Русский спецназ. Трилогия в одном томе

5

Три точки, так хорошо заметные на сером небе, быстро увеличивались в размерах, превращаясь в бипланы – ведущий и два по бокам чуть за ним. Они летели стороной, точно дела им никакого не было до «Марии Магдалены», и Мазуров не сразу понял, что же посыпалось из их трюмов.

Похожие на бомбы цилиндры, которыми они густо засеивали поле с правого края форта, падая на землю, с шипением трескались, и из них появлялись клубы дыма, точно австро‑венгры раздобыли где‑то несколько десятков волшебных ламп, в которых живут джинны. Дым на глазах густел, а ветер сносил его прямо к укреплениям. Дымный вал высотой метра в четыре медленно и лениво накатывался на заграждения из колючей проволоки, переползал через них, задевая за привязанные к проволоке колокольчики, но очень нежно, так что колокольчики молчали. Дым начинал лизать бетон.

– Ни черта не видно будет, – причитал штурмовик, выглядывая из пулеметной амбразуры.

Дым был едким, глаза от него начинали слезиться, а в горле першить, вдохнув несколько раз, штурмовик закашлялся, отошел от амбразуры, но противогаз напяливать не стал – лучше без него помучиться.

Бипланы, сделав свое дело и миновав Дунай, заложили крутой вираж, возвращаясь на базу, по дороге выбросив еще несколько баллонов с газом. Мазуров проводил взглядом аэропланы, пока они не растворились в небесах.

Ветер точно играл на руку австро‑венграм, ведь когда высаживались штурмовики, он так и норовил разбросать их подальше друг от друга, а теперь совсем приутих. Он почти не сносил дым – тот продержится час‑другой, но весь вопрос – когда же под его покровом противник начнет атаку на форт, а стрелять без разбору в этот туман нет никакого смысла, так ведь расстреляешь все запасы попусту, и когда действительно дойдет до дела, то встречать австро‑венгров придется ножами и гранатами.

Штурмовики нервничали, припав к стволам пулеметов и автоматов, поглаживали приятное на ощупь дерево, пытаясь успокоить себя, вглядывались в дымовую завесу, но ничего там разобрать не могли.

То, что наступление началось, выдала заметная активизация австро‑венгров на нижнем этаже форта. По рации им, вероятно, приказали попробовать отвлечь на себя как можно больше русских.

– Лезут, как тараканы, – доложили Мазурову.

Он и так слышал стрельбу и взрывы гранат, шипение единственного огнемета – оружия нового и опасного, как для тех, против кого оно применялось, так и для владельцев.

«Не переусердствовали бы, не подожгли бы там все, а то австро‑венграм придется выбирать – либо сгореть заживо, либо все же попытаться пробиться наверх. Понятно, что они выберут последнее».

Звякнул колокольчик где‑то очень далеко, так далеко, что это могло и почудиться.

Вряд ли австро‑венгры шли в полный рост, пусть и скрытые дымовой завесой, но не были же они такими идиотами, чтобы подставляться под пули всем телом, так сделаешь разве что напившись до помутнения рассудка шнапсом, или водкой, или каким‑нибудь другим крепким напитком, оказавшимся под рукой.

Наверняка они ползли, тоже испуганно прислушиваясь к тому, что творилось в этом мрачном форте, который так недавно еще был им опорой и надеждой, а теперь стал совсем чужим и опасным. Ползли, вжимаясь как можно глубже в землю, благо минные поля они поставить не успели – ведь форт‑то, казалось, находится еще в глубоком тылу, и кто мог вообразить, даже в кошмаре, что русские начнут так быстро наступать.

А тут так не вовремя прибежал радист с текстом радиограммы от Брусилова, не дожидаясь приказа, стал ее зачитывать, но не до него было сейчас Мазурову, и тот стал отмахиваться, просить радиста замолчать.

Пулеметами тут ничего не сделаешь, пули пролетят у австро‑венгров над головами, если и заденут, то немногих.

– Ну, что там у тебя? – Мазуров наконец обратил внимание на радиста. Тот терпеливо стоял рядышком, теребя листочек.

– Радиограмма от Брусилова.

– Это я уже слышал. Что в ней?

– Первая линия обороны прорвана. На второй идет рукопашный бой.

– Надеюсь, что эту радиограмму не перехватили австро‑венгры. Звучит очень оптимистично. Может, мы и вправду их здесь дождемся. Так не хочется взрывать весь этот форт. Недолго осталось терпеть.

Все в нем кипело, нервы были напряжены, и он совсем не чувствовал усталости и уж тем более не хотел спать, хотя для человека это было самое трудное время суток, когда постоянно клонит в сон.

– Не расслабляться! – кричал он штурмовикам.

– На втором этаже – рукопашная, – доложил Мазурову штурмовик. Комбинезон на нем обгорел, лицо покрылось пеплом, смешавшись с кровью. Он говорил с трудом, делая приличные паузы между словами, точно только что долго бежал и все никак не может восстановить дыхание.

– Уходите наверх и взрывайте лестницы, – бросил Мазуров.

Он не стал переспрашивать, как австро‑венграм удалось вырваться с нижнего этажа. Не до выяснений сейчас было, но они сдавали свои позиции метр за метром, и если так пойдет и дальше, то им придется забаррикадироваться во всех еще не поврежденных башнях и пулеметных гнездах, и тогда они окажутся в западне.

Как же отвратительно он заходил на посадку, едва удерживая аэроплан, так и норовящий наклониться то в одну, то в другую сторону и коснуться краешком крыла земли. Если бы кто‑то видел его в первый раз, то наверняка подумал, что пилот впервые сел за штурвал или, скорее, что он вдребезги пьян, ведь новичку командовать эскадрой не позволят.

Страхов почти не чувствовал своих онемевших рук, намертво вцепившихся в штурвал, точно он сросся с ним; когда же аэроплан наконец‑то коснулся земли, то его сильно тряхнуло, а подполковник все ждал, что сейчас сломаются колесные стойки и аэроплан начнет пахать днищем взлетную полосу.

Страхов взмок от пота, тот скопился на лбу и бровях, просочился под очки. Оглянись он, то увидел бы, что от измочаленного пулями хвоста отлетают огромные куски, а когда он все‑таки сделал это, то присвистнул от удивления, потому что от хвоста‑то почти ничего и не осталось и сел он без происшествий – чудом. Впору было молиться ангелу‑хранителю.

Пропеллер все еще продолжал лениво вращаться, но аэроплан уже остановился. К нему бежали техники и пилоты других аэропланов, проверить, что стряслось с их командиром.

– О, господин подполковник, вы в рубашке родились, – механик, взобравшись на крыло, протягивал Страхову руки, чтобы помочь ему выбраться из кресла.

– Отстань, я не кисейная барышня, вытащи лучше Латышева.

Отстегнув страховочный ремень, Страхов и сам стал помогать механику вытаскивать второго пилота.

– Хороший был стрелок, – причитал механик.

Страхов оставил эту реплику без комментариев, хотя чувствовал, что механик ждет продолжения диалога. Не до сентиментальности сейчас было. Страхов, пролетая над линией фронта, видел, как солдаты штурмуют окопы австро‑венгров, как горят подбитые танки, и потери там были не в сравнение большие, нежели в его эскадре. Линию фронта четко очерчивали языки пламени, хорошо видимые с небес, точно там, под аэропланами, текла огненная река. Но такое бывает только в сказках.

За ним увязались два истребителя австро‑венгров, но их быстро отогнали. Аэроплан Страхова представлял для них легкую добычу.

– Сколько уйдет времени на ремонт моего аэроплана? – спросил Страхов.

– Так это как сделать, если основательно, то и до вечера не управимся, а если так себе, то часа три. Летать будет, но ненадежно.

– Ты мне за три часа надежно сделай, а лучше за два.

Механик вздохнул, но причитать не стал, понимал ведь, что на фронте творится, слышал канонаду.

– Принимайте, – сказал Страхов.

– Как вы, господин подполковник?

– Я отлично, лучше не бывает, – огрызнулся Страхов и спрыгнул с крыла.

– Какие будут распоряжения? – спросил один из пилотов.

– Пока отдых, но думаю, что недолгий. Загрузите боеприпасы, дозаправьте аэропланы и проверьте их состояние.

– Есть.

– Связь мне с командующим, – еще на пороге бросил он радисту.

Он не стал садиться в кресло, хотя так этого хотелось в эту минуту, так хотелось выпить кофе и расслабиться немного, а навис над радистом, пока тот колдовал над рацией, вызывая в микрофон своего коллегу из штаба командующего.

– Брусилов на проводе, – наконец сказал радист.

– Доброе утро, господин генерал, Страхов на проводе.

– Здравствуйте, подполковник, к делу побыстрее, или вы меня будете поздравлять с успешным началом наступления? – услышал он в ответ голос Брусилова.

– У меня треть эскадры выбыла из строя, мой аэроплан разбит, на его починку уйдет в лучшем случае три часа. Я не смогу прикрывать форт.

Он смотрел на доску, на которой мелом были написаны фамилии пилотов, а напротив них количество сбитых ими аэропланов. Последние изменения не внесли. На этой доске мертвецы все еще оставались живыми.

– Что это значит – не сможете? – стал сердиться Брусилов. – Вам поручено именно это задание, и потрудитесь его выполнять. Меня не интересует, как вы это сделаете. У меня нет лишних аэропланов. Вы ведь пролетали над линией фронта и видели, что там творится.

– Так точно.

Страхов произносил про себя фамилии убитых этим днем пилотов своей эскадры, точно заклинание читал, чтобы успокоиться немного, иначе вспылил бы. Он не хотел пока стирать с доски их фамилии.

– Отлично. Впредь попрошу меня больше по таким вопросам не беспокоить. Но если форт останется без воздушного прикрытия, вы за это ответите.

– Так точно, господин командующий. – Страхов выделил голосом последнее слово.

– Я за это отвечу, – зло повторил Страхов.

Его колотило от мысли, что командующий мог подумать, будто он боится, будто он хочет отсидеться в тылу. Страхов бросил микрофон на стол. Выходя из штаба, он забыл нагнуться и чуть не ударился головой о косяк.

Механики, вооружившись лопатами, рыли могилу рядом с четырьмя другими. Вместо крестов над ними высились пропеллеры, чтобы сразу было понятно, кто под ними лежит.

– Отдых отменяется, – закричал он пилотам, суетящимся возле своих аэропланов, – вылетаем немедленно!

– А вы, господин подполковник, – спросил механик, – останетесь?

– Не дождешься.

– Но ваш аэроплан мы не сможем быстро починить.

– Ну так чините медленно, но чтобы к моему возвращению он был готов.

– Сделаем в лучшем виде и сбитые аэропланы пририсуем, сколько рисовать‑то? – спросил механик, знавший, что Страхов гордится количеством своих побед и стремится к тому, чтобы стать самым результативным асом русской авиации. Но Страхов так на него глянул, что мог испепелить, а у механика отпала всякая охота задабривать подполковника подобными разговорами.

Страхов посмотрел на своих пилотов, ухмыльнулся, увидев, что один из них слегка ранен в руку.

– Прости, Кондратьев, – сказал ему Страхов, – но я тебя списываю на землю. Твой аэроплан забираю себе. Обещаю вернуть, но уж не знаю, в целостности и сохранности ли он будет, а ты пока отдохни и рану залечи.

– Рана пустяковая, – стал возмущаться Кондратьев, – она мне не мешает. Пуля по касательной прошла, чуток кожу только и задела.

– Это приказ. Тебя разве не учили тому, что приказы не обсуждаются?

– Так точно, господин подполковник, – сник пилот.