Санька-умник 3

Глава 32

Глава 32 Синтез препарата затормозился

Пятьдесят первый год в апреле не завершился. За ним последовали май, июнь, июль…

Бабочковая настойка у меня закончилась. Вся, до последней капельки. Нечего больше было соколам Кожедуба-Крылова дать.

— Что, больше нет? — в который уже раз слышал я от Ивана Никитовича.

— Нет. — развел я руками.

— Совсем нет? — прищурился Кожедуб.

— Совсем. — что мне его обманывать…

— Может, ещё сделаешь? — в словах летчика просквозила надежда.

Сделаешь…

Я бы сделал, но мне это было строго запрещено.

Настойку засекретили.

В мае я снова побывал в Томске. Передал академику Вершинину свои записи, которые вел в процессе полевого испытания своего препарата.

— Хорошо, очень хорошо… — Николай Васильевич перелистывал лист за листом. — Просто замечательно…

Кстати, а очки его где?

Что, моя бабочковая настойка и остроту зрения ещё улучшает? Совсем, получается, какой-то универсальный препарат! Просто чудесное молодильное яблочко!

Да, академик сейчас выглядел просто прекрасно.

Это дела у томских фармакологов двигались не очень. Не получалось у них синтезировать то, что мать-природа создала.

— Продвигаемся, Александр, но — медленно, — не порадовал меня Вершинин. — Сложно всё, очень сложно.

Может снова начать бабочек ловить?

Я озвучил свою мысль, но она была категорически отвергнута.

— Что мне дальше делать? — поинтересовался я у академика.

— Продолжать своё обучение. У тебя это хорошо получается.

Ещё бы не хорошо. Я уже почти за два курса все зачеты получил и экзамены экстерном сдал. Даже притормозить немного решил. Не надо к себе лишнего внимания привлекать. Когда слишком хорошо, это — не очень хорошо.

— Я бы лучше обратно в Китай вернулся. Ребята там воюют, а я здесь буду отсиживаться. Учебники с собой возьму…

Вершинин моё предложение принял. Надавал мне заданий в отношении нашей опытной и контрольной групп.

— Фиксируй всё в динамике по этим параметрам. Отдаленные результаты действия препарата тоже очень важны.

Важны-то важны… Но, была одна закавыка. Численность лётчиков, которые принимали и не принимали бабочковую настойку понемногу становилась всё меньше.

Война, на которой нас как бы и не было, без потерь с нашей стороны не обходилась.

Люди-то не железные. Я, будучи в Китае, хоть и не большой специалист в медицине, но стал замечать у пилотов признаки хронической усталости.

И, не только я.

Несколько наших лётчиков были уже отправлены домой в СССР.

Надо сказать, что это — хорошо. Нельзя их было больше в небо выпускать. Нет, не совсем, а на время. Человеку нужен отдых. Без него нельзя.

По рассказам пилотов, а с большинством из них у меня сложились доверительные отношения, мы во время Великой Отечественной так немало хороших лётчиков потеряли. Перегорали они. Совершали боевые вылеты один за другим, а потом и наступал край… Хоть стреляй их, а не могли они себя заставить в небо подняться. Нет, не трусили, это — другое.

И ведь — стреляли… Но, не будем об этом.

Оставались наиболее крепкие. Однако пополнение и смена по неизвестным Кожедубу причинам задерживались, оставшимся приходилось летать всё чаще и чаще.

Вот поэтому он меня с бабочковой настойкой и к стенке прижимал.

— Капитан! Давай ещё! Что хочешь делай, а помогай!

Я бы помог, да нечем…

Всё чаще и чаще стали случаться вылеты в Порт-Артур. Там, на старом военном кладбище времен русско-японской войны 1904–1905 годов, всё больше становилось уже свежих могил наших боевых друзей — советских летчиков.

— Лети к своему Вершинину. Поторопи его. Что-то долго он копается. Закрадываются у меня нехорошие мысли, капитан…

Такое я услышал от Кожедуба после очередных похорон.

Перед этим мы ещё и капитана Абакумова чуть не потеряли.

В первых числах января пятьдесят второго, он, прикрывая атакующую пару заместителя командира полка Алексея Митусова, вступил в бой с восьмеркой «Сейбров» на высоте около двенадцати тысяч метров.

Капитан связал американцев боем и дал другим МиГам возможность завершить начатую атаку. Они после её завершения поспешили к нему на помощь, но было уже поздно.

По кабине МиГа Абакумова ударила очередь, приборная доска была разбита вдребезги и дымила, левая рука летчика не слушалась… Капитан правой дернул рычаг катапульты и потерял сознание от недостатка кислорода.

Когда приземлился, нашего раненого летчика подобрали северные корейцы, которые, увидев на лацкане значок с портретом Мао Цзэдуна, сообщили китайцам. Через несколько дней Абакумов был в госпитале — обмороженный, с изуродованной левой рукой и серьезной потерей крови. Чудом его и вытащили. Пока даже и неизвестно, сможет ли он дальше летать. Кожедуб его представил к званию Героя Советского Союза.

Забегая вперёд, надо сказать, что Героя Абакумов, да и не он один из представленных товарищем Крыловым, не получил. Наверху ограничились только вручением орденов Ленина. По возвращению в СССР Кожедуб лично ходил по самым высоким кабинетам в Москве, но верх тогда взяла большая политика…

Корейская война шла к завершению, наша страна вновь заседала в ООН, историю китайских добровольцев из советских летчиков было приказано крепко-крепко забыть.