Род Корневых будет жить!

Глава 18

— И как мы можем написать прошение императору, чтобы он его рассмотрел? — спросил я.

Я уже успел оценить рассудительность Глеба и мне на самом деле хотелось услышать, что он придумал. Заодно и получше разобраться в политической системе этого мира.

Вот только ответить он не успел.

Позади раздалось:

— Барин! Владимир Дмитриевич!

Мы обернулись и увидели бегущую к нам Матрёну.

Она бежала, подхватив юбки, из-за чего было видно мелькающие ножки в туфельках и чулочках.

Девушка очень спешила, и я, махнув парням:

— Идёмте! — поспешил ей навстречу.

Раз она так торопилась, то точно что-то произошло.

Матрёна добежала до нас и согнулась, пытаясь отдышаться.

— Что случилось? — спросил я, замечая, как парни пялятся девушке в декольте.

Если честно, я и сам туда заглянул, но, заметив, что кадеты пустили слюну, поддерживая Матрёну, помог ей подняться и повторил вопрос уже строго:

— Что случилось?

— Прасковья кличет, — выпалила Матрёна. — Пора идти, а то опоздаем в деревню, а это плохой знак.

Я кивнул девушке и повернулся к парням:

— Пора! Потом поговорим.

И увидел, как они переключаются с тревожно-сосредоточенного состояния на предвкушающее горячие развлечения.

Жалко, конечно, что Матрёна прервала наш разговор. Я бы порасспрашивал парней о политическом устройстве мира. Но даже той крохи, которую я услышал, было достаточно, чтобы понять: тут царит монархия и правит император. Есть роды, которые стремятся к власти — как минимум три могущественных рода: Оленевы, Вороновы и Волковы.

А ещё я выяснил, что с бастардами тут обращаются жестоко. И если допустить что Владимир действительно не родной ребёнок погибших Дмитрия Петровича и Марии Ивановны Корневых, то произошла утечка информации, и за ним пришли. А заодно наказали семью, которая взяла его на воспитание.

Хотя по поводу бастарда — это всё не проверенная информация, основанная на слухах. Так что, просто приму её к сведению и буду действовать по обстоятельствам.

Обед уже был готов, и все домочадцы ждали только меня.

Мы быстренько сполоснули руки и сели за стол.

Еда была простой, без праздничных изысков. Но очень вкусной и сытной.

Прасковья знает своё дело, понимает, что мне предстоит в общем-то тяжёлая работа. И нужно, чтобы я не испытывал дискомфорта. Ну а всем остальным пришлось подстраиваться под меня.

Собственно, слуги восприняли борщ с хлебом как нечто само собой разумеющееся, а вот на лицах Глеба и Данилы промелькнуло некоторое разочарование.

— Ничего, в деревне наверстаем, — сказал всем, а на самом деле им, Егор Казимирович.

Пообедав, мы пошли переодеваться в праздничные одежды. А Кузьма — выводить праздничный поезд.

Праздничный поезд — это была открытая карета, эдакий кабриолет, запряжённый четвёркой великолепных коней, и ещё одна похожая карета, но попроще. И кони там тоже были попроще.

В первой, естественно, ехали мы с Матрёной — она гордо вздёрнула носик, когда, подобрав юбки, опёрлась на мою руку, чтобы сесть на отведённое ей место. Хотя я чувствовал, что девушку основательно так потряхивает. Но главное, что держалась она достойно. Я вроде бы — тоже. Правил нашей каретой Кузьма.

Во второй карете ехали Глеб с Данилой и Мо Сянь с Прасковьей. Правил Егор Казимирович.

Яркие ленты, бумажные цветы, звонкие колокольчики — всего этого было в достатке на обеих каретах.

Кузьма тронул поводья, и мы неспешно двинулись в сторону деревни.

Я успокаивающе сжал дрожащую руку Матрёны. Хотя, если честно, и сам нуждался в поддержке — я же не железный, в конце концов! А это мой первый вот такой праздник.

Но, когда голубые мотыльки вспорхнули вверх, моё сердце понеслось вскачь. И я непроизвольно оглянулся на китайца.

Он сидел с невозмутимым видом, словно медитировал в своей комнате на циновке.

Это меня немного успокоило.

К частоколу мы подъехали слишком быстро.

Ворота были открыты нараспашку, нас встречала уйма народу. Собралась, наверное, вся деревня от мала до велика. И даже, мне показалось, были люди и не отсюда.

Я, конечно, не знал всех деревенских в лицо, но слишком уж много было народу! Да одежда у некоторых отличалась по крою.

Обе кареты заехали внутрь частокола, однако ворота остались открытыми и закрывать их никто не собирался. И я не знал, нужно ли отдать распоряжение, чтобы закрыли или я таким образом нарушу какой-нибудь обычай?

Не то, чтобы мне прям сильно хотелось закрыть ворота, просто за закрытыми было спокойнее. Ну почему нашей каретой правил Кузьма, а не Егор Казимирович. Сейчас бы спросил у него.

Остановились кареты напротив большой избы. Но мы с Матрёной продолжали сидеть, согласно полученной инструкции.

Красную дорожку постелили оперативно. А потом открыли дверку кареты, и я вышел. Подал дрожащей Матрёне руку и пошёл к креслу. Точнее, к двум, которые располагались на полянке перед большой избой.

Кареты сразу же уехали куда-то в ту сторону, где я с утра тренировался.

Я отметил это для себя и пошагал по ковровой дорожке.

Я шёл, и с ужасом видел, что Мо Сянь и Егор Казимирович стоят в толпе вместе с деревенскими. То есть, они не продвигались вместе со мной, чтобы быть рядом, когда потребуется их помощь, а остались в толпе. И меня охватила паника — вдруг я сделаю что-то не так? И посоветоваться не с кем…

Я чувствовал, что ещё чуть-чуть, и сердце выскочит из груди от страха и волнения.

Как только я это осознал, разозлился на себя — что это за истерика? Что я ребёнок что ли? Я глава рода! И вести себя буду, как глава рода! И женщина, которая рядом со мной, будет вести себя подобающе!

А потому я, наклонившись к сжавшейся Матрёне, шепнул:

— Ты сейчас не Матрёна. Ты — Рожаница! Выпрями спину!

Девушка благодарно улыбнулась и выпрямилась.

Я тоже.

Вокруг кресел в конце дорожки было свободное пространство, словно никто не мог даже приблизиться к нам. Ошибиться, где чьё кресло, было невозможно — на спинке одного был вырезан огромный дуб, а на спинке другого — распускающийся бутон. Мы прошли к креслам и сели в них.

Усадив Матрёну, я сел в своё кресло. Сел по-хозяйски. Ведь это всё мои земли и мои люди! И как я сделаю, так и будет правильно.

А потом началось: пляски скоморохов, благословение молодых, благословение детей и дальше по программе.

Если раньше я боялся напортачить, то теперь я был свободен и спокоен. И я был в своём праве — я со своими людьми праздновал наш общий праздник.

Оба моих потока циркулировали по каналам ровно. Да, в разные стороны, но с одинаковой скоростью, не подавляя друг друга.

Я видел в толпе много знакомых лиц. И своих друзей и домочадцев, и деревенских, с кем уже успел пообщаться.

Вот только деда Радима в толпе я не увидел.

Когда я понял, что его на празднике нет, моё сердце кольнула тревога. Хотя по лицам деревенских не было видно, чтобы они как-то волновались. Но может просто за суетой праздника не замечали?

Я нашёл в толпе Егора Казимировича и попытался поймать его взгляд. Хотел, чтобы он подошёл ко мне, и я спросил бы его по поводу деда Радима. Но моего управляющего больше интересовало то, что происходило на лужайке.

Тогда я мысленно потянулся к Мо Сяню — он не стоял у меня за спиной, а тоже был среди зрителей, смотрел, как задорно танцуют девушки.

За спиной у меня вообще никого не было — пространство вокруг кресел так и оставалось пустым.

Мою тревогу почувствовала Матрёна.

— Всё в порядке? — спросила она.

Я кивнул:

— В порядке.

Я опять оглядел толпу, и понял, что не вижу Богдана, Вадима и ещё некоторых парней — тех, с кем утром тренировался.

Вот тут тревога встала в полный рост и мне до боли захотелось взять свой СКС, жаль мой карабин остался в том мире.

Я снова потянулся к китайцу. Только на этот раз не просто пожелал привлечь внимание Мо Сяня, а прикоснулся к нему своей ци.

Я не знал, как это получилось. Просто отчаянно захотел прикоснуться. И как по наитию мысленно зачерпнул немного хаотичного ци и протянул словно длинную руку к китайцу.

Он удивлённо оглянулся и, поймав мой взгляд, начал потихоньку продвигаться сквозь толпу в мою сторону.

Но к моему удивлению, были ещё несколько человек, которые по случайному совпадению или нет, но тоже обратили на меня внимание. Их взгляды кольнули меня усиливая тревогу, потому что этих людей я раньше не встречал среди деревенских.

Преодолев толпу, китаец ступил на открытое место перед троном, и ему тут же дорогу заступили деревенские. И до меня донеслось:

— Никто не имеет права приблизиться к Роду во время праздника!

Китаец по своему обыкновению поклонился и сказал негромко:

— Молодой господин зовёт меня, я должен подойти.

На что деревенские довольно-таки грубо ответили:

— Не положено! В своём Китае можешь делать, что хочешь! А тут наш праздник и не смей вмешиваться!

Я уже хотел было встать и задать трёпки слишком усердным охранникам, как в открытые ворота въехал ещё один праздничный поезд из трёх карет. И в самой первой сидел тот самый конник, что встретился нам после похорон — волковский прихвостень. Тот, который был в добротном зипуне зелёного сукна с меховой оторочкой, украшенном вышивкой и шнурами. Рядом с ним дрожала та самая девочка, которая предупредила о нападении волколаков и лютых мертвецов.

В двух других каретах было полно молодчиков.

Они по-хозяйски вышли из карет и не ушли в толпу, а остались в центре позади своего предводителя. А он стоял и держал девочку, изображая заботу…

Девочка была зарёванная. Порванное платье, синяки и кровавые разводы на ногах говорили сами за себя.

Ненависть полыхнула в моей душе с такой силой, что в глазах потемнело.

— Глумиться вздумали?! — услышал я свой голос. — Не позволю!

— И что ты нам сделаешь? — нагло улыбаясь, спросил молодчик.