Русский спецназ. Трилогия в одном томе (Александр Владимирович Марков) читать бесплатно онлайн полную версию книги

4

Предвидя, что впереди его ждут очень напряженные дни и времени для сна почти не будет, Брусилов накануне наступления спать все же не ложился.

– В гробу отосплюсь, – отмахивался он от адъютанта, который настоятельно просил командующего отдохнуть хоть часок.

– Полноте вам, Алексей Алексеевич, вы еще меня переживете, – говорил адъютант, годившийся генералу во внуки.

– Льстец.

Впрочем, спать действительно не хотелось, и даже сними он сейчас мундир и попробуй сомкнуть глаза, расположившись в кровати, все равно бы мучился от бессонницы и только себя бы извел.

«Годы, наверное».

Но у других в таком возрасте, да еще если учесть, что пришлось ему испытать за свою жизнь, в такую погоду начинает ломить все тело, а он по‑прежнему бодр и подтянут. Радоваться надо. Но Брусилов отчего‑то волновался и сам не понимал причину этого. Ведь за эту войну он и наступал и отступал уже не раз, мог бы уже привыкнуть к этому и воспринимать все более спокойно, не так близко к сердцу. К тому же механизм, запущенный им, будет работать помимо его воли и независимо оттого, спит он или бодрствует. Артиллерия фронта обстреляет австро‑венгерские укрепления на многих участках фронта, а потом на них двинутся десятки тысяч солдат и сотни танков, которых с воздуха будут прикрывать армады аэропланов. Пройдет не один час, прежде чем наступит время вмешаться в события и ему.

Он думал о штурмовиках, которые отправились в форт, и хоть внушал себе, что известий от них ждать не стоит, что вся операция обречена на провал, все равно никак не мог отделаться от мыслей, что все еще может получиться – они походили на какие‑то детские мечтания о чем‑то несбыточном, но вполне осуществимом, если очень этого желать.

Зря он на что‑то надеялся. Разочарование с каждой минутой росло. Он совсем отчаялся, когда пришло время для артиллерийской подготовки.

«Ну что же, я на них и не рассчитывал».

Он вышел на улицу и смотрел, как там на западе все пылает, озаряясь до небес красными всполохами, будто там тонет, да все не может утонуть, солнце, которое должно уже было исчезнуть несколько часов назад. Он сам провожал его взглядом.

Ветер доносил бесконечный, непрекращающийся гул, похожий на предвестника кошмарной бури, которая сметет все, что попадется на ее пути. Не стоит ее опасаться. Ведь этот огненный вал идет на запад.

Шифровка от штурмового отряда.

Из‑за гула Брусилов поначалу не разобрал слов, потому что они тоже казались частью этого гула, обернулся на голос. Рядом стоял адъютант, протягивая листок бумаги.

– Что там? Читай.

– Форт полностью захватить не удалось, – адъютант остановился, точно не мог разобрать слов.

– Я так и знал, – кивнул Брусилов.

– Они взяли два верхних этажа и все орудия, – в голосе адъютанта появилось удивление, – готовятся к отражению атаки. Просят поддержки с воздуха.

– Хм, что ж ты сразу о главном не сказал, ротозей? Что значит – форт не взяли полностью? Если они захватили орудия – то они взяли этот чертов форт. Пусть шифровальщики сообщат им, что поддержка с воздуха будет, я распоряжусь поднять в воздух эскадру Страхова, и сообщи Деникину, чтобы поторопил свою «Железную» дивизию. В его же интересах поторопиться. Не думаю, что штурмовики долго продержатся.

В санитарной комнате для всех раненых места не нашлось. Их пришлось отнести на этаж выше, ведь большинство из них самостоятельно передвигаться не могли, и в том случае, если австро‑венгры все‑таки вырвутся из каменного мешка, раненые штурмовики совсем будут беззащитны. Их перебьют за несколько минут. Даже если им оставить оружие, они не смогут сопротивляться.

«Мы потеряли инициативу, – думал Мазуров, – теперь главное – удержать то, что уже захватили».

Иприт выветрился. Раненым сняли противогазы, хоть как‑то облегчив страдания, но они держались стойко, почти никто не стонал, а если и слышались стоны, то это только от тех, кто уже впал в беспамятство и не мог себя контролировать, до крови прикусывая губы, чтобы с них не сорвался крик боли. Живым‑то тоже сейчас несладко, забот множество – забрать боеприпасы у мертвых штурмовиков, а то свои уже на исходе, приготовиться к отражению атаки…

Кого‑то перевязывали, а то кровь все никак не хотела останавливаться, проступая через бинты, другим смачивали пересохшие губы, кололи обезболивающее, пока на это еще было время. Начнется атака – о раненых совсем забудут, принесут новых и положат рядышком.

Бетонный пол был холодным. Полежишь на таком с часок – совсем окоченеешь, кровь начнет стыть в жилах, уйдет боль, как от анестезии, а вместе с ней и жизнь. Под тела подложили одеяла, найденные в одной из комнат, и ворохи одежд, снятые с мертвецов.

Верхний этаж стал напоминать осажденный госпиталь. Над головами, над многометровой толщей воздуха и бетона, там, где‑то на поверхности, рвались бомбы, осыпая ее осколками, как каплями дождя.

Мазуров услышал рокот приближающихся бомбардировщиков, когда их еще укрывала темнота, посмотрел в небеса, стараясь разглядеть их тела, и ему почудилось даже, как отблески звезд и луны играют на стеклах кабин и пропеллерах.

Нагруженные бомбами, бомбардировщики тянулись медленно, точно после сытной еды, когда совсем не хочется двигаться. Но прежде чем они появились, обстановку, видимо, разведали истребители, а Мазуров их так и не увидел, всецело занятый тем, что происходило в форте.

Он побежал быстрее внутрь.

«Успеть бы их встретить».

Зенитное орудие вырывалось из рук, разбив Мазурову ладони чуть ли не до крови. Поедая пулеметную ленту с крупнокалиберными патронами, оно с чавканьем раскусывало их, выбрасывая прочь теплые, дымящиеся гильзы, которые начинали покрывать пол толстым слоем, так что ходить по нему стало неудобно, да Мазуров пока и не хотел никуда уходить.

От дыма слезились глаза, все расплывалось перед ними, двоилось или даже троилось, и поэтому казалось, что бомбардировщиков, приближающихся к форту, гораздо больше, чем на самом деле. Впрочем, их и действительно было много. Он насчитал не меньше десятка тяжелых бомбардировщиков «Цеппелин», которые размерами не уступали «Муромцам» и были способны нести почти такой же груз. На каждом не меньше тонны бомб. Да еще полтора десятка аэропланов сопровождения.

Поначалу он слышал, как слева и справа стреляют еще две зенитки, а сейчас не мог разобрать – то ли они замолчали, то ли он настолько оглох, что уже ничего не различает, кроме гула крови в своих ушах. В такт с зениткой у Мазурова сотрясалась каска на голове, все норовя съехать на лоб и брови, а он, чтобы ее поправить, не мог оторваться от орудия, точно был к нему прикован. Руки его и вправду будто приклеились к зенитке.

Аэропланы шли слишком низко, чтобы сбросить бомбы наверняка, чтобы не промахнуться в этой темноте, но зато они представляли из себя неплохие мишени.

Но сколько Мазуров ни обстреливал их, все им было нипочем, точно крупнокалиберные пули для них были не страшнее комариного укуса, а ведь на самом деле любое попадание превратит в труху их крылья, пробьет насквозь борта и стекла кабины. Вот только так тяжело в них попасть.

Мазуров израсходовал первую ленту, штурмовики уже держали наготове новую, зенитку они перезарядили в считаные секунды, и Мазуров успел сделать несколько выстрелов, когда один из бомбардировщиков наконец‑то выбился из строя, ткнулся носом вниз, словно туда сместился весь находящийся на нем груз и двигатели уже не могут удержать равновесия. Мазуров так и не понял, кто в него попал. Аэроплан сорвался в штопор.

– Попали, попали, господин майор, – радовался позади него штурмовик, как ребенок, пришедший на интересное представление.

Мазуров лишь на мгновение остановился, потом опять стал нажимать на гашетку.

Аэроплан рухнул свечой, вошел в землю под прямым углом и почти сразу же взорвался ослепительной вспышкой. Над ним навис огненный гриб, выхватывая из темноты ряды колючей проволоки, повешенной на деревянных крестах. Аэроплан проделал в них огромную брешь, но от него самого, наверное, почти ничего и не осталось – фанера и брезент сгорели в несколько мгновений, разве что двигатели превратились в оплавленные и обугленные куски металла, похожие на метеориты. Взрывной волной их разметало на десятки метров, а на месте взрыва осталась глубокая воронка.

Неожиданно истребители сопровождения вырвались вперед, сомкнули строй перед бомбардировщиками, точно легкая пехота перед гоплитами фаланги, стали отрываться от них, все больше и больше удаляясь. От них потянулись огненные прерывистые линии трассирующих пуль, но стреляли они не по форту, а во что‑то, что находилось за ним, причем в небесах, и оттуда, с небес, и к ним потянулись точно такие же огненные линии.

Мазуров догадался, что причиной тому – русские истребители. Та поддержка с воздуха, о которой он просил. Он их не видел. Но чувствовал, что не один теперь.

«Чуть бы раньше, – с грустью подумал он, – всего на несколько минут. Тогда бомбардировщики не успели бы сбросить бомбы. Истребители остановили бы их перед фортом».

На самом краю форта, там, где земля переходила в бетонное покрытие, врезался второй «Цеппелин». В небо поднялись куски земли и бетона. Часть стены, прежде скрытая под поверхностью, обнажилась. Но остальные бомбардировщики уже зависли над фортом, открыли люки и начали сбрасывать свой груз.

Мазурову показалось, что он слышит, как свистят, рассекая воздух, падающие бомбы. Очень противный звук, куда как противнее, чем работа сверлильной машинки во врачебном кабинете. Он впивается в уши, проникает в мозг, точно в него втыкаются иголки.

– Вниз! – закричал Мазуров штурмовику, и сам отпрянул от зенитки, чтобы убраться подальше от амбразуры, в которую могли залететь осколки.

Они так и не успели спуститься на этаж ниже, когда над ними начала бушевать буря, от которой содрогались прочные бетонные стены. Взрывы приближались к ним постепенно, расцветая ковровой дорожкой. Сил никаких не было подняться, точно ты прихлопнут к полу тоннами ставшего таким тяжелым воздуха. Единственное, что смог сделать Мазуров – это отползти подальше от амбразуры. Он закрыл уши руками, но и тогда ему казалось, что бомбы бьются не о бетон, а в его черепную коробку. Стреляные гильзы на полу вздрагивали, звенели и перекатывались, точно едешь в поезде. В амбразуру заглядывало пламя, слизывало все, что попадалось навстречу. Мазуров чувствовал его дыхание у себя на спине. Взрывная волна согнула дуло зенитки, сорвала ее с турели, швырнула, метясь в Мазурова, но чуть промахнулась. Он слышал, как зенитка упала возле него, едва не задев плечо. Она была теплой. Мазуров почувствовал, как нагрелся вокруг нее воздух.

Пламя закоптило края амбразуры, а осколки иссекли их. Мазуров слышал, как они, визжа, врываются внутрь, бьются о пол и стены где‑то совсем рядом, чуть впереди его. А может, это и не осколки вовсе были, а кусочки раскрошенного бетона. Что‑то упало ему на руку, прожгло на рукаве ткань куртки, добралось до кожи, впилось в нее, как жало шершня. Мазуров отмахнулся от навязчивого насекомого. Оказалось, что это крохотный осколок, но, когда он долетел до Мазурова, сил у него совсем не осталось и он даже кожу не пробил.

Наконец Мазуров подполз к люку, скатился вниз, едва цепляясь руками за ступеньки, и чуть при этом не сорвался и не грохнулся с двухметровой высоты, но его успел поддержать помощник. Тот‑то выбрался из огневой точки еще до того, как началась бомбежка, и теперь с волнением ждал своего командира.

– Ох, господин майор, – сказал он, – а я‑то уж волноваться стал. Что с вами стряслось? Хотел за вами лезть.

– Спасибо, все в порядке.

Он посмотрел вверх.

«Где же эти чертовы аэропланы прикрытия? Они что, ждут, когда бомбардировщики сровняют форт с землей?»

Бомбы медленно превращали поверхность форта в некое подобие лунного пейзажа с огромными воронками. Разрывы отлично освещали его и почти все небо, так что аэропланы неприятеля были видны почти как днем.

Пилоты эскадры Страхова быстро дозаправились, а потом полетели обратно к форту. Они спешили, но все равно не успели на несколько минут. Как же это обидно!

Эскадра понесла потери из‑за плотного зенитного огня, еще когда пересекала линию фронта. Два аэроплана получили повреждения и были вынуждены вернуться на базу для ремонта. Как же было тяжело избавиться от искушения обстрелять австро‑венгерские позиции…

Страхов увернулся от пулеметной очереди, подняв аэроплан немного вверх. Пули пронеслись почти под крыльями.

Волна истребителей осталась позади, но когда аэроплан Страхова пролетал над ними, то, к удивлению своему, на крыльях бипланов противника, разукрашенных в красно‑желто‑зеленое, различил черные кресты.

«Хм, германцы? Они перебросили суда эскадру германских аэропланов?»

Эти противники были искуснее австро‑венгров.

За его спиной послышалась пулеметная очередь. Второго пилота сзади закрывал бронированный щит. Пилот вылез из‑за него чуть ли не наполовину, одной ногой уперся в корпус, другая застряла на кресле, вцепился покрепче за пулемет на тот случай, если Страхов сделает резкий маневр, чтобы его не выбросило из биплана. Но все равно его надежно привязывали к аэроплану несколько ремней. Он не вывалится, какая бы качка ни началась. В те несколько секунд, что под ним проплывали истребители германцев, пока они не успели развернуться и зайти на атаку с хвоста, он выпустил по ним чуть ли не всю ленту.

Пулемет сотрясался у него в руках, норовя оттолкнуть, выкинуть из аэроплана, но второй пилот держался за него, как держится тонущий за маленькую доску, которая не дает ему пойти ко дну. От этой встряски катастрофически рассеивались пули, и со стороны могло показаться, что второй пилот совсем не умеет стрелять. Он видел, что промахивается, чертыхался, все надеясь поймать в перекрестье прицела прыгающий в разные стороны биплан. Ну как тут попадешь, когда Страхов повел аэроплан резко вниз, чтобы встретиться с волной бомбардировщиков лоб в лоб. Истребители ускользали от него, расходясь веером. Ветер подталкивал его в спину. Прошло‑то всего несколько секунд, а казалось, что целая вечность, и он уже отчаялся совсем, когда наконец‑то увидел, как пули вспарывают крылья германского биплана как раз над тем местом, где под ними прятался пилот, и в то время, когда аэроплан стал заваливаться на левый борт, чтобы совершить маневр развертывания. На крыле остались рваные пробоины. Пули прошили его насквозь. Аэроплан стал медленно оседать, все больше заваливаясь набок, но еще цепляясь за небеса из последних сил. Их хватило секунд на десять, потом он стал снижаться.

На Страхова надвигался бомбардировщик, огромный, как паровоз, мчащийся прямо на застывшего на путях человека, который, вместо того чтобы уйти прочь и пропустить его, отчего бежит навстречу. При столкновении он разобьет истребитель, превратит его в труху, а сам, скорее всего, удержится на небесах. Он видел, как за стеклом кабины пилот припал к штурвалу, а его помощник, не занятый управлением, нажимает на гашетку пулемета. Его дуло высовывалось из кабины, как жало огромного насекомого, которое впрыскивает в тело жертвы яд. Но попасть в маленький истребитель куда как сложнее, чем в этого мастодонта, так что они были не в равных условиях.

Страхов закачал крыльями, жест, которым обычно приветствуют товарища, но так он уходил от пуль. Кажется, некоторые из них все же попали в его аэроплан, но это совсем не отразилось на управлении. Зато Страхов в отместку вогнал с десяток пуль прямо в кабину.

Он видел, как брызнули в разные стороны разбитые стекла кабины, как вздрогнул пилот, откидываясь в кресле, окрашивая стенку позади себя красным, но руки его все еще продолжали удерживать штурвал, несмотря на то, что грудь его была пробита в нескольких местах, а в лицо впились осколки стекла.

Второй пилот бомбардировщика оторвался от пулемета, бросился к штурвалу, но Страхов успел его остановить. Тот затрясся, когда в него попало несколько пуль, рухнул на пол кабины и больше не показывался, а Страхов, чтобы не столкнуться с уже неуправляемым бомбардировщиком, резко пошел вверх, чуть ли не свечой, едва не врезавшись в нос вражеского аэроплана. Он прошел всего в нескольких метрах под хвостом Страхова, обдав его потоками воздуха.

– Держи‑и‑и‑ись! – закричал Страхов второму пилоту, но тот вряд ли его услышал, потому что ветер не перекричать.

От резкого набора высоты заложило уши. Он все надеялся, что уйдет от истребителей, которые должны были уже зайти к нему в хвост, но ведь мертвую петлю освоили немногие из германских асов. Страхов обернулся, услышав, как пули впиваются в его аэроплан, на лицо ему что‑то брызнуло, залепив стекла очков, а когда он протер их перчаткой, оказалось, что второй пилот висит на борту аэроплана, наполовину свесившись вниз, и только ремни не дают ему вывалиться. Руки у него безвольно раскинулись, а сам он напоминал тряпичную куклу, марионетку с порвавшимися нитками.

«Черт, черт, черт».

Страхов стиснул зубы. Он видел, кто это сделал.

От бронированного щитка отлетали пули. Не будь его, Страхова давно бы уже продырявило в нескольких местах. Почти наседая на хвост, за ним мчался триплан «Фоккер». Не красный, а всего лишь зеленый, но его пилот если и уступал Ричговену, то немногим, и выходит, что он все‑таки выполнил мертвую петлю следом за русским, приклеился к нему, как тень, а прерывистая огненная нить соединяла их в единое целое.

Картина воздушного сражения впечатляла. Русские, поочередно столкнувшись с двумя волнами неприятельских аэропланов, синхронно сделали мертвые петли, однако к тому времени, как они начали этот маневр, истребители германцев уже успели развернуться и зайти к ним с тыла. Русские быстро перестроились, потеряв при этом два аэроплана, но у неприятеля падало три истребителя и еще два бомбардировщика. Все произошло в течение минуты, и ни один из них еще не успел врезаться в землю.

Страхов скрежетал зубами, мало того, что теперь с тыла он был беззащитен, так еще и эскадра его уже понесла такие потери, что к исходу дня у него вообще ни одного аэроплана не останется. Из одного из подбитых русских аэропланов выбрался пилот, перекинулся через борт, над ним расцвел купол, а ветер стал сносить его в сторону форта прямо на колючую проволоку.

«Ну, этот‑то хоть выживет», – подумал Страхов.

Он все никак не мог отделаться от преследователя, какие бы маневры ни выполнял. Следи кто‑нибудь с земли за всеми этими акробатическими упражнениями, был бы в восторге.

Страхов почувствовал, что пули задели хвостовое оперение еще до того, как аэроплан перестал выполнять некоторые команды. Он ощутил это, точно пули впились в него, повернув голову назад, различил, что левый хвостовой элерон свисает лохмотьями. Аэроплан тут же стал плохо управляемым. В воздухе‑то его, положим, удержать будет нетрудно, но вот о каких‑то сложных маневрах придется забыть, а это значит, что он превратился в мышку, с которой играет кошка – то есть зеленый триплан. Он сделает с ним все, что захочет, к тому же Страхов не мог покинуть сражение, ведь он командовал этой эскадрой, и что подумают его подчиненные, когда увидят, как он улетает прочь, в то время как они завязли в этой бойне?

Сбитые аэропланы достигли земли, врезались в нее почти одновременно, разваливаясь в труху еще до того, как воспламенилось топливо. Огонь быстро пожирал то, что еще сохраняло какие‑то формы, напоминавшие о том, чем они когда‑то были. Через несколько мгновений они превратились в тлеющие головешки.

У Страхова на лице появилась улыбка обреченного, которого ведут на эшафот, а он уже приготовился к смерти и ему абсолютно наплевать, когда она за ним придет. С трудом он повернул штурвал, смещая руль на хвосте, точно там заржавело все от долгого простоя. Из‑за этого отлетел кусок элерона и полетел прямо в «Фоккер». Вот была бы потеха, если он угодит в его нос, погнет пропеллер или выведет из строя двигатель. Но его отбросило в сторону, он пролетел мимо и стал медленно падать, кружась в потоках воздуха.

Аэроплан Страхова просел, точно провалился в воздушную яму. Страхов все пытался вернуться в гущу сражения, там легче кого‑нибудь сбить, он уж готов был протаранить бомбардировщик. Он знал, что германец по‑прежнему на хвосте и остались какие‑нибудь секунды до того, как он наконец‑то попадет ему в спину.

Так не хотелось оборачиваться, а то бы он увидел, что, заметив, в какую беду попал командир, к нему на выручку бросились сразу два русских аэроплана и германскому триплану просто стало не до Страхова.

«Фоккер» слишком увлекся погоней, и для его пилота стало полной неожиданностью, когда одна из стоек, крепившаяся между верхним и средним крылом, с треском разлетелась от пуль. Через миг воздушный поток сломал и вторую стойку. Крыло снесло. Пилот «Фоккера» почувствовал себя точно голым, когда над головой не стало крыла, впрочем, ведь он превосходно знал, что это была мнимая защита, от пуль она все равно не укрывала. Она вообще не от чего не укрывала, разве что от чужих глаз. Теперь и ему стало крайне сложно удерживать аэроплан в горизонтальном положении, и он поспешил выйти из сражения. Русские его не стали преследовать, не стали добивать, хотя это было так легко сделать. Они догнали Страхова, пристроились к нему по бокам, чтобы в случае нападения прикрыть.

Страхов и вправду чувствовал себя так же, как, наверное, должен чувствовать приговоренный к смертной казни, который, ступив на эшафот, вдруг узнает, что его помиловали.

Пилоты аэропланов отдали ему честь, он ответил им тем же.

Короткий бой угасал. Почти у всех закончились боеприпасы. Поредевшая германская эскадра уходила.

Страхов поискал на земле выпрыгнувшего пилота. Парашют запутался в колючей проволоке. Страхов сперва хотел приказать одному из аэропланов приземлиться, чтобы забрать пилота, но того нигде не было видно, и, скорее всего, он уже спрятался в форте.

«Несладко ему будет», – подумал Страхов, потом приказал подчиненным уходить на базу.

«Ох, ночка будет неспокойная».

Он знал, что неприятель форт в покое не оставит и раз за разом будет посылать на его бомбежку аэропланы, а потом попробует взять его штурмом.

Страхов не поможет уже штурмовикам. Он потерял за два вылета чуть ли не треть своей эскадры, и его аэроплан тоже был поврежден и уже не годился для нового полета. Техникам потребуется не меньше трех‑четырех часов, чтобы его исправить.

«Пиррова победа какая‑то».

Один из аэропланов эскадры чадил дымом, огонь еще не охватил двигатель, но тот начинал покашливать и снижать обороты.

Как это ни прискорбно, но его миссия на этом заканчивалась. Воздушное прикрытие форта необходимо было передавать другой эскадре.

У Мазурова гудело в ушах, точно он только что выбрался из огромного колокола, по которому ударил какой‑то шутник. Он почти ничего не слышал из того, что возбужденно говорил ему спасенный пилот. Сам пилот, похоже, был оглушен или все никак не мог отойти от боя, в котором ему так повезло, причем вдвойне: и когда он смог выбраться из подбитого аэроплана, и когда смог отцепиться от парашюта, прежде чем его потащило на ряды колючей проволоки. Ему тогда не только одежду бы разорвало, а по телу точно теркой прошлись бы, содрав и кожу, и мышцы до костей. Пилоту было лет двадцать пять. Не больше. Он упал в метрах пяти от форта.

«Счастливчик», – думал Мазуров.

Пилот указал на трупы, валявшиеся в коридоре.

– Нет времени их вынести, – сказал Мазуров.

– Много их?

– Хватает. Но вы ранены? – спросил он пилота, видимо, очень громко, потому что пилот от его голоса поморщился.

– Нет, – сказал он.

– У вас кровь на лице.

Мазуров уже лез за бинтом, чтобы перевязать пилота. Тот только сейчас, похоже, заметил, что левая бровь у него намокла, провел по ней рукой, размазывая кровь, посмотрел на ладонь.

– Действительно, – удивился он, – немного задело. Ерунда.

– Давайте я вас перевяжу.

Он помог снять пилоту кожаный шлем, быстро забинтовал рану. Она и вправду была пустяковой, не опаснее пореза.

– Спасибо, – сказал пилот, – мне теперь с вами придется немного повоевать.

– Буду очень рад. У меня каждый человек на вес золота.

С нижнего этажа послышалась автоматная стрельба. Пилот встрепенулся, вопросительно посмотрел на Мазурова.

– Расстреливаете, что ли, кого‑то? – усмехнулся он.

– На нижнем этаже австро‑венгры. Два верхних – у нас. Они иногда пробуют прорваться.

– Да, сложная ситуация. Ваши люди, думаю, получше меня обращаются с орудиями. Давайте, я отправлюсь сдерживать эту фронду в подвале.

– Отлично. У вас из оружия, я смотрю, только пистолет. С ним много‑то не навоюешь. Вам дадут автомат и гранаты.

Их больше не бомбили, видимо, на фронте у австро‑венгров совсем было плохо и они побыстрее решили вернуть форт назад.

Повсюду обнажился бетон, землю с него сорвало, как будто шкуру с освежеванной туши убитого зверя. Одно из орудий заклинило, да еще в таком неудобном положении, что рассчитывать на него не приходилось, у другого и вовсе искривило ствол, и стрелять из него мог решиться разве что самоубийца.

Мазуров в очередной раз молился на австро‑венгерское командование, которое не скупилось на строительство этого форта и следило за тем, чтобы никто не посмел что‑то положить себе в карман при его возведении. Игнатьев сообщил, что полковник фон Гренчер, поначалу ведающий этим строительством, залез в долги, ухаживая за солисткой венского кабаре, и решил по традиции восполнить дыру в своих финансах за счет экономии на строительстве, благо ему достался столь лакомый кусок.

Мазуров не сомневался, что с солисткой кабаре фон Гренчера познакомил либо сам Игнатьев, либо кто‑то из его агентов. Начальник разведки получал удовольствие от подобных авантюр. Но сорвать строительство все‑таки не удалось. Растраты и промашки при строительстве обнаружила комиссия из Генштаба, был показательный процесс и, несмотря на то, что фон Гренчер делился с вышестоящим руководством, никто в трудную минуту не стал его спасать. Из него сделали козла отпущения – разжаловали, отняли все награды и расстреляли за саботаж, а семью лишили дворянства, выселили из столицы и конфисковали имущество. Зато у тех, кто продолжил его дело, и мысли не появлялось нажиться на строительстве, так что форт сделали на славу и пережить в нем можно было любую бомбежку.

И все же австро‑венгры отчего‑то считали, что его можно разрушить снарядами.

Резкий и противный звук впился Мазурову в уши. Он распознал его. Этот звук наводил ужас на солдат, спрятавшихся в окопах, потому что издавать его мог только снаряд крупного калибра, выпущенный из мортиры. Французы окрестили его «чемоданом». Почему, Мазуров не знал. Германцы не скупились, обстреливали позиции противника такими снарядами по нескольку часов, так что, сколько ни зарывайся в землю, спасения все равно не было, но и австро‑венгры, строя этот форт, рассчитывали, что обстреливать его будут и из мортир тоже.

Приближаясь, он издавал страшный визг. Хотелось бежать на самый нижний этаж, потому что в душу закрадывалось сомнение – выдержит ли потолок этот удар. Это продолжалось с десяток долгих, похожих на вечность секунд, потом он ощутил, как снаряд погрузился в бетон с хрустом, с каким ломаются человеческие кости, а от взрыва Мазурову показалось, что его мозг и вправду треснул, все там перемешалось, как в колбе, которую сильно встряхнули.

«Попадание с первого же выстрела. Они что, пристреливались заранее?»

Его затошнило, и хотя потолок выдержал и взрывная волна прокатилась по поверхности форта, Мазурова все равно вдавило в пол. Он ждал, что небеса сейчас посыплются ему на голову, и хоть они были не хрустальными, как думали в древности, а бетонными, они все равно расколются. Но от них отвалилось только несколько маленьких кусков. Австро‑венгры построили этот форт на славу. Бетон был очень хорошего качества.

– Командир, левая башня накрылась, – услышал он сквозь гул в ушах.

– Прямое попадание? – Мазуров все никак не мог прийти в себя.

– Нет, по касательной. Но ее тоже заклинило.

– Я посмотрю.

Когда Мазуров влез в башню, то поначалу ничего не мог разглядеть из‑за дыма. Штурмовики хватались за уши, из которых тонкими струйками вытекала кровь, пошатываясь ходили, натыкаясь то на стены, то друг на друга, все перемазанные бетонной пылью, отчего их лица стали серыми, как у трупов. Глаза вылезли из орбит. Зрелище было отталкивающим. Они ничего не слышали, даже собственных стонов.

Башню перекосило. Пол оставался ровным, почти ровным, но стены заметно сместились. Башня не могла поворачиваться вокруг оси. Собственными силами штурмовикам эту поломку не исправить.

– Этих в лазарет! – закричал Мазуров, указывая на контуженых штурмовиков.

«Где у них эта чертова мортира?»

Она не такая большая, конечно, как «Берта», из которой германцы обстреливали Париж, но, если ее не уничтожить, она выведет из строя все орудия форта, и тогда обороняться придется только автоматами.

«Они могли притащить ее только по железной дороге. Но она может стоять в нескольких километрах от форта. Как же ее найдешь? А стрелять наугад все равно что по воробьям. Черт. Черт».

Было еще слишком темно. Мазуров приник к амбразуре. Поверхность моста колыхалась, и сперва Мазуров подумал, что такой эффект получался из‑за слезящихся на ветру глаз, но потом он понял, что по мосту идет колонна людей. Но это еще не откатывающиеся под натиском русских войска австро‑венгров, а беженцы из мирного населения с мешками за плечами, с тележками, куда они погрузили свои пожитки. Пропагандистская машина наверняка давно внушила им, что русские хуже варваров, придут и разрушат все на своем пути, подожгут дома, надругаются или убьют их обитателей, поэтому лучше, бросив все, что не помещалось в повозки, бежать от них прочь. Они уже не оборачивались на звуки недалеких взрывов и даже не ускоряли шаг.

Мазуров не заметил, когда они появились, и, возможно, они видели и воздушное сражение и сейчас смотрели на то, как разрушается форт, не понимая, зачем это делается, но, возможно, уже распространились слухи, что форт заняли русские.

Вокруг располагалось четыре венгерских населенных пункта. Мазуров не смог воспроизвести их названия. Венгерский язык слишком труден для русского рта.

Опять этот противный свист летящего снаряда, который разрезает воздух, спрессовывает его. Мазуров не увидел вспышки выстрела. На этот раз люди на мосту заволновались, думая, наверное, что стреляют по ним, а они в эти мгновения были так беззащитны, что одного выстрела хватило бы, чтобы разрушить мост, разбить один из быков, на котором он держался, и тогда все они рухнут в Дунай. Но им‑то пока ничего не грозило.

Огромный фонтан воды взметнулся на поверхности реки, поднявшись на добрых два десятка метров, завис, точно оледенел, потом стал опадать, рассыпаться, а брызги оросили края форта.

Вот когда ему нужен был хотя бы один истребитель для корректировки. Тот нашел бы мортиру, но все они ушли, оставили форт без воздушного прикрытия.

– Воздушный шар, – доложили Мазурову, – у них появился воздушный шар.

Он висел, похожий на облако, опутанное сетью, точно люди решили охотиться на странных зверей, живущих на небесах, чуть деформированный оттого, что его не полностью заполнили теплым воздухом, и бока его не натянулись, не раздулись, не затрещали. Видимо, готовили его в спешке, и как только он оторвался от земли, как только смог подняться на нужную высоту, люди перестали закачивать в него теплый воздух. По бокам шара гулял ветер, разглаживал их.

Под шаром болталась гондола, и Мазурову казалось, что он видит, как блестит свет на стеклах бинокля сидящего в ней наблюдателя. Чтобы ветер не унес шар, к нему привязали толстую веревку. Она натянулась и, наверное, звенела сейчас от напряжения, но все же держала шар не хуже якоря. Ветру с ней не справиться, как он ни дуй.

«Вот кто корректировал огонь мортиры!»

На шаре наверняка была рация, ведь не знаками же с нее отдавали команды, но мортира все равно должна находиться где‑то поблизости от него. Мазуров опять пожалел, что истребителей прикрытия больше нет, ведь любой из них легко бы расправился с этим шаром, но теперь у него появилась хоть одна цель. До нее было километра два. В распоряжении Мазурова оставались еще две зенитки. Достанут они шар или нет – это вопрос. Но лучше уж попробовать сбить шар, чем вообще ничего не делать. Вдруг получится? Да и шрапнель сгодится на худой конец. Он не думал о том, что пользы это никакой не принесет.

Тем временем в форт впился еще один снаряд, но Мазуров воспринял это событие как обыденность, удивившись только, что артиллеристы промахнулись в прошлый раз, но возможно, что мортир было две, а то и больше, или они, опасаясь, что их заметят, чуть переместились.

По реке поднималась канонерская лодка, тараня носом прозрачную воду. Она вырисовывалась пока лишь черным силуэтом, будто вырезанная из бумаги, да и борта ее вряд ли окажутся прочнее бумаги, если по ним выстрелят с форта.

Броненосные щиты у лодки наверняка были тонкими, иначе она осела бы до самого дна и елозила по нему корпусом, вспенивая винтами не воду, а речной песок, все глубже и глубже зарываясь в него.

Из двух труб поднимался дым, но и, смешиваясь с утренним туманом, он все равно служил слабой маскировкой для корабля, и чтобы его приближения не увидели из форта, прежде следовало выпустить дымовую завесу – может, тогда он подобрался бы к форту незаметно.

Канонерская лодка наверняка пряталась в одном из заливов, замаскированная от воздушного налета, и поджидала, когда русские начнут переправляться через реку – тогда она появится и устроит то же самое, что устраивает голодный волк, оказавшийся в стае овец, но ей пришлось сыграть совсем в другой сцене. К ней корабль совсем не подготовился, а его капитан был самоубийцей, но если на это его обрек безумный приказ командования, то он легко мог пустить себе пулю в лоб, сохранив тем самым хотя бы экипаж корабля, а не обрекать его на верную смерть.

Возле непомерно огромной пушки для такого небольшого корабля, установленной на корме, суетились люди, стараясь не смотреть на орудие форта, следующее за ним, точно один его вид мог их загипнотизировать, и тогда они встанут на корме истуканами. Они думали, вероятно, что если выстрелят первыми, то у них будет шанс уцелеть, но они лишь доказали верность поговорки, что слону от дробинки ничего не будет. Максимум, что им удалось – это вырвать из бетона небольшой кусок. Второй выстрел они так и не успели сделать.

Крупнокалиберный снаряд из форта зарылся в воду под кормой канонерской лодки, прямо под выведенной на борту золотыми буквами надписью «Франц Фердинанд», чуть приподнимая корабль над волной, а от взрыва нос полностью высунулся из воды, и тогда стало видно, что в борту ниже ватерлинии зияет огромная иззубренная пробоина, из которой вырывается дым и огонь, а броневой щит по другую сторону и вовсе вырван. Все, кто находился в трюме, – сгорели, порох воспламенился, но не взорвался, иначе корабль развалился бы на куски.

Люди за орудием попадали, стали цепляться за поручни, но никто из них не удержался, и всех все равно выбросило за борт.

Мазуров заворожено смотрел, как корабль с мгновение летел над водой, точно не хотел тонуть, точно хотел удержаться в небесах, а когда он погрузился, вода с чавканьем ворвалась в огромную дыру.

Корабль быстро оседал, будто вода вмиг стала такой же опасной, как серная кислота, и разъедала его днище. Он какое‑то время еще катился по ней, как кусок масла по горячей сковородке, все больше и больше зарываясь в воду. Волны стали перекатываться через мостик, лизать надстройки. Со скрежетом нос его вошел в речное дно. Трубы, все еще остававшиеся над поверхностью, содрогнулись, заскрежетали, чуть изгибаясь, но так и не сломались. Корабль затих, и только над ним трепетал австро‑венгерский флаг – единственное живое существо, оставшееся на его борту.

Он доказал всю бессмысленность нападения на форт с реки, а ведь Брусилов тоже размышлял над подобной же атакой. Жаль, что он этого не увидел.

Поверхность реки волновалась. Волны накатывались на трубы, играя обломками досок и чем‑то бесформенным и непонятным, что смогло всплыть с корабля. Вот только люди остались в трюмах, возможно, они были все еще живы, а вода не смогла полностью вытеснить воздух и тогда у них оставалась призрачная надежда спастись.

Над водой виднелось несколько голов – моряки, которых выбросило с палубы. Когда это произошло, они и вообразить не могли, насколько им повезло. Будь река поглубже, то и их бы затянуло воронкой, которая образовалась на месте утонувшего корабля, а без спасательных жилетов они вряд ли выгребли на поверхность – сейчас же широкими взмахами они плыли к противоположному берегу. До него было метров пятьдесят.

«Наверняка доплывут».

Мазурову подумалось, что все случившееся напоминает эпизод из «Борьбы миров», когда миноносец «Громящий» сражался с марсианскими треножниками, вот только добиться ему удалось куда как лучшего результата, нежели экипажу этой канонерской лодки. Ему нравилась эта книга, но он никогда не думал, что окажется на месте марсиан.

Мазуров забыл, что за всем происходящим наблюдали беженцы на мосту, и это короткое сражение наверняка вселило в них ту же безысходную печаль, что должна была появиться и у героев книги, которые видели смерть «Громящего». Они побегут куда глаза глядят от этих русских, которые оказались даже не варварами, а гораздо хуже – они были марсианами.

– Господин майор, радиограмма от Брусилова, – прервал размышления Мазурова радист.

– И что же он передает?

В этот момент над фортом взорвался очередной снаряд, и за грохотом Мазуров так и не разобрал ответа.

– Что? Что? – переспросил он, когда гул в ушах немного поутих.

– Просит держаться, – сообщил радист, тряся головой, точно собака, которая только что выбралась из воды и хочет побыстрее просохнуть.

– М‑да, очень ценная радиограмма, но что же он еще мог передать? – резюмировал Мазуров. – А не сообщает ли он, сколько нам еще держаться?

– Нет. Только то, что помощь скоро будет.

Мазуров кивнул.

«Надоел этот воздушный шар. Прямо как бельмо на глазу».

Австро‑венграм пора было бы его опустить, потому что задачу свою он выполнил и теперь служил лишь раздражающим фактором для русских, но раз они этого сделать не успели, то сами виноваты.

Мазуров наблюдал за тем, как расцветают рядом с воздушным шаром шрапнельные разрывы, чем‑то похожие на салют, только не такой яркий и красочный, который бывает на праздниках. Его обстреливали сразу из нескольких орудий – это походило на какую‑то слишком нечестную охоту, когда зверь ослеплен, не двигается, а в руках у человека даже не ружье, а что‑то гораздо более мощное.

Штурмовики, похоже, вошли во вкус, почувствовали азарт и теперь соревновались – кто же первым попадет в шар. От близких разрывов его бросало из стороны в сторону, как тряпку, и даже если в него еще не попали, то ткань шара все равно должна быть пробита во многих местах осколками. Он сдувался, опадал, постепенно теряя высоту, а человек в гондоле повис, перекинувшись половиной тела через бортик и выпустив из мертвых рук бинокль.

Но штурмовикам этого было мало. Наконец они своего добились. Снаряд буквально снес шар с небес, как ураган, а взрываясь, он вновь раздул его ткань, наполнил газами обвисшие и пробитые бока, протащил за собой несколько десятков метров, пока не изорвал в клочья, которые, медленно и красиво кружась, падали на землю. Гондола рухнула не так эффектно и слишком быстро, чтобы успеть налюбоваться ее падением, но первым разбилось вывалившееся из нее при взрыве человеческое тело.

Это зрелище действовало завораживающе. Мазуров не понимал почему. Но, вероятно, нечто схожее испытывали те, кто приходил на центральную площадь города, когда там сжигали на костре еретика или ведьму.

Он не сразу осознал, что увидел вспышку, а потом вновь ощутил переходящий в ультразвук свист приближающегося снаряда, и опять в его черепную коробку вонзилось несколько сверл, пробуя пробить кости и добраться до мозга.

«Вот она! Все‑таки она на железной дороге».

Мазуров радовался как ребенок, обнаружив мортиру, он быстро стал передавать в орудийные башни координаты ее месторасположения, пока она не успела переместиться.

Штурмовики с прежним азартом обложили новую цель, нисколько не экономя снаряды. Каждая из уцелевших башен сделала не менее трех выстрелов, прежде чем Мазуров приказал прекратить обстрел. Попали они или нет – он не знал, но мортира замолчала.

Мазуров до боли в ушах вслушивался, когда же вновь появится противный свист, но этого так и не произошло, и лишь с востока все продолжал доноситься гул. Но теперь там, кажется, действительно всходило солнце, окрашивая в красное небеса, будто на них, как в зеркале, могла отражаться вся пролитая в этот день кровь, так обильно пропитавшая землю под ними.

Мир светлел на глазах, промывался от ночи.

У австро‑венгров осталась единственная возможность отбить форт, но им надо было воспользоваться ей пораньше, не тянуть до рассвета, а теперь их солдаты будут слишком хорошо видны, совсем как мишени в тире.