, как под наношлемом. Конечно, полностью отключиться от тела не удалось — органы чувств исправно поставляли сведения; но, отвязавшись от них сознанием, Дик пробился наконец к тому тоненькому каналу, по которому поступали данные от шестого чувства, от пилотского пространственного чутья.

Он определил свое местоположение относительно покинутого детского комбината и бустерной пещеры. Он также почувствовал, в каком направлении следует двигаться, если он хочет выйти наружу. И пошел, освещая себе путь слабеющим люминофором и вновь читая розарий. Иногда ему казалось что кто-то крадется сзади — но понять, то ли и вправду кто-то крадется, то ли это эхо, он не мог.

Это продолжалось немало времени. Тело его устало и изболелось, люминофор погас, но он успел выбраться в длинный прямой туннель явно искусственного происхождения, и продолжал идти по нему даже в полной темноте. Он шел, пока не натолкнулся на очередную решетку, ощупал ее всю, насколько мог дотянуться, и нигде не нашел возможности пролезть. Прутья были приварены достаточно широко, чтобы пролез мальчик, но Дик при всей своей небогатырской кондиции, протиснуться все же не мог.

Он знал, что именно эта решетка загораживает ход туда, куда ему нужно, и что осталось совсем немного. Застонав от досады, он сел на пол, потом лег. Ноги его замерзли, одежда все еще не высохла, он был разбит, голоден и смертельно устал. Сейчас он не знал, откажется ли от бустера, выращенного на трупах. Голова болела, веки наливались свинцом, во рту было сухо, а пустой желудок будто сжался в кулак и колотил в диафрагму.

Дик подумал — стоит ли ему усилием воли поднимать себя и искать другой ход или нужно все-таки отдохнуть? Учитывая, кто шляется там, чуть подальше и пониже, спать вроде бы не следовало, а с другой стороны — ему придется еще хуже, если он окончательно измочалит себя, а выхода так и не найдет. Эти твари возьмут его тепленьким — а после отдыха он хотя бы сможет отбиться…

Дик примотал флорд к руке, скрючился сидя под стеной и погрузился в дремоту.

Сон его был нехорошим. Есть такая дурацкая разновидность снов, когда тебя снится, что ты не спишь, и все на прежнем месте, только что-то одно не так: вот и Дику снилось, что он крючится здесь, у решетки, от холода, голода и жажды, только решетка эта и вся эта преисподняя почему-то не здесь, а на Сунасаки, и ему шесть-семь лет. Маленькому ребенку, затерявшемуся в темноте, не стыдно было плакать — и он всплакнул. Вслух или про себя, в реальности или во сне, но у него вырвалось:

— Домой хочу… Домой!

При этом какая-то часть его сознания все еще оставалась совершено бодрствующей и прекрасно помнила, как оно все на самом деле — никакого дома у него нет и не может быть. Но эта часть существовала отдельно от другой. Дик не удивился бы, если бы оказалось, что он раздвоился, и юноша с маленьким мальчиком сидят рядом.

Тут чья-то рука сквозь решетку коснулась его плеча, и женский голос сказал:

— Почему ты плачешь, маленький? Ты потерялся?

— Да, — сказал малыш, и от удивления даже перестал реветь.

— Иди ко мне, я отведу тебя домой.

Малыш встал, взялся за прутья решетки руками и просунул между ними голову.

— Ну, смелее, — подбодрила его женщина, пригладив колючий «ёжик» его волос. — Ты же знаешь, если голова пролезет, то и все пролезет.

Мальчик повозился-повозился, просовываясь бочком — и выбрался с той стороны. Женщина взяла его за руку и повела.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Райан, — ответил мальчик. — Мама зовет меня Ран.

— А фамилия?

— Йонои.

Больше они не говорили. Широкий рукав женщины щекотал мальчику руку, он слышал, как в темноте шелестят ее хакама, и слышал еще один звук — постукивание трости по полу и по стенам. Женщина была слепа, вот почему она так уверенно ориентировалась в непроглядной темноте. Все происходило по законам сна: мальчик не сомневался, что женщина знает, где его дом, хотя откуда бы ей это знать, тем более что и дома-то никакого нет? Тем не менее, он доверял ей полностью. Такой абсурд бывает лишь во сне.

Впереди забрезжил свет. Мальчик зажмурился и закрыл глаза рукой: дневное сияние было слишком ярко для них.

— Дальше сам, — сказала женщина. — Там твой дом.

И мальчик поверил ей, хотя, опять же, прекрасно знал, что никакого дома там нет и не может быть. А женщина исчезла, как ее и не было, вокруг же сгустилась тьма.

Дик проснулся. А может, не проснулся. Раздвоение исчезло, юноша снова полностью поглотил мальчика — но при этом на губах у него еще было, как печать, это имя: Райан Йонои. Его настоящее имя, то, которое он забыл в кошмарный день гибели Курогава. Он помнил его, перейдя из сна в явь — или в другой сон? Ибо что-то переменилось. Дик все так же лежал и дрожал под стеной, но… решетка теперь была не справа от него, а слева. Точнее, он находился с другой стороны решетки. О том же свидетельствовал и подъем пола.

— Боже, — прошептал Дик, еще раз ощупывая пространство вокруг себя.

С сердцем, то колотящимся, то замирающим, он побежал в том направлении, куда в своем сне шел со слепой женщиной. Бежал, не думая, что под ноги может попасться очередной разлом, или потолок резко пойдет вниз и он окончательно расшибет себе голову. Поворот — Дик отчетливо помнил, что он был во сне! — и вокруг стало светлее. Это был еще не свет, а отсвет, но Дик прибавил шагу, и за вторым поворотом ему в ноги вцепилась его собственная тень. Длинный коридор заканчивался ослепительной звездой.

Дик задохнулся и повалился на пол лицом вниз, благодаря Бога и слепую женщину, пришедшую к нему во сне.

— Спасибо, Такэда-сэнсэй! Спасибо!

Последний этап — путь к свету — сам по себе занял не меньше часа: Дик приучал свои глаза к сиянию дня постепенно. Несколько шагов вперед, пристальное смотрение на светлый проем — и отдых, и красное мельтешение под веками…

Зато там было тепло, и чем ближе к выходу, тем теплее. У самого выхода камень был прогрет так, что Дик разнежился, как ящерка и лежал на теплом полу вдвое больше против прежнего. Солнечный круг тихо и неуклонно полз все ближе к выходу, а на потолке играли отблески далекой воды внизу.

Когда наконец он решился бросить вызов уже самому солнцу, оно встало так высоко, что совсем не заглядывало в пещеру. Дик, прикрывая глаза рукой, выбрался на узкий карниз, и увидел наконец планетный день — впервые за почти полгода.

Горная гряда, где располагались Пещеры Диса, охватывала полукольцом долину озера, разделенную дамбами и перегородками на тысячи чеков. Солнце обрушивалось в эти воды со всей яростью полдня, и било оттуда вверх.

— Уххх, — сморщился Дик и снова зажмурил глаза. Это было невыносимо.

Над водой воздух не так сильно прогревался, как над камнями — а камни источали жар. Дику пришлось отступить в затемненную зону, потому что босые пятки не выдерживали.

Прямо под ногами у юноши начиналась большая осыпь — сюда, как видно, сваливали породу, когда рыли водосброс, по которому он выбрался. Вода в ближайших чеках казалась уже не ослепительно-зеркальной, а темно-зеленой.

Осмотр местности пришлось продолжить в щель между пальцами. И, когда взгляд Дика проник за завесу полуденного марева, он увидел на другом конце дуги ажурные фермы сигнальных башен и множество садящихся и взлетающих машин.

— Глайдер-порт, — прошептал он, и, словно в подтверждение этих слов, воздух над его головой застонал и загудел, расступаясь перед точеными боками глайдера, вынырнувшего из-за клиффа и скользящего вниз, к воде. Вихревые потоки из-под искрящихся платформ антиграва обдали юношу пылью и запахом озона. Глайдер шел вниз под очень острым углом — за рулем был лихой ездок.

Дик не сомневался, что должен пересечь эту водную доску для го и войти в город с той стороны — но решил подождать вечера, чтобы солнце не так било в голову. Он спустился бы в любом случае, потому что очень хотел пить, но понимал, что солнце Картаго куда опасней солнца Мауи и хотел избежать открытого единоборства. Только когда солнце село за клифф, он спустился вниз — с очередной литанией из стонов, имен святых и проклятий — и наконец-то погрузил избитые ноги в теплую, как в бане, воду.

Вода кишела жизнью. Темно-зеленой она была потому, что в каждой ее капле жили сотни, если не тысячи, крошечных существ, полурастений-полуживотных, мельтешащих без порядка во всех направлениях; разлапистые водоросли покрывали дно и поверхность, и среди мясистых стеблей сновали длинные тени, в которых Рэй признал бы капп на последней стадии личинки: панцирные головки и длинные, многочленистые хвосты.

Дик напился солоноватой воды (чеки высохли уже больше чем наполовину) и вспомнил слова Рэя: на Картаго съедобно все. Раздевшись, он залез в воду, смыл с себя и со своего тряпья кровь мутанта, а потом начал ощупывать одно из водных растений, решая, что из его частей можно употребить в пищу. Раздумья не заняли много времени: на широких листах внизу Дик нашел пузырьки или мешочки размером с кулак ребенка. На ощупь они были как медуза, и когда Дик попытался сорвать один, тот просто лопнул в его пальцах. Тогда Дик сорвал весь лист, развернул его пузырьками кверху и надкусил «мешочек». Догадка оказалась верной: мешочек был наполнен сладкой клейковиной. Рэй узнал бы «водяной сахар», источник сахара и крахмала для Пещер Диса. Дик просто выел все мешочки, а лист, поразмыслив, прилепил на голову, от солнечного и теплового удара.

Он сидел в воде по шею, как бегемот, пил, ел и лепил листки на голову, лицо и плечи, а потом оделся и пошел в сторону глайдер-порта.

Солнечные лучи высушили его одежду и прилепленные листья очень быстро, а на незакрытых ими местах начало нехорошо жечь. Дик снова спустился к воде, набрал листьев и, отгрызая сахарные мешочки, начал лепить их на оставшиеся непокрытыми места.

Он шел уже довольно долго, и солнце уже окончательно ушло, но свет и жар не ослабевали, только цвет лучей, озаряющих небосклон, как-то переменился, словно бы похолодел, и, глянув налево от себя, Дик понял, какого свалял дурака: надо же было таким тупейшим образом забыть, что на Картаго два солнца! Протыркавшись по подземельям неизвестно сколько, он дождался на свою голову лета, когда оба светила несут вахту посменно и почти беспрерывно.

Каких масштабов был свалянный дурак — Дик осознал в полной мере через час после восхода Акхат. От беспощадного ультрафиолета не спасала ни одежда, ни вода, ни листья, а он уже был ровно на середине пути и, возвращаясь к пещере, ничего бы не выиграл. Теперь он перемещался от чека к чеку перебежками на четвереньках, натянув на голову рубашку и забрав в кулаки рукава. Сколько можно было, он шел по воде, и мелкие подвижные водоросли высыхали на его теле и одежде, покрывая его зеленоватой пылью, замешанной на сахарных потеках. Дик надеялся, что это тоже как-то защитит его от солнца.

Плантации сахарных водорослей закончились, потянулись плантации других — чрезвычайно прочных на разрыв, длинных, покрытых мелкими листьями. Дик срезал их флордом и наматывал на себя. Но все эти меры приносили лишь временное облегчение. Очень скоро Дик почувствовал все признаки теплового удара — тошноту, головную боль, ломоту во всем теле, озноб, и, хуже всего — частичную слепоту. Он заполз в воду, в густые заросли, дополнил свой тюрбан свежей копной и начал пережидать горячее время.

«Почему я такой дурак?» — думал он. — «Я подвел и вас, Такэда-сэнсэй. Нужно было, поев и набрав запасов, вернуться в пещеру и переждать голубое солнце. Если я умру здесь, только я один буду виноват».

Он попытался заставить себя заснуть и преуспел в этом. Проснулся он от крика:

— Кто такой, из какой бригады? Где потерял плащ? Залезай немедленно в кузов!

По тиби-наречию, голосу и интонациям было сразу понятно, что это гем. Дик разлепил воспаленные глаза, поднял голову и увидел над собой лицо пожилого гема, наполовину скрытое клобуком. В первый миг он принял этого гема за Тома, но только из-за внешнего близнецового сходства. Этот гем был старше и рисунок морщин отличался.

— Кими нинген да, — прошептал Дик с улыбкой. Глаза гема округлились, когда он пристальней всмотрелся в найденыша и под слоем зеленой грязи разглядел, что тот — не гем.

— Девяносто девятый у хито-сама прощения просит, — работяга поклонился Дику в пояс.

— Не надо, лучше встать помоги, — Дик выбарахтался из тины и пошатался к машине — маленькому крытому тягачу с прицепленной сзади гравитележкой. Тележка была доверху заполнена все теми же сахарными водорослями, и Дик сообразил, что приглашали его не туда — а на второе сиденье тягача, за спиной водителя.

— Хито-сама как здесь оказался? — проговорил гем, оправившись от изумления.

— Из тех пещер, — Дик показал пальцем назад. — Там страшно…

При последних словах его неподдельно передернуло.

— Днем Акхат без плаща и очков ходить нельзя! — назидательно сказал гем. — Акхат убьет! Пусть хито-сама намажет себя, — он вынул из бардачка тюбик, покрытый желтыми потёками.

Мазь была вонючей и жирной, но Дику полегчало почти сразу же. Гем отдал ему запасные очки и свой плащ.

— Эй, а ты? — запротестовал Дик.

— Кожа Девяносто девятого двадцать минут без ожога выдержит. За пятнадцать до грузовой платформы доедем. Оттуда хито-сама дальше пойдет.

Плащ гема был более дешевой и менее долговечной моделью армейской «зеркалки». Дик запахнулся в него, надвинул капюшон на самый нос и вцепился обеими руками в спинку переднего сиденья, чтобы не свалиться с тягача.

— Ты из какой бригады?

— Сорок шестая аграрная, — послушно ответил гем, продолжая удивляться тому, что человек изволит интересоваться такими вещами.

— А никого из сто второй ремонтной ты не знаешь?

— Девяносто девятый ремонтников не знает. Они сами по себе, аграрные сами по себе.

— Это плохо.

Когда гравитележка затормозила над грузовой платформой и Дик слез с нее, он, перед тем как вернуть гему очки и плащ, сказал:

— У меня нет ничего, чтобы тебя отблагодарить. Только вот что: прими от меня имя. Тебя зовут Мартин. Запомни: Мартин.

— Почему? — изумился гем.

— Вот поэтому, — Дик ткнул ему в руки плащ и, смеясь, пошел прочь.

Девяносто Девятый еще нескоро увидел этого сумасшедшего человека, но он запомнил свое имя — Мартин — и запомнил, что глаза сумасшедшего показались ему в тот миг ярче и синей, чем солнце Акхат.

А Дик шагал себе по грузовой платформе сахарного завода Пещер Диса, не откликаясь а окрики типа: «Эй! Ты откуда, парень?! Стой! Куда идешь?!» Остановят — так остановят, нет — так нет. Вокруг него швартовались толкачи, сгружали сахарные листья в огромные котлы, сновали люди и гемы, а он плыл и плыл в этом водовороте одинокой щепкой.

Чья-то сильная рука взяла его за плечо. Он остановился, повинуясь. В глазах мелькали черные пятна.

— Ну что, — рявкнул остановивший. — Не пошел впрок ворованный сахарок?

Дик тупо мотнул головой.

— Видел разных идиотов, но таких не видел, — продолжал мужчина. — Голова болит?

Дик так же тупо кивнул.

— Вот и хорошо. Может быть, войдет в нее немножко ума, — та же рука сгребла Дика за шиворот и куда-то поволокла. Один прохладный коридор сменялся другим, потом Дика протащили через другую грузовую платформу — наверное, здесь отгружали готовую продукцию — и вышвырнули, как щенка, за ворота.

Дик оказался на улицах Муравейника — оживленного района города между глайдер-портом и промышленным сектором. Если бы он имел желание оглядеться — он бы увидел, что его замызганный и малахольный вид никого не возмущает и даже не удивляет — здесь встречались и более колоритные экземпляры. Оголодавший уличный мальчишка обгорел на солнце, воруя сахар с плантаций. Эка невидаль.

Он шагал и шагал наугад, пока не уперся в какой-то фонтанчик, возле которого горели свечки. Напившись, он немного опомнился и увидел, что лицо его находится на уровне чьих-то бронзовых колен. Дик поднял голову, сосредоточился — перед глазами плавала темнота — и осмотрел всю статую. Если бы он разбирался в вавилонской символике, он бы знал, что это — алтарная статуя какого-то всеми любимого покойника: об этом говорили монументальная поза и тяжелые погребальные одежды, а более всего — отполированные многочисленными прикосновениями колени. Но Дик не знал предмета — и увидел только ростовое изваяние красивого мужчины, скрестившего руки на груди, укутанного во что-то вроде замысловатой тоги и чуть запрокинувшего голову. Надпись у ног гласила: «Экхарт Бон, победивший побежденным, будь нашим заступником на Вечном Небе».

«Так это с тебя все началось», — подумал Дик. А потом ему пришла в голову другая мысль: «Это — отец моей Бет…».

Дик присел на бортик фонтана. Город протекал мимо него, вокруг него, над и под ним, а он был как камешек в потоке. Он даже не мог толком разглядеть своего будущего места жизни и смерти, потому что в глазах мельтешило, и, чтобы рассмотреть что-то, следовало сосредоточить на этом все свое внимание. А между тем, Такэда-сэнсэй сказала в его сне, что отведет его домой, а раз она так сказала, значит, это и есть его дом, ведь святые не лгут. А раз это его дом — здесь найдется место, где он сможет преклонить голову сегодня и завтра…

Правду говоря, ему пока никуда не хотелось уходить от своего «тестя», здесь была удобная скамейка и вода — но вскоре его обнаружил полицейский и погнал прочь.

— Это алтарный фонтан, а не умывальня для оборванцев, — сказал он, выволакивая Дика из скверика. — Иди в корабельный город, там есть пруд для таких, как ты.

Заплетающимся языком Дик поблагодарил, снова пошел наобум — и занесло его на рынок. Одна из торговок объяснила, как добраться до корабельного города и, сжалившись, сунула юноше в руки комок слипшегося холодного риса — наверное, остаток своего обеда. Дик поблагодарил, сунул комок за пазуху и пошел в указанном направлении, разворачивая на ходу розарий. Времени ему хватило на всю молитву, потому что корабельный город, как оказалось, находился на самой верхотуре, а пятнадцати сэн заплатить за гравилифт у Дика не было. Имени женщины он тоже не спросил, и лица не разглядел толком — но ведь Бог знал, кто она, а значит, молитва была услышана.

Корабельный город располагался на обширной ровной площадке над глайдер-портом Пещер Диса, и был новообразованием войны. Кланы, вынужденные «сокращать» свои корабли, сажали их здесь по договоренности с властями. В гондолах жили экипажи, чье профессиональное искусство стало ненужным после того как пилот погиб, был перекуплен или взят на военную службу. Системы жизнеобеспечения этих кораблей, как правило, работали стабильно, и нужно было только поставлять в корабельный город воду в достаточных количествах да вовремя подбрасывать молодую грибницу для бустера. Все это правительство делало для своих ветеранов бесплатно — остальное нужно было добывать трудом, но здешние жители ничего не умели, кроме космической работы, а в этом секторе экономики спрос на рабочие руки упал ниже уровня моря. Поэтому многих, слишком многих мальчиков из хороших семей бичевали и вешали в глайдер-порту, и слишком многих девочек по вечерам можно было найти в кабаках, в объятиях подвыпивших гостей.

Здесь царил особый вид нищеты — не той, что в нижних секторах, грязной, вороватой, лживой, ничем не брезгующей нищеты — но другой — застиранной, с гордо поднятой головой. Это не значило, что здешние обитатели не воруют и не промышляют черной торговлей — это значило, что здесь об этом не говорят даже между собой.

Крытый бассейн-резервуар — огромный, не меньше двухсот метров в длину — тут действительно был, и никого не беспокоило, что в нем купаются, поскольку вода все равно проходила через корабельные очистители. Но Дик, добравшись до бассейна, сообразил, что купаться сейчас не может — слишком много народу кругом. Жители корабельного города, без различия пола и возраста ныряли в этот бассейн освежиться, нежились на бетонных берегах под проникавшим через купол солнцем и играли в разные игры, начиная с мяча и заканчивая картами. Шнайдер наделил юношу такой коллекцией особых примет, перед которой меркла самая замысловатая татуировка, поэтому Дик, не задерживаясь, вышел из-под купола, забрался в глубокую тень под кольцо распределителя одного из ближних кораблей, и там заснул на крупном, чистом песке.

Проснулся он на закате Акхат, когда пекло сменили краткие сумерки. Эти сумерки были темней и гуще, чем промежуток между днем Анат и днем Акхат, и Дик вторично обругал себя за тупость: если бы он тронулся в путь в этих сумерках, переждав самый ад, он бы благополучно, припеваючи дошел до глайдер-порта. А с другой стороны — так или иначе, но сейчас он уже здесь, в корабельном городе, отдохнувший и частично выздоровевший, а так — он бы только трогался в путь по острым камням.

Под куполом было почти пусто. В дальнем конце кто-то плескался, но Дик рассудил, что с такого расстояния и в сумраке шрамов никто не разглядит, разделся и залез в воду. Как мог, он выполоскал из штанов и рубашки зеленую пыль, смыл ее с себя, потом штаны надел, а рубашку расстелил на бетоне сушиться.

Комок риса, уже начавший ссыхаться по краям, он ел понемножку, отщипывая кусок за куском, когда услышал, что плескание сменилось другими звуками. Эти звуки он узнал бы где угодно — звуки драки. Дик всмотрелся в полумрак, оттянув уголки глаз, и разглядел, что на другом берегу идет неравный бой: трое против одного.

— Оро, — прошептал Дик.

Он колебался, но не более секунды. Конечно, он еще неважно себя чувствовал, и боковой обзор до сих пор был задернут темным, но ведь у него бы флорд, который и в неактивном виде — неплохое оружие, а главное — трое против одного! Дик набросил рубашку, схватил меч в зубы и прыгнул в воду «рыбкой».

На другом берегу услышали всплеск и, пока Дик плыл, один из нападающих побежал его встречать. Выходя из воды по покатому бетонному склону, юноша встал лицом к лицу с пареньком чуть помладше своих лет, одетым в рваные красные штаны и носящим «дреды», украшенные разноцветными стеклянными бусинами.

— Греби обратно, лысый, — сказал этот паренек. — И не суй свой нос в чужой вопрос — еще разобьют.

Дик еще с приютских времен прекрасно владел этикой таких разговоров.

— А один на один ты что-то не такой храбрый, да? — ответил он сквозь зубы. — Так вот, или я сейчас увижу твои пятки, или вытру об тебя свои.

Противник ответил непечатно и приял боевую стойку. Дождаться, пока Дик атакует, у него терпения не хватило (в чем Дик был совершенно уверен), причем, он действительно струхнул: по своим кондициям юный имперец его превосходил и держался куда более твердо. Итак, Красные Штаны бросился вперед, пытаясь использовать преимущество своего положения и оттеснить Дика в воду, и налетел подбородком на скрытый до этого момента в рукаве флорд. Бац! Металлический цилиндрик, направленный скупым и точным движением руки, произвел некоторое опустошение в рядах зубов противника. Красные Штаны упал на бетон, крепко грохнувшись спиной и затылком. Не обращая более на него внимания, Дик побежал к дерущимся.

Драка уже перешла в финальную стадию: двое повалили третьего на песок и пинали ногами, проявляя при этом даже некоторую изобретательность — разбегались и с воплями:

— Пятьдесят очков! Голова!

Или:

— Тридцать очков! Брюхо! — старались попасть в указанное место. На счастье избиваемого, они были босы.

Дик напал без предупреждения (он был слишком утомлен для благородства) и врезал одному из нападающих флордом по затылку. Второй услышал вскрик друга и звук его падения на колени, развернулся к Дику и крикнул:

— Глянь, Сионг, твоя девочка пришла защищать тебя! Ой, а чего это она такая лысенькая? Завшивела вконец, а?

Избиваемый только плюнул кровью на песок и завалился на бок. Со спины Дик принял его за взрослого мужчину, так он был высок и широк в плечах, но сейчас увидел, что это тоже юноша, как и двое нападающих, и случайный защитник.

— Я тебя, сучка…

Дик на этот раз не стал дожидаться конца реплики и отвечать ритуальным оскорблением, он провел простую, но очень эффективную связку, начинающуюся низким пинком, продолжающуюся тремя ударами в лицо (кулак-кулак-локоть) и завершающуюся ударом под вздох. Противник обмяк, но еще вполне держался на ногах, и тут избиваемый пришел в себя (ему хватило краткой передышки, предоставленной Диком) и добавил с земли ребром стопы в поясницу.

Третий поднялся и щелкнул выкидным ножом.

— О’ойди, я с ‘им раз‘ерусь, — пробормотал, вставая, избитый здоровяк, но Дик заградил ему дорогу и выдвинул на полметра флорд из рукояти.

— А запасная голова у тебя есть? — спросил он у драчуна с ножом. — Или у тебя? — второй вопрос был адресован Красным Штанам, подковылявшим к месту сражения. — Бросайте ножи. Я не шучу, клянусь святым Брайаном, поубиваю всех, если не бросите!

— Твой святой Брайан — дерьмо, — сказал Красные Штаны, но решительность заявления все же была подпорчена шепелявостью и тем фактом, что оба таки бросили свои ножи.

— За’ирайте эту срань, — здоровяк легонько пнул попискивающего поверженного врага. — В следующий раз приходите всемером.

Проигравшие покинули поле боя, и Дик позволил себе сдаться головокружению. Колени его ткнулись в песок, в ушах ухал молот. Тепловой удар не прошел бесследно.

— Эй, друг, не вре’я раскисать, — здоровяк поднял его за плечи. Он уже успел сполоснуть лицо от крови и закурить. — ’ы должны ройти не меньше ’олукилометра, так что со’ери себя в кулак — и чоп-чоп…

Дик кивнул и начал «чоп-чоп» за здоровяком. На ходу тот сунул ему руку — крепкую, костистую, с хорошо набитыми кулаками:

— Данг Йин Сионг. Для друзей — ’росто Данг.

— Йонои Райан, — сказал Дик, пожимая его ладонь. — Для друзей — просто Ран.

— А они у тебя есть, друзья-то? — усмехнулся Данг.

— Есть, — сказал Дик. — Но далеко. Я их… потерял.

— Имперец? — без обиняков спросил Данг, и Дик так же без обиняков сказал:

— Да.

— Я так и подумал, когда услышал, как ты клянешься святым Брайаном. Давно захватили?

— Не знаю. Сбился со счета.

— Рейдеры?

— Да… рейдеры.

— Кому продали?

Дик промолчал.

— А, не мое дело. Ты не бойся, я тебя не заложу. Ты же мне жизнь спас. Давно сбежал?

— Позавчера… наверное, — сказал Дик, подумав, что «спас жизнь» — это все-таки слишком громко сказано.

— И что, ходил сахар воровать?

— Нет, — Дику надоело выслушивать обвинения в этом. — Я вылез из подземелья с той стороны сахарных полей. И прошел через них.

— Мама вечная земля, — ахнул Данг. — По ту сторону полей — ничьи катакомбы. Твой Святой Брайан крут, если вывел тебя оттуда!

— Это не он, — честно сказал Дик. — Это блаженная Садако Такэда.

Данг на мгновение остановился, пощупал его лоб, потом сказал:

— Ладно, это пройдет. Хлопнешь горячего чайку, поспишь немного, к утру как рукой снимет. Небось, еще и есть хочешь?

— Нет, есть… не так.

— Ага, солнышком по темечку стукнуло… Ничего, сейчас найдем чего-нибудь…

Они подошли к одной из корабельных гондол и Данг, взбежав на пандус, приложил руку к сенсорной панели замка. Двери отодвинулись.

— Добро пожаловать, — церемонно сказал Данг. — Мой корабль — твой корабль… По крайней мере, моя в нем каюта сегодня — твоя каюта.

Дик вошел, вдохнул знакомый запах — пластик, металлокерамика и чуть-чуть старого пота, неистребимо въевшегося в металл и пластик — и снова его сердце тронуло чувство дома. Оба юноши поднялись на третью палубу

— Сюда, — сказал Данг, открывая одну из дверей. — Садись куда-нибудь, я пожрать принесу.

Дик сел на койку и прикрыл глаза.

Данг вернулся с миской вареного риса, тарелкой жареного бустера, чайником чаю и коробочкой тофу. Потом развязал свой заплечный мешок (Дик его не заметил прежде — наверное, потому что боковой сектор обзора бы все еще задернут мглой) и вытащил оттуда четыре яблока, три помидора, три апельсина и большой огурец.

— Извини, Йонои, этим я тебя угостить не могу. Вот, один давленый — его съедим, — он положил на блюдо с бустером помидор. — Достань тарелки и чашки, они под койкой.

С этими словами он снова убежал куда-то и вернулся через три-четыре минуты. Дику понравилась его простая, без лишних церемоний манера. От Данга, в свою очередь, не ускользнуло, что Дик знаком с устройством корабля и знает, какая полка и какой рычажок в каюте для чего предназначены. Он достал посуду, потом безошибочно определил местонахождение стола и откинул его от стены, потом они с Дангом принялись за ужин, перед которым вавилонянин дал Дику парочку кисловатых таблеток.

— На каком корабле ходил? — спросил он, пока нежданный спаситель запивал лекарства.

— Левиафаннер, — сказал Дик, не уточняя, какой именно.

— Точно? — Данг аж вскинулся. — Вот это да! А ты знаешь, что мы, Сионги — тоже левиафаннеры?

— Это здорово, — кивнул Дик, не зная, что еще сказать.

— Здорово? Йонои, это просто судьба!

История злоключений клана Сионг до неразличимости была сходна с историей злоключений других кланов, занимавшихся межзвездной торговлей — с той только разницей, что агония левиафаннеров длилась меньше. «Фэнхуан», как и «Паломник», во время войны с домом Кенан и Империей был кораблем-разведчиком и получал плату за службу, но, в отличие от «Паломника», не смог после демобилизации вернуться к мирному ремеслу — левиафаны были никому не нужны. «Фэнхуан» решил попробовать контрабанду, но ему не повезло: их засекли на одной из станций и конфисковали весь груз. Станционеры и имперские чиновники оказались слишком тупы, чтоб провести анализ активных руд и вычислить, что они с Картаго — поэтому команду «Фэнхуана», содрав с них взятку, отпустили. После этого рудоторговцы — клан Кимера — разорвали с «Фэнхуаном» соглашение. Не имея больше возможности выводить корабль в пространство — элементы для регенерации воды и воздуха были на исходе — капитан «Фэнхуана», Шан Сионг, в уплату долга за пропавший груз передал клану Кимера контракт пилота, своего внука Тана Сионга. После этого старику ничего не осталось, кроме как воспользоваться своим правом капитана и присоединить свою семью-экипаж к жителям корабельного городка.

Одна из привилегий, которую сохранили за собой разоренные капитаны — заседание в Совете Капитанов Дома Рива. Пока человек владел хоть одним кораблем (неважно, выводил он его в пространство или нет), этого права не мог отнять никто. Но эти люди полностью зависели от Шнайдера и, хотя готовы были разорвать глотку любому, кто сказал бы, что они куплены — а все же голосовали так, как хотел Шнайдер, и не иначе.

Данг был старшим сыном второго драйвера, Йенга Сионга. Стаж хождения на корабле у него был больше, чем у Дика — фактически, он вырос в космосе и был в свои шестнадцать хорошим драйвером. Дик не стал распространяться насчет того, что был учеником пилота и сказался просто «учеником».

Мальчики понравились друг другу. Они были щенками из разных стай, но одной породы. Бывает, что душевное родство рождается медленно, как это было у Дика с Рэем, а бывает — мгновенно, как вышло с Нейгалом и Дангом.

— Ешь бустер, — сказал Данг. — На тебя смотреть жалко, кожа да кости.

— Я не ем бустер, — помотал головой Дик. — Совсем.

— Что, в пещерах на плантации труп увидел? — Данг отправил в рот здоровенный ломоть. — Так ведь это наш бустер, корабельный. Мы туда трупы крыс не кидаем, он растет на самом что ни на есть высококачественном дерьме. А в Пещерах я тоже бустера не ем.

— Кто его ест, интересно, — проворчал Дик.

— Как кто. Гемы. Планетники. Им же все равно, что жрать, они крысы.

Дик предпочел замолчать тему.

— Ты сбежал позавчера, — уточнил Данг. — И податься тебе некуда, верно?

Дик подтвердил, что, в общем, да — некуда.

— Я же говорю, Ран, что это судьба. Понимаешь, сразу видно, благороден человек или нет. Будь он хоть имперец, хоть жид с Хеврона — если он видит, как трое бьют одного и кидается помогать, он правильный бангер. Поэтому ты помог мне, а я помогу тебе. Благородные люди, особенно космоходы, должны друг за друга держаться, потому что иначе планетные крысы нас совсем сожрут. Понимаешь, хотя это и мой дом, и тут вся моя родня — но я здесь не живу. Так, забегаю иногда… по делам кой-каким. Я могу тебе сегодня дать переночевать здесь, но завтра уже нет, выпрут нас обоих. Поэтому предложение у меня такое. Я вожу банду Сурков. Я их капитан. Те уроды, которым мы наломали — это Черепа, враги Сурков. Они ходят под Яно. Яно — мразь. Сурки ходят под Итивакай. Это нормальные. Их хон[52], Гор Нешер — благородный человек. Йонои, я хочу, чтобы ты бегал с Сурками.

— Это зависит от того, что твои Сурки делают.

— Да так, мелочевкой разной подторговывают.

— Вопрос в том, где они ее берут.

— Ран, — вздохнул Данг. — Если ты не хочешь воровать, тебя никто и не заставит. Да нам с тобой уже и опасно, тебе сколько лет?

— Шестнадцать, — сказал Дик. Он почти не соврал — дату своего настоящего рождения он все равно не помнил, а день, который считался днем его рождения — 14 августа, когда синдэн-сэнси поймали его в развалинах — был не за горами.

— Мне тоже, — Данг откинулся на стену, прихлебывая чай. — Если нас поймают — то сначала отправят под плети, во второй раз — снова под плети, а в третий — повесят. С воровством нужно завязывать лет в четырнадцать и подыскивать себе другое занятие. Главное — приноси свою часть в общий котел. Где ты ее берешь — никто не спросит. Разве…

— Что?

— Разве только ты свяжешься с наркотиками. А если ты свяжешься — я узнаю, Йонои, и вышибу тебя. Я этого дерьма не терплю.

— Я не свяжусь, — вяло возразил Дик. Его развезло после сытной еды и горячего чая, хотелось спать.

— Многие так говорили. А потом видели, как «Черепа» или «Бешеные кони» ходят в шикарных импортных шмотках и гуляют с вкусными биксами — и сами принимались за эту дрянь. Я тебя предупредил, и второй раз предупреждать не буду. Понимаешь, Ран, я не считаю тебя плохим парнем, но… я столько раз обжегся. Короче, я тебя предупредил.

— Я понял, — кивнул Дик.

— И еще запомни: все, кто ходит под Яно, торгуют дрянью. Он использует пацанов, чтобы сбывать дерьмо, потому что пацанам за это ничего, кроме порки, не будет, а взрослого осудят, как за убийство. Потому что это убийство и есть, да еще и самое подлое.

— Я знаю. Данг, я устал и спать хочу.

— Постель вон в том рундуке. Только знаешь… Перед тем как лечь — сходи в душ, да вымойся по-нормальному, с мылом. А то мне влетит еще и за эту зелень в кровати.

Дик проснулся от того, что над ним ругались по-ханьски. Данг и какая-то женщина перебрасывались тугими, как витые кожаные бичи, фразами, причем женщина говорила холодно и резко, а Данг отвечал ей со всем юношеским пылом. Наконец, ссора закончилась, переборка захлопнулась и Данг развернулся к своему гостю.

— Я тут тебе нарыл кое-каких тряпок, — сказал он, бросая Дику пару широких, по здешней моде, штанов темно-зеленого цвета, черную тунику и просторный плащ с рукавами. — Так, барахло, из которого я вырос. Тебе нельзя ходить в гемском, да еще и бабском.

— Э-э-э… спасибо, — сказал Дик.

— Да не за что. Если бы это можно было продать, его бы давно продали.

— Данг, отвернись.

— Да что я, баба?

— Отвернись, прошу тебя.

Данг пожал плечами и отвернулся.

— Вы, имперцы, чокнутые. Как будто кому-то нужны ваши прелести, мама вечная земля…

Дик быстро переоделся и свернул постель. Данг бросил ему под ноги еще и ботинки.

— Примерь.

Ботинки оказались великоваты.

— Главное, что не малы, — сказал Данг немножко извиняющимся тоном. — На новые ты еще нескоро заработаешь.

— Спасибо, — сказал Дик.

— Жизнь дороже ботинок.

— Брось, они бы тебя не убили.

— Еще как убили бы. Мое счастье, что они хотели повеселиться, а не приложили меня второй раз вот этим, — Данг наклонился и отбросил вперед длинные волосы, заплетенные сотней косиц, показывая Дику здоровенную шишку на затылке.

— Ух, — удивился юный имперец. — А я думал, как они тебя так быстро завалили.

— Кийога, — поморщился, выпрямляясь, Данг. — Могли и котелок проломить.

— У вас что, дерутся до смерти?

— Черепа — до смерти. Со мной.

— А что ты им сделал?

— Убил на арене их бойца. Я не хотел. Я же не виноват, что у него переносица жиже мармелада.

— А-а, — только и смог сказать Дик.

— Ты не смотри на меня так, Йонои. Я по твоим глазам вчера видел, что и тебе доводилось убивать. Все, пошли. Это на кухню, это в мусорник.

Первое было сказано о пустой посуде, последнее — о старой одежде Дика.

— А кто была та женщина, с которой ты ссорился? — решился спросить юный имперец.

— Моя мать. Не перенимайся этим, Ран. Мы последний год все время ссоримся.

На кухне какая-то бледненькая хрупкая девушка резала бустер. Данг перебросился с ней несколькими словами на ханьском, она подошла к Дику и поцеловала его в щеку.

— Это вам за то, что вы спасли брата.

— Ван-Юнь, — представил ее Данг.

Дик покраснел.

— Да просто повезло мне.

— Нет везения, Йонои, — сказал Данг. — Есть судьба!

Ван-Юнь, как оказалось из дальнейшего разговора, была на самом деле не сестрой, а мачехой Данга, второй женой его отца. У нее уже был один ребенок, второго она носила сейчас, хотя на таком маленьком сроке ничего еще не было заметно.

— Эй! — сердито крикнул Данг, увидев на одной из досок вчерашние помидоры. — Ты что, в рагу их собралась? Не смей. Это тебе одной. Роди мне здорового брата, поняла?

— Я принимаю витамины, — тихо сказала Ван-Юнь.

— Витамины — чепуха, мертвечина. Ешь!

Так вот, кому Данг носил дорогие фрукты, понял Дик.

Перед ним стали смутно прорисовываться отношения в этой семье. Утомившись от властности своей прежней жены, Йенг Сионг взял вторую, она зачала ребенка… Между молодой мачехой и пасынком, почти ее ровесником, завязалась дружба (вряд ли что-то большее), и матрона ревновала теперь двоих — мужа и сына. Оба от такой обстановки сбежали — один в космопорт Лагаш, где он то ли искал работу, то ли делал вид, что ищет ее, а второй — в трущобы, «бегать с Сурками». А на хрупкую Ван-Юнь, которая, работая, ежеминутно пила имбирную настойку, свалилась вся неприязнь ее свекрови…

Дик не знал, насколько велика эта семья и хорошо ли она может защитить одного своего члена от другого, но понял, что нужно закончить помогать Ван-Юнь с нарезкой бустера — и смываться из этого дома-корабля.

Дангу, очевидно, хотелось того же, но он объяснил причину задержки: Ван-Юнь хочет пойти в глайдер-порт и сделать пожертвование, а в одиночку порядочная женщина выйти за ворота корабельного города не может. Дик так до самого конца и не понял, что речь идет о религиозном обряде — он не мог увязать глайдер-порт с какой-то религией, так как не успел прожить в пещерах Диса достаточно долго, чтобы увидеть, каким обыденным делом здесь являются уличные алтари, которые можно встретить где ни попадя.

Этот алтарь находился в таком месте, что у Дика сердце заколотилось — рядом со старой грузовой платформой, которая стала для него эшафотом.

— Я… пожалуй… вас здесь подожду, — сказал он, облизнув разом пересохшим языком губы. Приносить языческие жертвы на месте своей пытки — это было как-то уж слишком.

— Да ты чего, Йонои? — удивился Данг. — Брось, в том нет ничего плохого, чтобы подойти к алтарю и сделать пожертвование. Да и вроде как земляк он тебе.

— Какой земляк? — не понял Дик.

— Ты что не знаешь, что тут месяц назад стряслось?

— Ну-у-у… что?

— Да, тебя, видать, безвылазно в чулане держали… В день Великой Волны один пленный сохэй, такой же пацан, как мы с тобой, зарубил цукино-сёгуна. Он это сделал из любви к своей девушке, дочери цукино-сёгуна. Думал, что она фем и хотел ее спасти. Его казнили на Большой Арене, а перед этим — избили вот на этом самом месте. Тайсёгун хотел предложить ему помилование — но он отказался.

— А… кто поставил алтарь? — спросил Дик, еле шевеля одеревеневшим языком.

— Люди. Понимаешь… в нем была большая сила. Настоящая любовь — это очень большая сила, а он по-настоящему любил Эльзу Шнайдер, ведь он и помилование-то не принял только потому, что знал — она ему все равно не достанется, и государя Тейярре обругал по-черному, сказал, что он не лучше гема. Для всего этого нужна большая сила, и в нем было много силы духа, я же своими глазами видел, как он висел здесь и ни разу не вскрикнул…

— Правда? — отрешенно спросил Дик. Ощущение безумия всего происходящего нарастало, ему захотелось сесть, чтобы не свалиться.

— Клянусь матерью вечной землей. А если в ком-то большая сила духа, значит, он может поделиться этой силой. Он — ходатай перед вечным небом. Ты знаешь, его уже почитают почти как Бона. Гемы, капустные головы, и те его почитают, хотя и говорят чушь — будто он умер за них.

— За них… — пробормотал Дик и, взявшись за живот, сел прямо на пол.

— Вам плохо? — спросила Ван-Юнь.

Тут новый друг Данга запрокинул перекошенное лицо, и Данг увидел, что его сотрясают то ли беззвучные рыдания, то ли безголосый смех. Потом он начал тереть свое лицо, раскачиваться взад-вперед и проявлять другие признаки душевного нездоровья.

— Да что с тобой? — рявкнул Данг. — А ну встань, люди же смотрят!

— Да… да… — покорно ответил Дик, поднялся и, все так же держась за живот, подошел к алтарю и остановился, взявшись рукой за железную ферму платформы.

Самодельные уличные алтари устроены просто: из металлокерамического баллона выпиливают правильный цилиндр, сверху приваривают крышку, красят в нужный цвет — и вот вам место для возжиганий и приношений. Дешевенький голокуб, даже не приклеенный к алтарной крышке, транслировал мерцающее мобильное изображение, в котором Дика не узнала бы родная мать. Основой, так сказать, канвой для этого изображения послужил один из кадров беседы со Шнайдером, но внешность Дика, очень неприглядная в тот момент, подверглась некоторому облагораживанию, сделанному явно женской рукой. После перевода в монохромную лазурную гамму стала незаметна кровища, слипшиеся сосульками от пота и крови волосы превратились в развеваемые ветром шелковые пряди, прокушенные и вспухшие губы приобрели вид чувственно-округлых, заодно подвергся корректуре гэльский нос типа «сапожок» — неизвестная художница превратила его в прямой, соответствующий вавилонским стандартам красоты — и, естественно, убраны были никому не нужные морлоки, и в итоге всего этого художества голубоватый и прилизанный «Суна Эрикардас» (как гласила выжженная плазменником надпись) уже не болтался в руках палачей, таких же обреченных, как он сам, но как бы парил в потоке света, поддерживаемый то ли незримыми ангелами, то ли собственной «силой духа». Рядом были растыканы еще несколько иконок, и плоскостных, и объемных. А оригинал смотрел на свои портреты мутными от солнечного ожога глазами и не знал, то ли ему покатиться от смеха прямо здесь, то ли движением руки смести и эту порнографию, и цветочки-свечечки у подножия.

И от первого, и от второго его удержала Ван-Юнь, но не словом и не жестом, а тем, как она опустилась перед алтариком на колени и положила к его подножию самодельный букет искусственных цветов.

— Не надо, мистресс Сионг, — тихо попросил Дик. — Нельзя человеку воздавать почести как богу. Ему это очень не понравилось.

— Тебе-то почем знать? — раздраженно бросил Данг.

— Да вот уж знаю, — сказал Дик.

Он отступил назад, под платформу, так что алтарь полностью загородил его, и задрал тунику до самого подбородка, показывая шрамы на груди. Ван-Юнь закрыла рот обеими руками, а Данг проговорил хрипло:

— Да быть того не может.

— Может, — Дик одернул тунику. — Меня с арены вынес гем, один из тех, про кого ты сказал «капустные головы». Гемы лечили меня и прятали от хозяев, я этот месяц пробыл в одном детском комбинате.

— Мама вечная земля, — ахнул Данг. — Вот здорово.

— Ничего здорового, — зашипел Дик. — Я живой человек, не дух и не бог. И со мной так нельзя. Ни с кем нельзя.

— Ты лучше оставайся духом, — резонно заметил Данг. — Дольше проживешь.

— Мне все равно, сколько я проживу, Данг-кун, а неправды не потерплю.

Тут его удивила Ван-Юнь. Вскочив с колен, она бросилась ему на шею, а потом сползла к ногам.

— Ради меня и моего ребенка — помогите! Это даже еще лучше, что вы живой! Это значит, что вечное небо меня услышало! Сделайте моего ребенка пилотом, господин Суна! Я знаю, вы сможете! Чтобы наш клан выбился из нищеты!

— Замолчи, бестолковая! — крикнул Данг.

До этого момента все происходило довольно тихо, но теперь на них начали оглядываться многочисленные прохожие.

— Валим отсюда, — процедил сквозь зубы Данг. Они взбежали по эстакаде — Дик и Данг тащили за руки пребывающую в каком-то трансе Ван-Юнь — и свернули в один из боковых переулочков третьего яруса.

Дик понял, что встрял по самую рукоять. Он думал, после признания вера Ван-Юнь иссякнет, но вышло как раз наоборот. Он пытался объяснить ей, что он всего лишь обычный человек, и может не больше, чем любой другой обычный человек, но Ван-Юнь ничего, казалось, не слышала и только бормотала свои мольбы. Дик устремил полный паники взгляд на Данга, но тот только выразительно постучал себе по лбу, пожал плечами и отвернулся — выпутывайся, мол, сам, никто тебя не просил выступать. Дик уже был готов пообещать Ван-Юнь хоть пилота, хоть ручного архангела на цепочке, хоть маринованного черта в баночке, но пообещал ровно то, что он мог выполнить: молиться об этом ребенке и о том, чтобы клан Сионг выбился из нищеты.

Это успокоило несчастную женщину, и Дик выжал из нее взаимное обещание молчать обо всем, что тут случилось. Они с Дангом проводили ее до корабельного города, потом спустились уровнем ниже.

— Закуришь? — спросил Данг, вынимая пачку сигарет.

— Давай, — вдруг согласился Дик.

У сигарет, которые тоже крутили из водорослей, был мерзкий вкус, но зато не было привкуса фантасмагории. Дик сплевывал густую горечь и понемножку успокаивался.

— Скоро, наверное, за мной будет гоняться половина здешней полиции, — сказал он. — Так что ты, может быть, уже не хочешь, чтобы я бегал с Сурками.

— Откуда? — удивился Данг. — Суна Эрикардас умер, а Йонои Ран еще ничего плохого натворить не успел. А насчет Сурков ты зря. Знаешь, когда ты сказал, что выбрался из ничейных пещер — я подумал было, что ты прибрехнул. Но теперь вижу — нет. Если у тебя хватило удачи выжить после Арены, то и из пещер ты вышел. И Суркам такая удача вовсе не будет лишней. Ну как, ты готов?

— Готов. — Дик затоптал окурок. Во рту было противно.

— Тогда идем, покажу, где наша берлога.

Неделю спустя господин старший инспектор Дамон Исия в скверном настроении зашел в обжорку матушки Ашеры.

В скверном настроении он был потому, что с утра ходил в суд, давать показания против трех уродов из «Хана то Рю», которые неделю назад по пьянке убили полицейского морлока из его участка. Морлоку оставался год жизни, поэтому судейские сочли, что уроды могут отделаться небольшим штрафом — и этот штраф был заплачен, наверняка из кармана Яно. Все это удручало Исию Дамона до крайности. Было ему сорок девять лет, из них двадцать пять он проработал полицейским инспектором в 46-м секторе Пещер Диса. Он повидал все — застал краешком изначальное сравнительное благоденствие, когда на участке самым страшным преступлением были кражи снайков, и две криминальных войны, и вот эту вот нынешнюю вялотекущую агонию, когда само понятие «закон» расползается, как мокрый песок. Боги, боги, а мы-то думали, что это цемент…

Старого Гатлинга Исия любил, как любят хорошую, старую служебную собаку. Гатлинг был полицейским морлоком с самого начала, с семи лет. Он пришел на службу раньше, чем Исия, он был уже опытным волкодавом, когда Дамон только начинал изучать сыскное дело. И пусть он не был человеком — он обладал чутьем и хваткой настоящего сыскаря! А трое надравшихся ублюдков сшибли его картом, просто так, для развлечения, да еще и проехались по нему обратно, а потом, увидев, что он все еще жив, вышли из карта и принялись добивать ногами. И труп старого боевого пса швырнули на бустерные поля, а трое ублюдков вышли из зала суда живыми и невредимыми. И старший инспектор, начальник Исии, толстомордый Декия, сказал: «Да брось ты — из-за морлока!»

Вот по этой причине господин Исия пребывал в поганом настроении, когда зашел пообедать в заведение матушки Ашеры. Будь он десятью годами помладше, попробовал бы напиться — но теперь каждая лишняя рюмка на шаг приближала превращение его гастрита в язву, и временное облегчение души того не стоило.

У входа в обжорку Ашеры Исия заметил сидящего на корточках боевого морлока — тоже серии «геркулес», как и убитый Гатлинг. Но в самой обжорке не было никого, кто хоть сколько-нибудь походил на хозяина морлока. Было двое водителей общественных глайдеров, какая-то неизвестная Исии женщина самого сельского вида — скорее всего, одна из поселковых теток, приехавших купить какой-то импортный товар — и мальчишка, очень коротко стриженый — со спины Исия дал ему навскидку четырнадцать, а увидев лицо, поправился — шестнадцать.

— Ну, как суд закончился, господин Дамон? — спросила Ашера. Она была в курсе почти всего, что происходило на 14-м уровне.

— Штраф, — вздохнул Исия.

— И они, конечно, смогли заплатить… — с укоризной произнесла матушка Ашера.

— Конечно, смогли.

— Что хотят, то и делают, — женщина выругалась. — А полицейские и вякнуть боятся.

Исия пропустил эту шпильку. Он был в таком скверном настрое, что пикировка непременно переросла бы в ссору, а ссориться с матушкой Ашерой он не хотел.

— Чей морлок у входа? — спросил он громко.

— Мой, — ответил мальчишка, поворачиваясь. В руках у него было пластиковое ведерко на полтора литра, полное кипятку, в котором разбухала лапша-самоварка.

Исия кивнул и вернулся к своей еде: суси с мясом каппы. Куколки капп сейчас подешевели — их выгребали из осушаемых солнцем бассейнов тоннами, а запасливые хозяйки, вроде Ашеры, закупали центнерами.

Мальчишка развернулся и вышел из обжорки, бережно неся дымящуюся лапшу.

— Что за пацан? — спросил Исия у Ашеры. Та пожала плечами. — Брось, если он бегает с

Сурками, ты должна знать.

— Это ваша работа, а не моя — все знать, господин Исия.

— Так ты не знаешь, с кем бегает твой собственный сын? Смотри, Ашера, он добегается.

Из-за того, что Исия бы сильно раздражен, это прозвучало более угрожающе, чем надо бы. Ашера фыркнула и сказала:

— С вас сто пятьдесят шесть сэн, господин Исия.

Исия доел, расплатился двухсоткой, получил сдачу и сунул ее в левый карман, в котором держал мелочь. Виртуальных денег он не признавал — сказывалось воспитание планетника, в жизни не покидавшего Картаго.

Выйдя из обжорки, он свернул за угол, чтобы идти в участок, и увидел, что морлок и мальчишка сидят теперь на парапете рядом, причем морлок неспешно доедает лапшу, а парень вроде как призадумался — голова склонена, кисти свешены между колен… У ног мальчика лежал, чуть слышно рокоча, дымчато-серый кос, и юноша безотчетно поглаживал его морду, лаская большим пальцем у рта.

Какой-то зуммер зазвучал в голове Исии, но его временно заглушила внезапно нахлынувшее чувство. В то время как люди куда более благополучные выгоняли своих гемов на улицу, а некоторые выродки убивали их просто развлечения ради, уличный мальчишка не бросил ни своего морлока, ни коса, и пользовался любым случаем, чтобы накормить их досыта. Исия вообще-то не благоволил к нищим — слишком многие здесь подторговывали своей бедой — но в этот день уж больно ему по сердцу пришлось, что кто-то еще способен по-людски относиться к гему, и он, проходя мимо, бросил все деньги из левого кармана на тротуар к их ногам. Но зуммер заставил его сделать еще одну, естественную для полицейского вещь. Сосканировать сетчатку мальчика незаметно для самого мальчика было нельзя — а вот идентификатор морлока Исия снял в тот момент, когда тот перестал есть и поставил ведерко возле морды коса.

Не успел он отойти и на десяток шагов, как услышал сзади топот, а секунду спустя мальчишка обогнал его и загородил дорогу, глянув в лицо. Ох и синющие у него были глаза! Тут в голове Исии второй раз зазвучал зуммер, но Дамон опять отложил это на потом.

Мальчишка протянул ему деньги обратно.

— Спасибо вам, сударь, но я не попрошайничаю. Я работу ищу.

Исия засунул руки в карманы, оценивая вид паренька. Поношенная, с чужого плеча, но еще чистая одежда. Еще не доголодался до готовности воровать или торговать своей задницей. Еще полно гордости и иллюзий насчет того, что он кому-то нужен…

— Работу ищешь? Да ну? И кем же ты хочешь быть? Охранником? — ни на что менее почетное и чистое эти засранцы с кораблей не соглашались.

— Я боты умею чинить, — сказал паренек. — Если поломка не очень сложная… Еще… немного готовить… убирать, ухаживать за маленькими…

— Про боты — правда? — удивился Исия. С такой готовностью к самому черному, гемскому труду он среди космоходов еще не сталкивался.

— Да, — кивнул паренек.

— Ну, если это правда и если тебе в самом деле нужна работа — попытай счастья в глайдер-порту на четвертом уровне. Там есть мастерская Таура Даллана. Тебе каждый покажет. Ты ничего не имеешь против мутантов?

— Нет, сударь.

— Это хорошо, потому что Даллан — мутант. Скажи ему, что тебе прислал Дамон Исия. Учти, работа тяжелая. Даллану нужен помощник, а денег купить гема у него нет. Так что подумай. Побираться легче, я тебе ручаюсь… И еще: если я узнаю, что ты обворовал Даллана — я переломаю тебе ноги и морлок не поможет. Кстати, о морлоках. Он действительно твой?

Исия уловил легкое колебание перед ответом:

— Да.

— Может, продашь его в наш полицейский участок? Мы как раз не знаем, где взять замену морлоку, убитому три дня назад.

— Нет, — вот тут уж никаких колебаний не было. Еще бы они были.

— Ну ладно, может, еще свидимся.

— Вы забыли забрать свои деньги.

Исия усмехнулся и сунул деньги в карман.

— Как тебя зовут, гордый юноша?

— Райан, — ответил паренек, не заметив иронии, либо проигнорировав ее. — Йонои Райан.

Исия вернулся в участок, где на него тут же свалились дела — вооруженное ограбление, совершенное вчера, угон глайдера, кража со взломом и прочее. Лишь ближе к концу смены Исия смог задуматься о зуммере и пробить по базе данных клеймо-идентификатор морлока.

Результат заставил его нахмуриться. Морлок был зарегистрирован в Ниппуре и носил кличку Призрак; принадлежал он Яну Шастару, пилоту клана Дусс с западного побережья Гэнбу, и на этого пилота юный бродяга не походил ни по каким параметрам.

Конечно, очень может быть, что оный пилот просто вышвырнул надоевшего слугу. Такое в последние годы не было редкостью, в городской тюрьме парились сотни полторы гемов, ожидая, пока будут установлены личности их хозяев или пока не пройдут оговоренные законом три стандартных земных месяца, после которых их можно будет продать с торгов. Если морлок брошен, мальчик мог привязаться к нему из жалости, а морлок к мальчику — из благодарности и врожденной неспособности к самостоятельной жизни. Морлоку нужен туртан, как псу — хозяин. Однако в этом случае мальчик в опасности — идиотский закон карал за оказание приюта чужим гемам как за кражу, и за свою доброту славный паренек может попасть под порку. Будем надеяться, что дело обстоит не так плохо. Почему Шастар оставил свою собственность здесь, в Пещерах Диса? Ведь у его матери поместье недалеко от Лагаша, он легко мог вернуть морлока туда… Что-то здесь нечисто, подумал Исия, и провел поиск по армейской базе данных и по закрытым базам данных города, применив полицейский допуск. Он искал наугад, ни на что особенно не рассчитывая (что ему дала бы дата отчисления морлока?) — но полученный результат заставил его присвистнуть. Этот морлок оказывается, умер по меньшей мере дважды! Первый раз — десять с небольшим лет назад, когда его прайд был полностью выбит в наземных боях за Андраду. Целый длинный столбец морлочьих номеров шел здесь параллельно со столбцом одинаковых слов: «Выбыл» и словом «смерть» в графе «причина». А второй раз удивительный морлок умер совсем недавно, месяц с небольшим тому, на погребальных играх в честь Лорел Шнайдер. Он был заявлен на эти игры своим хозяином, Яном Шастаром (вот, значит, где собака зарыта!) и погиб, оставшись последним на арене, но не взяв трофея.

А трофеем было сердце юного Ричарда Суны.

— Ах ты черт! — воскликнул Исия, откинулся в кресле и закурил.

Описывая внешность, люди обращают внимание в первую очередь на волосы, потом — на глаза, губы и все остальное. Порой достаточно подстричься, чтобы тебя перестали узнавать. Но настоящий сыщик, запоминая внешность, обращает внимание еще и на форму ушей, кисти рук, осанку — все, что люди, как правило, не меняют, даже если делают пластику лица и трансплантируют глазные яблоки. Исии довелось довольно близко подходить к тележке приговоренного, когда она стояла во дворе городской тюрьмы, но тогда он специально не приглядывался к лицу. По правде говоря, ему было стыдно смотреть в лицо мальчику, с которым так подло поступили. Но вот на руки — да, он посмотрел. И отметил, что это действительно руки флордсмана. А выходя из тюрьмы, против своей воли встретился глазами. Рот был заклеен, пол-лица — занавешено растрепанными волосами, но на какой-то миг сверкнули глаза — и взгляд их был осмысленным, четким. Не умоляющим, чего боялся Исия. Много хуже — каким-то знающим. «И ты тоже предашь меня, пройдешь мимо и никому не скажешь ни слова». Конечно, это все было только моментальной иллюзией, обманом зрения — изнемогая от боли, мальчик пытался удержаться в сознании, фиксируя взгляд на чем-то… Это и показалось выражением нечеловеческой мудрости, остальное доделала нечистая совесть старого сыскного пса. И конечно, он так и сделал — опустил голову и как можно быстрее прошел мимо, и никому не сказал ни слова, потому что — чем, чем, чем он мог помочь? Что он мог сделать один?

Исия скрестил руки на столе и положил на них голову. Ситуация требовала какого-то решения. Если у Исии и было чем гордиться в жизни — так это тем, что он не шел на компромиссы, защищая закон. То есть, он без зазрения совести применял наношлем при допросах, а когда под рукой не было наношлема, прекрасно обходился парой кулаков, он «развел» две самые жуткие группировки во время первой криминальной войны, заставив их перестрелять друг друга, он закрывал глаза на мелкие шалости своих информаторов — но никогда не подыгрывал криминалу ради собственной выгоды, не брал взяток за то, чтобы «слить» дело, и если не мог на все сто обеспечить того, за что давали — тоже не брал, и вообще свою задачу видел в том, чтобы стало как можно меньше преступников, а не в том, чтобы стало как можно больше денег в кармане у господина Исии. Он был не против денег, но только если это помогало, а не мешало делу.

Сейчас ни о каких деньгах речи не шло и не могло идти. Лапша-самоварка по двадцать сэн за пакетик… Боги и демоны… Можно опять опустить голову и пройти мимо — чтобы недели через две увидеть, как кто-то из молодых шакалов, Тройо или Бесс, его заметет. Но вмешаться — означало сознательно встать на ту сторону. Да, мальчик был виноват уж тем, что Шнайдерам захотелось родственного тепла. Он чудом уцелел — и Исии какой-то частью души хотелось, чтобы чудо продолжалось. В каждом человеке живет ребенок, надеющийся на счастливый конец. Это глупо. Ёсицунэ из легенд о счастливом исходе становится Чингисханом. Опасное это дело — влюбленность в проигравшего, жажда чудесной победы из безнадежного положения…

Но, с другой стороны… Исия сказал два слова:

— Батальон страха.

Интерфейс-модуль мигнул и выдал раскладку по делу об убийствах мальчишек-беспризорников, членов уличных банд, которое Исия вел уже полгода без особого успеха. Началось все Первым летом. Мальчишка был найден утопленным в сахарном чеке, рот его набит сахарными листьями. Осень Акхат — еще два убийства: малолетняя шлюшка и ее дружок связаны именно в таком положении, в каком их застали, живот к животу, — и проколоты насквозь. Долгая Зима — четверо подростков умерщвлены одним и тем же способом: раздеты донага, связаны и брошены умирать перед воротами глайдер-порта. И одновременно — надписи, сделанные маркером на стенах: «Паразиты, берегитесь! Батальон страха ищет вас!», «Будешь жить честно или никак не будешь», «Смерть дармоедам» и тому подобное дерьмо. Весна Акхат — мальчик опять утонул в сахарном чеке, явных признаков убийства нет, но случай тоже подшит к делу.

Нет свидетелей. Крайне трудно получить какие-то показания о жертвах — для этого приходится погоняться за их дружками; задача не из легких. Информаторы запуганы до недержания. Кое-кто видел людей в черном. В глухих ветрозащитных масках, скрывающих все лицо. Никто не интересовался, куда эти люди шли и чем там занимались — вид одетых в черное к тому не располагал…

Вся эта блевотина была логическим продолжением взаимной неприязни космоходов и планетников, переросшей в открытую вражду. До и во время войны этот конфликт разрешался просто: планетники жили на планете, космоходы — в космосе. Разрыва в уровне жизни между ними почти не было: услуги планетников по обеспечению базы оплачивались весьма щедро.

Но война разоряла торговые флоты Рива — один за другим; пилоты гибли — и вот на «крыше» Пещер Диса образовался «корабельный город», а на бюджет Пещер что ни год, вешались несколько тысяч голодных ртов. Одна только остановка орбитальной верфи повлекла переселение четырех тысяч человек и шести тысяч гемов. Самое неприятное заключалось в том, что ни к какой другой работе космоходы не были приспособлены и в массе своей приспосабливаться не хотели. Муж той же Ашеры целыми днями ошивался в «высоком городе», бродил по еще не разорившимся дружкам и вспоминал былые дни. И сын, Илихау, «бегающий» с Сурками, удался, похоже, в него. Дети космоходов объединялись в уличные банды, которые благопристойности ради назывались «братствами», в подражание взрослым побратимствам космоходов; то же самое делали и дети планетников. Стайки мальчишек (девчонок было меньше) кучковались в немноголюдных переходах. В основном их времяпрепровождение состояло из виртуальных игр, нехитрого спорта вроде туннельного поло, танцев, секса, драк стенка на стенку и мелких преступлений. К криминалу побуждала не столько нищета — пока еще их семьи не голодали — сколько безысходность. Эти дети знали, что когда они вырастут, только одному из пяти удастся как-то пробиться в жизни. Они мечтали о космосе и едва ли нашелся бы хоть один, кто не пробовался на пилота. Но даже если бы они стремились найти работу здесь, на земле — вряд ли у них что-то получилось бы. Уровень жизни планетников тоже стремительно катился под уклон. Источником богатства Рива была межпланетная торговля и разведка в масштабах Галактики, рискованные дальние фрахты, приносящие баснословную прибыль, продажа открытых планет. Теперешний экспорт редких руд, кристаллов и уникальных безделушек вроде «лазурных огней», и на десятую долю не покрывал прежних доходов. И вот образовались три социальных слоя, разрыв между которыми становился все шире и глубже. Первый: армейцы, действующие космоходы и кланы, непосредственно производящие экспортный продукт. Второй: планетники, терраформисты и плантаторы, которые в принципе могли поддерживать уровень жизни своих кланов просто за счет натурального хозяйства, а также космоходы, имевшие до разорения собственность на планете. Им достаточно было просто не мешать, чтобы они ни в чем не нуждались. И третий: разорившиеся космоходы и те планетники, что потеряли работу в связи с разорением космоходов. Они жили в трущобах городов на пособие, которое цукино-сёгун выбила некогда из Совета кланов, и страдали не столько от бедности (это пособие было ненамного меньше жалованья Исии, рядового полицейского чиновника — правда, без учета взяток, но рядовым полицейским чиновникам много и не дают), сколько от потери прежнего, прямо-таки заоблачного социального статуса.

Но самым скверным было отсутствие хоть какого-то просвета. Все, даже несмышленые пацаны, понимали, что дальше будет только хуже. Еще несколько тысяч безработных — и Пещеры не смогут прокормить их. Придется или сокращать места гемов, переводя на них людей (чему никто не обрадуется), или… да нет, другого выхода просто нет, разве что ужимать пособия — в то время как цены будут расти и расти… Что за надежду пестует Шнайдер? На что он рассчитывает, когда рассчитывать не на что?

Главной ставкой было конструирование пилотского дара. Еще немного, обещали генетики, еще чуть-чуть, и каждая семья сможет заказать себе ребенка с генокомплексом пилота и вернуться в космос.

Исия считал это сказками. Планетник от отца и матери, он не видел для Шнайдера иного выхода, кроме порывания с рейдерами, элиминации гемов, сокращения армии и военного флота вкупе с жесткой планетарной изоляцией. Безумные пиратские выходки Шнайдера только выдадут Империи Картаго раньше времени. Пусть генетики играются с пилотским комплексом, если им так свербит — но сколько времени нужно будет, чтобы этот их чудо-ребенок вырос и стал полноценным пилотом? Разве Шнайдер не понимает, что ворует сам у себя это время? Еще пять, десять, максимум двадцать лет — и имперцы найдут Картаго. А вот если затаиться — этот люфт увеличится лет до тридцати, а то и пятидесяти… Можно будет еще продвинуться в терраформировании, настроить новых плантаций, бросить высвободившиеся мощности на развитие той промышленности, которая обеспечит существование Картаго как автаркии…

Но ведь нет. Никто не слушает планетников. В Совете все решают крикуны, потерявшие своих пилотов и свою торговлю — и те, кто ее еще не потерял и не захочет поступаться никакими привилегиями.

Предчувствие неотвратимого конца висело над всеми, и это сказывалось на картине преступлений. Три года назад управление Исии задавило секту «гхатов» — убивали и грабили людей в их собственных домах, причем не просто так убивали и грабили, нет — просветления искали гады в подражание древним изуверам. Повставало еще десятка три сект с очень нехорошим душком — затхлым, замкнутым, с привкусом древней мертвечины. Брать их пока было не за что. Еще кучка сопляков, начитавшись одного древнего земного извращенца, организовала «Клуб постельных философов». Дофилософствовались до того, что убили приглашенную шлюху, причем даже не могли вспомнить, как это произошло. Проститутки жаловались на девиц из знатных домов, продающих себя в самых грязных притонах, скрыв лица маской — не из нужды и не по обету, а ради «экзистенциального опыта». Им, сучкам обожравшимся, опыт, а честным девкам что, лапу сосать? Теперь вот эти, борцы с уличными мальчишками. Не нарвется ли паренек на них?

Если нарвется, будет чертовски обидно.

Исия терпеть не мог людей без закона, и вместе с тем прекрасно понимал, что не человек для закона, а закон для человека, и если закон противоречит простой человеческой справедливости (что бывает), то при возможности лучше выбрать ее. По мнению Исии, юный Ричард Суна уже получил все, что ему причиталось по справедливости, даже сверх того, и лучше всего было бы оставить его в покое. Но дело-то было в том, что просто оставить его в покое — означало оставить его на растерзание враждующей с Сурками банде, убийцам из «батальона страха», желающим выслужиться молодым щенкам из этого же управления, или кому-то еще… Исия не верил, что имперский мальчик выживет в самом сволочном районе Пещер в одиночку. Морлок ему не поможет, только ускорит гибель: он приметен, одиноких морлоков обязательно тормозит патруль, и это было просто везение, что только Исия сообразил сопоставить данные по клану Дусс и данные по Арене — но ведь не все же, кроме него, дураки. Одним словом, поступить по справедливости означало не просто махнуть рукой на мелкое нарушение закона — что Исии уже приходилось делать не раз — но активно, делом, встать на сторону человека, который закон нарушил. И ведь, кроме всего прочего, он флордсман, и чертовски хороший флордсман, если смог убить цукино-сёгуна при всей тамошней охране. Нельзя, чтобы по участку просто так гулял такой хороший флордсман. Боги, боги, что же делать скромному инспектору Исии Дамону, как же ему выйти правым перед своей совестью? Почему вы не даете ему забыть тот день, когда он взглянул намеченной вами жертве в глаза — и прошел мимо? Откуда чувство вины, ведь он ничего, в самом деле ничего не мог сделать? Почему вы второй раз свели нас вместе?

Почему, чума разрази весь этот город, именно я теперь должен делать выбор?

Вырваться к Даллану он сумел только на третий день и был убежден, что «Йонои Райана» там не застанет. У Даллана был отвратительный характер, да и какой еще мог быть-то, если в двенадцать лет его выбросила на улицу родная мать. До десяти Даллан рос как все, а потом ноги расти перестали. Семья тем временем успела разориться, денег на сложную многоступенчатую терапию не было. Даллана просто вышвырнули: мутант. Так бы и погиб мальчишка, если бы не были у него руки прилажены настолько же складно, насколько нескладно — ноги. Боги не совсем гады, если они отнимают в одном, то прибавляют в другом. Даллан прибился к одному ремонтнику в глайдер-порту, и скоро уже делал за него всю работу, потому что тот был запойный пьяница, а когда водка окончательно свела хозяина в могилу, Даллан унаследовал его дело. Дело не то чтобы процветало — но давало стабильный доход и кормило двоих: Даллана и старого тэка, которого он тоже унаследовал. Но тэка вскоре последовал за прежним хозяином, и Даллан остался один. А работы прибавлялось, потому что все чаще люди чинили старую технику вместо того чтобы просто выбрасывать ее. Да и бегать в поисках запчастей по свалкам Даллан на своих коротеньких ножках не мог. Жениться и так обзавестись бесплатной помощницей — да кто пойдет за мутанта? А наемные работники у него выдерживали до первого ругательства или в крайнем случае — до первого удара. Какой свободный человек унизится за ничтожную плату — триста сэн в день?

Но, к удивлению Исии, «Райан Йонои» был на месте и исправно приживлял какому-то боту полимерные мускулы взамен порванных. Хозяин мастерской занимался более сложной работой — менял напыление на чьем-то визоре.

— Даллан, — окликнул его Исия. — Мне на часок нужен твой парень — не возражаешь?

— Что он натворил? — нахмурился Даллан из своего гравикресла.

— Ничего, он мне просто нужен для разговора. Что, со мной уже и поговорить нельзя, ничего не натворив?

— Закончит — пойдет, — бросил Даллан. Он был немногословен.

— Я уже, — мальчишка разогнулся, вытер руки. — За час оно как раз срастется, сеу Даллан.

— Дуй, — буркнул мастер.

Юноша поклонился ему и вышел. Его костюм уже не выглядел таким чистеньким, на груди и рукавах туники виднелись следы смазки и биогеля для сращивания мускулов, зато добавилась еще одна деталь туалета — пояс с инструментами. В глайдер-порту стояла одуряющая жара — за огромными воротами солнца в две смены плавили пустыню, дуновения раскаленного воздуха порой долетали даже сюда и забивали дыхание. Исия ходил расстегнутым почти до пояса, благо был не в форме — но мальчишка свою тунику держал глухо завязанной. Она больше не выглядела свежей.

— Он не посылает тебя курочить чужие машины? — спросил Исия.

— Нет, сэр. Вообще-то, ему все равно, откуда детали, но… я не стану.

— Это правильно. Посматривай за ним, такие пацаны, как ты, порой таскают ему краденое, а я не могу вечно закрывать на это глаза. Да, и следи за своим языком. Здесь не говорят «сэр». Твой акцент — еще ничего, здесь много разных говоров, но «сэр» или «мастер» — здесь так друг к другу не обращаются… сеу Суна.

Мальчик помолчал, потом вздохнул.

— Я понял, что вы поймете.

— И ты не испугался, не убежал… Почему?

— Вы не арестовать меня пришли, — в голосе паренька не было вопроса.

— Ты что, душевидец? Предсказатель? — Исия терпеть не мог эту породу людей, так как считал из всех или шарлатанами, или одержимыми.

— Нет, сеу… Я просто знаю, что мне вас не надо бояться.

— Вот я и спрашиваю: откуда знаешь?

— Не могу вам сказать. То есть, могу, конечно, но это же для вас будет не объяснение.

— Уж изволь.

— С вами бывает такое, что посмотришь на человека — и как будто знаешь его всю жизнь?

— Бывает, — резко ответил Исия. — Но если бы я начал верить этому чувству, я бы уже давно подал в отставку.

— Вы полицейский, вам нельзя. А я просто человек, мне можно.

Исия остановил его, схватив за плечо.

— Ты жить хочешь?

Юноша опустил глаза — как будто вопрос стоил того, чтобы над ним задумываться.

— Понимаете, сударь, — проговорил он после паузы. — Жить-то я, конечно, хочу, и смерти боюсь. Но прятаться всю жизнь не стану. Мы идем в заведение матушки Ашеры?

— Да. Куда ты дел морлока?

— Он свободный человек и у него есть свои дела.

«Та-ак…» — подумал Исия.

— А кос у тебя — тоже свободный?

— Н-ну… Он сам выбрал Рэя своим хозяином. Меня он тоже признает, но не так, как его.

— Если вы отдадите противоположные приказы, приоритет будет за морлоком. Да?

— Вроде.

Они вошли в забегаловку Ашеры, Исия заказал пива для обоих.

— Я хотел кое о чем расспросить тебя, — начал он.

— Спрашивайте.

— Можешь рассказать, как ты попал сюда? С самого начала?

Мальчишка пожал плечами и начал рассказывать — спокойно, ровным голосом, называя даты и перечисляя все существенные детали, как полицейский, дающий показания в суде. Через полчаса Исия знал историю блужданий «Паломника» и всех невзгод Ричарда Суны. Мрачную историю, полную предательства, подлости, истязаний и надругательств. И он выслушал ее так же спокойно, как Суна ее рассказал, потому что за время своей полицейской службы выслушивал и не такое.

«Какой же законности вы хотите, ублюдки», — подумал он, мысленно обращаясь к тем, кто населял дома Высокого Города. — «Как мне бороться с этими бандами и сектами, если у вас самих под носом орудует банда и секта, которой можно всё или почти всё: синоби!»

Но история Суны была полна и других вещей — самой трогательной преданности и верности, дружбы и даже любви. Морлок спас мальчика, гемы прятали его, пока он выздоравливал. Неудивительно, что Суна именно их, даже, по большому счету, не Сурков, считал «своей стаей». Он чем-то походил на одного из сказочных детей, которых воспитали волки. И был, как волчонок среди людей, беспомощен при всей своей силе.

— И что же ты будешь делать дальше? — спросил Исия.

— А вы, сударь?

От этого вопроса инспектор слегка вздрогнул.

— При чем тут я?

— Но ведь вы же полицейский, сударь. А я преступник, беглый. Вы ведь не можете так просто сидеть и пить пиво, вы должны принять решение — выдать меня или нет.

— Почему это не могу? Очень даже могу.

— Последний вавилонянин, кто мне помог, Эктор Нейгал — вы знаете теперь, чем он кончил. Я вас должен предупредить, господин Исия, что если вы хотите, чтобы ваша жизнь и дальше была такой, как прежде, и все шло как идет — то лучше вам прямо сейчас надеть на меня наручники. Я не буду сопротивляться, честное слово.

— Если я надену на тебя наручники, — проговорил Исия, — Моя жизнь уже никогда не будет прежней. Есть мера подлости, которую человек не может перешагнуть и остаться собой.

— Но вы и отпустить меня так просто не можете, — так же четко и тихо проговорил Суна. — Потому что я не собираюсь жить себе, как ни в чем не бывало, чинить боты и санторы и стремиться просто выжить.

— А что же ты собираешься?

— Свидетельствовать. Обратить стольких, скольких смогу.

— Парень, ты знаешь закон об этологической диверсии? Знаешь, что тебе будет, когда поймают?

— Смерть, — пожал плечами юноша. — Что вы еще можете для нас придумать. Это очень страшно, но выдержать можно. Я ведь умирал один раз.

— Да зачем? — тут в голосе Исии, упавшем до шепота, прорвалась доселе скрываемая боль. — На хрена тебе это надо, мальчик? Ну, расскажешь ты свою сказку еще нескольким десяткам гемов. Ну, нескольким сотням. Дальше что? Им от этого станет легче жить? Уверяю тебя, не станет. С ними обращались и будет обращаться как со скотиной. А люди не послушают тебя. Почему ты лезешь на рожон? Выжил — живи! Что тебе не дает покоя?

— Не знаю, сеу Исия. Вы можете терпеть то, что вокруг творится. А я нет, вот и все.

Исия встал, положил на стол деньги за пиво, потом достал из кармана и бросил Суне дешевенький затемненный визор, откопанный дома среди хлама.

— Прячь глазищи. Они у тебя приметные.

Господин Исия думал, что никто и ничто не склонит его ни к какому решительному выбору. Он сильно ошибался.

Присоединившись к банде Сурков, Дик рассудил, что Рэй и Динго легче найдут его, если он будет сидеть все время на одном месте, чем если он будет метаться по всем Пещерам Диса, ища их — и не ошибся. Разговаривая с гемами, он расспрашивал о ремонтных бригадах — и сумел-таки чрез ремонтников передать Аквиласам весточку о том, где находится. На пятый день Рэй нашел его.

— Я здорово за вас испугался, сэнтио-сама, — рассказывал он. — Вы ведь в опасное место пошли. Когда я нашел лужу крови, то прямо не знал, что и думать.

— Лужу крови? Тела там не было? — удивился Дик.

— Ясное дело не было: дружки утащили его, разделали и съели.

— Как ты узнал?

— Да уж узнал. Нашел их пещеру. Кстати, сэнтио-сама, там можно будет сделать еще одно укрытие — после того, как лемуры уберут… весь мусор. Но прежде мы с Динго пошли по вашему следу, где вы роняли кровь. Он вас ранил?

— Да, в общем, нет… Это я сам… Ты продолжай.

— Мы с Динго добрались до той решетки. Место, где вы перелезли, я нашел — там, под самым потолком, где прутья сильно не достают до свода. Но я-то там протиснуться уже не мог. Сумел раздвинуть прутья для Динго и пустить его по следу — может, вы где-то там лежите и ждете помощи… Но Динго вернулся мокрый, с сахарным листом в зубах, и я понял, что вы нашли выход наружу.

— Я пересек водяные поля, — сказал Дик.

— Ну, оно и понятно… Я вернулся по вашим следам, нашел логово людоедов и… навел там порядок. Ну, а потом добрался до Аквиласов. Спросил их, куда можно выйти через водяные поля — и они по схеме показали, что в глайдер-порт. Мне непросто было туда выбраться — я ведь шел через ничьи катакомбы… Но когда я пришел, здесь уже многие гемы вас знали. Вы не теряли времен даром, сэнтио-сама.

— Да, я старался, — улыбнулся Дик.

— Но теперь вы вернетесь к нам?

— Аноо[53]… — протянул юноша. — Боюсь, что не так скоро, Рэй. Здесь ведь тоже есть, кому свидетельствовать. Рэй, я-то, дурак, думал, что уже видел самое плохое… А тут порой такое творится… — Дик начал рассказывать, каким несправедливостям был свидетелем, а о каких услышал из вторых рук, но Рэй прервал его:

— Э-э, сэнтио-сама, одиннадцать историй из десяти таковы, как эти, если речь идет об общественных гемах. Они же ничьи, людям все равно, что с ними будет.

— Да… — кивнул Дик. Он понимал, что бессмысленные и бесчисленные унижения, которым здесь подвергаются гемы, являются следствием того унижения, груз которого несут люди. Это тяжелый груз, и они с этим грузом сидят на шее у гемов — как же тем может быть легко? Но что-то происходило с ним самим: каждый такой случай ранил его, порой даже сильнее, чем пострадавшего гема, и боль накапливалась, и Дик не знал, куда ее девать. Он просто жил с этим грузом, и этот груз томил его все сильнее, так что порой он просыпался уже усталым. Так легко и соблазнительно было согласиться, когда Рэй сказал:

— Тому вы нужны, сэнтио-сама. Они обратили несколько человек, вы должны дать им имена.

Но Дик ответил:

— Это может сделать сам Том. Я пока должен быть здесь, Рэй, а им нужно отвыкать видеть во мне кого-то вроде священника. Я такой же, как они, так им и передай.

— Мне прямо сейчас идти? — Дик услышал в голосе морлока печаль.

— Нет, что ты! Ты отдохнешь у меня, мы раздобудем еды…

— Я думал, вас нужно забрать, сэнтио-сама… Думал, вам тут негде жить.

— Нашлось одно место, Рэй, — он вовремя перехватил немного разочарованные интонации в голосе морлока. — Но как здорово, что ты обо мне заботишься!

Он привел Рэя в берлогу Сурков. Сурки жили в старом, просторном пассажирском катере на «кладбище машин». Предполагалось некогда, что машины пойдут в переплавку, но поражение резко ударило по производству, и старые катера, глайдеры, разбитые истребители и танки торчали на задах законсервированного завода и служили прибежищем для деклассированных элементов. Собственно в катере жило меньше трети Сурков — 8 человек из приблизительно 30, остальные жили по своим домам.

Дик стал в этом маленьком общежитии девятым. Ему не задавали вопросов, достаточно было поручительства Данга. В свою очередь, он тоже не задавал вопросов Суркам. Кое-что об их жизни и о том, как они оказались на улице, он узнавал из случайных обмолвок. Самый маленький из компании, Нышпорка, был, как и Дик, военным сиротой. Почти все они потеряли на войне хотя бы по одному родителю, но Нышпорка каким-то образом лишился всех родственников. Ему нашли усыновителей, он сбежал, нашли новых — он опять сбежал, и откровенно признавался, что не собирается менять вольное житье на что-либо другое. Он был попрошайкой и ловким карманником.

Два брата, Анк и Сет, промышляли торговлей из-под полы, причем не похоже было, чтоб хотя бы сэна с того товара, который они продавали, была уплачена в качестве налога. Сет был, кроме всего прочего, красивым мальчиком и следил за своей внешностью, надеясь закадрить какую-нибудь богатую даму. Поскольку среди его вещей попадались довольно дорогие украшения и одежда из импортной ткани, Дик подозревал, что «левая» торговля — не единственный источник дохода братьев.

Элал, четвертый Сурок, был ровесником Дику и Дангу, и уже присматривал себе место во взрослой банде «Итивакай». Для этого требовалось, чтобы кто-то из взрослой банды погиб, и чтобы кто-то из ее членов поручился за Элала, поэтому мальчишка всячески старался попасться взрослым бойцам на глаза и выслужиться перед ними. Он был слишком крепок, чтобы попрошайничать и слишком неловок, чтобы воровать, и остановился на грабеже, причем в жертвы подбирал мальчишек-воров из конкурирующих банд, наркодилеров, нелицензированных проституток — словом, тех, кто не мог пожаловаться в полицию и при этом был настолько ничтожен, что даже не рассчитывал на защиту покровительствующей банды. Дик сразу невзлюбил его, и, надо сказать, нелюбовь эта была взаимной.

Тоно, пятый житель катера, был четырнадцатилетний двухметровый громила с умом семилетнего ребенка. Он был полугем, что автоматически вышвыривало его за границы и человеческого, и гемского сообщества. Поговаривали, что он — плод насилия боевого морлока над какой-то женщиной, которая от этого дела сошла с ума, по какой причине и не предала ребенка эвтанзии. Морлоки вообще-то стерильны, но ведь раз в год, как говорится, и палка стреляет, так что совсем невероятной история не была. Дик так и не смог понять, имеет ли недоразвитость Тоно причиной какую-то врожденную травму или им просто не занимались с раннего детства. Тоно был инфантилен и доверчив, и легко шел за любым. Беднягу можно было одинаково легко вовлечь и в самое зверское преступление, и в самый прекрасный подвиг. Дик ему понравился, а Данга он просто боготворил.

Тринадцатилетний Итци тоже был вором, но другого рода, чем Нышпорка: он шпионил за каким-нибудь богатым домом, находил способ проникнуть в него (как правило — «попадал» под хозяйский карт, когда тот выезжал из гаража и бывал отнесен в служебные помещения для оказания первой помощи), после чего утаскивал что-нибудь ценное и не очень большое. Он уже однажды попался, но не был передан в руки закона: хозяйские слуги его жестоко избили, два ребра у мальчика срослись неправильно и теперь одно плечо было ниже другого. Это не лишило его природного оптимизма — он любил шутить, придумывал разнообразные розыгрыши и копировал голоса.

Еще один, Кун, был настолько молчалив, что Дик поначалу принял его за немого. Он занимался в основном тем, что выискивал на свалках поломанные боты и приборы, добывал из них исправные детали и кому-то сбывал, иногда через братьев. Впрочем, он «раздевал» и вполне действующие машины. Деньги он тратил в основном на игры в виртуальной аркаде, фанатично веря в миф о том, что за успешными игроками в симулятор космического боя следят армейцы и лучших приглашают в истребители.

Остальные члены банды были «ассоциированными», такими, как сын госпожи Ашеры — они кое-как ходили в школу и жили в своих семьях, а среди Сурков проводили только свободное время.

Вся эта пестрая компания спокойно отнеслась к тому, что Дик привел с собой гема и коса, даже приветствовала их появление — потому что назревало большое выяснение отношений между космоходами и планетниками, и мощь морлока была бы весомым подспорьем. А вот то, что Дик нашел себе постоянную работу, компанию несколько скандализовало. Оказывается, настоящие космоходы на земле работать не могут, они могут только подрабатывать. Оказывается, тот, кто соглашается на работу, годную для гема — тот, может быть, и сам ремодифицированный гем. Оказывается, Даллан — мутант, а работать на мутанта — совсем западло. Последнюю реплику подал Данг, и на него Дик обрушил весь накопившийся праведный гнев.

— Знаешь что? Ты сам мне говорил что у вас тут никого не спрашивают, откуда берутся деньги. А теперь что? Значит, честно работать — это, по-твоему, то же самое, что торговать наркотиками?

— Думать надо, на кого можно работать, а на кого нельзя! — Данг горячился ничуть не меньше. — Да Сурков засмеют, когда увидят, что ты ишачишь на мутанта!

— Ладно, — сказал Дик и снял «сурковскую» банданну. — Тогда я не буду позорить Сурков и уйду отсюда.

— Куда? — изумился Данг.

— Найду, — твердо сказал Дик, хотя понятия не имел, куда ему в самом деле идти. Рэя и Динго он пока отослал обратно к Аквиласам, так что не нужно было сушить голову, куда пристроить их. А для одного себя он нашел бы место.

— Нет, так не годится, — Данг помотал головой. — Ты не можешь так просто уйти!

— Это почему же?

— Ты уже обещал быть с нами, черт!

— Пусть проваливает, — вставил Элал. — От него все равно никакого толку.

— Он хороший. У него морлок, он драться будет, — подал голос Тоно.

— Послушайте, — устало сказал Дик. — Я буду за вас драться, и если надо — попрошу Рэя драться за вас. Я буду носить вам сюда деньги и еду. Но вера запрещает мне воровать и грабить, и я не буду этого делать. Я буду работать на Даллана, нравится вам это или нет. Решайте что-нибудь, только быстро, я должен найти ночлег, завтра мне опять на работу.

— А-а, вера, — протянул Сет, аккуратно латая прорванную подмышку туники из шикарной «пламенеющей» ткани. — Вера — это другое дело. А то я думал, что ты нас западло держишь.

— Не держу, — угрюмо сказал Дик.

— Пусть остается, — поддержал брата Анк.

На том и порешили. Оправдание было найдено: во-первых, он дал богам дурацкий зарок, и слова своего ломать нельзя, а жить-то надо; во-вторых, за отсутствием у Рана какой-либо идентификации и документов, Даллан не подписывал с ним рабочего контракта — а значит, Ран все-таки не работает, а подрабатывает.

Дика это трущобное крючкотворство позабавило, но он ничего не сказал. Вся компания, в том числе и Данг, казалась ему слишком детишками, чтобы воспринимать их всерьез. Будучи ровесником двум старшим из них, он казался себе рядом с ними зрелым мужчиной. В приюте у него было похожее ощущение — что он намного, на десятки лет старше — хотя ему было всего лишь одиннадцать-двенадцать. Возможно, это объяснялось тем, что у него единственного была в жизни какая-то цель и какие-то долгосрочные планы. В этом маленькие бродяжки были похожи, что в Империи, что на Картаго — каждый из них жил как мотылек, не загадывая не то что на год вперед — порой даже и на сегодняшний вечер. У Дика, чье будущее измерялось в лучшем случае месяцами, оно все же было. Он планировал, обдумывал, выстраивал это будущее. У этих мальчиков, которым не угрожала скорая и верная смерть, настроение было — день прожили, и ладно. Даже старшие, Данг и Элал, не думали наперед, что будет, когда один поступит в армию, а другой в банду — как будто их жизнь на этом заканчивалась.

Дик работал на Даллана и все лучше узнавал Пещеры Диса и их обитателей, как людей, так и гемов. Даллан часто посылал его принимать и относить заказы, купить ту или иную запчасть или продать восстановленный аппарат. Не то чтобы он не справилялся со всем этим сам — но он кошмарно стыдился своего увечия и выбираться из своей скорлупы (а мастерская для него стала чем-то вроде раковины для моллюска) старался как можно реже. Сначала он не доверял Дику денежных дел — паренек только принимал заказы и выполнял самую несложную, черновую работу. Но через несколько дней Даллан убедился в полной честности подмастерья и начал возлагать на него материальную ответственность.

У Даллана был отвратительный характер, как и предупреждал господин Исия — но Дик уже имел дело с угрюмыми калеками, такими как Вальдер, и владел искусством не подворачиваться под руку. Даллан порой орал на него, обзывал безруким слепым ублюдком, если Дик не мог сразу найти нужную вещь или ленивым скотом, если Дик ходил по его поручениям дольше, чем он рассчитывал; порой он даже швырял в юношу разные предметы — но тот реагировал спокойно, и спокойствие брало свое. Даллан остывал, и говорил что-то вроде: «Иди сегодня» — что означало «Можешь сегодня уйти пораньше» или двигал по стойке в сторону Дика горсточку монет — «на сахар». Это было вместо просьбы о прощении — как подозревал Дик, просить прощения нормальным способом Даллан не умел совсем.

Десять часов уходило на работу, восемь-девять — на сон, а остальное время Дик искал контактов с гемами. Он познакомился с докерами и ремонтниками, сходил в бараки аграрных рабочих и узнал «своего Мартина», заглядывал к уборщикам. Он говорил то, что считал должным говорить — а еще он слушал. И людей, и гемов. Обитатели пещер Диса любили поболтать, а Дик был без подобострастия учтив и внимателен. По совету господина Исии он носил темный визор — но и с этим визором он успел примелькаться: «А вот и Ран, мальчишка Даллана».

Дик приспособил себе в помощники и нелюдимого Куна — свалки, где можно было найти нужную деталь, он знал гораздо лучше, но когда ходил в одиночку, его могли ограбить и поколотить, а Дика боялись, потому что уже знали как победителя троих из банды Черепов. Именно нелюдимый Кун как раз и обеспечил Дику возможность съездить на полдня и вечер в детский комбинат к Марии.

Случилось это незадолго до «исторической» драки двух самых крупных объединений подростковых банд — «космоходов» и «планетников». Рэй как раз вернулся из Северо-западного сектора пещер и принес горестную весть:

— Сэнтио-сама, вам все-таки придется ехать. Маленький Марк умер. Мария очень хочет видеть вас.

Дик отпросился у Даллана на оставшиеся полдня, пообещав привезти еще деталей на продажу, и Даллан проворчал:

— Иди, дармоед.

Дик отправил Рэя и Динго спать в берлогу, а сам поехал в северо-западный сектор общественной подземкой. Один из первых своих заработков он истратил на сильно подержанный блок памяти и карту Пещер, так что теперь знал, куда ему двигаться. Он вздремнул в вагоне и вышел на конечной остановке, разбуженный контролером. По незнакомым улицам он добрался до квартала гемов и спустился на нижние уровни, чтобы попасть в детский комбинат с черного хода.

— Ах, тэнконин-сама[54]! — радостно запела Антония, увидев его в смотровое окошко. — Мы знали, что вы вернетесь!

Мария тоже обрадовалась ему — но почти сразу же расплакалась.

— Он родился слепым, мой Марк, — сказала она. — Ах, Рики-сама, это Мария виновата! Она не хотела убегать с Рэем в его укрытие. Сканер показывал, что малыш здоров, а что он не видит — этого сканер не мог показать. Его усыпили, сэнтио-сама, а Марию заставили забыть его. Но Мария не совсем забыла. Она делала, как советовал сэнтио-сама: читала про себя молитву Небесной Марии, и попросила Цинтию быть моей памятью. Цинтия рассказала Марии то, что вспомнила. Ах, сэнтио-сама, они так плохо поступили с Марком, а Мария даже не может на них рассердиться!

— Не плачь, Мария, — прошептал Дик, обнимая ее. — Это ничего, что ты не можешь рассердиться. Зато я могу. Я буду твоим гневом, Мария. Я буду гневом за всех вас. Не бойся.

Мария успокаивалась в его руках, а он больше не говорил ничего, пораженный новой мыслью, такой яркой и сильной, что он ни на секунду не усомнился в том, что это — откровение. Он знал, что делать. К чему вести своими свидетельствами, кем стать для этих людей.

— Мария, — сказал он, когда ее слезы иссякли. — Я тебе рассказывал о человеке по имени Моисей?