Сень

Глава 19

— Ну что теперь отмочила наша весьма пожилая девушка? — поинтересовался Иосиф Виссарионович у Лаврентия Павловича.

— Ничего особенного, — сварливым тоном ответил Берия, — ей, видишь ли, мировой славы захотелось.

— И чем же она решила прославиться на этот раз?

— А что, были и другие разы? — искренне удивился Лаврентий Павлович. — Похоже, я что-то пропустил.

— Другие разы были, ты и сам знаешь. Просто в те разы мировая слава была отложенная, сильно отложенная. Мы же про атомный проект лет через пятьдесят какую-то информацию раскроем? И прочую тоже, и узнает народ о лауреате двадцати семи Сталинских премий первой степени, дважды Герое Советского Союза и четырежды Герое Социалистического труда, кавалера… я уж не представляю даже, скольких тогда будет орденов Ленина и несчетного числа орденов Трудового Красного знамени.

— Ага, и Боевого, и первого кавалера ордена Пирогова…

— И первого же кавалера медали Пирогова. Но мне интересно, какой славы она сейчас возжелала.

— Спортивной. Она записалась на Олимпийские игры.

— Как это — записалась?

— Обыкновенно. Пошла и записалась, в пяти дисциплинах по стрельбе. Пока мы тут пахали-сеяли, она съездила в Вену на заседание МОК, выбила дополнение к регламенту, так что теперь на соревнования и женщин допускают наравне с мужчинами. А затем — я не знаю как она это вообще делает, но, похоже, для нее такое нетрудно — она вынудила Андрианова включить ее в списки нашей олимпийской команды.

— Надо будет выяснить, что она ему пообещала…

— Ничего. Я уже попробовал выяснить — Константин наш Александрович вообще не помнит, как он ее включал в списки. Но что включал — помнит. И помнит, что это очень важно.

— Когда мы с Таней в следующий раз встречаемся?

— Послезавтра. Я ей вопросы позадаю или ты?

— И мы будем помнить, что горячо одобряем ее участие в Олимпиаде… погоди, ты говоришь, она записана на соревнования по стрельбе?

— А я сразу и не сообразил… Паша говорил, что не видел еще человека, кто с ней в этом деле сравниться может. Но ей-то это зачем? Если славы хочется, то ей достаточно мундир надеть со всеми орденами и медалями… мы, похоже, совсем другие вопросы ей задавать будем. И я даже знаю какие именно…

— Все же просто: СССР впервые принимает участие в Олимпийских играх, и это участие просто обязано стать выдающимся. Запоминающимся. Таким, чтобы весь мир узнал, что СССР — это страна выдающихся людей.

— И вы решили лично это всему миру показать. И что будут объявлять радиокомментаторы? На позицию выходит директор всесоюзного института «Фармацевтика»…

— Нет, будут объявлять «выходит представитель спортивного общества Буревестник». ВНИПИ же является государственным учреждением? Так что пусть думают, что я представляю советскую торговлю, а конкретно — торговлю мебелью. Я еще попробую финнам мебелишку советскую продать…

— Но вас же знают десятки, сотни тысяч людей, и эта информация наверняка просочится на Запад.

— Сейчас телевизионная картинка качества отвратительного, вдобавок я гарантирую: меня там даже вы не узнаете. И вообще в команду записана какая-то Совушкина.

— Я думаю, что после того, как вы заберете все медали по стрельбе, представители западных разведок вывернутся буквально наизнанку чтобы узнать про вас всё.

— Они уже наизнанку выворачиваются, особенно после того как лишились всей агентуры, ради девушки с винтовкой им попросту некуда уже дальше выворачиваться. А когда они поймут, что и от эмигрантов из СССР пользы как с козла молока…

— Вот этот закон я о сих пор не могу понять, — пропыхтел Берия. — Вы говорите, что ни один из уехавших ничего важного иностранным разведкам сообщить не сможет. И я верю, что вы это делаете. Но как?

— Очень просто: нас же специально учили забывать ненужное. А дальше все просто: есть катализаторы, которые перебрасывают информацию из долговременной памяти в эмоциональную, причем перебрасывают именно то, что человек старается не забыть. И именно перебрасывает, в долговременной памяти эти блоки… стираются. А эмоциональная… через месяц она готова получать новые эмоции, но старые обратно не переписываются. Например, в первом слое этой памяти мы храним сны — и при очень счастливом стечении обстоятельств содержание сна можно, грубо говоря, внутренне пересказать в кратковременную память, но даже это получается не всегда. А даже если и получилось — она из кратковременной памяти проходит фильтрацию, причем механизм фильтрации таков, что если такая же информация уже усвоена, то она вторично не сохраняется. И тут фокус в том, что мозг-то думает, что эту информацию он уже однажды отфильтровал и сохранил, а на самом деле там лишь воспоминания о том, что эта информация здесь была. Воспоминание об информации, а не она сама. Человек помнит, что он знал какой-то секрет, а сам секрет уже никогда не вспомнит.

— Как-то все это звучит… жестоко.

— Нам не до сантиментов. Принцип простой: захотел свалить из страны — вали, но оставь то, что получил от страны бесплатно. Страна очищается от потенциальных предателей, но не теряет с ними государственные секреты.

— Ну ладно, это мы вроде уже обсуждали, — заметил Сталин. — А вы упомянули картинку в телевизоре…

— С финиками очень просто договариваться. Мы предоставляем им в аренду две сотни телекамер, они ведут трансляцию всех соревнований…

— А почему они решили, что советские телекамеры лучше? Ведь есть же американские, и во Франции…

— Наши лучше. Советская телекамера весит меньше пятнадцати килограммов. Оптика, правда, цейссовская — но наши инженеры ее для быстроты производства заказали, позже на отечественную перейдем. Но главное наше преимущество заключается в том, что мы телепередачи научились записывать на магнитофоны. За одну только возможность показывать репортажи об Олимпиаде в записи финны на что угодно были согласны. А если учесть, что сейчас заканчивается монтаж радиорелейных башен для передачи телесигнала через Швецию и Данию в Германию и Францию, а магнитофоны будут только у финнов, то они уже начали прибыли от телетрансляции считать в твердой валюте. И считать, сколько составит их половина — потому что там будет еще и наша, советская.

— А советские граждане…

— А советские граждане телетрансляцию получат бесплатно. И бесплатно увидят преимущества социалистического строя, причем и в прямой трансляции, и в записи. У нас уже из Ленинграда в Москву по радиорелейным линиям можно до шести телеканалов передавать одновременно, а из Москвы до почти всех областных центров Европейской части — минимум по два. И телевизоров уже у народа много. Так что смотреть Олимпиаду народ будет — и этот народ нужно порадовать победами советского спорта. А я в этом помогу как смогу.

— Препаратами? — с подозрением в голосе спросил Лаврентий Павлович.

— Фу, это же не спортивно. И вообще не интересно: с препаратами я одна все медали на Олимпиаде возьму, даже, скажем по гребле на восьмерке в мужском зачете. Я окажу нашим ребятам психологическую поддержку. Будут они выступать спокойные как слоны, выложатся на сто процентов… между прочим, даже олимпийские чемпионы мира всякие как правило так выкладываться не могут. Не умеют, но я нашим объясню как это сделать.

— Ты же не можешь ничего толком объяснить!

— Тогда просто покажу, — рассмеялась Таня. — А спорить насчет надо-не надо уже поздно: заявка подана и даже утверждена комитетом МОК. А поэтому в июле наши встречи отменяются: Совушкиной нужно спортивную форму набрать.

— А Серовой в институте не хватятся? — довольно ехидно спросил Иосиф Виссарионович.

— В институте одних только заводов и фабрик за полсотни штук, и куда меня занести может — этого никто не скажет. Ну и я не скажу, а телефон… Сами знаете, связь междугородняя у нас паршивенькая.

— А как мы тебя узнаем… ну, после? — поинтересовался Лаврентий Павлович.

— Мне потребуется сбросить всего килограммов семь, за неделю справлюсь. А краску с волос смыть — это вообще за пятнадцать минут… так что сделать вид, что не узнали, не выйдет.

— Так, со спортом разобрались, с телевидением… тоже разобрались, — заметил Сталин. — из важных срочных вопросов вроде ничего больше не осталось, а как насчет истории?

— Иосиф Виссарионович, сейчас это называют политинформацией. Международное положение пропустим и перейдем к вопросам совершенно не марксистско-ленинским…

Первого июня в Серпухове на заводе мотоциклов заработал конвейер, выпускающий небольшие автомобильчики. Точно такие же, какой в свое время был изготовлен на втором Ковровском заводе для Тани. То есть по форме такой же, и с таким же мотором: двухцилиндровым оппозитником. Но все управление было установлено на рулевой колонке — потому что автомобиль делался для безногих. Вообще-то такие же автомобильчики давно уже делались ВАЗом, но вязниковские автомобилестроители делали их, по мнению Военного министерства, слишком мало и обеспечивали ими лишь «своих» ветеранов войны — а в стране инвалидов было, к сожалению, очень много.

От первого Таниного автомобиля новый отличался главным образом тем, что кузов почти целиком делался из текстолита, а термопрессы для завода были сделаны в Сальске. Сверх плана сделаны, по личной просьбе Тани — однако заводчане за эту работу деньги получили: все финансирование нового производства взяло на себя военное министерство. Причем — по личному указанию товарища Сталина…

Вообще-то товарищ Василевский был министром прижимистым и радостью от затрат на новый завод не лучился, но со Сталиным спорить не стал. Причем не стал не потому, что это был товарищ Сталин, а потому, что на совещании, на котором зашла речь и о Серпуховском заводе, как только он лишь заикнулся о том, что у армии лишних денег нет и инвалидам прекрасно подойдет и спроектированная в ЦКБ мотоциклостроения трехколесная повозка, одна молодая особа предложила:

— А давайте я товарищу Василевскому ноги отрежу, пусть лично убедится в прелестях спроектированной Сердюковым повозки. И Николаю Петровичу тоже, а то он явно не проникся нуждами инвалидов.

— Татьяна Васильевна, — заметил, ухмыльнувшись, Сталин, — я понимаю, зачем отрезать ноги главному конструктору, а маршалу-то зачем?

— Ему особо ноги для работы не нужны, он головой работает. А не будет ног — голове больше крови достанется, лучше думаться будет — и он сообразит, что затраты на завод — разовые, а забота о пострадавших на войне солдатах будет уже постоянной. И солдат уже не будет в атаке бояться получить рану… то есть опасаться-то будет, но зная, что государство его точно не бросит и в любом случае он не останется с бедой один на один.

И хотя товарищ Сталин выслушал это с улыбкой, почему-то товарищ Василевский решил, что против ампутации он особо возражать не будет…

А в конце того, еще осеннего, совещания товарищ Василевский подумал, что эта молодая женщина свою угрозу может исполнить, товарища Сталина и вовсе не спрашивая. Ведь совещание собралось по поводу назначение министром товарища Шапошникова, но когда Иосиф Виссарионович предложил выпустить соответствующий указ, девушка резко возразила:

— Борис Михайлович к этой работе пока не готов. Я думаю, что по крайней мере до середины следующего лета я оставлю его под своим присмотром, а там — посмотрим. Думаю, к этому вопросу стоит вернуться где-нибудь в конце июня, — и Сталин лишь молча кивнул, так что министром пришлось остаться Александру Михайловичу…

Сам Александр Михайлович прекрасно понимал, что руководить флотом и авиацией у него получается неважно и давно просил Сталина о «понижении в должности», предлагая министром назначить именно Шапошникова, но вот уже второй раз подряд его предложение «не получило поддержки» — а теперь он узнал, и кто именно его «заблокировал». Но с медициной не спорят, тем более с такой медициной: с Борисом Михайловичем, который уже в конце войны выглядел крайне неважно, он общался постоянно — и не смог не отметить, что «медицина творит чудеса». Правда, чудеса эта медицина творила как-то… выборочно, но те военачальники, которые попадали под пристальный взгляд этой «медицины», на здоровье уж точно не жаловались.

Вдобавок, чуть позже министру пришлось с этой девушкой столкнуться поближе, и вовсе не по поводу здоровья: на полигоне в Кубинке он ее увидел на испытаниях новейшей зенитной системы, оснащенной самонаводящимися на самолеты врага ракетами. Именно на вражеские самолеты, а если на самолете ставилась небольшая коробочка с каким-то хитрым радиоприбором, то ракета такой самолет считала своим и «не замечала» даже в «собачьей свалке». Такое испытание тоже было проведено в небе над полигоном, и два летчика, пилотировавшие «маркированные» машины в строю радиоуправляемых мишеней, вернулись задания, по словам одного из них — Султана Амет-хана — «с потяжелевшими от волнения галифе». На что второй — Марк Галлай — лишь флегматично заметил, что «надо было перед вылетом кишечник опорожнить, чтобы штаны после полета не стирать». Кстати, оба через час после этого испытательного полета получили по «Звезде»: маршал смог по достоинству оценить мужество пилотов. Ну а эта девушка, оказавшаяся, ко всему прочему, и начальником КБ, зенитные ракеты разработавшим, на откровения пилотов лишь усмехнулась:

— Вы, ребята, даже представить не можете, сколько штанов сегодня в КБ стирать придется.

— А что, вы им пообещали страшные кары, если ракеты с цели собьются? — поинтересовался Марк.

— Нет, просто наши испытатели думали, что пилотом самолета я буду. Но, к сожалению, мне товарищ Сталин лететь запретил.

— А вы тоже летчик? — удивился Султан.

— В некотором роде да. Собственно вас и вызвали в Кубинку чтобы меня в кабину не пустить. Кстати, кто у нас в ЛИИ командует летной частью? Надо ему пинков надавать, чтобы лучших испытателей на такую работу не посылал.

— Это почему? — поинтересовался Марк. — Мы что, недостаточно подготовлены, по вашему мнению?

— Точно, не подготовлены. Противоракетный маневр выполнять не умеете, да и не ваша это работа. Впрочем, его, кроме меня, вообще пока никто сделать не сможет…

— А вы знаете как увернуться от такой ракеты?

— Конечно. Но дело в том, что летчик — любой летчик — пока что это проделать не в состоянии: он же не может узнать, что в него ракета летит. А сейчас, хотя ракеты были без заряда, оставался шанс что ракета врежется в кабину. Я бы увернулась, а другой…

— Вообще-то нам приказ от командования ВВС МВО пришел… — неопределенно высказался Султан.

— Понятно… как-то задумчиво высказалась девушка, — значит, пора командующего ВВС МВО менять.

— Так ведь… — начал было Марк, но девушка договорить ему не дала:

— Товарищи офицеры, благодарю за работу и советую рты понапрасну не открывать. По дружески советую, как простой советский летчик и простой советский генерал-лейтенант.

Тогда маршал Василевский всерьез этот разговор, свидетелем которого он стал почти случайно, всерьез не воспринял, но спустя всего лишь неделю он понял, что это были не шутки…

— Итак, сегодня мы продолжим рассказ о несостоявшейся пока истории. Насколько я сейчас поняла, основа Системы была заложена примерно через сто-двести лет после нынешнего времени. Но, по расчетам Решателя, такое формирование Системы было практически неизбежно в капиталистическом обществе, да и в обществе, строящим коммунизм тоже. Разница лишь в принципах формирования правящего класса, но об этом мы поговорим потом, и поговорим очень подробно — чтобы самим такое не выстроить.

— А вы считаете, что и СССР может пойти в этом… неправильном направлении? — спросил Сталин.

— Ну, основы уже закладываются, но пока мы этот вопрос отложим: время подумать у нас есть. Тем более, что сейчас речи о строительстве именно коммунизма нет.

— Ну, хорошо, продолжайте…

— Итак, суть перехода к Системе заключается в том, что отдельные люди, обладающие определенными богатствами и рычагами воздействия на законодательную систему, решили захватить в собственность все основные ресурсы.

— То есть вы снова возвращаетесь к банкирам…

— Нет. Банкиры обладают деньгами, но вы же и сами прекрасно понимаете, что деньги — всего лишь мера счета вложенного труда. Так что фактически банкиры владеют вообще ничем, просто им разрешают — введением определенных законодательных норм — считать, что они имеют какую-то власть. Однако они — всего лишь нанятые управляющие в Системе, и если те, кто обладает реальным богатством, считает, что ситуация требует каких-то изменений, банкиров безжалостно уничтожают вместе с теми деньгами, которыми они, как думают, владеют. Сколько лишь на вашей памяти было банковских крахов, сколько валют превращались в грязную бумагу? Любая война приводила к безудержной инфляции, которая превращала банкиров в оборванцев — но реальные ресурсы оставались в руках прежних владельцев и их богатства оставались неприкосновенными. Оставались, пока товарищ Сталин не решил это поменять.

— Ленин решил… — пробурчал Сталин.

— Ну да, и со спокойной душой отдал все богатства России иностранному капиталу. Уж вы-то должны знать, что даже денежной эмиссией Советское правительство не распоряжалось, а все реальные богатства были за гроши или вообще бесплатно переданы иностранцам.

— Вы имеете в виду золотой запас? — решился спросить Струмилин.

— Опять нет. То есть золото действительно чего-то стоит, поскольку оно в промышленности много где может применяться. Но оно — лишь один из очень многих компонентов реального богатства. А главными компонентами его являются другие ресурсы: энергия, полезные ископаемые и плодородные земли. Ну так вот, те капиталисты, которые осуществляют реальную власть, захватывают именно эти ресурсы, причем стараются их захватывать по всему миру. Раньше — захватывали грубой силой, позже — объявив свои деньги абсолютным добром, скупая эти ресурсы. А когда за эти деньги нужно было что-то отдавать, то просто их обесценивали, оставляя реальные богатства себе. Собственно, экзистенциальная ненависть британцев к Сталину объясняется главным образом тем, что он отобрал у них ресурсы, которые они уже привыкли считать своими. Но, впрочем, это только одна причина. И к товарищу Мао ненависть порождена этим же, но пока лишь только этим. А коммунизм буржуев вообще не пугает…

— Это вы несколько утрируете, — попытался вставить свои пять копеек Струмилин, — еще как пугает!

— Нет, опять нет. Коммунизм для них — всего лишь мелкая неприятность, небольшое сокращение постоянных сверхприбылей, не больше. Я потом объясню поподробнее, хотя это вообще неважно. Важно то, что буржуев до дрожи пугает социализм, настоящий, подлинный социализм. И то, что под сенью идей Сталина СССР строит как раз социализм, является второй причиной ненависти к нам со стороны капиталистов. Причем уже всех капиталистов, не только британских.

— Вы всерьез так думаете?

— А я вообще не думаю об этом, я же врач. И сейчас вам рассказываю то, что просчитал Решатель. Но мне то, что он насчитал, тоже не очень нравится, и я надеюсь, что вы — когда всю информацию от Решателя получите — придумаете, как нам жить дальше чтобы не скатиться в Систему.

— А можно о Системе поподробнее? — не удержался Лаврентий Павлович. — А то вы выдаете в час по чайной ложке, а целостной картины мы пока не видим.

— Извините, я не нарочно, просто все время отвлекаюсь на пустяки, которые вам тоже интересны оказывается.

— Тогда я бы предложил сделать так, — встрял Станислав Густавович, — сначала вы нам читаете лекцию, а мы молчим в тряпочку и просто все записываем. В эту, кратковременную память. А потом устраиваем семинар, и вы отвечаете на наши вопросы.

— Мы к концу лекции половину забудем, — уперся было Сталин.

— А сколько в память можно записать без потерь информации? — тут же уточнил Струмилин.

— Минут пятнадцать без перерывов можно полностью запомнить. Давайте так и поступим. Итак, в Системе — как и в современном капиталистическом обществе — есть группа людей, которая, скажем, принимает решения. Она владеет большей частью богатства всей Системы и формирует законодательную власть так, чтобы их богатства были неприкосновенны. А чтобы законы соблюдались, создает и исполнительную власть, включая, конечно, органы внутренней и внешней совей безопасности. А так как желающих поделиться с ними их богатствами в обществе немало, то структуры безопасности выходят на первое место. И вот тут происходит первая перестройка нынешнего капитализма: органы безопасности начинают власть олицетворять и многие их функционеры начинают думать, что именно они власть и есть.

— Вы говорите о военных переворотах? — тут же поинтересовался Сталин.

— Снова отвечаю «нет». Военный переворот — проявление упадка реальной власти, и он всегда финансируется внешними силами. Потому что любой переворот происходит, если органы безопасности начинают считать, что им достается слишком мало благ, и путчисты подумали, что из-за рубежа им дадут больше. Им не дадут, а довольно скоро вообще ограбят до нитки, но это будет уже потом. Еще вопросы будут или все-таки я продолжу?

— Извините…

— Хорошо. Итак, и тут будет небольшое уточнение: всякие парламенты, да и вообще все правительственные учреждения входят именно в органы безопасности реальных правителей. Поэтому, чем они глупее в житейском смысле, тем ими проще управлять — и, я думаю, именно поэтому было принято решение в органы безопасности назначать гавернов, то есть кроманьонцев. Хотя точно не знаю. Но гаверны биологически не способны развивать науку и технику, поэтому был создан отдельный класс сервов. Сервам правители обеспечили достаточно хорошие условия жизни, дали видимость относительного богатства — ну а все оставшиеся превратились в мадларков. Которые существовали тоже относительно безбедно, на уровне физиологического выживания — но в странах, формировавших Систему, и они жили гораздо лучше большинства населения в прочих странах, которые обеспечивали первые любыми ресурсами. В принципе, такая система — если правители сами еще не превратились в идиотов — достаточно устойчива, и она развивалась несколько тысяч лет. То есть не то, чтобы сильно развивалась, она не разваливалась, постепенно накапливая знания, но ресурсный голод все же вел систему к краху. Поэтому ожесточилась борьба за эти саамы ресурсы, дошла до всемирной биологической войны, и, по информации Решателя, реальные правители тоже все вымерли.

— Но если правители, как вы говорите, вымерли, почему система не изменилась?

— Гаверны. Они представляли из себя реальную силу, и силой заставили всех оставшихся старый порядок сохранить. Просто убивая всех тех, кто был против. А тех, кто был не против, продолжали кормить, ведь за тысячи лет были созданы механизмы, обеспечивающие довольно безбедное существование для ограниченной по численности человеческой популяции. Плюс к этому в руках гавернов оказались и медицинские достижения, позволяющие существенно продлить срок человеческой жизни. А жить все хотят, это биологический императив. Так что система консолидировалась, перебралась на новое место — и застыла. На два тысячелетия застыла. Развитие практически прекратилось, ведь теперь сервам никто не ставил задачи создать что-то новое: гавернам такое даже в голову придти не могло. А если кто-то из сервов из простого человеческого любопытства что-то и создавал, то созданное никем не использовалось.

— Но ведь потребности человека растут… — недоуменно произнес Сталин.

— Когда человек сыт, одет-обут и имеет крышу над головой, то ему больше ничего и не надо. Разве что любопытство удовлетворить… Кстати, машина, осуществившая перенос моего сознания сюда, как раз и была недоделанным творением какого-то любопытного серва. Причем сотворили ее, по словам Дракона, примерно за полторы тысячи лет до моего рождения.

— И она не сломалась? — удивился Станислав Густавович.

— Она постоянно чинилась. Давно, причем еще на Проклятых континентах, были разработаны саморемонтирующиеся роботизированные комплексы. Они обеспечивали все нужные людям товары, обслуживали медицину — в том числе постоянно мониторя здоровье каждого человека. А если в них что-то ломалось, другие роботы все быстро чинили. Вот только за прошедшие столетия все крепко забыли о том, как они функционируют и какими алгоритмами управляются… и я, найдя мелкую дыру в безопасности, стала самой неуловимой террористкой. Дракон говорил, что на его памяти меня не могли поймать… самое большое, по его словам, семьдесят два года — потом ему просто ждать надоело и он вернулся. Затем он чуть ли не пять десятков циклов разрабатывал способ, чтобы меня поймать, а позже — больше двух десятков, чтобы заполучить меня к себе.

— Зачем? — с явным любопытством спросил Сталин. — Зачем ему потребовалась именно террористка?

— Это когда он разобрался как Система функционирует. Точнее, когда Решатель вычислил, что с Системой человеческая цивилизация попросту исчезнет через пару сотен лет, и даже люди как биологический вид исчезнут. Все эти роботизированные самовосстанавливающиеся системы иногда делают крошечные ошибки — просто потому, что любой материал всегда хоть немного, да неоднороден. И эти ошибки накапливаются. Его это заинтересовало после того, как в результате сбоя на мясной ферме в мучениях от дикого отравления умерло чуть меньше полумиллиона гавернов. Ему было плевать на гавернов, он сам сервом был — но его просто удивило то, как гаверны на это отреагировали.

— И как?

— Просто убили всех сервов в том секторе. Решили, что сервы это специально сделали… а потом сектор просто закрыли. Решатель подсчитал, что за сто лет таким образом будет закрыто больше четверти всех секторов, и не ошибся: всего за двадцать лет из-за подобных сбоев гаверны закрыли девять секторов, хотя там никто и не умер. А потом они додумались до того, что все их неприятности именно из-за сервов происходят… даже подвели под это что-то вроде научной базы: потомки неандертальцев якобы биологически склонны к убийствам гавернов. Но сразу просто вычистить сервов не решились, ведь у сервов в руках было управление машинами… решили просто запретить сервам размножаться. Что меня к терроризму и склонило, но о реальных причинах я слишком поздно узнала.

— А Дракон этот вам рассказал и вы ему поверили.

— Дракон, когда я с ним встретилась, уже был практически сумасшедшим, и верить ему было бы страшной глупостью. Но пока он еще не спятил, он запрограммировал Решателя на то, что Решатель ему перед каждый путешествием в голову вкладывал все обновленные знания, которые Дракон передавал Решателю в первые же буквально минуты после возвращения. А у Решателя нет мозгов, нет эмоций, сомнений или пристрастий, он все сообщает как есть. И все, что я узнала об этом, я узнала от Решателя. Вот только здесь уже Решателя нет, и выкачать информацию напрямую из моей памяти было невозможно, так что пришлось… здесь говорят, «по старинке», ручками на бумажке. Но я говорю об информации именно загруженной, а остальное я сама запоминала. Почти восемьсот лет запоминала.

— Так, про недостатки… скажем, недостатки капиталистической системы мы услышали. А что насчет коммунизма?

— С коммунизмом мы спешить не будем. Для нас… для вас сейчас важнее разобраться с текущим воплощением социализма. Который — по расчетам Решателя — является единственной по-настоящему устойчивой моделью развития человечества. И которую мы… вы старательно ломаете.

— Я же уже отстранил Василия от командования ВВС МВО, — недовольно прокомментировал Танину реплику Сталин.

— Я знаю. Но нужно сделать так, чтобы подобное вообще исключить в обозримом будущем. Полностью исключить, а почему — я вам расскажу в следующий раз.

— Через восемнадцать суток? — с нескрываемым ехидством поинтересовался Берия.

— Уж точно не раньше. Но если у вас появятся вопросы по тому, что я рассказала сегодня, задавайте их в любое время. Просто внутренних мозговых фильтров для адекватного запоминания всего этого может не хватить.

— А где тебя искать? — спросил Струмилин. — Тебя же никогда на месте нет.

— Я теперь сижу в Коврове в госпитале, готовлю нашу олимпийскую сборную. Не знаю уж кто ему подсказал, но Андрианов очень настойчиво меня попросил за их здоровьем проследить.

И Лаврентий Павлович очень успешно сделал вид, что об этом вообще впервые слышит…