Сага о йорге (СИ)

6. Кюквинна

Вигдис и сейчас, на седьмом десятке лет, выглядела как столетний бук, как дерево Эссет — такой же мощной и величественной. А в молодости… Эх, какой была Вигдис в молодости! Кто такое увидел — никогда не забудет. Бывало, пройдет по поселку: высоченная, прямая, как из железа сделанная, — редко кто не уступит дороги, не увлечется и не удивится. Была бы фру Виг мужчиной — точно стала бы знаменитым ярлом, водила бы ватаги пикеров на драгботах к южным берегам.

Хьярны пересказывали историю о том, что когда-то, давно уже — никто не помнит сколько лет с тех пор прошло, на острове появилась девушка-гигантесса, у которой лицо и все тело было покрыто шерстью — как у медведя. Говорили, что она каким-то чудом переплыла сама, вплавь, без лодки пролив между островом и Норлендом. Ну, это, конечно, вранье, выдумки, совершить такое никому, даже самому сильному великану не по силам… хотя как-то она все-таки на острове появилась? Это была мать Вигдис, а как звали чужеземку, никто уже и не помнит. Желтоглазая гигантесса сошлась с тогда молодым еще высоким и мощным Рендалфром-пикером, родила мужу троих сыновей и дочь, всех — великанов, и еще молодой умерла от какой-то странной болезни. Вигдис никогда никому не рассказывала о своей матери — может не хотела, а может — и не помнила, потому что еще маленькой была, когда та уплыла в леса Морока.

В молодости жила Виг в богатом хейдрике — одна дочь у отца и любимая сестра у братьев-пикеров, которые набрали в походах добычи — девать некуда. А какой бунад носила Вигдис! Юбка-скерт — из тонкой шерсти, южанской выделки, накидка-капе — из шерсти овцы-сау, с вышивкой на груди и по рукавам, отороченная мехом фьялра; сапожки — тоже южанские, на костяном каблучке; селье, серьги, браслеты — как дождь: из серебра, золота и медового камня. Сама ткала, сама вышивала, серебром и золотом задаривали отец и братья, а ургап, медовый камень, говорили, выменивала Вигдис у самих лесных альмов и вальков. Говорили, что была Вигдис с духами на короткой ноге. Еще бы — кровь Норленских великанов — вот она; как говорится, от своего роду-племени не убежишь. Откуда бы еще узнала Вигдис, как болезни лечить, и какие бывают травы и снадобья?

Замуж вышла Вигдис за Дегфинна, самого сильного и высокого парня в поселке. И все было хорошо, вот только детей молодожены завести не успели — ушел Дегфинн с неистовым молодым тогда еще Хьюго Драгером и еще тремя такими же сорвиголовами через пролив в Норленд. А когда вернулся, раненный трулманской стрелой — заболел страшной болезнью и умер. Как и чем только Вигдис его не лечила — ничего не помогло. Скоро, в одном из походов, отправились на пир к Одрику отец и трое великанов — братьев Вигдис — все сразу, утонув в морском сражении вместе с драгботом.

Сколько прошло — пять, десять лет? Пикеры каждый год ходили в походы, и как-то забрались далеко, до устья Зельги, и дальше, куда-то до самых болгов или славенов. И привезли из тех земель пленников.

Молодой, — по годам Славен намного моложе Вигдис, темноволосый, невысокий чужеземец как-то сразу запал в душу знатной хьярнке великанше-вдове. Что в нем было, чем привлек — неизвестно; наверное, и сама Вигдис не знала тогда и едва ли поняла и по сегодняшний день. Его привезли, особо оберегая: давно на острове нужен был хороший мастер-кузнец. Взяли вместе с женой и ребенком, чтоб ценный пленник не убежал и ничего с собой не сделал; правда, оказалось, что во время морского перехода старый ярл Мальненг выбросил их малыша в море, потому что дитя надоело ему плачем; от этого горя невзрачная, щупленькая и длинноносая жена Славена, Негода, онемела.

Славена и Негоду поселили в угольном закутке смие — кузни, приставили под присмотр Стейна — здоровенного и злобного хьярна, неумехи-кузнеца, и его двух мускулистых помощников — рабов без тармов Котласа и Брена. Как только пикеры ушли, оставив в смие пленников, Стейн, Котлас и Брейн избили новичков до потери сознания, и сломали Славену руку. Узнав об этом, Вигдис, запыхавшись, заявилась в смие, и, ни слова не говоря, всадила Стейну нож в горло.

Многим в поселке не понравилась скорая расправа неугомонной вдовы-великанши над свободным хьярном. Вигдис забрала из хейдрика в поселке все, что могла забрать, и переселилась в гард, к коровам, овцам и свиньям, поближе к новому кузнецу. Рабы — помощники бывшего хозяина кузни Стейна, Котлас и Брейн, тоже вскоре бесследно сгинули; наверное, перепив хмельной браги, забрели в темные пещеры, и там их схватил сам Черный Лурку; возможно, подземному божеству немного помог нож-ванкогг, который Вигдис еще с молодости очень ловко умела бросать, или колдовство. Но об этом уже никто никогда не узнает.

Видели, и рабы из гарда видели, и женщины из поселка видели, как Вигдис с молодым рабом-кузнецом, взявшись за руки, бродили вдвоем в лесу… Многие видели. И Негода видела. И ждали все: что же будет? Не потянутся ли цепкие руки Владетеля подземного мира за невзрачной немой женой Славена?

А ничего не было. Негода родила сына, Прокопа.

Так и прожили, и состарилась; пока кто-то что-то видел, пока чесали языками и придумывали небылицы: Вигдис в гарде, а Славен, неразлучный с Негодой и сыном-помощником — рядышком, недалеко, в кузне-смие. Лет пять тому у Славена появился внук — Валрос. А еще через год не стало сына и невестки, утонувших вместе с другими рабами и хьярнами из-за перевернувшейся лодки, перевозившей с Ллаля на Вестхьярн железный камень.

Управляться со скотиной для пикеров и рыбаков считалось делом недостойным и грязным. Хьярны из поселка приходили в гард лишь несколько раз в год. Все вместе — на сенокос, мужчины — на убой животных, и воины-пикеры для того, чтобы забрать копченое и вяленое мясо перед походом. К спуску на берегу, названного Свиным, раз в два-три дня причаливала лодка Сигунда, пожилого рыбака из поселка, привозя рыбу, моллюсков и водоросли для свиней.

Старую Вигдис в поселке за глаза называли Коровьей королевой — Кюквинной. Некоторые морщили носы, оттого что когда она приходила в поселок, от неё воняло навозом. Но часто полуголодные рыбоеды, исходя слюной, замечали еще и другое — от фру Вигдис пахло молоком и копченостями, которые в основном доставались только ярлу и наиболее приближенным к ярлу пикерам. Никто, ни один из рыбоедов, наверное, даже сам ярл Хьюго не решился бы сказать Вигдис в глаза плохое; все знали: старая великанша Виг — колдунья, ведьма, с молодости знается с норнами, альмами и вальками, умеет лечить раны и болезни, предсказывает штормы и всякие будущие события, а может, если разгневается, наслать порчу и мару. Не исключено, что кто-то из хьярнов помнил, как ловко великанша Вигдис умеет обращаться с тяжелым метательным кинжалом — ванкоггом.

Вход в пещеру был грубо заложен камнями, оставляя лишь невысокую дыру, способную пропустить животное. Внутри, за темнотой, недалеко отодвинутой бликами огня, угадывалось большой пространство, заполненное шевелением скотины и хрустом сена. Повизгивали свиньи. По левую руку от входного лаза невысокой каменной стеной было отделено место для очага, и, как показалось, для ночевки людей. Как только Брета вслед за Германом вошла в пещеру, то несмотря на все, что с ней произошло, на все побои и издевательства от хьярнов-рыбоедов, ей захотелось назад, в прокопченный и провонявший рыбой хейдрик — настолько непривычным, сильным и отталкивающим ей показался дух животных.

За стеной, у костра сидели несколько человек, в основном — женщин, черпая ложками варево из котла. Брета сразу узнала одну из скотниц — ту самую красавицу-южанку, которую йорг освободил у столба. Она, видимо, здесь ночевала на сене: ее волосы были взъерошенными, а лицо — черным от сажи.

— Скапы, говоришь, покусали? — уточнила одна из обитательниц пещеры, выслушав объяснения Германа. Очаг освещал темное, грубое, словно вырезано из твердой древесины лицо. Даже сидя, женщина казалась выше всех, кто здесь был; Брета сразу догадалась, что это и есть — ведунья Вигдис, Кюквинна, главная и старшая в гарде.

— Зачем ты ее сюда привел? — гневно рыкнула старая великанша на Германа, который уже успел достать ложку и примоститься у котла. — Может она сейчас взбесится, и покусает здесь всех. Смотри, кровищи сколько… — Вигдис бросила сердитый взгляд на окровавленную паклю, которой Брета до сих пор зажимала раны на шее. — Если это действительно были скапы, ей уже ничего не поможет.

— Не знаю: скапы, не скапы… — невнятно пробормотал Герман. — Может, это собаки…

— Тебя что, тоже укусили? — тревожно спросила фру у старика, заметив кровь у него на руке.

— Нет, это я в лесу получил царапин, когда бежал спасать ее, — не поднимая глаз, ответил Герман. — Ничего, до утра будет заживать.

Пристально взглянув на Германа, Вигдис молча пожала плечами, и отвернулась. Прихлебывая кулеш, фру обратилась к женщинам, которые сидели вокруг костра:

— Сама, Керлин — завяжите ей раны. Тряпки с кровью выбросьте в огонь, затем хорошо вымойте руки в соленой воде. Накормите — отдельно, найдите отдельный черепок, как поест — черепок тоже бросьте в огонь. Ее отведите в смие, пусть переночует на угле — подальше от животных, а утром пусть идет в поселок.

Брету посадили у огня. Она сбросила мокрую шкуру. Женщины взялись промывать и перевязывать ей раны. Неожиданно Видис что-то увидела в Брете; резко встала во весь свой огромный рост, как будто ее подбросило, и вплотную подошла к девушке. По-особому взглянула на нее, еще раз оглядев с ног до головы, особенно задержав взгляд на животе.

— Зачем ты сюда пришла? — спросила грозная великанша.

Брета промолчала. Ей было больно и страшно. Затем собралась с духом и сказала:

— Возьмите меня к себе. В поселке меня избили и выгнали, потому что… — Брета посмотрела на свой живот. — Вот…

— Ты понесла от раба? — строго и прямо спросила Вигдис.

— Нет, нет, — поспешила ответить Брета. По обычаю хьярнов, сын раба, полукровка, — раб, и жена раба — рабыня. — Он не раб. Хотела бы я увидеть того, кто надел бы ему на шею тарм. Он был великим воином. Сын неба, бессмертный.

Мощная Виг с еще большей заинтересованностью осмотрела девушку.

— Так ты и есть та сама хьярнка, которая привела в поселок Мертвого йоррунга? — спросила Вигдис. — Тело которого сожгли боги?

— Он не мертвый, — поморщилась от боли Брета. — Он был бессмертным воином…

Тьма и пламя костра молча поглотили нелепость, которую сказала Брета о бессмертном, который умер.

Вигдис ничего не сказала; отвела взгляд, постояла немного, глядя в пустоту; вернулась на место, села на полено, на котором сидела до сих пор. Долго смотрела на огонь. Брете положили в треснувшую глиняную чашку похлебки; она жадно ела, вычерпывая ладонью, морщась, когда беспокоила рану на шее.

Костер понемногу угасал, угли светили красным. Почти все уже ушли, укладываясь недалеко, на сене.

— Были, были знамения… — бормотала про себя Вигдис. — Дитя йоррунга… Или же самого Торна… Великий Одрик, Атара, священные норны — Урид, Хейвела и Яда; вы знаете, что было, что есть, и что будет…

Кто-то подбросил в костер дров. Ожило и заплясало пламя. Вигдис вздохнула, отвлеклась от огня, еще раз строго посмотрела на Брету.

— Сын неба, говоришь? Все так говорят — сын неба. Только на этом острове лучше быть сыном воина, чем сыном неба.

Охватив колени руками, старуха снова надолго замолчала, глядя в огонь, покачиваясь вперед-назад, словно видела там, в пламени, какие-то непонятные видения.

— Она не заболеет и не умрет, — ни к кому не обращаясь, вполголоса бормотала Вигдис. — Может — потом, через год, а то и через десять лет, но никак не сейчас, пока не родит. Будет мальчик… И еще мальчик. Родится чудовище. Будут болезни и голод… Вокруг него будет много зла. Он сдвинет горы… И будет сражаться с самим небом…

Ведунья еще что-то бормотала, продолжая покачиваться, но ее слов уже нельзя было расслышать.

Наконец, Коровья королева замолчала, низко опустив голову, словно заснула. Затем вскинулась, посмотрела вокруг. Глянула на Брету.

— Можешь остаться здесь, — твердо произнесла великанша. — Если хочешь. Если на это есть воля Одрика и норн. Выздоровеешь — пойдешь в загон к свиньям, будешь убирать навоз и носить в кормушки рыбу. Имей в виду: если родишь здесь, и никто из воинов не возьмет твое дитя на руки и не признает своим — быть ему рабом без тарма.

На третий день после того, как Брета пришла в гард, старый Герман начал бояться воды. Плакал, скалил зубы и просил пить, отшатываясь от любой жидкости, как от раскаленного железа. Его отвели в кузницу и закрыли в углу, в котором Славен держал древесный уголь для горна. Герман пускал пену, кричал и пытался вырваться. Его тело выгибалось дугой, будто голохвостые чудовища-крысы грызли его внутри. Раз за разом, в течение двух суток Славен, а с ним — Сама и Керлин, две самые сильные женщины в гарде, надев кузнечные кожаные фартуки и рукавицы, ловили и держали Германа, который стал чрезвычайно сильным, пока Вигрид окуривала его дымом и пыталась напоить целебными настоями трав. Но ничего не помогало.

Наконец, старая ведунья решилась на крайний шаг. Германа, который уже сам идти не мог, а только скалил зубы в густой пене и пытался кого-то достать и укусить, на веревках вынесли из угольного закутка и оттащили в яму, которую в рыжей островной глине вырыли глубиной в рост человека. Больного связали и опустили на дно. Рядом с ним бросили живого связанного козла. Обоих накрыли сплетенной из лозы рогожей, полностью засыпали яму землей и разровняли. Сверху, на такой импровизированной могиле, разложили костер, и Вигдис всю долгую зимнюю ночь сидела у огня, бросая в огонь особые травы, обращаясь к Одрику и богам.

Когда засветлело могилу разрыли. Козел, весь покусанный, издох. Герман был жив; у него будто уже не шла пена изо рта… Он вроде спокойно спал. На носилках старого отнесли снова в угольный закуток.

Герман проспал день, и всю ночь. Но когда на него издалека плеснули водой, вскочил, и бросился на стену… Горлом хлынула пена и черная кровь.

Тело умершего Германа вытащили, накинув веревку на ногу, и сожгли у скал, опасаясь даже раз вдохнуть едкого дыма.

Можно представить, что когда-то, в незапамятные времена, боги отделили огромный кусок суши, Норленд, от земли на юге, будто наступив ногой гиганта на край нового материка, и оттолкнув его на север, сломав и утопив южная оконечность в Китовом море, подняв где-то там, на севере и на западе материка мощные горные хребты. Словно для того, чтобы новый континент не приблизился снова к лишенному расположения Одрика старому Кюргдену — Коровьей земле, боги набросали близко к берегу Норленда груды камней, от чего вышли острова.

Среди многочисленных хьярнских островов, островков и просто выступающих из воды скал Вестхьярн и его страж — скала-стена Молот стоят первыми на пути могучего морского течения, которое приходит с юго-запада, принося в Китовое море и в хьярнские проливы косяки рыб, тюленей, китов и теплые туманы, от которых зимняя стужа отступает за дальние норленские горные хребты. Молот и Вестхьярн будто разбивают течение на две части — большая часть глубокой водой обходит острова с юга, а меньшая — стремительно врывается в пролив между островами и Норлендом.

С восточного берега Вестхьярна хорошо виден покрытый кустарником Ллаль. За ним в ясную погоду можно разглядеть высоченные скалы Кросферда, на которых тоже есть поселение хьярнов-рыбаков. Еще дальше на восток, за день пути по течению — самый большой среди островов — Фингельферд, на котором расположены несколько хьярнских поселений и даже возведена крепость — Конринг, где правит конунг. Еще дальше — Борн, Куртманен, Истхьярн. Всего самых больших островов Хьярнленда — семь.

Вестхьярн, как и большинство других островов, сильно вытянут по ходу солнца, от каменистых тюленьих и котиковых лежбищ на западе до вересковых лугов на востоке, и не очень широк с юга на север. Если рано утром, весной или осенью, в равноденствие выйти из поселка на южном берегу и уйти в направлении северного берега, пересекая остров, то поднявшись на поросшие редкими однобокими соснами скалистые террасы, пробравшись через ясеневый лес до седловины между Угремходе и Хадемходе, дальше — спустившись по крутому склону, покрытому хвойным лесом, каким-то образом перебравшись через почти непроходимое нагромождение гранитных глыб, можно вечером дойти до берега широкого пролива, отделяющего остров от таинственного и негостеприимного Норленда. Пролив у обоих берегов плотно усеян выступающим из воды острыми камнями, словно умышленно разбросанными, чтобы сделать любую попытку переплыть пролив самоубийством; посередине пролива течение ускоряется, и во время прилива и отлива закручивается водоворотами, способными легко поглотить лодку. Считается, что пролив особенно опасен между Ллалем и Кросфердом, там, где в пролив с Норленда выносит свои воды река Кугата. Там всегда крутится огромный водоворот — Халсбакт, Горло мрака. Даже в полный штиль никто из островитян-рыбаков не решился бы рискнуть фишботом и собственной головой и пуститься в путешествие на северный материк. Безопаснее, пожалуй, пройти через все Китовое море на прочном драгботе или кнорре до Кюргдена, чем перейти через коварные буруны и водовороты.

Старые хьярны пересказывали древние саги, согласно которым в незапамятные времена между островами и Норлендом когда-то был только узкий каменистый пролив, через который можно было перебраться во многих местах. Здесь обитал когда-то один народ — могучее племя гудфолков. Гудфолки, которые жили на островах, называли себя хьярнами — рыбаками, а лесных жителей на материке звали ягерами, охотниками. Однако боги, разгневавшись, встряхнули землю, и от этого пролив стал широким и непреодолимым.

Лет сто назад с востока, откуда-то от Ворот севера, пришли на побережье Норленда захватчики, — колдуны-трулманы, гоня перед собой стада гигантских человекоподобных медведей — троллей-людоедов. Ягеры из охотников превратились в добычу; вполне возможно, что сейчас еще где-то и остались, укрылись в дебрях и болотах Норленда остатки лесных гудфолков, но о них уже давно никто ничего не слышал.

Не позволяя хьярнам переправиться на Норленд, опасный пролив, с другой стороны, надежно защитил хьярнские острова от норлендских страхолюдин. Тролманы, как видно, боялись моря; создания темной магии Лурку никогда не пытались пересечь пролив.

Говорят, в норленских лесах негде ступить от химаров, лосей, оленей и кабанов, на деревьях полно глухарей и тетеревов, а в болотах есть самое ценное, что только может быть — железный камень, из которого выплавляется замечательная сталь для мечей и топоров. Но… гуляет в море рыба — попробуй, поймай!

Никто из хьярнов рыбоедов не рисковал пробраться на Норленд. Разве что лет двадцать назад… Еще молодой Хьюго Драгер, и еще четверо смельчаков… Помните, которые драгоценные меха — бобровые и фьялровые привез Хьюго? А целебные кедровые орехи, которые возвращают мужчинам молодость, а женщинам разглаживают кожу на лице? Целое богатство привез Хьюго. Но из пяти смельчаков вернулось только трое. Ульрих, бывший до этого одним из лучших рыбаков, тронулся разумом и получил прозвище Унмаген; Дегфинн, муж Вигдис, вернувшийся из Норленда вместе с Хьюго, получив лишь царапину от трулманской стрелы, скоро заболел и умер в страшных мучениях. Вот от такой же болезни, как старый раб Герман из гарда.