Сэр Невпопад из Ниоткуда

1

Я стоял, уставившись на алую лужицу крови, которая натекла на пол с острия меча, и почему-то не мог отделаться от мысли: а что, если это кровь моего отца? Раз за разом я повторял про себя этот вопрос и не двигался с места.

Всё случилось так быстро, что, по правде говоря, я просто опешил. В глубине души я не мог не признать, что сцена получилась довольно забавная, но мне было совсем не до смеха: мысль о непоправимости произошедшего постепенно проникла в моё сознание и вытеснила из него все прочие соображения. Надо было что-то делать, но меня словно парализовало. Если честно, мне всегда становится при виде крови не по себе. Не самая лестная из характеристик для оруженосца, мечтающего стать рыцарем на службе у доброго короля Рунсибела Истерийского, которому уж как раз отваги не занимать. Про его величество никто и никогда не сказал бы, что у него сердце не на месте от страха.

Кстати, о рыцаре, который только что испустил дух, такого тоже никак не скажешь – а жаль. Окажись его сердце не на месте, то и меч не сразил бы его наповал, а я не угодил бы в этот жуткий переплёт.

В общем, я стоял истуканом в покоях Грэнитца, где было зябко, как и в любых других помещениях замка, и чувствовал, как тело моё покрывается гусиной кожей. Вдобавок я был полуодет и ещё до этого успел здорово вспотеть. Опочивальню освещали мягким розоватым светом тонкие и длинные элегантные свечи. Тяжёлые шторы были задёрнуты, чтобы сюда не могли проникнуть ни солнечные лучи, ни любопытные взоры. Моя любовница, она же жена (виноват, вдова) убитого рыцаря, полулежала на смятых простынях огромной кровати под шёлковым балдахином и с судорожными всхлипами хватала ртом воздух, пытаясь наполнить им свои лёгкие, что ей, впрочем, удавалось с трудом. На секунду мне показалось, что вымощенный плиткой пол качнулся под моими ногами. Но я волевым усилием заставил себя выпрямиться, и головокружение прошло. Ко мне постепенно стала возвращаться ясность мысли. Да и то сказать, пора было пораскинуть мозгами, как бы выпутаться из этой истории.

Настоящим именем покойного рыцаря было сэр Грэнитц с Эбеновых Болот, но все к нему обращались не иначе как «сэр Гранит». Это прозвище он заслужил беспримерной отвагой и стойкостью в сражениях. Сколько раз, бывало, я сам любовался этой его отвагой... с безопасного расстояния разумеется, поскольку моя матушка, упокой Господи её душу, не дурака набитого на свет родила, в этом уж извольте не сомневаться! Вы поймите, я никогда в жизни не уклонялся от боя, если считал его совершенно неизбежным. Но моё понятие о неизбежности резко расходилось с мнением на сей счёт людей, которые меня окружали.

Для таких, к примеру, как сэр Гранит, «совершенно неизбежными» являлись не только стычки с врагами во время боевых действий, но и поединки во имя чести и тому подобных отвлечённых материй. Я же брался за меч, лишь когда речь шла о спасении моей собственной шкуры, а во всех остальных случаях предпочитал кровопролития избегать. Войны я считал пустой тратой сил и времени, ведь все они без исключения начинались по инициативе людей, мне незнакомых, или из-за их грызни по поводу вещей, до которых мне не было дела, или ради выгод и барышей, от которых лично мне ничего покамест не перепало, да и вряд ли когда-нибудь перепадёт. Что до чести, то для меня она, вы извините, – понятие и вовсе уж эфемерное. Честью не пообедаешь и её не набросишь на плечи, чтобы спастись от холода. И тем не менее во имя неё не одни только строптивые глупцы, но также и вполне добродушные, не лишённые здравого ума люди лезут на рожон и причиняют себе и своим обидчикам, мягко говоря, множество неприятностей. Да что там, жизни не жалеют – ни своей, ни чужой.

Но вот самозащиту я всегда почитал достойнейшим поводом для любой, самой жестокой и опасной драки. Заходила ли речь о разобиженном рыцаре, атакующем меня верхом на боевом коне, или о задиристом драконе, плюющемся огнём, или о шайке отщепенцев троллей, вскарабкавшихся на крепостной вал замка, – всё это представляло угрозу моей собственной безопасности, и я не задумываясь принимался колоть и рубить во имя единственной цели: чтобы не быть убитым, чтобы увидеть следующий рассвет.

Люблю рассветы. В эту пору дня всё кажется возможным.

Так вот, возвращаясь к Граниту... Он-то в противоположность мне готов был сражаться везде и всегда, вступать в поединки по самому ничтожному поводу. Задиры вроде него, как правило, гибнут молодыми. Если только не являются прирождёнными, искуснейшими бойцами. Гранит как раз к таким и принадлежал – ростом намного выше шести футов, с мышцами покрепче каменной кладки и такими широченными плечами, что ему зачастую приходилось протискиваться сквозь дверные проёмы боком.

Сэр Гранит появился в своих покоях не вовремя. В самый, что называется, неподходящий момент. Потому что как раз в эту самую минуту между мной и его супругой должно было произойти то, ради чего мы, собственно говоря, очутились в постели.

Леди Розали была полной противоположностью своему могучему, неустрашимому и во всех отношениях грубоватому супругу. Тоненькая, бледная, невысокого роста, с тихим голосом и безупречными манерами, она однажды вдруг бросила на меня такой выразительный взгляд, что я просто обомлел. Я как раз чистил конюшни и был по колено и по локоть в конском навозе. Но она, очевидно, проигнорировала эти малозначительные поверхностные детали. Не иначе как ей удалось разглядеть нечто привлекательное и желанное в самых что ни на есть потаённых глубинах моего существа.

Они со стариной Гранитом как раз вернулись с верховой прогулки: он возвышался, как каменный утёс, над несчастной спиной своего белого жеребца, она же боком, по-дамски, сидела на гнедой кобыле. Тут-то Розали и метнула на меня совершенно недвусмысленный взгляд и после взяла да ещё и подмигнула. Я, разумеется, схватил первую попавшуюся тряпку и стал вытирать руки. От одной мысли о том, какое жалкое и в высшей степени неаппетитное зрелище я собой являю, мне хотелось сквозь землю провалиться. Но внешне я, конечно же, старался ничем не выказать своего смущения. Леди Розали выбрала именно этот момент для крайне неудачной попытки спешиться. Ножка её запуталась в стремени и, не поспеши я на помощь, она наверняка крепко приложилась бы к деревянному полу, присыпанному соломой. Я подхватил её на лету. Она оказалась на удивление лёгкой. Нисколько не тяжелее тех мыльных пузырей, что вздуваются на ладонях, когда моешь руки.

Всего лишь на миг очутившись в моих объятиях, она, однако же, успела всем телом прильнуть ко мне, и её груди прижались к моей запачканной рубахе. Они оказались такими упругими, просто прелесть... И знаете, леди вовсе не потому ко мне притиснулась, что боялась потерять равновесие. Это я сразу понял. Даже спину слегка выгнула, что, к счастью, заметно было одному лишь мне. А после этого совсем короткого, длившегося какую-то долю секунды объятия она отступила на шаг, приложила пальцы, которые у неё заметно подрагивали, к вздымавшейся от волнения груди и тихим, но удивительно мелодичным голоском произнесла:

– Благодарю вас, сэр оруженосец. – И глаза опустила.

Я в ответ любезно улыбнулся и мотнул головой:

– Не за что, миледи.

Этот чурбан Гранит вовсе не намеревался продолжать беседу во взятом нами с Розали галантном тоне. Напротив, он поморщился, вздыбив короткие рыжие усы, и с упрёком обратился к жене:

– Розали, я даю вам урок за уроком, а вы всё никак не научитесь слезать с растреклятой кобылы! А вам, оруженосец, не следовало её ловить на лету. Ей куда полезней было бы шарахнуться об пол своим задом. Только так она рано или поздно научится верховой езде.

– Во всяком случае, одной из её разновидностей, – вставил я, понизив голос настолько, чтобы слышать меня могла лишь она.

Щёки Розали вспыхнули, но вовсе не от смущения: она поспешно прижала ладонь к губам, чтобы не дать вырваться смешку. Я осклабился во весь рот, и она тоже мне улыбнулась, но тайно, украдкой, – улыбка явственно читалась только в её глазах.

Гранит без труда спешился, но когда его ноги, обутые в сапоги со шпорами, коснулись пола, доски дрогнули и застонали под тяжестью этого человека-горы.

– Позвольте предложить вам руку, мадам, – произнёс он своим резким голосом, выставляя локоть в сторону. Старина Гранит явно тяготился ролью галантного и внимательного мужа. Со стороны его жесты и позы выглядели нарочитыми и какими-то вымученными, словно это двигался не человек, а огромная заводная кукла.

Леди Розали молча опёрлась на его руку и засеменила к выходу, едва поспевая за его гигантскими шагами. На ходу она обернулась и нежно взглянула на меня.

И я понял, что мне остаётся только дождаться удобного момента.

Насчёт человеческих качеств Гранита у меня к тому времени уже сложилось своё мнение, весьма для него неблагоприятное. Слишком многое о нём мне было известно, а потому никаких угрызений совести я не испытывал. Гранит был не лучше и не хуже большинства рыцарей на службе у короля Рунсибела. То есть только и знал, что повторял как попугай всякие трескучие фразы о доблести, чести и справедливости, а за спиной у короля творил что в голову взбредёт, вернее, что почитал для себя выгодным. При короле держал разумные речи радетеля о благе страны и тонкого политика, а за глазами Рунсибела лютовал среди беззащитных подданных его величества почище любого разбойника с большой дороги. Он один уложил не меньше добрых горожан и поселян, чем целая шайка грабителей-головорезов. А вдобавок ко всему у него чуть ли не в каждой деревушке, не говоря уж о городах, было по любовнице. Во время военных кампаний он частенько наведывался в палатку к шлюхам, которую устанавливали у самой границы лагеря. Нередко случалось, что беспутные девки после любовных свиданий с Гранитом подолгу залечивали раны, синяки и ушибы – так сэр рыцарь мстил им за собственные неудачи на поле постельных сражений. Короче, вы уж поди догадались, как и я в своё время, что доблестный Гранит владел мечом гораздо лучше, чем... ну, сами понимаете. А расплачиваться за это приходилось несчастным потаскухам.

Что же до меня, то скажу без бахвальства – я никогда не испытывал затруднений в подобного рода делах.

И вот леди Розали, «следуя совету супруга», зачастила в конюшни, чтобы усовершенствовать свои навыки в верховой езде. Но желание стать первоклассной наездницей было, разумеется, только поводом. Поводом для встреч со мной. Потому что после часа, проведённого в седле, она обыкновенно спешивалась и ещё столько же времени занимала меня пустой болтовнёй, отчаянно при этом кокетничая, пока я чистил лошадей и делал другую обычную свою работу. Я с самого начала знал, куда это нас заведёт, но даже пальцем не шевельнул, чтобы направить события в иное русло.

Однажды она попросила меня сопровождать её во время очередной прогулки верхом. Леди опасалась кататься в одиночестве, потому что её благоверный как раз накануне отправился в небольшую экспедицию, чтобы подавить беспорядки в городке под названием Пелл. Тамошние бунтовщики вполне могли разбежаться в разные стороны, спасаясь от доблестного Гранита, и Розали вовсе не улыбалось встретиться с одним или несколькими из них на пустынной дороге. Звучало это очень даже убедительно, но я голову готов был дать на отсечение, что это снова всего лишь предлог – на сей раз для того, чтобы остаться со мной наедине вдали от посторонних глаз. Мы отъехали на расстояние нескольких миль от конюшен славного короля Рунсибела, болтая по дороге о чём попало, переходя от одной темы к другой и не касаясь лишь того, чем были заняты её и мои мысли. А когда мы спешились в высоком кустарнике на берегу озера, природа взяла своё...

То, чем мы там занимались, смело можно было назвать одним из способов верховой езды, вот только скакать леди Розали на сей раз пришлось не боком, не по-дамски...

Уверен, эта интрижка была для неё всего лишь мимолётным развлечением, она затеяла её главным образом от скуки да вдобавок ещё и ради мести своему неверному и неласковому супругу. Добавлю, тайной мести, ибо стать объектом ярости такого свирепого монстра, как Гранит, да ещё и подстрекаемого ревностью, этим зеленоглазым чудовищем, было равносильно смертному приговору. Розали, быть может, и не отличалась блестящим умом, но была, во всяком случае, достаточно сообразительна, чтобы понимать, какой опасности себя подвергает, продолжая дарить мне свои ласки. Она хорошо усвоила, что величайшая осторожность и предусмотрительность – единственный залог того, что её хорошенькая головка не слетит с белоснежных плеч от удара меча Гранита. Ну а к тому же, как всякий знает, запретный плод сладок, тайные, краденые ласки и объятия доставляют куда больше наслаждения, чем скучные супружеские лобзания в семейной спальне. Сама атмосфера риска и тайны обостряет все чувства, заставляет кровь быстрей струиться в жилах и придаёт неизъяснимое очарование даже самой пошлой из интрижек.

Наверное, именно это нас друг к другу и притягивало точно магнитом. Старина Гранит ясно дал понять всем и каждому, что, по его мнению, умственные способности его законной половины оставляют желать лучшего. Попросту говоря, он её считал полной идиоткой. Со своей стороны, не берусь отрицать, что острым умом бедняжка не отличалась, это уж точно. И однако это ей не мешало до поры до времени ловко скрывать любовные похождения (я неизменно об этом вспоминаю с нежностью и глубокой благодарностью) от неустрашимого воителя сэра Гранита, индюка надутого, который полагал, что хитрей, умней и проницательней него нет никого на свете.

Но любому везению когда-нибудь приходит конец. Так произошло и с нами. Вся наша тщательно продуманная система конспирации в один прекрасный момент лопнула вдруг по швам с оглушительным треском.

Проблема, которая возникла в Пелле и поначалу казалась всем незначительной и легкоразрешимой, внезапно обернулась серьёзной бедой. А всё из-за Гранита, который допустил серьёзную тактическую ошибку. Всё началось с того, что в городишке Пелл образовалась малочисленная шайка подстрекателей, которые возражали против увеличения податей в королевскую казну. Поверьте, в душе я им очень даже сочувствовал. Потому как большая часть налоговых поступлений расходовалась отнюдь не на общественные нужды, а оседала в карманах приближённых к трону рыцарей или же тратилась на ведение внешних войн, до которых большинству населения не было ровным счётом никакого дела.

И вышеупомянутая группа закопёрщиков стала агитировать жителей Пелла против налоговой политики короля. Бунтари призывали население вовсе не платить никаких податей. Окрестные поселяне не очень-то к ним прислушивались. Для меня в этом не было ничего удивительного, я ведь и сам из простолюдинов, а потому мне легко было представить их отношение к подобным призывам. Трудяги эти настолько привыкли к беспощадным поборам, к непосильной работе и нищете, что решительно утратили восприимчивость к новым бедам, добавляемым к прежним страданиям. Преодолеть такую инертность – задачка не из лёгких.

Но подстрекатели, которые себя именовали бригадой Свободы, не теряли оптимизма. Они гордо объявили себя врагами короля и противниками его политики. Хотя какими они в самом-то деле могли быть ему врагами? Смех, да и только! Враг – это некто, способный причинить значительный вред, а что до этих горлопанов... Ну, пожалуй, это всё равно, как если бы горстка головных вшей вдруг взяла да и объявила себя государственными преступниками. Насекомые эти, что и говорить, способны любому доставить некоторое беспокойство, но и только. Серьёзно навредить кому бы то ни было не в их силах.

Лишь один из бригадиров был яркой, значительной личностью, лишь он способен был увлечь за собой большое число людей. Я в прежние времена очень с ним дружил. Звали его Тэсит, он был исключительно хорош собой, женщины все как одна при виде него просто таяли. Мужчины, кстати, обычно недолюбливают красавчиков и, должно быть, в душе считают, что любой смазливый парень, если он стремится стать лидером той или иной группы людей, делает это с одной-единственной целью – чтобы завоевать сердца ещё большего количества женщин, чтобы ещё сильней им нравиться. Может, так оно и есть, не знаю.

К тому же Тэсит не являлся главой бригадиров. Имя их предводителя выскользнуло у меня из памяти, и я не могу сейчас его назвать. Похоже, вожак этот не был выдающейся личностью, иначе я вспомнил бы, как его звали.

Он всего лишь упорно стремился к достижению своей цели – к переменам. Которые пошли бы на пользу лично ему, разумеется.

Правда ведь состояла в том, что бригадиры в конечном итоге стремились занять более заметное и выгодное положение в обществе, они жаждали, чтобы с ними считались, чтобы их признавали те, против которых и был затеян этот мятеж. По-моему, это типично для любой оппозиции. Стоило Граниту взять на вооружение подкуп и лесть, и восстание было бы подавлено в самом зародыше, как протесты девственницы в брачную ночь. Избавиться от врагов всего проще, превратив их в друзей или, по крайней мере, в союзников. Пока твой оппонент ещё не нанёс первый удар, к нему нетрудно подступиться с изъявлением приятельских чувств и добрых намерений. Выказать почтительность. Проявить щедрость. Господи, да эту бригаду Свободы можно было бы купить совсем задёшево, клянусь! Да что там, их попросту можно было бы нанять на королевскую службу в качестве сборщиков налогов, и они наверняка наполнили бы казну доверху, посрамив прежних штатных мытарей Рунсибела.

Но старина Гранит ни о чём подобном даже и мысли не допустил.

Потому как он был вояка, а не дипломат. Вложите ему в одну руку меч, в другую щит, снарядите эскадрон отважных воинов, которые бы ему во всём повиновались, укажите направление – совершенно любое – и прикажите: «Убивай!» А потом поглядите, что из этого выйдет. О, до чего ж он был бесподобно красив и проворен в качестве одушевлённого орудия убийства! Именно за это умение его и повысили в звании, и к трону приблизили. Да это и понятно. Поставьте, к примеру, себя на место короля. Прибывает он на поле сражения и видит горы трупов, разбросанных повсюду в живописном беспорядке, словно одежды в борделе, и посреди этого бесконечного моря убитых и раненых, слегка покачиваясь и жмурясь от усталости, высится Гранит, залитый кровью (разумеется, не своей) и с окровавленным мечом в руке. Королю только и остаётся, что признать в этом вояке непревзойдённого мастера своего дела. Именно таковым и почитался наш Гранит в придворных кругах.

К сожалению, доброму нашему королю было невдомёк, что если человек прекрасно зарекомендовал себя в подавлении мятежей огнём и мечом, если он готов без колебаний усеять всю округу внутренностями восставших, то другие методы усмирения беспорядков ему могут быть неведомы и недоступны. И когда Рунсибелу доложили о проблеме в Пелле, он ничтоже сумняшеся послал туда Гранита, одного из лучших своих людей, надежду и опору престола. Будь мятеж в Пелле серьёзней и опасней, чем это оказалось в действительности, Гранит с честью справился бы с ним. Но ситуацию вполне ещё можно было взять под контроль иными методами. Недоступными Граниту. Кинжал, неприметный и бесшумно пронзающий жертву, следовало предпочесть мечу, который со свистом рассекает воздух и крушит всё окрест.

Гранит же дал волю именно мечу. Да ещё какую! Он и его люди ворвались в город на всём скаку, окружённые клубами пыли и с таким шумом, словно в Пелл пожаловала собственная его величества Девятая армия, взяли в кольцо с дюжину первых встречных горожан и, пригрозив немедленно их обезглавить, потребовали назвать имена зачинщиков неповиновения. Обыватели, которых перспектива повышения налогов расстроила не настолько, чтобы рисковать жизнью, с боязливой готовностью выплюнули эти имена. Что ж, их можно понять: лучше, пусть и чуточку обеднев, пожить ещё на белом свете, чем расстаться с ним навек ради сомнительной перспективы выгадать напоследок несколько лишних монет.

Гранит и его воины не долго думая окружили заговорщиков. И началось такое!.. Вопли, стоны, звон железа, истошные крики, мольбы... Всё это было ужасно. Воины короля всех их изловили. По правде сказать, бригадиры вели себя совсем не по-геройски. Им достало смелости лишь на то, чтобы издалека посылать угрозы и проклятия в адрес властителя, называть его налоговую политику преступной и требовать облегчения участи граждан державы. Но стоило остриям мечей коснуться их глоток, как все забияки вмиг пересмотрели свои взгляды на политику. Риторика уступила место заботам о спасении собственной шкуры. Надо думать, они с плачем и причитаниями молили воинов пощадить их. Растирали по лицу слёзы, пообделались со страху. В общем, осрамились перед смертью, что уж там говорить.

Тут для Гранита открылась блестящая возможность разрешить пеллскую проблему с наименьшим уроном для себя самого и для короля. Но старый осёл, разумеется, упустил и её. Недостойное поведение бригадиров задело его чувства мужчины и воина. Он был зол ещё и на то, что король заставил его тратить драгоценное время на усмирение этой жалкой горстки трусов. От ярости у него в глазах потемнело. Надо было сорвать на ком-то злость. Лучшего объекта для этого, чем несчастные бригадиры, поблизости не оказалось. Таким образом, участь их была решена.

И он немедленно заколол несчастных идиотов, всех до одного. Всех, кроме Тэсита. Его и изловить-то не сумели. Хотя, надо думать, старались изо всех сил. Он вырвался из оцепления, проложив себе мечом дорогу к свободе. Он бился с людьми Гранита яростно и отчаянно, ведь речь шла о его жизни. И он её отстоял, но дорогой ценой: лишился половины уха и одного глаза, несчастный сукин сын. Он сбежал из Пелла в Элдервуд – густой непроходимый лес, хорошо ему знакомый, – мы с ним когда-то провели там немало приятных часов. Очутившись в этой дремучей чаще, он стал неуловим и почитай что невидим, как призрак. Там он зализал свои раны и после возвратился в Пелл с повязкой на месте глаза и неукротимой решимостью продолжать начатое дело. Из потенциально сговорчивого противника он, будучи покалечен людьми Гранита, превратился в непримиримого врага короля и престола.

Он сумел увлечь за собой едва ли не всё население Пелла, в одиночку осуществив то, что не удалось в своё время бригаде Свободы в полном составе: он превратил население городка ни много ни мало как в боеспособную армию. Все мужчины, женщины и дети Пелла стояли за него горой. Налогов они больше никаких не платили и требовали у короля голову сэра Гранита, а также интимные части его тела.

Гранит уступил этим просьбам: доставил в Пелл свою голову и интимные органы, хотя и вкупе с остальными членами могучего организма. На всякий случай прихватил он и вооружённых до зубов воинов и взял город в осаду. Через пару часов после его прибытия город пылал, подожжённый сразу с нескольких концов. Процентов шестьдесят горожан сгорели заживо, ещё процентов двадцать получили смертельные ожоги.

Естественным следствием такого хода вещей стало то, что королевская казна лишилась как минимум восьмидесяти процентов податей, выплачиваемых городком Пеллом. Из-за которых, собственно, и начался весь сыр-бор. Но Гранит как-то упустил это из виду.

Чего ни в коем случае нельзя было сказать о короле Рунсибеле.

В ярость он не впал, такое за ним и вообще-то почти не водилось, а просто с кислой миной сообщил Граниту, что он огорчён. Да, очень и очень огорчён подобным исходом событий. Гранит стал просить у его величества прощения и что-то мямлить в своё оправдание, пытался убедить себя и остальных, что иного решения проблемы просто не существовало.

– Нам придётся всё это как следует обдумать, – процедил Рунсибел. Именно эта фраза всегда служила для него выражением крайнего неудовольствия. Граниту же было приказано отправляться на защиту одного из внешних рубежей государства.

Я сам лично присутствовал при отдании нашим славным Рунсибелом этого приказа – стоял не шелохнувшись за спиной сэра Умбрежа, владельца Пылающего Испода, престарелого рыцаря, при котором мне «повезло» состоять оруженосцем. Остаться незамеченным, стоя позади сэра Умбрежа, было легче лёгкого – этот старый сукин сын настолько был никому не интересен, что ни один из присутствующих на него даже мельком не взглянул. Высоченный худой старикан стоял себе молча, опираясь обеими руками на рукоять меча и слегка сутулясь, и то и дело кивал седой головой, отчего его козлиная бородка попеременно вскидывалась кверху и снова опускалась на иссохшую грудь. Это чтобы со стороны могло показаться, будто он следит за разговором, хотя на самом деле сэр Умбреж наверняка, по своему обыкновению, витал мыслями где-то в далёком и славном прошлом.

Как только его величество отдал Граниту приказ, тот молча с глубоким поклоном удалился.

Я же, отъявленный плут и проныра, почувствовал в сердце своём жгучую радость – мне предоставлялась лишняя возможность насладиться ласками леди Розали. Дождавшись, когда Гранит ускакал прочь на своём могучем жеребце, я отправился прямёхонько в покои, которые он делил со своей прелестной супругой. Розали, да благословит её Господь, словно прочла мои мысли – она оказалась в спальне, на ложе, совершенно обнажённая. Она меня ждала, а между делом поглядывала на магический кристалл, который держала в руке.

Дара прорицания у бедняжки не было и в помине, но сама она мнила себя чуть ли не ясновидящей. Этот довольно увесистый хрустальный шар она купила по случаю у какой-то гадалки и с тех пор часами глазела на него, пытаясь предугадать своё будущее. А время от времени изрекала какое-нибудь «пророчество», нарочно понижая голос и презабавно хмурясь. Меня при этом всегда смех разбирал, но я считал, что такое развлечение ничуть не хуже любого другого, и потому не позволял себе не только хихикнуть, но даже улыбнуться. Пускай себе забавляется, коли ей это по душе.

– Ты, поди, увидела меня спешащим к тебе в глубине этой штуки? – спросил я.

– Некоторым образом, – кивая, ответила Розали низким шелестящим голосом и бережно опустила свой шар на пол.

Мне потребовалась секунда, чтобы скинуть тунику и приспустить панталоны. А ещё через мгновение дверь с треском распахнулась и на пороге появился Гранит собственной персоной. Мне сэр рыцарь со страху показался куда внушительней, чем когда он удалялся от дворца верхом на коне, а я провожал его взглядом с верхней галереи замка.

Но устрашающая его фигура мелькнула передо мной во всём своём великолепии лишь на долю секунды: едва только дверь начала отворяться, я быстрой рыбкой нырнул за кровать, откуда меня совсем не было видно, успев прихватить с собой тунику. Недостатков-то у меня хоть отбавляй, в том числе, увы, и физических, но на скорость своей реакции я никогда не жаловался. Здесь сказались не только врождённая стремительность движений, но и долгие годы практики. Так вот, я ни жив ни мёртв притаился на полу, позади кровати. Шум моего падения был, к счастью, заглушён грохотом двери, которая ударилась о стену – с такой силой Гранит её распахнул. Но после этого любой неосторожный шорох мог бы привлечь его внимание, поэтому я не рисковал переменить неудобную позу, в которой приземлился. У такого бравого вояки слух наверняка не менее острый, чем у сторожевого пса. Я даже дышать боялся и только о том и думал, как бы унять бешеный стук сердца, отдававшийся у меня в ушах словно грохот кузнечного молота.

Розали, как я уже упоминал, никогда не отличалась ни умом, ни находчивостью. Бедняжка вконец растерялась при виде столь некстати вернувшегося супруга. Всё, что она успела сделать, как только он вломился в покои, – это прикрыть простынёй свою наготу. Я мысленно представил себе, как она в отчаянии обводит прекрасными глазами спальню, ища подходящие к случаю слова, чтобы начать разговор и тем положить конец затянувшейся паузе.

– Милорд... – пролепетала она наконец несчастным голосом. – Я... я...

– Вы... Вы!.. – сердито передразнил её Гранит. – Что вы намеревались мне сообщить?!

– Я... я...

– Смелей, дорогая!!

Розали внезапно сбросила с себя простыню, чтобы получше скрыть меня от глаз супруга, и та опустилась прямо мне на голову. Я мысленно поблагодарил свою возлюбленную за такую предусмотрительность и присутствие духа, хотя, если хоть кусочек злосчастной ткани, смявшейся комом, оказался бы в поле зрения Гранита, эта попытка меня замаскировать сослужила бы мне дурную службу, ведь белью, насколько я знаю, не свойственно дрожать от страха.

– Я вас ждала, милорд, – выдохнула наконец Розали и сделала какое-то движение. Не иначе как раскрыла объятия. Не сомневаюсь, что выглядела она в эту минуту более чем соблазнительно. – Возьмите же меня!

Я всё ещё старался сдерживать дыхание, что, по правде говоря, удавалось мне без особых усилий, – оно и без того почти уже иссякло в моей груди. И сердце практически замерло. Мне было ужасно тесно, и душно, и неудобно. От всего этого я едва не лишился чувств. А между тем мне следовало быть настороже. Если бы Розали преуспела в своём начинании и подмяла себя под Гранита, мне стоило бы рискнуть выползти из-под кровати по-пластунски и примерно таким же манером покинуть спальню сэра рыцаря.

– Куда это вы хотите, чтобы я вас взял? – недовольным тоном вопросил Гранит.

Тут я подумал, быть не может, чтобы он её не понял. Просто хочется ему отчего-то в очередной раз выставить её дурой, вот и всё.

– Берите меня! Я ваша! – страстно воскликнула Розали.

Ни на секунду не забывая о том отчаянном положении, в котором находился, я тем не менее просто в толк взять не мог, как этот чурбан способен был устоять против такого приглашения? Да я бы на его месте сам домогался сейчас тех милостей, которые ему столь щедро предлагали. Вернее, почти навязывали. Уму непостижимо! А потом мне вдруг пришло в голову, что, видать, на то он и рыцарь, чтобы так себя держать. Рыцари, конечно же, не чета нам, простым смертным. Они скроены из куда более прочного и жёсткого материала, чем все остальные. Или же он что-то заподозрил и не желает быть сбитым со следа. Но тогда... Чем упорней будет бедняжка Розали добиваться его мужского внимания, тем больше даст ему пищи для сомнений. Сомнений в искренности её порыва, а значит, и в её верности супружескому долгу. А также в том, была ли она одна в спальне в момент его внезапного возвращения... Я весь взмок от таких мыслей, а диалог между супругами, от которого зависела моя участь, шёл своим чередом, и я был вынужден оставаться лишь безмолвным тайным его слушателем.

– Как же это вы могли меня дожидаться, если я сам не ведал, что вернусь? – строго спросил Гранит.

– Я... – Розали причмокнула, облизывая губы. Надо думать, они у неё от страха совсем пересохли. – Я предвидела... вернее, я надеялась... надеялась, что вы вернётесь и ещё раз напоследок удостоите меня своего внимания, милорд.

– Ничего подобного у меня и в мыслях не было, – развеял её и мои надежды Гранит. – Я возвратился за своим заговорённым кинжалом. Я его в спешке позабыл.

– Вот как?

Если бы Розали, выдохнув эти два слова, закрыла свой розовый ротик и продолжала молчать в течение ближайших нескольких минут, нам с ней, возможно, и удалось бы выйти сухими из воды. Гранит ведь привык считать её едва ли не слабоумной, а всё, что она сказала и сделала в его присутствии, пока что вполне подходило под это определение. Но возникшая тишина отчего-то начала её тяготить, и, чтобы разрядить сгущавшуюся, как ей казалось, атмосферу, она вдруг взяла да и ляпнула:

– Ну да, конечно, я как только увидала его здесь на стене, на привычном месте, так сразу и подумала, что вы непременно должны вернуться.

Гранит, к несчастью для нас с Розали, не пропустил её слова мимо ушей. И не забыл, о чём она говорила минуту назад.

– Вы только что заявили, что надеялись на моё возвращение ради нежного прощания с вами. А теперь утверждаете, будто знали, что я вернусь за своим заговорённым кинжалом. Извольте объясниться, миледи.

– Да, я... вообще-то говоря... понимаете, я...

В покоях снова воцарилось молчание, и на сей раз в нём и вправду угадывалось нечто зловещее. Я представил себе, как кровь отлила от щёк Розали, как задрожали её тонкие пальцы. Она, поди, изо всех сил напрягала свои бедные мозги, придумывая убедительную отговорку. Я услыхал, как повернулась дверная ручка, и понадеялся было, что Гранит решил покинуть жену без дальнейших объяснений, слишком наскучила она ему своей глупостью, но надежда эта растаяла как дым: следом раздался звук поворачиваемого в замке ключа. От ужаса меня аж знобить начало.

Надо отдать должное покойному Граниту: он-то уж глупцом не был.

– Что такое, – проревел он грозно, – здесь происходит?!

И я стал мысленно проговаривать то, что должна была бы, по моему мнению, ответить Розали, словно надеясь вложить в её уста мой безмолвный монолог: «Я немею... немею от страха и восторга, как всегда в вашем присутствии, милорд... Я готова сказать что угодно, лишь бы вам было приятно это слышать... Дело в том, что я надеялась быть удостоенной вашего внимания, когда вы вернулись бы за своим кинжалом...»

Пусть бы она произнесла это или что угодно в подобном же роде. Но Розали рассудила иначе.

– Не убивайте... – Голос её прервался от рыданий. – Пожалуйста, милорд, не убивайте его...

Сказать, что у меня при этом душа ушла в пятки, значило бы не сказать ничего.

В ответ на её трогательную просьбу Гранит издал рычание. Вероятно, оно заключало в себе слово: «Что-о-о?!» – но разобрать его сквозь этот рёв было не легче, чем расчленить на отдельные звуки завывание урагана. Сэр Гранит, чётко печатая шаг, обогнул кровать и сдёрнул с меня простыню. Я оглянулся на него через плечо, поверх своего слегка выпяченного и совершенно голого зада.

Гранит стоял на месте как вкопанный. Его крепкое тело содрогалось от ярости, столь неистовой, что он не мог с ходу сообразить, в какую форму её облечь.

Я решил воспользоваться его минутным замешательством: сперва перекатился на спину, потом привстал, натянул наконец свои панталоны и выпрямился, держась за один из четырёх столбиков кровати, на которых был укреплён роскошный полог. Это чтобы не опираться на свою правую ногу, которая у меня с рождения кривая и хромая – словом, почти что бесполезная. Воображаю, что за зрелище я собой являл в тот момент! Тощий, нескладный, с чрезмерно развитой мускулатурой рук и плеч – всё из-за упомянутого выше физического уродства, – лопоухий, со спутанной копной огненно-рыжих волос. Вдобавок мой нос был слегка кривоват и немного горбат – неправильно сросся после перелома. Дела давних дней. Пожалуй, единственной мало-мальски привлекательной чертой моей внешности были глаза – большие, серые, на редкость красивого, я бы даже сказал, изысканного оттенка, таившие в глубине своей выражение задумчивости и лёгкой грусти и весьма облагораживавшие моё некрасивое лицо простолюдина. Боюсь только, Гранит в те минуты был далёк от того, чтобы залюбоваться моими очами.

Мы с ним простояли друг против друга в безмолвном оцепенении целую вечность или по крайней мере её половину. Он вроде как даже и не смотрел на меня – скорей всего, осмысливал ситуацию. Ему на это требовалось время, а я, представьте, вовсе не пытался его торопить.

– Я... тебя узнал, – произнёс он наконец. – Ты оруженосец Умбрежа. Конюшни чистишь. Ты Недород!

– Невпопад, – машинально поправил я и тотчас же пожалел об этом. Нет бы прикинуться глухонемым! Мне хотелось лягнуть себя самого за такую глупость. Уж лучше бы я попросту склонил свою глупую голову, вытянув шею, чтобы ему было удобней перерубить её мечом.

Но Гранит, как оказалось, был вовсе не расположен дожидаться моего на это соизволения. Он потянулся к рукоятке меча и со звоном выдернул его из ножен. Я отступил назад, стараясь, чтобы моя хромая и кривая нога попала в поле его зрения. Одним словом, решил бить на жалость.

Гранит не сводил с меня остановившегося взгляда, но обращался при этом к жене:

– Так-так, значит, оруженосец! Вы меня обманывали с оруженосцем?! Вы меня променяли на чистильщика конюшен?! Который вечно по локоть в навозе?! Вот этому ничтожеству вы отдавались, позоря моё имя?!

Мне нечего было и рассчитывать на помощь или хотя бы участие Розали. Хотя губы её и шевелились, но она не могла выдавить из себя ни звука. Приходилось как-то выкручиваться самому.

Итак, отрицать сам факт прелюбодеяния не представлялось возможным. Даже я, будучи по натуре отъявленным вралём, это понимал. Поэтому мне ничего иного не оставалось, как прибегнуть к уговорам, сделать так, чтобы Гранит взглянул на ситуацию под несколько иным углом.

– Послушайте... Послушайте, милорд, – запинаясь, начал я, – т... т... технически, пусть только технически, ваше имя нисколько не опозорено. Пока ещё нисколько, ни капельки, сэр. Ведь никто ж ничего не знает. Вы, Розали и я... И больше – ни одна живая душа. И если мы... если мы оставим это между нами... тогда, вот увидите, каждый из нас сможет... сможет без труда предать это прискорбное... м-м-м... происшествие... полному забвению. Хранить молчание то тех пор, покуда... покуда...

Я собирался возвышенно закончить: «Покуда тайна эта не будет похоронена вместе с каждым из нас». Но, к несчастью, в этот самый миг Розали обрела наконец дар речи и опередила меня:

– Покуда вы снова не уедете, милорд.

Гранит заверещал, как раненый вепрь, и занёс меч над головой. Я в ужасе попятился, и моя негодная нога, разумеется, подогнулась, а здоровая запуталась в складках простыни, так что я самым жалким образом растянулся на полу во весь свой невеликий рост. Розали пронзительно взвизгнула.

Я подумал, а не высказать ли ему как раз теперь то, что я долгое время таил в глубине души, – а именно, что он вполне мог оказаться моим отцом. Но опасение, что Гранит при данных обстоятельствах примет эту безусловную правду за хитрую уловку с моей стороны, заставило меня прикусить язык. К тому же в голове моей созрело иное, более уместное решение. Следовало теперь сыграть на его единственной слабинке.

– Остановитесь, милорд! – вскричал я. – Во имя чести!

Он замер, возвышаясь надо мной, как гранитная глыба, с воздетым над головой мечом, которым он готов был рассечь меня надвое, словно мясник бычью тушу. Хочу заметить, что лезвие его меча было довольно необычным – проклятую эту штуковину какой-то умелый оружейник оснастил клыками – острыми зазубринами по обеим сторонам. Наверное, этим мечом Граниту было очень даже сподручно кромсать противников на части и выпускать у них кишки. Да и чтобы без всяких усилий разрубить голову и туловище врага, меч этот был вполне пригоден. И стоило Граниту обрушить лезвие на меня, будьте покойны, я распался бы на две половинки от макушки до копчика. Но он этого не сделал, промедлил, обдумывая мои слова, и стоял не шелохнувшись, только его усы вдруг ощетинились, словно зажили своей собственной жизнью. Мне со страху даже представилось, что они, того и гляди, осыплются и ринутся на меня в атаку – все до последнего волоска.

– Честь?! – выкрикнул наконец Гранит. – Неужто же ты, склонив мою жену к преступному сожительству, посмеешь заикнуться мне о своей чести?!

– О вашей, милорд, а вовсе не о моей, – торопливо возразил ему я. – Кто я такой? Полное ничтожество! Но вот вы – совсем иное дело, сэр, и острота вопроса...

– Что?! – прервал он меня. – Какая ещё острота, урод?!

Я поднял боязливый взгляд на лезвие, которое всё так же было занесено над моей несчастной головой и острота которого лично у меня не вызывала ни малейших сомнений.

– Милорд, посудите сами, ведь когда моё тело обнаружат, то вы, как человек чести, принуждены будете сознаться, что я пал от вашей руки, и... и объяснить, за что вы меня лишили жизни...

– С чего бы я стал это скрывать?! – Гранит свирепо сверкнул на меня глазами из-под нахмуренных бровей. – Никто при дворе не станет оспаривать моё право как оскорблённого супруга...

– Бесспорно, – кивнул я, прекрасно отдавая себе отчёт, что чем дольше я буду заговаривать ему зубы, тем больше у меня появится шансов избежать гибели. – Но если вы меня сейчас прикончите, это будет удар, достойный руки мясника, а вовсе не рыцаря.

– Что?! – В голосе Гранита, когда он это произнёс, ярость, благодарение богам, пусть всего на миг, но уступила место озадаченности.

– Да вы только взгляните на себя со стороны, милорд, – продолжал я, не дав ему опомниться. – Могучий рыцарь в кожаных доспехах, с боевым мечом в руке... И на меня, полуголого, распростёртого у ваших ног, безоружного калеку... Что за картина, сэр, честное слово! – Я всё это произнёс таким назидательным тоном, словно отчитывал нашкодившего ребёнка. Признаться, мне до сих пор невдомёк, как я мог на такое отважиться, в душе умирая от страха и отчаяния. – А вдобавок я ведь всего лишь оруженосец, нетитулованный и безземельный. Разве это по-рыцарски разрубить меня надвое, как воловью тушу? Разве подобное деяние не ляжет пятном на вашу честь воина и вельможи? И разве честь мужа не требует отмщения более изощрённого, чем этакая бойня?

Мне наверняка стало бы чуточку менее страшно, если бы Гранит отвёл занесённую руку с мечом хоть на сантиметр в ту или другую сторону от моего лица. Но он этого не сделал. Зато и не обрушил своё чудовищное оружие на мою голову. Просто спросил:

– Что у тебя на уме, презренный?!

– Дуэль, милорд, – быстро сказал я, не веря своему счастью. «Неужто мне удастся его уболтать?» – Завтра... Вы и я... встретимся, где вам будет угодно, и сразимся по всем правилам. О, разумеется, исход поединка предсказать нетрудно... Я ведь всего лишь оруженосец, боевого опыта не имею, к тому же – видите? – нога у меня хромая... А вы... вы, милорд, это вы...

– Совершенно верно, – мрачно изрёк он.

– Да, да, милорд! – подхватил я. – Вы меня, без сомнения, прикончите первым же ударом, но зато ни один из ваших недругов не упрекнёт вас в том, что вы расправились с безоружным, да и о причинах поединка если кто и узнает, то лишь с ваших слов. Таким образом, честь ваша останется незапятнанной, милорд. Во всех... во всех отношениях. – Набрав в грудь воздуха, я с воодушевлением заключил: – Признайте, милорд, что я дело говорю. Вы меня накажете, как я того заслужил. Ваша репутация при этом останется безупречной. Лучшего выхода из создавшейся ситуации и не придумаешь, верно?

Закончив свою страстную речь, я весь напыжился от гордости. Ещё бы, я его положил на обе лопатки. Пусть только фигурально. Лишь одно меня тревожило – мысль о Розали. Эта дура набитая в любой момент могла открыть рот и каким-нибудь нелепым высказыванием испортить мне всю игру. Но, бросив в её сторону беглый взгляд, я удостоверился, что она как будто не собиралась вступать в разговор, и почти успокоился.

Только не подумайте, что я и вправду собирался биться с Гранитом один на один. Этого мне ещё не хватало. Он мог бы шутя расправиться даже с грифоном. А что до меня, то старина способен был одним ударом вогнать мою голову так глубоко в туловище, что я до конца дней зубами завязывал бы шнурки на башмаках. Так что ж я, по-вашему, самоубийца?

Я собирался потратить ночь между нынешним и завтрашним днями на сборы того немногого, чем владел в этой жизни. И улизнуть из дворца под покровом ночи. Белый свет велик, и душу мою грела мысль, что для Невпопада найдётся тёпленькое местечко где-нибудь за пределами Истерии. Разумеется, трусливое это бегство нанесло бы непоправимый урон моей чести. Так к чёрту её! Честью не расплатишься по счетам, не согреешься студёной ночью. Невпопад прекратит своё существование, я же назовусь как-нибудь иначе. Вот, кстати, и повод подобрать для себя более красивое и звучное имя. Начну новую жизнь, выучусь ремеслу, а там со временем и в рыцари выбьюсь, как знать... И может статься, когда-нибудь встречусь с Гранитом на поле брани. Мы с ним взглянем друг на друга, свирепо сдвинем брови, и я, если повезёт, прикончу-таки его... выстрелом из лука... с безопасного расстояния.

Всё это вихрем пронеслось у меня в голове меньше чем за секунду. И вдруг я услыхал голос Гранита. И очнулся от своих грёз.

– Плевать! – выдохнул Гранит. Никаких иных упреждающих возгласов с его стороны не последовало.

Но для меня было достаточно и этого. Я успел откатиться в сторону, прежде чем его меч обрушился на меня со всего размаху. Вернее, на то место, где я только что находился. Удар был такой силы, что лезвие меча глубоко врубилось своими зазубринами в дощатый пол.

Розали завизжала от ужаса. По правде говоря, я тоже взвизгнул, вторя ей. Но успел, однако, вскочить на ноги, оттолкнувшись от пола своей здоровой ступнёй. А после набросил на голову Граниту простыню, которую до этого момента продолжал машинально комкать в руках. Сэр рыцарь как раз пытался высвободить свой меч, намертво застрявший в полу. Слышали бы вы, какой дикий вой он издал, когда простыня опустилась ему на голову и до половины скрыла его могучее туловище. Старина Гранит так взъярился, что снова утратил способность к членораздельной речи и лишь испускал жуткие вопли, рёв и рычание.

Прикинув, где именно под простынёй должна была находиться его голова, я размахнулся и что было сил треснул по ней кулаком. Я уже говорил, что руки и плечи у меня развиты будь здоров – чтобы компенсировать неполноценность правой ноги. Похоже было, что угодил я ему точнёхонько в висок. У сэра рыцаря, поди, здорово зазвенело в ушах. Но и только: к этому моменту он ловчей ухватился за рукоять меча, одним движением вытащил лезвие из пола, потом резко выпрямился и в считанные секунды рассёк простыню на несколько лоскутов, которые плавно опустились к его ногам.

Розали, давясь слезами, выкрикивала его имя. Это она зря делала, ей следовало, наоборот, затаиться как мышке и ничем не напоминать супругу о своём существовании. Уверен, не будь он так занят мной, обезглавил бы её тут же, без малейших колебаний. Но, к счастью для бедняжки Розали, её благоверный был, как я уже упоминал, человеком упрямым и целеустремлённым. А в тот злосчастный вечер целью его являлся прежде всего ваш покорный слуга. И ни на что иное сэр рыцарь не обращал внимания. Он снова взмахнул мечом, лезвие которого на сей раз едва меня не задело, но мне всё же удалось увернуться. Я бросился на кровать, перекатился через Розали и спрыгнул на пол с другой стороны роскошного ложа. К сожалению, приземлился я не слишком удачно – споткнулся и принуждён был попятиться назад.

Гранит повторил мой манёвр. Я мысленно простился с жизнью. Лицо у него от ярости стало багровым, глаза едва не вываливались из орбит. Вряд ли его в этот момент можно было счесть вменяемым.

Тут кто-то постучал в дверь спальни снаружи, из коридора. Звуки творившейся здесь расправы и плач Розали успели привлечь чьё-то внимание. Но дверь была заперта и вдобавок, как я с тоской убедился, взглянув на неё искоса, задвинута на засов. Несколько голосов робко окликнули Гранита по имени. Кто-то спрашивал, всё ли в порядке с сэром Грэнитцем и его супругой. Но мой противник не выказывал склонности к переговорам с придворными через дверь своей спальни. Я попытался было приблизиться к двери, но он опередил меня и заступил мне дорогу, метнувшись к выходу – единственному для меня пути к спасению – со скоростью единорога. Лицо его, и без того обезображенное яростью, скривилось при этом в презрительной гримасе.

Я спешно отступил и снова остановился у кровати. И подумал: забавно, здесь, на этом ложе, всё началось и здесь, по-видимому, закончится. У Розали хватило ума покинуть наконец супружескую постель. Она отважилась даже выудить из гардероба халат и прикрыть им свою наготу.

– Милорд, остановитесь, прошу вас! – молила она то и дело.

Но Гранит, как всегда, остался безучастен к её просьбам.

Он размахнулся и, не пригнись я вовремя, отсёк бы мне голову боковым ударом, но благодаря стремительности моего движения она осталась на плечах, а меч Гранита перерубил один из столбиков, которые поддерживали балдахин над кроватью. Увесистый обрубок упал прямо мне в руки. Что ж, лучше хоть такое оружие, чем никакого. Я крепко сжал его в руке, ожидая очередного выпада своего противника. Он не заставил себя упрашивать. Мне следовало избегать прямого контакта с его страшным мечом, лезвию которого ничего не стоило бы снова рассечь деревянный брусок. И я, обороняясь, ухитрился выставить его вперёд под таким углом, что лезвие ударилось о него плашмя. Я понимал, что шансов у меня никаких. Ещё секунда-другая, и Гранит меня прикончит.

Он тем временем переместился следом за мной в более просторную часть спальни, где можно было как следует размахнуться. И наконец свести со мной счёты. В дверь тем временем стучали всё громче, хор голосов снаружи, из коридора, настойчиво вопрошал, что случилось. Но Гранит по-прежнему не обращал на это никакого внимания. Он жаждал утолить свою ярость, а остальное его не волновало.

Он сделал шаг назад, и на мгновение мне показалось, что я спасён – Гранит оступился и покачнулся, потому как под ногу ему попал магический кристалл Розали – хрустальный шар величиной с добрый мужской кулак. Я застыл на месте, глядя на Гранита с надеждой и мысленно подталкивая его в грудь, чтобы он наконец свалился. Стоило ему упасть, и я смог бы, по крайней мере, приблизиться к выходу из спальни и отпереть дверь. Не помню, задумался ли я в ту минуту, насколько присутствие за порогом, по крайней мере, нескольких вооружённых рыцарей способствовало бы моему дальнейшему бегству. Ведь стоило распростёртому Граниту подать голос, и они, как пить дать, сцапали бы меня, чтобы помочь ему со мной расправиться. Но как бы там ни было, Гранита я тогда боялся куда больше, чем всех остальных рыцарей и придворных вместе взятых, а потому при первой же возможности попытался бы спастись бегством через дверь.

Но Гранит вовсе не собирался предоставлять мне такую возможность. Запнувшись о хрустальный шар, он упал было на одно колено, но тотчас же выпрямился, подхватил шар с пола и уставился на него не мигая. Я, не помня себя, рванулся к двери, но Гранит остановил меня взглядом, в котором было столько злобы, что я буквально оцепенел. Ещё шаг, и я очутился бы на опасном для жизни расстоянии от него. Ему тогда ничего не стоило бы достать меня мечом в броске.

Розали, всё это время не перестававшая рыдать и причитать, попыталась схватить его сзади за доспехи. Он отбросил её руку небрежным движением плеча и, даже не оглянувшись, вдруг что было сил метнул в меня магический кристалл. Эта штуковина полетела мне в грудь с такой скоростью, что, вне всякого сомнения, пробила бы меня насквозь, попади она в цель.

Моё следующее движение было чисто инстинктивным. Опираясь на свою левую здоровую ногу, я выбросил вперёд руку с обрубком деревянного столбика, которым попытался отбить страшный снаряд, летевший в меня.

Мне просто повезло, что Гранит запустил его, во-первых, с такой чудовищной силой, а во-вторых – по прямой траектории. Если бы шар летел в меня по дуге, мне нипочём не удалось бы от него защититься. Но даже и то, что я его смог отбить в полёте по прямой, иначе как чудом не назовёшь.

Приняв на себя удар магического кристалла, деревянный брусок в моей руке едва не сломался. Меня так тряхнуло, что я еле устоял на ногах. А кристалл, как и следовало ожидать, рикошетом полетел в сэра Гранита. И угодил ему прямёхонько в верхнюю часть переносицы, у самого лба. Упал на пол и скромно откатился в сторонку. В голове у меня молнией пронеслась совершенно неуместная мысль: бедняжка Розали совершила выгодную сделку, купив у прорицательницы эту штуковину. По крайней мере, она оказалась на удивление крепкой. Подумать только, не разбилась даже о каменный лоб старины Гранита!

Я об этом подумал, не сводя с него боязливого взгляда. Гранит как-то странно скосил глаза к переносице, бессильно уронил руки... и доблестный его меч со звоном упал на пол.

– Сэр Гранит! – орали за дверью. Кто-то отчаянно заколотил по ней могучими кулаками. По-видимому, внезапная тишина озадачила тех, кто собрался у порога, ещё больше, нежели шум сражения.

Я бросился на пол и по-пластунски скользнул вперёд, чтобы ухватить проклятый меч, наставить на Гранита остриё и при помощи такого аргумента заставить его ещё раз рассмотреть условия поединка, которые я предлагал. Я крепко вцепился в рукоятку, прижал её почти к самому полу, а лезвие приподнял и нацелил Граниту в грудь. И как раз собирался сказать ему, чтобы он не двигался с места, а не то... Но я недооценил силу, с какой безобидный магический кристалл шарахнул сэра рыцаря по лбу: Гранит выбрал именно этот момент, чтобы рухнуть вперёд, как подкошенный дуб.

Разумеется, он угодил прямёхонько на меч, любезно подставленный мною. И буквально нанизался на него. Розали испустила пронзительный вопль. Великолепное зазубренное лезвие, красное от крови, на глазах у бедняжки выскочило из-под лопатки её супруга. Что до самого Гранита, то старина в эти последние секунды своей жизни, как и на всём протяжении нашего поединка, не сказал ничего более или менее существенного. Падая на пол и при этом всё глубже нанизываясь на меч, он издал не совсем внятный, но громкий звук, напоминавший сочную отрыжку. Мне стало даже как-то неловко. Наконец он приземлился на согнутые локти, заметил, что я сжимаю ладонями рукоять его любимого оружия, и изловчился отпихнуть меня в сторону. Видно, чтобы я не поганил своими руками его драгоценный меч. Он сам вцепился в рукоятку и стал глядеть на неё не мигая в немом изумлении. Видно, только теперь до бедняги дошло, что тело его сделалось своего рода ножнами для лезвия, которое столько раз верой и правдой служило ему в боях. Потом он разомкнул губы и коснеющим языком произнёс ругательство – довольно пошлое, избитое и, возможно, не совсем подобающее рыцарю, но в данной ситуации, пожалуй что, и уместное. И свалился замертво. Дверь спальни беспрестанно содрогалась под градом ударов. Не иначе как два-три мускулистых рыцаря пытались высадить её могучими плечами.

– Это зрелище вполне может нас скомпрометировать, – сказал я, обращаясь к Розали и кивком указывая на мёртвого Гранита. Произнося это, я и не думал шутить, поверьте. Просто ляпнул первое, что пришло в голову. Иначе мне было не совладать с подступавшей тошнотой. Я уже упоминал, что от вида крови меня мутит.

Розали трясущимися губами промямлила в ответ что-то невнятное. Бедняжка была явно не в себе. Мне следовало придумать, как выпутаться из этой передряги, причём соображать надо было за нас обоих. Но у меня от пережитого как назло полностью отключились мозги. И только чудовищным усилием воли я стряхнул с себя оцепенение и дурноту и шёпотом велел Розали:

– Подай мою тунику! Быстрей!

Она подчинилась, я поспешно натянул тунику, отряхнул и пригладил её, что придало мне хотя бы более или менее благопристойный вид.

– Прячься, прячься скорей! – шептала Розали. Но мне на ум вдруг пришло кое-что получше.

– Некуда прятаться, да и ни к чему. Ты только подыграй мне, вот и всё. Слушай, что я буду говорить, и причитай как можно горше.

– Но они тебя услышат!

– Как раз это мне и нужно! – И без дальнейших пояснений я начал вопить:

– Не делайте этого, милорд! Вам есть ради чего жить!

Старый осёл Гранит, упокой, Господи, его душу, умер, сжимая в ладонях рукоять своего меча. На моё счастье. Для придания картине ещё большей достоверности я вцепился пальцами в его мёртвые коченеющие кисти (пренеприятное ощущение, скажу я вам!) и что было мочи взревел:

– Пожалуйста, остановитесь, сэр! Не надо! Они этого не стоят! Вы нужны всем нам! Не делайте этого!

До Розали пока ещё не дошло, что я такое затеял, но она послушно мне вторила, сперва негромко и не очень уверенно, но после разошлась и стала визжать так громко, что у меня чуть уши не заложило:

– Дорогой мой! Пожалуйста, хоть меня-то пожалейте! Не надо! Невпопад прав, тысячу раз прав! Не надо! А-а-а!

И вот когда бедняжке удалось исторгнуть из своей груди самую что ни на есть высокую ноту, дверь с треском распахнулась, ударилась о стену, и в проём, отталкивая друг друга, протиснулись рыцари: сэр Кореолис из Срединных земель, а за ним сэр Юстус из Хайборна. А позади этих двоих толпились остальные. Я разглядел среди них даже моего наставника – вернее, официально почитавшегося таковым сэра Умбрежа. Старикан вытягивал тощую шею, пытаясь из-за спин разглядеть, что происходит в Гранитовой спальне. Сэры рыцари все как один опешили при виде мёртвого Гранита и молча на него таращились. Но внезапно тишину нарушил властный голос:

– Дорогу его величеству! Дорогу королю!

Все поспешно расступились в стороны, и на пороге появился его величество Рунсибел, следом за которым, по своему обыкновению, семенил придворный шут Одклей. Просто удивительно, как велики были внешние различия между этими двоими! Король, при всех его многочисленных недостатках, внешне выглядел весьма внушительно. Его отличали неизменная сдержанность и присутствие духа. Он с его немного выдававшейся вперёд головой всегда чем-то напоминал мне ястреба, который высматривает добычу, паря в небе. Слава мудрого и справедливого правителя, а также грозного противника на поле брани и в диспутах настолько предшествовала его величеству, что тому порой приходилось прилагать усилия, чтобы её нагнать. Королева, добродушная, отлично воспитанная и, в общем-то, довольно безобидная леди, родила ему единственное дитя – наследницу престола принцессу Энтипи, которую я к моменту описываемых событий ещё ни разу не видел.

В противоположность Рунсибелу шут Одклей был низкорослым и сутуловатым. Его крупную голову украшали немногочисленные пряди рыжевато-коричневых волос, торчавшие в разные стороны, а глаза шута были разного цвета и то и дело меняли оттенки... Он беспрестанно кривлялся и паясничал, при этом ни в повадках, ни во внешности его нельзя было заметить решительно ничего не то что бы смешного, но даже просто забавного. Рунсибел полагал, что иметь при себе несмешного шута – это очень оригинально.

Король наш, прежде чем заговорить, всегда выдерживал многозначительную паузу. Такое уж у него было обыкновение. Не знаю, желал ли он таким образом придать своим словам больше веса или просто тянул время, чтобы лучше осмыслить происходящее и не сморозить глупость, не разобравшись, что к чему.

– Что, – наконец изрёк он, – здесь происходит?

Розали обратила ко мне взгляд, полный отчаяния и мольбы о помощи. Только что она вопила во всю мочь, заклиная Гранита не делать этого, как я ей велел, теперь же несчастная боялась неосторожным ответом на прямой вопрос погубить себя и меня. Она ведь так и не догадалась, что было у меня на уме. Я в душе был ей очень благодарен за это молчание. Меня-то как раз страх почти отпустил. Я глубоко вздохнул, как человек, готовящийся поведать о чём-то печальном (а на самом деле попросту собираясь с духом, чтобы в очередной раз при помощи отчаянного вранья выпутаться из опасного положения), разжал ладони и поднялся на ноги. Я вовсе не собирался скрывать от вошедших, что прикасался к рукоятке треклятого меча и к мёртвым пальцам Гранита. Напротив, в моих интересах было, чтобы все это заметили.

– Сэр Грэнитц, – так начал я свой рассказ, решив, что при данных обстоятельствах уместней будет назвать покойного его настоящим именем, – был чрезвычайно подавлен тем, какой оборот приняли события в Пелле.

– Продолжай, – негромко, без всякого выражения приказал король.

– О чём... свидетельствует его... в первую очередь его возвращение сюда, в замок, не так ли? – бессовестно врал я. – Я хочу сказать, что хотя вы, ваше величество, приказали ему отправиться к одной из границ, он... он вернулся сюда... А всё потому, потому что он... считал себя недостойным. Недостойным того доверия, каким вы его облекли.

Я сделал паузу и опасливо взглянул на короля. Как-то его величество отнесётся к моей выдумке?

Рунсибел долго её обдумывал и наконец велел мне:

– Дальше.

«Кажется, он это соизволил скушать, – пронеслось у меня в голове. – Но от короля помощи не дождёшься, надо поддать жару».

В самом деле, можно ли говорить о трагическом происшествии с Гранитом таким спокойным тоном, какой я взял в начале своего рассказа?! И тогда я зачастил:

– Ему не давали покоя мысли о том, как неладно всё вышло в Пелле. Ему поручили пресечь беспорядки, а он нанёс казне вашего величества серьёзный урон, сократив число налогоплательщиков и, следственно, налоговых поступлений. Но дело не только в этом. Видите ли, сэр Грэнитц был по характеру куда более мягким и сострадательным человеком, чем вы, ваше величество, и все вы, милорды, привыкли считать. Он скрывал эту черту своего характера от всех... кроме леди Розали, разумеется... и ему было безумно жаль... безумно жаль... – Я не мог вспомнить, кого именно должен был, согласно моему бессовестному вранью, пожалеть этот осёл Гранит, и со злости стукнул себя кулаком по колену. Во-первых, это освежило мою память, а во-вторых, наверняка придало моим словам больше убедительности и задушевности. – Безумно жаль всех тех мирных жителей Пелла, всех женщин и детей, которые заживо сгорели в огне...

– Но он ведь самолично разжёг этот огонь, если я не ошибаюсь, – с ноткой недоумения, но безупречно вежливо вставил Кореолис.

– Да, да, в том-то всё и дело, – заливался я. – Он приказал поджечь город и истребить жителей, но это вовсе не значит, что в душе он не ужасался содеянному и не горевал обо всех невинно убиенных! Ведь душа у него была нежной... и ранимой... И раскаяние сэра Гранита вскорости переросло в глухое отчаяние, которое... которое едва не лишило его рассудка и былого мужества...

– Лишило мужества... – озадаченно бормотали все мои слушатели. Шепоток расползся по комнате, как чесотка по коже.

– Но ты-то тут при чём? – с подозрением вопросил сэр Юстус. – И как ты вообще здесь очутился?

– Случайно, милорд. По чистой случайности. Шёл по коридору мимо этой двери и вдруг слышу жалобный плач. Мне показалось, это плачет женщина. Согласитесь, ваше величество, и вы, милорды, что даже скромный оруженосец обязан поспешить на помощь даме, если та чем-то расстроена или испугана. Во всяком случае, так меня учил мой добрый наставник и господин сэр Умбреж.

Этот старый идиот, как вы понимаете, ничего подобного и в мыслях не имел. Да он и вообще почти меня не замечал. Но на остальных это произвело именно такое впечатление, на которое я рассчитывал. Все как один с уважением посмотрели на Умбрежа и одобрительно закивали. А этот трухлявый пень напыжился от гордости.

– Я постучал в дверь, и женский голос пригласил меня войти. Здесь, в спальне, я застал леди всю в слезах и сэра Грэнитца, который так убивался из-за содеянного им, что больно было смотреть.

– Это кто, Грэнитц-то, убивался? – фыркнул недоверчивый Юстус. Я невольно поёжился под его пронизывающим взглядом. – За все годы, что я был с ним знаком, он ни разу ни о ком не пожалел и ни в чём не раскаялся.

Со всех сторон послышалось недовольное бормотание. Я оказался на волосок от разоблачения. Надо было спешно что-то придумать. И мне на ум пришла спасительная мысль. Набрав в грудь воздуха, я возвысил голос:

– Но за все эти годы сэру Грэнитцу вряд ли случалось так обмануть доверие своего короля.

В помещении тотчас же воцарилось молчание. Сэры рыцари и король не иначе как принялись обмозговывать мои последние слова. Но мне-то меньше всего на свете нужна была эта пауза. Предоставить им достаточно времени на размышления, прежде чем я успел бы полностью осуществить свой план, было для меня равносильно гибели. И для Розали, если уж на то пошло. Я выставил немного вперёд свою негодную ногу, чтобы выглядеть как можно более жалким и беспомощным перед лицом неумолимой судьбы... И продолжил разыгрывать комедию:

– Разве вам никогда не приходило в голову, что сэр Грэнитц был иным человеком, чем вы привыкли о нём думать? Более чувствительным и тонким? За долгие годы службы престолу он просто научился мастерски скрывать эти свои качества. И поверьте мне, он бывал столь неустрашим и отважен на поле боя, в частности, потому, что всё время пребывал в состоянии войны с самим собой, если так можно выразиться... Его угнетала эта вечная необходимость представляться другим людям не таким, каким он на самом деле являлся. Эта внутренняя борьба всё больше подтачивала его силы, ему всё тяжелее становилось скрывать от окружающих истинный настрой своей души... И потому-то недавнее прискорбное происшествие в Пелле, немилость его величества, раскаяние в содеянном... совсем его подкосили. У него просто не осталось сил для дальнейшей борьбы.

Я смолк, сделав небольшую передышку. У меня от напряжения в глотке пересохло. Но долго молчать было нельзя: кто-то из рыцарей уже открыл было рот, собираясь что-то сказать, и я понёсся дальше:

– Стоило мне войти, как сэр Гранит, то есть, виноват, сэр Грэнитц запер дверь и задвинул её на засов, чтобы никто больше сюда не проник. И рассказал мне всё. Ему было стыдно глядеть в глаза вашему величеству, а также и вам, милорды, после того как он, можно сказать, разорил казну и недостойным рыцаря поступком – истреблением мирных жителей Пелла – запятнал свою честь. Сэр Гранит был убеждён, что после всего этого единственным выходом для него будет смерть. А именно самоубийство. Он был так твёрд в своём решении, что даже мольбы и слёзы леди Розали его не тронули. Ну а я, разумеется, постарался помешать ему осуществить это ужасное намерение. Я говорил, что доблестной службой в течение последующих долгих лет он загладит эту свою единственную вину перед короной, что жителей Пелла уже не вернёшь и убиваться по ним – всё равно что рыдать о пролитом молоке. И леди меня поддержала. Но сэр Гранит, виноват, сэр Грэнитц в ответ только головой качал. – Я заставил свой голос дрогнуть якобы от сдерживаемых рыданий. – Но мне удалось, хотя я и слабосильный калека, предотвратить первую из его попыток вонзить свой могучий меч этими вот могучими руками в эту вот могучую грудь!

Король округлил глаза. Остальные словно по команде всплеснули руками. Они купились, клянусь! Честное слово, я купил их всех! Но мне нельзя было останавливаться на достигнутом. Стоит только этим остолопам заподозрить, что я попросту насмехаюсь над ними, упиваясь своим враньём, и от меня только мокрое место останется. По сути, я играл с огнём. И мне просто необходимо было довести игру до конца. Я скорчил жалобную мину и всхлипнул:

– Я с ним боролся, милорды. Как бы смешно это для вас ни звучало, учитывая, кто я такой, а кто... кем был сэр Грэнитц. Но отчаяние придало мне сил. Поэтому наша борьба была довольно долгой. Но под конец я совсем ослабел. Простите меня, сэр Умбреж, – смиренно обратился я к моему «учителю», – вы ведь мне строго-настрого приказали (чего он, разумеется, никогда не делал: смотри выше) во всём повиноваться приказам любого из рыцарей, невзирая на обстоятельства. Но в данном случае я этим правилом пренебрёг. Мне так хотелось спасти от гибели одного из отважнейших рыцарей нашего короля! Я пытался вести себя как герой, милорды. Чтобы уподобиться вам. – Все милорды как один снова одобрительно закивали. Мне стало трудно дышать. Я и вправду выложился до конца, неся всю эту чушь. – А после... после того, как я в очередной раз помешал сэру Грэнитцу осуществить его замысел...

Но тут слово взяла Розали.

– О, что это было за зрелище, милорды! – вскричала она, шмыгнув носом.

У меня потемнело в глазах. Стоило одному только неверному слову слететь с этих прелестных губ, и мы оба погибли бы безвозвратно. Но Розали на сей раз оказалась на высоте. Я даже не ожидал от неё такого.

– Ведь сила и боевые навыки моего супруга – это нечто из ряда вон выходящее. Но этот юноша... этот скромный оруженосец сражался против него как лев! Он почти ни в чём не уступал милорду Грэнитцу, он был так близок к тому, чтобы его спасти... – Тут она вытерла слёзы, катившиеся по щекам. – Но в конце концов мой благородный супруг одолел его и... и осуществил свой ужасный замысел. Супруг мой бросился на свой страшный острый меч, который пронзил его грудь, как все вы видите. Последнее, что мы с сэром оруженосцем услыхали, было: «Во имя чести!» Он это произнёс, когда клинок уже пробил его бесстрашное сердце.

Это звучало чертовски трогательно и поэтично. Представляете, даже Юстус зашмыгал носом! Я мысленно ей аплодировал.

После того как Розали закончила своё выступление, все взоры обратились на короля. Рыцари могли сомневаться в правдивости моего рассказа, они могли недоумевать и в душе оспаривать мои слова, но в конечном итоге судить обо всём дозволено было одному лишь королю. Его мнение очерчивало и исчерпывало любую реальность.

Он же не сводил с меня пристального, изучающего взгляда и молчал. У меня насчёт его величества давно сложилось определённое мнение. Я его побаивался. И чувствовал себя, как вы догадываетесь, далеко не лучшим образом. Должна же была его репутация человека тонкого и проницательного хоть на чём-то основываться. А если так, то он может в два счёта вывести меня на чистую воду.

Но наконец эта пытка молчанием закончилась. Его величество негромко произнёс два слова, только два:

– Славная работа. – Ничего к этому не добавив, он повернулся и вышел из покоев Гранита, а шут вприпрыжку помчался за ним следом.

За те несколько секунд, пока король молчал, я столько раз мысленно простился с жизнью, что теперь, когда всё закончилось благополучно, едва не свалился наземь от пережитого. Мне стоило большого труда устоять на ногах. Некоторые из рыцарей подходили ко мне и одобрительно трепали по плечу, другие окружили погибшего боевого товарища и склонились над ним, один или двое выражали бедняжке Розали свои соболезнования и предлагали помощь.

Поймав на себе мой взгляд, она потупилась с притворной скромностью, а между тем всем своим видом словно говорила мне: «Видишь, я ещё половчей тебя умею врать!» Ещё бы она этого не умела! После такой богатой практики. Я в душе за неё порадовался. Она-то оказалась в завидном положении, обретя свободу от чурбана Гранита, унаследовав титул и все его владения и получив возможность флиртовать и заводить шашни с кем ей вздумается. Интимные услуги оруженосца и чистильщика конюшен ей вряд ли впредь понадобятся. Да и мне осторожности ради следует отныне держаться от неё подальше, как ни мила она моему сердцу. Не приведи бог чтобы после всего этого чудовищного нагромождения лжи нас кто-нибудь увидел вместе. Это сразу повлекло бы за собой разоблачение и расправу.

Трое или четверо рыцарей тем временем поволокли тело старины Гранита прочь из спальни. Оставшиеся, пыжась от гордости, что-то мне толковали о чести и отваге, а я так устал, что только кивал им в ответ, не вслушиваясь в слова. Да и говорили они ради того только, чтобы внимать самим себе, а вовсе не в расчёте на мои комментарии. Я бессмысленно улыбался, глядя на них, а сам всё ещё дивился тому, как мне отчаянно повезло остаться в живых.

Я ведь не чета им всем, поверьте. Я никогда в жизни не мечтал о славе, о приключениях и дальних путешествиях. Мне немногого в жизни хотелось: прежде всего выжить, а ещё – обзавестись собственными землями, ну, может, вдобавок заодно и титулом, отомстить моему негодяю папаше и отыскать и прикончить ещё одного человека, и всё это по возможности с наименьшим риском для своей шкуры. А после доживать остаток своих дней в благословенной праздности. А покуда всё это не осуществится, я считал за благо лишний раз не высовываться. Так голова целей будет.

Однако же власть и возможность обогащения и прочие блага достаются главным образом тем, кто умеет обратить на себя внимание вышестоящих особ. И как ни странно в тот день мне удалось, казалось бы, невозможное – привлечь к себе внимание, выказать себя храбрецом в глазах короля и его рыцарей, руководствуясь при этом только одним – как бы удержать голову на плечах. И хотя опасность, которой я подвергался, оказалась всамделишной, храбрость моя осталась иллюзорной.

– Невпопад...

Подняв голову, я обнаружил, что король возвратился в покои Гранита. Все тотчас же смолкли.

– Я намерен поручить тебе выполнение одной весьма деликатной, весьма опасной и весьма важной миссии. Изволь явиться через час. – Он кивнул, давая понять, что разговор окончен, и снова, на сей раз уже окончательно, покинул спальню Гранита.

– Вот ведь счастливчик, – завистливо вздохнул Кореолис.

– Избран его величеством для важной и опасной миссии, – мечтательно произнёс Юстус. – Помню, как меня когда-то впервые удостоили такой чести. Он выставил вперёд руку, на которой недоставало трёх пальцев. – Я тогда легко отделался. За везение надо платить, дружок. А теперь вот и тебе повезло. Поздравляю!

По спине у меня пробежал холодок. Я вдруг явственно представил себе призрак Гранита, с торжествующим хохотом повторяющий слова Юстуса о моём везении.