Сердце меча

Глава 15 Пещеры Диса

— Космопорт Лагаш — это не сердце, а скорее желудок планеты, — рассказывала Лорел по дороге в столицу. — Все самое необходимое для жизни — поступает оттуда. Сердце Картаго — станция Акхит. А голова — Пещеры Диса. Тебе они понравятся.

— Никогда, — сказала Бет, понимая, что, скорее всего, авансом соврала. Она и про станцию Акхит так думала…

Сарисса сидела справа от нее, опять неподвижная, как истукан. За мокрым «фонарем» глайдера проносились размытые ледяным дождем горы и долины. Временами это походило на дурной сон, в котором ты бегаешь по кругу. Они прилетели на Картаго — только затем, чтобы улететь и снова вернуться?

— Было время — и я так думала, — грустно улыбнулась Лорел. — Я выросла на корабле и жизнь наземников ненавидела. У меня начиналась настоящая лихорадка, если приходилось проводить на планете больше трех суток кряду.

— Вы же знаете, что дело не в этом, — пробормотала Бет.

— Знаю, — вздохнула женщина. — Ты совсем-совсем никак не можешь называть меня на «ты»?

— И «мамой»? Нет, извините…

Лорел взяла ее руку и слегка пожала.

— Мы все теряем тех, кого любим. Но потом смиряемся и живем дальше. Когда погиб мой отец, мне хотелось, чтобы солнца остановились и планеты сошли с орбит. Когда погиб мой муж, я была готова отдать свою правую руку, лишь бы поквитаться с убийцами. Но проходило время, я ела, спала, занималась делами… и боль отступала на время, а когда возвращалась — была слабее, чем прежде. Посмотри — ты плачешь уже не так часто, как три дня назад.

Эти слова словно запустили в Бет слезную машинку — она разрыдалась. Лорел обняла ее, обернув своим плащом. Под плащом у нее была какая-то церемониальная одежда — черная туника в обтяжку, прямые брюки с высоким поясом и что-то вроде кимоно нараспашку, с золотой вышивкой на плечах.

— Как бы я хотела помочь тебе и утешить тебя… вознаградить тебя и себя за все те годы, которые судьба у нас отняла… Эльза, маленькая моя Эльза… Знаешь, когда мне бывает особенно тяжело, я пою. Это помогает. В древности была певица по прозванию Воробышек. Сохранилось несколько записей — у нее был необычный, сильный и резкий голос. Когда умер ее маленький ребенок, ее импрессарио хотел отменить ее концерт — но она сказала, что будет петь, иначе она сойдет с ума…

— Я знаю историю музыки, — Бет шмыгнула носом и немножко взяла себя в руки.

— Чаще всего, когда мне плохо, я напеваю арию Амнерис, — сказала Лорел. — Знаешь, я хотела, чтобы у тебя был прекрасный голос…

— Это тоже… сделали? Как и мой пилотский дар?

— Это сделали гораздо раньше, — улыбнулась Лорел. — Мы происходим из рода Фиоре, ты должна была слышать об этой певческой фамилии.

— Бруно Фиоре, который проиграл состязание машине, — вспомнила Бет.

— Да. Четыре с половиной октавы, три поколения направленной евгеники… и все равно машина способна выдать больший диапазон и больше импровизационных мелодийных ходов.

— Нет, — ядовито сказала Бет. — Дело не в этом. Дело в том, что Фиоре пел сам, как машина. Голос у него был, а таланта не было.

— Да, — засмеялась Лорел. — И Лесан говорит то же: пилот — это всего лишь идеальное пространственное мышление плюс отвага и талант. Пространственное мышление можно заложить в гены, отвагу можно воспитать, талант дается судьбой.

— А если он прав? — спросила Бет.

— Ничего страшного, — пожала плечами Лорел. — Нас устроит выход один к десяти. Даже один к ста нас устроит. Ты не представляешь себе, какая проблема с пилотами была в Вавилоне. Даже в мирное время. Это какая-то странная прихоть судьбы, но пилотов у нас рождалось меньше, чем у вас.

— Это потому, что вы баловались с евгеникой, — сказала Бет. — Я знаю.

— Может быть, — согласилась Лорел. — А может быть, дело в том, что сотни талантливых детей никогда не проверялись на звание пилотов. Вавилон — конгломерат клановых обществ. Там стремились не отпускать своих детей на сторону и не брать людей со стороны. Дом Рива — уникален. Большей частью он состоит из чужаков, которых спаяла не кровь, а клятва и бродячая жизнь.

— Но ведь и здесь есть кланы? — спросила Бет.

— Да. В основе кланов Рива — совместное владение кораблями. Люди вместе делают дело, заключают между собой и своими детьми браки, чтобы упрочить его, потом покупают еще корабли и дело расширяется… А потом в их семье больше не рождается пилотов и они вынуждены нанимать их со стороны, оседая на планете. Или брать со стороны — но тогда пилота опять-таки пытаются включить в клан и связать семейными узами.

— А почему, если это зависит от генов, род пилотов пресекается?

— Механизм наследования очень сложен. Я объясню его тебе попозже. Ты когда-нибудь занималась биологией и генетикой?

Бет покачала головой.

— Тебе придется заняться ими. Наследственность и ее изучение — в Вавилоне дело женщины.

Бет поскребла пальцем стекло.

— А если я не хочу?

— Боюсь, что это не тот случай, когда наши с тобой желания что-то решают. Я тоже мечтала о сцене, а не о капитанском мостике корабля.

— Вы меня украли и погубили столько хороших людей, чтобы я делала то, что не хочу?

Темные брови валькирии сдвинулись.

— А сколько хороших людей и хороших кораблей погибнет, если погибнет дом Рива? Сколько их уже погибло? Эльза, ты еще молоденькая девочка и не знаешь, что такое груз той ответственности, которую налагает власть. У дома чуть меньше тысячи кораблей, а мы можем вывести в пространство только половину из них. Мы загнаны в угол, Империя ведет с нами войну на уничтожение. Нам даже не предложили того сепаратного мира, который был предложен другим Домам Вавилона, не меньше нас виновным в резне на Сунасаки и закрытии Земли для имперцев. Вавилон предал нас. Все, что я вижу вокруг, все люди, кого я знаю и люблю, погибнут еще при моей жизни, если я потерплю поражение. Я искренне скорблю о твоей приемной матери, Эльза — все, что я о ней знаю, говорит о том, что это была достойная женщина, намного лучше меня, может быть. Но подумай как следует своей головкой, которая, надеюсь, унаследовала мозги отца или хотя бы мои: если бы на карте стояла судьба всего Доминиона, разве твоя мама хоть на секунду поколебалась бы распорядиться твоей судьбой — отдать тебя замуж за нужного человека или подготовить тебя в качестве наместницы, пустив по ветру твои мечты о сценической карьере?

Бет прикусила губу.

— Мама не стала бы никого убивать, — сказала она. — Не стала бы воровать чужих детей.

— Да неужели? Выбирая между гибелью Дома и похищением… скажем, сына Брюса — она бы выбрала гибель Дома?

Бет не нашлась, что ответить.

— Вот видишь, — сказала Лорел. — Даже наше желание быть хорошими не так часто исполняется, как мы того хотим. И у твоей приемной мамы в жизни были поступки, о которых ей хотелось бы забыть. И у твоей настоящей мамы — тоже. А сейчас, малышка, подготовься к шумному приему.

Защитное поле, прикрывающее проход между фермами ворот, на несколько секунд отключилось. Глайдер въехал в портовые ворота.

— С прибытием в Пещеры Диса, Эльза! — Лорел встала почти одновременно с поднятием фонаря салона и помахала рукой толпе людей, собравшихся за заграждением.

Ответом ей был шквальный свист и крик, многочисленные вспышки разноцветных люминофоров и рукоплескания. Бет привстала и оглянулась — головокружительно высокая пещера глайдер-порта была опоясана несколькими ярусами балконов, и на каждом столпились люди, крича и размахивая руками. Обе женщины попали в перекрестье прожекторных лучей.

— Поприветствуй их, — подсказала Лорел обалдевшей от всех этих восторгов дочери. — Они встречают тебя.

Бет робко махнула рукой несколько раз. Вторая волна криков и аплодисментов охватила ее и немного приподняла ее дух.

Мельтешение огней и лиц наконец-то разбилось на отдельные картинки. Бет увидела красную дорожку, проложен ную к глайдеру, кордон из боевых морлоков в полудоспехах и темно-синих гербовых накидках, похожих на старинные котты, и трех человек, идущих по этой дорожке. При виде первого у нее просто захватило дух — таких красивых мужчин она прежде не встречала. Моро был красавцем, но… словом, не так Бет представляла себе мужчину своей мечты. А этот — ну, просто древний герой, или даже бог, то ли Зигфрид, то ли Александр, перешагнувший порог сорокалетия. Разворот плеч, гордая постановка шеи, благородное золото волос… Бет аж поперхнулась от такой неземной красоты.

— Рихард Шнайдер, тайсегун дома Рива, — услужливо выдала «ракушка» в ухе Бет. Девочка слегка вздрогнула — функцией «автосекретарь» она еще не привыкла пользоваться и ей все время казалось, что кто-то нашептывает из-за плеча. По совету Лорел она тренировалась на корабле — и теперь уже, слава Богу, хоть не оборачивалась на шепот.

Второй, шедший за Шнайдером, был сед и худое лицо его прорезали многочисленные морщины — но черты тоже выдавали работу генетиков. Поредевшие седые волосы стянуты в тугую косу. Выглядел он лет на шестьдесят — но сколько ему было на самом деле?

А еще Бет почувствовала, что это человек опасный. Властный и опасный.

— Бастиан Кордо, Командир Правого Крыла, — подсказал автосекретарь. Бет вздрогнула уже не от неожиданности: человека, открыто желающего тебе смерти, встречаешь не каждый день. А впрочем — теперь, наверное, ей придется пересекаться такими людьми даже по нескольку раз в день…

Третий был молод, моложе золотоволосого Зигфрида. Его темное, ореховое лицо в сочетании с его совершенно белыми волосами казалось изваянным из тени, да и весь он был цвета мауитанских сумерек.

— Рин Огата, Рива-но синоби-но-микото, четвертый ранг.

Одежда у всех троих была темна, ткань на плечах и стоячие воротники покрывала золотая вышивка, под камзолом каждый носил такую же черную тунику в обтяжку и широкий золотой кушак — как и у Лорел. Бет поняла, что это парадная военная форма. За кушаки были заткнуты флорды — как и имперское дворянство, знать Рива носила церемониальное холодное оружие.

— Ну, здравствуй, пропажа, — сказал Зигфрид-Рихард, протягивая руки Лорел и Бет.

Женщины оперлись на его ладони и спустились вниз. Лорел обняла золотоволосого полубога — стало явным сходство между братом и сестрой. Значит, это и есть Рихард Шнайдер, тайсегун Рива, враг Бога и Империи.

Первая фраза, сказанная Шнайдером, была частной, не церемониальной. Перед второй фразой он вскинул руку, видимо, подавая сигнал распорядителю — и голос его раскатился уже от самых сводов, подхваченный усилителями:

— Вольные торговцы и клиенты дома Рива! Вот дочь Экхарта Бона, дитя моей сестры, надежда для людей и кораблей! Смотрите на нее — и не говорите, что не видели!

С этими словами Шнайдер подхватил Бет сзади за талию и поднял над головой, как маленькую, а потом посадил к себе на плечо. Он не был высок, чуть выше среднего, но широк в плечах и очень силен. Его темнолицый друг засмеялся и подставил свое плечо, так, что Бет оперлась на обоих.

На голову ей, кружась, полетели сверкающие конфетти. Прожектора заплясали, народ взревел и захлопал в ладоши.

— Поднимите визор, — шепнул автосекретарь. — При знакомстве невежливо держать его опущенным.

Бет подняла над лбом визор и улыбнулась. Толпа, аплодисменты и прожектора — разве не об этом она мечтала всю свою жизнь? Почему мечты сбываются так по-дурацки? Она плыла над дорожкой на плечах двух сильных мужчин, охваченная смесью волнения, страха, отголосков недавней скорби, и все же с примесью некоторой гордости, тщеславия… и горьким привкусом досады. Эти люди ведь понятия не имеют, кто я. Им, в общем, наплевать. Они любят своего кумира, своего Черного Сёгуна, и его сестрицу, а мне достается просто потому что во мне те же гены. Ха, чуть подправленные… Она мечтала о толпе, которая будет покорена и сражена ее голосом, драматическим мастерством… Черт, ее красотой наконец. И вот сейчас перед ней толпа, которая в восторге просто от того, что она есть, и выйдет замуж за этого их императора… Солнце или как его там… Вот она, слава. Все тебя любят и всем на тебя плевать. Спасибо большое.

Двое мужчин донесли Бет до портшеза — диковинного сооружения на графиплатформе и ручной тяге: двое морлоков спереди, двое сзади. При желании, конечно, можно было встроить и небольшой двигатель — но когда портшез двигают здоровенные гемы в гербовых ливреях — это красиво. Почти как в шикарной постановке «Аиды» в Имперской Опере, где носилки фараона выносят четверо огромных афро.

Бет села напротив своей матери и ее брата, темнокожий Рин — рядом с ней. Кордо и еще несколько человек в похожих мундирах скрылись в своих экипажах. Сарисса осталась снаружи — видимо, должна была бежать рядом с портшезом. Прежде, чем силовой купол сомкнулся над ними, отрезав от звуков и скрыв от посторонних глаз, раздался взрыв музыки — быстрой, ритмичной, зажигательной. Только барабаны и высокие флейты, насколько успела расслышать Бет.

— Музыка и много пива, — улыбнулась Лорел. — Сколько это будет длиться?

— Дня три, не меньше, — Рихард нажал кнопку на пульте и портшез тронулся с места. — Не каждый день моей сестре возвращают потерянных детей.

Он наклонился к Бет и взял ее за руку.

— Ты грустишь? Из-за твоей приемной мамы, дяди и братика?

Бет кивнула.

— У тебя есть сердце, — сказал Рихард. — Это хорошо. Ты ненавидишь нас?

— С чего бы? — пожала плечами Бет. — Вы всего лишь украли меня, и ради этого убили всех моих близких. Так, пустячок.

Ее слова были горькими и язвительными, но на самом деле она не чувствовала ненависти к этой паре. Горечь своей потери — да, чувствовала, а ненависть — нет. Да и как можно было ненавидеть этого человека, раз увидев его воочию, Боже… Злость, которая была в словах Бет, предназначалась скорее ей самой — она должна злиться на этих людей, должна ненавидеть их, должна! Но ничего не получалось. Они ей становились симпатичны.

Кроме Моро. Вот бы кого отправить к дьяволу.

— Я даже оправдаться не могу, — качнул головой Шнайдер. — Я хотел, чтобы тебя нашли. Очень-очень хотел.

— Потому что с моими генами вы сможете клепать пилотов?

— Потому что ты дочь моей сестры и человека, которому я обязан всем. Когда ты узнаешь о нем больше, ты поймешь.

Они ехали молча какое-то время. Потом остановились. Потом Бет ощутила толчок — и вестибулярный аппарат сказал ей, что они движутся вверх.

«Мы в лифте».

До сих пор Бет была углублена в себя, но сейчас начала смотреть по сторонам. Просторный лифт, вместивший, кроме них, еще штук пять экипажей, был антигравитационным и скоростным. Они почти летели, стены шахты, высверленной в скале, проносились мимо, как на карусели. Шахта поднималась не вертикально, а диагонально. Лифт остановился, тележки выкатились в длинный высокий коридор… Нет, пассаж. По сторонам его тянулись полосы маленьких садов под крышей, а за ними сверкали витрины. Все было украшено гирляндами и сверкало миллионами огней. Все в ее честь.

Пассаж тоже был оцеплен, но уже людьми в полудоспехах и черных с золотом коттах. Здесь публика вела себя не так буйно, как внизу, в глайдер-порту, и одета была намного чище и красивей. И много детей — или цепляющихся за юбку мамы, или собранных стайками, судя по одинаковым эмблемам и значкам у разных групп — по школьным классам или командам… На каждом мосту, переброшенном через пассаж (а пассаж поднимался в три яруса, и мосты взлетали трема ажурными дугами) танцевали девушки, ровесницы Бет, взмахивая разноцветными тонкими полотнищами. Гемы, когда они проезжали, кланялись, как перед Святыми Дарами — в пол; люди — почтительно сгибались в пояснице.

— Кордо, наверное, уже сгрыз свою косичку, — промурлыкала Лорел.

— И Огаста тоже, — хмыкнул ее брат.

— У Огасты нет привычки жевать волосы, она грызет стилосы. Бет, как ты думаешь, для кого устроен весь этот праздник?

— Для… как вы сказали? Вольных торговцев и клиентов дома Рива? — спросила Бет.

— Да, для них тоже — но лишь во вторую очередь, — сказал Рихард. — А главная причина?

Бет задумалась.

— Чтобы никто не смог убить меня тайно, — предположила она. — Чтобы все знали, что я здесь и нахожусь под вашей защитой.

— Вы правы, — темнокожий господин Рин впервые подал голос. — Но учтите, невозможность напасть на вас в открытую не значит, что вы в полной безопасности. Ваше положение таково, что многие будут желать вашей смерти.

— Я в курсе, — мрачно сказала Бет. — И за это вам отдельное спасибо. Жила-не тужила…

— Бет, каким образом ты оказалась на борту левиафаннера? — спросила Лорел.

— А разве вам Моро не доложил? Мы драпали от Брюса, и чтобы он не перехватил нас на «Леониде»… — Бет прикусила язык.

— Вот видишь, твоя жизнь и в той семье подвергалась опасности, — улыбнулась ее мать. — Потому что такова судьба всех, кто занимает верхние ступени общественной лестницы в нашем жестоком мире. Три «О»: одиночество, ответственность и опасность.

— А судьба тех, кто занимает нижние? — парировала Бет, бросив взгляд на идущую рядом с экипажем Сариссу. — Отверженность, обреченность и оставленность?

— Браво! — одобрил Шнайдер.

— Я о гемах, — уточнила Бет. — О моих друзьях.

— Только о твоих друзьях или обо всех гемах вообще? — спросил Шнайдер. — Ладно, сейчас нет на это времени. Подъезжаем.

Высокиме ворота стерегли два каменных дракона, черный и белый. Створки ворот разъехались, кортеж вплыл в просторный и красивый… зал? Или двор? Как называется двор, который находится в пещере?

— Вашу руку, — Рин помог ей выбраться из портшеза. Собственно, она не нуждалась в помощи, но выглядело это очень куртуазно, и вдвойне куртуазно — в исполнении Лорел и Рихарда.

Здесь было очень красиво — все из черного и белого камня, каких-то кварцитов, искрящихся от множества кристалликов, вкрапленных в породу. Гемы утащили портшезы и Бет оказалась в окружении мужчин и женщин, одетых в черные с золотом одежды. Бет присмотрелась к вышивкам на плечах — и увидела, что некоторые детали повторяются, а некоторые отличаются. Видимо, эта вышивка заменяла в доме Рива знаки различия.

Люди эти встали в два ряда справа и слева от ведущей наверх широкой лестницы в восемь ступеней. Их было не меньше двух сотен.

— Капитаны дома Рива, — подсказал Бет автосекретарь. — Пилоты дома Рива.

Люди в черном и золотом преклонили колено перед тайсёгуном. Тот ответил им легким поклоном, и Бет, немного подумав, присела в реверансе.

— Мои друзья по странствиям и сражениям, братья и сестры по крови и стали, — сказал Шнайдер, снова подняв голову. — Добро пожаловать на пир в честь возвращения дочери Экхарта Бона и моей племянницы, Элисабет Бон. Ее путь домой был долгим и печальным, поэтому она немного опоздает и, скорее всего, пробудет на пиру недолго. Не осуждайте ее за это. Когда мы поднимемся вверх — идите в яшмовый зал, там мы присоединимся к вам, — он коротко коснулся правой рукой груди напротив сердца.

— Наши люди и наши корабли с тобой, — ответили его вассалы, повторяя жест.

Бет, ее мать, Шнайдер и Рин поднялись по лестнице и ступили на открытую лифтовую площадку.

— Десятый этаж, — сказал Шнайдер. Лифт тронулся.

Только когда он поднялся выше второго яруса галерей, опоясывавших и этот зал, коленопреклоненные люди внизу поднялись. Бет увидела, что они расходятся по другим лифтам — их было там не меньше десятка.

— Я не знаю, хочешь ты остаться одна или нет, — сказала Лорел. — Но какое-то время тебе придется поприсутствовать на пиру. Где-то с полчаса. Мне самой не хочется, но увы — это необходимость.

— Вообще-то я хочу есть, — сказала Бет.

— Хорошо. Тогда пойди к себе и переоденься.

— К себе — это куда?

Лифт остановился. Галерея, куда они вышли, была яко освещена, семь ее дверей вели в семь коридоров.

— Я покажу, — сказала Лорел. — Это возле моих покоев.

Они попрощались с Рихардом, обменявшись короткими кивками и вошли в крайний слева коридор. Он заканчивался полукруглым залом, на «дуге» которого были расположены четыре двери, а прямая стена представляла собой сплошное окно с видом на… серую мглу, затопившую горы.

— Сезон таяния снегов, — сказала Лорел. — Потом будет неделя-другая сухой и ясной погоды, а потом растают шапки на полюсах… И тогда придет Большая Волна. Я люблю отмечать ее приход в колоннаде — там, наверху. Ты увидишь — это прекрасно. Сэн!

На ее зов пришла девушка-гем, совсем молоденькая.

— Это твоя госпожа, — сказала ей Лорел, показав на дочь. — Бет, опусти визор и прочти вслух то, что написано.

Бет опустила визор на глаза и прочла:

— Синие ивы колышутся…

«Фигня какая-то», — подумала она — и тут девочка склонилась к ее ногам.

— Это был пароль, — пояснил Рин Огата. — Теперь ваша служанка запечатлена на вас.

— Ты будешь слушаться госпожу, — сказала служанке Лорел. — Господина Огату ты тоже будешь слушаться, потому что он — телохранитель твоей госпожи и должен думать о ее безопасности. Покажи им их покои и помоги госпоже переодеться. Сейчас госпожа даст тебе прозвище.

Лорел ушла в одну из дверей, с порога послав ободряющую улыбку. Девочка, сидя на коленях, продолжала ждать, что скажет Бет. А у той комок застрял в горле — то, что ей предстояло, почему-то казалось гнусной пародией на крещение.

— П-послушай, — сказала она, слегка запнувшись. — Тебя ведь называли Сэн?

— Сэн йондзю-року, госпожа, — поклонилась девочка.

— Э-э-э… Ну, тогда и я стану звать тебя так, чтобы тебе не пришлось не привыкать к новому имени.

— Да, госпожа, — девочка показалась расстроенной.

— Пойди приготовь госпоже праздничное платье. Клановое.

Девочка поклонилась и убежала. Рин повернулся к Бет.

— Вы очень ее расстроили, — сказал он.

— Как? — изумилась Бет.

— Сэн йондзю-року — это номер, — объяснил Рин. — Гем-сервы не имеют прозвищ, если не поступают в частное пользование. Те, кто выполняют общественную работу, называются номерами. Принадлежать конкретному хозяину и иметь собственное прозвище для них — предмет гордости, которого Сэн теперь лишена.

— Опа… — пробормотала Бет. — Но я… еще могу все исправить?

— Конечно.

Они пошли в спальню, где Сэн готовила черно-красное платье.

— Послушай… — сказала Бет и запнулась. Она не знала, какое имя придумать. С одной стороны, не хотелось давать собачью кличку, с другой — Рин Огата не собирался сваливать и давать ей время на раздумья. Не воспримет ли он человеческое имя как какой-то вызов? Бет не обольщалась на его счет — он милый парнишка, но наверняка должен и постукивать. Мать была бы дурой, если бы не пыталась получше разобраться — кто она, что она… Ах, был бы зесь Дик, подумала она, ему бы это было нипочем. Он бы с самым серьезным видом полил девочку водой «во имя Отца и Сына и Святого Духа» и называл как-нибудь красиво. Изабель, например. Или Эланор. Джульетта. О, идея!

— Я буду звать тебя Белль, — сказала она. — По-моему, тебе подойдет.

— Как скажет госпожа, — улыбнулась девочка, и то ли Бет показалось, то ли в самом деле в ее голосе прозвучали нотки радостного облегчения — надо же, все-таки получила прозвище, да еще приличное. Но у Бет под языком остался какой-то гадостный привкус.

Переоделась она без помощи служанки (Рин тактично вышел), а вот прическу ей сделала Белль, и сделала качественно. Вроде бы не особенно много времени и усилий на это ушло — но Бет осталась довольна тем султаном из волос, который горничная соорудила ей на макушке. Получилось почти как у Лорел — одновременно женственно и воинственно. Черно-красная роба к этому шла. Макияж тоже был выполнен хорошо — почти незаметный, он подчеркивал все, что нужно. Картину дополнило колье из черного камня с красной искрой и серьги к нему.

— Ну, я пошла, — сказала Бет неуверенно, надев туфли. Не могла же она выйти из комнаты так, будто там никого и нет, одна мебель.

При входе ее в гостиную Рин встал из кресла и галантно поклонился.

— Мои покои находятся здесь, — он показал на дверь справа от окна, выходившего на все ту же серую мглу. — Я буду жить у вас несколько недель, пока вы не ознакомитесь с обстановкой. Тогда вам купят гем-телохранителя.

— Как у Лорел?

— Нет, что вы. Сарисса — штучный товар, в своем роде произведение искусства. На подготовку гем-телохранителя класса «Скатах» нужно не меньше десяти лет. После войны мы их больше не делаем — лаборатории и учебные центры на Тайросе утеряны. Думаю, у вас будет морлок класса «Геркулес».

— Понятно, — вздохнула Бет. — А то, что вы будете здесь жить, это— м-м-м… прилично? А то я, знаете ли, римлянка. Привыкла ко всяким… условностям.

— Мое пребывание здесь вполне соответствует рамкам имперских приличий, — улыбнулся Рин. — Дело в том, что я — ваш брат.

— Ничего себе! Как это? — у Бет самым глупым образом отвисла челюсть.

— Я — внебрачный сын Экхарта Бона, — улыбнулся Рин. — И когда мы с ним оба это узнали, то были удивлены не меньше, чем вы сейчас. Моя мать принадлежит к клану Тетис, ее роман с Боном закончился ссорой, но она была уже беременна и не пожелала от меня избавиться… Точнее, не пожелали ее родители. Это был самый простой способ решить, кого из детей клана, согласно сделке, отдадут на обучение к синоби. Мне было примерно столько же лет, сколько и вам сейчас, когда генсканирование обнаружило, что я — его сын. Надо отдать ему должное — никаких привилегий это мне не обеспечило.

— П-понятно, — сказала Бет. — Значит, в Вавилоне торгуют и людьми…

— Нет, — отрезал Рин. — Вы неверно поняли слово «сделка». Это не имеет ничего общего с продажей. Синоби играют очень важную роль в жизни дома Рива. Собственно, без них мы не были бы домом Рива, как и без пилотов. Промышленные секретные технологии, которыми мы владеем, сделки, которые мы заключаем в обход конкурентов или на более выгодных условиях, даже контрабанда, которую мы ведем сейчас в Империи и Вавилоне — все это благодаря синоби. Они, в свою очередь, нуждаются в притоке свежих кадров, потому что потери их высоки. Раз в десять лет каждый клан отдает синоби одного ребенка. Таковы законы дома Рива.

— Но вашего согласия при этом не спрашивают. Как и согласия гемов.

— Среди синоби нет добровольцев, — Огата улыбнулся. — Их и не может быть.

— Почему?

— Кто пойдет добровольцем в шпионы? Только человек, проникшейся дурацкой романтикой плаща и кинжала. Такой человек заведомо ненадежен.

— А тот, кого заставили — надежен?

Рин все с той же улыбкой пожал плечами.

— Большинство из нас было довольно своей судьбой. Каких детей отдавали кланы? Тех, кто был им не нужен. Сирот, драчунов, дерзких, склонных к воровству или лжи… Просто нелюбимых. Мало кто из нас плакал, покидая родной дом. Большинство вздыхало с облегчением.

Бет не заметила, как они вернулись на галерею — так была увлечена разговором. Наконец-то представился случай что-то узнать о судьбе Дика…

Но тут открылась другая дверь, и Рихард с Лорел вышли к ним в сопровождении почетного конвоя — кроме Сариссы, их сопровождали два морлока серии «Геркулес». Обнаженные до пояса, они носили такие же наручи, как Сарисса, а на груди каждого красовалась татуировка — гривастый черный кот, растянувшийся в прыжке и окруженный языками пламени. Такой же был вышит на спине у робы, которую носила Бет.

— Ну, Эльза, вот и твой первый выход в свет, — сказала Лорел. — Дай руку своему кавалеру и пойдем.

Они спустились в лифте на четыре этажа — и, попетляв, оказались у высоких дверей, наверняка ведущих в какой-то зал. Оттуда донеслась торжественная музыка. Двери бесшумно раскрылись — и Бет переступила порог.

— Держащий в руке корабли, глава совета Войны и Торговли, тайсёгун дома Рива Рихард Шнайдер, — раскатилось по залу. — Держащая в руке людей, глава совета Покоя, Лорел Шнайдер. Дочь тайсёгуна Бона, упокоившегося среди звезд, Элисабет О’Либерти-Бон.

Музыка смолкла. Мужчины в черных мундирах и женщины в разноцветных платьях склонились, повернувшись к ним лицом. Лишь одна женщина — полненькая, но высокая, с прошитыми серебром рыжеватыми волосами, ограничилась почти формальным кивком. Одета она была, как и Бет, в черно-красную робу, и держалась как распорядительница пира.

— Альберта Шнайдер, ваша бабушка, — подсказал уже не автосекретарь, а Рин. Лицо пожилой женщины расплылось в улыбке.

— Ну, подойди же ко мне, детка, — сказала она, раскрыв объятия резким движением. Тяжелые широкие рукава плеснули так, что до Бет долетело дуновение поднятого ими ветерка.

Другая ее бабушка, Эстель, мать леди Констанс, была старушкой совсем иного типа — приземистой, кругленькой и суетливой. Несмотря на императорские и шедайинские корни, в ней не было ни капли величавости, исходившей сейчас от мадам Альберты, и даже проведя на Тир-нан-Ог пятьдесят лет, она говорила со страшным латинским акцентом, так что не всякий мог ее понять, когда она тараторила на гэльском. Перед Бет она постоянно чувствовала себя виноватой — видно, за то, что никак не могла забыть о ее отличиях от остальных людей, и пыталась купить расположение девочки сладостями. Бет думала, что противней ничего и быть не может, пока не столкнулась с матерью лорда Якоба, леди Урракой — сухой, как палка, ведьмой, которая при первой же встрече одернула ее: «Не смей называть меня бабушкой». Впрочем, она третировала и леди Констанс.

И вот теперь судьба выдала ей третью бабушку, которую Бет сразу про себя назвала «Валькирия на пенсии». Она подошла к величественной даме и, глядя снизу вверх, присела в таком же реверансе, которым поприветствовала в свое время и мать.

— Боги, какая ты маленькая, — сказала мадам Альберта. — Но это не страшно — женщины нашей породы растут долго. Я остановилась в росте только в двадцать один год, и Лорел тоже. Ты еще вытянешься.

— А это обязательно? — сдерзила Бет.

— Нет, — улыбнулась бабушка. — Может быть, так оно и к лучшему — легче найти мужчину, которого нельзя понянчить на руках.

Те, кто стоял ближе, засмеялись ее шутке — засмеялась и Бет. Похоже, новая бабушка очень даже ничего. Интересно, как ей понравится шутка про валькирию на пенсии.

— Ну что, — сказала Альберта, когда Лорел и Рихард заняли свои места во главе длинного, подковой, низкого стола, у которого можно было сидеть на подушке или полулежать. — Теперь, когда все большие — и не очень большие — шишки в одной корзинке, можно начинать объедаться. Лично я жду не дождусь этого прекрасного момента.

Она подсела и протянула вперед маленький изящный кубок с вином.

— Все живые снова вместе, поэтому будем пить и веселиться.

Послышался звон сталкивающихся кубков, радостные возгласы — а потом все выпили и круг гостей (точнее, «подкова») распался на десятки маленьких кружков, объединенных частными беседами.

— Чин-чин, малышка, — Альберта чокнулась с ней своим кубком, потом этот же древний ритуал застольной дружбы проделала с дочерью и сыном. — Я так рада, что ты здесь. Учти, у Рива принято половину своих дел решать за столом, поэтому такие сборища, как сегодня, будут нередки.

Бет пригубила свой кубок. Вино было сухим, кисловатым и знакомым ей на вкус.

— Божоле, Санта-Клара, — тоном знатока сказал Рин, заметив выражение ее лица. — Вон в том графине сладкие вина, их делают прямо здесь. Вот пиво. Необязательно пить то, что вам не нравится.

— Мне нравится, — тихо ответила Бет. — Я только думаю, как оно сюда попало.

— Оно честно куплено, — сказала леди Альберта, перехватывая нить беседы. — Экономическая блокада Рива, которую проводит Империя — занятие совершенно бессмысленное: мы все равно торгуем, причем с Империей торгуем гораздо шире, чем до войны.

— П-почему? — изумилась Бет.

— Потому что в связи с послевоенным бардаком имперским чиновникам стало легче пропускать через кордон левые грузы и брать за это взятки, — улыбнулась бабушка.

Бет промолчала на это и осушила свой кубок.

— Скажите, а этот… император — он тоже здесь?

— Нет, — качнула головой бабушка. — Это прием не его уровня.

Толпа тихо шумела, Бет то и дело ловила на себе любопытные взгляды. Она протянула руку к закускам — и тут же слуга-гем наполнил ее тарелку. Народ, выпив первую здравицу, начал понемногу расползаться из-за стола — то там, то сям возникали кучки свободно беседующих. Многие были в черно-красных одеждах клана Шнайдеров, хотя разные фасоны создавали ощущение отсутствия всякой униформы. С другой стороны, некоторые из женщин, носивших мундиры, надели под них не брюки, как Лорел, а юбки, узкие в бедрах до колен — и книзу расширяющиеся как колокол, с небольшим шлейфом позади. Юные лица встречались так же часто, как пожилые — видимо, для Рива не был характерен культ возраста, присущий вавилонянам Мауи. В высшем свете Мауи средний возраст присутствующих на деловом банкете составлял где-то шестьдесят лет. Но и здесь молодые кучковались своими компаниями, пожилые — своими. Вот уже откуда-то раза два донесся женский смех той тональности, которая характерна для флирта. Бет вздохнула, отчего-то чувствуя себя маленьким ребенком на взрослом празднике.

— Это все капитаны и пилоты дома Рива? — спросила она у Огаты.

— Нет. Это примерно четверть из них — представители самых важных кланов, владельцы и совладельцы своих флотов. На этот прием не так-то просто попасть.

Через короткое время Кордо и какая-то маленькая женщина, голова которой была проборами поделена на параллели и меридианы и украшена сотней косичек, перевитых нитками то ли драгоценных камней, то ли искусно ограненного стекла, завладели вниманием Лорел и Рихарда.

— Эта женщина, — Рин чуть заметно кивнул головой в ее сторону, — Аэша Ли, глава синоби.

— Представьте меня ей, — быстро сказала Бет.

— Раз на то пошло, — усмехнулся Огата, — То ее нужно представлять вам. Но в любом случае сейчас это невозможно. Нельзя прерывать приватную беседу тайсёгуна, командира Правого Крыла и главы синоби.

— Угу, — расстроенно сказала Бет. — А кстати, кто командир Левого Крыла?

— Сам Рихард Шнайдер.

— А, ну да. Давайте пройдемся, — Бет так и не привыкла сидеть по-нихонски и хотела размять ноги. Они взяли по кубку легкого вина и пошли гулять по залу.

Эта пещера ничем не была украшена, кроме сталактитов, свисающих с потолка и нескольких особенно впечатляющих сталагмитов, которым позволили торчать наподобие колонн. Человеческие — точнее, гемские — руки изрядно потрудились над ней, и особенно над тем, чтобы сделать результаты этих трудов как можно более естественными, не выбивающимися из общей «природной» картины. В результате гладенький пол выглядел так, словно таким и был создан от века — а ведь, если ноги не обманывали Бет, в него была вделана еще и система отопления.

— Здесь красиво, — сказала она.

— В этом дворце я люблю два места, — Рин взял у нее пустой кубок, подал знак гему-лакею. — Пещеру и колоннаду на самом верху. Там прекрасно во времена гроз — силовой купол защищает от молний, которые так и пляшут вокруг.

— Это та колоннада, которую любит Лорел?

— Да, именно она…

Они проходили мимо групп людей, в каждой из которых находился кто-то, кого Огата характеризовал одним-двумя словами: выдающийся капитан, торговец или промышленник. Кое-кого ей представляли, но Бет через секунду забывала его имя — мысли ее полностью были заняты женщиной-синоби.

— Если вам будет нужна женская комната, то мы как раз проходим мимо, — шепнул Рин. — А вот еще кто-то, кажется, хочет быть представленным…

К ним подошел юноша в черном мундире, с золотой вышивкой побогаче, чем у большинства — насколько Бет успела въехать в эту систему, вышивка была тем гуще, чем более высокий ранг занимал ее носитель. Например, плечи тайсёгуна были почти сплошь золотыми, плечи большинства молодых мужчин и женщин покрывали только тонкие усики побегов, а вот у Огаты были уже листья и цветы. На плечах подошедшего лозы буйно плодоносили. За его спиной маячил одетый в черное телохранитель — гем, мужчина, очень похожий на Сариссу.

— Добрый вечер, — сказал юноша. — Представьте меня вашей счастливо обретенной родственнице, Огата.

— С удовольствием, — они обменялись улыбками, словно речь шла о какой-то шутке, смысл которой понимали только они двое. — Коммодор Карату Кин Тэсса. Сеу Элисабет О’Либерти-Бон.

— Очень приятно, — сказала Бет. — Ну, мы пошли.

— Погодите, — улыбнулся юноша. Он был очень красив — блестящие, как полированный мрамор, волосы, крылато изогнутые брови, взлетающие к вискам, удлиненный нос с чуткими, тонкими ноздрями. Глаза… кажется, такой цвет называют фиалковым. Приглядевшись к нему, Бет даже вздрогнула — до такой степени он напомнил ей Дика — но более совершенного, законченного: так сказать, финальную версию, из которой вычищены все недоделки и ошибки. Этот был эльфийским принцем не только в дискрете, но и в жизни.

— Вам ведь некуда спешить, ваш путь закончен, — сказал он. — Я понимаю, вы смущены — так много людей, совсем незнакомых, и все же — родных…

— Это не то слово, — согласилась Бет. — Кстати, вы мне часом не родня?

— Нет, — сказал Карату. — Но скоро буду. Я прихожусь Солнцу родственником — по материнской линии.

— Понятно. Можно нескромный вопрос?

— Да?

— Сколько вам лет?

— Девятнадцать, — с готовностью ответил юноша.

— И вы уже коммодор?

— Ну, да… — он немного виновато развел руками. — Учитывая, что мичманом я стал в пять…

— Процветающий непотизм, — хмыкнул Огата.

— Меня по этому поводу зашутили до полусмерти, — покачал головой Карату. — Ну, а вам сколько?

— Шестнадцать, — сказала Бет.

Заметив, что Аэша Ли уже освободилась и держит курс к столику с напитками, она быстро добавила:

— Извините. У меня важный разговор, — сунула свой кубок в руки Карату и, не оглядываясь на него, поспешила к женщине-синоби. Та только что отошла от столика с закусками и сейчас, держа тарелку в руках, искала глазами свободную подушку.

— Добрый вечер, вы Аэша Ли, глава синоби, а я Элизабет Бон, дочка вашего прошлого сёгуна, а сама по себе вообще никто, очень приятно, вот и познакомились, — выпалила она, подтаскивая женщине сиденье. — У меня к вам есть разговор.

— Я полностью к вашим услугам, — Аэша Ли села, но не раньше, чем Бет опустилась на второе сиденье, тут же любезно поднесенное кем-то из кавалеров. — Мы благодарны, господа, за помощь, но у нас приватная беседа.

Кавалеры удалились.

— Что с Диком Суной? С Ричардом Суной, я имею в виду, — Бет чуть ли не схватила собеседницу за отвороты камзола.

— Он жив и здоров, — спокойно ответила женщина, стряхивая с плеча несуществующую пылинку.

— Хватит мне зубы заговаривать! Где он? Я хочу его видеть!

— Почему? — полукруглые брови Аэши Ли приподнялись — как будто потянулись две черные кошки.

— Как почему? Он мой друг! У меня теперь никого больше нет из-за вас!

— Сейчас это невозможно.

— Почему?

— Это нарушит процесс конвертации.

— Что вы там с ним делаете?

— Уверяю вас — ни раскаленных клещей, ни испанских сапог, ни даже резиновых дубинок мы не задействуем. Так что причина вашей паники мне непонятна.

— Нейгал сказал, что ему лучше умереть, чем попасть к вам в руки.

— В каком-то смысле он был прав. Эктор Нейгал был настоящим солдатом, для которого верность себе важнее жизни. Таких людей много, и я их искренне уважаю. Благодаря им Вавилон еще не раздавлен окончательно, благодаря им Вавилон возродится, потому что они не дают умереть духу Вавилона, даже когда умирают сами. Пройдет несколько месяцев, с этой истории можно будет снять часть секретности — и Эктор Нейгал станет героем дома Рива. Для героев честь важнее жизни, и Эктор Нейгал желал бы Дику Суне скорее умереть, чем поступиться своей честью. Но мы, синоби — шпионы, и честь для нас — роскошь, которую мы с трудом можем себе позволить. У синоби нет принципов, кроме безоговорочной верности дому Рива. Для синоби бесчестье — провалить задание или оставить последнее слово за врагом, а в остальном бесчестья нет. Мы воруем, мы убиваем в спину, а не в честном поединке, мы спим, с кем прикажут, мы похищаем детей… И Дик Суна станет одним из нас — вот, почему Эктор Нейгал, который нас презирал, не хотел, чтобы мальчик живым попал в наши руки.

— Он умрет, но не будет одним из вас! — вырвалось у Бет.

— Мы не дадим ему умереть, — спокойно ответила женщина. — Ему не останется ничего другого.

Бет почти нестерпимо захотелось ударить ее, но она взяла себя в руки.

— Скажите… где он?

— Здесь, в Пещерах Диса. Большего я вам сказать не могу. Не волнуйтесь, когда наступит срок, вы увидите его, а он — вас. Это входит в программу конвертации.

— Я не знаю ничего про эту вашу программу, но Дика вам не сломать!

Аэша Ли засмеялась.

— Какое же вы замечательное дитя, сеу Элисабет. Вспыльчивое и простосердечное. Даже ваши хитрости — хитрости ребенка. Разве из программы конвертации кто-то когда-то делал секрет? Нет, ее принцип слишком прост, чтобы можно было удерживать его в тайне. Весь фокус в том, чтобы человеку стало незачем жить. По-настоящему незачем, сеу Элисабет, ничего общего с детскими расстройствами. Такое состояние в психологии называется «экзистенциальным вакуумом». Человек долго не выдерживает его, гибнет — часто даже без посторонней помощи. Поэтому важно, создав экзистенциальный вакуум, предложить человеку новый смысл жизни и сделать так, чтобы он принял этот смысл. Вот и все. С большинством людей не нужно идти для этого ни на какие хитрости. Например, с вами.

— Вы хотите сказать, что я так просто предала Империю, свою семью — всё, что у меня было, да?

— Я хочу сказать, что по-настоящему вы ей и не принадлежали. Вы были чужой, Империя отторгала вас. Вы любили нескольких человек, которые любили вас — но в силу трагической случайности эти люди погибли. Но даже будь они живы — вы бы сами в скором времени признали, что, кроме эмоциональных связей с ними, вас там ничто не держит. Посмотрите правде в глаза, сеу Элисабет. Там вы были чужой — здесь вы своя. Часть вашей души еще сопротивляется. Но вспомните — разве люди, преподававшие вам этику и религию, не лгали самим своим видом? Разве они считали вас своей?

— Некоторые — считали, — Бет вспомнила епископа Мауи, нескольких хороших людей из школы на Сирене… Ей сильно хотелось солгать, но она понимала, что это бесполезно — по нескольким обмолвкам Лорел ей было известно, что Моро составил о ней подробное досье, и начальница Моро была с этим досье знакома.

— Но большинство — нет, — сказала Аэша, подтвердив догадку Бет. — Даже ваш приемный отец делал усилие, чтобы изображать любовь к вам. Вы не принадлежите им, сеу Элисабет. Вы наша. А Ричард Суна — нет. Пока — нет.

— Вы убили всех его родных. Как он может стать вашим?

— Ах, если бы вы знали, сколь многие приходили к синоби в ходе войн или вендетты… Дело вовсе не в резне на Сунасаки — синоби в ней и невиновны, хотя именно мы захватили в плен Райана Маэду. Дело в том, что Суна одержим этим римским безумием, и оно перевешивает даже вражду. Враждебного человека использовать просто, безумца — невозможно. Сначала нужно его излечить, и лечение будет жестким.

— Почему вы не можете просто оставить его в покое? Ладно, он знает ваши координаты — так и держали бы его просто в плену, как собирался Нейгал!

— Вы не понимаете, как сильно нам нужны пилоты, сеу Элисабет. Будь Суна пилотом похуже, «челноком» — возможно, мы бы так и сделали. Но мы не можем упустить из рук пилота первоклассного.

— Пообещайте мне, что не будете его мучить.

— Дитя мое, как я могу что-то пообещать, если он находится в руках своего наставника, в работу которого никто не может вмешаться, разве что в крайнем случае. Чего вы вообще от меня хотите? Чтобы я пообещала не наносить непоправимого вреда его физическому и ментальному здоровью? Мы сделаем все, что можно, уверяю вас, чтобы он прошел через это с минимальным количеством потерь, нам ведь нужен живой и здоровый пилот. Чтобы он не страдал? Увы, это невозможно. Он будет страдать, и страдать много. Римское безумие не лечится без боли, как бы нам ни хотелось обратного. Или вам нужен регулярный отчет о его состоянии? Тогда обращайтесь с этим к его наставнику. Черт побери, я даже не знаю, где он держит своего ученика.

— Отлично! — Бет встала. — Кто его наставник?

— А как вы думаете? — Аэша Ли улыбнулась. — Морихэй Лесан, конечно.

Бет спрятала в ладонях запылавшее лицо. Как можно быть такой тупой? Конечно, Моро никому бы не отдал Дика. Конечно, он постарается отыграться за все, что получил. Ох, какое же гадство… Слезы начали пробивать себе дорожку к глазам. Да что ты будешь делать… Ведь нужно быть сильной, нужно держать себя в руках перед всеми этими подонками, нужно… Черт, черт, черт!

— Что с вами? — спросил, подойдя и ласково трогая ее за плечо, давешний юноша в звании не по возрасту. Как, бишь, его там зовут? А, Карату…

— У меня есть друг, — сказала она. — Последний, кто остался живым. Его отдали синоби. Самому мерзкому, кого я знаю из всех людей — Моро. Морихэю Лесану.

— Не говорите так о нем! — возмущение Карату было таким искренним и даже трогательным, что у Бет пропало желание плакать. — Вы не знаете, что это за человек. Он не смог уберечь вашу названую мать, я знаю, но мою… мою государыню и ее ребенка он спас, рискуя жизнью! Он уводил их под огнем убийц, он прикрывал их собой, пока они не скрылись в корабле. В него попали из станкового плазмомета, он страшно обгорел. Поверьте, если он не смог спасти ваших близких — значит, это было не в человеческих силах. И вашему другу ничто не угрожает, если он пленник Лесана.

Он ласково, почти робко взял Бет за руку.

— Пожалуйста, успокойтесь. Мне не по себе от того, что вам плохо.

Она хотела что-то ответить, но раздалась тихая музыка, подбадривающие аплодисменты — и Бет повернулась на эти звуки, к центру зала.

Там, в круге зрителей, среди которых были и Лорел с Рихардом, и Кордо, и Ли, и другие сливки — стоял юноша-гем, стройный, как тополек, с темно-синими волосами, одетый в черное искрящееся трико и просторную шелковую накидку, с «музыкальным блоком» сантора на поясе и двумя короткими «рогатыми» клинками в руках. По его позе, осанке и костюму Бет поняла, что это танцор — юного и красивого раба позвали развлечь господ пляской.

Она видела его только со спины — музыка стала решительней, громче, струны зазвучали нервно и тревожно. Мальчик-танцор вскинул клинки над головой и скрестил их, потом раскинул руки в стороны и развернулся в пируэте. Бет увидела его лицо и поняла, что он так же счастлив, как она, когда поет. Может быть, он и чувствует иногда свое унижение — но не сейчас.

Он был превосходным танцором, он жил танцем, его каблуки стучали, его клинки звенели — это было уже как часть мелодии, и не простой мелодии — пусть в непривычной вавилонской аранжировке, но сейчас звучала старинная песня «Бог танца», песня Святого Брайана и всех имперских пилотов! Как, почему здесь? Бет на миг забыла о своих горестях — так непринужденно волшебник-раб плел узор танца, нанизывая старинные гэльские па на основу классического балета. Бет сама не заметила, как начала тихо прихлопывать и подпевать: «Я живу в тебе, ты живи во Мне — и воскресни со Мной назло сатане!». Когда музыка остановилась танцор упал на одно колено, опустив клинки и склонив голову перед Моро.

— Кто это? — тихо спросила она.

— Ирис, дзёро вашей матери, — сказал Огата. — Точнее — он был подарен императрицей одному человеку и отдан на хранение Лорел, когда тот человек уезжал. Я не думаю, что он потребует обратно свой подарок — Лорел к нему привязалась. Он действительно великолепный танцор. В отличие от большинства других дзёро, которые хорошо обучены танцам — но и только…

— Кого-кого? Как вы сказали? — изумилась Бет.

— Вы не знаете смысла цветовых различий? — изумился Карату. — Синие волосы — примета… э-э… гема для развлечений. А мальчик и в самом деле… Огата, может, мне купить Ириса для моей будущей жены?

— Я бы не советовала, — съязвила Бет. — Он может ей, знаете ли, слишком сильно понравиться. Не только как танцор.

— Тогда и впрямь не стоит, — согласился Карату. — Но я… не думаю, что она способна увлечься гемом. Она… не так воспитана.

— Но он человек, — Бет разозлилась и отвернулась от собеседника.

— Человек? Да полноте. Только посмотрите на него.

Синеволосый мальчик теперь сидел у ног Лорел, а она небрежно играла его волосами, о чем-то беседуя с одним из капитанов. Так поглаживают собачку. «Бог танца»… Бет опустила голову и «слезная машинка» заработала снова.

— Ну вот, теперь я вас расстроил, — виновато произнес Карату. — Вы так похожи на свою мать, что я все время забываю, что вы имперка по воспитанию. Скажите, чем мне загладить свою вину?

— Ничем, — сказала Бет. — Нет, обещайте мне одну вещь!

— Да?

— Если вы все-таки купите… Ириса… не делайте из него игрушку. Пусть танцует.

— Не смею вам отказать, — он поклонился, прижав руку к груди.

— Думаю, нам пора, — сказал Огата. — Уже довольно поздно, а у вас завтра будет напряженный день, сеу Элисабет. Вы должны готовиться к аудиенции у Солнца и его лучезарной матери.

— Да, — вздохнула Бет. — Женишок и свекрушка, каждому отвесь по четырнадцать поклонов… До свидания, коммодор Карату. Надеюсь с вами еще увидеться.

Юноша снова поклонился ей с очень доброжелательной улыбкой. Бет подошла к Лорел, Рихарду и леди Альберте и попрощалась с ними.

— Спокойной ночи, внучка, — ответила за всех леди Альберта. — Ты молодцом.

Бет посмотрела на Ириса и захотела сказать ему что-то теплое.

— Ты здорово танцевал.

Юноша встал перед ней на колени и коснулся лбом пола.

— Ирис рад был доставить удовольствие госпоже Элисабет в день ее возвращения, — его голос тоже был мелодичным и очень приятным. — Ирис тоже возвращается сегодня к своему господину.

— Ладно, — вздохнула Бет. — Надеюсь, у тебя хороший господин.

— О, да! — юный танцор поднял глаза и Бет увидела, какой любовью они горят. — Морихэй Лесан — самый лучший на свете господин для Ириса. Госпожа Лорел была очень добра к Ирису, но она знает, как Ирис любит своего господина.

— Нам действительно пора, — мягко, но настойчиво сказал Огата.

Когда они ушли, Лорел подала сигнал войти тому, кто ожидал на одной из верхних галерей, глядя из висячего сада на танец Ириса. Через минуту для него открылась южная дверь. Кубки гостей были уже наполнены, и, как только он переступил порог, гости грянули «Виват!».

Он развел руками, словно отказываясь знаком от таких почестей, признавая их чрезмерными, но потом все же поклонился, как кланяются в Империи — правую руку прижав к груди, левую — отведя за спину.

— Сэнтио Лесан Морихэй, Рива-но-синоби-но микото, подойдите сюда и разделите радость, которую вы нам доставили, — сказал, выступив вперед, юный Карату. — Без церемоний, здесь ведь не официальный, а семейный прием.

Моро, как его и попросили, не стал приближаться по церемониалу — преклоняя колено после каждого шага и касаясь пола ладонями — а приблизился и поклонился просто, на сей раз уже по-вавилонски, коснувшись руками колен.

— Солнце Керет-бин-Аттар, — сказал он, выпрямляясь. — Вы по-царски великодушны.

— Это заслуга моих воспитателей, — юноша обозначил короткий поклон Лорел и Рихарду. После этого все снова сели. Моро занял место, предписанное ему по рангу и положению — напротив Керета, в «изножии» стола. Впрочем, это место было удобно возможностью беседовать со всеми, кто сидит во главе, как с тайсёгуном и его госпожой, так и с юным императором.

— Удался ли вам ваш маленький розыгрыш? — спросил у него Моро, показывая серву, чем наполнить его тарелку.

— Он прошел великолепно! — засмеялся юноша. — И если честно, то я в восторге. Сеу Элисабет так непосредственна, что мне просто не хочется раскрывать ей свое истинное положение.

— И не нужно, — веско сказала леди Альберта. — Пусть девочка привяжется к Карату — тогда она сможет полюбить и Керета.

— Послезавтра будет официальная аудиенция, — сказал юноша. — Пожалуйста, господа капитаны, не расстраивайте мою шутку.

Окружающие клятвенно заверили его — ни в коем случае.

— Сеу Лесан, я хотел купить у Лорел этого гема, Ириса, но Лорел сказала мне, что он ваш — и вы, улетая, просто оставили его на хранение.

— Он, как и я, к вашим услугам, — Моро сделал изящный жест палочками для еды. — Вам понравился его танец? Он стал танцевать гораздо лучше за прошедшие годы, и вообще похорошел. Если вы хотите — давайте заключим эту сделку сейчас, пока я еще не привык к нему заново.

Ирис поднял голову и глаза его влажно заблестели, но Моро этого не заметил.

— Хорошо, — согласился Керет. — Я бы хотел еще поговорить с вами наедине после ужина.

— Хоть сейчас, — Моро отложил палочки.

— Нет, нет. Я вижу, как вы устали.

— Макияж сеу Лесан явно наносил по дороге, — добавила Аэша Ли. — Неужели вы прямо с корабля?

— Не совсем, — ответил Моро. — Я размещал гостя в своем загородном маноре. Некоего Джориана, капитана рейдеров. Он будет моим свидетелем по делу о штурме манора Нейгала.

— Да, ему, пожалуй, лучше в городе не появляться, — усмехнулся Рихард.

— Если Солнце позволит мне, я бы хотела перехватить у него право побеседовать наедине с капитаном Лесаном, — сказала Лорел. — Наша беседа будет недолгой.

— Да, пожалуйста, — согласился юный император. Все присутствующие заметили, что он несколько мечтателен.

— Шнайдеры неплохо устроились, — шепнула Бастиану Кордо Огаста Блор, глава клана Сутху. — Если они выдадут свою девчонку за Керета — их нельзя будет сдвинуть с их места мегатонным импульсом. А Керет явно повелся.

— Давайте обсудим это в другое время и в другом месте, — краем рта ответил Кордо. Свою войну с Проектом он уже проиграл — образец генома девчонки наверняка взяли первым делом и поместили в хранилища лабораторий Совета Мира. Теперь ему было, в общем, все равно, что выжмут Шнайдеры из брака. Он был начисто лишен политических амбиций и знал, что жив только поэтому, а еще — потому что война с Империей длится. А еще он знал, что теперь пилоты перестанут быть кастой избранных свыше, что их будут строгать, как гемов — неужели Шнайдерам непонятно, как унизительно это для людей и как кощунственно по отношению к судьбе? А что ж, доживем и до пилотов-гемов… Кордо надеялся, что на его веку этого не случится — как-никак, ему было за девяносто, он пережил четверых сёгунов. Нужно умереть прежде, чем пятый погубит дом Рива.

Надо отдать Шнайдеру должное — он был превосходным воином. Кордо не жалел бы о тех годах, когда он растил и учил этого веселого и злого щенка, если бы не Проект. Бон верно выбрал себе преемника на грядущее военное время, но вот Проект он недооценил, потому что не верил в то, что пилота можно сделать, что невероятное, почти мистическое пространственное чутье программируется генами.

Если бы Кордо читал Деяния Апостолов, он бы сравнил Бона с Гамалиилом[40]. Если бы Кордо чуть получше знал историю Старой Земли, он бы заметил также, что толерантность Гамалиила через тысячу лет вышла евреям боком, а в случае с успехом Проекта и тысячи лет не понадобится — все решится в течение трех-четырех поколений.

Бон же счел, что если пилота делает пилотом только судьба (а он в это свято верил) — то пусть женщины немного побалуются генетикой, вреда от этого не будет, а если это все-таки гены — то технология их программирования должна оказаться в руках у Рива в первую очередь, а потом уже — как судьба решит.

Для Кордо дом Рива был смыслом жизни, а дом Рива только тогда был домом Рива, когда в его сердцевине находилась каста одаренных, избранных. Каста пилотов. Без этого Рива — не Рива, как оседлый цыган — не цыган, как отступивший от Яхве еврей — не еврей. Сам Кордо пилотом не был, но он был намерен охранять этот институт так же ревностно, как правоверный иудей — институт левирата.

Он подсел к доевшему свой ужин Моро, не обращая внимания на то, что тот обещал свое время сёгунше и Солнцу. Он вообще не мог воспринимать императорский дом всерьез — что эту куколку Иннану, что ее сына. Аттар, отец Керета, был говном, и дед Керета, Экина, тоже был говном, и вообще императоры изговнились с тех пор, как их взяли в свои бархатные лапки Адевайль. Если Шнайдерам охота ломать перед мальчишкой комедию, делая вид, будто он что-то собой представляет — то пусть их.

— Ну что, ты доволен тем, что сделал?

— Да, конечно, — нагло ответил синоби. — Вы же знаете, суб-адмирал, что спасение потерянных детей — моя специальность.

— А что станет со всеми нами — на это тебе наплевать?

Моро поддел палочками с блюда кусок нежной свинины, собрал им столько кисло-сладкого соуса, сколько на нем поместилось, бросил в рот и начал почти демонстративно жевать.

— Вы маловер, суб-адмирал, — сказал он, прожевав мясо и промакнув губы салфеткой. — И это от того, что вы сами не пилот. Вы не знаете, как мало зависит от результатов теста и как много — от того, чем полна и насколько крепка душа человека. Вы можете верить только цифрам — извольте, вот вам цифры: из пятисот человек, проходящих пилотские тесты, только тридцать становятся пилотами. Остальные не могут выдержать тренировок. Если бы вас при помощи шлема отключили от этой реальности, от собственных органов чувств — через час вы сошли бы с ума. Пилот начинает прыжок с того, что познает ужас небытия всем, что остается в этот момент от его сознания. Мужество, которое ему требуется, не вырастишь методом генной инженерии. Генокомплекс пилота был инсталлирован четырем эмбрионам — пилотом стала одна Элисабет. Сейчас Лорел и ее подружки из Колыбели начнут ковыряться в геноме Бет, пытаясь выяснить, какие именно сочетания генов Бона, Лорел и инсталлированного комплекса сделали из нее пилота — и ни к чему не придут, потому что пилотом ее сделал мальчишка, в которого она влюблена, а все остальное только помогло ей пройти тесты.

— Болтовня, — поморщился Кордо. — Которую я уже слышал от Бона. Постельная философия.

— Если это все, что вы хотели мне сказать, — Моро приподнял кубок, и Ирис тут же наполнил его. — То позвольте мне вас покинуть. Я должен идти служить моей госпоже и моему Императору.

— А пороху хватит обслужить обоих? — фыркнул Кордо, поднимаясь и отдавая поклон — Лорел приближалась к ним. Со стороны человеку, не слышавшему разговора, могло бы показаться, что расстаются два добрых друга, и младший исполнен к старшему почти сыновнего почтения, а старший к младшему — слегка покровительственного уважения.

Когда Лорел подошла, Моро сказал ей — чуть громче, чем нужно:

— Какая жалость — наблюдать, как стареют и теряют разум такие достойные люди.

— Что тебе сказал старый пердун? — тихо спросила Лорел, улыбнувшись.

— Пустяк. Итак, пленники устроены в моем маноре.

— Я это поняла по твоим словам.

— Мой эконом показал им сцену встречи Элисабет в глайдер-порту. Пусть леди Констанс утешится тем, что ее приемная дочь жива и знает, что она потеряна для нее.

— Хорошо.

— Это все, что я хотел сообщить.

— Ты придешь ко мне завтра или послезавтра?

— Послезавтра. Кого ты назначила в телохранители Бет?

— Молодого Огату. У нас не возникнет проблем с этим твоим мальчиком?

— Никаких. Я держу его в своем городском доме, под замком, и к тому моменту, когда выпущу — примерно через месяц — он будет думать только обо мне.

— Ах ты потаскун, — усмехнулась Лорел. — Ты еще будешь мне врать, что за месяц разбудишь в нем любовь?

— О боги, нет! Я не хочу связываться с такой нестойкой и сложной материей, как любовь. Я буду полагаться на более верное, простое и горячее чувство. Ненависть.

Лорел помолчала несколько мгновений, пристально глядя в лицо своего друга, любовника и слуги.

— Когда ты сказал «ненависть» — на тебя было немного страшно смотреть, — сказала она.

Моро ответил ей тоже не сразу.

— Ты знаешь, какая пытка, согласно писаниям святых отцов, считается в аду самой страшной?

— Я не знакома с теорией римского безумия. Скажи мне ты.

— Созерцание Дьявола, Лорел. По аналогии с наивысшим блаженством рая — созерцанием Бога. Тебе было страшно смотреть на меня, потому что я готовлюсь к роли дьявола.

Лорел снова помолчала.

— Ты и Керету все это расскажешь?

— Нет, конечно. Вы слишком хорошо воспитали мальчика — святые небеса, я все не могу привыкнуть к тому, как он возмужал! Но все равно, созерцания дьявола он не выдержит, да это ему и не нужно.

— Насколько он искренен в своих чувствах к Бет — ты сможешь мне потом сказать?

— Я могу это тебе сказать сейчас — он не на шутку влюблен. В твои исследовательские планы я не верю, но матримониальные вполне могут увенчаться успехом.

— Хорошо. Поговори с Керетом.

Она отошла, и Моро приблизился к Солнцу.

— Итак, теперь у меня бездна времени, и все оно ваше, повелитель, — сказал он.

— Давайте пройдем в Каменный Сад, — сказал Солнце.

Каменным Садом называлась одна из примыкающих пещер, так часто «заросшая» изумительной красоты сталактитами и сталагмитами, что устраивать в ней большие пирушки было невозможно.

— Капитан Лесан, — сказал юноша. — Она любит этого… капитана?

— Я бы сказал так: он произвел на нее сильное впечатление. Можете себе представить — открытый космос, гибнет вся команда, а он не теряется и собирает новую команду буквально из ничего… Если бы не мои козни, он бы вывел корабль к Парадизо. Боитесь конкуренции?

— Откровенно говоря, да.

— Не бойтесь. Просто беритесь за дело. Сеу Элисабет любит не столько самого Ричарда, сколько определенный тип молодых людей. Вы принадлежите к этому типу — серьезный, немного печальный юноша с привычкой задумываться о сложных вещах и непростым прошлым. Кроме того, ваш соперник обладает двумя существенными недостатками: он, как говорится, человек без света и тени, не признающий компромиссов. И… он берсерк.

— Убийца?

— Пока нет. Но если он сорвется… а она это увидит…

— Неужели вы способны подстроить такое?

Моро невесело улыбнулся.

— Я ведь синоби, повелитель. Я способен подстроить еще и не такое.

— Но только не ради меня. Я не хочу ее добиться ценой чьей-то смерти.

— Повелитель, эта цена уже уплачена, — у рта синоби на миг обозначились жесткие складки. — Ради того, чтобы Бет была доставлена сюда живой и невредимой, уже погиб Эктор Нейгал. Не считая случайных жертв — ее приемной семьи, любовницы Нейгала… А их нельзя не считать. А если принять в счет и тех, кого можно не считать — рейдеров и гемов…

— Не надо… — юного императора передернуло. Моро положил руку ему на плечо.

— Вы выросли, государь. На вас возложена обсидиановая корона. Хотелось бы верить, что вы и повзрослели. Мир жесток, как бы нам ни хотелось обратного.

— Да, вы правы, Морихэй-доно[41], — Керет обратился к Моро как в детстве. — Мне ли можно забывать, как мир жесток? Но хотелось бы, чтоб она забывала иногда…

— Все в ваших руках, — Моро выглянул в большой зал и условным щелчком пальцев подозвал Ириса. — Он все еще нужен вам?

— Не знаю, — улыбнулся Керет. — Он ей понравился. Я думаю, ей было бы приятно получить его. Но, с другой стороны — она привыкла считать себя фемом… и она имперка.

Ирис был подарком Иннаны, сделанным вскоре после того, как Моро сменил тело. Пока он ходил к маленькому Керету в облике чудовища из волшебных сказок, скрывающего уродство под маской — мать не имела ничего против, но как только он появился в Ониксовом Дворце, уже одетый в юное прекрасное тело, как она забеспокоилась и поспешила подарить ему Ириса, хорошенького дзёро одного с Керетом возраста. Намек был более чем прозрачен, и поэтому несколько оскорбителен: что бы о нем ни болтали, Лесан никогда не попытался бы заигрывать с ребенком. Иннана, при всей своей дворцовой утонченности и временами пробивающемся здравомыслии, все-таки была глупа. Она так и не узнала, что маленький Керет был единственным, кроме Лорел, человеком, который не шарахался, видя его без маски — безглазый лысый череп. Она не знала, что юного императора и его спасителя связывают узы дружбы, которые Моро никогда не променял бы на любовные отношения — он слишком высоко для этого ценил дружбу, слишком хорошо знал, что секс — гораздо меньше, чем сердечная привязанность.

Однако Ирис понравился ему. Мальчик был хорошим домашним слугой и искусным любовником, красиво пел и танцевал, и расставаться с ним, улетая на задание, было не легче, чем с любимой собакой. Моро так высоко ценил его, что пристраивал к Лорел и ни к кому другому — опасался оставлять его в доме на пожилого Нджата, потому что любители изысканных редкостей, да еще «с плеча» самой вдовствующей императрицы, так и вились вокруг. Моро знал десятка полтора воров, способных запросто увести хорошенького и дорогого гема из особняка, пока хозяин в отлучке.

Кожа у Ириса была гладкой — генетики, работая над этим видом рабов, тщательно рассчитали гормональный баланс так, чтобы мальчики не достигали полного созревания, «консервировались» в юношеском возрасте на как можно более долгий срок. По сути дела, дзёро был евнухом, но способным и на активную роль — ведь основной покупательской категорией являлись женщины. За прошедшие годы исчезла детская угловатьсть, формы и движения обрели отточенность, завершенность. Все в меру, все гармонично, все рассчитано. Эти совершенные формы тела, это удлиненное лицо, словно взятое с древней византийской иконы — все это было сделано, чтобы дарить наслаждение душе и телу.

Все это было сделано…

— Роман между ними невозможен, — сказал Моро задумчиво, — особенно после того как она узнает, чьим он был. А общение с дзёро пойдет ей на пользу. Оставляйте Ириса при себе, завтра я пришлю дарственную, — синоби поклонился своему царю на прощание и покинул Каменный Сад, а затем — и большой зал.

Дворецкий, уже оповещенный службой охраны, вызвал его экипаж — полуавтоматический закрытый карт. Моро не любил пижонских портшезов.

— Домой, — сказал он прислуге, откинувшись на сиденье и забросив руки за голову. Почти пять лет он никому не мог сказать «домой»…

Его городской дом находился в достаточно фешенебельном, но не самом дорогом районе Пещер Диса, недалеко от промышленной секции. Именно ее близость и близость транспортных узлов делала цены на жилье в этом месте более низкими, чем вблизи дворцов — при том же, а то и более высоком качестве постройки. Но Моро, когда он покупал дом, волновали не соображения фешенебельности, а доступ к коммуникациям.

…Машина поднялась по винтовой дорожке к дому, по кодовому сигналу открылись ворота гаража — и тут же автоматика зажгла свет.

Открылась дверь для слуг — Нджат уже бежал встречать. Следом за ним шагал Эш Монтег, врач, компаньон, домоправитель и друг, единственный, кто остался в живых из старой команды «Задиры». Они уже виделись сегодня мельком.

Когда гемы ушли, Моро задал Эшу единственный по-настоящему интересующий его вопрос:

— Как пленник?

Вылетев со станции Тэсса на полтора дня позже, чем «Когарасу», транспорт с «живым грузом» достиг Картаго на три дня раньше, потому что не задерживался на станции Акхит, где у Лорел были дела. Со станции Тэсса Моро курьером послал Эшу сообщение, в котором просил подготовить для приема пленника нижний этаж. Сам он выдерживал прежнюю линию, никак не давая Дику понять, что заинтересован в нем — транспорт рабов встретил Эш, он же доставил мальчика в Пещеры Диса и запер в его новой тюрьме. Моро же отправился с леди Констанс в загородное поместье, обеспечил ей там комфортабельные условия заключения под присмотром начальника своей охраны, боевого морлока по кличке Пустельга, там же устроил Джориана и наставил Пустельгу в том, что ему надлежит делать, если появится некто Ян Шастар.

Потом он вернулся в Лагаш и принялся разыскивать Шастара, но тот как сквозь землю провалился. Моро подключился к инфосети Лагаша — пользоваться сэтто в личных целях он почел бесчестным, поэтому систему безопасности просто взломал — и узнал, что Ян Шастар после того, как увел катер в Аратту, в Лагаше не появлялся и катера не возвращал. Неподалеку от Лагаша жила мать Шастара, которой сын купил небольшую плантацию — Моро навестил пожилую женщину, прикинувшись ветеринаром с профилактической проверкой гемов, но Ян не появлялся и у нее. Моро втихаря подключился к сети дома — и не зафиксировал подозрительных перепадов в расходе воды и энергии, неизбежных, если в доме появляется кто-то лишний. Сеу Геста Шастар действительно жила одна со своими слугами. Моро поставил «жучок» в домовой сети — в случае появления кого-то постороннего эта нехитрая программа послала бы ему сообщение по почтовому кабелю. Такой же «жучок» Моро оставил при входе в инфосеть корабля.

Он поймал себя на том, что сделал эту работу почти машинально, почти спустя рукава — хотя речь ведь могла идти о его жизни и смерти. Но сейчас он не думал о своей жизни и своей смерти. Он долго, не один день пытался как-то охарактеризовать то ощущение, с которым он стремился домой — и теперь, поднимаясь из гаража в дом, засмеялся, поняв, что это нетерпение ребенка, засыпающего накануне дня рождения в ожидании подарка.

Эш слегка покосился на него, услышав этот смех.

— Ты есть хочешь?

— После ужина у сёгунши? Нет, спасибо, не хочу. Ванную и в постель. Так что пленник?

— Почти здоров. Завтра еще раз уколю его — для верности. Иммунная система разболтана— как у всех космоходов. Глубокий стресс, он весь на нервах. Биологические часы сбиты. Чтобы покатиться, ему нужно очень немного.

— Говорить не стал?

— Нет. То есть, говорит только с Цуруги и Нджатом. Со мной — никогда, с ними в моем присутствии — тоже.

— Это защита.

— Я так и понял. Мне прекратить посылать к нему Цуруги? Или усилить давление?

— Нет, пожалуй. Просто сделай паузу в сутки. А потом — начнем играть по маленькой.

— Хорошо. Просмотри записи.

— Завтра.

— Обязательно просмотри.

— Хорошо. Нджат, две сигариллы!

В гостиной было четыре кресла — довольно старомодных, дорогих и громоздких. Моро упал в одно из них, взял из рук Нджата сигариллу и с огромным удовольствием закурил.

Он не позволял этой привычке перейти в привязанность, потому что на других планетах порой возникали проблемы с хорошим табаком, а плохого он курить не хотел. Это признак болезненного пристрастия — когда человек курит что попало или пьет, или колет, лишь бы утолить жажду. Синоби, который стал рабом своего пристрастия — человек конченный.

Пока они с Эшем курили, наполнилась ванна, и Моро понежился в ней минут двадцать, а Шила размяла ему те мышцы, которые были излишне закрепощены. Постель была застлана не самыми новыми, но самыми любимыми простынями. Моро сбросил халат и лег, наслаждаясь не столько комфортом, сколько чувством того, что это его постель и его дом.

Голод, побои, нагота — все это было устроено нарочно, чтобы Дику досаждать, и все это ему досаждало. В остальном его заключение было… почти комфортным.

Здесь даже хватало места, чтобы делать ката. Все равно заняться было нечем. Сохэи, коротая время в томительном ожидании, до бесконечности подгоняли броню и чистили оружие. Его единственным оружием оставалось тело, и он старался поддерживать «брата осла» в мало-мальски боевом состоянии.

«Брату ослу» не давали вдоволь еды, и в результате он сильно сдал. Конечно, свое дело сделали и болезнь, и условия тюрьмы у рейдеров — но из-за недоедания Дик находился гораздо ниже своей обычной формы.

После недоедания самым скверным были посещения морлока со стрекалом. При звуке открываемой двери Дик весь собирался в кулак. Когда морлок был один, юноша пробовал говорить с ним. Если с морлоком приходил этот седой — Дик молчал. В основном потому что седой добивался от него слов. Хоть каких-то. Хоть ругани. Он каждый раз давал понять, что если Дик заговорит — все равно, о чем — побои прекратятся. А черта с два. Дик не мог объяснить себе, почему так цепляется за свое молчание — но это было важно, было нужно.

Седой появлялся дважды, и столько же раз морлок приходил без него. И всякий раз после их ухода Дик, едва отлежавшись, заставлял себя проделать хотя бы ката «песочных часов», чтобы восстановить дыхание и показать: пока еще они его не достали. Он относился к избиениям примерно так же, как тяжело больной относится к приступам: терпел, почти не злясь — какой смысл злиться на безвольную силу? Дик отмечал по морлоку дни — потому что другого способа не было: свет включали и выключали через разные промежутки времени, пищу приносили — тоже и, скорее всего, это входило в программу обработки.

Дик понимал, что по-настоящему за него еще не брались и подозревал, что возьмутся не раньше, чем появится Моро. Он ждал. Он должен был попробовать. Даже если это случится сразу после избиения, когда мускулы будут как тофу. Он должен нанести удар — один-единственный, второго ему сделать не дадут.

В остальном жизнь в этой камере была вполне сносной. Здесь хватало воздуха, на полу лежал толстый и упругий латексовый мат, пища была качественной — омлет с беконом, тушеные овощи, настоящий хлеб, иногда даже мясо (и всего этого — только губы помазать). Еду приносил морлок — если Дик бодрствовал, или старый гем-серв, если Дик спал (точнее, если они там думали, что он спит). Если встать на сток рядом с биотуалетом, из сетки в потолке начинала сеяться вода, всегда умеренно-теплая, всегда ровно пять минут — Дик замерял это время, отсчитывая секунды про себя — а потом воду сменял поток теплого воздуха: сушилка. В первый день своего заключения здесь Дик, оклемавшись после знакомства с морлоком и его стрекалом, устроил постирушки. Правда, без мыла, дрожащими руками и всего за пять минут он ничего особенного не добился — отмыл всякую пакость, и только. Разложил сушиться, уснул — одежду увели. Он ждал чего-то в этом духе и заранее настраивался не беситься — но все-таки про себя взъярился. Слишком уж подло.

…Здесь было даже медицинское обслуживание — первые четыре дня его чем-то кололи — и в скором времени температура и кашель прошли. Ну да, им нужен живой и здоровый пилот.

Молитвы, ката, мысли о побеге, обед… или ужин? Снова бобы в остром соусе, чуть-чуть мяса. Обычно после второго приема пищи свет выключали — теперь этого не сделали. Черт… Дик заснул при свете, лицом вниз.

Когда он проснулся, свет горел. Он встал и принялся за второе цуки-но ката, как вдруг свет погас.

Ага, вот оно! Или это просто перепад энергии в сети? Дик остановился на секунду, а потом разозлился — не черт ли с ними и всеми их выдумками? — и продолжил. Хорошо отработанные ката выполняются как угодно — хоть с закрытыми глазами, хоть в полной темноте. Потом его силы иссякли и он снова опустился на мат, тяжело дыша. Наверное, он просто ошибся с определением времени. Нужно опять заснуть.

Он долго лежал, пытаясь погрузиться в сон, прогоняя все мысли — ничего не получалось. Потом, видимо, все-таки получилось. Дик не заметил, как заснул, но заметил, как проснулся. Он понял, что не спит, по нахлынувшему приливу тоски. Других ориентиров не было — вокруг стояла та же тьма.

Так… значит, это все же очередная давиловка. И сколько же времени придется сидеть в потемках? Или, может… кто знает, что произошло там наверху? Война, восстание гемов, катастрофа, о которой он ничего так и не узнает, медленно угасая в этом бункере от голода? Или о нем просто забыли? Сейчас, в глухой непроницаемой тьме, он почувствовал усиливающийся страх.

Дик закусил губы и начал молча читать Розарий. Через какое-то время страх отпустил. Даже если это так, даже если он умрет здесь, в темноте, заживо похороненный и забытый — он будет не один. Многие вошли в вечность таким же, и даже более страшным путем. Многим пришлось, прежде чем шагнуть в свет, долгие дни провести в темноте и одиночестве, в засыпанных шахтах, тюремных казематах и древних подводных лодках, в запертых отсеках кораблей, в спасательных капсулах… Что бы они там наверху ни думали себе — они не придумают такой муки, через которую христиане не могли бы прийти к своему Богу. Эта тьма — для глаз, а не для души. В аду темнее.

А темнота была — хоть глаз выколи. Дик зажмуривался и снова открывал глаза — и не замечал никакой разницы. Он разозлился на себя и на страх и снова встал, чтобы начать «бой с тенью» — но расшиб кулак о стену, неизвестно откуда взявшуюся прямо перед ним.

Этого не могло быть. Стена не могла сдвинуться с места и наехать на него. Дик ощупал ее сухую шершавую поверхность — как называется эта чушь на букву «ш», которой наземники заглаживают стены? Он прошел вдоль стены вправо и влево, чтобы убедиться, что две другие стены на месте.

Они были там. Тогда Дик повернулся к стене спиной и, оттолкнувшись от нее, сделал несколько шагов вперед, к своему постельному мату.

Его не было. Дик продолжал двигаться, вытянув руки перед собой, но ему показалось, что он сделал не меньше десятка шагов, когда его пальцы все-таки уперлись в стену. Так, а где мат? Дик пошарил ногой справа и слева от себя. Куда он-то пропал?

Однако же, смешно — вот, уже сейчас мат нужен ему значительно меньше, чем унитаз. Где туалетная ниша?

Дик решил действовать наверняка — обойти всю камеру по периметру. Уж этим-то способом промахнуться нельзя. Он пошел вдоль стен, перебирая руками, и углов насчитал семь, а туалетной ниши — ни одной. Зато он нашел свой спальный мат и опустился на него без сил. Черт-те что. Кажется, они свели его с ума — но почему так быстро-то, Господи? Унитаз — не собака, он не может убежать. И в комнате с четырьмя углами не может быть их семь. Значит, он спятил…

Тут у него снова ушло сердце в пятки — совсем рядом кто-то размеренно и громко дышал. Несколько секунд Дик лежал неподвижно, задержав дыхание, чтобы убедиться, что это не он сам сопит. Нет, звук шел откуда-то извне.

Вытянув левую руку вперед, юноша на животе пополз на шум. Он не смог бы объяснить себе, почему не встал — да, в общем, и не задавался этим вопросом — но встать он так и не решился, потому что мало ли как поведет себя пол, и… и когда же закончится этот гребаный мат?

Разгадка пришла внезапно и поразила как громом: он стал меньше. Он уменьшился настолько, что путь от стенки до стенки кажется бесконечным, а мат все никак не закончится. А то, что сопит здесь, где-то близко, до чего он никак не может доползти — это… это таракан какой-нибудь, наверное…

— Я точно свихнулся, — сказал Дик вслух, и не услышал своего голоса. Зато он услышал стук а потом почувствовал легкую боль — и, поразмыслив, понял, что треснулся головой об унитаз.

Он решил не расставаться с унитазом, потому что еще потом нужно будет использовать его по назначению — а куда он рванет, если его сейчас бросить — черт знает. Опустил крышку и сел на нее сверху. Сначала все шло хорошо, а потом пол комнаты вдруг вздыбился, унитаз взбрыкнул и сбросил его. Дик упал бы с пола на стену, а то и на потолок, если б не ухватился обеими руками за решетку стока под душем.

— Ладно, — сказал он унитазу. — Я все равно тебя поймаю.

Он втащил себя под душ, сверху полилась вода. Дик подставил горсть, набрал ее и выплюнул — то была кровь. Эти сукины дети искупали его в крови! Юноша выбросился из-под душа, как из горящего дома, растянулся на полу и припал к нему всем телом. Он не хотел даже ползти искать свой мат — только как-нибудь пережить это безумие. Или не пережить. Умереть, уснуть и видеть сны. Какие сны…?

— Господи, — с облегчением сказал он, и голос его на этот раз прокатился по всему огромному пространству камеры. — Это же сон! Вот дурак… А ну, просыпайся. Просыпайся! Просыпайся, ублюдок!

Он с силой зажмуривал и открывал глаза, щипал и кусал себя за руки, бил по щекам — как, как убедиться в том, что ты не спишь, если когда ты спишь и когда ты бодрствуешь, с тобой происходит одно и то же?

И вдруг все встало на свои места. Он лежал посередине комнаты, пальцами правой руки касаясь стены, левой ногой — мата, а правую обдувал теплый воздух сушилки. Он был нормального размера и камера нормального размера, и все предметы в ней — там, где положено.

Счастливо застонав, Дик переполз на мат и лег на нем лицом кверху. Он не спятил, он просто спал и во сне видел всякую хренотень.

А почему же он мокрый? Он что, еще и под душ лазил во сне? Ему снилось, как он хотел разгрузить мочевой пузырь и разгрузил его? И если во сне он гонялся за унитазом по всей камере, а помочился по-правде — то куда? Дик вспомнил одного драйвера из вольнонаемных — тот обкурился до полного срыва крышки и помочился в спасбот. О, черт…

И снова откуда-то донесся звук — тихий, монотонный и очень жалобный детский плач. Так плачет маленький ребенок, который уже устал кричать от боли, а потом устал и ныть.

Холодея, юноша снял каплю со своего плеча, осторожно лизнул — и сплюнул. Кровь.

— Тихо, маленький, — сказал он. — Тихо. Я сейчас найду тебя. Я все-таки спятил, но не настолько, чтобы бросить тебя здесь одного…

Он пошел на звук, заранее зная, что пространство снова обманет и предаст его — так оно и вышло. Он плутал бесконечными коридорами, преследуемый звуком своих шагов, неестественно громким — а плач доносился то справа, то слева, то откуда-то снизу, пока до него не дошло: гады замуровали ребенка внутри каморы, а он бегает по ее наружным стенам, а внутрь можно попасть или через низ, или через верх…

Дик знал, что этот ребенок — один из тех, кого родители, как и его, успели пропихнуть в дренажный люк, только он совсем кроха, года три — непонятно, на что они надеялись… Он искал тайные двери, щели в стенах и в полу, он обломал ногти, пытаясь сковырнуть эту штукатурку, шпаклевку или как ее там — ведь щель наверняка должна быть под ней, ее специально замазали, чтобы он не нашел! — а тем временем пел песенки, какие мог вспомнить, и пытался рассказывать всякие смешные истории — но тут плач прекратился, и он понял, что ребенок умер. Дик завыл, изрыгая проклятия, и ткнулся лбом в пол…

Свет обрушился на него и заставил замолчать, сощуриться и сжаться в комок. Он был в своей камере, в полушаге от спального мата, и полкамеры было залито водой, самой обычной водой… Конечно, не было никакого ребенка. Это просто бред, его опоили, недаром этот соус был таким острым… Моро все-таки отравил его…

Дик боялся сдвинуться с места и разрушить ощущение реальности, чувство того, что земля тверда, а вода мокра, верх — вверху, а низ — внизу: словом, то блаженство, о котором он и не подозревал, пока не лишился его. Все, что он себе позволил — это вытянуть ноги и раскинуть руки, обнимая пол с немой благодарностью за то, что он не становится стеной или потолком.

И тут снова раздался тихий шелест, который Дик узнал бы и во сне, на который у него была реакция как у крысы на условный звонок, после которого бьют током.

Шелест открывающейся двери.

«Не смотри», — приказал он себе. — «Не смотри туда!»

Это новый бред, это такой же обман, как свет и воздух — но теперь от него не дождутся суетливых метаний. Они и так довольно позабавились, если эта их камера видит в инфракрасном свете.

Снова шелест с еле слышным «т-бум» в конце — дверь закрылась.

— Доброе утро, капитан, — сказал Моро. — Или вечер, или ночь… какая разница.

Дик не шелохнулся.

— Интересная поза. Вы решили сменить Синдэн на Кармель? Я прервал молитву? Или это такое новое завершение ката? Или, что вероятнее — вы боитесь, что пол уйдет из-под ног? Согласен, ощущение жуткое. Не бойтесь, я — не галлюцинация. Правда, если вы хотите убедиться в этом, вам придется отлипнуть от пола.

Дик решил последовать его совету — главным образом потому что, раз Моро не галлюцинация, то его можно убить. То есть, можно попытаться. То есть, попытаться-то можно и с галлюцинацией, а вот с живым может кое-что и выгореть.

Правда, состояние его теперь было далеко не убийственным. Дыхание так и не восстановилось как следует, а перед глазами, еще не привыкшими к свету, плясали красные и зеленые точки, и Дик прикрывал лицо ладонью, чтобы они мельтешили не так сильно. Из-за них он плохо видел Моро, а тот еще и ходил взад-вперед, заложив руки за спину.

— Итак, вы здесь, мой дорогой капитан, — продолжал бывший бортмех. — После стольких бесплодных усилий вы все-таки там, где я хотел вас видеть, а не там, где вы хотели быть. Вы задавались вопросом, почему вы оказались именно здесь? Почему, направляясь к Парадизо, вы вынырнули в локальном пространстве Картаго? Просто чудо, как вас не занесло в Ядро или к Материнскому Саду — чем ваш Бог не шутит с пилотами? Или это не чудо, а счастье, что на борту «Паломника» оказался опытный навигатор? Подумать только, что случилось бы, если бы все эти люди погибли по вашей вине… Леди Констанс и Бет, Джек, лорд Августин… вас хоть сколько-нибудь волнует их судьба?

Дик молчал. Он понимал, что Моро будет втаскивать его в разговор, он готовился и к этому. Лицо врага было непроницаемо. Он не собирался давать Дику никаких настоящих сведений о леди Констанс, о гемах, о Бет — он нащупывал слабые места в обороне.

— Послушайте, молодой человек, это в конце концов невежливо — стоять вот так и молчать. Неужели вы в самом деле хотите меня обидеть — не считаясь с последствиями ни для себя… ни для других?

Говори еще, — подумал Дик, чувствуя, как гнев заставляет сердце биться быстрее, и в тело вливаются силы. Говори, разозли меня как следует.

— Неужели вам не хочется ничего о них узнать? Живы ли они, мертвы, где и как… Никогда не поверю… Ваши чувства к крошке Бет казались чем-то большим, чем подростковый гормональный зуд. Только казались?

Дик спрятал руки за спину и несколько раз сжал и разжал кулаки. Моро наматывал круги все ближе.

— На тебя жалко смотреть, мой маленький капитан, честное слово, — Моро перестал мельтешить и остановился перед Диком, заложив большие пальцы за пояс своих просторных черных штанов. Он был безоружен, бос и даже не застегнул рубашку — словно забежал сюда на пять минут между делом. — Все поставил на карту и все проиграл. Погубил корабль, погубил человека, который взял тебя под покровительство, погубил даже этих несчастных глупых гемов, доверившихся тебе. Знаешь, как рейдеры назвали тебя? Апостол крыс. Порой они бывают удивительно точны в своих прозвищах. Апостол крыс. Больше ты ни на что не годишься. Ты мог бы оказаться здесь, на Картаго, сохранив всех и приобретя все — ты предпочел потерять всех и все растратить. Я предлагал тебе союз — ты предпочел войну и оказался здесь, в плену, в полной моей власти. И вот теперь я выкроил минутку, чтобы объяснить тебе, скольких усилий ты мне стоил. А ты даже не интересуешься теми, ради кого ты вымотал мне столько нервов. Ты…

Моро оказался на расстоянии удара и Дик не заставил себя ждать. Он ударил с левой руки, без подшага, без предупреждения, без звука — его кисть, сложенная «клювом журавля», нацеленная в глаза, взлетела и ударила…

…в пустоту. Моро отклонился, увидел беззащитный бок — и влепил ребром ладони по почкам. Дик вскрикнул и упал — но ушел в перекат и снова вскочил, морщась и дыша сквозь зубы, чуть скособочившись — но готовясь напасть.

— Да, — сказал Моро, и в глазах его блеснуло что-то похожее на радость. — Так я и думал. Но боги, сколько же ты тянул — я уж боялся, что мне придется начать первому…

Дик понимал, что обречен. Он утратил эффект внезапности и знал, что даже на пике формы в рукопашной у него почти нет шансов. Но гордость и злость не давали отступить. Пусть делает что хочет, пусть убивает, — Дик встал в боевую позицию, следя за плавными, упругими движениями противника, — но нужно хотя бы кровь из носа ему пустить, чтобы для него не было все так просто.

— Вы знаете, почему все еще живы, капитан? Почему я не раздавил вас, хотя мог это сделать сотню раз, не рискуя ни собой, ни своей миссией? Потому что вы были мне нужны. Ты нужен мне, слышишь, мальчик? Мне и всему клану синоби, всему дому Рива. Я не тратил бы на тебя сил, если бы речь шла только о мести. Это слишком ничтожное удовольствие. Настоящее удовольствие — это…

Дик, не в силах больше слушать этой трепотни, провел серию коротких и жестких ударов — и все они погасли в сводящих блоках, а низкий удар в бедро синоби просто пропустил — там было такое упругое мясо, что голени Дика пришлось больнее. Контратаковал Моро «крюком» в бок. Дик отлетел к стене, держась за селезенку, а Моро вернулся к менторскому тону.

— …Это сделать из врага верного солдата. Здесь, мой угрюмый капитан, начнется ваше обучение. И начну я его с разъяснения ваших ошибок. Первая из них: не начинай атаку с очевидного приема. Есть другие калечащие или болевые удары. Например, такие, — его правая рука метнулась и костяшки пальцев врезались в грудинную кость Дика. Звук при этом вышел короткий и звонкий, и Дику показалось, что с этим звуком лопнула его грудная клетка. Удар не отбросил его назад, как предыдущий — но от боли подкосились колени, и мальчик упал вперед, в последний момент поймав рукой пол и удержавшись на четвереньках. Грудь раскалывалась, каждый выдох вырывался с коротким вскриком.

— Я даю вам время на раздумья, капитан — две секунды, чтобы вы вышли из этого положения, а потом я добью вас ногой в голову, — предупредил Моро. — Раз…

Дик ударил его кулаком в пах, но промахнулся — Моро пребывал в постоянном движении и удар пришелся в берцовую кость.

— Неплохо, теория близка к усвоению… — он оказался где-то сзади и рывком за волосы и одежду поднял Дика на ноги и развернул к себе лицом:

— Ты уже «плывешь»? Не верю. Бей!

Дик провел более длинную серию, сумел зацепить его кулаком по скуле и влепил коленом под дых — и тут же на ближней дистанции Моро срубил его ребром ладони по шее, чуть ниже уха. Правая рука налилась тяжелым льдом. Дик снова упал на колени, слушая какой-то отдаленный звон. Сквозь этот звон Моро продолжал лекцию:

— Это был удар в мышцу. На ширину ладони вверх — и удар такой же силы убивает человека. Вставай, девка. Вставай, или я поступлю с тобой так, как поступают с девками.

Дик развернулся и попробовал левой рукой перехватить Моро под колени, а головой ударить в живот и бросить на пол. Синоби стряхнул его с себя почти небрежным движением.

— Поднимайся, кусок дерьма. Я еще не закончил с тобой.

Не дожидаясь, пока Дик разберется, где у него руки, а где ноги, он поднял пленника с пола за подмышки, встряхнул и поставил на ноги, обхватив руками за торс в удушающем захвате.

— И это все, что ты можешь? — прошептал он в самое ухо своему почти раздавленному сопернику. — Плохо же обучил тебя шеэд.

«Сейчас он раздавит мне ребра» — отстраненно подумал — или даже отметил про себя Дик. Свет в его глазах снова померк. Неужели опять выключили? — «Сейчас он раздавит мне ребра и на этом все закончится… И хорошо. Мне больно. Я больше не могу…»

Поражение уже не ужасало и не угнетало его — оно просто существовало как неизбежность, как данность. Все это слишком напоминало давешнее безумие. Все это могло оказаться такой же дурацкой галлюцинацией, как погоня за взбесившимся унитазом или поиски несуществующего ребенка — то, что он прижат к своему спальному мату чужим горячим телом — наверное, это и было бредом, не могло же это быть правдой…

И только новая, пронзительная и постыдная боль вернула его к реальности — словно швырнула в холодную и прозрачную воду. Он тщетно рванулся, он попробовал ударить головой назад, вложив в это весь остаток сил, весь протест человеческого существа против этого глумления, в этот удар и в животный крик.

И тут кто-то холодный и спокойный внутри него (и одновременно как бы вовне) сказал: «Держись. Это всего лишь еще одна боль, ее нужно просто стерпеть» — а потом его скрутило в сухом рвотном спазме — раз, другой — и холодные волны сомкнулись над ним, прокатываясь сначала через все его тело в мерзком ритме бесстыдного танца — а потом уже над ним, все выше и выше, все дальше и дальше, по мере того, как он погружался в темноту — пока у самого дна не получил последнее таинство милосердия — забытье.