Сердце меча

Глава 5 Шин Даллет

Самым серьезным наказанием, которому Бет подвергалась в жизни, было лишение обеда в школе. Поэтому мгновенная расправа, учиненная над Диком, повергла ее в оцепенение. Вальдер показался безжалостным огромным чудовищем, которое способно размозжить и ее, если правда о происходившем здесь вырвется из ее губ.

Но Дик сползал по опорному столбу, оставляя на нем кровавый мазок, глядя куда-то сквозь нее совершенно стеклянным глазами — и она понимала, что она виновата и если она сейчас не скажет правды — Вальдер или кто-то другой поступит с ним еще хуже. Страх и совесть рассекали ее пополам, и она думала: «Сейчас скажу… сейчас скажу…» — и молчала.

Вальдер не дал юноше упасть и вновь сграбастал его за ворот. Бет взвизгнула, испугавшись, что удар сейчас повторится, но стармех сказал:

— А ну, пошел! — и выволок Дика из лестничного ствола. Тот еле перебирал ногами, больше вися на руке Вальдера, чем шагая, а Бет, всхлипывая, семенила за ними. Только сейчас она заметила, что за спиной Вальдера все это время стоял Актеон.

Вальдемар притащил Дика на вахту и бросил на кресло. Тот не удержался и опять сполз на пол. Больше Вальдер не стал его поднимать: он сидел, прислонившись к станине пульта боком, часто дыша ртом и прижимая к разбитому лицу рукав косодэ, чтобы не капать кровью на пол. Правая половина его лица стремительно заплывала.

Вальдер нажал на кнопку внутренней связи и сказал в микрофон:

— Подойдите в кубрик, кэп. Нештатная ситуация.

— Что случилось? — недовольным голосом сказал мастер Хару.

— Попытка изнасилования, — бросил Вальдер сквозь зубы, и лицо его снова перекосилось. Он бросил Актеону и Бет:

— За мной, — и снова поднял Дика за шиворот. Так они и вошли в лифт — Бет, обмирающая от ужаса, Актеон, разъяренный стармех и какой-то отрешенный, словно еще не пришедший в себя после удара Дик.

Когда туман в голове немного рассеялся и Дик начал что-то соображать, он крепко пожалел о том, что Вальдер не ударил его сильнее. Лучше было бы потерять сознание, еще лучше — умереть на месте, чем предстать перед капитаном и леди Констанс.

Увидев кровь, леди Констанс достала из рукава платок и протянула ему. Платок пахнул теми же духами, что и кожа Бет.

— Рассказывай, — Вальдер слегка встряхнул его за плечо.

Дик посмотрел на бледную до настоящей зелени, трясущуюся и всхлипывающую Бет, и промолчал. Пусть сама рассказывает, если хватит пороху. Он невиновен и не будет оправдываться.

— Может быть, вы сами? — негромко спросила леди Констанс.

— Тогда сначала он, — Вальдер указал на Актеона. — Давай, говори, как все было.

— Мастер Аникст убрать в пультовых и в коридоре Актеона послал, — сказал гем. — У аварийной шахты голоса мастера Суны и фрей Элисабет Актеон услышал. Они говорили громко, ссорились. Потом с лестницы кто-то упал. Потом, чтобы ее отпустили, ей больно, фрей Элисабет крикнула. Актеон пошел, мастера Аникста позвал. Он дверь открыл. Мастер Суна держит фрей Элисабет, увиделись.

— Кто разбил Рикарду лицо? — спросил Майлз.

— Я — сказал Вальдер.

— Бет, Дик, я нуждаюсь в объяснениях, — произнесла леди Констанс.

— Да тут все уже ясно, — сквозь зубы процедил Вальдер. — Он сам признался.

— Дик, — леди Констанс посмотрела на него, и он снова пожалел, что жив и в сознании.

Поняв, что он не ответит, она обернулась к приемной дочери:

— Бет! Что ты делала на аварийной лестнице в двенадцатом часу ночи?

Та все еще комкала на груди разорванную блузку. Джез набросил на нее свою куртку.

— Нам нужно было поговорить… — глухо произнесла девочка. — Мы… поссорились. Он меня толкнул, я упала с лестницы, блузка порвалась. Он меня… поднял. Тут дверь открылась, там были мастер Аникст и Актеон.

— Не выгораживайте его, фрей! — рыкнул Аникст. — Я видел, что он вас держал, а вы вырывались, а у него, простите, леди, штаны палаткой стояли. Что, не так все было?

— Вырос мальчик, — пробормотал Джез. — Возмудел и похужал…

— Полегче, мастер Аникст, — Рэй заговорил негромко и спокойно, но его голосина без труда заполнила все пространство рубки. — Парень же не виноват, что у нас часы показывают пол-шестого.

У Вальдера побледнела даже обожженная часть лица.

— А тебя, урод, вообще никто сюда не звал и ни о чем не спрашивает, — выдохнул он.

— Посторонним покинуть кубрик, — сказал капитан, доставая импульсный пистолет. — Слышишь, ящер?

— И мне тоже уйти? — леди Констанс встала между пистолетом и Рэем, и капитану пришлось опустить оружие.

— Вы — другое дело, — проворчал он. — Все, кто имеет касательство к этому, должны остаться, а вы — доминатрикс, вы тут и есть закон. А вот он пусть не лезет, куда не просят!

— Ухожу, — сказал Рэй, развернулся и вышел из рубки, выдав свое раздражение лишь мощным ударом хвоста по переборке.

— Мастер Порше, вернитесь! — крикнула леди Констанс. — Вы мой вассал и мне подчиняетесь, а я вас не отпускала, — Рэй снова воздвигся за ее спиной, а она продолжала: — Двое моих вассалов не будут здесь, в моем присутствии, угрожать друг другу оружием. И учинять бессудных расправ над моими вассалами, мастер Аникст, я не дам. Если Ричард Суна виновен — он ответит по закону.

— Миледи! — капитан упал перед леди Ван-Вальден на колени и ударил кулаками в пол. — Да вы что! По закону парня придется в каторгу закатать — да есть ли у вас сердце?! Он щенок и дурак, он ума лишился от того, что ему дали за мягкое подержаться, но не ломайте же вы ему жизнь! Мы лучше его сами накажем, я вам клянусь его так выдрать, что он две недели не встанет! А в тюрьме его погубят!

— Мастер Хару, встаньте, — приказала леди Констанс. — Я еще не разобралась в сути дела. Пока что у нас есть только показания мастера Аникста и мастера Аквиласа (фамилию Аквилас носила вся ячейка). Показаниями Бет я недовольна, потому что мне не нравится, как она одета, и… — ноздри леди Констанс расширились. — То, что она воспользовалась моими духами. Бет, если тебе нужно было поговорить с Диком, почему ты вырядилась в самую тонкую блузку и самую нарядную лава-лава? Почему ты накрасила веки?

Бет опустила глаза.

— Так по закону же все равно, искушала она его или нет, — горько проговорил капитан. — И посмотрите: он тоже вырядился как на Пасху. Хоть бы своего креста постыдился, засранец. Извините, миледи. Ну, отвечай, кто кого вызвал поговорить — ты или она?

— Я, — ответил Дик. Это было первое его слово после удара. Кровь все не останавливалась, платок леди Констанс уже пропитался насквозь и Дик снова использовал рукава косодэ.

— Выманил девочку, голову ей вскружил, — капитан сплевывал эти слова, словно желчную отрыжку. — Хоть бы соображение в голове имел, на кого можно залезать, а на кого нельзя. Придурок, на станции полно шлюх — так нет, ты нашел себе на голову преступление, а мне, старому, позор! Миледи, вы мне сами дали его в сыновья — дайте же мне его наказать, чтобы неповадно было, а я клянусь, что ремня не пожалею!

— Дик, ну скажи ты хоть что-нибудь! — голос леди Констанс звучал неподдельным беспокойством, но Дик не мог ничего сказать. Если рассказать все как есть — то его слова прозвучат как мерзкая клевета на Бет, и весьма жалкая притом — разве он так уж невиновен? Разве он не догадывался, хотя и отказывался верить — чего хочет от него Бет? Разве он не мог назначить ей встречу там, где она не стала бы себя так вести? Нет, он согласился на ее предложение, потому что в глубине души рассчитывал на последнюю уступку себе, на последнее сладкое, не братское объятие. И вот он расплачивается за свое малодушие — нет, оправдываться он не будет. Оправдать его может только Бет, а если она будет молчать, то ему останется лишь понести то наказание, которое назначит миледи. Пусть она лучше и в самом деле возложит это на капитана Хару. Тело втравило его в эту беду, подточило его волю — пусть тело и расплатится. А боль поможет забыть о том, как Бет улыбалась, вбивая в его сердце гвоздь за гвоздем.

Дик посмотрел на девочку — и она отвернулась, но не сказала ничего.

Он сел на колени и спустил к поясу косодэ и юката, только рукав потом снова прижал к лицу. В старые времена он должен был бы сделать сэппуку — и сделал бы, лишь бы не слышать предательского молчания этой сучонки Бет. Наверное, капитан велит ему сейчас пойти в душевую и ждать его там…

В рубке была мертвая тишина, и Дик чувствовал, что все сейчас смотрят на него.

— По крайней мере, — наконец сказала леди Констанс, — ты раскаиваешься в том, что попытался сделать. Я надеюсь, искренне, а не из страха перед наказанием.

В ее голосе была боль, которую понимал только Дик. Никто из команды не знал, что ей его предательство видится еще более тяжелым, чем им. И никто не знал, что он дал бы содрать с себя кожу — лишь бы оправдаться в ее глазах. Ему было наплевать, что думают Вальдер, Джез и все гемы, ему даже не так важно было, что думают капитан и Майлз, но быть негодяем в глазах леди Констанс… Нет, в этом древнем обычае что-то разумное было: лучше выпустить себе кишки, чем терпеть такой стыд перед такой женщиной.

— Сударыня, вы согласитесь заслушать еще одного свидетеля? — раздался голос от двери. Изумленный Рэй посторонился, пропуская Мориту.

Вавилонянин был одет в рабочий комбинезон и, судя по легкой пыли, приставшей к его волосам и плечам, недавно менял воздушные фильтры. Голос его был, как всегда, ровен, лицо спокойно, а движения — плавны.

— Я застал начало разговора, который закончился столь бурной ссорой, что она послужила предлогом к обвинению в изнасиловании. Дело в том, что я в это время менял воздушные фильтры возле аварийной лестницы — а через пустые воздуховоды звук распространяется прекрасно. Так вот, дело обстояло совсем не так, как предполагают присутствующие. Роман между юным Суной и фрей Элисабет развивался довольно успешно, но в момент, о котором идет речь, именно девушка потребовала перейти к решительным действиям, а юноша ей отказал. Это и стало причиной для ссоры, которую я не стал дослушивать до конца.

— Где ж ты раньше был? — воскликнул капитан Хару.

Морита пожал плечами.

— Если бы я случайно не узнал, что здесь затевается какое-то судилище, я бы и не появился. Я был воспитан в нормах, согласно которым отношения мужчины и женщины — это их личное дело.

— Погодите, мастер Морита, — леди Констанс переводила взгляд то на Бет, то на Дика, то на бортмеха. — Вы хотите сказать, что Бет требовала от Ричарда…

— Вступить с ней в половую связь, простите мне мой канцелярит. Заняться любовью. Перепихнуться.

Бет стояла ни жива ни мертва.

— Это правда? — спросила леди Констанс.

— Да! — крикнула девушка. — Ну что, довольны? Да, это правда, я хотела заняться с ним любовью! И никто не просил его и вас делать из этого скандал! Это наше личное дело! А вам лишь бы взять кого-то и… выпотрошить! Да, он порвал на мне блузку, потому что толкнул меня, а хватал меня потому что я его видеть больше не хотела и собиралась уйти! Никто меня не насиловал, это мне бы пришлось его изнасиловать, такой он зануда и дурак!

— Умолкни, — ледяным голосом сказала леди Констанс. — Пока я не вышла из себя и не подняла на тебя руку. Клянусь, Бет, я к этому близка как никогда в своей жизни.

— Фрей, — сказал капитан. — Да как же вы могли? Ведь по вашей вине парня обвинили в этаком паскудстве, и если бы не мастер Морита, я бы об него ремень обмочалил.

— Я его ни в чем не обвиняла! — прошипела Бет. — И я бы все равно сказала, если бы вы решили его наказать. Я не виновата, что мастер Аникст сразу начал его бить.

— А больше вы ни в чем не чувствуете себя виноватой, фрей Элзабет? — спросил Майлз.

— А это не ваше дело.

Леди Констанс хлестнула ее пальцами по губам, она взвыла и побежала прочь из рубки.

Дик поднялся, чувствуя себя полным идиотом.

— Если у вас больше нет вопросов к Ричарду, я хотел бы пройти с ним на кухню и оказать ему помощь, — сказал Моро.

— Лучше я, — Леди Констанс растерянно потерла о бедро руку, которой ударила Бет — словно пытаясь убедиться в реальности произошедшего.

— Не беспокойтесь, миледи, — тихо сказал Дик, и подошел к Морите. Вместе они вышли из рубки, но перед этим Вальдер нанес последний — и самый жестокий — удар.

— Теперь мы хоть знаем, что он нормальный.

К горлу юноши подкатила тошнота — от мерзкого вкуса крови и от слов Вальдера. Так значит, все это время, пока он не оскоромился с Бет, они считали, что он — скрытый содомит? Господи! Теперь понятно, почему они поверили. Лучше иметь в команде насильника, чем педрилу. Они поверили. Они все — все! — поверили!

Какая-то еще странная мысль крутилась на краю сознания, но Дик никак не мог ее ухватить, а главное — слишком устал…

— Смой кровь и прополощи рот холодной водой, — Моро вошел с ним на кухню и отвернул кран. Пока Дик возился у раковины, Моро полез в холодильник, достал два лотка со льдом, расстелил на столе чистое полотенце и вытряхнул лед туда. Завернул, откинул стул от стены.

— Сядь и запрокинь голову, — он приложил кулек со льдом к лицу мальчика. — Зубы целы?

Два передних зуба шатались, но это было не страшно. Моро осторожно ощупал нос Дика и заключил, что он не сломан.

— Синячище будет роскошный, — вавилонянин даже прищелкнул языком сочувственно. — У тебя очень тонкая кожа.

Дик ничего не сказал в ответ — да и что тут можно было сказать? Собственная внешность его уже не заботила. Его просто тошнило от всего этого — в буквальном смысле слова; так бывало всегда, когда он испытывал эмоцию, достаточно сильную, чтобы вызвать у другого человека смех или плач. Он не был ни жесток, ни лишен чувства юмора, но в силу как-то неверно переключившихся связей в мозгу не мог ни смеяться, ни плакать. В тот день, когда он в последний раз видел лицо своей мамы сквозь решетку ливневой канализации — а потом до него донеслись крики, и волна жара и запах даже не горелого, а пережженого мяса… От этого запаха его выворачивало, даже когда стало уже нечем блевать, и он плакал, и тут в голове что-то не так щелкнуло, и горе навсегда соединилось с тошнотой. Он не мог красиво скорбеть и просто плакать — его тянуло безобразно блевать. Не мог он, как выяснилось потом, и смеяться. Это почти не мешало в жизни — он считал, что легко отделался; мог бы и свихнуться. Но иногда, когда чувства рвались с привязи, его вот так тошнило. Это чуть не случилось совсем недавно, когда леди Констанс на миг показалась ему матерью. Он потому и отстранился так быстро, что чувствовал: еще чуть-чуть — и будет большая неприятность. Слово, которым эта мерзость называлась, тоже было мерзким: идиосинкразия.

Он научился сдерживать свои эмоции, не подпускать их к опасному краю — но сейчас он боролся с тошнотой — а значит, другой мальчик на его месте уже плакал бы.

— Дай мне свою одежду, — Моро протянул руку. Дик, опираясь затылком о стену, приподнял зад и высвободил из-под себя все еще свисающее с пояса кимоно. Морита взял скомканные косодэ и юката, унес — через полминуты до Дика донесся шум стиральной машины. Потом он вернулся и сел на стол, напротив.

Полотенце промокло, лицо онемело от холода и перестало болеть. Зато озноб охватил все тело: Дик дрожал, как Каин. Морита отпер один из шкафчиков, вынул из крепления бутылку и налил пол-стаканчика темно-золотистой жидкости.

— Выпей, — это прозвучало настолько властно, что Дик не ослушался. Дыхание перехватило, во рту запылал холодный огонь, а в животе, напротив, стало тепло. Дрожь прекратилась.

«Да неужели он и в самом деле так думает!» — мысленно Дик снова и снова прокручивал в мозгу последнюю фразу Вальдера — и вдруг понял, что произнес свои слова вслух.

— Кто, мастер Аникст? — вавилонянин решил, что вопрос обращен к нему. — Вряд ли. Он просто хотел сделать тебе еще больнее.

Что-то в его словах было странное, и когда Дик понял, то у него вырвалось: «Оро!» — он пробормотал свой вопрос на нихонском, и на нихонском же ответил Морита. А прежде они никогда не говорили друг с другом на его родном языке.

— Почему? — не выдержал Дик. Он не собирался обсуждать это с вавилонянином, но больше было не с кем — Дик с удивлением обнаружил, что никого, кроме этого белобрысого, вчерашнего врага, не хочет видеть.

Он задал вопрос не полностью — потому что мучительно было трудить разбитые губы, проговаривая до конца — «Почему он захотел сделать мне еще больнее когла узнал, что я не виноват?» Но Морита понял. Он был очень умный, Дик запоздало сообразил, что, наверное, он умеет читать в сердцах не хуже, чем леди Констанс.

— Потому что он влюблен в девчонку, — объяснил Моро. — И если думать, что ты хотел ее изнасиловать, ему было противно, то думать, что она по доброй воле хотела тебе дать, а ты ее отверг — совсем невыносимо. Ревность влюбленного кастрата — это ужасно.

Даже при помощи настоящего шедайинского орриу он не смог бы разделать Вальдера беспощадней. Дик даже рот приоткрыл — Моро был прав! То, что Вальдер избегал Бет и злословил о ней за ее спиной — это просто старое доброе «близок локоть, а не укусишь». И то, как он навернул Дика мордой о столб — это потому что он ревновал! И никогда он всерьез не думал о Дике как о содомите — хотя о храмовниках ходят такие мерзкие шуточки, и Болтон часто подковыривал его на эту тему, но это все было не всерьез, а сейчас само пришло Вальдеру на язык.

Вот гад, ухмыльнулся кто-то внутри Дика. Собака на сене — сам не может, другим не даст. Как же он, должно быть, изводился от этого — подкалывал Дика на тему «лучшая девчонка — правая ручонка», а сам не может даже рукоблудить, только облизываться.

Дик поднял глаза на Мориту и увидел, что тот слегка улыбается. Морита разделял с ним злорадство, как друг делит с другом чарку вина.

На мгновение Дику показалось, что перед ним бес. Да нет, чушь. Морита был обычный человек, хоть и вавилонянин, и злорадствовал он как обычный человек, и утешение, которое он предложил Дику, мог бы предложить кто угодно, кроме людей совсем уж святых: расслабься, парень, не кори себя — твои обвинители тоже изрядная мразь…

А ведь Вальдер обжегся и утратил мужскую силу, когда их корабль прикрывал отход транспортников с гражданским населением станции Паллада. Высокочастотный залп прорвался скаозь защиту, и вода в теле Вальдера разогрелась так, что его глаза и семенники сварились в нем живом. Половина внутренних органов у Вальдера была заменена нанопротезами — но никакой нанопротез не исцелит бесплодия. Вальдер — молодой, здоровый и полный сил мужчина, ему бы жениться и завести детей, в монахи он не собирался… И теперь он страдает наверняка не меньше, чем Дик, потому что они любили одну женщину, а она оказалась… не будем говорить, кем, чтобы ругательством не брать грех на душу. Это… Это… это как если бы Сирано вдруг обнаружил, что Роксана даже не замуж выйти за Кристиана хочет, а так с ним переспать. Ну да, Сирано не стал бы за это бить Кристиана лицом о столб… Но не всем же быть такими, как Сирано.

И тут мысль, которая крутилась где-то на дне черепа, вырвалась на поверхность.

— Морита-сан, — сказал Дик. — А ведь вы не меняли фильтры. Когда меняют фильтры, вентиляторы в воздуховодах сами отключаются. А они работали, я слышал.

— Ты уверен? Вы ссорились бурно, дошло до толканий с лестницы.

Дик покачал головой и Моро улыбнулся. Они опять поняли друг друга без слов: каждый, чья жизнь проходит в космосе, привыкает вслушиваться в музыку корабля, равномерное гудение и вибрацию его систем. Если что-то изменяется — он это слышит.

— Разве я сказал что-то не так? — черные брови вавилонянина чуть приподнялись. — Между вами все происходило иначе?

— Нет, вы угадали, — опустил голову Дик. — Хотя я не знаю, как…

— Немножко знания людей, и, если хочешь, классической литературы. Ты уже знаком с господином Журденом и Гамлетом — а как насчет Федры?

— А что Федра? — не понял Дик. — Планета как планета.

Моро хохотнул.

— Суна-кун, ваше невежество просто очаровательно. Вы слышали что-нибудь о древнем царе Тезее?

Так значит, звезда Тезей названа в честь древнего царя, подумал Дик. Век живи, век учись. Он покачал головой.

— Это был царь в языческой Греции, — сказал Моро. — У него была жена Антиопа, царица амазонок — это были женщины-воины, вроде нынешних амазонок Христовых, и так же соблюдали обет целомудрия, поэтому когда Антиопа вышла за Тезея замуж, товарки не простили ее и убили. Но после нее остался сын Ипполит, который тоже решил посвятить себя богу, — Моро усмехнулся. — Языческому богу целителей Аполлону. Он тоже принес обет целомудрия. А Тезей тем временем женился второй раз, на девушке по имени Федра. Мачеха была ненамного старше Ипполита и полюбила его. Добродетельный юноша отверг ее притязания, и тогда она обвинила его перед Тезеем в попытке изнасилования. Тезей в гневе проклял его, и, когда Ипполит ехал в своей колеснице, из моря показался бык, напугал его коней — и они разбили колесницу. Юноша погиб, Федра с горя повесилась. Вот такая вот история.

— Похоже на Иосифа и жену Потифара, — сказал Дик.

Выпитое бренди слегка ударило ему в голову — она была теперь легкой; тошнота улеглась.

— Все эти истории похожи друг на друга, — пожал плечами Моро. — Потому что друг на друга похожи все женщины. Ярость отвергнутой женщины — это страшная штука. Я предпочел бы иметь дело с мужчиной, чьего друга убил, чем с женщиной, которую отверг…

— Леди Констанс не такая! — горячо возразил Дик.

— Да, она исключение. Она чем-то похожа на тебя — вся отдана служению. И хотя я восхищен ею, отчасти мне ее жаль.

— Она… она… — Дик подыскивал слова, но самое подходящее — «совершенство» — пришло в голову первым не ему, а Моро.

— Да, она совершенство — настолько, насколько это возможно смертному человеку. И я не хочу даже думать, какой кровью это дается ей. Малейший ее промах — и стервятники накинутся… как на тебя.

— Да я-то тут при чем…

— Людям очень трудно терпеть рядом с собой кого-то, кто лучше них во всех отношениях — тогда они сильно проигрывают в сравнении. Легче, когда у такого человека есть какой-то прокол, какая-то маленькая слабость. Если бы у леди Констанс был какой-то милый и смешной грешок, все бы вздохнули облегченно и успокоились.

— Да никто и не беспокоится особо.

Моро усмехнулся.

— Ты просто не видел, как относятся к ней равные.

— А вы видели?

— В лучшие времена я почитывал столичные газеты.

Дик чувствовал, что Моро намеренно уводит разговор куда-то в сторону и ухватил за хвост то, что считал важным, пока оно не убежало.

— Морита-сан, ну, а если бы… вы не угадали? Если бы виноват был я, а не Бет?

Моро посмотрел на него, словно прикидывал что-то.

— Я был уверен на девять десятых, — сказал он. — Потому что я немножко знаю Бет, немножко знаю тебя и привык доверять своим суждениям о людях. Ты знаешь, что запотевшее стекло, по которому написали пальцем и стерли, запотев снова, показывает стертый рисунок?

Дик опустил ресницы, трогая языком разбитую губу.

— Морита-кун, но если бы вы ошиблись, это была бы такая скверная ложь, что хуже, наверное, и не бывает…

— Я просчитал последствия для тебя и для Бет. Даже в этом случае наказание, которому подвергли бы тебя, было несоизмеримо с неприятностью, которую ты причинил бы ей — особенно учитывая то, что она сама этого хотела.

— Я бы заслужил это наказание.

— Это лишь твоя точка зрения. Позволь мне иметь свою. Она соблазняла тебя, ты поддался — даже этот синяк является вполне достаточной сатисфакцией.

— Я не должен был поддаваться.

— Почему? Ты когда-нибудь задумывался над этим? Почему ваш Бог, которого вы зовете благим и подателем всякого блага, запрещает самое невинное из удовольствий?

Он склонился к Дику так, что лица их оказались на одном уровне, и тихо, распевно проговорил:

— Это ложь! — Дик даже вскочил, так что боль ударила в голову, но он не умолк: — Когда муж и жена любят друг друга, то Бог радуется, потому что это Он первый создал так, чтобы люди могли любить друг друга, и сказал, что человеку нехорошо быть одному! Он сам заключает каждый брак! И Христос сотворил свое первое чудо на свадьбе! Когда муж и жена любят друг друга, то все ангелы поют и смотрят с неба прямо на них!

— Вот как? — Моро тоже поднялся. — Тогда чего ради тебе разбили лицо? И почему ты грезишь не о браке, а о военизированном монастыре?

Дик не нашелся, что ответить. Лед почти растаял, и холодные струйки бежали по его руке к локтю, капая на пол, и выпитое бренди стало отдавать перегаром. Но, видимо, именно бренди придало его мыслям необычную легкость, и ответ, до которого он иначе додумался бы только возле лифта, вдруг выскочил сам собой:

— Вы же видите — я слишком глуп, чтобы понимать женщин.

Моро засмеялся — ответ ему явно понравился.

— Иди-ка спать, Суна-кун, — сказал он. — И… не делай глупости.

Дик понял, о чем он: не нужно рассказывать леди Констанс о том, что Моро оправдал его обманом.

Поначалу он собирался воспоследовать этому совету. Честно собирался. Но он все никак не мог уснуть, крутился на постели, мешая Динго, который, видимо, почуяв что-то, уснул рядом, и в конце концов встал с постели, оделся и вышел, закрыв за собой дверь.

— Что я сделала не так? Где допустила ошибку?

Бет смотрела исподлобья взглядом, который ей самой, наверное, казался упрямым, но Констанс полагала его просто тупым.

— Я не объяснила тебе, что хорошо, а что плохо в этой жизни? Я не водила тебя в церковь, запрещала исповедоваться? Я находила тебе плохих учителей, я не поддерживала тебя, бросала в одиночестве со своими бедами? Как та получилось, что ты в свои пятнадцать лет не знаешь, что можно делать, а чего нельзя? Ну, скажи мне, где я допустила ошибку?

Бет была из той породы людей, в которых отвагу пробуждает гордыня. Она вздернула подбородок и сказала:

— Наверное, вы не должны были брать меня из приюта, сударыня. Наверное, я не очень-то подхожу на роль дочери такой безупречной матроны.

— О нет, Бетси, ты больше не будешь этим торговать, — первоначальный гнев Констанс, когда она боролась с желанием разбить в кровь эту хорошенькую оливковую мордашку, уже прошел — теперь осталось только глухое раздражение. — Твой моральный кредит исчерпан. Твой поступок осудят и остальные гемы — Рэй, Том, Остин, Бат и Актеон. Твоя трусость перешла ту границу, за которой может называться естественной человеческой слабостью — и сделалась просто подлостью.

— Я ничего такого не сделала. Дик пострадал из-за мастера Аникста. Я не виновата, что этот человек сначала бьет, а потом разбирается.

— А тебе совершенно необходимо было привлекать его внимание? И чье бы то ни было вообще? Чего ты хотела, поднимая крик?

— Да ничего я не хотела! Я очень, знаете ли, больно ударилась, когда падала с лестницы! Наш прекрасный и замечательный Дик Суна толкнул меня так, что я навернулась.

— Я его понимаю.

— Еще бы, сударыня. Вы никогда меня не любили. Вам всегда было все равно, что со мной — лишь бы на мне можно было воспитывать своих подданных! От вас только и слышно было, что испытания посылает нам Господь, и нужно нести свой крест — а сами вы никогда не знали, что это такое — быть другой!

На этом отвага Бет закончилась и она втянула голову в плечи, ожидая еще одной оплеухи. Но ее не последовало — Констанс не собиралась выдавать ей индульгенцию этим унижением. Вместо этого она сказала:

— Ты разбудишь Джека или дядю Августина своим криком.

Они стояли в коридоре возле каюты, и больше всего на свете Констанс хотелось загнать Бет в постель и избавиться от нее на сегодня таким образом — но она чувствовала, что сказано еще не все, что должно быть сказано.

— Ты все время переводишь разговор на мою перед тобой вину, — продолжала она. — Что ж, видит Бог, я признаю себя виноватой, и только это мешает мне выдрать тебя как следует. Я всегда была противницей телесных наказаний, но сейчас чувствую, что в них есть какая-то необходимость: по крайней мере, человека, который не видит своей вины, можно заставить страдать. Мне все равно, из каких соображений ты решила обольстить Дика — зная тебя, я могу предположить хотя бы простое любопытство. Это удар по моему самолюбию матери и воспитателя — но заслуженный и вполне переносимый. Я пытаюсь пробудить в тебе совесть не ради себя, а ради мальчика, которого ты заставила страдать от неподдельной любви, а сама предложила ему пошлый романчик, да еще и смертельно обиделась на него за то, что он отверг эту подачку. Бет, я бы простила тебе блуд — но не такую пошлость. И не трусость.

— Я не нуждаюсь в вашем прощении, мадам, — Бет сжала губы.

— Прекрати, пожалуйста.

— Нет, мадам. Такое низменное существо, как я, не достойно именоваться вашей дочерью. Отныне я буду с вами на «вы».

— Марш спать. Я надеюсь, до утра эта дурь у тебя пройдет.

Бет хлюпнула носом и отправилась спать. Войдя в комнату, Констанс услышала, как она рыдает в подушку. Констанс снова разозлилась, потихоньку достала наушники, подключила к сантору и улеглась, слушая старинные песни Тир-нан-Ог. Нет, ну что же все-таки не так? Как это могло случиться, как она упустила девочку, позволила ей превратиться в совершенно бездумную вертихвостку? Господи, я виновата. Наверное, все дело именно в том, что она привыкла эпатировать одним своим видом, и вошла во вкус эпатажа ради эпатажа. Неужели за всеми ее выходками стояло именно это — желание любой ценой оказаться в центре внимания? Нет, глупости. Воображать Бет Геростратом в юбке — недостойно. Наверное, в ней все же была какая-то симпатия к Дику. Но как можно было так фатально не разбираться в людях? Как можно было из всех молодых людей мира выбрать именно того, кто неспособен на легкие, необязательные отношения? А может, в этом была детская ревность? Констанс не скрывала того, что Дик нравится ей. Неужели Бет просто приревновала ее к мальчику? Все равно мерзкий поступок.

Ей что-то еще не понравилось. Ах, да: Дик ушел с Моро. Он больше ничем не выдал своей обиды на экипаж — но он ушел принять помощь от вавилонянина, и Вальдемар ударил его в спину… Это было ужасно, с этим нужно было разобраться, но… мальчик наверняка уже спит, все, кроме вахтенных, тоже спят. Это может потерпеть до завтра.

Гитара и скрипка умолкли — и теперь Констанс слышала, как сопит Бет. Можно было засыпать — она вынула из ушей наушники — но сон не шел.

И тут в дверь тихо поскреблись.

Констанс встала, набросив кимоно поверх ночной рубашки. Открыла дверь.

В коридоре переминался с ноги на ногу Дик. Лицо его распухло от удара, синяк был ужасным: он начинался на лбу, через раздутую переносицу перетекал под глаз, и, слегка бледнея над верхней губой, на подбородке краснел недоспелой сливой.

— Миледи, — сказал мальчик. — Я должен кое-что рассказать.

— Ричард, — она подавила зевок. — Это не может подождать до утра?

— Нет, наверное. Вы меня извините, но завтра мне, может, смелости не хватит…

У нее упало сердце. А что, если…

— Говори, — она пригласила его в каюту и усадила к столу. — Ну, так в чем дело?

Он потрогал языком разбитые губы.

— Мастер Морита… ну, короче, он наврал. Он не слышал и не видел… нас.

У Констанс стало холодно в животе. Да когда же закончится этот кошмар, кому, наконец, верить?

— Ты хочешь сказать, что на самом деле Бет призналась…?

Дик качнул головой и поморщился.

— Нет, миледи. Все было как он рассказывал. Я потому и не спорил тогда, что все было так.

— Но ты же сказал…

— Он соврал, что слышал это. Оно так все и было, честно, но мастер Морита просто догадался, потому что это похоже на жену Потифара и на Федру с Иппоритом…

— Ипполитом, — машинально поправила Констанс. — Что же это получается, Дик?

Он опустил голову, наматывая свои волосы на пальцы.

— Это получается, что он никакой не свидетель. У вас есть только мое слово. Так что вы решайте, кому верить, кому нет. Его в расчет брать нельзя.

— Дик, никакого твоего слова у меня нет. Ты молчал почти все время. Ну, хоть сейчас что-нибудь скажи.

— А что говорить, миледи… Я же не маленький, должен был понимать, чем это кончится. Мы ведь давно встречались — целовались, и все такое. А я вам не сказал, побоялся. Только я, получается, не любил ее, миледи. Я теперь ее не люблю, у меня все пусто внутри — значит, я и тогда ее не любил, а просто… одурел от ласки, как кот. Так что… не пытался я ее изнасиловать. Поколотить — да, хотелось, и я ее толкнул. И кофту порвал, когда удержать хотел, чтобы она не ломилась в двери к Вальдеру, потому что Вальдер… ну, вы сами видите. Я сам во всем виноват — не надо было мне приходить, и с самого начала… не надо было. Так что если вы мне не поверите и меня накажут — это будет только правильно.

Констанс вздохнула.

— Иди спать, — сказала она. — Тебе сейчас нехорошо — дать обезболивающего?

— Спасибо, миледи, — Дик встал. — Я и так засну.

Он вышел, а Констанс осталась сидеть, обхватив голову руками. Ну и дела. Нет, придется еще кое-кого потревожить…

Она убрала волосы в жгут, вышла из каюты, спустилась на этаж ниже и постучалась в дверь каюты, которую занимал бортмех.

— Кто? — раздался изнутри сонный голос.

— Леди Ван-Вальден, — ответила она.

— О, боги…

Внутри завозились, и через минуту Морита открыл дверь — он успел не только надеть брюки и юката, но и сполоснуть рот мятной водой, и сложить постель.

— Я, кажется, знаю, почему вы пришли, — он уступил ей постель, самое удобное сиденье в каюте, а для себя откинул от стены единственный стул. — Это уже не честность, это патология.

— Что вы имеете в виду? — спросила Констанс.

— Ну, нет, против себя я свидетельствовать не обязан даже в инквизиции, — усмехнулся он. — Скажите вы: в чем дело?

— Вы лжесвидетельствовали против Бет.

— Не против Бет, а в пользу мальчика. И если бы не я, его бы, самое меньшее, избили.

— Но если бы сказанное вами не оказалось правдой… Если бы вы ошиблись в своей догадке… То самая черная напраслина оказалась бы возведена на девочку. Мастер Морита, неужели вы и в самом деле настолько ни во что не ставите модифицированных людей, что вам все равно, как их оговаривать?

— Расовая принадлежность тут совершенно ни при чем — к слову, я считаю Элисабет человеком и всегда обращался с ней как с человеком. В данном случае я исходил из совершенно других соображений: из вопроса о том, насколько адекватный вине вред будет причинен в обоих случаях.

— То есть, по-вашему, попытка изнасилования, если бы она действительно имела место, не заслуживала бы сурового наказания?

— Миледи, я не могу считать попыткой изнасилования несостоявшийся секс с девицей, которая сама приглашает юношу на свидание в самом укромном углу корабля — хотя уже выбор места свидетельствует о том, что выбирал не Дик — он бы нашел место получше. По-моему, такая девица прекрасно знает, чего хочет. И, по-моему, смешно делать из этого трагедию. Если Вы верите, что все создал Бог — то и гормоны он создал тоже.

— И ум и совесть, господин Морита. Я знаю вавилонские взгляды на вопросы пола, и нахожу их неправильными.

— Но именно из-за ваших взглядов на нее мог бы пострадать мальчик, который вам так дорог. В Вавилоне никто просто не спросил бы, что делают юноша и девушка вдвоем в уединенном месте. Если им это нравится, почему бы нет?

— Мастер Морита, я не хочу сейчас дискутировать о морали. И не называйте меня «миледи»: вы не мой вассал.

— Прошу прощения, сударыня. Но тогда — зачем вы пришли? Сказать мне — ай-яй-яй, как нехорошо лгать?

— Как ни глупо — узнать наконец правду. Кто-то из дорогих мне людей обошелся с другим дорогим мне человеком скверно. Я пытаюсь понять, что делать.

Моро вытянул губы, поднеся к ним руку — жест старого, давно бросившего курильщика, которому для раздумья требуется хотя бы символическая сигарета. Потом сказал:

— Думаю, вам будет трудно прийти к какому-нибудь решению, которое вас самое устроило бы. Вы требуете от себя и других не чего-нибудь, а совершенства, сударыня. Вам не хочется признавать их нормальными здоровыми подростками, которые только из-за множества комплексов не смогли подарить друг другу немного здоровой радости. И если мне почему-то их жаль, то именно поэтому.

— И вам не жаль того, что тут могло быть нечто намного большее — и не сбылось?

— Нечто большее — у них? Я реалист. Мальчик и девочка принадлежат совершенно разным мирам, они не могли бы жить каждый жизнью другого. Если бы не ваша выдумка с этим полетом, они бы вообще не имели никаких шансов встретиться — хотя и провели, насколько я понимаю, годы отрочества на Мауи. Мальчик — приютский щенок, а девочка — оранжерейный цветочек. В старые добрые довоенные времена у нас праздновали один праздник… На разных планетах его называли по-разному…

— Но суть была одной и той же: в эту ночь у любого мужчины был шанс с любой женщиной. На Мауи эти карнавалы назывались плясками Паре…

— Да, верно… Ах, сударыня, кто не жил там до войны — тот вообще не жил, — Моро улыбнулся своей кошачьей улыбкой. — Нет, боюсь, у меня вы душевного облегчения не найдете. Я просто не вижу проблемы там, где ее видите вы.

— Но почему тогда вы заступились за Дика? Только из милосердия?

— Мальчик спас мне жизнь, когда кос бросился на меня, и, кроме того, он мне просто нравится. Он и вам нравится, иначе вы бы сюда не пришли. Мы оба, каждый на свой лад, беспокоимся за него, верно? Со своим умением ничего не делать наполовину он или станет великим человеком, или попадет в большую беду. А впрочем, почему «или-или»? Это вполне совмещается.

Констанс молчаливо признала правоту вавилонянина.

— Вам известна легенда о Кухулине? — продолжал Моро.

— Я дочь Дилана Мак-Интайра, — пожала плечами Констанс. — Конечно, известна, и даже стихи из нее я помню. Вы намекаете на подслушанные Кухулином слова Катбада?

— Да. А еще на то, что Кухулин был безупречен и имел только три недостатка: он был слишком юн, слишком отважен и слишком красив. В нашем случае имеется еще и четвертый: ваш паладин слишком честен.

Констанс смотрела в зеленые наглые глаза вавилонянина, и пыталась понять, что же за ними скрывается. А впрочем — почему «наглые»? Этот человек просто смотрит прямо, не видя оснований стыдиться себя, и…

Нет, все-таки наглые, какие-то оценивающие.

— Кто вы, мастер Морита?

— Искатель удачи, выбитый войной из той жизни, которую он так любил, — ответил Моро без всякого вызова. — Я вижу, вы любите предоставлять шансы, леди. Предоставите ли вы шанс и мне?

— Это зависит от того, чего вы ищете, мастер Морита.

— Того же, что и все люди. Достатка, уважения других, маленьких удовольствий…

— Это вы могли бы найти на Мауи. Там куда больше возможностей сделать себе состояние и имя, чем на Санта-Кларе или на старых планетах доминиона Ван-Вальденов.

— На Мауи слишком многие знают что мы, Морита, представляли собой раньше. Я сколочу состояние, которого мне хватит, чтобы жить безбедно — но люди, знавшие нас прежде, будут говорить, что Морита чуть-чуть приподнялся над нищетой, в которую был сброшен после войны. Нет, предпочитаю осесть там, где никто меня не знает. Неужели я буду худшим вассалом, чем здоровенный грубый морлок?

На этот раз он, кажется, посмеивался.

— Откуда в вас такое стремление? Не оттого ли, что никто и никогда не давал шанса вам самой? Скажите, леди Констанс, вы счастливы?

— Да, — сказала она, вдруг как-то очень остро ощутив, что одета весьма вольно, и находится ночью одна в каюте наедине с мужчиной… с весьма незаурядным и удивительно красивым мужчиной… Сидит на постели, еще теплой от его тела. Вдыхает его запах — довольно приятный запах чистой кожи, с лавандовым привкусом дешевого жидкого мыла из душевой «Паломника». Ситуация более чем… Констанс ненавидела слово «пикантная», а оно, как назло, вытеснило из головы все остальные.

— Я открою дверь, — сказала она.

— Воля ваша, — Моро развел руками, и разошедшиеся полы юката приоткрыли скульптурный торс. — А разве такая женщина, как вы, не выше подозрений? — почему серьезность Моро сейчас казалась убийственной насмешкой? И что я вообще здесь делаю? Констанс открыла дверь. — Неужели вам в самом деле не хотелось хотя бы раз в жизни побыть… не столь безупречной?

— Мастер Морита, я не сомневаюсь, что вы интересный собеседник, но идет уже второй час ночи и, право слово, я хочу спать.

— Но ведь вы не решили основной для себя вопрос: верить или не верить на слово нашему Гийому Маршалу. Или уже решили? Разве не достаточно того, что он сам пришел к вам с той правдой, которая могла быть для него убийственной?

— Как он узнал эту правду? Если вы сами сказали ему — то на что вы рассчитывали?

— Ни на что. Я отступил перед неоспоримым фактом: когда кто-то меняет фильтр воздуховода, вентиляторы останавливаются и опускаются заглушки. Дик сам это заметил и сам прижал меня к стене. Я надеюсь, что этот поединок благородства на вас и закончится: вы не станете дезавуировать мое свидетельство перед командой?

— Вы правы, не стану, — Констанс перешагнула порог каюты. — Главным образом ради Дика. Но, мастер Морита… не пробуйте больше на мне свое обаяние.

Морита склонился в светском полупоклоне, прижав ладонь к груди.

— Постараюсь, сударыня. Не могу отпустить вас, не сказав комплимента напоследок: вы полностью соответствуете прозвищу, которое получили от своих собственных подданных.

— Какому? — Констанс не хотела его разочаровывать, он явно ждал этого вопроса.

— «Железная леди».

Ухудшение психологического климата на борту заметили все — кроме лорда Августина и Джека. Температура общения понизилась в среднем не меньше чем на пять градусов — и причиной тому был Дик. Его неуклонно учтивый голос теперь был холодным, как в первый день его знакомства с Моро — но теперь Дик говорил таким голосом со всей командой. Бет очень скоро сдалась и снова начала называть леди Констанс мамой, но Дик был куда тверже нее (и тверже многих взрослых, с кем Констанс была знакома). И, что самое ужасное, — насколько она знала юного Суну, это не было позой. Он действительно чувствовал их чужими теперь. Действительно не мог общаться с ними иначе.

Капитан однажды не выдержал и высказал Констанс все, что у него наболело: мол, когда он был учеником пилота, ему нагорало почем зря и в ухо и в брюхо, и никто не интересовался прав он или виноват — так почему это с Суной нужно церемониться?

— Помилуйте, капитан, да разве он этого требует? — сказала леди Констанс. — По-моему, он безропотно принял то, что вы на него обрушили. А уж как ему к этому относиться — тут вы приказывать не вольны.

Еще плохо было то, что Дик и сам был в этом не волен. Он пытался, честно пытался. Леди Констанс приказала ему молчать о ложности свидетельства Мориты. Признание действительно сильно затруднило бы ему жизнь, потому что Вальдер не сменил гнева на милость. Он продолжал оставаться грубым и продолжал считать себя в своем праве — в конце концов, предупреждение, вынесенное им Дику в самом начала, гласило «если хоть бровью двинешь в ее сторону».

Лишь с Моро Дик сохранил прежний тон. А еще укрепились его отношения с гемами. Что ж, они, по крайней мере, не делали вид, что претендуют на роль семьи. Он сам виноват: не нужно было слишком привязываться. Его дом — Синдэн, он поплатился лишь за то, что забыл об этом. Только в Синдэне есть настоящая дружба — потому что только там есть настоящие люди. Ну, еще леди Констанс, но она — исключение.

Моро теперь интересовал его все сильнее и сильнее. Он был первым взрослым вавилонянином, с которым Дик вышел на прямое общение, и уже этим был интересен. Сначала Дик говорил себе, что он враг, а врага надо знать. Потом он перестал искать оправдания своим ежедневным беседам (да и почему он должен перед кем-то в чем-то оправдываться?) — с господином Моритой было просто интересно. Он знал гораздо больше, чем Бет (чего уж там — за два разговора с ним Дик убедился, что Бет — просто свистушка, которая набивает свою голову знаниями без всякого толка, как глупая чайка тащит блестящие вещи в свое гнездо). И даже когда он заблуждался или говорил откровенно вызывающие вещи, даже еретические — с ним было хотя бы интересно спорить.

Он прежде был богатым и знатным человеком — не доминатором Мауи, но большой шишкой. Правда, он был младшим сыном в семье, считался вроде как непутевым и ездил куда хотел — Анзуд, Хеврон, Старая земля… Даже в Империи он побывал до войны. На какое-то время примкнул к клану Рива. У Дика волосы на спине дыбом встали, когда он это услышал — но он не стал прерывать разговор, а стал подробнее расспрашивать о врагах.

В отличие от других домов, к которым человек принадлежал уже в силу того, что родился на той или иной планете, дома Рива и Кенан больше чем наполовину состояли из пришлецов — слишком гордых, рисковых, необузданных, чтобы вписаться в жизнь Вавилона; слишком амбициозных, чтобы застрять в планетарной гвардии. По странному капризу природы большинство пилотов были именно такими людьми. Впрочем, почему «странному» и «капризу»? Даже у крыс, говорят, есть прирожденные разведчики-первопроходцы, которым не сидится в теплом вольере — какими же свойствами характера должен обладать человек, осязающий и преодолевающий невероятные пространства зримой Вселенной? Как тот, кто протягивает свою душу между двумя звездами, провешивая ее в глухой пустоте дискретного пространства, может быть прагматичным домоседом и резонером?

Но все это, хотя бы в общих чертах, Дик знал и прежде, а не знал — так догадывался. Но Моро сообщил ему и кое-что еще, оказавшееся новым. Дом Рива до того представлялся ему неким монолитом потомственных вояк, безжалостных расхитителей незаселенных и заселенных миров. Но, по словам Моро, большую часть людей Рива и Кенан составляли присоединившиеся — как он в свое время.

— В юности, когда душа рвется на поиски приключений, кажется нелепым похоронить себя на такой планете как Мауи, — сказал он. — И вот ты поднимаешься на станцию, покупаешь место на корабле до Тайроса и присоединяешься к Рива. Пять или десять лет прыгаешь к черту на рога, высаживаешься на планеты, о которых никто и не слыхал, ковыряешься в земле, бывает, неделями не вылезаешь из скафандра, цапаешься с рейдерами, сам пиратствуешь помаленьку — и со временем начинаешь понимать, что нет во всей Галактике планеты прекраснее, чем Мауи… И с этим пониманием возвращаешься. А мне повезло вернуться прежде, чем началась война с Кенан.

— Сколько же вам лет? — удивился Дик.

— Сорок два. Что, не выгляжу? — Моро улыбнулся. — Гены шедайин, как у твоей доминатрикс.

— Только ворованные, — уязвил его Дик.

— Я не просил своих предков их воровать, — спокойно парировал Моро. И, увидев, как напряжен собеседник, добавил: — Я не был на Сунасаки, Дик.

— Чем докажете?

— Ничем. Только мое слово. Но подумай сам — я мог бы вообще не говорить, что когда-то имел какое-то отношение к Рива, чтобы не смущать тебя. Но я вижу, что тебе интересна эта тема… Ты все еще хочешь мстить?

— Что толку, — глухо сказал Дик. — Раньше я думал, что нужно только найти выродков, где они там зарылись, и раздолбать. Молился о том, чтобы это случилось, когда в Синдэне буду я. А сейчас я узнал, что выродки-то, может, уже разбежались по всему Вавилону. Как же мы соберем их всех в одном месте, чтобы раз и навсегда с выродками покончить? Теперь выходит, что выродком может оказаться любой вавилонянин.

— Не любой. После гражданской войны большинство таких, как я, оставило Рива. Это, кстати, было одной из причин их поражения в войне с Доминионами — им пришлось воевать не своими силами, а такой способ был для них непривычен. Рива чем-то походят на Синдэн — короткие, точечные операции, типа «ударь и беги». С управлением мобилизованной армией они не справились.

Дик заставил себя проглотить возмущенный возглас — и услышал нечто, от чего его сердце просто встало поперек груди:

— Если бы ты родился в Вавилоне, ты был бы среди тех, кто примкнул к дому Рива на всю жизнь.

— Неправда!

— Правда. Ты пилот по рождению — или, если хочешь, от Бога. Любого мира тебе будет мало.

— Я не убийца.

— Ты уверен?

Дик опустил ресницы.

— И потом, вопреки твоим представлениям, там хватало таких, кто ни разу в жизни не поднял руки на человека. Странствия интересовали Рива гораздо больше, чем война. Знаешь, на Старой Земле в древние времена были люди, называвшиеся норманнами. Их суровая земля не могла прокормить всех, кого производили чрева их женщин — и они уходили в море. Каждый мужчина их народа, если он был не трус, хотя бы раз в жизни ходил в вик, в военный поход за богатой добычей. Но сам поход, приключения и слава, волновал их куда больше, чем деньги. Они становились открывателями новых земель и основателями королевств. Они первыми пересекли великий океан. Они были ужасом южных королевств, в церквях тогда возглашали молитву: «Господи, спаси нас от гнева норманнов». Но именно их потомки первыми пошли в столь любезный твоему сердцу Крестовый Поход. Их кровь текла в жилах Готфрида и Танкреда. Вот, почему мне кажется, что, родись ты в Вавилоне, ты был бы Рива. Тебе не нашлось бы места больше нигде.

В этом была немалая часть правды. Дик не представлял себе жизни на планете. На любой. Не представлял себе жизни без прыжков от звезды к звезде. Дневное непрозрачное небо Мауи угнетало его — поэтому он любил ночи, когда видны звезды. И неужели в Вавилоне для таких, как он, и в самом деле не было другого пути, кроме как идти в пираты и убийцы?

Моро словно почувствовал что-то и, оторвавшись от своей работы (они вместе ухаживали за бустером, меняя удобрение в лотках), чуть наклонился, чтобы заглянуть Дику в глаза.

— Я понимаю, какую боль причиняю тебе, Львиное Сердечко, — сказал он. — Но и ты пойми: Рива не сводятся к тому, что они сделали на Сунасаки. Они — люди из плоти и крови, а не исчадия ада — и если ты готовишь месть, ты должен об этом знать. По большому счету, они сделали одну большую ошибку: попытались удержать захваченную власть, вместо того, чтобы отступиться от нее. Это послужило причиной всех дальнейших ошибок… и преступлений. Они боялись, что если они оставят безнаказанной Сунасаки — против них взбунтуется весь Вавилон. Вспомни о своем великом тезке, который без всякой жалости приказал перебить несколько тысяч пленных, когда Саладин стал тянуть с переговорами. А ведь ты не стыдишься из-за этого своего имени, и имени своего любимого корабля. Ты скажешь мне: Ричарда нельзя свести к этому приказу — как нельзя его свести к фамильной гневливости или к однополой любви. Но ведь и Рива не сводятся к резне в Курогава. Будь справедлив в своей ненависти, Дик. Ненавидь их за то, что они сделали с твоей семьей и твоей жизнью. Но не за то, что они исчадия ада — хотя бы потому, что это неправда, — с последними словами он поднялся и легким хлопком по плечу вернул Дика к работе.

Вечером, укладываясь спать, Дик сказал Рэю:

— Вы были правы, мастер Порше. Когда-то он служил Рива.

— Еще бы, — тихо прогудел морлок. — Туртана Рива я узнаю по запаху, за пять миль.

— А почему вы не скажете капитану?

— А зачем? Вы знаете, сколько людей Вавилона прошли через дома Рива и Кенан? Кенанцы были еще хуже — они поклонялись бесам и приносили им в жертвы сердца врагов. Раз ваша инквизиция отпустила его — чего я буду встревать? Доносчиком я сроду не был.

Глаза Дика привыкли к темноте, и теперь он различал на фоне стены профиль Рэя.

— Вы принадлежали им, мастер Порше. Какие они были, эти Рива?

— Почему были? Они и сейчас где-то есть. До сих пор не найдена Картаго. Что, интересно сличить мой рассказ с его словами? Ладно, мастер Суна. Мы умели сочинять песенки, но не знали, что такие люди называются поэтами. Рива в странствиях и в войне — поэты, если такое бывает. После драки они сходились и обменивались сложенными стихами, но и сама драка была как стихи. Выйти двумя штурмовыми катерами против линейного корабля и победить его… или не победить… Это было красиво. Я там был морлок, грязь под их ногами — но я гордился тем, что я грязь под их ногами, а не под чьими-то еще. Боевой конь ставит себя выше не только рабочей коняги, но и ее хозяина. Весь Вавилон — большой кусок дерьма, и тот, кто уходит туда из дома Рива — достоин сожаления, а тот, кто никогда не хотел подняться к звездам и рвануться в неизведанное — тот просто грязь. Они презирали богатство. Корабли должны быть самыми лучшими, морлоки — самыми тренированными и сытыми, одежда — удобной и красивой, жилье — теплым и просторным, а остальное — грязь. Сегодня надеть на себя золотое запястье, завтра подарить его девке. Старые морлоки рассказывали мне, как Солнце вызвал к себе во дворец тайсегуна, который был прежде Темного Шнайдера. Экхарт Бон, тайсегун Рива, одел двух своих телохранителей в самую новую и дорогую наноткань, украсил их золотом и драгоценными каменьями, а сам шел с ними одетый в черное хлопковое кимоно. Он уже знал тогда, что Кенан вытребовали у Солнца его голову, и показывал свою смелость и свое презрение к карманному царьку Адевайль. Весь двор и сам Солнце был одет в то же самое, что и два морлока-охранника… — Рэй засмеялся. — Хотите знать, какие они, мастер Суна? Они — лучшие. Они сожрали мою жизнь, сделали меня чудовищем — но я почти не в обиде.

— Мастер Порше, вы… ненавидите их?

— Конечно. Но не за то, за что вы думаете. Когда в Синдэне я понял, что я человек — я понял и то, что заслужил разделить славу Рива. Но Рива не дали бы мне разделить ее. Мы дрались и умирали ради этой славы вместе с ними — а слава вся доставалась им. У меня не было даже имени, которое я мог бы выкрикнуть в лицо врагу прежде чем убить или умереть. Вот, за что я ненавидел Рива и ненавижу их до сих пор.

— Вы с мастером Моритой как сговорились убедить меня в том, что Рива не так страшны, как говорят…

— Они страшнее, — прошептал Рэй. — Когда у них начались трудности с пилотами, они пытались использовать пленных имперцев… Тех, кто не ломался по их воле, они казнили. Мы, боевые морлоки, должны были разрывать их когтями заживо.

— Вы… это делали, мастер Порше?

— А если бы я ответил «да», мастер Суна?

После паузы Дик решительно сказал:

— Вы же не знали, что можно не подчиниться. И в Крещении вам простились все грехи.

— Неважно, делал я это или нет. Сделал бы по приказу. Мы верили, что мучительная смерть возвышает человека. Многие наши враги показали большую смелость.

Дика передернуло.

— Мастер Суна, вот что я вам скажу: вы бы помирились с мастером Кристи, что ли, — сказал Рэй. — Да и к Джеку вы не ходите.

Дик скрипнул зубами, и синяк тут же напомнил о себе. Стараниями Моро на следующий день юноша мог смотреть на мир двумя глазами, но еще долго видел свою переносицу без зеркала. Бет… При одной мысли о ней тошнит — но уже совсем не потому, что хочется плакать. Просто она мелкая стерва.

— Я подумаю, — сказал он.

Констанс долго не представлялся случай поговорить с Майлзом наедине — и наконец она, махнув рукой на приличия, заявилась к нему после вахты в каюту, как недавно к Морите. Шеэд в каком-то смысле представлял собой полный контраст с вавилонянином. Морита играл, причем, играл, не скрывая того, что играет и получает от игры немалое удовольствие. Шеэд был настолько естествен, насколько это вообще возможно. Энигматичность Моро предназначалась к тому, чтобы привлекать к нему нужных людей, а ненужных отталкивать — как раскраска бабочки, которая призвана действовать и на брачного партнера, и на врага, призывая первого и пугая второго. Майлз никого не пугал и не привлекал, он просто положил печать на свое прошлое, и, видимо, имел на это серьезные причины. Реонти, изгнанниками-отшельниками, становились те, кто совершил грех, настолько тяжелый по понятиям шедайин, что не видел себе после этого места в их сообществе — или понес утрату настолько тяжелую, что не в силах оставаться там, где даже вид соплеменников напоминает о ней. Именно поэтому расспрашивать реонти об их прошлом в любой форме было вопиющей бестактностью.

Майлз, как и Моро, усадил ее на свою постель, а сам устроился на постели Дика.

— Гости моего крова без угощения не уходят, — сказал он, доставая фляжку-термостат и два маленьких стаканчика из непрозрачного белого стекла. Во фляжке было легкое, как вдох, белое вино.

— Скажите, Майлз, насколько крепкие узы связывают ученика и учителя у шедайин?

— Ненамного менее крепкие, чем связывают супругов. Учитель не может разорвать их по своей воле, только в редких случаях… Тиийю… ученик — более свободен. Если он желает эти отношения разорвать, учитель мешать ему не вправе.

— Вы почему-то считаете, что Дик разорвал ваши отношения?

— Он произнес троекратное отречение, по обычаю.

— Он наверняка сделал это сгоряча, не подумав.

— Мне сложно разбирать людские мотивы.

Констанс задумалась, глядя на него. Не мог же шеэд, изгнанник, повидавший и переживший всякое, обидеться на мальчика, как пансионерка на подружку. Должна быть более глубокая причина.

— Вы не замечаете, что Моро все больше завладевает вниманием мальчика?

— Значит, Дик научился прощать врагам. Разве это не должно меня радовать?

— Дело не в прощении. Вы или ничего не понимаете, или прячетесь от понимания. Дик ничего не простил Вавилону — именно поэтому он хочет побольше узнать о Вавилоне. Разве у вас никогда не было заклятых, смертельных врагов, Майлз? Разве вы не бывали ими своеобразно очарованы?

В лице шеэда что-то изменилось, почти неуловимо.

— Да, так бывало, — сказал он.

— Я не знаю, что связывает вас с мальчиком помимо уз ученичества и учительства, но если там есть хоть что-то еще: заклинаю вас, перешагните через обычай. Дик сейчас отчаянно нуждается в дружбе, а ищет вражды.

— Это мне трудно понять. Мне всегда было трудно понять людей.

— Простите мне бестактный вопрос: сколько лет вы живете среди нас?

— Со времен Клавдия Второго.

«Более полутора столетий», — прикинула Констанс.

— И с каждым годом я запутываюсь все сильнее, — продолжал Майлз. — Сейчас я ошибаюсь в людях реже, чем прежде: опыт дает очень многое. Но я ошибаюсь сильнее, чем прежде — потому что там ошибаюсь, где люди не укладываются в рамки опыта. Почему вы боитесь, что мальчик сведет дружбу со вчерашним врагом?

— Он скверный человек, — Констанс не могла объяснить, в чем дело, не дезавуировав свидетельства Моро в пользу Дика.

— Но что, если я — скверный шеэд? Вы не знаете, почему я реон. И я не собираюсь вам этого открывать, скажу одно: Ри’шаард — первый человек за долгое время, которого я решился взять в тиийю, не боясь искалечить.

Констанс отметила явно неслучайную оговорку: обычно Майлз называл мальчика Рикардом. Она знала, что имена и прозвища, которые шедайин дают людям, они дают не просто так. Чтобы получить от шеэда имя «Петр», нужно действительно быть скалой…

— Кто знает, не избирает ли он сейчас более верный путь?

— Я знаю, — Констанс слегка стукнула ребром ладони по постели. — Прибежище несправедливо обиженных — гордыня, а она — мать всех грехов.

— Вы уверены в том, что мальчик был обижен несправедливо?

— Да.

— Потому что об этом свидетельствовал Морита?

— Нет. Свидетельство Мориты было ложным, он не мог слышать разговора на аварийной лестнице. Дик сам пришел и сказал мне об этом, и я поверила ему окончательно. Только очень честный человек будет свидетельствовать сам против себя из любви к правде.

— Или очень хитрый.

— Майлз! Не можете же вы так думать о Дике!

— Я сказал: я там ошибаюсь, где люди не укладываются в рамки опыта. Никто не назовет Ри’шаарда типичным мальчиком. Для меня долго были загадкой слова А-Тиарна[29] о людях, которые мудры, как змеи и просты, как голуби. У нас нет птицы, которая символизирует простосердечие и пресмыкающегося, которое символизирует мудрость. Когда Ааррин переводил Евангелие, он встретил тут затруднение и перевел «голуби» как «птенцы», а «змеи» — как «идра’анти». Это твари, похожие на хорьков, очень сообразительные. Они забираются в гнезда и похищают птенцов и яйца. Мало кому удается примирить птенца и идра’ана в своей душе. Я знаю, что я идра’ан. И Морита — идра’ан. И Дик тоже. Но он был еще и птенцом — пока девица не ударила его в сердце. Если птенец убит — какая разница, какой из старых идра’анти будет учить молодого таскать яйца?

— А больше вы ничему его не можете научить?

— Больше я ничего не умею.

— Позвольте не поверить. Вы старше меня, старше всей нашей империи. Может быть, всего рода человеческого — и вы ничего не умеете, кроме как ловко орудовать мечом?

Шеэд поднял на нее глаза, и она внутренне дрогнула. Такой взгляд мог быть у существа, которое старше Галактики…

— Миледи, — спросило ее существо. — А почему вы думаете, что я учу, а не учусь?

В нихонском языке есть слово для того молчания, которым молчат двое, молчащие об одном и том же, понимающие друг друга без звука.

— Великолепно, — сказала наконец Констанс. — Значит, он нужен вам лишь до тех пор, пока вам есть чему у него учиться. Примирять в душе птенца и… как вы сказали? Идра’ана. Как только он утратит сию чудесную способность — он вам больше не интересен.

Глаза шеэда полыхнули серым огнем — так сталь меча ловит отблеск солнца. Констанс поняла, что попала в живое и улыбнулась.

— Ну так вот, мастер Кристи. Мне совершенно все равно, как будут развиваться ваши ученические отношения, но я прошу у вас немного человеческого — или шеэдского — милосердия. Мы все нанесли мальчику удар, поверив в ложное обвинение. Но больней всего ему было принимать это от вас, потому что вы к нему ближе всех. Пройдет неделя — и вы поведете его сквозь пространство, в тот мир, который я не в силах себе даже представить. Неужели вам хочется пересекать двор Бога рука об руку с тем, кто вам больше не доверяет? Не сами ли вы душите птенца, которым так восторгались, старый вы идра’ан?

— Довольно, — сказал шеэд. — Вы устыдили меня, остановитесь. Вы правы, а я нет. Что я должен делать?

Констанс объяснила.

А потом, вернувшись в свою каюту, включила сантор и вызвала на экран шедда-латинский словарь. «Ри’нну», помнила она — «рождать». И сам оборот «Ри’шаард» ей где-то встречался. Она набрала слово и, увидев толкование — «Дыхание свыше», тут же вспомнила, где и когда ей встретился этот оборот. Она пыталась в молодости учить шедда по знаменитому «Четвероевангелию Ааррина» (хотя Ааррин не успел перевести Евангелие до конца сам — часть от Луки и от Марка переводил его внук и тиийю, Шаэддин). Она вызвала из памяти сантора Евангелие Ааррина и перепроверила — да, именно: оборотом «ри’шаард» были переведены слова «Рожденное от Духа».

Бет хотела посидеть в кают-компании — но там собралась целая толпа. Трое свободных от вахты — капитан, Вальдер (снова погнал вместо себя гема!) и Джез — играли в карты.

Лорд Августин сидел в другом углу кают-компании и читал. В коридоре Джек и Дик играли во взятие крепости. Джек выстроил из своих кубиков с буквами крепостную стену. В верхнем ряду стены кубики сложились в слово АГЖИ!УСН, в нижнем — в МОДЗИБ. По гребню стены и по двум угловым башням выстроились солдатики Джека, подступы к башне занимали солдатики Дика. Обе стороны оживленно перестреливались кусочками детского пластиформа, пуская их с ногтя большого пальца, и Джек уже понес некоторые потери.

Она никому здесь не была нужна. Она устала от одиночества и выбралась из каюты — и оказалась здесь никому не нужна. Никто даже не заметил, что она пришла. Дик только убрал с прохода свою худую задницу, даже не интересуясь, кто там идет. Ей вдруг захотелось как бы нечаянно взмахнуть подолом юбки и снести защитников кубикового форта. Интересно, Дик и тогда будет делать вид, что ее нет? Джек разревется, жалко.

Она прошла в часовню. Смешно. Молиться она не собиралась, а если бежать от компании — то почему бы не полежать в каюте и не почитать? Правда, все уже двести раз читано. Что же остается?

Она села, обхватив колени руками, повернувшись спиной к образам и макэмоно. Из глаз потекли слезы. И ведь никто не зайдет, не спросит — почему ты одна, почему ты плачешь? Наплевать всем, а она же никому не хотела ничего плохого!

В коридоре заливисто засмеялся Джек — видимо, ему удалось-таки снести одного солдатика «штурмового отряда». Снова появился вчерашний кумир — и теперь она не нужна. У него есть Рэй, помесь гориллы с динозавром, есть этот кос, наконец до него снизошел Дик — и все, она больше не нужна. Она будет нужна, когда он снова свалится. Сидеть рядом, держать за ручку, читать сказки… Все дети — паршивцы.

Открылась дверь лифта, послышались легкие, но мощные шаги — Рэй, никто другой — и цокот когтей по полу. Морлок водил свою собачку на нижние палубы, сделать пи-пи.

Потом раздался стук раскатившихся кубиков, голос Рэя: «Динго! Ах ты шкодный кос!» и рев Джека:

— Маааааамааааа! Он мне креееееепость поломаааааал!

Странное дело, но дальнейшей выволочки на тему «Плохая собака!» или «Плохая кошка!» не последовало. И даже Джек перестал реветь. Бет приоткрыла дверь часовни и выглянула.

Конечно, она ничего не увидела — так все столпились вокруг Динго и Джека. Потом капитан Хару сказал:

— Ну, надо же… — нагнулся и зачем-то смешал кубики. — А теперь?

Динго снова завозился в кубиках и что-то там сделал. Бет подошла вплотную к остальным и, приподнявшись на цыпочки, через плечо леди Констанс увидела, что Динго выбрал из кубиков два — с буквами С и Д и уложил их рядом.

— Нет, это уже не случайность, — капитан Хару снова смешал кубики, и снова Динго выбрал именно эти два и уложил именно в таком порядке, завершив эту операцию двоекратным коротким тявканием.

— Грамотная скотинка, — изумился Джез. — Интересно, что бы это значило? С. Д. Собака Динго.

— «Это лев, а не собака», — фыркнул лорд Августин. — Никто не будет запечатлевать животное на такую чушь.

— Он должен был узнавать вещи хозяина по его метке и приносить их, вот что это значит, — капитан присел напротив Динго и осторожно погладил его по загривку. Динго мотнул головой и вдруг почему-то тоскливо, почти по-человечески, всхлипнул.

— Мама, Динго умеет читать? — спросил Джек.

— Нет, он знает только эти две буквы, — объяснила ему мать. — Его так научили.

— Это еще не все, — сказал Рэй; опустился на колено, потрепал коса под челюстью и поднял его голову так, чтобы показать всем это место. Шерсть там росла очень короткая, и из-под нее отчетливо проступало рельефное клеймо: два знака, расположенных в середине значка, чем-то похожего на песочные часы, но не с одной, а с двумя перемычками.

— А я думал, это просто шрамы, — Дик присел, чтобы получше рассмотреть клеймо. — У него сильно порвано плечо и грудь, как будто стреляли из игольника. Но под шерстью этого не видно, только нащупать можно.

— Ох, ничего себе! — сказал Вальдер. — Так это очень необычный кос. Дэм.

— Что значит дэм? — леди Констанс присела, чтобы коснуться

— Дополнительно модифицированный. То есть, в генах похозяйничали не только у его предков, но и у него, а потом еще и обрабатывали, чтобы запечатлеть на хозяина. Недешевая игрушка, зато телохранитель отменный.

— Так или иначе, хозяина он не уберег, — качнул головой капитан. — Вы же нашли его где-то на Картаго?

— Он сам пристал к отряду, — объяснил Рэй. — Наш туртан начал его прикармливать, он вроде как приручился. Но что он и тогда был себе на уме, и сейчас — это верно.

— Тогда понятно, почему он вызверяется на Моро, — заключил Джез. — Наверное, такой же белобрысый вавилонянин убил его хозяина.

— А может, такой же белобрысый сам был его хозяином и колотил его почем зря? Если бы кто-то вроде Моро убил хозяина на глазах пса — вы думаете, пес стоял бы и смотрел? Он бы на месте порвал убийце глотку, — сказал Вальдер.

— Только если убийца и в самом деле не выстрелил в него из игольника.

— Хватит гадать, все равно ни до чего не додумаемся, — оборвал начинающийся спор капитан. — Какая теперь разница, что случилось с этим хозяином и кто он был?

— Шин даллет, — вдруг сказал лорд Августин.

Кос внезапно подскочил и трижды громко пролаял, а потом начал кружиться на месте, вынюхивая что-то в воздухе и жалобно поскуливая.

— Что вы сказали, сэр? — изумился капитан. — Повторите, пожалуйста…

— Эти значки — буквы еврейского алфавита. Шин и даллет.

— Шмуэль Даллет! — вырвалось у Дика.

Никто не спросил юношу, что он имеет в виду. Богатый путешественник, известный своим пристрастием к генным технологиям, первоклассный пилот, «продавец планет» Шмуэль Даллет был известен всем.

Кос опустился на зад и взвыл печально.

— Похоже, Дик попал в самую точку, — горько проговорил капитан Хару. — Говорят, этот хевронец был совсем без башни, водил дружбу с Рива.

— Говорят еще, что он был вавилонским шпионом, — добавил Вальдер. — А то и двойным агентом. Ну, раз коса нашли на Картаго — стало быть, так оно и есть.

— Вы очень торопливо судите, мастер Аникст, — с холодком сказала леди Констанс. — И слишком торопитесь сделать выводы из недостаточного количества посылок («А вот тебе!» — злорадно подумала Бет). Возможна и обратная ситуация — в своих странствиях Даллет обнаружил Картаго, попал в плен и был убит Рива, чтобы никто не проник в тайну расположения их главной базы.

— Возможно-то оно возможно, — кивнул Джез. — Только непонятно, зачем он высаживался на планету. А впрочем, чужая душа потемки. Теперь мы зато знаем, где погиб Даллет, мир его праху. О душе его я того же сказать не смогу — отчаянный был человек, без руля.

Тут Динго прижал уши, чуть пригнулся к земле — шерсть на загривке стала дыбом — и глухо заворчал.

Все обернулись в ту сторону, куда он оскалился — и увидели Мориту, который неизвестно сколько времени назад поднялся сюда и слышал весь разговор. Рука бортмеха лежала на рукояти торчащего за поясом топорика.

— Сидеть, Динго, — приказал Рэй — и кос неохотно подчинился.

— Я, собственно, хотел пригласить почтенное собрание к ужину, — сказал вавилонянин.

— Спасибо, — капитан сделал шаг в сторону кают-компании, наступил на что-то и чертыхнулся, отлепляя это от подошвы.

— Суна! — крикнул он, потрясая перед собой немаленьким катышком пластиформа. — Это что еще такое?

— Мы в солдатики играли, — сказал Джек. — Это боезапас. Дик сказал, что провиант и боезапас в крепости — самое главное.

— С-с-стратег, — процедил мастер Хару, явно намереваясь поначалу сказать что-то другое.

Мясо было изумительным — ароматным и в меру острым, с кисло-сладкой подливой, которая Дику пришлась очень по нраву. Общение же за столом шло далеко не праздничное. Капитан согласился с леди Констанс в том, что гемы тоже должны участвовать в праздничном ужине на Благовещенье, но чувствовал себя очень неловко, да и гемы тоже держались скованно. Единственный разговор, который не заглох после первого же обмена репликами, касался Динго и странной судьбы его хозяина.

Шмуэль Даллет принадлежал к тому же поколению, что и леди Констанс. Выходец с ортодоксального Хеврона, он не сумел вписаться в свою среду и в юные годы покинул планету и крестился — похоже, из нелюбви к родителям, а не из любви ко Христу. Во всяком случае, христианской жизни он не искал, а искал приключений. Он присоединился к какой-то торговой концессии, поступил туда пилотом, и тут его постигла неслыханная удача: совершив несколько прыжков наугад в поисках лучшей трассы с Магриба до Сатори, он нашел то, на что иные исследовательские группы тратили жизни: землеподобную планету. Понимая, что концессия вряд ли вознаградит его и экипаж достойным образом, он убедил команду предложить планету на вольных торгах от своего имени, через подставное лицо. Получив деньги за планету от доминиона Бреска, он нарушил контракт с концессией — но легко заплатил штраф из своей доли, чем заслужил репутацию человека благородного. На остальные деньги он приобрел собственный корабль — и на нем, уже будучи шкипером, открыл еще несколько перспективных планет. Такая удача как землеподобный мир, не выпадает дважды— но ему хватало и тех сливок, что он снимал, соглашаясь на долю в разработках. Одни лишь редкие металлы Шудры, по слухам, принесли ему более ста миллионов имперских драхм. Впрочем, имперские власти на него обиделись, потому что он продал Шудру Вавилону, дому Рабанн.

Корабль, который ему сделали в доме Микаге, по слухам, был живой, по другим слухам — даже мыслящий. Когда началась война с Вавилоном, имперские спецслужбы проявили к вольным перемещениями и сомнительным контактам Даллета странную халатность — поэтому разговоры о том, что он — двойной агент, и вправду казались дымом, которого не бывает без огня. Примерно в том же году, когда было разгромлено восстание на Сунасаки, Даллет пропал без вести.

Моро, по его словам, с Даллетом не пересекался и на Картаго не бывал — туда пускали только тех, кто желал разделить с домом Рива всю свою жизнь. Но слухи об этой одиозной личности доходили и до него, и он охотно отвечал на вопросы. Да, подтвердил он, Даллет и вправду участвовал в нескольких экспедициях Рива. Вроде бы даже в одной пиратской. Да, он участвовал и в высадке на Анзуд — правда, не как воюющая сторона, а как сочувствующий. Его принимали многие дома — ведь он был нейтрален. Да, его корабль и в самом деле представлял собой нечто особенное. Насколько он знает, это был живой организм с совершенной системой саморегуляции — поэтому Даллет обходился совсем без экипажа. Насколько он знает, с ним и вправду неразлучно находился кос.

— А кстати, — сказал капитан. — Дик, отнеси Динго поесть.

Дик поклонился и пошел на кухню. Моро оставил еду для Динго там же, где и обычно — под раковиной, но на сей раз это был не просто вареный бустер, рубленый на куски, а такое же мясо, как и у всего экипажа — только без специй, хорошо протушенное в собственном соку. Странно, подумал Дик, чего это Моро решил так побаловать коса, они же терпеть друг друга не могут. Захотел подружиться? Но тогда он сам должен был дать ему это, в присутствии Рэя, например. Ради праздника? Смешно: что наши праздники ему и Динго… А если Моро просто забыл за праздничными хлопотами сварить бустер, и побросал Динго в миску мясо из общего котла, самые жилистые куски, прежде чем засыпать специй?

Он осторожно пошевелил мясо пальцем. Жилы, хрящи, обрезки с кусками шкуры… Нет, это тушили специально для животного…

Чего проще, сказал он себе. Я спрошу у него прямо.

Но если ты неправ, сказал внутренний голос, тебя поднимут на смех…

Дик тронул скулу и переносицу. Опухоль уже сошла, но черно-желтые разводы еще оставались на лице. После того позора, что он пережил — чего еще бояться? Он решительно зашагал обратно, к столовой.

Когда он встал в дверях, поджилки у него слегка дрожали, потому что все взгляды обратились к нему — как тогда. Он не знал, как начать. «Мастер Морита, вы часом не собрались отравить Динго?» Глупо.

— Мастер Морита, — тихо начал он и запнулся.

— Я слушаю, — ответил Моро со своей полуулыбкой.

— Скажите, это мясо, что вы передали для Динго — с ним все в порядке?

— А на что он жалуется? На то, что я плохо его протушил?

Все негромко и незло засмеялись его шутке, даже Дик попытался улыбнуться.

— Я просто знаю, что вы с Динго не любите друг друга, и раньше вы никогда не готовили ему мясо, — торопливо объяснил он.

— После разделки оставались жилистые куски, хрящи, куски со шкурой. Я предпочел скормить их животному, — объяснил Моро капитану. Капитан Хару легко кивнул.

— Вы могли бы дать это сырым, — чувствуя себя все глупее и глупее, сказал Дик.

— Твои претензии заключаются именно в этом?

— Нет… То есть… Мастер Морита, если я съем немножко этого мяса — со мной ничего не будет?

— Если тебе так хочется, — снова улыбнулся Морита. — Но, может, не стоит есть из собачьей миски? Отложи себе немного в тарелку…

Дик покраснел от стыда и гнева. Он легко краснел, как и все люди с тонкой кожей.

— Хватит уже, не позорься, — сказал капитан Хару. — Один раз нас осрамил перед сюзеренами, так хоть теперь постыдись. Неси животине еду и возвращайся.

Ничего не свете Дик не хотел больше, чем последовать этому совету. Но тут он перехватил тревожный взгляд Рэя и тихо сказал:

— Одну минуту, сэр. Я бы хотел попробовать это мясо — на всякий случай.

— Валяй, если совсем ум потерял! — как большинство уроженцев Тир-наг-Ог, капитан был вспыльчив. — Только уйди с глаз моих, не порти праздник!

А лицо Мориты оставалось все таким же сочувственным и насмешливым.

Дик колебался секунду — казалось, он уже готов был сдаться. Но сдаваться теперь уже было нельзя.

— Святой Франциск ел то, что выносили собакам, — сказал он решительно, запустил пальцы в миску, вынул кусок мяса и поднес к губам.

Миска подскочила в его руках и ударила по подбородку, содержимое расплескалось. Прямо от стола Моро запустил в него блюдом с моти, да так ловко, что попал аккурат по собачьей миске. Дик застыл в недоумении, с разведенными руками, а по его одежде сползали и шлепались на пол куски мяса и рисовых катышков.

Рэй с места махнул через стол и, схватив Моро одной рукой за шею, швырнул о стену. Тот быстро пришел в себя и вскочил на ноги, готовый ударить, но, видимо, стушевался — огромный морлок нависал над ним, и хвост его покачивался за спиной, как кобра.

— Что ты туда подмешал, сволочь? — проревел Рэй.

Моро не ответил. Отвечать на прямой вопрос морлока, заданный в таком тоне и после такого оскорбления действием — это было выше всякой допустимой толерантности. По его глазам Дик понял, что будь у него флорд — он без колебаний нанес бы Рэю удар и постарался бы сделать это так, чтобы второго не понадобилось.

— Мастер Порше, я прошу вас вернуться на свое место, — раздался спокойный и твердый голос леди Констанс.

Рэй отступил, но не на свое место, а к раздаточному окну.

— Ну так чего же ты все-таки туда наболтал? — спросил капитан Хару, неприязненно глядя на вавилонянина.

— Таллия, отфильтрованного из очистителя, — ответил Моро. — Я имею право на самозащиту.

— Господи, — поморщился капитан. — Да сердце у тебя есть? Скотина сдохла бы в муках.

— Если бы она добралась до моего горла, мои муки были бы менее продолжительны, — согласился Моро. — И я понимаю, что моя смерть куда больше устроила бы экипаж, чем смерть коса, который стал всеобщим любимцем. Но по каким-то труднообъяснимым причинам жизнь мне дорога.

— Ты крепко просчитался, туртан, — просипел Рэй. — Потому что если бы Динго умер, я бы тебе в глотку забил эту миску, и ты бы подыхал долго.

— Покорно прошу заткнуть это животное, леди, коль скоро вы признали его своим вассалом, — обратился Моро к леди Констанс. — Я не намерен выслушивать оскорбления от существа, которое испытывает наслаждение, разрывая кого-то на части, а успокоить инстинкты убийцы может только извращенным сексуальным актом.

— Вот ты меня и не возбуждай, — оскалившись Рэй, сделал шаг вперед и легонько тронул хвостом лицо Моро. — Что, и меня попробуешь отравить руками мальчика?

— Мастер Порше, не опускайтесь до того уровня, на котором вас хотел бы видеть этот человек, — сказала леди Констанс. — Бет, отведи Джека в каюту.

— А мороженое? — захныкал мальчик.

— Возьмите на кухне, — машинально сказал Моро.

— Я бы поостерегся что-то брать на этой кухне, — фыркнул капитан Хару. — Сандро Морита, приказом по кораблю я отстраняю вас от выполнения обязанностей кока. От выполнения обязанностей бортмеха тоже. Боюсь, понимаешь, доступ к очистителю тебе давать.

Тем не менее Бет проскочила в дверь мимо Дика и взяла в морозилке две чашки с мороженым. Услышав хлопок дверцы морозильника, Моро усмехнулся.

— Дик, я думаю, ты поймешь меня, — он заговорил на нихонском. — Я прошу прощения, что втянул тебя в это — но ты же видишь, что к нам относились несправедливо. Я имел право защищаться, потому что все пренебрегали грозящей мне опасностью…

Тут случилось то, чего совсем никто не ожидал. Майлз поднялся со своего места и, подойдя к Моро вплотную, провел пальцем по его щеке. Дик с возрастающим удивлением осознавал, что Майлз, всегда спокойный и бесстрастный Майлз — в гневе!

— Ты, вор тела, — тихо проговорил шеэд. — Не смей искать его. Не смей его звать. Он не твой и не будет твоим.

— Идра’ан, — Моро словно выхаркнул это слово Майлзу в лицо. — О’шеэйят сэнганийю Уа’ирронну мерриу.

— Аш’шида, — страшным шепотом ответил Майлз; на месте Моро Дик умер бы от одного его голоса. — Сэнгинну.

Видимо, это были какие-то такие слова, после которых Моро уже не мог заговорить с Диком — но послал ему взгляд, вопрошающий взгляд товарища по несчастью, несправедливо осуждаемого; взгляд заступника и друга, умоляющего не предавать.

«А ведь он может сказать остальным, что соврал насчет меня и Бет», — подумал Дик. Но отступать было поздно и некуда. Следовало выбрать здесь и сейчас.

— Вы испортили мне хаори, мастер Морита, — сказал он. — Сумимасэн.