Самородок

Глава 16

— У тебя есть такая возможность… — проворчал Войта, поднялся с пола, на котором неудобно было сидеть, и уселся обратно на пуф — теперь было без разницы, с какой высоты смотреть на Достославлена.

— Да! Я все исправлю! — воскликнул тот. — Только пожалуйста… Пожалуйста, не говори никому об этих пуговицах! Я умоляю, не говори! Я знаю, на твое слово можно положиться!

Ну да, можно. Но лучше для Достославлена будет, если Войта уберется из Славлены вместе с Глаголеном и никогда больше тут не появится… Конечно, проще всего ему Войту убить, но тогда второй пуговицы он не получит никогда.

— Ты получишь вторую пуговицу, когда мы с Глаголеном будем в дне пути от Славлены. Можешь положиться на мое слово, я никому ничего не скажу. Но если ты когда-нибудь еще встанешь у меня на дороге…

Почему Войта раньше не подумал о пуговице? Положился на слова Глаголена о бессмысленности этого шага? Глаголен не знал Достославлена так, как его знал Очен. Не подозревал о желании этой гниды войти в историю и быть любимым друзьями… Выходит, Очен оказался прав — насчет наивности и непосредственности.

— Нет-нет, я не встану! Доктор Воен, ты великий ученый, лучший из умов Обитаемого мира! Я никогда не встану у тебя на дороге, и даже наоборот, я всегда, слышишь, всегда буду к твоим услугам! Я многое могу и буду рад когда-нибудь еще быть тебе полезным!

— Ты же понимаешь, что вторая пуговица спрятана в надежном месте. К ней приложена бумага, разъясняющая суть важности этого предмета. Ни под какой пыткой я не открою места, где она спрятана, — потому что от нее зависит жизнь моих детей. Ты веришь в это?

— Разумеется! Конечно верю! Доктор Воен, было бы глупо рассчитывать, что ты предашь своих детей даже под пыткой… Да я и не собираюсь! Мне гораздо проще добиться освобождения Глаголена! Я уже все продумал. Никто не обвинит тебя в предательстве — мы объявим, что ты, рискуя собой, отправляешься в замок Глаголена, чтобы до конца выведать тайны ученого мрачуна и построить на этом нашу собственную магнитодинамику, магнитодинамику чудотворов, раздел прикладного мистицизма! Никто не обидит твоих родственников, оставшихся в Славлене, даже наоборот: их ждет лишь почет и уважение!

Он захлебывался идеями и размахивал руками.

— Сядь в кресло, Достославлен… — поморщился Войта. — Мне-то не надо, чтобы ты ползал передо мной на карачках. Освобождения Глаголена мне от тебя вполне достаточно. Кстати, если что: Глаголен на суде рассказал бы о том, где он нашел эти пуговицы.

— Никакого суда не будет. Пусть отправляется в свой замок! Мы не можем позволить мрачунам убивать детей-чудотворов! Это было бы чудовищно!

— Ага, — кивнул Войта. — Послушай. Не знаю, облегчит ли это твою задачу, но… Я не предавал Славлену, и, в отличие от тебя, мне на нее не наплевать. Я тут собрал одну штуку… Называется магнитофорная махина. Сама по себе она совершенно бесполезна, но использует накопители энергии, позволяющие зажигать солнечные камни в отсутствие чудотворов. Понимаешь? Даже Глаголен признал, что, имея такую банку, ему не нужен десяток пленных чудотворов — достаточно одного.

Достославлен думал недолго: лицо его озарила понимающая улыбка.

— Потрясающе! Войта, это потрясающе! Можно продавать банки, заряженные энергией чудотворов! Войта, ты представить себе не можешь, какие перспективы открываются перед чудотворами! Ты настоящий волшебник, ты умеешь творить чудеса!

— Доктор Воен, неужели ренты, которую я тебе пожаловал, не хватило на покупку хотя бы телеги? — ворчал Глаголен, сидя в седле не такой уж плохой лошади, по меркам Войты. — Про карету я не говорю — но телега-то, телега!

— Глаголен, я был уверен, что вы любите ездить верхом. И потом, я предполагал, что вам захочется уехать из Славлены как можно быстрее. Мне, во всяком случае, хотелось именно этого.

Войта в самом деле спешил и, давая лошади передохнуть, еле сдерживался, чтобы не пустить ее вскачь — не мог долго ехать шагом. Да, он выспался перед дорогой, но во сне видел Ладну, слышал предсмертные крики детей и не мог проснуться, чтобы избавиться от кошмара.

— Я старый больной человек, у меня и без того развивалась подагра, а несколько дней, проведенных в сырости, на каменном полу, не прибавили мне здоровья.

Он сидел в седле прямо и ехал верхом с видимой легкостью, как рысью, так и вскачь.

— А я, значит, не расстарался хорошенько для своего благодетеля? — фыркнул Войта.

— И лошадь эта годится только на мясо… — продолжал ворчать Глаголен.

— Может, вам и в моей одежде ехать зазорно? Так поезжайте в исподнем, все сразу догадаются, какой вы богатый и знатный господин. Что же до лошади, то я предложил бы вам идти до замка пешком, но боюсь явиться туда раньше вас.

— Ехать на этой кляче до замка я не собираюсь — в Храсте осталась моя карета. Ночевать мы там не будем, сразу поедем дальше.

Последние слова Глаголена напугали Войту. До назначенного в письме срока оставалось четыре дня, но если Глаголен считает нужным поспешить, значит Ладне и детям все еще угрожает смерть…

Они помолчали.

— Глаголен, расскажите, если вас не затруднит, как вам удалось силой и угрозами заставить меня создать теорию предельного сложения несущих? Когда меня спросили об этом, я ничего толкового придумать не смог. А мне говорили, что ваш рассказ был подробным и красочным.

Нет, препирательства с Глаголеном не помогали отвлечься от мыслей о семье.

Тот усмехнулся.

— О, да! Я с радостью поведал твоим друзьям-чудотворам свои многолетние чаянья. В подробностях и красках рассказал, что бы я с тобой сделал за твое глупое упрямство и вздорный характер.

— И что же заставляло вас столько лет держать свои чаянья при себе?

— Обычно я стараюсь не совершать бессмысленных действий. А наказывать тебя или принуждать — действие совершенно бессмысленное. Но твои друзья об этом не знают, потому и поверили в мой рассказ. Между прочим, Достославлен пытался убедить меня, что ты на коленях умолял его спасти твоих детей, но я сразу понял, что дело в найденных мною пуговицах.

При этом Глаголен покосился на Войту, будто хотел о чем-то спросить.

— Глаголен, вы можете представить, как я кого-то о чем-то умоляю на коленях? — усмехнулся Войта.

Глаголен снова повернул голову, и лицо его на миг исказилось болезненной гримасой, он покивал каким-то своим мыслям и сказал с прежней непринужденностью:

— Разумеется, нет! Такого подвига твоя жена и дети никогда от тебя не дождутся.

В Храсте не задержались ни на минуту: Глаголен лишь переоделся и нанял второго возницу, отдав приказ ехать без остановок и менять лошадей при каждой возможности. По его расчетам, до замка они должны были добраться не позже, чем через сутки.

Карету трясло и подкидывало на ухабах, и Войта был уверен, что не уснет ни на миг. Однако Глаголен взялся рассказывать какую-то занудную историю из жизни своего далекого предка, и под его размеренный рассказ Войта сначала безудержно зевал, а потом задремал незаметно для самого себя. Ему снился побег из замка, и будто бежит он не один — тащит за собой Ладну, а Румяну несет на руках. До леса остается не больше сотни шагов, когда на пути возникает воевода замка и глумливо скалится:

— Ну что, попался, Белоглазый?

Тянется и хочет вырвать Румяну у Войты из рук, но Войта держит крепко. Воевода не отступает, тянет малышку за руку все сильней, пока не отрывает ребенку руку. Страшно кричит Ладна, из обрубка толчками выплескивается кровь, а Войта, как дурак, выхватывает оторванную руку у воеводы и пробует приладить ее на место, привязать рушником. И, повернув мертвую уже девочку лицом к Ладне, бормочет:

— Вот, гляди, все хорошо, ничего не случилось…

Дурнота подкатывает к горлу, и Войта понимает, что сейчас снова упадет в обморок, как девица. Тогда оторванная рука отвалится и Ладна раскроет его обман…

— Доктор Воен, что-то подсказывает мне, что тебе лучше проснуться, — раздается голос над головой. Воевода толкает Войту в плечо, и, падая на бок, тот в отчаянье кричит:

— Нет! Убери руки! Убью!

Крик получается совсем тихим и невнятным, но Войта добавляет к нему удар чудотвора, кривой и не очень сильный, и только потом понимает, что воевода мрачун и удар ему не страшен.

— Доктор Воен, ты в самом деле задумал меня убить?

Войта раскрыл глаза. Карету все так же подбрасывало на ухабах, над сиденьями горели две свечи, а прямо перед глазами белело озабоченное лицо Глаголена.

— Ох, Глаголен, какая же ерунда мне приснилась…

— Могу себе представить. Доктор Воен, я должен тебе кое-что сказать. Право, не знаю, обрадую я тебя или огорчу…

— Что случилось?

— Ничего не случилось. Ты только что попытался сразить меня ударом чудотвора. Но, к счастью, твой удар не может причинить мне вреда, и я, как видишь, остался жив и здоров.

— Этого не может быть, — усмехнулся Войта.

— Отчего же? Я вполне допускаю, что без подкрепления внутренний страх перед побоями за удар рано или поздно иссякнет.

— У меня нет никакого страха перед побоями за удар… — Войта попытался ударить Глаголена в грудь — как всегда, ничего не вышло.

— Ты не осознаёшь этого страха. Я бы сказал, что это не твой страх, а страх твоего тела, которое отказывается тебе подчиняться. Так вот, рано или поздно тело забудет о побоях и способность к удару вернется. Я не утверждаю этого, я лишь предполагаю, что это возможно.

— Эх, вашими бы устами да мед пить… Я долго проспал?

— С четверть часа.

— Едрена мышь… Мы ведь не может ехать быстрей?

— Увы. Но я надеюсь, что мы не опоздаем. Тебе не кажется, что здесь слишком холодно и стоит растопить печку?

— Нет. Но если хотите, я это сделаю. Раз вы такой старый и больной человек.

За всю дорогу уснуть ему больше не удалось ни разу.

Отец с отрядом друзей успел подойти к замку до возвращения Глаголена — все же выступили они из Славлены почти на сутки раньше. Не таким уж малочисленным был его отряд — к старым воякам присоединились их сыновья, и всего под стенами замка стали лагерем около сорока чудотворов. Пожалуй, именно этого Войта и опасался: не хотелось ни потерь в отцовском отряде, ни ответного гнева воеводы, который запросто мог убить Ладну и детей только в отместку за неожиданное нападение.

Было раннее утро, только-только занялся рассвет. Ночной заморозок, первый той осенью, покрыл инеем траву, в лагере чудотворов дымились угли догоревших костров, а переполох уже начался — колеса кареты грохотали так, что не проснуться было невозможно.

Войта выпрыгнул из кареты, не дожидаясь, пока возница ее остановит, раскроет двери и выдвинет лесенку. Чуть не растянулся на земле, чудом удержав равновесие.

Отец спал в кожаной броне… Соскучился, должно быть, по далеким походам. В ней он и выскочил из шалаша навстречу карете, босиком и в подштанниках. Войта поспешил ему навстречу.

Глаголен сошел на землю через минуту, гордо и неторопливо. А мог бы не сходить — возница уже требовал опустить мост и открыть ворота.

— Глаголен, это мой отец, — сказал ему Войта. — Можете называть его господин Воен.

Отец смерил Глаголена настороженным взглядом и с достоинством кивнул.

— Я от всей души благодарю вас за бумагу с последней волей, которая привела нас к стенам замка, — задрав подбородок, продекламировал он. — И весьма рад, что эта воля все же не стала последней…

— Доктор Воен. — Глаголен повернулся к Войте. — Тебе стоит поучиться учтивости у своего отца.

— А ты, негодник, презрел отцовский приказ? Пошел на поклон к Достославлену?

— Бать, иди обуйся, ноги отморозишь. Ну и штаны тоже надень…

— Поговори мне! — Отец погрозил Войте пальцем. Тот не стал смеяться.

Заскрипели шестерни, опуская мост, стукнули засовы, запиравшие ворота. Ну же! Сколько можно ждать? За сутки с лишним пути Войта извелся так, что перестал отвечать на подначки Глаголена… Наверное, неучтиво будет зайти в замок раньше него, но если Глаголен не поспешит, Войта плюнет на учтивость… Которой надо поучиться у отца… Впрочем, Глаголен решил отца переплюнуть и, тоже задрав подбородок, гордо изрек:

— Господин Воен, я приглашаю вас и ваших друзей в замок и заверяю, что моим гостям там никто не причинит вреда. Но и вы пообещайте мне, что ваш отряд не воспользуется моим гостеприимством мне во зло…

Войта не стал ждать, когда они закончат состязаться в учтивости, и взошел на мост, едва тот стал на место. Первый, кого он встретил, входя в ворота, был воевода замка…

Их держали в подвале, под стеной, в каморке с земляным полом. Обижаться было глупо — Глаголен в Славлене тоже спал на соломе. Он был мрачун для чудотворов, так же как Ладна и дети оставались чудотворами для мрачунов. Но… больно стало, и кольнуло почему-то чувство вины — не смог, не сумел сделать их жизнь спокойной, безоблачной. И когда в зале совета разворачивался и уходил прочь, когда ехал в Славлену, не подумал ведь о них, что с ними будет… Впрочем, тогда он не сомневался в том, что Глаголен не причинит им вреда.

В каморке было так холодно, что изо рта шел пар. Они сидели в углу, закутавшись в одну рогожку на всех, Румяну Ладна держала на коленях, порывалась то ли встать, то ли отодвинуться глубже в угол: наверное, в полутьме она не увидела, кто вошел в двери.

Только когда Войта нагнулся, чтобы забрать у нее дочь, Ладна ахнула и тут же разрыдалась, причитая и благодаря Предвечного. Румяна захныкала, когда Войта поднял ее на руки, закашлялась, но прижалась к нему потеснее, дрожа от холода.

Руки были заняты, и он не смог помочь Ладне встать, смотрел сверху вниз, с каким трудом она распрямляет затекшие руки, как неловко поднимается на ноги. Сыновья не двигались, смотрели на Войту, задрав головы, и сонно хлопали глазами.

— А вы чего расселись? Матери встать помогите! — проворчал он, ему показалось — беззлобно.

Юкша, поднимаясь, сверкнул снизу вверх поразительно светлыми, как у деда, глазами — вряд ли с ненавистью, скорей с гордостью.

— А с тобой, пащенок, я еще разберусь… — добавил Войта.

Оба сына звонко стучали зубами и от холода втягивали головы в плечи, напоминая нахохлившихся под дождем воробьев, и Войта понял, что вряд ли когда-нибудь наберется смелости хорошенько выдрать гаденыша, вздумавшего за ним шпионить. И будет неправ, потому что безнаказанно сверкать глазами может любой дурак…

Во время знаменитого Славленского противостояния 104 г. до н. э.с. В. В. воевал, был захвачен в плен и продан в замок богатого и влиятельного мрачуна; освобожден лишь в 94 г. до н. э.с. в результате успешной военной кампании чудотворов (см. статью «Северское движение объединения»).

В дальнейшем В. В. вел замкнутый образ жизни, полностью посвятив себя науке.

[Большой Северский энциклопедический словарь для старших школьников: Издательство Славленского университета, Славлена, 420 год от н. э.с. С. 286.]

В 94 году до н. э.с. доктор Глаголен был убит во время осады его замка. Убийство совершил шестнадцатилетний Юкша Воен, старший сын Войты Воена по прозвищу Белоглазый.

Северский университет был разрушен в 50 году до н. э.с., труды доктора Глаголена и Войты Воена, касающиеся электрических сил и природного магнетизма, были на века похоронены в архивах чудотворов. И даже на грани катастрофы (предреченной Глаголеном более чем за пятьсот лет до ее наступления), которую обусловило пренебрежение законом сохранения энергии («всеобщим естественным законом»), чудотворы не обратились к изучению природного электричества, дабы не обесценить свою способность к возбуждению магнитного поля.

Аккумуляторные подстанции, осветившие весь Обитаемый мир светом солнечных камней, создавались по тому же принципу, что и накапливающие энергию банки «магнитофорной махины» Войты Воена.

Имя Драго Достославлена не осталось в веках, его литературное наследие тоже осело в архивах чудотворов из-за узнаваемого стиля и манеры изложения — вклад Достославлена в наступление эры света был слишком заметным и раскрывал неблаговидные способы, при помощи которых чудотворы получили власть.

В центре Славлены сохранилась каменная часть забора и фундамент дома Оченов, ибо именно в этом доме в 79–78 годах до н. э.с. Танграусу являлись его знаменитые откровения. О том, что этот дом на самом деле принадлежал семье Оченов, документальных свидетельств не осталось.