Самородок

Глава 11

Видно, за сутки Достославлен успел хорошенько поразмыслить о том, как он нашел виноватых мрачунов, потому что рассказ его был по меньшей мере связным.

— Мой осведомитель из дома ректора Северского университета передал мне разговор, который состоялся в этом доме после завершения пресловутого приема, поздней ночью. Господа мрачуны праздновали победу и радовались, как ловко сумели расправиться с выскочками из Славлены; говорили, что теперь представители школы экстатических практик не осмелятся выдвигать свои труды на соискание ученых степеней. У меня есть список мрачунов, присутствовавших при разговоре, их всего трое. Еще я записал имена упомянутых ими участников заговора. Разумеется, ни времени, ни сил на то, чтобы покарать всех негодяев, у меня не было. Но двоих мне удалось вытащить из теплых постелей и привезти сюда. Не без помощи отряда наемников-чудотворов, перешедших на нашу сторону после случившегося.

— А имена непосредственных исполнителей, стрелков, тебе неизвестны? — спросил начальник стражи.

— Нет, господа ученые мрачуны считали стрелков слишком мелкими сошками, чтобы помнить их имена. Но, очевидно, это тоже были мрачуны, так как только они неуязвимы для чудотворов. Я думаю, если мы допросим пленных мрачунов, они смогут припомнить имена непосредственных исполнителей. Тем более что один из пленных, по моим сведениям, как раз и занимался наймом стрелков.

Градоначальник кашлянул.

— Я слышал, оба мрачуна — довольно состоятельные люди, один из них — владелец замка и обширных земель. Возможно, с нашей стороны было бы правильней получить с них выкуп, Славлене нужны и деньги, и земли.

— Не лучше ли повернуть совершенное мрачунами нам на пользу? — вступил в разговор доктор Йерген, ректор школы экстатических практик. — Громкое судебное разбирательство принесет больше выгоды, нежели выкуп. Один отряд наемников уже перешел на нашу сторону, а сколько еще чудотворов не захочет служить мрачунам, когда узнает об их подлости? Огласка — вот наша главная цель.

Никто не потребовал никаких доказательств вины этих двоих мрачунов — всех вполне устроило голословное обвинение, как для получения выкупа, так и для судебного разбирательства. И понятно было, что обоим мрачунам лучше побыстрей сознаться в содеянном, чтобы избавиться от лишних мучений.

Ни Очен, ни Войта, ни, тем более, бежавшие из Храста чудотворы не входили в городской совет, однако никто не попросил их выйти, чтобы принять важное стратегическое решение за закрытыми дверьми. И решение было принято: следующим утром показать пленных мрачунов толпе (лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать) и начать громкое разбирательство, разумеется с признанием мрачунов, заочными приговорами убийцам, оставшимся в Храсте, и требованиями выдать их Славлене (которые, очевидно, не будут выполнены).

Из городской управы сразу отправились в трактир, где в этот вечер собралось множество чудотворов из школы, включая их с Оченом однокашников. Конечно, всех интересовало убийство в Храсте, за которым померкло возвращение Войты в Славлену. Кто-то из молодых и пьяных попытался обвинить Войту в предательстве, но за него немедленно вступился Достославлен, что было особенно противно. Войта напился совершенно пьяным и плохо помнил воинственные и пылкие речи, предрекавшие скорый конец власти мрачунов. Много говорили и о движении объединения, но в чем оно состоит, Войта так и не понял. Достославлен снова читал свои бездарные стихи, над которыми ученые беззлобно подсмеивались.

Когда пришло время идти домой (а было это далеко за полночь), Войта плохо стоял на ногах, Очен тоже был не в меру пьян, и Достославлен вызвался проводить их до дома. Они, как в бытность школярами, распевали песни и несли околесицу, над которой хохотали до слез. Свежий ветер с Лудоны немного проветрил Войте голову, и, когда Очен был передан жене с рук на руки, Войта слегка протрезвел. Достославлен остановил его перед воротами и взял за плечо.

— У нас не было времени поговорить наедине. Я должен сказать тебе. Ты чудотвор, Войта, ты нужен Славлене, ты великий ученый, и твои труды послужат укреплению нашей власти. Но если бы ты знал, чего мне стоило заткнуть рты тем, кто считал тебя предателем, заслуживающим если не смерти, то презрения!

— Я не просил тебя затыкать им рты, — поморщился Войта.

— За тебя поручились не только мы с Оченом, но и ректор Йерген. Смотри, оправдай его доверие! Докажи, что ты предан Славлене!

— Пошел ты… — фыркнул Войта, оттолкнул Достославлена и направился домой.

Наутро Войта хотел пойти в свой дом, посмотреть, насколько он запущен, можно ли в доме жить, а в лаборатории работать. Лаборатория волновала его больше всего остального, подготовка же к работе вместо работы выводила Войту из себя.

Оба родителя собирались поглазеть на пленных мрачунов, которых на телеге повезут вокруг крепости, для чего заранее запасались гнилыми овощами и мочеными яблоками. Гнилых овощей нашлось не много, зато яблок в тот год было хоть отбавляй. Понятно, славленцы закидали бы мрачунов камнями с гораздо большей радостью, но камни бросать запретили несколько раз оглашенным предписанием. Это же предписание рекомендовало нечудотворам не приближаться к мрачунам, способным поразить нечудотвора энергетическим ударом. Всем уже было известно, что именно эти мрачуны готовили убийство славленских ученых, — родители, например, поверили в это безоговорочно.

На предложение отца пойти вместе с ними Войта ответил, что за последние пять лет вдоволь насмотрелся на мрачунов, а моченые яблоки — немного не то оружие, которое ему пристало использовать. Он не стал говорить отцу, что пленные мрачуны лишь козлы отпущения, в любом случае они были мрачунами и ненавидели их здесь независимо от степени их личной вины, а только за принадлежность к клану. Так же как в Храсте презирали чудотворов.

Дом Войты стоял неподалеку от отцовского, нужно было лишь перейти мост через Сажицу, но именно через этот мост ему навстречу и двигалась шумная процессия, чтобы, перебравшись через ров, вернуться в крепость. Толпа выла злобно и радостно, мрачунов не только спрятали в крепкую клетку, но и окружили вооруженной стражей, не подпускавшей людей близко к телеге (иначе бы и клетка мрачунов не спасла). Широкие поручни моста облепили ребятишки, заранее заняв место повыше, перед мостом процессию ждали те, кто не успел присоединиться к ней раньше, и сужение пути давало им возможность увидеть мрачунов в непосредственной близости.

Войта не ощущал такого желания и с тоской думал, что простоит на этом месте не меньше четверти часа, пока все желающие сопроводить мрачунов до крепости просочатся через мост. Стражники расчищали себе дорогу криками и угрожающими выпадами пик, конный глашатай, уже слегка охрипший, кричал о подлом убийстве чудотворов, возница пощелкивал кнутом не только по спине лошади, но и по сторонам, осаживая тех, кто пробился к телеге сквозь заслон стражи.

Одним из мрачунов в клетке был Глаголен. В дорогом тонком исподнем (сплошь перепачканном гнилыми овощами, мочеными яблоками и кровью) и босиком. Ошейник с короткой цепью не позволял ему сесть или хотя бы отвернуться. На груди у него вместо дорогого медальона на золотой цепочке висела тряпичная ладанка на кожаном шнурке. Видимо, не все овощи были достаточно гнилыми, а не все яблоки — мочеными, потому что лицо Глаголена заплывало синяками, а из рассеченной брови, из носа и распухших губ текла кровь. Впрочем, взгляд его оставался гордым, спокойным и даже равнодушным, как и положено взгляду человека знатного происхождения. Вторым мрачуном был подхалим хищного ректора, выглядевший не лучше Глаголена, но гордого взгляда сохранить не сумевший.

Сначала Войта остолбенел и раскрыл рот, ощущая слабость в коленях. Потом задохнулся и хватал воздух ртом, сжимая и разжимая кулаки. В этот миг на него и обратился гордый взгляд Глаголена — шевельнулись удивленно брови, и разбитые губы тронула невеселая усмешка.

Войта, не подумав, для чего это делает, рванулся к телеге через заслон стражи, но в первый раз его подвинули назад довольно мягко, а на второй — толкнули древком пики в грудь, едва не уронив под ноги толпе. Не только бесполезно — бессмысленно было предпринимать третью попытку, но упорства Войте хватало с лихвой, потому он крепко получил по зубам и таки растянулся на дороге. Только по счастливой случайности никто на него не наступил. Глаголен следил за ним чуть прищуренными глазами, будто напоминая: упрямство — мудрость осла.

Телега проехала вперед, мимо Войты, за нею с улюлюканьем торопилась толпа, наверстывая потерянное на мосту время. Войта сел и обхватил колени руками, глядя вслед процессии, — наверное, следовало подумать, прежде чем что-то предпринимать.

— Доктор Глаголен — величайший ум Обитаемого мира, — убеждал Войта ректора школы экстатических практик. — Мои работы по магнитодинамике опираются на его научные труды.

— И что? — ректор Йерген наклонил голову набок, будто говорил с наивным ребенком.

— Вы же ученый, а не политик. Неужели вы не понимаете, насколько недальновидно уничтожить ученого ради политических амбиций?

— Ты считаешь, что справедливое возмездие за смерть твоих соратников, тоже, между прочим, подающих надежды ученых, — это удовлетворение политических амбиций?

— Вы сами верите в то, что говорите? Очевидно, привезенные Достославленом мрачуны не имеют никакого отношения к убийству чудотворов.

— Доктор Глаголен еще вчера дал признательные показания о своем участии в заговоре. — Ректор удовлетворенно осклабился.

Войта растерялся на секунду, но потом сообразил, что мудростью осла Глаголен никогда не отличался, а получение от него признания было лишь вопросом времени.

— Чего стоят признания под угрозой пыток? Я могу засвидетельствовать, что ни в каком заговоре Глаголен не участвовал. Ему это не требовалось.

— Войта, я ценю тебя и понимаю, насколько ты нужен Славлене. Но есть принципы, которые стоят выше практической пользы…

— Принципы? Пока я видел только беспринципность. Глаголен может сделать магнитодинамику всеобщей наукой, несмотря на запреты мрачунов. Ему хватит на это сил и средств. Он может обесценить способности чудотворов, выдвинув альтернативой природный магнетизм. Вот поэтому Достославлен привез его сюда, а вовсе не ради справедливого возмездия и ваших сучьих принципов!

Только выпалив все это единым духом, Войта понял, как сильно только что Глаголену навредил.

— А ты не думал, что Достославлен прав? — ректор Йерген прищурился и смерил Войту взглядом.

— Значит, речь все же идет о практической пользе, а не о принципах вовсе?

— Какая разница? Я ведь пекусь не о собственном богатстве, не о пользе лично для себя. Разве ты не готов был положить жизнь за Славлену?

— Положить жизнь и совершить подлость — не одно и то же, — проворчал Войта.

— А разве мрачуны не подлость совершили, расстреляв чудотворов, прибывших к ним поделиться знаниями? Войта, я понимаю твое желание помочь своему благодетелю. Это нормальное желание честного человека с развитым чувством долга. Но разве долг перед Славленой, перед чудотворами не превыше этого? Не овладев искусством обмана, мы никогда не победим мрачунов. Против обмана можно действовать только обманом, против подлости — подлостью…

Благодетелю? Войта с трудом сдержал желание затолкать это слово ректору в глотку и вышел вон, не дослушав его тирады об овладении искусством обмана.

Благодетелю! Войта прокатил желваки по скулам. Никогда он не считал Глаголена благодетелем. И вовсе не «развитое чувство долга» им двигало. Дело даже не в совместной работе, не в уважении к научным трудам — Глаголен стал ему другом и вел себя как друг, наставник, а не благодетель или покровитель.

Разговор с начальником стражи вышел еще хуже — тот сначала спросил, почему в зале совета убили всех чудотворов, кроме Войты, а потом пригрозил, что Войта запросто составит компанию пленным мрачунам, если и дальше будет «мутить воду». И добавил, что Войта на свободе милостью ректора школы чудотворов и только из-за важности своих научных изысканий для Славлены.

Войта искренне считал, что перешагнул через себя, опустившись до унизительных уговоров, — после зрелых размышлений он решил, что ради спасения жизни Глаголена готов засунуть свой гонор куда-подальше. Не помогло…

На беду, выходя из сторожевой башни, Войта лицом к лицу столкнулся со Достославленом. И, конечно, не удержался: ухватил того за воротник, приложил затылком к дверному косяку и хотел врезать раз-другой по морде, но Достославлен, как и в прошлый раз, не погнушался — ответил ударом, в упор, в горло. Не сильно ударил, иначе бы убил, но Войта отлетел на мостовую и, еще падая, ощутил щелчок в шейном позвонке, похожий на электрический разряд, — и ослепительную боль. Голова от удара о брусчатку должна была расколоться, как тыква, вдохнуть Войта не мог — сильно мешал кадык.

Подбежал один из стражников, стоявших у ворот. Удивленно посмотрел на обоих и спросил:

— Вы чего, ребята? Пьяные, что ли?

Будто электрический разряд… Войта еще ни разу толком не вдохнул, еще задыхался и кашлял, держась за горло, но в больной голове уже щелкали злые и упрямые мысли: электрический элемент, не выключенный Глаголеном, который Войта имел неосторожность замкнуть собственным телом… Сравнил электрический удар с ударом чудотвора… Магнитофорная махина, совсем немного недоработанная…

— Убью… — выговорил Войта сквозь зубы.

— Чего? — переспросил стражник.

— Убью эту тварь!

— Да ладно тебе… Ну, повздорили, ну, подрались… С кем не бывает? Чего сразу убивать-то?

— Я его убью не сразу. Я его сперва помучаю… — оскалился Войта.

Дома его ждал Очен. И вид имел весьма решительный. Предложил выйти из дому, где никто им не помешает. И начал без обиняков, что показалось Войте странным.

— Поклянись, что не покинешь Славлену после того, что я тебе скажу.

— Я и не собирался покидать Славлену. Но чего ради я должен тебе в чем-то клясться?

— Если ты уедешь, я окажусь предателем. Предателем Славлены. Но если я тебе об этом не скажу, получится, что я предал друга.

— Знаешь что, ты выбери сначала, кого ты хочешь предать — друга или Славлену…

— Мне сейчас не до шуток. Мой отец друг твоего отца, а ты спас мне жизнь в Храсте — но дело не в этом. Если бы у меня не было дочери, я бы никогда не пошел на это. Теперь я знаю, что такое быть отцом. Ты, наверное, еще не видел Дивну, мою маленькую девочку, — я раньше считал, что такого чудесного ребенка нет больше ни у кого. Но мне объяснили, что любой отец считает так же…

Войта вовсе не считал своих детей такими уж расчудесными и сладких соплей, в отличие от Очена, обычно не распускал. Он знал, что имеет некоторые обязательства перед женой и детьми, но частенько об этих обязательствах забывал.

— Я узнал, что из замка твоего хозяина сегодня привезли письмо. Если твой хозяин через десять дней не вернется в замок живым и здоровым, твоих детей убьют. Было принято решение не говорить тебе об этом. Вообще никому не говорить.

Едрена мышь… Значит, Трехпалый все-таки блефовал…

— А тебе об этом рассказали как заслуживающему доверия?

— Я… подслушал этот разговор. Случайно. Ну или почти случайно.

— И кто принимал решение? — Войта вдохнул поглубже, стараясь сохранить спокойствие.

— Ректорат школы.

— И твой добрый трогательный друг Драго Достославлен?

— Это предложил не он. Он даже высказал сомнение… Понимаешь, все решили, что если твои дети погибнут, ты возненавидишь мрачунов.

— А то, что я после этого могу возненавидеть чудотворов, никому в голову не пришло? — Сохранять спокойствие не удавалось.

— Предполагалось, что ты не узнаешь о письме… Но я решил… Как бы твой хозяин ни был виновен, его смерть не стоит жизни троих детей. Я представил на их месте свою Дивну. И понял, что так поступать нельзя, это не жестоко даже, это нечто гораздо более худшее, чем жестокость.

— Я убью их всех… — Войта стиснул кулаки и шагнул к калитке, но Очен ухватил его за плечо.

— Погоди. Тебя схватят. Убивать не станут — ты в самом деле нужен нам. Но ты ничего этим не добьешься, только хуже сделаешь…

Войта потрогал шишку на затылке и вспомнил вдруг, что все они — ректорат — чудотворы… И каждый из них может убить его одним ударом. Победить одним ударом, уложить на лопатки. А упрямство — мудрость осла…