Самородок

Глава 15

Через минуту, показавшуюся бесконечной, Войта понял, чего от него хотят. И что на дверь никто не взглянет, пока он чего-нибудь не сделает. Достославлен и его товарищи сочиняли послание (или обращение) к чудотворам-наемникам какого-то замка, призывая их в Славлену.

Вот как называть этого мерзавца? По имени? Или ему больше понравится «господин Достославлен»? Смотря чего он хочет — наказать Войту или вызвать его восхищение… Если бы он хотел восхищения, признания, то не стал бы держать Войту у дверей.

Увы, рука уже не болела так остро — ныла надоедливо и муторно, только ухудшая положение.

Войта вдохнул поглубже и выдавил:

— Господин Достославлен…

Получилось хрипло и жалко. Следовало порадоваться, но радости от столь успешного начала Войта не ощутил. К тому же никто его обращения не услышал, и ему пришлось повторить:

— Господин Достославлен…

После этого можно только сдохнуть. Придумают же благородные богачи — бесчестие! Слишком пафосно звучит для столь омерзительного положения. И снова в голове мелькнуло малодушное: «Может, уйти, пока никто не видит?»

Да, Достославлен имел нюх, позвоночным столбом чуял противника — и теперь будто услышал мысли Войты: непринужденно, будто в раздумьях, поднял глаза и тут же радостно воскликнул:

— Ба! Войта! Что ты там стоишь? Извини, мы тут увлеклись немного… Проходи скорее, садись!

Войта оглядел кабинет: все кресла были заняты, лишь перед очагом, чуть в стороне от стола, стоял роскошный низкий пуф, предназначенный, должно быть, для того, чтобы с удобством ворошить угли и подкладывать в очаг дрова. Ну что ж, не надо думать самому, какую позу принять, — все уже давно продумано.

— Друзья, имею честь представить вам знаменитого доктора Воена, — с неприкрытой гордостью вещал Достославлен, пока Войта топтался возле пуфа, примериваясь. — Он прославил школу экстатических практик и получил докторскую степень в Северском научном сообществе! Мрачуны не посмели не признать его выдающегося научного труда!

Ну да, знаменитый доктор Воен смиренно садится на пуф и снизу вверх искренне заискивает перед Достославленом, в то время как тот фамильярно называет его по имени… Здорово продумано. Просчитано. Или Достославлен выдумывает такие штуки на лету?

Один из друзей Достославлена — длинный, темноволосый и злой — откровенно поморщился. Должно быть, слыхал о том, что Войта предал Славлену. Войта никак не мог вспомнить, кого этот парень ему напоминает.

Наконец-то усевшись, вместо злости он ощутил вдруг отчаянье: все выдуманные Достославленом штуки придется вытерпеть от начала до конца. Глаголен — величайший ум Обитаемого мира, ради него стоит стерпеть… Не говоря уже о том, что освобождение Глаголена спасет Ладну и детей. Войта поморщился от муторной боли в руке — от обиды хотелось расплакаться, как в раннем детстве. А что? Пустить слезу было бы полезно… Это еще выше поднимет Достославлена в глазах товарищей.

— Войта, что ты туда уселся? Думаешь, там мягче? Садись ближе! Что? Нету больше кресел? Надо бы послать за креслом…

За креслом, разумеется, никого не послали, а Войта понял, что сделал ошибку: нужно было попросить не посылать за креслом, но теперь момент был упущен. Едрена мышь, у него совершенно не было опыта искреннего заискивания!

— Друзья, доктор Воен пришел по важному делу, — продолжал Достославлен. — Я должен ему помочь, но пока не знаю, как это сделать. Думаю, все вместе мы могли бы что-нибудь придумать. Войта, не бойся рассказать ребятам все без утайки. Две головы хорошо, а пять голов — лучше.

Гнида… А впрочем, Войту сюда позвали именно для этого: просить.

— Моя семья осталась в замке Глаголена. Жена и трое детей, старшему девять… нет, уже десять лет. Их убьют, если Глаголена казнят.

Одиннадцать. Одиннадцать лет… Или все-таки десять? Едрена мышь, какая разница?

Достославлен продолжал смотреть на Войту вопросительно. Наверное, надо было добавить что-то еще. О письме? Нет, ни в коем случае — в этом Достославлен никогда не признается. Наверное, надо все-таки внятно изложить просьбу.

— Верней, их убьют, если Глаголен в ближайшие дни не вернется в замок.

Да, так лучше, а то друзья Достославлена решат, что успеют взять замок Глаголена приступом.

— Они останутся в живых, если Глаголена отпустят, — добавил Войта для тех, кто не понял сути дела. Впрочем, и это на просьбу походило очень мало.

— На месте доктора Воена, — снова поморщившись, начал длинный и злой, — я бы не осмелился являться сюда с подобными идеями. Если бы он не принимал благодеяний от мрачуна, его дети были бы сейчас в Славлене.

— Так это тот самый Воен, который продался мрачуну? Променял Славлену на теплое местечко в замке? — переспросил второй — постарше, покрепче и посерьезней.

Признаться, к такому повороту Войта не был готов, хотя мог бы предвидеть его заранее.

— Доктор Воен вернулся! — кинулся на его защиту Достославлен. — Его научные труды сделают чудотворов непобедимыми! Он раскаивается в своем предательстве и готов искупить его беззаветным служением Славлене!

Войту перекосило от пылкого заявления Достославлена, а тот поглядел на Войту со значением: мол, давай, кайся! Едрена мышь, сказать сейчас, что он не предавал Славлену, будет жалким оправданием, но Достославлену не понравится. От Войты ждут жалких оправданий, но совсем не таких.

Он вспомнил, как расплакался на пороге ванной комнаты, обещая самому себе, что не станет работать на мрачуна, — глупо это было донельзя. И плакать, и обещать, и драть подбородок перед Глаголеном. Глупо и смешно.

— Расскажи, как тебя лишили способности к удару! — услужливо подсказал Достославлен.

Гнида… Его друзья, на этот раз все трое, не сумели скрыть жалостного отвращения, хотя и отводили глаза.

— Да… Лишили… — кивнул Войта. Его для этого сюда позвали — вытереть об него ноги. — Били сильно.

— И ты сломался? — то ли возмущенно, то ли участливо спросил третий из друзей, самый молодой, лет двадцати парень с золотыми браслетами на обеих руках.

— Нет. — Войта вскинул глаза. — Иначе моя способность к удару осталась бы при мне.

Не надо было сверкать глазами — надо было каяться и оправдываться.

— Я сломался после этого, — поспешил добавить он.

— Расскажи, какой Глаголен негодяй, как он заставил тебя на него работать, как обманом забрал из Славлены твою семью!

Ага. Потребовал создать теорию предельного сложения несущих. Силой привез в Храст и принудил сделать доклад на сессии. Наверное, не поверят.

— Да. Заставил, — согласился Войта. — Лишал сна и еды. Сажал на цепь. Бил. Во, еще угрожал расправиться с семьей.

Едрена мышь… Как-то неубедительно вышло. И Достославлену рассказ явно не понравился. А чего он хотел? Чтобы Войта заливался соловьем?

— Расскажи, почему ты не смог предупредить чудотворов о заговоре, который организовал Глаголен, — подсказал Достославлен.

— Так это… Обещал же расправиться с семьей…

— По-моему, доктор Воен городит чушь, — сказал длинный и злой. — Я думаю, он над нами просто смеется.

— Вообще-то мне не до смеха, — совершенно искренне проворчал Войта.

— Глаголен признался, что силой и угрозами заставил Воена молчать, — пояснил Достославлен. — И, я скажу, его рассказ был куда более подробным и красочным — злодей с радостью хвалился своим злодейством. А доктор Воен — не мастер говорить. Думаю, перед выступлением в суде нужно помочь ему подготовиться. Слышишь, Войта? Я напишу для тебя речь, тебе останется только выучить ее хорошенько.

Что, еще и выступление в суде? Сегодняшнего мало? Наверное, надо искренне поблагодарить Достославлена за заботу…

— Спасибо, господин Достославлен… — промямлил Войта, опустив голову.

Тот заулыбался, довольный собой. Гнида… Да, полюбить Достославлена было трудновато.

— Мне кажется, они не посмеют убить детей… — негромко высказался самый молодой.

— Еще как посмеют! — усмехнулся крепкий и серьезный. — Но дело, конечно, не в этом.

— Нельзя идти на уступки мрачунам! — уверенно заявил длинный и злой. — Они должны запомнить, что запугивать нас бесполезно.

— Йерген, тебе легко говорить, ведь это не твои дети остались в замке мрачуна, — повернулся к нему крепкий.

Едрена мышь, Йерген! Должно быть, сын ректора школы экстатических практик…

— Если мы не уступим сейчас, — продолжал тот, — в следующий раз мрачунам не придет в голову брать детей в заложники. А если уступим — поставим под угрозу жизни других детей. И необязательно это будут дети предателей.

Идею сделать магнитодинамику герметичной дисциплиной Достославлен воплотил в жизнь за несколько дней. И, похоже, сейчас он демонстрирует, насколько невыполнима задача обмена Глаголена на семью Войты. Осталось разрыдаться и смиренно спросить: «И что же мне делать?» Упасть на колени. Попрыгать зайчиком? После чего Достославлен явит миру чудо и разрубит все узлы разом. А, собственно, для чего это Достославлену будет нужно? Из тщеславия? Чтобы показать свое могущество? Верней, умение без масла влезть в любое отверстие…

Тот, между тем, смотрел на Войту выжидающе, со значением. Да, наверное, подошло время для смиренной просьбы, и Войта уже начал подбирать для нее слова, но не выдержал, обхватил лицо руками — лучше умереть, чем выговорить такое! Что там Очен еще говорил про искренность? Искренне уважать, искренне любить? «Стоит только его похвалить — и он расцветает на глазах»…

— Едрена мышь, ты же смог сделать магнитодинамику герметичной дисциплиной… — выговорил Войта. — Ведь смог! А это было не так-то просто! Что тебе стоит спасти моих детей?

Лицо у Достославлена едва не расплылось в счастливой улыбке, но он сдержался: сложил брови домиком и участливо склонил голову на бок.

— Войта, я не отказываюсь тебе помочь! Но я боюсь, что это невозможно! Ты же слышал, что говорит Йерген, а решение зависит от его отца.

— В замке Глаголена еще одиннадцать пленных чудотворов… Их можно было бы освободить, — добавил Войта. — Они-то никакие не предатели…

— Мой отец не пойдет на обмен, — злорадно сказал Йерген. — И я с ним полностью согласен. Мрачуны должны нас бояться. Если дать им возможность откупаться от нас, никакого страха мы не добьемся — они снова будут смеяться над нами и смотреть на нас свысока.

Вряд ли Йергена, а тем более его отца, интересовали смиренные просьбы Войты — их цели стояли выше целей Достославлена.

И что теперь? Достаточно ли было искреннего заискивания? Или все же необходимо упасть на колени? Достославлен все еще смотрел выжидающе и даже недвусмысленно указывал Войте глазами на пол перед пуфом… Гнида…

Войта непроизвольно сунул руку в карман, нащупав взятую с собой пуговицу. Будто от боли, сжал покрепче кулак. Что терять человеку, который будет мертв еще до заката? И если это спасет жизнь Глаголену, Ладне и детям, то не так уж и высока цена…

И Войта сделал это: неловко опустился с пуфа на коленки и выдавил:

— Я умоляю… Я умоляю спасти мою семью…

После этого можно было только умереть.

Друзья Достославлена поглядели на Войту с брезгливым презрением, только сам Достославлен, похоже, ждал именно этого, потому что не сумел скрыть сытого удовлетворения на лице. Войта ощущал лишь головокружение и дурноту — фигура Достославлена покачивалась и двоилась перед глазами. Ничего удивительного, он не спал уже третьи сутки и за последние два дня почти ничего не ел.

— Воен, вам это не поможет, — поморщился Йерген. — Можете ползать на коленях хоть до завтрашнего утра, биться головой об пол — решение не изменится.

Голос донесся до Войты будто сквозь вату, дурнота нарастала, жаром подкатывала к горлу…

— Вот видишь… — Достославлен вздохнул. — Увы, Войта, ничего не выйдет… Я был бы рад тебе помочь, но решение зависит не от меня.

Он сказал это так, будто отказывался дать в долг незначительную сумму, которую можно взять у кого-нибудь другого… И понятно стало, что весь этот отвратительный фарс Достославлен задумал заранее — насладиться унижением Войты, поставить его на колени, чтобы потом отказать. Убить бы его за это, мерзавца… Войта думал как-то вяло, уже не чувствуя ни злости, ни отчаянья — хотел только выйти отсюда поскорей, добраться до собственного дома, перекинуть веревку через потолочную балку и…

Дурнота подкатилась к подбородку и разлилась по голове. Пол качнулся, едва не ударив Войту в лицо. Вот только не хватало упасть в обморок, как девица… Войта разжал кулак и выставил руку навстречу качавшемуся перед глазами полу, оттолкнул его от себя изо всей силы. По полу стукнула и покатилась пуговица, добежала до сапога Достославлена, и тот издал какой-то странный звук — то ли тихо вскрикнул, то ли громко выдохнул… А пол все же ударил Войту, но не в лицо, а сбоку, в плечо.

Расторопный слуга совал Войте под нос нюхательную соль, и пришлось хорошенько врезать ему по руке, чтобы убрать от лица мерзко пахшую склянку, — склянка отлетела далеко в сторону, но не разбилась.

— Ну вот… — раздался над головой сахарный голос Достославлена. — Я же говорил — просто обморок.

Войта поморщился и сел. В кабинете никого больше не было — трое друзей благополучно исчезли. Он хотел было встать, несмотря на отвратительную слабость и озноб, чтобы немедленно уйти прочь — в свой пыльный заброшенный дом… Не успел — рядом с ним примостился Достославлен, сидя, а не стоя на коленях, отчего поза его была не менее смиренной.

— Доктор Воен… Доктор Воен, я негодяй…

— Негодяй? Нет, ты гнида, слизняк. До негодяя тебе еще расти и расти, — осклабился Войта. Что это вдруг Достославлен решил раскаяться? И тут вспомнил: пуговица. Пуговица, которую Глаголен не считал столь уж важной вещью и не советовал с ее помощью Достославлену угрожать.

— Хорошо! — с жаром согласился тот. — Я гнида! Слизняк! Согласен!

— Ты еще головой об пол постучи… — брезгливо выговорил Войта.

— И постучу! — воскликнул тот. — Что хочешь сделаю! Верни мне вторую пуговицу… Именем Предвечного молю: верни…

До чего же ушлый парень этот Достославлен — быстро сообразил, что вторую пуговицу Войта с собой не взял. А впрочем, почему сообразил? Ничто не мешало ему обыскать карманы Войты, пока тот валялся на полу без сознания. Друзей он выпроводить успел…

— Хочешь освободить Глаголена? — продолжал Достославлен с тем же жаром раскаянья. — Да нет вопроса! Я все устрою за один день! Завтра же утром Глаголен может отправляться в свой замок! Если хочешь, можешь уехать с ним, никто больше не заикнется о твоем предательстве, никто пальцем не тронет ни твоих родителей, ни братьев… Ты величайший ученый, доктор Воен, ты должен работать там, где добьешься большего!

Вот у кого надо было поучиться искренне заискивать и искренне льстить!

— А что ж ты, гнида, друзей-то своих выгнал? Надо мной ты при них глумился…

— Простите, доктор Воен… Простите! Я негодяй! То есть гнида. Слизняк. Да, слизняк! Но я не осмелился… при них обсуждать этот вопрос. Если бы я мог все исправить!

Он хочет войти в историю. Прославиться. Для суда пуговицы не обвинение, но, например, для Очена (как и для других многочисленных друзей) этого было бы достаточно — если и не поверить до конца в то, что Достославлен убил Трехпалого, то засомневаться. И никогда больше не восторгаться наивностью и непосредственностью Достославлена. Не говоря о том, что в историю Достославлен запросто мог попасть как подозреваемый в убийстве Трехпалого и других чудотворов. И если обоих Йергенов, и старшего и младшего, лишь восхитила бы находчивость Достославлена, то большинство друзей отвернулись бы от него с негодованием.

Стоит ли жизнь Глаголена того, чтобы Достославлен, как прежде, оставался для друзей наивным и безобидным парнем? Безусловно.