Самородок

Глава 8

С этого дня Глаголен обращался к Войте не иначе как «доктор Воен», и серьезность этого обращения звучала высшей степенью сарказма.

Войта, разумеется, не хотел идти на прием по случаю завершения сессии и за два часа до его начала снова попытался «отвертеться» от тяжкой обязанности, заявив об этом Глаголену.

— Доктор Воен, не надо плевать в лицо научному сообществу, это плохое начало. После этого приема ты можешь никогда больше не являться в Храст, но сегодня изволь предстать перед светлыми очами ректора — он собирается надеть на тебя докторскую тогу.

— А можно уйти сразу после того, как на меня эту тогу наденут?

— Вообще-то нежелательно. Но я, так и быть, скажу, что ты готовишься к световому представлению. Если, конечно, ты не хочешь хорошенько поужинать.

— Я замечательно поужинаю в любом трактире. Я могу вообще не ужинать. Едрена мышь, Глаголен, на меня опять будут смотреть как на говорящую собаку!

— Не без этого, — ответил мрачун без тени иронии. — Тебя это смущает?

— Меня это выводит из себя.

— Прими к сведению: у меня здесь много врагов. И, не осмеливаясь выступать против меня, по крайней мере в открытую, они воспользуются возможностью уязвить меня через тебя. Замечу, что мордобой, поножовщина и прочие способы выяснять отношения, принятые в твоем кругу, здесь вызовут недоумение. Тут в цене словесные поединки и подковёрные игры.

— Я не силен в подковёрных играх.

— Зато без словесных поединков ты не можешь обойтись и минуты.

— Отчего же? Я, например, никогда не спорю с женой, — усмехнулся Войта.

— Это жена никогда с тобой не спорит. Но я рад, что отточенным на мне остроумием ты не пользуешься против женщин и детей.

Да, на него смотрели как на говорящую собаку. Иногда шептались за спиной, иногда хихикали, а иногда, переглянувшись, провожали взрывами хохота. Войта порывался обернуться, но его останавливало присутствие Глаголена. Пока тот не проворчал вполголоса:

— Не понимаю, как тебе хватает сил сносить столь оскорбительное к себе отношение…

— Вы же сказали, что мордобой здесь не в чести, — пожал плечами Войта.

Глаголен лишь закатил глаза и выругался одними губами.

В зале совета сияли сотни, а то и тысячи свечей, полированный базальт пола матовым черным зеркалом удваивал их число — и все равно зал казался мрачным и полутемным. Два ряда блестящих черных колонн упирались в далекий сводчатый потолок, ниши в стенах хранили глубокие тени, тени собирались в тонкой резьбе выступов, карнизов и капителей, и выяснению отношений со здешней публикой Войта предпочитал размышления о свойстве черного камня скрадывать свет. Над парадной дверью нависал узкий балкон с витиеватым кованым ограждением, подтверждая это свойство как нельзя лучше.

Сотни ученых мужей праздно шатались по всему залу, чопорно приветствовали друг друга, собирались в группы, вели разговоры, иногда громкие и горячие, иногда — глухие и скрытные. Глаголен, направляясь вглубь зала, раскланивался с равными и кивал в ответ на приветствия остальным.

Сзади раздалось издевательское:

— Интересно, сколько нынче стоит чудотвор с ученой степенью? Я бы купил парочку…

Шутка понравилась не только тем, к кому обращалась, — смех послышался сразу с трех сторон.

Назло Глаголену (чтобы в другой раз не ехидничал) Войта повернул назад и шагнул к шутнику — им оказался смазливый хлыщ в тоге магистра. Одного шага хватило, чтобы с его лица сползла уверенная усмешка.

— Тебе в самом деле пригодился бы чудотвор. — Войта подошел к хлыщу вплотную и толкнул бы его грудью, если бы тот не попятился, растерянно озираясь в поисках поддержки товарищей. — В качестве телохранителя, чтобы шутить без опаски.

— Как… как вы смеете… — выговорил шутник, бледнея и запинаясь.

— Но переплачивать за ученую степень не советую — никакого толку.

Посчитав, что вполне напугал хлыща-магистра, Войта поспешил догнать Глаголена.

— Мужик сиволапый… — прошипел хлыщ ему в спину.

Глаголен прикусил губы, расползавшиеся в усмешке.

— Согласитесь, это был именно словесный поединок, — заметил Войта.

— Не прикидывайся простачком, ты прекрасно знаешь, что такое словесный поединок… — Глаголен не удержался и издал придушенный смешок.

Чудотворы стояли особняком, в тени колонны, и издали бросались в глаза присутствующим. На прием явились только соискатели ученых степеней и их наставники, без телохранителей. Войта скользнул по ним взглядом и более туда не смотрел.

Глаголен нашел ученых с учрежденной им кафедры в дальнем конце зала, неподалеку от стола совета. И стоило попасть в поле зрения совета, как в их сторону тут же устремились два мрачуна в белых тогах.

— Глаголен, это и есть твой невольник? — бесцеремонно разглядывая Войту, спросил один из них, высокомерием и крючковатым носом напоминавший хищную птицу.

— Это правда, что ты научил его читать и писать? — поинтересовался второй, явно старавшийся угодить первому.

— Доктор Воен вышел из Славленской школы экстатических практик, где получил степень магистра, и случайно оказался у меня в замке. Но я рад этой случайности.

— Славлена — это деревушка в устье Сажицы, если я ничего не путаю? — поморщился хищный член совета.

— Славлена — это укрепленный город, — с вызовом сказал Войта. — А в школе экстатических практик подвизаются ученые со всех концов Обитаемого мира.

— И все эти ученые — чудотворы? — с отеческой улыбкой, за которой трудно было усмотреть издевку, спросил хищник.

— Да, все эти ученые — чудотворы, — кивнул Войта, не опуская глаз.

— Что ж, если со всего Обитаемого мира собрать чудотворов, умеющих читать, то это уникальное собрание можно назвать школой…

— Доктор Воен привез сюда непревзойденный математический труд и защитил его перед учеными Северского университета, — заметил Глаголен.

— Нет-нет, я не умаляю заслуг доктора Воена. Но это не заставит меня всерьез относиться к славленским дроволомам, именующим себя учеными. Впрочем, один из их докладов показался мне забавным, поскольку относился к герметичной герпетологии, — о многоглавых чудовищах Исподнего мира.

— И что же в нем было забавного? — вежливо осведомился Глаголен.

— Наглость, с которой чудотвор выдвигает научный труд по герметичной дисциплине. — Хищник посмеялся над собственной шуткой. — Но выяснилось, что это не наглость, а глупость: автор доклада не подозревал, что герпетология — герметичная наука. Я знаю, ты противник герметичности некоторых наук, но согласись, что герпетология ну никак не должна интересовать чудотворов.

— Да, я противник запретов, которые мы накладываем на знание, — с достоинством сказал Глаголен.

— Запрет на знание наложен не нами, а самим Предвечным, — назидательно, сверху вниз произнес хищник и раскланялся. Вместе с ним убрался и его подхалим.

— Ты только что имел честь быть представленным ректору Северского университета, — сообщил Глаголен. — Судя по всему, ты произвел благоприятное впечатление, несмотря на старания залезть в бутылку. Постарайся продержаться еще с полчаса, пока не начнется торжественная часть.

Войта слишком утомился за проведенные в зале несколько минут, и полчаса казались ему вечностью. Он поискал глазами местечко, где можно было бы укрыться от любопытных взглядов, но так и не нашел — стоял, заложив руки за спину, и перекатывался с пяток на носки от нечего делать.

От этого занятия его отвлек тихий оклик из-за колонны: Айда Очен не решился выйти на свет, пробрался на другую сторону зала по стеночке, прячась в тени. И изображал рукой недвусмысленную просьбу подойти к нему поближе.

— Что тебе нужно? — спросил Войта, вняв этой просьбе только от скуки.

— Я должен поговорить с тобой.

— О чем?

— Не здесь. Давай выйдем на галерею.

Больше всего Войте хотелось выйти из зала — хотя бы на галерею. Он посчитал унизительным спрашивать разрешения у Глаголена.

Закатное солнце опускалось за стены университета, на галерее было сумрачно и тихо. Войта шел первым, Очен едва за ним поспевал.

— Ну? — Войта остановился в дальнем конце галереи и присел на каменное ограждение, предоставив Очену стоять напротив.

— Возвращайся в Славлену, Войта. С нами. Мы подумали и поняли, что несправедливо тебя осуждали. Мы вообще не имели никакого права тебя осуждать. Ты — гордость нашей школы, и ты нужен Славлене.

— А, то есть магистром я Славлене был не нужен, а доктором я ей понадобился…

— Не передергивай. Я понимаю, что у Глаголена тебе живется лучше. Рента и все такое… Но ты же чудотвор, Войта. Ты наш, ты защищал Славлену с оружием в руках, ты не сломался в плену…

Ни грана фальши не было в его словах, но Войта насторожился.

— И зачем же я вдруг понадобился Славлене? Столько лет Славлена жила без меня и внезапно соскучилась?

— Ты должен заниматься магнитодинамикой в Славлене. Герметичной магнитодинамикой, а не общей, понимаешь?

— Суперпозиция природных магнитных полей мало отличается от суперпозиции полей нескольких чудотворов, а потому нет никакой разницы между герметичной и общей магнитодинамикой. Ну или почти никакой.

— В этом все дело. Общая магнитодинамика сводит на нет уникальность наших способностей. Если двигать магнитные камни может естественная природная сила, зачем людям чудотворы?

— Ну, чудотворы неплохие наемники… И природными силами пока не зажигают солнечные камни.

— Ты напрасно шутишь. Послушай. Драго Достославлен добьется запрета на изучение магнитодинамики, он этого уже почти добился. Но в Славлене плюют на запреты мрачунов, а значит, магнитодинамика будет принадлежать нам безраздельно. Ты нужен Славлене, твоя работа нужна Славлене!

Не пытаться уничтожить — повернуть себе на пользу. Действовать ради будущего, отринув прошлое. Эти принципы беспринципности придумал кто-то из основателей школы экстатических практик. Например, простить предательство — для развития герметичной магнитодинамики. Не наказать в пример другим — заставить приносить пользу.

— Глаголену тоже плевать на запреты мрачунов. У него свой замок. И мне плевать — я не ищу одобрения Северского научного сообщества. И свои труды я от Славлены скрывать не собираюсь.

— Но в замке Глаголена ты не сможешь скрывать их от всех остальных!

— Брось, знания — неходовой товар, я не буду торговать им на ярмарках.

— Зато Глаголен сделает все, чтобы их распространить. Отдать в университетскую библиотеку — и этого будет довольно, чтобы мы никогда не лишили мрачунов власти.

— Видишь ли, изучать магнитодинамику без Глаголена, без его знаний — это напрасная трата времени. Да, я мог бы пройти его путем, но на это уйдут годы — и это будут бессмысленно потраченные годы. Зачем заново изобретать колесо, если его изобрели до меня?

— Нет, не бессмысленно! Лучше заново изобрести колесо, чем дать мрачунам оружие против нас!

— Это не оружие против нас! Это знание, знание природы вещей, оно ценно само по себе, понимаешь? Оно не для мрачунов, не для чудотворов — оно общее для всех! И мрачун Глаголен делится со мной знанием, не опасаясь, что оно станет оружием против мрачунов!

— Будем считать, что ты выведывал у Глаголена тайные знания мрачунов с тем, чтобы отдать их Славлене.

— Я не выведывал у Глаголена тайных знаний. Он дарил мне знания, отдавал безвозмездно. Глаголену плевать на мрачунов. И на чудотворов плевать тоже. Он ученый, он ищет истину, а не власть и не богатство.

Торопливые шаги по галерее Войта услышал лишь благодаря привычке прислушиваться — Очен их прозевал. Люди, шедшие в их сторону под прикрытием тени, явно умели быть незаметными, и Войта сделал вид, что не ждет подвоха.

— Потому что у него уже есть и власть, и богатство. Возвращайся в Славлену, Войта. Пока не поздно.

— Звучит угрожающе.

— Пока ты не стал ее врагом.

Одним из двоих подошедших был Трехпалый, он появился неожиданно для Очена — тот едва не подпрыгнул от испуга. Второй предпочел остаться поодаль, в тени, и Войта не разглядел его лица.

— Тихо… — шепнул Трехпалый и приложил палец к губам. — Все изменилось, Айда, нет времени на уговоры. Войта, Достославлен только что узнал, что тебя собираются убить. Кто-то наверху оценил твою работу и понял, насколько для чудотворов важно ее продолжение. Не только твой мрачун считает, что магнитодинамика — это ключи к овладению миром. Тебе надо бежать. И если ты начнешь упрямиться, я увезу тебя в Славлену силой.

Войта не стал смеяться вслух, ибо война — это искусство обмана. Доводы Очена он счел более убедительными, чем откровенную ложь и угрозы Трехпалого, он собирался подумать — не пообещать подумать, а именно подумать, принять взвешенное решение. Кстати, посоветоваться с Глаголеном — ну, или как минимум поставить его в известность, буде примет решение не в его пользу.

— У меня есть некоторые обязательства. На сегодня. У меня семья в замке Глаголена. Но главное — в замке Глаголена мои записи, потеря которых обойдется слишком дорого. Чудотворам обойдется. — Войта говорил медленно, чтобы выиграть время и обдумать дальнейшие действия.

— Тебя убьют сегодня, здесь, а потому лучше отказаться от некоторых обязательств. Юкша соберет твои записи и выведет твоих из замка.

— Откуда бы Юкше знать, о каких записях речь?

— Твой сын — умный мальчик, весь в отца. Он соберет не только твои записи, но и наиболее ценные книги Глаголена, и его черновики.

— Мой сын шпионил за мной все это время? — Войта не удержался и вскинул глаза. В сгустившемся сумраке лицо Трехпалого показалось куском белого камня.

— Не шпионил. Наблюдал.

Стоило определенного труда унять ставшее тяжелым дыхание.

— Уезжая, Глаголен оставляет волоски на ящиках стола… — медленно начал фантазировать Войта. — Он вообще мастер на разные механические штучки… Если волосок порвется, поднимется звон, который поставит на уши весь замок. Не забудьте передать это Юкше — пусть будет осторожен.

«Убью щенка», — мелькнуло в голове.

В искусстве обмана Трехпалый Войте не уступал и ничем не выдал беспокойства — лишь незаметно сжал и разжал кулаки. Покивал:

— Да, это важно… Надо обязательно его предупредить.

— В ближайшие полчаса ректор собирался надеть на меня докторскую тогу. Думаю, мое исчезновение сразу же заметят. И догадаются, в какую сторону я отправился.

— Храст — большой город, искать здесь человека сложней, чем иголку в стоге сена. До завтрашней ночи отсидишься в надежном месте, а потом мы найдем способ вывезти тебя из города. Так что? Ты согласен бежать?

Следовало поломаться для верности, показать характер…

— Я считаю, что бежать нужно после светового представления Глаголена, ночью. Это надежней.

— Тебя убьют, — напомнил Трехпалый.

— А чтобы меня не убили, ты одолжишь мне свою броню. Если моя жизнь в самом деле тебе дорога.

— Стрела пробьет броню.

— Нож не пробьет. А стрела — это слишком в зале совета. — Войта еле заметно усмехнулся.

Трехпалому следовало признать, что это слабое место в его плане. Если он будет настаивать на своем, ему придется перейти к открытому противостоянию, а это совсем другой разговор.

— Это опасно, Войта… — задушевно произнес Трехпалый. — Очень опасно.

Вряд ли он начнет рвать на себе волосы, заламывать руки и кричать, что не позволит Войте рисковать. Но тут Войта ошибся: роль кликуши отводилась Очену.

— Вы что? — воскликнул он вполне искренне. — Крапчен, вы не должны ему позволять! Его убьют, и мы будем в этом виноваты!

— Айда, давай побьемся об заклад, что я останусь в живых после представления Глаголена.

Трехпалый думал напряженно, не желая мириться с поражением, — вряд ли Войта сумел его обмануть. Что он выберет? Вязать Войту тут же, на галерее, рискуя поднять шум, и потом бежать от погони? Или убедиться в его предательстве и организовать похищение потом? А ведь Трехпалый должен надеяться и на то, что Войта его не обманет и бежит ночью.

— Я выберусь из дома Глаголена перед рассветом. На рассвете откроют ворота в город, и когда меня хватятся, я буду уже далеко от Храста.

Обсуждая детали побега, они оба едва не забыли о броне, и это доказывало Трехпалому, что Войта не верит в ложь об убийстве, а Войте — что Трехпалый лжет.