Ревизор: возвращение в СССР 40

Глава 3

Москва, актовый зал Торгово-промышленной палаты

Аврора Яковлевна встала со своего места, и окинув Андриянова презрительным взглядом, сказала:

– Прав наш парторг, товарищ Андриянов волк в овечьей шкуре! Обратился он ко мне пару месяцев назад, сказал, что влюбился в девушку, и хочет ей цветы прислать, но сам стесняется. Я и попросила свою племянницу помочь с этими цветами. А сейчас вот узнала, что цветы эти Андриянов слал замужней женщине с двумя маленькими детьми… И даже мужа не постыдился! А я все понять не могла, что за парня моя племянница каждый раз встречает в той квартире, и почему тот интересуется, от кого цветы. Думала, брат такой у нее любопытный…

– Спасибо, Аврора Яковлевна! По протоколу планировалось еще выступление товарища Блащицкого, но нашего председателя вызвали в Совмин. Ну, в принципе, то, что он должен был сказать, я уже озвучил. Давайте дадим слово самому товарищу Андриянову – пусть нам расскажет, как он дошел до жизни такой.

Парторг посмотрел на вставшего со своего места Андриянова, надеясь, что тот покается. Тогда у него будет шанс оставить ему партийный билет. Его такой вариант в отсутствие Блащицкого гораздо больше устраивал, чем исключение из партии. Но если Андриянов начнет вдруг врать и изворачиваться, то он ничего уже сделать для него не сможет. А ведь для него самого ничего хорошего нет в том, чтобы подавать наверх протокол с таким скандальным исключением из партии, ведь скажут обязательно, что и он как парторг промахнулся, слабо вел работу с кадрами. Так что лучше бы Андриянов все же покаялся и попросил прощения… Тем более он не раз сам мог увидеть, что происходит с теми, кто пытается идти против течения – тяжесть последствий для них значительно выше…

И Андриянов парторга не подвел. Сказал жалостливым голосом, чуть ли за сердце не держась: – И правда, товарищи, признаю – подвел я вас всех. Сначала эта страсть роковая меня охватила, и я все моральные нормы презрел. Потом, желая произвести впечатление на девушку, в которую влюблен был, дал совершенно дурные советы другой сотруднице нашего уважаемого партнера, Союза советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами. Товарищи, словно пелена какая-то сейчас с глаз спала – как я мог! Прошу наказать меня за все, что я совершил…

– Так ты в одну или в другую влюблен был? Я так и не понял, какой из них ты вредные советы давал? – прогудел Вениамин Петрович Соколов, и парторг поморщился. Не самого большого ума человек, надо сказать, зато связи у него самые великолепные. И очень охоч до всяких грязных сплетен…

– В одну влюблён был, другой советы давал, чтобы понравиться первой, – кротко ответил Андриянов, показательно не обращая внимания, что ему тыкают.

– Кто еще желает высказаться? – поспешно сказал парторг, пока Соколов не начал дальше в грязном белье ковыряться. Блащицкий дал строгое указание не трепать фамилии и имена женщин из ССОД, и Покровский собирался его указание обязательно выполнить.

– Ну так, а что удивительного, товарищи? – громко сказала Нина Петровна из отдела кадров, – товарищу Андриянову уже за сорок, а ни жены, ни детей. Вот он и делает глупости, бегая за молоденькими. Жена ему нужна, да его возраста.

Зал загудел, а Андриянов ощутимо вздрогнул, словно Нина Петровна, вдова с пятилетним стажем, себя ему в жены только что предложила. После этого еще много кто захотел высказаться, и парторг терпеливо давал каждому слово. Пусть лучше здесь пар выпустят, чем жалобы потом наверх пишут, что им высказаться не дали на партсобрании…

В целом, стратегия не давать имен и фамилий женщин, замешанных в это дело с влюбленностью Андриянова, себя оправдала. Участники заседания не дождались скандальных подробностей, и их интерес к делу начал спадать. И вскоре уже решили, что можно не исключать Андриянова из партии,

Некоторое время, правда, заняло обсуждение, за что именно влепить выговор Андриянову, «за недостойное поведение по отношению к советской женщине», или «за аморальное поведение»? Решили остановиться на первом варианте, и в таком виде и внести в протокол.

– Бывает, что товарищ оступился, и тогда другие товарищи по партии должны дать ему шанс исправиться. – с назидательным видом сказал парторг, когда проголосовали.

Подойдя сразу после заседания партсобрания к Андриянову, парторг сказал:

– По краю прошли, Антон Григорьевич. Очень вам рекомендую прислушаться к точке зрения, высказанной на заседании, что жениться вам надо срочно. Иначе начальство, сразу вам скажу, глаз с вас больше не спустит. И мне велит не спускать.

– Понимаю, товарищ Покровский, и благодарю за то, что оставили мне партбилет. Мне без него не жить, – шмыгнув носом, сказал Андриянов.

Парторг только хмыкнул – показное раскаяние Андриянова его совсем не обмануло. Теперь он точно понимал, что тот за человек.

***

Москва, городской комитет КПСС

Рабочий день уже вскоре должен был закончиться, и самые худшие опасения Гришина подтвердились. Ситуация складывалась угрожающая. Кроме утреннего звонка от помощника Демичева, он получил еще два прямых звонка от других разгневанных членов Политбюро с жалобами на новые детские площадки, что нарушили покой их детей. Самому ему в голову ничего, что могло помочь исправить ситуацию, не пришло, так что он дал распоряжение Изюмову собрать срочное совещание из своего ближайшего окружения. И с ним самим поделился тем, как подставил его Захаров, но обычно весьма сообразительный помощник так ничего и не смог придумать дельного, чтобы этот кризис разрешить…

Кто же мог подумать о таком? – возмущенно думал Гришин, сидя в кабинете. – Казалось бы, такая инициатива отличная, сделать все получилось оперативно, а такой результат…Сейчас главное быстро и тихо всю эту ситуацию исправить, – размышлял он.

На совещании первым делом ввел своих ближайших помощников в курс дела и поставил задачу придумать вариант, как проблему срочно решить.

– Сами понимаете, что стоит на кону, товарищи, – сказал Гришин, – поэтому жду от вас предложений, как нам ситуацию сложившуюся исправить в самые короткие сроки.

– Может быть, просто запретить вход во дворы тем, кто не живет в этих домах? – предложил Варанов, подумав. – Поставить милицию, пусть проверяют…

– Не вариант, – покачал головой Гришин. – Вы представляете, что тогда начнется? Это же детские площадки во дворах, городом установленные. Не ведомственные, не при школах или детских садиках, обычные площадки общего пользования. Только попробуем закрыть, тут же накинутся с жалобами все. Пенсионеры, родители детей из соседних дворов… Как итог обвинение в элитаризме получим, потому что ограничиваем свободу советских граждан и устраиваем деление людей на достойных и недостойных.

– Ну, тогда надо сделать так, чтобы детям из соседних дворов было, где играть, – выдал умозаключение Панкратов, – сделать во дворах вокруг еще по несколько таких же площадок. Тогда не будет такого наплыва детей.

– Это ж сколько площадок понадобится? – возмутился в ответ Пантелеймонов. – Вы представьте, какой это бюджет?

Вот говоришь людям, насколько дело важное, но не до всех доходит, – расстроенно подумал Гришин. Захотелось сразу рявкнуть на Пантелеймонова, чтобы он понял всю значимость последствий, если эту проблему срочно не урегулировать. И что не время и не место экономить. Но нельзя рявкать, надо себя сдерживать. Стоит только одного осадить, остальные тут же испуганно замолкнут, и ни одного дельного предложения не услышишь. Проверяли, знаем. Надо терпеть…

– Зато проблема наша решится, – продолжал тем временем настаивать на своем варианте Панкратов. – Тут же закон дефицита в действии. Пока это только одна детская площадка в районе, она всем детям позарез нужна. А как только появится несколько, увидите, интерес ослабнет. Человеческая психология такая, ничего не поделаешь. Это как у меня было, когда я два года назад сорт клубники заполучил через знакомых изумительный. И крупная, и сладкая, на загляденье. Так в прошлом году ко мне все родственники за усами в очереди стояли, чуть не передрались, решая, кому сколько давать. А в этом году уже почти никто не обращался, у всех своя есть.

Гришин при этих словах чуть не поморщился, как и большинство присутствующих. Панкратов достал уже всех своими разговорами про дачу и свои успехи в агрономии. Но приходилось терпеть. Специалист он был неплохой. Опыт имел богатый и послужной список внушительный. Ничего, осталось чуть меньше двух лет потерпеть и проводим его на пенсию, – успокоил себя мысленно Гришин. – Пусть клубнику свою выращивает. А вслух сказал:

– Предложение товарища Панкратова очень правильное, но работает оно на долгосрочную перспективу. Нам обязательно нужно будет как можно быстрее организовать выпуск и установку аналогичных детских площадок в непосредственной близости от уже сделанных. Но это все дело не быстрое, а вопрос надо решить уже сейчас.

– Так давайте свяжемся с заводом «Полет», дадим указание. Поработают сверхурочно, ничего страшного, – предложил услужливо Варанов.

– Объясняю еще раз, – несколько раздраженно ответил Гришин. – Завод по щелчку пальцев ничего не сделает. Он и эти площадки делал, работая в три смены. Это сложный продукт с большим числом комплектующих. Потребуется время и на их изготовление, и на сварку, и на сборку. И время это, даже с учетом всех моих немалых возможностей и влияния, измеряется как минимум неделями и то не факт. Так что прямо сейчас это не вариант. Еще идеи есть, товарищи?

Присутствующие замолчали, склонив головы. Так и не услышав больше от помощников ни одного рабочего варианта, очень недовольный Гришин отпустил всех по рабочим местам. А сам продолжил обдумывать проблему, прокручивая ее в голове и так и сяк и пытаясь найти выход из сложившейся ситуации. Через некоторое время, так ничего и не придумав, раздраженно вздохнул и, нажав кнопку селектора, произнес:

– Юрий Петрович, пригласите завтра ко мне Захарова, на десять тридцать утра.

Раз Захаров занимался этим проектом, то может быть, сможет посоветовать что-то дельное по разрешению сложившейся ситуации, – подумал Гришин раздосадованно. – Не хочется к нему обращаться, но выхода иного нет… Завтра с утра сразу с ним и поговорю. А то мало ли, за вечер самому в голову все же что-то толковое придет… Ну а если не придет, и Захаров ничего не посоветует, то просто сделаю из него козла отпущения…

***

Москва, Торгово-промышленная палата

Партсобрание вчера закончилось слишком поздно, так что в приемную председателя парторг явился уже с самого утра, чтобы доложить о его итогах. Не застав его на месте, что было делом обычным, все же должность высокая, и Блащицкому приходится много ездить по всяким министерствам, он попросил секретаря набрать его сразу, когда тот появится. Уж лучше он сразу зайдёт к нему и сам отчитается, чем тот будет его вызванивать: во втором случае явно будет гораздо больше начальственного недовольства. Ну а пока что оставалось ждать в своем кабинете. Да только было это, конечно, неудобно. Ни позвонить никому, чтоб телефон не занимать, ни из кабинета выйти надолго, а то если секретарше придётся несколько раз названивать, она тоже будет недовольна, а к чему ему с ней отношения портить?

Когда в десять утра звонок из приемной всё же раздался, он очень обрадовался. Так – сейчас сходить отчитаться и скинуть с плеч долой уже всё это дурно пахнущее дело.

В приёмной он оказался далеко не один – люди тоже с нетерпением ждали возвращения председателя. Но тут же с показным удовольствием уступили ему очередь, видимо, прекрасно понимая, по какому вопросу ему необходимо попасть к шефу. Причём сугубо добровольно, он никакого намёка на это не делал. Впрочем, поскольку в приёмной сидели сплошь партийные люди, он прекрасно понимал, с чего вдруг такая услужливость: каждый из них сегодня представил себя на месте Андриянова в случае провинности, и не хотел портить с ним отношения, заставив сидеть в очереди.

Блащицкий был не в очень хорошем настроении, это парторг сразу заметил. Кивком головы велев ему сесть напротив, он тут же нетерпеливо спросил:

– Как всё прошло? Очень жаль, что у меня самого никак не получилось посетить партсобрание.

– Хорошо прошло, Игорь Борисович. Пропесочили и влепили выговор Андриянову.

Председатель неприятно расстроился и уточнил:

– Как всего лишь выговор, учитывая, что он натворил? И у нас, и в ССОДе!

– Ну так не было такой возможности, Игорь Борисович! Сами посудите, у меня не было никаких оснований более жёсткое наказание выносить: у него до этого ни выговоров, ни порицаний не было. Кроме этого, фамилии женщин вы велели не упоминать, и на собрание их не приглашали. То есть всё, в чем Андриянова осуждали, за исключением показаний Авроры Яковлевны, было с ваших слов, а вас к тому же и не было, чтобы всё это подтвердить. Ну и надавить вашим авторитетом, чтобы других проняло... Так и Андриянов использовал очень выгодную для себя стратегию: повинился перед всеми, а сами знаете, повинную голову меч не сечёт. Поэтому так всё сложилось, что только выговор и можно было сделать.

Председатель недовольно спросил:

– Так что получается, что и дальше этот подлец будет среди честных людей в партийной организации?

Парторг пожал плечами и сказал:

– Мне и самому это не нравится, но мы же все протоколы отсылаем наверх. А вдруг, если бы мы его выгнали из партии, там бы заинтересовались всеми подробностями этого дела, если бы мы указали все то, что он наворотил в ССОД? А как не указать, если выгонять из партии, основания должны быть все указаны и быть весомыми. А у вас же, Игорь Борисович, наверняка есть недоброжелатели наверху, которые могли бы накопать достаточно, чтобы какие-то меры против вас лично принять за то, что у вас такой сотрудник на руководящей должности работает...

– Вячеслав Емельянович, вы бы лучше не волновались за меня, а провели заседание построже, – недовольно сказал председатель парторгу, – у меня всё в порядке наверху, чтобы я мог в этом случае легко отбиться от таких претензий. Но ладно, что теперь уже спорить, партсобрание уже закончилось. Делать уже нечего, но вам теперь ставлю задачу постоянно следить за Андрияновым. У нас же крепкая партийная ячейка, верно?

На такой вопрос парторг не мог ответить иначе, чем согласием.

– Так вот, обеспечьте, чтобы товарищи по партии не допустили новых такого же рода вопиющих деяний со стороны Андриянова, в особенности в адрес других дружественных им организаций. А то вы сорвали мне планы своим выговором: я уже и уволить его планировал, сославшись на то, что его исключили из партии. К чему мне такие сотрудники, с учётом того, что у нас тут сплошным потоком иностранцы идут.

Парторг лишь развел руками – мол, сказал уже все, что мог, по этому вопросу.

– Ладно, идите уже, Вячеслав Емельянович, мне сейчас надо позориться, звонить Федосееву. – сказал, поморщившись, Блащицкий. – Я его уверял, что мы этому Андриянову крепко хвост прищемим, а теперь, получается, сообщу ему всего лишь о выговоре… Эх, чувствую, ругаться он будет крепко!

Парторг, уходя после беседы, прекрасно понимал, что председатель остался им недоволен. Но не мог же он ему сказать напрямую, что это у него, у Блащицкого, наверху очень хорошие связи; ему в случае такого скандала ничего не будет. А вот у него, простого парторга, все несколько иначе – ему бы было из-за чего волноваться, поднимись наверху буря из-за этого протокола с увольнением Андриянова из партии. Ему могло бы здорово влететь за то, что у него в организации такой гнилой человек долгие годы был, и ни единого порицания не удостоился за все это время. Оправдание, что он ловко замаскировался под добропорядочного члена партии, никак бы не прокатило, упрекнули бы в плохой работе с членами парторганизации. Парторг должен хорошо знать членов своей ячейки.

У него лично такого происшествия ещё не было, но друзья-парторги его уже влетали, когда наверху начинали разбирать причины таких исключений из партии, и его предупреждали, насколько все серьезно. Так что если председатель Торгово-промышленной палаты хочет кого-то из партии выгонять по таким основаниям, то пусть сам присутствует на партсобрании, чтобы наверху потом видели по протоколу, что у парторга и выбора особого не было, поскольку первую скрипку играл Блащицкий, про связи которого наверху всем прекрасно известно…

***

Союз советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами

Белоусова была вся на нервах, вроде бы как её и оставили работать, но она не имела иллюзий: прежнего доверия к ней ни у кого теперь не будет. И зачем она сдуру поддалась на эти уговоры Андриянова помочь ему позаботиться о ее карьере! Теперь-то абсолютно ясно, что он вовсе не хотел, чтобы она стала начальницей, ему было плевать на это. Он хотел подсидеть её усилиями Морозову!

И почему она сразу не сообразила, что за этим внешним лоском и красивыми манерами скрывается такой подлец, который посмел нагло использовать её из-за того, что Морозова влезла в его отношения с этой дурой Галией. Вот уж кому везёт, так везёт: сама ничего не делает, ни на что не способна, а на неё только и сыпятся всякие хорошие вещи. То в командировку уезжает по Варнам, Сочам и Ялтам, да потом ещё и жалуется демонстративно на публику, как она там якобы устала; то Морозова за неё коршуном налетает на прежних заслуженных сотрудников, а ей всё в готовом виде в ручки падает…

Галию Белоусова ненавидела всеми фибрами души, но сейчас, честно говоря, ей было не до этого: вся эта подвисшая ситуация с Андрияновым не давала ей покоя. И хотя Федосеев и обещал, что ни имя её, ни фамилия в Торгово-промышленной палате оглашаться во время заседания парткома не будут, она не могла не подумать о самом плохом варианте. А если вдруг он её обманул и там в ходе разбирательств с Андрияновым всплывёт в таком негативном виде её фамилия? Это ж слухи по всей Москве тут же разойдутся!

Добавляла неприятных размышлений ещё и ситуация с собственным мужем. Она долго думала ему признаться во всей этой истории с Андрияновым, но после нелёгких размышлений всё же не решилась это сделать. Муж у неё хотя и понимающий, но всё же, как любой мужик, ревнивый. Даже если она ему абсолютно честно расскажет, что вовсе не заигрывала с этим Андрияновым, он же может и не поверить ей… Либо решит, что она ему изменяла, или планировала вот-вот изменить и потому поддалась на эти уговоры Андриянова, либо вообще подумает, что она просто дура, что клюнула на его сомнительные предложения в адрес Морозовой. И то и другое её абсолютно не устраивало. Муж у неё злопамятный: дай ему только повод – он ей долго потом ещё выговаривать будет, а главное, что и возразить ему будет нечего…

Мужу бежать признаваться надо только в одном случае: если всё же дело дойдёт до её увольнения из ССОДа. В этом случае у неё уже выхода просто-напросто не будет; он же этого так просто не оставит, побежит разбираться. А если он сам про Андриянова узнает, во время этих разборок, то у него и вариантов-то не останется: он точно будет уверен, что она ему изменила.

С учетом всего этого ежедневная работа и поручения руководства сейчас были Белоусовой до лампочки, она только о себе и беспокоилась.

Зазвонил телефон, она сняла трубку и услышала прекрасно знакомый голос секретарши председателя.

– С кем я говорю? – спросила та.

– Это заместитель начальника отдела Белоусова.

– А Морозову можете пригласить?

– Ольга Вениаминовна сейчас отсутствует.

– Передайте ей, как придёт, чтобы немедленно брала другую вашу сотрудницу, Галию Ивлеву, и шла к председателю по тому особому делу, про которое она в курсе.

Белоусова прекрасно поняла, что это за особое дело, но даже не успела ей ответить, как вдруг секретарша после совсем небольшой паузы сказала:

– Впрочем, я лучше сама перезвоню, не извольте волноваться.

И положила тут же трубку – ни здравствуй, ни прощай.

Прежде она себя со мной так не вела, – мрачно поджала губы Белоусова. Причину такого поведения и недоверия она прекрасно понимала: секретарша, похоже, была в курсе всего произошедшего. Или просто начальник ей сказал, что Белоусовой доверять ни в чем нельзя, – вот потому она и сказала, что перезвонит.

– Господи! И за что мне всё это? – сказала Белоусова, хотя не была ни капли верующей.

***