Сансара. Оборот третий. Яйца Нимиры

Глава 24

— … в общем, у меня осталось два дня, — закончил я рассказ. — И Диана сказала, что Сеприт может помочь. Но с Сепритом у неё всё сложно, поэтому он пока не в курсе, что должен помочь. А вы не хотите помочь найти Сеприта.

— Я догадывалась, — печально сказала Робин.

— Вы вообще выглядите удивительно догадливой, — подмазался я. — А о чём?

— Я знала, что Сеприт — не тот, за кого себя выдаёт. Хотя, конечно, поняла это не сразу. Он появился в нашей школе в начале учебного года. Директор объяснила, что в предыдущей школе его обижали одноклассники, и родители решили перевести мальчика к нам. Попросила присматривать. Я не удивилась — хоть наша школа и входит в десятку лучших в районе, дети есть дети. Иногда они бывают удивительно жестокими. А Сеприт выглядел таким одиноким и потерянным — я решила, что непременно буду за ним присматривать, сделала бы это и без просьбы со стороны директора. И буквально через неделю увидела безобразную сцену: мальчишки из класса отобрали у Сеприта школьную котомку…

— Чего? — переспросил я. — Какую ещё котомку?

— Школьную. Сумку, в которой дети носят учебники.

Н-да. Есть ощущение, что творец этого мира собирался выставлять его на соревнования по убогости. В школу — с котомкой. Зашибись.

— Ребята отобрали её и перебрасывали друг другу, — продолжала Робин. — Сеприт метался между ними, словно щенок, но, разумеется, ничего не мог сделать. Я вмешалась. Потребовала, чтобы Сеприту немедленно вернули котомку и больше его не обижали.

— Послушались? — заинтересовался я.

Робин понурилась.

— Ну… котомку они вернули, конечно. И даже пообещали, что больше не будут обижать Сеприта. Но обещание, разумеется, не сдержали. Просто старались больше не попадаться на глаза ни мне, ни кому-то ещё из учителей.

— Ясно, — сказал я. — Миры новые, придурки старые.

— Что, простите?

— Ничего-ничего. Продолжайте, Робин Генриховна. Я вас внимательно слушаю.

— Так вот. После того, как я заставила этих гадких мальчишек отдать Сеприту котомку, они убежали, а Сеприт подошёл ко мне. Сказал: «Спасибо, Робин Генриховна, вы мне очень помогли», — или что-то в этом духе. Но прозвучало это неправильно, понимаете?

— Нет, — честно сказал я. — Я в тонких материях вообще не очень. Что значит, неправильно?

— Он… — Робин задумалась. — Он произнёс правильные слова — но всего лишь потому, что должен был их произнести. На самом деле, никакой благодарности ко мне Сеприт не испытывал. Он как будто бы знал, что и сам прекрасно справится с ситуацией, и моя помощь его скорее позабавила. И глаза… Он ведь носит очки с очень толстыми стёклами, вы заметили?

— Заметил, — сказал я. — Прыщи, очки, сутулость — классический задрот. Поработал парень над образом, молодец.

Робин кивнула:

— Его внешности не соответствовал только голос. Глубокий, приятного тембра — обычно такие задохлики чуть слышно пищат. И в глазах у Сеприта, когда он на меня посмотрел, мне почудилась насмешка. Глаза были… какими-то слишком смелыми. Он смотрел, как взрослый, уверенный в себе мужчина — если вы понимаете, о чём я.

— О, да, — заверил я, — безусловно, понимаю. Мне ли не знать, как смотрят уверенные в себе мужчины, каждый день такого в зеркале вижу.

— А ещё Сеприт мне поклонился, — закончила Робин.

— Что?

— Ну, когда перекинул через плечо котомку и пошёл по коридору, вдруг обернулся и поклонился мне. Тоже как будто с насмешкой. Согласитесь — странноватое поведение для шестнадцатилетнего мальчика, но в тот день я велела себе выбросить этот эпизод из головы, у меня хватало других забот, и я решила, что всё надумала. Прошло несколько недель. Больше на моих глазах Сеприта никто не обижал — хотя я догадывалась, что за моей спиной это по-прежнему происходит, и пару раз слышала от коллег, что им тоже приходилось вмешиваться. Меня удивляло, что в школе ни разу не появились родители Сеприта, но Агнесса Витольдовна сказала, что Сеприт, весьма вероятно, скрывает происходящее от родителей. «Это обычная ситуация, — объяснила она. — Сеприт неглуп и понимает, что родители ему ничем не помогут. Боится, что, если пожалуется, всё станет только хуже». Я спросила, не стоит ли нам, как педагогам, вмешаться, но в ответ Агнесса Витольдовна нагрузила меня проверкой квартальных отчётов, и о Сеприте я забыла. До тех пор, пока снова не увидела его. Но уже совсем в других обстоятельствах.

Робин потупилась.

— Можно, догадаюсь? — попросил я. — Он сюда припёрся, так?

— Откуда вы знаете? — вскинулась Робин.

Я развёл руками:

— Ну, вы сами сказали, что у пацана сложная ситуация. Я бы тоже искал, где оттянуться. Родители-то у него есть, вообще?

— Не знаю. По документам есть. По факту, насколько мне известно, их никто никогда не видел.

— Ясно. Продолжайте.

Робин вздохнула:

— Понимаете, Константин Дмитриевич, танцы для меня — такая же работа, как и учительство. Я уже почти год выступаю в этом клубе и ни разу не видела здесь никого из своих знакомых. Приватные танцы — очень недешёвое удовольствие, не говоря уж о том, что доступно оно только совершеннолетним… В общем, последний человек, которого я готова была увидеть здесь — мой ученик. И последний из учеников, которого могла бы вспомнить в этой связи — Сеприт. Но получилось так, как получилось.

… — Да, честно говоря, надоело до смерти. Не думал, что быть ничтожеством так утомительно. — Дожидаясь, пока Робин наполнит бокалы, парень откинулся назад, положив руки на спинку кресла. Похоже было, что он воспринимает Робин не более, чем предметом обстановки. Интересовала его не танцовщица — разговор. — Шестнадцать лет под задрота кошу. Устал.

— Зато Альянс тебя потерял, — утешающе заметил собеседник — крепкий, гладко выбритый мужчина лет сорока.

— Ну, это да. — Парень потянулся к лежащим на столике сигаретам. Закурил. — Тьфу-тьфу, пока тихо. Хотя, конечно, бесит. Помню, статью одну читал, про то, как мужик из тюрьмы бежал — забрался в цистерну, которая дерьмо вывозила. На свободу выбрался, конечно, но запашок-то остался… Вот я себя сейчас так чувствую. Ни тебе подымить спокойно, ни побухать вечером — с утра ведь в школу похмельным не явишься. А уж как этим засранцам иной раз пробить хочется — ты был знал!

— Так, и пробил бы, — пожал плечами собеседник. — Молодняку оно — только на пользу. Тем более, и школьники-то по нынешним временам такие, что слава богу, если на уроках не пьют-не курят.

— Это, брат, смотря в каких школах. — Парень выпустил дым. — На помойках не побираюсь, мне проблемы не нужны. Но подустал, конечно. Нормальной жизни хочется. Чтобы хоть девчонки вокруг — не малолетки сопливые. — Он улыбнулся Робин, подмигнул. — Ну ладно, ничего. Этот год дотерпеть — а там, глядишь, закончу то, что начал. И тогда уж мне никакой Альянс никуда не упрётся… Чего притихла, милая? — Парень повернулся к Робин. — Спляши, что ли.

Робин встала. Парень с удовольствием огладил взглядом ее фигуру.

— Какую мелодию желаете?

Парень вдруг усмехнулся.

— Давай-ка вот эту, — и засвистел популярный мотив. Повернулся к собеседнику, пояснил: — Меня под эту песню сегодня в школе тиранили.

Собеседник осуждающе покачал головой и проворчал что-то насчёт зарвавшихся малолеток. А устремившаяся к музыкальному ящику Робин замерла и обернулась. Вспомнила, как коллега в учительской рассказывал, что одноклассники снова издевались над Сепритом: орали популярную мелодию и заставляли мальчика подпрыгивать, наступая ему на ноги.

— Нету такой песни, что ли? — неправильно понял парень.

— Есть. — Робин внезапно осипла. — Сейчас найду.

Перебирая в ящике названия мелодий, она смотрела из-под маски на парня — до сих пор на его внешность не обращала внимания. Отметила про себя, что он очень молод, но парень настолько уверенно себя вёл, что Робин приняла молодость за результат косметической операции.

Невысокий, жилистый. В стильном, явно сшитом на заказ костюме, ступню в дорогущем ботинке забросил на колено. Под костюмом — шёлковая рубашка, в их мире такие не шьют. Стоит, наверное, не дешевле костюма. Парень казался худощавым, но Робин вдруг почему-то подумала, что, если понадобится, справится с любым из клубных амбалов-охранников.

Если этого стилягу одеть в застегнутую на все пуговицы убогую школьную рубашку… нелепые брюки, тупоносые ботинки… зачесать на лоб волосы, небрежно откинутые сейчас назад… надеть уродливые очки…

— Чего копаешься? — поторопил парень. — Нету, так и чёрт с ней, любая сойдет. Заводи скорее, танцев хотим. — Он приглашающе взмахнул бокалом с вином.

Робин, выбрав песню, нажала кнопку. Из музыкального ящика полилась мелодия. Парень поставил бокал и принялся хлопать в ладоши, приглашая Робин поскорее начать танец. Его собеседник присоединился. А Робин с трудом заставила себя сдвинуться с места.

Теперь сомнений у неё не осталось. В кожаном кресле музыкального клуба развалился затюканный одноклассниками ботаник Сеприт.

— Я танцевала, — продолжила Робин, — но они оба быстро перестали обращать на меня внимание. О чём-то разговаривали — у меня сложилось впечатление, что вообще пришли в клуб вовсе не для того, чтобы смотреть на танцы. Им нужно было пообщаться в… приватной обстановке. Из их разговора до меня доносилось немногое, я мало что понимала. Разобрала только, что тот человек что-то привёз Сеприту, а позже должен был привезти что-то ещё. Они продлили моё время на час, официант принёс ещё одну бутылку, потом ещё. Они потихоньку пьянели. И к концу второго часа — а это наш лимит, по правилам клуба ни одна девушка не танцует дольше двух часов, — Сеприт смотрел на меня уже очень заинтересованно. И это был не взгляд шестнадцатилетнего подростка — если вы понимаете, о чём я.

— Да понимаю, — успокоил я. — Я не такой тупой, каким выгляжу. А дальше что было?

— Дальше… я закончила выступление и ушла. А Сеприт явился в репитиционный зал — хотя, если честно, залом он только называется, на самом деле это место, где мы и репетируем, и переодеваемся, и отдыхаем между танцами. По правилам клуба гости не должны туда приходить, — пояснила Робин, — и, если такое вдруг происходит, мы должны немедленно вызывать охрану, но, видите ли…

— Не все девушки вызывают? — решил помочь я. — И начальство на это закрывает глаза. Так?

Робин покраснела и отвернулась:

— Да.

— Ясно. А в перерыве вы без масок, наверное?

— Нет, что вы! На работе мы всегда в масках, даже во время отдыха, это обязательное правило. Но, видите ли. Я не привыкла ходить с распущенными волосами, и в перерывах обычно заплетаю косу. Сеприт потом сказал, что узнал меня именно по ней. Когда он открыл дверь, а я вскочила с криком: «Что вы себе позволяете?! Убирайтесь немедленно!» — и перекинула косу через плечо, в этот момент узнал и, по его словам, аж протрезвел от удивления. Хотя тогда ничем себя не выдал. Усмехнулся, пробормотал извинение и ушёл. Из клуба, как мне сказал потом охранник, тоже. А я была сама не своя, через силу доработала смену и попросила охранника проводить меня домой. По дороге расспрашивала его о Сеприте и узнала, что в клубе он — не частый, но весьма желанный гость. Щедрые чаевые, никаких проблем. «Но он ведь совсем ещё мальчик!» — возмутилась я. Охранник засмеялся и высказался в том духе, что до таких «мальчиков» многим взрослым — расти и расти. А когда я сказала, что Сеприт заглядывал в репитиционный зал, удивился — до сих пор, по его словам, «парень» ни в чём подобном замечен не был. «Перебрал, должно быть, — сказал охранник. — Но приставать не будет, не боись. Раз прогнала — больше не полезет. Гордый».

Обычно я прихожу домой и на два-три часа ложусь спать, но в то утро заснуть не получилось. Я то приходила в ужас и ждала звонка от директора школы — которой Сеприт, конечно же, успел доложить о моей второй работе, — то пыталась убедить себя в том, что никакой это не Сеприт, просто потому, что этого не может быть. В школу пришла совершенно разбитая. До третьего урока, который вела у десятого «Е», дожила с трудом. И, едва войдя в класс, по насмешливым глазам Сеприта поняла: я ничего не придумала. Вчера в клубе был он. Когда я вошла, Сеприт поймал мой взгляд, откинул со лба волосы и засвистел. Ту самую мелодию.