Самородок

Глава 9

Чужая броня пахла чужим потом, была великовата и, зашнурованная потуже, набивала подмышки. Войта давно не надевал доспехов, отвык. К тому же оплечья торчали из-под суконной безрукавки, а рубаха их скрыть не могла. Но в зале совета никто не обратил на это внимания.

Войта выдохнул с облегчением, когда вернулся в зал, освещенный тысячью свечей. И удивился, наткнувшись на Глаголена у самого входа.

— Ты едва не опоздал, — проворчал тот, скорым шагом направляясь вглубь зала.

— Но ведь не опоздал же…

— Мне казалось, что я знаю тебя как облупленного… — хмыкнул Глаголен.

— А, то есть я должен был опоздать?

— Что там за волоски я вешаю на выдвижные ящики, когда уезжаю? — Глаголен даже не посмотрел в сторону Войты. — Ты ведь должен понимать, что оборванный волосок не может привести в движение систему, способную поставить на уши весь замок!

— Отчего же? Система рычагов…

— Если сумеешь нарисовать чертеж такой системы, я буду тебе весьма признателен.

— Я говорю о принципиальной возможности, а не о чертеже.

Глаголен качнул головой.

— Но ведь можешь! Можешь, когда хочешь! Не вставать в позы, не драть подбородок, не лезть в бутылку… Можешь! Умеешь быть хитрым!

Чудотворы так и стояли особняком в тени черной колонны, будто прокаженные, к которым опасно приближаться. Едва поспевая за Глаголеном, Войта поймал взгляд Литипы-стерка — долгий и печальный, не осуждающий, а сожалеющий… Войта выдержал этот взгляд, не отводя глаз, и именно в тот миг, когда собирался отвернуться, сквозь монотонный гомон присутствующих услышал вдруг шорох стрелы, рассекавшей воздух. Время приостановилось, замедлилось, стало вязким, как патока…

Стрела вошла Литипе в основание шеи, толкнула назад — стерк пошатнулся, и лицо его из сожалеющего стало удивленным, руки потянулись к горлу, из приоткрытого рта толчком выплеснулась кровь, а Войта слышал шорох других стрел, которые били по стоявшим особняком чудотворам — и попадали точно в цель. Войта оглянулся — шея поворачивалась еле-еле в вязкой патоке времени. Если бы он не лишился способности к удару, то сейчас размазал бы по стене четверых стрелков на узком балконе над входом в зал. Впрочем, они могли быть мрачунами, которым не страшен удар чудотвора. Но тогда почему никто из мрачунов их не остановил? Например, Глаголен?

Соискатели ученых степеней и их наставники, пятеро ученых из Славлены один за другим падали на блестящий черный пол, и кровь выливалась на полированный базальт, образуя странные выпуклые лужицы, похожие на ртутные, — и Войта медленно думал о силах, натягивающих поверхность жидкости, что не позволяют ей растечься по полу тончайшей пленкой. Пока не покачнулся, едва не опрокинувшись навзничь, — он видел много крови на неровном сером камне крепостных стен, там она выглядела совсем иначе, в ней не отражались тысячи свечей.

Глаголен ухватил его за выпиравшее из-под безрукавки оплечье брони и удержал от падения, ученые мужи отпрянули в стороны, кто-то кричал, кто-то упал на пол, совет поднялся из-за стола, вытягивая шеи, — колонна закрывала произошедшее от столпов научного сообщества.

— Вот уж не думал, что ты, как девица, соберешься упасть в обморок при виде крови… — прошипел Глаголен Войте в лицо.

Сквозь вязкое время понеслись быстрые мысли — толкаясь и обгоняя друг друга. Глаголен слышал разговор на галерее. Никто теперь не увезет Войту силой — и Трехпалый с галереи тоже теперь не уйдет. Глаголен не остановил стрелков, хотя мог сделать это без труда.

А потом время метнулось вперед, как перепуганная птица, словно наверстывая упущенное. Прогрохотали сапоги городской стражи — будто ждавшей у боковых выходов, когда пора будет вломиться в зал. Стража сновала по балкону в поисках растворившихся в темноте стрелков, металась по лестницам, со всех сторон раздавались короткие приказы десятников, скрипели и хлопали двери.

Тела убитых чудотворов исчезли за одной из боковых дверей и оставили за собой кровавые дорожки — сетку из мелких круглых капелек, по свечке в каждой, и мутные сухие разводы, не отражавшие ничего.

Глаголен слышал разговор на галерее.

По залу туда-сюда катался ропот, пахло нюхательной солью, никто из членов совета так и не вышел из-за стола. Подхалим, сопровождавший хищного ректора, поднялся и провозгласил спокойствие. Сразу пятеро лакеев с ведрами и тряпками смывали с пола опавшие, скукожившиеся капли крови, размазывали лужицы, похожие на ртутные, стирали оставшиеся от лужиц бурые ободки…

Глаголен не остановил стрелков.

На том месте, где только что лежали убитые чудотворы, снова блестел полированный базальт, но никто не осмеливался на него наступить. Будто прокаженные оставили после себя заразу. Подхалим ректора снова призвал к спокойствию, объявил произошедшее неприятным казусом, с которым скоро разберутся, и сообщил, что случившееся не остановит хода сессии и не отменит многолетних университетских традиций.

Теперь никто не увезет Войту силой. Теперь не требуется искусство обмана — потому что не с кем воевать. Некого обманывать.

Хищный ректор зычным голосом начал приветственную речь — и ропот в зале перешел в тихий шорох, разбавленный чьим-то покашливанием. Будто несколько минут назад в зале обнаружили дохлую кошку, а не убили пять человек.

Даже если бы Войта не потерял способности к удару, он бы все равно не смог остановить ректора, потому что тот был мрачуном. Глаголен не смотрел в сторону совета, продолжая держать Войту за оплечье брони. Молча. Войта рывком освободился от его рук, развернулся и пошел к выходу, расталкивая плечами тех, кто не догадался уйти с дороги.

— Доктор Воен… — услышал он за спиной негромкий голос Глаголена, ненавязчивый, даже растерянный, пожалуй. — Войта…

На галерее было совсем темно, особенно после яркого света в зале. Темно было и на площади вокруг фонтана — Войта, услышав шорох воды, подумал, что идет дождь. Где-то перекрикивалась стража, но далеко. Он не замедлил шаг, двигаясь к лестнице, едва не скатился вниз, не заметив в темноте первые ступеньки, а спустившись на площадь, тут же поскользнулся на брусчатке — не то чтобы упал, скорей оперся рукой о землю, тут же выпрямившись.

— Едрена мышь… — прошипел он сквозь зубы и понял, что скользкое и липкое на пальцах — это опять кровь. И не нужно было иметь степень доктора, чтобы догадаться: кровь Трехпалого и второго чудотвора, бывшего с ним на галерее, которого Войта не разглядел. И… Очена?

Позади раздался не то вздох, не то всхлип, Войта замер и прислушался — шорох фонтана заглушил чужое дыхание, но Войта чувствовал чье-то присутствие совсем близко, а потому свернул под лестницу, вглядываясь в темноту и ожидая оттуда удара. Лучшая защита — нападение.

Но вместо удара из-под лестницы раздался тихий, с придыханием, шепот:

— Войта?

И вопрос этот был полон надежды.

— Очен, ты, что ли? — коротко и тихо спросил Войта.

— Да, — еле слышно отозвался однокашник. — Они убили Сорвана и Трехпалого. Надо бежать! Надо предупредить остальных!

— Так чего ж ты расселся?

Пришлось вытаскивать Очена из-под лестницы за руку и дальше тоже вести за руку, как ребенка. Войта не слишком хорошо запомнил дорогу к «Ржаной пампушке» по узким улочкам и дворикам университета, но глаза привыкли к темноте, и он сумел повторить путь, которым несколько дней назад прошел дважды. Кое-где на землю падал тусклый свет из слюдяных окон, а возле богатых домов брезжил свет поярче — наверное, от фонарей над дверьми. И впереди, в стороне северных ворот, тоже поднимался столб света — должно быть, привратная стража жгла факелы.

— Сорван и Трехпалый хотели задержать стрелков, — бормотал запыхавшийся Очен, — но их было слишком много. Меня они не заметили, я спрятался в тени…

— Как всегда, отсиделся в безопасном месте?

— Это были мрачуны, я бы все равно ничем не помог, — безо всякого раскаянья выдохнул Очен.

— Удобно: ничего не уметь, чтобы в случае чего не высовываться.

Нет, не факелы привратной стражи горели у северных ворот — Войта понял это за несколько кварталов оттуда, по стойкому запаху гари, тянувшемуся по улочкам. Догорал трактир «Ржаная пампушка», и водой его поливали только для того, чтобы огонь не перекинулся на соседний постоялый двор. Впрочем, огня уже не было — лишь полыхавшие жаром угли и тяжелые головни балок. Обломки черепицы появились под ногами шагов за пятьдесят до пожарища — сильно, видать, горело… К запаху гари примешивался стойкий запах горелого мяса.

На подходе к трактиру, освещенный мерцающим светом догоравших углей, раскинув руки лежал Весноватый с тремя стрелами в груди. Ближе к порогу, головой вперед, валялось еще одно обгорелое тело — будто человек споткнулся и упал, выскочив за дверь. Войта посмотрел по сторонам — стреляли, должно быть, с надвратной башни. А может, и от ворот, не таясь.

Ведра с водой по цепочке передавали от колодца на постоялом дворе, но уже без особенного рвения; вокруг, размахивая руками, туда-сюда сновал круглобокий человечек и призывал не бросать начатого, потому что «опять полыхнет». Наверное, это был хозяин постоялого двора.

Хозяин трактира и трое гостивших у него чудотворов остались в живых — обожженные, закутанные в тряпье, они сидели на земле, в дальнем углу постоялого двора. Снаружи обе двери трактира кто-то подпер клиньями, и когда полыхнуло — а вспыхнул деревянный трактир как факел — слишком долго выламывали тяжелые рамы окон. А когда выломали, наткнулись на стрелы из темноты. Спаслись те, кто уходил через заднюю дверь, до дворика стрелы не доставали, но и выбраться оттуда было непросто. И живых, не успевших выбраться, и убитых накрыла рухнувшая вскоре крыша.

Чудотворов в Храсте не жаловали, а потому снять комнату для погорельцев оказалось непросто. Деньги были только у Войты, но их вполне хватило бы и на съем постоялого двора целиком, однако хозяин заартачился, опасаясь, что и его подожгут, и после долгих мытарств и уговоров удалось снять единственную комнатушку на всех — одну из десятка над грязным кабаком, в какие продажные девки обычно водят своих возлюбленных. Комнатка кишела клопами, воняла мочой и портянками, и половину ее занимал широкий дощатый топчан, кой-как прикрытый засаленным тюфяком.

С рассветом, едва откроются ворота, собирались уехать, Войта договорился с перевозчиком — Очен даже на такую малость был неспособен. Впрочем, он кое-что понимал в мазях, а потому остался перевязывать обожженных товарищей.

Часа через полтора их убежище нашел Драго Достославлен, разодетый в пух и прах, сияя пуговицами на рубашке, а потому выглядевший в грязной комнатенке странно и фальшиво. И так же фальшиво потрясавший кулаками.

— Мы отомстим! Подлость будет наказана! Мы не оставим здесь камня на камне!

— Здесь одних только студентов больше, чем жителей в Славлене, — заметил Войта. — Включая женщин и детей.

— Зато все они чудотворы! — воскликнул Достославлен.

— У мрачунов армия, деньги, пушки. И наемники — тоже чудотворы.

— Ничего! Теперь никто не усомнится в необходимости движения объединения, теперь чудотворы всего Обитаемого мира будут на нашей стороне! И армия Славлены скоро станет самой сильной армией не только в Северских землях!

Если бы слова эти не были так ненатурально выспренни, Войта мог бы с ними согласиться — в части того, что совершенное мрачунами толкнет чудотворов Обитаемого мира на сторону Славлены.

— И я знаю по меньшей мере одного чудотвора, которого эта подлость отвратила от службы мрачунам, — высокопарно продолжал Достославлен. — Но этот чудотвор сто́ит сотни других чудотворов! Войта Воен, я искренне рад, что ты теперь с нами.

Искренности в его голосе не ощущалось, и Войту перекосило. Хвала Предвечному, Достославлен вскоре ушел, оставив товарищам еды и вина, — видно, побрезговал ночевать в клоповнике.

Войта сидел на полу, под маленьким окошком, больше напоминавшим отдушину, и думал о той силе, что поднимает масло по фитилю и позволяет гореть язычку пламени, не касаясь поверхности масла в лампаде. Спать Войта не хотел — привык ложиться поздно, соответственно привычкам мрачуна Глаголена. Масло воняло, лампада чадила — над огоньком поднималась струйка черного дыма и расплывалась в темноте. Почему, вопреки закону всемирного тяготения, масло поднимается по фитилю вверх?

Глаголен прав, жизнь конечна — и коротка. Ее не хватит, чтобы найти ответы на все вопросы. Глаголен прав — глупо самому искать ответы на все вопросы.

От тоски Войта по-собачьи свернулся в клубок на полу и попытался уснуть. Закрыл глаза, чтобы не видеть огонек на кончике фитиля. Спать от этого не захотелось. Это по мягкой постели тоска, по теплому флигелю, по обедам с переменой блюд и чистой купальне. Ерунда, в Славлене у него дом, пусть и без купальни. Вполне теплый и просторный. И перемены блюд за обедом Войта, как правило, не замечал — и ее отсутствия не заметит тоже.

И как клопы пролезают между полом и телом, прижатым к полу? На руке вспыхнула первая дорожка из волдырей, вскоре появилась вторая. Говорят, если не чесаться, то укусов и не заметишь, — врут.

Даже если Глаголен подслушал разговор на галерее, он бы все равно не успел так быстро организовать убийство и поджог. Глаголен, в отличие от Достославлена, не дурак, он всегда знал, чем Войта ответит на любое его слово. Так неужели он не догадался, что́ Войта сделает после убийства чудотворов в зале совета? Тогда почему не ударил в стрелков? Удар мрачуна отличается от удара чудотвора, но выведет из строя любого человека или другого мрачуна еще верней. Почему никто в зале не ударил в стрелков? Будто знали, что опасность никому, кроме чудотворов, не грозит. И Глаголен будто знал…

— Очен, а чего это ты вздумал изучать чудовищ Исподнего мира? — спросил Войта и сел, до крови царапая искусанные руки.

— Литипа привез из Вид дневники одного отшельника… — ответил Очен, почесываясь, — который прожил много лет рядом с логовом многоглавого змея. И… В общем, многоглавый змей обладает высшей мудростью. Он свободно проникает сквозь границу миров, видит прошлое, настоящее и будущее во всей полноте.

— Змей сам поведал об этом отшельнику? — усмехнулся Войта.

— Можно сказать и так. — Очен пожал плечами.

— А вдруг змей прихвастнул? Цену себе набивал…

— Ты не понимаешь. Концепция созерцания идей позволяет проникать мыслью в сознание змея…

— По-моему, это полная чушь. Метафизика. Ты хоть раз в жизни видел многоглавого змея?

— Да. И не один. В семи лигах от Славлены, в непроходимых болотах, есть место, где многоглавые змеи пересекают границу миров.

— Даже не знаю, сколько хлебного вина нужно выпить, чтобы увидеть многоглавого змея… — зевнул Войта. — И как? Тебе удалось проникнуть мыслью в его сознание?

— Разумеется, нет. Чтобы это стало возможным, нужны годы.

Войта покивал.

Храст покинули с рассветом, едва открылись городские ворота, в добротной крытой повозке. Войта ожидал погони, но ее не последовало.

Глаголен не может отпустить его просто так — как минимум попробует оправдаться, доказать свою непричастность к убийству чудотворов. Но даже если Глаголен ни в чем не виноват, Войта все равно не может вернуться в замок. В замок мрачуна. Жизнь в замке мрачуна стала бы настоящим предательством чудотворов. И, по-честному, стоило объяснить это Глаголену, но… Войта не хотел бы признаваться самому себе в том, что боится аргументов Глаголена. Боится, что старый мрачун убедит его вернуться в замок, пояснит всю несостоятельность его позиции.

Потому что Глаголену не понять чудотворов! Не понять, насколько обидно слышать высокомерные высказывания мрачунов о школе экстатических практик, насколько оскорбительно звучат их смешки за спиной. И как чудовищно было продолжать прием после убийства чудотворов! Глаголену не понять, что место Войты — в Славлене.

И то, что Глаголен так и не послал своих людей найти Войту (а найти его не составило бы особенного труда), то, что не ждал его у северных ворот, не попытался задержать, уговорить, — это удивляло и даже в чем-то уязвляло.