Сэр Невпопад из Ниоткуда

14

Вы наверняка слыхали о существах, именуемых гарпиями. Об этих ужасных полуженщинах-полуптицах, способных сперва оглушить любого своими пронзительными воплями, а после разодрать на мелкие кусочки огромными острыми когтями.

Однако о некоторых особенностях половой жизни этих тварей мало кому ведомо. Так вот, представьте себе, у гарпий стремление совокупляться и продолжать свой род возникает примерно раз в двадцать лет. Однако подобное желание нисколько не добавляет им привлекательности. Гарпия, ищущая любви, выглядит и ведёт себя в точности так же, как когда она жаждет человеческой крови. Половая охота и охота ради пропитания, таким образом, ничем у них не разнятся. Я обо всём этом знаю только понаслышке, мне повезло ни разу в жизни не оказаться объектом каких-либо домогательств со стороны этих отвратительных существ.

Неудивительно, что их готовность спариваться с представителями человеческой расы вызывает у последних мало энтузиазма. Какой же мужчина в здравом уме пожелает совокупиться с этаким чудовищем? Я не исключаю, что постоянные неудачи в личной жизни, тщетные поиски партнёра являются одной из причин неизменно дурного расположения духа гарпий. Ведь даже самые отважные из представителей мужского пола, в том числе и те, кто не прочь был бы заняться любовью со столь экзотическим созданием, при виде несущейся на них гарпии ударяются в паническое бегство, поскольку определить, что у чудовища на уме – движет ли ею любовный пыл или жажда убийства, – не представляется возможным. В общем, вам понятно, о чём я: в вопросах продолжения рода гарпии неизменно сталкиваются с огромными, можно сказать, неразрешимыми проблемами.

Но однажды произошло следующее: целая стая гарпий, пребывавших в состоянии любовного томления, приземлилась в колонии прокажённых. К этому времени жажда соединиться с существами мужского пола достигла у этих тварей наивысшего накала, так что о какой-либо разборчивости с их стороны даже и речи быть не могло. У прокажённых насчёт личной жизни тоже, как вы догадываетесь, дела обстояли неважно. К тому же многие из них полностью утратили зрение. Так что, услыхав женские голоса, пускай и несколько странные, высоковатые на их вкус и слишком пронзительные, прокажённые тем не менее восприняли это вторжение с большим энтузиазмом. Сочли чуть ли не милостью Божьей.

Разумеется, некоторых из своих изувеченных проказой половых партнёров гарпии тотчас же после совокупления сожрали, но остальным, уцелевшим, было потом о чём вспомнить...

Что же до чудовищ, те после столь плодотворной экскурсии возвратились в свои гнёзда, где долгие десятилетия до этого влачили одинокое, безрадостное существование, и в положенное время разрешились детёнышами. Однако новорождённые оказались совсем не такими, какими их в течение долгожданной беременности представляли будущие мамаши. Все до единого маленькие уродцы обладали неоспоримыми признаками принадлежности к мужскому полу! Возмущённые гарпии, каждая из которых мечтала произвести на свет точное своё подобие, не стали их умерщвлять, это противоречило строгим внутристайным правилам, они просто покинули свои гнёзда, чем обрекли младенцев-сыновей, казалось бы, на верную гибель.

Но те выжили!

Долгое время в существование этих гибридов мало кто верил по-настоящему. Ходили слухи, что их встречали то в одном, то в другом глухом лесу нашего королевства, то посреди пустоши или на болоте – группами и поодиночке. Но никто эти россказни всерьёз не принимал. Все те, кто утверждал, что сталкивался с ними, сходились в одном – свирепостью эти создания могли бы сравниться со своими омерзительными мамашами, однако в отличие от последних они обладали нежными, мелодичными голосами и увлекались пением, которому аккомпанировали на самодельных музыкальных инструментах. Именно пением они завлекали в глухие участки леса тех, кем желали закусить.

Ввиду принадлежности этих существ к мужскому полу им дали название гарпов, прибавляя к этому странноватому слову определение «ублюдочные», что указывало на их смешанное происхождение. Эта характеристика оказалась на удивление точной. Я знаю, о чём говорю. Потому что именно эти твари напали на наш отряд. Жуткое, скажу я вам, было зрелище, когда они начали спускаться с деревьев, кружась в воздухе, словно скользили по невидимой спирали. Все как один – карликового роста, футов трёх или около того, нижняя часть туловищ топорщилась у них перьями, а ступни им заменяли птичьи лапы, увенчанные когтями, судя по виду – острыми как бритвы. Выше пояса эти уродцы во многом походили на людей, во всяком случае руки, плечи и головы были у них почти как человеческие, только красные горящие глаза скорей напоминали птичьи, торчащие во все стороны волосы выдавали их принадлежность более к звериному, чем к людскому сообществу, а ещё за спиной у каждого виднелось по паре небольших крыльев. Последние вряд ли годились для дальних перелётов, сомневаюсь также, чтобы при их помощи ублюдки-гарпы могли взмывать высоко в небо, но спланировать на них с верхушек деревьев на землю было этим гадам вполне под силу. Именно это они теперь и проделывали.

Меня они сперва не заметили, поскольку я, повторюсь, оказался надёжно укрыт лошадиным трупом, и набросились на рыцарей и оруженосцев.

– Сомкнуть ряды! – скомандовал сэр Умбреж, видя, что обстрел отряда прекратился и неприятель перешёл к лобовой атаке.

Если вид противника его и ошеломил, как, к примеру, меня, то старик ничем этого не выказал. Воины обнажили мечи и попытались предпринять контратаку. Но гарпы оказались слишком проворны, чему в немалой степени способствовала их миниатюрность. Они отскакивали от нападавших, с ловкостью обезьян уворачиваясь от ударов, раскатывались по сторонам кубарем, взлетали вверх, как тряпичные мячи, и тотчас же спускались, подныривали под лошадиные животы, чем пугали и без того полу обезумевших от страха животных, заставляя их бестолково бросаться из стороны в сторону.

Рыцари, как пешие, так и конные, привыкли иметь дело с противником одинакового с ними роста. Теперь же у них практически не было возможности отбить атаку ублюдочных карликов, нацеленную в основном на лошадей. В мучительных попытках освободиться от злобных тварей с их острыми когтями, несчастные кони брыкались, вставали на дыбы и метались по сторонам, пока все рыцари не оказались выбитыми из сёдел. Теперь они были вынуждены продолжать бой пешими.

Но доспехи затрудняли их движения, делая их малоповоротливыми и неуклюжими, тогда как ублюдки гарпы перемещались во всех направлениях с пугающим проворством и удивительной ловкостью.

Высоко над собой я услыхал мелодичный голос, который что-то ласково напевал. Я в ужасе задрал голову. Прямо на меня с дерева спускался ублюдок гарп. Его уродливое личико так и сияло от счастья, пальцы на своих нижних конечностях он растопырил, и острые когти устрашающе торчали в разные стороны. Он наверняка предвкушал лёгкую победу надо мной, видя, что я обездвижен и безоружен. Мой посох показался ему всего лишь деревяшкой, которая не могла представлять для него никакой угрозы. Я постарался взять себя в руки, не поддаваться панике. Это мне не очень-то удалось: из груди уже готов был вырваться вопль ужаса – так безобразен и устрашающ был вид этой злобной твари. Я закусил губу, чтобы не завопить, и стал с видом обречённой жертвы ждать, пока гарп спустится достаточно низко... Вот он уже едва не оседлал меня, вот и пасть раскрыл, испустив торжествующий клёкот, и лицо моё обдало такой жуткой вонью, что к горлу подступила тошнота. Я нажал кнопку и одновременно изо всех сил ткнул проклятого уродца остриём посоха.

Лезвие вонзилось ему в самую середину груди.

На морде чудовища появилось выражение боли и изумления. Гарп не ожидал, что моя деревяшка умеет так кусаться! Что ж, пусть мамаши у этих ублюдков и бессмертны, зато отцы – обыкновенные человеческие существа. Это позволяло надеяться, что гарп, которого я ранил и который теперь истекал кровью, струившейся по древку посоха, сию минуту издохнет на моих глазах.

Я никогда ещё в своей жизни никого не убил и, наверное, должен был бы теперь почувствовать что-то особенное – ну, к примеру, радостное волнение, или раскаяние, или тоскливое замешательство, или хотя бы лёгкую грусть. Но поверьте, ничего подобного я не ощутил, слишком был напуган. Страх вытеснил из моей души все остальные чувства.

Гарп, нанизанный на остриё моего посоха, забился в предсмертных конвульсиях. Я размахнулся и отшвырнул его прочь, он отлетел далеко в сторону, продолжая судорожно подёргиваться, и исчез с моих глаз.

Вокруг меня раздавались крики, стоны, сопровождавшиеся жутким звуком раздираемой плоти. Я прислушался. Голоса, звучавшие со всех сторон, принадлежали исключительно мужчинам. Я подумал: а как же принцесса? Что с ней? Видимо, одно из двух – она или уже погибла, или пока ещё невредима. Но гораздо больше, чем участь её высочества, меня сейчас заботила собственная безопасность.

Не выпуская из руки посох, я стал медленно, с невероятными усилиями высвобождать ногу из-под крупа моей Александры. И тут вдруг что-то большое, тяжёлое и, судя по звуку падения, влажное шлёпнулось на землю позади меня. Я оглянулся. Боже, лучше б мне было этого не делать. На траву приземлилась голова несчастного старика сэра Умбрежа. Окровавленная, лишённая одного из глаз, который, вероятнее всего, был вырван из орбиты и сожран проклятыми гарпами, она лежала неподвижно и смотрела прямо на меня. В уцелевшем глазу читался горький и, что и говорить, вполне заслуженный мною упрёк.

Желудок мой подпрыгнул к самому горлу. Я с трудом подавил рвотный позыв, отвернулся и рывком, так, словно жуткое это зрелище придало мне сил, вытащил свою негодную ногу из-под тела Александры. А после сделал единственное, что мне оставалось, учитывая обстоятельства: быстро пополз прочь с места сражения.

Мне удалось преодолеть расстояние фута в три. После чего путь отступления оказался заблокирован.

Прямо передо мной вдруг словно из-под земли возник один из гарпов. В отличие от своих товарищей он, казалось, был настроен отнюдь не воинственно. На меня даже внимания не обратил, уставившись как заворожённый на остриё посоха, который я, разумеется, держал в руке. Оно было сплошь покрыто свежей кровью. Я, в свою очередь, заметил, что на всклокоченных волосах ублюдка сверкал и переливался какой-то уродливый металлический обруч – подобие короны.

Только теперь я наконец услыхал голос принцессы.

– Отпустите меня, уроды в перьях! – требовала она.

Её гневный протест был встречен взрывом пронзительного, издевательского хохота. Тут только до меня дошло, что голоса воинов вот уже несколько минут как стихли. Стараясь не выпускать из поля зрения гарпа, стоявшего передо мной, я кое-как ухитрился бросить быстрый взгляд назад. Этого оказалось достаточно, чтобы вопрос о судьбе отряда полностью для меня прояснился: на месте сражения горой громоздились людские и конские трупы. Никто из воинов его величества не вышел живым из схватки с чудовищами. Только я и Энтипи пока ещё не погибли.

Ублюдок, который перекрыл мне путь к отступлению, пронзительно взвизгнул:

– Приведи-и-и-и-и-те её! Сюда! Сюда-а-а-а-а!

Судя по его тону, он привык повелевать. А ещё у него была манера выкрикивать слова так громко, словно те, к кому они были обращены, находились бог знает как далеко. Разумеется, в этой мерзкой стае он был вожаком. Тут наконец он обратил своё милостивое внимание на меня и заверещал:

– Мой по-о-о-о-о-о-дданный! Ты убил моего по-о-о-о-о-о-дданного!

– Да что вы! – Я помотал головой. Главное было выиграть время. Предводитель гарпов молча указал пальцем на окровавленное остриё моего посоха. Я тотчас же пожалел, что сразу же, как прикончил ублюдка гарпа, не удосужился убрать лезвие в деревянное гнездо. И всего-то усилий было – кнопку нажать! – Ах, вы об этом. – Я с наигранным недоумением взглянул на лезвие. – Просто не представляю, где это я его испачкал.

– Не-е-е-е лги-и-и-и-и! Ши-и-и-и-и-и-флу Баламу-у-у-у-у-у-та... ты-ы-ы-ы-ы убии-и-и-и-и-л!

– Да нет же, поверьте...

Его и без того круглые птичьи глаза ещё больше округлились от удивления.

– Тру-у-у-у-у-у-с, да? Уби-и-и-и-и-и-йца, но тру-у-у-у-у-с? Ра-а-а-а-а-а-зве та-а-а-а-а-а-к быва-а-а-а-а-а-ет?!

Гарпы притащили и швырнули на траву рядом со мной отчаянно сопротивлявшуюся Энтипи. Она держалась молодцом, в этом ей нельзя было отказать. Нисколько не испугалась, зато зла была как мегера. Только и делала, что бросала на этих тварей испепеляющие взгляды. Не знаю, в самом ли деле ей был настолько чужд какой-либо страх, или же она по глупости своей не осознавала, что находится в смертельной опасности и только чудо может её спасти.

– Вас, – презрительно щурясь, заявила она вожаку стаи, – ждут большие неприятности.

Гарпы раскатисто захохотали. Теперь, когда вся эта тёплая компания собралась вокруг нас с Энтипи, я наконец-то их пересчитал. Полтора десятка. Всего-то. Но учитывая, с какой яростью и ловкостью они сражались и как легко разделались с воинами Рунсибела, этот малочисленный отряд, пожалуй, стоил целой армии.

– Айлеро-о-о-о-о-о-о-о-н я. Айлеро-о-о-о-о-о-о-н, вожак гарпов! Ты-ы-ы-ы-ы-ы, принце-е-е-е-е-е-е-сса, в моё-е-е-е-е-е-й вла-а-а-а-а-а-а-сти! Неприя-я-я-я-я-я-тности?! Это у тебя-а-а-а-а неприя-а-а-а-а-а-тности, а не у меня-а-а-а-а-а-а!

В душе я не мог не признать, что Айлерон по-своему прав. Что же до Энтипи, то она думала совсем иначе.

– Это вам сейчас так кажется. Но скоро всё изменится. Тогда по-другому запоёте!

– А-а-а-а-а-а... ты-ы-ы-ы-ы наде-е-е-е-е-шься, что Тэ-э-э-э-сит тебя-а-а-а-а-а спасе-е-е-е-е-е-т, ве-е-е-е-рно?

Упоминание Айлероном этого имени вызвало среди его подданных большое оживление – смешки, хлопанье крыльев, перешёптывания.

Такая реакция со стороны чудовищ свидетельствовала, что все они наслышаны о совместных планах Тэсита и принцессы. Бедная Энтипи была буквально уничтожена, но, к чести её будь сказано, даже вида не подала, насколько огорчена и расстроена.

– Не понимаю, о чём это вы. И кстати, соблаговолите отступить подальше – вы брызжете слюной, когда разговариваете!

Замечание Энтипи гарпы встретили самым что ни на есть издевательским хохотом. Что ж, отрадно было сознавать, что хоть кто-то на этой залитой кровью и покрытой частями изуродованных тел поляне сохранил весёлое и бодрое расположение духа.

– Не-е-е-е пыта-а-а-а-а-йся нас обману-у-у-у-у-ть! Зна-а-а-а-ешь ты Тэсита Одногла-а-а-а-зого! Ещё ка-а-а-а-к знаа-а-а-а-а-ешь! О-о-о-о-он нас наде-е-е-е-ялся останови-и-и-и-и-ть, да не тут-то бы-ы-ы-ы-ло! Ду-у-у-у-мал, что суме-е-е-е-т потяга-а-а-а-ться с непобедии-и-и-и-и-мыми га-а-а-а-а-а-а-рпами! – презрительно проскрипел Айлерон. – Я ли-и-и-и-и-чно сбро-о-о-о-о-о-сил его со скалы-ы-ы-ы-ы в ре-е-е-е-е-е-ку. Всё-о-о-о-о: бы-ы-ы-ы-ы-л Тэ-э-э-э-э-сит, и не-е-е-е-е-е-т Тэ-э-э-э-э-сита!

– Вы лжёте! – распалившись гневом, выкрикнула Энтипи и бросилась на Айлерона.

Но успела только на ноги вскочить: подданные поспешили на выручку своему вожаку. Они вмиг скрутили принцессу, снова швырнули её на землю и вдобавок уселись ей на ноги и на руки. Энтипи оказалась буквально пригвождена к земле. Но, представьте себе, попыток высвободиться она не оставила! Брыкаясь и извиваясь в цепких руках чудовищ, она принялась взывать ко мне:

– Невпопад! Ты ведь как-никак мой телохранитель! Сделай что-нибудь! Сбрось с меня этих тварей!

Её заявление привлекло внимание Айлерона.

– Телохрани-и-и-и-и-тель? Ты-ы-ы-ы? – Круглые красные глаза уставились на меня не мигая.

Я прочистил горло.

– Ну-у-у-у! – требовательно прогундосил вожак. Я покосился на принцессу. Теперь даже голова её была намертво прижата к земле: один из гарпов поставил когтистую ступню прямо ей на лицо. На миг мне даже почудилось, что в глазах девчонки мелькнул страх. Бедняга, все её надежды рухнули в одно мгновение, словно карточный домик. Ещё в начале нынешнего дня она была так горда собой, так уверена, что Тэсит вот-вот её избавит от нашего общества, она полагала, что моё знакомство с ней продлится совсем недолго и завершится появлением Героя, который увлечёт её под сень лесов, где они будут наслаждаться вечной любовью и безмерным счастьем. И вот теперь вдруг выяснилось, что ничего подобного никогда не произойдёт. Несмотря на всю свою браваду, на весь свой гонор, она теперь уподобилась кораблю без якоря, оказавшемуся во власти жестокого шторма. Я же остался единственным, на кого она могла хоть как-то рассчитывать, к чьей помощи могла прибегнуть. Не колеблясь ни минуты, я сказал:

– Она лжёт.

– Невпопад! – с укором выдавила из себя Энтипи. Именно выдавила, потому как ступня гарпа буквально впечаталась в её лицо и говорить ей было чрезвычайно непросто. Голос у неё стал какой-то чужой: хрипловатый и полу задушенный.

– Да я вообще им всем никто, поверьте! – заговорил я торопливо и заискивающе. – Я не рыцарь и... и вообще просто проводник... Да сами поглядите! Нет, вы только посмотрите на эту мою негодную ногу! Видите, да? Я хромой! Калека! Разве калек производят в рыцари, сами подумайте!

– Невпопад!

Теперь только я понял, почему пурпур считается королевским цветом – лицо принцессы приняло именно этот оттенок, красно-фиолетовый, густой и яркий. На неё просто страшно было смотреть, честное слово, и я поспешно отвёл глаза.

– А что-о-о-о-о е-е-е-е-е-сли мы-ы-ы-ы-ы-ы тебя-а-а-а-а-а-а отпуу-у-у-у-у-стим... а её-о-о-о-о-о убье-о-о-о-о-м? Что-о-о-о-о ска-а-а-а-а-жешь?

– Вы... – Я не верил своим ушам. – Вы не шутите?!

Айлерон величественным жестом указал на тело убитого мной гарпа, валявшееся в стороне, чуть поодаль от нас.

– Ты-ы-ы-ы-ы-ы убии-и-и-и-л Ши-и-и-и-и-флу Бала-му-у-у-у-у-та. Коне-е-е-е-е-е-ц баламу-у-у-у-у-у-тству в на-а-а-а-а-а-шей стаа-а-а-а-а-е. Благодаря-а-а-а-а тебе-е-е-е-е-е. Моли-и-и-и-и нас о поща-а-а-а-а-де, тогда-а-а-а-а-а мы тебя-а-а-а-а-а отпу-у-у-у-у-стим.

Разумеется, я подчинился. Стал молить этих уродов о пощаде.

Целых пять минут перед ними распинался, закончив свою прочувствованную речь почти натуральным всхлипом. Во всё время своего выступления я то и дело невольно косился на Энтипи. Лицо её от ярости почти уже почернело, и я опасался, как бы её голова в конце концов не взорвалась. Но мне плевать было на неё, на то, что она чувствовала, слушая мои униженные мольбы о помиловании. Девчонка мне с самого начала была нужна не больше, чем заноза в заднице. Я примерно так всё и изложил королеве, если вы помните. И потому теперь, при данных обстоятельствах счёл себя вправе предоставить это сокровище её собственной участи. Не больно-то она обо мне печалилась, собираясь удрать с Тэситом. Напротив, с мерзким ехидством намекала, как «отблагодарит» меня король за этот её поступок.

Моя трусливо-угодливая речь не оставила гарпов равнодушными. Они то и дело её прерывали аплодисментами, взрывами хохота и одобрительными возгласами. В общем, чудовища давно так не веселились, я их развлёк на славу. Только когда Айлерон повелительно поднял вверх руку, я умолк и уставился на него с мольбой и тревогой. Вожак, еле справившись со смехом, который всё ещё его разбирал, не без труда выговорил:

– Ла-а-а-а-дно, ступа-а-а-а-а-й! Ступа-а-а-а-й себе, презре-е-е-е-е-нный тру-у-у-у-с, и живии-и-и-и сча-а-а-а-а-стливо, как подоба-а-а-а-ет тру-у-у-у-су! А девчо-о-о-о-нку мы оста-а-а-а-а-вим. Чтобы посла-а-а-а-ть папа-а-а-а-а-ше. По частя-а-а-а-а-м. Ты не про-о-о-о-о-тив этого, Невпопа-а-а-а-а-д?

Я уныло кивнул. Принцесса по-прежнему извивалась в руках своих мучителей с лицом, исказившимся и почерневшим от ярости. Если б взгляды могли убивать, я уже давно валялся бы на поляне бездыханным.

– Проща-а-а-а-а-а-й! – крикнул мне вожак стаи.

Остальные гарпы подхватили это напутствие. Удаляясь в чащу со всей скоростью, на какую была способна моя здоровая нога, я долго ещё слышал позади раскаты их презрительного хохота.

Ещё ребёнком, вернее отроком, я научился передвигаться по лесу стремительно и почти бесшумно. Охотничьи повадки, которые я перенял у Тэсита, не раз уже сослужили мне хорошую службу. Конечно, мне до самого Тэсита было ох как далеко, но благодаря умениям и навыкам, полученным от него, я мог бы прожить и прокормиться в любом лесу сколь угодно долго. И не заблудиться. Во всяком случае, я был на всё это способен в спокойном и безмятежном расположении духа.

К сожалению, ударившись в бегство с поляны, где остались принцесса и гарпы, я пребывал в состоянии, близком к помешательству, до такой степени меня напугали встреча с чудовищами, битва, пленение и неожиданное моё освобождение. Я спотыкался, падал, поднимался, продвигался вперёд ползком, вставал, и снова спотыкался, и падал, и так без конца. Главным для меня было удалиться как можно на более значительное расстояние от кровожадной стаи. О принцессе я, признаться, начисто позабыл, как, впрочем, и о своей неудавшейся миссии. К чёрту девчонку! Она не заслуживала сочувствия...

Хотя, если быть до конца честным, в глубине души я всё-таки ей немного сострадал. Так, самую малость. Я представил её, оставшуюся во власти этих монстров, без всякой надежды на спасение... Когда я, уходя, бросил на неё последний взгляд, мне показалось, что она наконец-то впервые по-настоящему устрашилась своей участи. Впрочем, это впечатление могло оказаться и ошибочным. Мы так любим приписывать другим собственные чувства и побуждения... Да и вообще... Учитывая, что она за фрукт, ещё неизвестно, кто в этой ситуации заслуживает большей жалости – принцесса или гарпы. Пожалуй, навряд ли они решатся её умертвить. Её королевское высочество представляет слишком большую ценность в качестве заложницы. С другой стороны, они способны превратить её жизнь в пытку. Но если вспомнить, как мало Энтипи заботило, во что превратится моя жизнь после её побега с Тэситом... Да и другим от неё доставалось. Тем же благочестивым жёнам, например. В общем, Энтипи – высокомерная гордячка, сумасшедшая поджигательница (как я подозревал), а вдобавок не очень-то хороша собой.

И всё же... Вряд ли кто-либо из людей, кто угодно, заслуживает оказаться в полной власти чудовищных гарпов, осознавая при этом, что избавления ждать неоткуда и не от кого. Потому что герой-избавитель мёртв. От этой мысли мне сделалось не по себе.

Я замедлил шаги. Потом и вовсе остановился. Облокотился на свой посох и принялся вытирать пот, который струился по лбу и щекам, немилосердно жёг глаза и каплями стекал мне на грудь. Я совсем выдохся. Не мешало хоть немного передохнуть и поразмыслить обо всём, что случилось со мной и Энтипи. Облизнув пересохшие губы, я глубоко втянул в себя воздух.

Итак, стоило ли мне за это браться? Должен ли я был броситься на помощь принцессе, рискуя собой? Следовало ли мне совершить геройство, поставив под удар собственную жизнь?

Так и не додумав эту мысль до конца, я продолжил свой путь. Каждый шаг увеличивал расстояние между мной и Энтипи. Презирая и ненавидя себя, я шёл всё дальше в глубь леса. Но что могли значить эти робкие укоры моей новорождённой (или, верней, мертворождённой) совести в сравнении с властным голосом инстинкта самосохранения, которому я просто не мог, не имел права не подчиниться. Разве спасти свою шкуру – не самая наиважнейшая из задач, какие только может ставить перед собой разумный человек? По правде говоря, я почти утратил представление о том, как далеко успел уйти от зловещей поляны и насколько быстро мне удавалось передвигаться, но всякий раз, стоило мне только замедлить шаги, я почти физически ощущал прикосновение мерзких крыльев к своему затылку, слышал отголоски певучих голосов... Этого оказывалось довольно, чтобы меня подстегнуть, и я торопился дальше.

Воздух, который я с жадностью втягивал в себя ноздрями и ртом, делался всё холоднее. У меня даже грудь начала побаливать, так он стал свеж. И мне это очень не нравилось. В последнее время погода менялась на удивление часто, и я недоумевал, с чего бы это она вдруг стала такой капризной. В других частях света холода были нормальным явлением, что же до нашей Истерии, то она всегда отличалась умеренным и ровным климатом. Меня вдруг посетила параноидальная мысль: а что, если этот внезапный холод должен послужить наказанием за мою трусость, за слабодушие, которому я не стал противиться? Чем свежее становилось вокруг, тем больней мне было дышать. Лёгкие словно обледенели изнутри. С моим везением недолго и вирус подхватить. Смешно было бы – и в то же время вполне справедливо – умереть от инфекции, внедрившейся в моё тело во время бегства от гарпов. Поделом же мне было бы! Принять смерть не от меча, чего я всегда так страшился, не от старости, на что втайне надеялся, а от банальной простуды, осложнённой какой-нибудь более серьёзной хворью.

И вдруг, как раз когда я предавался этим унылым размышлениям, на меня повеяло теплом. Контраст между этим жарким дуновением и холодом, царившим вокруг, был столь резким, что я буквально со всех ног бросился туда, откуда так заманчиво тянуло спасительным жаром. Потом я ненадолго замер, позволив этой живительной волне окутать меня целиком. Тёплый воздух, как я без труда определил, струился с юга. Не зная, что его источало, я всё же без колебаний последовал навстречу этой волне, справедливо рассудив, что лучше устремиться к чему-то неведомому и, возможно, небезопасному, чем, того и гляди, замёрзнуть насмерть, продолжая путь в прежнем направлении.

Через каждые несколько шагов я по-прежнему боязливо оглядывался, опасаясь преследования гарпов. Но время шло, и в конце концов (не знаю, когда именно – счёт часам и минутам я давно потерял) этот страх перестал меня мучить. Я утвердился в мысли, что гарпы не пустились за мной вдогонку. Я ведь не представлял для них никакой угрозы. Стал, можно сказать, посмешищем в их глазах, объектом глубочайшего презрения. На такого жалкого труса не стоило тратить времени и усилий.

Полагаю, другой на моём месте почувствовал бы себя слегка уязвлённым. Я же попытался взглянуть на ситуацию глазами гарпов. На их месте я отнёсся бы к себе в точности так же, как и они. И не стал бы попусту расходовать силы, чтобы со мной разделаться.

Мне с каждым шагом становилось теперь всё теплее. А это могло означать только одно – я приближался к источнику жара. Не имея представления, что он может собой являть, я напряг все свои чувства и старался ступать бесшумно. Вдруг это костры в неприятельском лагере? Где наверняка выставлены часовые, которые, заметив меня, сочтут вполне пригодным в качестве дополнительного топлива для своих огней? Мне вовсе не улыбалось, признаюсь, уподобиться вязанке хвороста.

Я остановился и напряг слух, изо всех сил пытаясь уловить отдалённый гул голосов, или молодецкий храп, или... любые признаки присутствия неподалёку большого числа людей, представляющих для меня угрозу. Прошло немало времени, прежде чем я наконец кое-что услыхал. Какой-то звук, поначалу показавшийся мне совершенно незнакомым и потому настораживающим.

Короткий пронзительный не то вскрик, не то всхлип. Он оборвался на высокой ноте, но продолжал звучать у меня в ушах. Я предположил, хотя и без особой уверенности, что это кричала женщина. Неужели я, сам того не ведая, описал по лесу гигантский круг и снова приблизился к проклятой поляне, к гарпам и несчастной Энтипи? От этой мысли мне едва не сделалось дурно. Но что, если это и впрямь был предсмертный вопль принцессы? На миг я ощутил в душе нечто похожее на чувство вины, которое, впрочем, тотчас же подавил в самом зародыше. Пусть уж лучше она, чем я. Вот так-то!

Но странный звук всё ещё отдавался эхом в моём сознании, и после некоторого размышления я убедил себя, что ошибся. Его не могло исторгнуть человеческое горло. Он исходил из груди какого-то животного... вернее, птицы. И, судя по его глубине и силе, пташка была выдающихся размеров. Прямо-таки гигантских.

Чудовищных.

Я быстро перебрал в памяти всё, что мне было известно о каких-либо пернатых невероятной величины, и сердце вдруг заколотилось у меня в груди с невероятной скоростью. Передо мной словно живая появилась Маделайн, рассказывающая о своей встрече с фениксом и о том, что этому предшествовало. Я вмиг припомнил, как она меня заверяла, что эта птица стала для неё провозвестником моего рождения и той великой судьбы, что ждёт меня в будущем. Ведь недаром же на теле у меня имеется родимое пятно в виде языка пламени! Неужели всё повторяется, только на сей раз со мной самим? Что, если... Феникс умирает и возрождается из пепла где-то здесь, рядом?

Представьте себе, я почти в это поверил! Сорвался с места, и ноги сами понесли меня вперёд. О своей хромоте я словно бы позабыл, так, как если б её никогда не существовало. Мчался сквозь лес с быстротой оленя. Ну ладно, хромого оленя, поскольку пару раз всё же запнулся. Однако на ногах устоял и продолжал бежать, не сбавляя скорости. Я был уверен, что двигаюсь в нужном направлении, и порывы ветра, овевавшие меня живительным теплом, служили тому подтверждением. И чем быстрей я бежал, тем теплее делался окружающий воздух. Мне даже жарко стало, в горле опять пересохло, но я продолжал бег, не обращая на это внимания. Признаться, если б на мне даже одежда в этот миг загорелась, я и этому не придал бы значения, настолько был одержим желанием поскорей добраться до места, где происходит это чудо. Никаких иных желаний я в те минуты не испытывал. Только о том и помышлял, что ещё немного – и я стану свидетелем того же, что довелось увидеть моей бедной Маделайн, того, о чём она всю свою жизнь не уставала мне рассказывать и во что я с трудом верил...

До этого момента я жил исключительно бездумно, по инерции, и сам этого не осознавал. Бесцельность собственного существования принимал как должное и не пытался что-либо изменить. Но, мчась сквозь лес туда, где, возможно, в эти мгновения сгорал и возрождался феникс, я впервые допустил мысль, что, может статься, моя жизнь и впрямь имеет какой-то смысл...

И значит, недаром Маделайн с такой настойчивостью заверяла меня, что я – избранник судьбы.

Я совсем позабыл про осторожность – ломился сквозь лес, раздвигая руками ветки, отшвыривая сучки, встречавшиеся на пути. Не раз случалось, что какие-то мелкие зверьки, вспугнутые моим приближением, с негодующим писком выныривали из травы и в панике мчались прочь. Любой, кто решил бы меня выследить, мог теперь это сделать без всяких усилий. Но мне было всё равно. Я горячо уверовал в то, что события, героем и участником которых мне надлежит стать, вершатся там, впереди, с умопомрачительной скоростью, и изо всех сил торопился занять в них надлежащее место. Хотя, стоило мне в тот момент взглянуть на вещи более реально, и я тотчас же убедился бы, насколько плачевно истинное моё положение. Да, я уцелел там, где полегли два десятка испытанных воинов, ну а дальше-то что? Вернуться в крепость без принцессы я не мог, о том, куда мне в таком случае податься и как заработать на жизнь, представления не имел.

Но если там, впереди, и впрямь был феникс... Настоящий живой феникс...

Перед моим мысленным взором предстал гобелен из зала Справедливости, о котором вы, надеюсь, тоже ещё помните. С изображением великого героя верхом на фениксе, героя, который спасёт королевство. Всё это, разумеется, могло быть чистой воды совпадением... И всё же, почему бы не допустить мысль, что герой этот – не кто иной, как я сам? В самом деле, разве я так уж плох для этой роли? Ну да, да, я и сам понимал, что, честно говоря, не очень-то для неё подхожу. Быть спасителем для кого-либо, кроме себя самого, мне не улыбалось. Ведь ради этого пришлось бы рисковать. Но... каких только чудес на свете не бывает! Очень уж всё совпадало по времени. Находясь в отчаянном положении, вдруг вознестись, воспарить к вершинам триумфа... Почему бы и нет, скажите на милость?

Тут до меня донёсся второй вскрик птицы, походивший на первый, но в то же время и отличавшийся от него. Чем? Перебрасывая негодную свою ногу через ствол поваленного дерева, я внятно это для себя сформулировал: в первом крике ощущалась какая-то безысходность, обречённость, если хотите. Это был своего рода предсмертный вопль, оборвавшийся на самой высокой ноте. А теперь воздух пронзил ликующий клич новой, едва народившейся жизни. Он звучал молодо и энергично. Первый можно было уподобить тоскливому прощанию, второй – радостному приветствию.

Жара стала теперь просто непереносимой. Энергия, высвободившаяся в процессе возрождения феникса из пепла, была просто чудовищной. Путь мне преградил невысокий холм, и я вскарабкался на него с такой лёгкостью, словно никогда не страдал хромотой.

И тут до слуха моего донёсся чей-то голос. Отнюдь не птичий. Вне всякого сомнения, человеческий. Но что было гораздо хуже – голос этот оказался до боли мне знаком.

Я осторожно взглянул вниз сквозь заросли кустарника на вершине холма, прекрасно себе представляя, что там увижу. Мои наихудшие опасения подтвердились.

Там стоял Тэсит.

Вид у него был слегка потрёпанный, но бодрый, платье всё вымокло, и кое-где на нем виднелись расползшиеся комья тины. Значит, ему всё же удалось выбраться из реки, куда он угодил по милости Айлерона, вожака стаи ублюдков-гарпов. Впрочем, одеяние Тэсита очень быстро высыхало вблизи феникса, источавшего жар.

Ибо на поляне неподалёку от Тэсита Одноглазого и вправду находился он. Феникс. Пепел его предшественника разлетелся во все стороны, а новорождённый, вытянув шею, с любопытством нюхал воздух. На человека, стоявшего поблизости, он не смотрел, но, похоже, ощущал его присутствие. Вот феникс испустил ещё один ликующий крик, а потом наклонил голову и потёрся клювом о грудь Тэсита. Надежда, всколыхнувшаяся было во мне, что гигантская птица сейчас разорвёт его на части, угасла без следа. Феникс доверительно взгромоздил свою огромную голову ему на плечо. Новорождённый, замечу, был раз в пять крупней самого рослого мужчины. Когда он расправил крылья и от полноты жизни ими взмахнул, кусты и деревца в радиусе тридцати футов от поляны пригнулись до самой земли.

Но Тэсит даже не шелохнулся. Ухватившись за перья на груди птицы, он запел. Разумеется, он и петь был мастер, наш Тэсит.

Произведение, которое он исполнял, по форме своей походило на балладу. Насколько я мог расслышать, речь в ней шла о пришествии великого героя. Судя по манере исполнения, по гордому взгляду, который он устремил на феникса, под этим героем Тэсит подразумевал самого себя. Да и могло ли быть иначе? Он пел о подвигах, которые герою предстояло свершить, о врагах, которых собирался победить, и о трудностях, непосильных для любого, но вполне для него преодолимых. Эти вирши напомнили мне предсказания, которые плетельщики-ясновидящие часто облекают в стихотворную форму и называют «историями из будущего». Время от времени мне доводилось их слышать, но поскольку речь в этих «историях» шла о предметах, нимало меня не занимавших, я относился к бормотанию плетельщиков без особого внимания. Только ритм этих стихов невольно запечатлелся в моей памяти.

Но то, о чём сейчас пел Тэсит, напрямую меня касалось. Потому что содержание его баллады было посвящено вполне реальным событиям. За достоверность некоторых из них я сам мог бы поручиться головой.

В конце каждой из воспроизводимых им строф феникс важно кивал головой, так, словно соглашался с ним.

Я терпеливо, хотя и с некоторой досадой, слушал его самовосхваления, то, как он без конца величал себя «великим героем», и ждал, когда он наконец умолкнет и уберётся прочь от моего феникса.

Но после очередного куплета его песни я ощутил во всём теле озноб, хотя вокруг по-прежнему было нестерпимо жарко.

Пение продолжалось. Тэсит всё так же миловался с фениксом и звучным голосом выводил свою балладу, куплет за куплетом. Он пел о том, как спасёт принцессу и сделается правителем государства.

А я уставился на кольцо из тлеющих углей, в середине которого стоял феникс... и тут на меня снизошло понимание.

Впервые в жизни... Я понял решительно всё!

Многим людям вовсе не свойственны такие вот внезапные озарения, полностью меняющие ход их мыслей, их отношение к себе самим и к окружающему. Им просто что-то вдруг приходит в голову, какое-то новое, интересное соображение привлекает их внимание, но относится оно, как правило, к единичному фрагменту целостной картины, к одной из сторон того или иного явления, и люди сосредоточиваются на этой мысли, не давая воли своему воображению, не позволяя себе охватить умственным взором более широкий аспект реальности, а потому они лишь постепенно, шаг за шагом постигают глубину перемен, влекомых за собой этой верной мыслью, этим озарением, знаменующим начало нового этапа их существования. И, как правило, лишь много после, когда все этапы долгого и нелёгкого прозрения остаются позади, они оглядываются назад, чтобы воскликнуть: «Да, да, вот тогда, в тот самый день и час всё это началось! Именно тогда мне вдруг пришло в голову...»

Со мной, повторюсь, было иначе. Я понял всё и сразу.

Теперь, мысленно возвращаясь в то мгновение моей жизни, я всё же хотел бы предостеречь читателя от слепой веры в истинность подобных прозрений. Они могут оказать самое пагубное воздействие на чувства и спровоцировать вас на необдуманные и неадекватные поступки. Что как раз со мной и приключилось.

Моё прозрение, если уж на то пошло, сводилось к следующему.

Все люди по сути своей эгоисты. Каждый является центром своей собственной миниатюрной вселенной. Мы стараемся прожить отмеренный нам век как можно полней и интересней. Мы обладаем собственными сферами влияния, состоящими из наших друзей и недругов. У которых, в свою очередь, также имеются тесные кружки приятелей и врагов, находящиеся в постоянном с ними взаимодействии. Всё это очевидно. Но мы, каждый из нас, стремимся превзойти других, занять более высокое положение, поскольку верим в свою исключительность. Мы склонны с величайшим вниманием относиться к своим нуждам, желаниям, страстям и побуждениям, поскольку для каждого собственное «я» превыше всего и всех. Никто другой не печётся о нас так трепетно, как мы сами, потому что не может, да и не желает в буквальном смысле слова влезть в нашу шкуру. Мы представляем для себя самих исключительную, ни с чем не сравнимую ценность. Вот откуда проистекает наше убеждение о безусловной значительности наших жизней, того, что мы собой являем, что способны совершить.

Глядя на догорающие огоньки вокруг феникса, на Тэсита, стоявшего в обнимку с огромной птицей и явно замышлявшего очередной подвиг, я пришёл к выводу, который неизбежно сделал бы даже без подсказки, прозвучавшей в словах баллады моего бывшего друга.

Моя жизнь ровно ничего не значила.

Как и я сам.

Выслушивая в течение долгих лет заверения Маделайн, что, дескать, судьба ко мне благосклонна и я её будущий баловень, и порой склоняясь к мысли, что, может, мать не так уж и не права, я упустил из виду едва ли не самое главное свойство того явления, что именуется судьбой. Если она и впрямь существует, к чему я стал теперь мысленно склоняться, то это значит, что мне не под силу её изменить, как бы я ни старался. Всё предопределено заранее. Поэтому и предсказания ясновидящих так часто сбываются. Недаром же говорят: от судьбы не уйдёшь. Почему же я прежде никогда не вдумывался в смысл этой пословицы?

Жизнь любого из нас – не более чем занимательная история, сказка, если хотите, с заранее известными поворотами событий, с персонажами, роль которых кем-то раз и навсегда предопределена.

Быть в этой сказке главным героем очень даже заманчиво и лестно. Разве кто-нибудь отказался бы от такой величественной судьбы, от множества побед и свершений, от заслуженных наград, от славы и почестей?

Теперь, когда с моих глаз упала пелена, я отчётливо видел, какая роль отведена в упомянутой истории мне самому. Я перебрал в уме все свои недостатки, физические и моральные, вспомнил прошлое, в особенности как сильно я проигрывал в сравнении с Тэситом, и пришёл к неутешительному выводу.

Тэсит с его отвагой, решимостью, благородством, безусловно, являлся блестящим героем эпического повествования. Великим героем, чьё пришествие было предопределено и предсказано. Боже мой, и ведь Энтипи, эта ненормальная пироманка, оказалась права! Он в самом деле собирался её спасти. Возможно, с помощью вот этой новорождённой птицы, которую он отважно оседлает и, попутно преодолев какие-нибудь величайшие трудности, пройдя через всевозможные немыслимые испытания, в итоге осуществит задуманное, сдержит своё слово. А как же иначе! Тэсит – настоящий герой. ГЕРОЙ.

А я...

Я не более чем проходной персонаж. Мне дозволено присутствовать в этой истории на протяжении одной или двух глав, мне в балладе посвящено полкуплета. Поскольку никакой самостоятельной роли я в сюжете не играю, а появляюсь лишь для того, чтобы оттенить достоинства Тэсита. Что-то вроде комедийного образа. Это в лучшем случае. А в худшем – я антигерой, пусть и малозначительный. Мне не суждено свершить великие деяния. Куда там! Задача, выпавшая мне, более чем скромна – я был призван расцветить кое-какими добавочными тонами яркую жизнь Тэсита, способствовать выявлению некоторых блестящих черт характера и достоинств главного действующего лица в этой пьесе.

Вся моя жизнь ровным счётом ничего не значила. Обстоятельства моего появления на свет, и ужасная гибель Маделайн, и предательство Астел, и мои приключения в крепости, а также любые мои будущие поступки, хорошие и дурные, не имели ни малейшего значения.

По сути дела, у меня и жизни-то не было. Во всяком случае, реальной, своей собственной. Я просто сыграл малозначительную роль в чужом сюжете, став участником нескольких эпизодов и явив собой забавный, хотя и не весьма привлекательный характер.

Мне следовало давно об этом догадаться. Ведь, говоря по правде, я всегда нуждался в Тэсите куда больше, чем он во мне. Я был довольно близок к пониманию сути происходящего, когда, высказав Тэситу всё, что о нём думал, вдруг осознал, что он тотчас же после нашей разлуки выбросил меня из головы. Потому что знал – все мои убеждения, надежды и чаяния никак не повлияют на предначертанный ход вещей. Я не удалил его из своей жизни, а, напротив, сам себя вычеркнул из той повести, в которой говорилось о нём. И превратился в ничто, в забытого статиста, который исчез со сцены, сыграв свою короткую роль. Разве что Энтипи меня ещё разок вскользь упомянула бы, сидя верхом на фениксе и прижимаясь к груди героя на пути к крепости, где ему суждено принять бразды правления Истерией. Все его прежние сомнительные деяния были бы преданы забвению, его доблесть и благородство стали бы восхвалять до небес и вознаградили бы за них надлежащим образом.

Тэсит меня опередил, оставил, так сказать, далеко за флагом. Всё, что ему теперь оставалось, – это завоевать доверие феникса, освободить с его помощью Энтипи из рук гарпов и триумфально приземлиться в истерийской крепости. Даже если Энтипи заупрямится, отказываясь возвратиться под родительский кров, он её без труда убедит, что это необходимо. «Надо же известить твоих родителей, что ты цела и невредима», – мягко, но настойчиво заявит он. А по прибытии удостоится заслуженных почестей и станет тем, кем ему суждено стать.

А мне предстоит влачить безрадостное существование, без всякой цели...

Кроме единственной, уже осуществлённой – послужить фоном, на котором Тэсит выглядел бы максимально привлекательно.

И эта песнь, которую он так вдохновенно исполнял... посвящая её фениксу. В которой моё место во всей истории было обозначено с предельной чёткостью. Одно из двух: либо это была сочинённая им самим хвала себе, великому и прекрасному, и мой так называемый друг упомянул меня лишь вскользь, с презрением и антипатией... Либо он воспроизводил пророчество кого-то из плетельщиков-ясновидящих, «историю из будущего». Но в таком случае он мог её услышать и выучить наизусть много лет назад, когда мы были ещё детьми, и предложить мне свою дружбу вовсе не из благородства, а просто следуя предначертаниям судьбы, потому что так было суждено.

Выходит, я, со всеми моими надеждами и помыслами, должен убираться прочь с дороги, мне больше нечего делать в этой повести о блистательных деяниях великого героя. Только он, Тэсит – неустрашимый, благородный, бескорыстный герой имел право на существование. Единственный друг, для которого я ничего не значил... который готов был перешагнуть через меня, чтобы продолжать свой славный путь...

У меня в глазах потемнело от ярости.

Да и вы бы тоже разозлились, доведись вам обнаружить, что вся ваша жизнь – лишь краткий и малозначительный эпизод в чьей-то истории.

На миг мной овладело безумное желание броситься на остриё своего меча, чтобы разом со всем покончить.

Никогда ещё я не был так близок к самоубийству. Но к счастью, это было лишь временное помутнение рассудка, которое исчезло без следа, стоило лишь мне в очередной раз взглянуть на виновника нынешнего моего состояния. И сердце моё преисполнилось жгучей ненависти к Тэситу.

В ладони у меня вдруг очутился камень. Не помню, когда и как я его подобрал с земли. Он словно бы материализовался из воздуха. Гладкий такой, увесистый, приятно холодивший кожу. Движение опередило мою мысль. Я не вполне ещё осознал, что делаю, но рука, размахнувшись, уверенно метнула камень в цель.

В иной ситуации Тэсит вовремя почувствовал бы приближение такого опасного снаряда. Звук камня, рассекающего воздух, уподобился бы для него раскату грома. Тем более если учесть, с какой невероятной силой я его метнул. Но Тэсит самозабвенно продолжал развлекать феникса пением своей баллады. Он был так поглощён этим занятием, что не слыхал ничего, кроме собственного голоса. Эта самоуверенность, повлекшая за собой утрату бдительности, дорого ему обошлась.

Мой снаряд угодил ему прямёхонько в голову, чуть выше уха. Тэсит, не ожидавший нападения, упал на землю как подкошенный. Лицо его выразило крайнюю степень изумления и растерянности. Ещё бы, он только что услаждал себя и птицу райским пением, он уже мнил себя спасителем принцессы и прославленным героем, чьё имя станут с благоговением повторять далёкие потомки. И вдруг неведомый враг его атакует, сбивая с ног. Тут было чему удивиться. Что же до феникса, он выглядел не менее ошеломлённым, чем Тэсит. Даже несколько сконфуженным. Он повертел по сторонам огромной головой, и я, внимательно наблюдавший за его движениями, догадался, что новорождённый ещё не вполне ясно различает окружающее. Вероятно, через минуту-другую зрение у него прояснится, но пока он в точности так же, как и сладкоголосый певец Тэсит, пребывал в полном неведении о том, что помешало им и дальше наслаждаться обществом друг друга.

За всю свою жизнь я ни разу так быстро не передвигался, как в последовавшие за тем мгновения. Расстояние до этой парочки я преодолел в несколько прыжков. Конечно, посох, как всегда, служил мне опорой и подмогой. Тэсит ещё не вполне пришёл в себя после чувствительного удара камнем по голове и потому заметил меня, лишь когда я приблизился к нему почти вплотную. Но даже увидав и узнав меня, он вряд ли сразу связал моё появление с неожиданным нападением на себя. Полагаю, что именно поэтому он не сделал попытки подняться и дать мне отпор. Не исключаю и того, что, оглушённый ударом, он решил, что я ему просто привиделся. Как бы там ни было, но при виде меня он даже не шелохнулся.

Размахнувшись, я изо всех сил треснул его по голове рукояткой посоха.

«Если от удара камнем он едва не лишился чувств, то этот, нанесённый моей крепкой рукой, может и дух из него вышибить», – подумал я, торжествуя.

Когда тяжёлая рукоятка обрушилась на его скулу, я услыхал сухой треск. И это явно не посох трещал, он был слишком крепок! Значит, мне удалось серьёзно его ранить, этого красавчика, героя! Голова Тэсита бессильно качнулась и свесилась на грудь, он каким-то странным, пугающе медленным движением разинул рот и испустил не то стон, не то жалобный всхлип. Потом попытался приподняться. Там, где только что находилась его голова, я заметил лужицу крови, в которой белели два выбитых мною зуба.

Я подумал: интересно, испытывает ли он боль? И вообще, чувствует ли он хоть что-нибудь? И удивился, какие странные мысли меня одолевают, в то же время занося посох для нового удара.

На сей раз Тэсит сделал слабую попытку защититься, но мог ли он, и без того еле живой, отразить удар, нацеленный со стороны его отсутствовавшего глаза, который заменяла чёрная повязка? Я угодил ему по лбу, и из большой рваной раны тотчас же густой волной заструилась кровь. Такие повреждения, даже совсем незначительные, всегда очень сильно кровоточат. На сей же раз я его задел весьма основательно, ручаюсь, и кровь в следующий миг залила его здоровый глаз.

Феникс наконец-то понял, что между мной и Тэситом происходит нечто странное, даже пугающее. Он с протестующим криком взмахнул могучими крыльями. Это движение вызвало чуть ли не ураган. Пепел сгоревшего феникса, предшественника нашего малютки, так и взвился к небесам. Но я ещё кое-что заметил: крылья у новорождённого окрепли настолько, что он теперь вполне мог бы подняться в воздух. Фениксы – существа сверхъестественные, и процессы взросления и возмужания, на которые у обычных птиц уходят долгие месяцы, длятся у них считанные минуты. Словно в ответ на мои мысли, малыш, помедлив, начал взлетать.

Одновременно с ним и Тэсит стал подниматься с земли. Ноги у него дрожали и подкашивались, и мне ничего не стоило боковым ударом посоха снова его свалить. Падая, он произнёс моё имя. Я услыхал, как он не без труда выговорил: «Невпопад!» – голосом, в котором звучали злость, и жажда мести, и наряду с этим – всё ещё не покидавшее его недоумение. По крайней мере, мне показалось, что он именно это пробормотал: «Невпопад». При выбитых зубах и почти наверняка сломанной челюсти его выговор, как вы догадываетесь, отличался исключительной внятностью.

И тогда я снова привёл в действие посох. Но на сей раз не стал заносить руку для удара, а просто выбросил её вперёд, словно копьём орудовал, и рукоятка угодила

Тэситу прямёхонько в лоб. Из жалости к поверженному противнику я не стал нажимать на кнопку, чтобы высвободить четырехдюймовое лезвие. Оно бы наверняка пробило ему черепную кость и вонзилось в мозг. Ведь как-никак, я был Тэситу многим, очень многим обязан. Даже этот посох был когда-то вырезан из прочного дерева его руками. Вот я, пусть и частично, но возвратил ему долг: оставил его в живых.

Тэсит опрокинулся на спину. На лбу у него рядом с нанесённой мною раной вздувалась огромная шишка. Невидящим, лишённым всякого выражения взором он уставился в небо, и я с испугом и сожалением подумал, не запоздал ли я, часом, со своим великодушным порывом, не умер ли он, чего доброго. Но времени подтвердить или опровергнуть это ужасное предположение у меня не было: гигантская птица оторвалась от земли. Потрясённый и испуганный жестокостью и насилием, свидетелем которых он стал в первые минуты своей жизни, феникс спешил убраться от нас с Тэситом подальше.

Но я не собирался так просто его отпустить. В мои планы входило навязать ему свою компанию. Я огромными скачками помчался за ним вслед, а догнав его, оттолкнулся от земли посохом и подбросил своё тело вверх. Руки и плечи – единственная по-настоящему развитая и чрезвычайно сильная часть моего тела – блестяще справились с задачей. Но на миг мне показалось, что я не смогу допрыгнуть до широкой спины птицы. К счастью, я всё же смог взгромоздиться на испуганного, вскрикнувшего от неожиданности феникса, и, хотя очутился почти у самого хвоста, мне удалось удержаться в этом положении: я что было сил уцепился за перья на его спине.

Птица заметалась в воздухе, пытаясь меня стряхнуть. Мы успели уже подняться футов на двадцать над землёй. Падение с такой высоты могло доставить мне массу неприятностей. При очередном рывке феникса несколько его перьев остались у меня в кулаке. Я на секунду его разжал, и они закружились в воздухе, плавно опускаясь вниз. В следующий миг я с ловкостью, которой прежде никогда не обладал, скользнул вперёд по гигантской спине и переместился к могучей шее. Обхватив её одной рукой, я почувствовал себя гораздо уверенней. Теперь можно было не опасаться падения. Я перевёл дух.

Тридцать, сорок футов над поверхностью земли. Подъём всё продолжался. И тут феникс стал нырять и кружиться в воздухе, ложась попеременно то на одно, то на другое крыло. У меня потемнело в глазах. Негодная правая нога и прежде-то никогда не была для меня опорой, левая эту опору вмиг потеряла. От падения меня спасала только сила и цепкость левой руки, которой я обхватил шею птицы. В правой я сжимал посох. При желании я мог бы выпростать жало из рукоятки и убить строптивую тварь, но торопливый взгляд вниз, на землю, заставил меня отказаться от этого намерения. Если феникс погибнет на такой высоте, я его переживу всего на каких-нибудь пару секунд.

Я выбросил вперёд правую руку с зажатым в ней посохом, прижал его к шее птицы, с невероятными усилиями дотянулся левой ладонью до рукоятки моего оружия и крикнул что было мочи:

– А ну прекрати кувыркаться, чёртов попугай-переросток! Ты теперь мой, понятно?

Держась обеими руками за посох, я изловчился поднять левую ногу и кое-как уцепиться ею за нижнюю часть могучей шеи. Теперь наконец можно было не опасаться, что феникс меня стряхнёт со спины во время своих отчаянных манёвров. Разве что у меня самого от его воздушных пируэтов голова закружится и я разожму руки. Следовало положить конец его упражнениям. Я с силой рванул посох на себя, словно поводья натягивал, усмиряя норовистую лошадь. Не для того, разумеется, чтобы сделать фениксу больно, просто должен же он был понять, кто из нас главный.

– Ты мой! – Я это повторил громко и внятно, в надежде, что если птица и не понимает человеческой речи, то по тону моему догадается, о чём я ей толкую.

Феникс протестующе завопил и снова резко дёрнулся, так, что меня подбросило. Вот чёртова птица! Ведёт себя, как необъезженная лошадь. Разве что степень риска для наездника совсем иная: выпасть из седла и свалиться с высоты пятидесяти футов – это не одно и то же, согласитесь.

– Ты мой и полетишь, куда мне надо. Ясно? А ну-ка! – При помощи посоха я с величайшим трудом повернул голову феникса вниз и вперёд. Он хотя и покорился, но продолжал свои попытки от меня избавиться. Впрочем, его сопротивление стало заметно слабее.

Полагаю, феникс пребывал в состоянии растерянности и недоумения. И я его в этом не винил. Он явно осознавал, на доступном ему уровне, что является неотъемлемой частью некоего грандиозного плана. И, вероятно, понимал не хуже Тэсита, что должен сыграть отведённую ему роль, выполнить веление судьбы, причём незамедлительно. Но благодаря моему вмешательству в ход событий эта великолепная схема развалилась на мелкие кусочки, и птица забеспокоилась, не в силах понять, почему всё происходит не так, как было задумано.

Что же до меня, то я плевать хотел на все веления судьбы, на то, соответствуют ли им мои поступки. У меня в мыслях было только одно: с самого рождения я был обделён всем тем, чего у прочих имелось в избытке. Боже, как я жаждал, алкал обрести хоть что-нибудь, что уравнивало бы меня с другими, ставило бы на одну ступень с большинством. Мне всегда хотелось вырваться из тесных пут безотрадной повседневности, которые меня душили – сперва в трактире Строкера, потом в крепости. Теперь же сама судьба решила обозначить границы, за которые я не должен был и носа высовывать, указать мне моё место. Согласно её планам, я весь свой век принуждён был оставаться Невпопадом из Ниоткуда. Короче, полным ничтожеством.

А тем временем наш несравненный Тэсит готовился сделать решающий шаг к славе и почестям, которые судьбе было угодно ему преподнести.

По-моему, расклад был чудовищно, просто вопиюще несправедлив. Я вовсе не склонён был признать Тэсита лучше, достойнее меня. Для меня он был просто человеком, в избытке наделённым всем тем, чего мне отчаянно недоставало, о чём я мог только мечтать. Он сам, кстати, вскользь об этом упомянул в своей дурацкой балладе. И теперь в душе моей поселилась надежда, что, умыкнув феникса, этот символ величия и славы, который судьба предназначала Тэситу, я стану другим, выпрыгну из шкуры изгоя и неудачника, сделаюсь хозяином собственной жизни, и она из пустой, скудной и никчёмной превратится в достойную, изобильную и успешную.

Если мне удастся занять место Тэсита в этой «истории из будущего»... то я превращусь в героя!

Вот так! Всё очень даже просто. Я помешаю осуществлению планов, которые составила сама судьба, я посмеюсь над автором и перепишу за него конец повествования! Я всё поставлю с ног на голову! Вверх тормашками! Не желаю я быть Невпопадом, лишь по чистой случайности угодившим на страницы, третьестепенным персонажем, которого после одного-двух выходов драматург взашей гонит со сцены. Я сам поведу рассказ. И не куда-нибудь, а именно в том направлении, которое сам выберу.

Вот каков был мой план, осуществление которого на данном этапе зависело от того, сумею ли я обуздать строптивую птицу.

Феникс будто в ответ на мои мысли вновь попытался меня сбросить, но я крепко держался за посох, сдавливающий его шею, и бедняга этим рывком лишь причинил себе боль. Он парил в воздухе, то и дело меняя направление, нырял вниз и поднимался вверх, и всё это без какой-либо цели, ну, разве что от меня избавиться. Вообще же похоже было, что он просто наслаждается первым в жизни полётом.

Я отдавал себе отчёт в том, насколько высока ставка, знал, что в столь решительный для меня момент я должен цепко ухватиться за бразды судьбы и пришпорить её, пусть скачет галопом, куда мне будет угодно. Но, не будучи настоящим героем, в качестве самозванца я просто не представлял себе, каким должен быть мой следующий шаг. Я присвоил себе роль, которую не удосужился не то что выучить, но даже прочитать, вот в чём была загвоздка. Тэсит, тот, поди, вытвердил всё назубок, каждое словечко, каждый жест.

Несколько мучительных секунд я провёл в состоянии, близком к панике. Мне даже стало казаться, что я напрасно занял чужое место, что ничего хорошего для меня из этого не выйдет. Словом, совсем было пал духом.

Феникс, возможно почувствовав мою неуверенность, с пронзительным криком, от которого мне уши заложило, нырнул вниз. От неожиданности я тоже дико заверещал, совсем по-девчоночьи, но никто этого, к счастью, не слыхал: птица, голос которой был куда громче моего, всё ещё орала, когда я замолчал, устыдившись своей трусости.

Тэситу, как пить дать, понравился бы этот сумасшедший полёт. Он насладился бы обществом птицы, которую мало кому из смертных довелось видеть, своей властью над ней, её покорностью. Что же до меня, то я с трудом удерживал в желудке свой скудный завтрак, так мне было тошно. Ни о каком наслаждении путешествием по воздуху, разумеется, и речи быть не могло. Еле живой от страха, я только о том и помышлял, как бы заставить проклятую птицу слушаться узды, то есть моего посоха. Иначе она рано или поздно всё же стряхнёт меня, полуживого от усталости, со своей спины.

Я бросил осторожный взгляд на далёкую землю и вдруг заметил стаю гарпов.

Феникс тоже их увидал: он склонил голову набок и стал с любопытством наблюдать за странными созданиями. Гарпы передвигались по деревьям у самых вершин, перелетая на своих небольших и слабых крыльях от одной ветки к другой и отталкиваясь от них руками, что придавало им дополнительную скорость. Я напряг зрение и не без труда разглядел полускрытую листвой Энтипи. В сравнении с карликами гарпами принцесса выглядела просто великаншей. Она ни на секунду не прекращала борьбу. Её тонкое тело отчаянно извивалось в руках четырёх уродцев, каждый из которых крепко её держал за руку или за ногу.

«Вот ведь молодчина! – подумал я. – Не желает сдаваться до последнего. Мне бы такую отвагу...»

И тут я понял, что за героический поступок мне следовало бы попытаться совершить для начала: спасти принцессу. Наверняка именно это в первую очередь и собирался предпринять Тэсит. А ведь у него на уме могло быть только то, что угодно судьбе, чему она благоволит. Значит, этому суждено свершиться. События, заранее предопределённые, просто не могут не произойти. И коли уж я присвоил себе роль героя, придётся мне её играть и... нести за всё ответственность.

В теории всё выходило складно. На практике же я просто обмирал от страха при мысли о новой встрече с гарпами. Вымолив у них пощаду, я почитал себя бесконечно счастливым. В другой раз мне могло повезти гораздо меньше.

Но у моего феникса было на этот счёт иное мнение. Напомню, он ведь был новорождённым существом, а младенцы, как вам известно, до ужаса прожорливы. Согласно бытовавшему мнению, на людей фениксы никогда ещё не нападали. Зато всякие пернатые, летающие существа меньшего, чем они сами, размера являлись довольно значительной составляющей их меню.

Таким образом, приметив у верхушек деревьев стаю карликов гарпов, мой феникс не иначе как решил впервые в жизни поохотиться ради пропитания. Не знаю, помнил ли он о том, что я находился у него на спине. Но даже если и помнил, в любом случае я мало что для него значил. В общем, не долго думая он сложил крылья и спикировал прямёхонько на гарпов, которые всё ещё не чаяли над собой беды.

Айлерон, как и подобало вожаку, двигался впереди остальных. Он-то первым и увидел феникса. Повинуясь охотничьему инстинкту, оголодавший младенец мчался вниз в глубоком молчании, чтобы не спугнуть свой обед. Айлерон не иначе как нутром почувствовал опасность и задрал вверх уродливую голову, увенчанную короной. Увидев феникса с растопыренными когтями, падавшего на него сверху со скоростью пушечного ядра, гарп издал тревожный вопль, чтобы предупредить подданных об опасности. Феникс же, поняв, что дичь насторожилась, заверещал так пронзительно, что у меня от ужаса дыбом встали волосы, а ладони едва сами собой не разжались. Вероятно, посредством таких вот боевых кличей эти гигантские птицы пригвождают свои жертвы к месту.

Именно так всё и получилось: несколько ублюдков гарпов задрали вверх головы и, услыхав оглушительный крик феникса, буквально окаменели от неожиданности и ужаса. Их круглые красные глаза едва не вывалились из орбит. Мы приблизились к ним уже настолько, что мне это было хорошо видно.

– Стре-е-е-е-е-е-е-лы! – скомандовал Айлерон, и некоторые из гарпов, хотя далеко не все, стряхнув с себя оцепенение, подчинились приказу. Но пока они вынимали стрелы из колчанов и натягивали луки, феникс снизился к самым верхушкам деревьев и, паря на могучих крыльях, разорвал всех стрелков на части острыми когтями с такой же восхитительной лёгкостью, с какой нож кромсает сырную голову.

Энтипи принялась с удвоенной энергией отбиваться от своих похитителей. Те замерли в растерянности, поначалу не в силах понять, что им теперь делать и куда смотреть. Но видя, как двое или трое их товарищей в считанные секунды оказались мертвы, как другие вынимали стрелы из колчанов, чтобы обороняться от чудовищной птицы, они быстро приняли решение: бросили принцессу и пустились наутёк. Принцесса, оставшись без какой-либо опоры, камнем полетела вниз. Но полёт её был, к счастью, совсем недолгим и закончился благополучно: густые ветви средней части дерева, спружинив, приняли на себя её тело. Она попыталась, извернувшись, ухватиться за ветки, чтобы слезть на землю, но только платье себе изорвала. Дерево крепко держало её в своих объятиях и не собиралось выпускать. Энтипи взвыла от досады, сообщив всем, кто мог её слышать, что они вскорости пожалеют о том дне, когда появились на свет.

Айлерона упомянутый день мало заботил. В значительно большей степени вожака гарпов заинтересовал ваш покорный слуга, вцепившийся мёртвой хваткой в посох, чтобы не свалиться со спины феникса. Заметив меня, Айлерон с ненавистью гаркнул: «Невпопа-а-а-а-а-а-д!» – а несколько его подданных тем временем осыпали нас с фениксом градом стрел.

Феникс хоть и был существом проворным, но всё ж не настолько, чтобы от них увернуться. Слишком мало было расстояние между ним и лучниками. Стрелы гарпов угодили ему в нижнюю часть живота. Младенец-великан заверещал, это был крик боли и гнева, и лично мне в нём послышалось: «Ох, ну и задам же я вам сейчас! Ещё не так вас отделаю, всех поубиваю!»

Выпалив это (если только я правильно истолковал его вопль), феникс незамедлительно перешёл от слов к делу.

Он сделал глубокий вздох, напрягся изо всех сил, и стрелы, все до единой, стремительно выпростались из его плоти, развернулись в воздухе и полетели в тех, кто их выпустил из луков! Гарпы бросились врассыпную. Некоторым удалось уйти невредимыми. Другим повезло меньше, они попадали с деревьев, пронзённые собственными стрелами, убитые наповал или раненые.

Ярость, в которую впал при виде этого Айлерон, не поддаётся описанию. Он вытащил бог весть откуда кривой кинжал и, размахивая им, взвыл:

– Ты-ы-ы-ы-ы умре-е-е-е-е-е-шь! – Из пасти у него вылетали клочья пены, глаза налились кровью и стали багровыми. Но тут он заметил Энтипи, которая по-прежнему безуспешно пыталась найти опору для рук и ног, чтобы слезть с дерева. – Но она-а-а-а-а умре-е-е-е-е-т пе-е-е-е-рвая!

Фениксу не было никакого дела до меня и моих проблем. Его интересовали только гарпы – свежая и сытная еда. Он только что прикончил одного из ублюдков лёгким взмахом когтистой лапы, подбросил вверх, поймал клювом, как иные забавы ради ловят ртом подкинутую в воздух виноградину, тряхнул головой, словно кот, треплющий в зубах мышонка, и без видимых усилий перекусил ублюдочного карлика пополам. Верхнюю часть малыш проглотил, нижней пренебрёг, и она полетела вниз. Видно, фениксы отдают предпочтение белому мясу.

Но каким бы захватывающим и забавным ни было это ознакомление с кулинарными пристрастиями фениксов, судьба Энтипи всё же заботила меня гораздо больше. Над принцессой нависла смертельная угроза. Увидев приближавшегося к ней Айлерона с кинжалом в руке, она, только представьте себе, разразилась потоком отборнейших ругательств. Не выказала ни малейших признаков страха! Вожак гарпов замер на месте от неожиданности. Айлерон не привык, чтобы обречённые жертвы так себя вели перед смертью. Им надлежало трястись от ужаса, молить о пощаде, сетовать на жестокость судьбы. Никто ещё не осыпал этого злобного урода проклятиями и бранью.

Этих нескольких секунд его замешательства оказалось для меня довольно, чтобы намного сократить расстояние между мной и принцессой. До сего момента я лишь держался за посох, притиснутый к горлу феникса, не пытаясь управлять птицей и не сдавливая его шею. Надо же было дать новорождённому подкрепиться и заодно истребить как можно больше гарпов. Теперь дело приняло другой оборот. Мне снова предстояло заставить его выполнять мою волю. Я рванул посох на себя и скомандовал, указывая на Энтипи:

– Вниз! Вниз! Давай!

Феникс взглянул в том направлении, куда я приказал ему лететь. Полагаю, его зрение к этому моменту уже полностью прояснилось. Он увидел Энтипи, а неподалёку от неё – размахивавшего кинжалом гарпа. Не знаю, кто из этих двоих удостоился его внимания. Не исключено, что он решил спасти принцессу, но столь же вероятно, что снизиться его заставил всё ещё не утолённый голод. Во всяком случае, он поступил именно так, как я рассчитывал: взмахнул крыльями и устремился прямёхонько к Айлерону.

Вожак гарпов с бешеной скоростью завертел головой. Наверняка прикидывал, успеет ли подобраться вплотную к Энтипи и вспороть ей живот, прежде чем феникс до него доберётся, и не стоит ли ему, оставив девушку в покое, спланировать вниз, чтобы укрыться от опасного врага под сенью деревьев.

В конце концов злость взяла в нём верх над осторожностью, и он с рычанием бросился к принцессе. В руке его сверкнул кинжал, который этот ублюдок занёс над головой, чтобы вонзить в нежную девичью плоть. Я представил себе, как алая кровь брызнет у неё из раны, окропив листву, и в ужасе зажмурился. Неужели мы с фениксом не успеем этому помешать?

Но принцесса решила бороться до последнего. Отломив от дерева ветку, она принялась хлестать гарпа, который подобрался к ней почти вплотную, по голове и груди. Тот с визгом и рычанием отбивался от неё руками и кинжалом. Ну а тут и мы с фениксом подоспели ей на выручку. Я одной рукой обхватил могучую шею птицы, а другой протянул Энтипи конец своего посоха.

– Принцесса! Хватайтесь и держитесь за него что есть сил!

Принцесса, возможно впервые в своей жизни, послушно сделала как ей велели. Вцепилась в посох мёртвой хваткой. Я потянул его на себя. Айлерон попытался схватить её за ногу, но промахнулся и свалился вниз, ломая ветки. Феникс, поняв, что добыча ускользнула, взмыл ввысь. Снизу до нас донеслось:

– Я ещё доберу-у-у-у-сь до тебя-а-а-а-а, Невпопа-а-а-а-а-д!

Оставшиеся в живых гарпы в страхе разбежались и где-то попрятались. Им наверняка ещё никогда не приходилось иметь дело с таким грозным противником, как феникс. Я собрался было с силами, чтобы втащить принцессу на моего крылатого друга, но Энтипи сама, без всякой помощи с моей стороны, быстро и ловко перебралась на его широкую спину, чем несказанно меня удивила. А я-то беспокоился, что не успею её подхватить и она, того и гляди, от страха и головокружения разожмёт руки и упадёт к подножию деревьев вслед за Айлероном.

– Как вы? – вежливо осведомился я. Но вместо ответа получил увесистый удар кулаком в плечо. От боли и неожиданности я даже вскрикнул.

– Вы с ума сошли? Чем я это заслужил?

– Вы меня бросили, трусливый засранец! Выклянчили у этих уродов помилование и сбежали, а меня оставили им на растерзание!

Еле сдержавшись, чтобы не ответить ей какой-нибудь грубостью, я соврал:

– В этом и состоял мой тщательно разработанный план.

– План?! Вы хотите сказать, что бросились на поиски этого... этой... – Она окинула птицу подозрительным взглядом. – Да кто он вообще такой?

– Феникс.

Я не без внутреннего торжества это произнёс, предвидя её изумление и восхищение. И не ошибся. Энтипи снова, на сей раз с боязливой почтительностью, оглядела птицу.

– Неужели мы летим на фениксе? Вот чудеса! А он... настоящий?

– Ну ещё бы! – усмехнулся я. И совершил непоправимую ошибку.

Излишняя самоуверенность до добра не доводит. Мне за неё пришлось тотчас же поплатиться.

Вытянув руку, я фамильярно потрепал феникса по голове, так, будто это был ласковый и смирный жеребёнок, а вовсе не мифический исполин, свободолюбивый и гордый, и к тому же мало знакомый с нашим миром и его обычаями, а потому растерянный и нервный.

В общем, птица решила наконец дать выход копившейся в ней злости.

Испустив яростный вопль, она мгновенно придала своему могучему туловищу почти вертикальное положение и с невероятной скоростью понеслась вверх. Так, словно вознамерилась преодолеть силу притяжения и попасть в космос. Энтипи едва не соскользнула вниз. Лишь в последнюю секунду ей каким-то чудом удалось обхватить моё туловище. Она сомкнула руки примерно на уровне моего желудка. Вернее, там, где ещё недавно был желудок, который теперь переместился едва ли не к самому горлу, настолько я струхнул. В ушах у меня свистел ветер. Стоило обезумевшей птице ещё немного наддать, и нас с принцессой просто сметёт с его спины этим вихрем.

Феникс больше не кружился и не нырял в воздухе. То, как я с ним обращался, повергло его в дикую ярость, и он, видно, решил, что мы с Энтипи заслужили худшей участи, чем просто быть сброшенными с его спины на огромной высоте. Он ещё некоторое время продолжал подниматься вверх, а после совершенно для нас неожиданно, не сбавляя скорости, перекувырнулся в воздухе и камнем пошёл вниз. Теперь Энтипи навалилась на меня всем телом, и я чувствовал, как её острый подбородок вдавился мне в плечо. Приятного в этом было мало, но я не жаловался, зная, что ей самой сейчас вряд ли намного легче и комфортней, чем мне.

– Сделайте же что-нибудь! – потребовала она.

– Делаю! – огрызнулся я. – Держусь за него. Иначе он давно летел бы без нас. – Я что было сил цеплялся одной рукой за горло этого вспыльчивого великана, другой же то и дело пытался поместить свой посох, как прежде, поперёк его шеи, но всякий раз, как мне это почти удавалось, хитрая птица дёргала головой и отводила посох в сторону. Я просто измучился от тщетных стараний его таким образом «запрячь».

Но вот он прекратил снижение и снова взмыл ввысь. У нас с Энтипи перехватило дыхание. Однако на сей раз подъём продолжался недолго. Набрав нужную ему высоту, феникс расправил крылья и на сумасшедшей скорости понёсся над землёй. Трудно было поверить, что он появился на свет меньше часа назад. Дитя мастерски владело своими огромными крыльями. Деревья, ручьи, поляны, тропинки так и мелькали под нами, как гигантская карусель.

– Куда это он? – возмутилась Энтипи. – Пусть повернёт! Заставьте его!

Голос её был едва слышен. Ветер, свистевший в ушах, почти оглушил нас обоих. Я и без указаний Энтипи понимал, что феникса следовало заставить переменить курс, но как мне было с ним справиться? Он ведь с каждой секундой становился всё сильней. Я пытался толкать его в затылок, с силой сдавливал рукой его шею, но всё без толку. Этим я только одного добился – окончательно вывел его из себя. После очередного моего толчка в боковую часть головы феникс угрожающе щёлкнул клювом. И я счёл за благо больше его не беспокоить. Стал тешить себя мыслью, что могу, если захочу, в любой момент его прикончить остриём посоха или мечом, хотя и понимал, что ни в коем случае этого не сделаю. Я ж ведь не самоубийца. А падение с такой высоты означало для нас с принцессой верную гибель. Так что пусть уж феникс пока поживёт.

Между прочим, о том, куда он держал путь, я вроде как догадался. Вернее, был почти уверен, что знаю, куда он нас уж точно не понесёт.

Моя мать была совершенно права, когда рассуждала о судьбе и её велениях. Я только что снова её вспомнил, как она вслух предавалась своим мечтам о моём великом будущем. К сожалению, та судьба, которую она провидела и предсказала, была не моя, а Тэсита. И я взял да и похитил её у него. А феникс, это полумифическое создание, без труда улавливает своим внутренним чутьём веления судьбы и им повинуется. И умеет отличать ложь от правды и то, чему быть надлежит, от того, что творится по чьему-либо произволу. Теперь-то он уж точно уверился, что человек, взобравшийся на него верхом, то есть ваш покорный слуга, не имел на это никакого права. Судьбой фениксу было назначено помочь Тэситу в спасении принцессы и доставить их обоих в истерийский дворец, где они жили бы в любви и счастье и умерли бы в один день. Но поскольку я грубо и бесцеремонно вмешался в ход событий, заняв чужое место, феникс решил унести меня в противоположном от дворца направлении, причём как можно дальше. Насколько мы с Энтипи стремились вернуться в резиденцию Рунсибела, настолько же строптивый и рассерженный гигант был полон решимости этому помешать. Он добросовестно выполнял всё, что было поручено ему госпожой судьбой, и лично у меня язык бы не повернулся поставить это ему в упрёк.

Энтипи стала требовать от меня ответа, куда летит феникс. На это лишь одно можно было сказать – для него самого важно не куда он нас доставит, а откуда унесёт прочь. Птица следовала чётким указаниям судьбы, но не собственной, нет. Моей. А я понятия не имел, какова она.

И рассчитывал, как прежде, в случае необходимости прибегнуть к импровизации. Порой мне это неплохо удавалось.