Река – костяные берега

Глава 6. Красная рыба

…но только до того момента, как увидел то, что ему предстояло съесть.

Вначале он даже не понял, что это: горой лежащие на тарелке куски по цвету напоминали сырое мясо. Только потом, когда пар немного развеялся, стало ясно, в чем дело: округлые рыбьи тушки покрывала крупная красноватая чешуя, блестящая, как свежая кровь. Странно, что рыбу не почистили перед приготовлением. Если бы не цвет чешуи, можно было бы подумать, что к обеду подали небольших — с ладонь взрослого человека — карасей. Но отвратительная чешуя — это было еще не все. Рыбьи головы… Когда Борис их рассмотрел, едва не вскрикнул от омерзения: выпученные глаза, плоские носы над узкогубыми ртами, ряды мелких игловидных зубов — все это напоминало лицо бабы Дуси! Борис интенсивно поморгал, стараясь избавиться от наваждения: ему казалось, что бабка смотрит на него со всех тарелок множеством свернувшихся рыбьих глаз и улыбается раскрытыми зубастыми ртами. От приступа тошноты его согнуло пополам, и он порадовался, вспомнив, что все это сон, иначе вывернуло бы прямо при всех: за столом уже было полно народу. Разглядывая омерзительную рыбу, Борис не видел, как в комнату вошли все эти люди, и теперь не мог их рассмотреть: лица гостей скрывал клубящийся в воздухе пар. Зато хорошо были видны их руки, потянувшиеся к блюдам. Угощение разобрали по тарелкам, раздался хруст отдираемой чешуи, и во все стороны брызнуло алое «конфетти». Под чешуей оказалось такое же красноватое мясо. Множество подрагивающих пальцев торопливо отрывали куски, обнажая белые костистые рыбьи скелеты, из множества губ неслось отвратительное чавканье, и казалось, даже был слышен скрип усердно жующих челюстей.

От всей этой неприглядной картины сознание Бориса будто занавесом накрыло, и страшно было заглянуть за него. В голове крутились мысли о кровавых ритуалах и колдовских обрядах, принять участие в которых означало впустить внутрь себя некую темную энергию, связывающую всех участников между собой, и стать звеном одной цепи, из которой не вырваться. От усиливающейся тошноты поле зрения начало сужаться, и неизвестно, чем бы этот приступ закончился, если бы не спасительный глоток прохладной воды: уже проглотив живительную влагу, Борис только тогда почувствовал край фарфоровой чашки, упирающийся в его губы, а затем увидел и полную пятнистую руку, сжимающую ее. Подняв голову, он встретился с насмешливым взглядом бабы Дуси, улыбающейся во все свои сто (или сколько там их было?) зубов.

— Совсем, смотрю, от голода ослаб! — Она дохнула ему в лицо рыбным смрадом.

— Нет, нет! — выдавил Борис, закашлявшись, и принялся врать на ходу: — Мне нельзя рыбу. Это… нервное. Спазм в горле… Даже смотреть на нее не могу! Я… это… в детстве косточкой подавился, еле спасли. С тех пор не могу рыбу есть!

— Ох, бедный! Так давай я тебе косточки выберу? Обещаю, что не подавишься! — Пальцы бабы Дуси погрузились в мягкое рыбье мясо, лежащее на тарелке перед Борисом. Увидев это, он отшатнулся и резко выпрямился.

— Нет, спасибо, все равно не смогу ничего съесть! Говорю же, это нервное. Задыхаться начинаю сразу.

— Пуганый, значит! — заключила она. — Подлечить тебя надо.

Бориса не на шутку встревожило это ее «подлечить», произнесенное так, будто она подразумевала совсем другое, что-то типа: «Никуда не денешься. Хочешь не хочешь, а рыбу есть будешь!»

Борис с опаской глянул на засыпанный чешуей и потрохами стол: почти всю рыбу съели, осталась лишь небольшая горка на блюде рядом с бабой Дусей. На всех остальных тарелках щетинились острыми костями рыбьи скелеты. Вроде бы, приступ тошноты отступил. Борис подумал даже, что причиной внезапно нахлынувшего на него отвращения могла стать разыгравшаяся фантазия. Ну надо же такое придумать — рыба с лицом бабы Дуси! Что за чушь, в самом деле?!

Теперь Борис мог рассмотреть собравшихся за столом — те уже начали вставать и по очереди выходить из комнаты, низко кланяясь хозяйке с невнятным бормотанием. Прислушавшись, Борис разобрал слова благодарности: «Спасибо, дорогая Евдокия Пална!», «Кормилица наша, дай Бог тебе здоровья!», «Благодетельница!», «Добрая душа!» — и так далее в том же духе. Мужчины и женщины, дети и старики — все они были похожи друг на друга сытым видом и сонным взглядом. Людей было так много, будто здесь собралось не меньше половины жителей поселка. И все они поглядывали на Бориса с вялым интересом. Среди них оказались и знакомые ему мужики с баржи. Первым он узнал того, кто был в красной футболке с рекламой газировки — похоже, носил он ее, как говорится, «и в пир, и в мир». Потом Борис заметил обладателя женской шапки с помпоном, хотя теперь тот был без нее, отчего голова, казалось, стала вдвое меньше. Да и сам весь он был какой-то мелкий, тщедушный, как недокормленный подросток. У хозяина драной ушанки обнаружилась курчавые чёрные волосы, явно давно не стриженные; его выдавали темные блестящие глаза, какие бывают у цыган. В густой щетине, покрывающей подбородок и скулы, в изобилии поблескивала застрявшая рыбья чешуя.

Борис поискал еще одно знакомое лицо, но не нашел. Он вдруг вспомнил о внучке бабы Дуси, но ее почему-то среди селян не было. Это показалось странным, и, когда в комнате кроме него и хозяйки больше никого не осталось, он спросил:

— А что это Нюра ваша обедать не пришла?

— Вспомнил! — Хозяйка заметно обрадовалась. — Надо ж! Понравилась, значит, девка? Так я и знала! — При этом она понимающе похлопала Бориса по плечу и, не дав ему ни малейшего шанса возразить, продолжила: — Вот и ты ей понравился. Нюрка, как узнала, что тебя привели, так сбежала и спряталась. А! Да вон она, в дверь подглядывает! Стеснительная, жуть просто! Если кто понравится ей, тому на глаза показаться не может. Но это ничего, пройдет. Скоро увидитесь.

— Да я просто спросил! — выпалил Борис, перебивая размечтавшуюся бабку и опасаясь того, что она, еще немного, и о свадьбе заговорит, а там, глядишь, и женит. — Только узнать хотел, почему она не пришла, и ничего такого не думал!

— Не думал… — повторила она, медленно оседая, как тесто от встряски, а в голосе появились нотки недовольства. — Только и говоришь, что не думал! Заладил, смотри-ка. Одну девку в себя влюбил — не думал, другую влюбил — опять не думал!

— Да ну вас! — рассердился Борис. — Вашу Нюру я уж точно влюблять в себя не собирался!

— Не собирался он! Как же! Ты меня, ее бабку родную, от смерти спас, вот она в тебя по уши и втрескалась, ясное дело. Не ест теперь, не спит, все о тебе грезит.

Бориса вдруг осенила страшная догадка: что, если Лера опротивела ему не случайно, а из-за козней хитрой колдуньи?! Желание-то баба Дуся исполнила: холодная и недосягаемая красавица Лера воспылала чувствами к Борису, да такими огненными, что это сразу его от нее и оттолкнуло. Может, ведьма нарочно все так сделала, чтоб потом внучку свою ему сосватать? Как бы ноги отсюда унести побыстрее… Надоел ему это сон!

В дверях показался высокий широкоплечий мужик в светлой рубахе, заправленной в спортивное трико. Громко шаркнув, чтобы привлечь внимание, заговорил, и по его голосу Борис узнал в нем того, кто остановил его конвоиров, которые вели его сюда с мешком на голове. Наверное, этот здоровяк был в доме кем-то вроде охранника.

— Извините, Евдокия Павловна. — Вошедший отвесил самый настоящий поясной поклон, и это снова озадачило Бориса, так и не выяснившего, почему бабе Дусе, прозябавшей до этого в ветхом сыром домишке, вдруг стали оказывать такие почести. В прошлый раз утопить хотели, а теперь чуть не лбом в пол перед ней колотят. Почему же все так изменилось-то?

— С чем пожаловал? — отозвалась бабка, поворачиваясь к вошедшему.

— Щукина опять пришла. К вам рвется. Пустить?

— Чего ей надо? В прошлый раз все ясно сказала.

— Говорит, не уйдет без разговора.

— Ладно, добрая я сегодня. Гость, вон, какой пожаловал долгожданный! Пусть заходит, послушаю ее, вдруг что новое скажет.

Услужливо кивнув, мужчина исчез, и почти сразу в дверь влетела худая растрепанная женщина с заплаканными глазами. Она упала бабе Дусе в ноги и, вперившись в нее диким взглядом, взмолилась:

— Верни деток моих! Ты обещала! Младшенький так и не нашелся, а теперь и старший пропал!

— Не дождалась я твоего старшего! Откуда мне знать, где его черти носят?! — гневно воскликнула бабка, брезгливо пряча ноги под кресло.

Женщина выпрямилась и подняла голову, но так и не встала. В ее глазах плескался ужас.

— Но он не мог меня ослушаться! Он обещал! — произнесла она, заламывая в отчаянии руки. — Я у всех спрашивала, никто его здесь не видел, сторож говорит — не приходил. Что же мне теперь делать? Где деток искать? Помоги!

— Яблоко от яблони далеко не падает, — ответила бабка с непреклонным видом. — Видно, деткам твоим отцовская придурь передалась!

— Какая еще придурь? — Посетительница растерянно наморщила лоб.

— Ведь твой мужик убить меня хотел, или забыла?! — продолжала Евдокия Павловна, не дожидаясь ответа женщины. — Зачем мне о детях убийцы хлопотать, а? Отвечай, Нина!

Женщина задрожала всем телом, по её щекам безостановочно текли ручьи слез. Но, наверное, сказать ей было нечего, и лицо ее застыло в немой мольбе.

— Не пора ли твоему муженьку явиться с повинной? — Бабка скривила губы в злой ухмылке.

— Виноват он, виноват! — охотно закивала та, соглашаясь.

— Так накажи его! Сделаешь — вернешь детей! — выкрикнула бабка и расхохоталась.

Женщина подняла испуганное лицо с застывшим в глазах вопросом, затеребила подол платья, складками разметавшийся по полу вокруг колен.

— Как… наказать?

— А я научу, если согласна. — Бабка вдруг оживилась, поманила просительницу пухлым пальцем. Та обреченно подалась к ней, будто смиряясь с участью, и хозяйка, склонившись к ее уху, что-то быстро и громко зашептала. Но как Борис, сидевший совсем рядом, ни пытался разобрать хоть слово, он так ничего и не понял. Зато заметил, что лицо женщины побледнело прямо на глазах. Она даже тихонько ахнула и поспешно прикрыла рот рукой.

— Ну так что?! — Раздобревшее тело хозяйки угрожающе нависало над худощавой гостьей.

— Сделаю. — Ответ был тихим, как звук упавшего листа.

— В глаза смотри! Знай: увижу, если соврешь!

Женщина повторила чуть громче, беззвучно заливаясь слезами: ни всхлипа, ни рыдания. Наверное, бабка ей поверила, потому что откинулась на спинку кресла и удовлетворенно вздохнула.

— Ну, ладно. Ступай теперь, подожди меня за дверью. Я с гостем еще словом перемолвлюсь да выйду к тебе и дам, что необходимо. Если хочешь, можешь тарелку с рыбой со стола забрать.

— Спасибо, Евдокия Пална! — Просительница схватила блюдо с красными «карасями» и, крепко прижав к себе, метнулась со всех ног к выходу.

Борис проводил ее растерянным взглядом, не зная, что и думать. Женщину, у которой пропали двое детей, было откровенно жаль.

Откуда-то снова потянуло жареным. Теперь этот запах вызывал у Бориса отвращение.

— У вас тут все жители кормятся, что ли? — спросил он.

— Не все, а только достойные! — Хозяйка важно скрестила руки на груди и надменно поджала губы.

— Разве не могут люди сами пойти на реку и рыбы наловить?

Баба Дуся хмыкнула, наморщила лоб в раздумье и спустя мгновение ответила загадочно:

— Пойти-то могут, а вот наловить — вряд ли.

— Это почему? У вас что, рыба особенная? Сама выбирает, на чью удочку клевать?

— Особенная — это ты верно сказал! — Она улыбнулась так, что Борису расхотелось уточнять, в чем заключается эта особенность. Вряд ли он добьется от хозяйки внятного ответа. Поэтому решил сменить тему:

— А муж этой женщины и есть тот злодей, который вас чуть не утопил в болоте?

— Может, тот, а, может, и не тот… Кто меня топил, я не видала. Хватает тут злодеев-то.

— Почему же вы его тогда убийцей назвали?

— Да было дело, едва не придушил меня как-то раз.

— За что?

— За что… Не «за что», а «почему»: деньги отобрать хотел!

— Ну и мерзавец! — Борис даже проникся сочувствием к бабе Дусе, хотя только что считал ее злобной жадиной. — А как вы его наказать хотите?

— Тебе это знать без надобности. Слишком разлюбопытничался. Иди-ка лучше, прогуляйся. — Хозяйка заворочалась в окружении смятых подушек и тяжело поднялась с кресла, давая понять, что разговор окончен. — А то целый допрос мне устроил. Утомил совсем. К вечеру ночевать приходи.

— Прогуляться? — Борис пожал плечами и вдруг понял, что нестерпимо хочет глотнуть свежего воздуха: отвратительная вонь жареной рыбы так усилилась, что дышать ею он уже не мог.

Шурша по полу длинной пышной юбкой, волочащейся за ней подобно рыбьему хвосту, баба Дуся проследовала к выходу и скрылась за дверью. Борис снова удивился переменам, произошедшим с ней: фигура ее стала не только полнее, но и как будто выше, в движениях чувствовалась сила, в походке — плавность. Все-таки, хоть в прошлый раз они и шли по темным улицам села, но Борис запомнил, с каким трудом она передвигала ноги. Что же произошло здесь между двумя снами, пока он бодрствовал? С одной стороны, любопытно, но с другой — какой смысл ломать голову над этими странностями, зная, что и баба Дуся, и все это село мгновенно исчезнут в момент его пробуждения? Да и мало ли странного бывает во снах?

За окном уже начал угасать белый день, уступая натиску вечерних сумерек. С верхнего этажа терема открывался вид на село Кудыкино: скопление домов, дворов и огородов прорезали узкие извилистые улочки, обрывающиеся вдали у зеленого поля, за которым темнела река, достигая в ширину горизонта. На берегу копошилось несколько человек, наверное, искали что-то в земле или копали ямы с какой-то им одним известной целью; над их согнутыми спинами торчали черенки лопат. Чуть поодаль высокий плечистый мужчина шагал в противоположную от села сторону, толкая перед собой трехколесную тачку, нагруженную чем-то. Видно было, что каждый шаг дается ему нелегко, — колеса глубоко вязли в песчаной почве, и, прилагая усилия, он высоко поднимал плечи и опускал голову подобно землепашцу. Направлялся он к бугристой возвышенности, выглядевшей, как несколько холмов свежей земли высотой с обычный сельский дом. Складывалось впечатление, что холмы — дело рук ковыряющихся на берегу людей, а в тачке, которую везет мужчина, очередная порция грунта. «Еще одна странность, — подумал Борис. — Все равно до ночи делать нечего. Пройдусь до реки, понаблюдаю, что это они там строят».

За дверью дежурил знакомый здоровяк, будто Бориса и поджидал. Увидев его, показал на дверь в стене коридора со словами «Выход там», давая понять, что свободно бродить по терему он ему не позволит. Борис едва успел оглядеться и увидеть только тянущийся в обе стороны пустой коридор с множеством дверей, как тут же оказался снаружи, на просторной площадке перед широкой лестницей, ведущей вниз, во двор. У ее подножия начиналась выложенная срезами древесины дорожка, ведущая к деревянным глухим воротам, по обе стороны от которых расположились невысокие подсобные помещения. Свежести в воздухе не было и в помине: здесь воняло не меньше, только не жареной рыбой, а сырой и уже явно не свежей.

Легко сбежав по деревянным ступеням, Борис направился к воротам, заодно с любопытством озираясь по сторонам. По двору сновали люди с ведрами, наполненными чем-то красным — то ли странной рыбой, то ли ее потрохами, а может, совсем другим; Борису не хотелось разглядывать их содержимое. От вони кружилась голова, и он спешил добраться до ворот, надеясь, что за ними воздух будет хоть немного чище. Дежуривший там человек молча поднял засов и открыл перед ним калитку, но прежде чем выйти, Борис скользнул взглядом сквозь распахнутую дверь сарая справа от него: внутри все пространство было заполнено длинными гирляндами рыбы, подвешенными к потолочным балкам. Вот почему несло тухлятиной, — рыбы там было слишком много для того, чтобы просушить ее как следует, и немалая часть наверняка испортилась. Полчища жирных зеленых мух пировали в том сарае, сопровождая трапезу довольным монотонным гудением.

За воротами воняло уже меньше, и Борис, до этого задерживавший дыхание, с облегчением набрал полные легкие воздуха. Но, едва сделав несколько шагов, затылком ощутил чей-то недобрый взгляд в спину. Обернулся — так и есть, сторож (или как он тут назывался) стоял в проеме калитки и смотрел на него. При этом Борису показалось, что тот, подобно охотничьему псу, потягивает носом воздух. Этот сторож даже не смутился в тот миг, когда Борис заметил его любопытство, — так и стоял, упрямо не отводя глаз. И было в них что-то такое, отчего Борису захотелось припустить бегом. Он ускорил шаг, сдерживая желание оглянуться снова. Удалившись на приличное расстояние, не выдержал и все-таки посмотрел назад: ворота были плотно закрыты, отчего ему немного полегчало, но ненадолго. Бросив взгляд на возвышающийся над ними верхний этаж терема, Борис вздрогнул: в одном из окон, освещенный красноватым солнечным светом, отчетливо выделялся силуэт Евдокии Павловны. И хотя лица, скрытого в тени, было почти не видно, Борис понял, что она наблюдает за ним. Какое-то время он продолжал идти вперед, не глядя под ноги, не в силах отвести взгляд от ее неподвижной фигуры, пока не споткнулся обо что-то. Едва не растянувшись в пыли, Борис с удивлением заметил, что вокруг нет ни кочек, ни ям, ни еще каких-то препятствий. А когда вновь посмотрел на окна терема, уже не мог в них ничего разглядеть: солнечные лучи соскользнули со стекол, и те сделались абсолютно непроницаемыми.

Борис окинул взглядом улицу: ни звука не доносилось из стоящих по обе стороны домов, ни малейшего движения не мелькало за их темными окнами, выглядывавшими поверх невысоких деревянных заборов. И вновь Борис удивился переменам: в большинстве своем это были крепкие добротные строения с выкрашенными свежей краской срубами и яркими, как «с иголочки», черепичными крышами. Но среди них встречались и совсем ветхие лачуги — черные, источающие гнилой запах; они выглядели тяжелобольными на фоне пышущего здоровьем села. Когда Борис шел по этой улице в прошлый раз, на глаза ему попадались только такие лачуги, отчего все село казалось не просто больным, а умирающим.

Взгляд Бориса двигался от дома к дому и вдруг зацепился за светлое пятно на заборе: похоже, кто-то из жителей вывесил объявление. Борис направился к нему из чистого любопытства, вовсе не ожидая прочесть там что-то интересное для себя. Но надпись, сделанная крупными буквами над небольшим текстом, не имела ничего общего с привычными в уличных объявлениях «Продается» или «Куплю». На белом листе было выведено черным карандашом:

«Вступайте в рыбацкую артель!»

И дальше: «Выгодные условия, подробности при встрече. Обращаться в высокий дом, спрашивать Двузубову Евдокию Павловну».

Фамилия позабавила Бориса. «Стозубова бы ей больше подошла, — подумал он с усмешкой, размышляя над прочитанным. — Выходит, баба Дуся сколотила рыболовецкую артель. Интересно, как это у нее получилось?» Вспомнились слова хозяйки о том, что жители села не смогут сами наловить рыбы. На что такое способна эта бабка, что не под силу ее односельчанам? Странно все это!

В дальнем конце улицы, с той стороны, откуда он пришел, показалась быстро приближающаяся человеческая фигура. Это была та самая женщина, которую Борис только что видел в тереме — Евдокия Павловна называла ее Ниной и взяла с нее обещание наказать нерадивого мужа неким секретным способом. Женщина почти бежала, спотыкаясь и путаясь в длинной, до пят, юбке. Волосы растрепались, пестрый платок сполз на затылок. Одной рукой она прижимала к себе большое блюдо, накрытое другим, поменьше, из-под которого торчали рыбьи хвосты и плавники, в другой руке у нее покачивалась небольшая квадратная клетка, в каких обычно держат домашних хомячков или морских свинок. Если женщина и заметила Бориса, то даже не покосилась в его сторону — так и промчалась мимо, не замедлив шага. Но запросто могла и не заметить: взгляд ее был устремлен вниз и затуманен, словно в мыслях она витала где-то далеко отсюда. Борис смотрел на женщину до тех пор, пока она не скрылась за поворотом, гадая, зачем ей понадобилась крыса, которая металась в раскачивающейся на ходу клетке. «Не собирается же она скормить эту крысу своему мужу? Или… наоборот?!» — с мрачной веселостью подумал Борис, вспомнив, что раньше никогда не признавал черный юмор.

Шагая по пустынной улице, он не мог понять, почему его не отпускает гнетущее чувство, будто его преследуют. Странное ощущение исчезло только тогда, когда он свернул на боковую улицу, которая вскоре вывела его к берегу реки — такой необъятной, что ее можно было бы принять за море: водная гладь простиралась во все стороны до самого горизонта, вдоль которого собрались плотные вечерние тучи. Возможно, они укрыли под собой противоположный берег, а может, его вообще не было. «Ведь это сон, — подумал Борис, глядя в серо-фиолетовую даль. — А во сне может быть что угодно, даже река с одним только берегом». Налитая свинцом водная поверхность, подернутая рябью от ветра, навевала мысли о зарождающемся шторме, смертоносных волнах и кораблекрушениях. Эти мысли усиливали тревогу, поселившуюся внутри с самого начала этого необычайно реалистичного сна. Чувствуя на лице влажное речное дыхание и холодное прикосновение ветра, задувавшего за ворот рубахи, Борис впервые испытал укол страха от внезапно вспыхнувшего подозрения: «А сон ли это?». Вспомнилась однажды прочитанная книга о пограничных территориях, имевшая привкус полуреальности, похожий на тот, что Борис испытывал сейчас. Ни названия, ни смысла той книги в его памяти не осталось, но состояние, возникавшее во время чтения, хранилось там до сих пор. Состояние, когда видишь кошмар и хочешь, но не можешь проснуться. Тогда и появляется этот страх: вдруг сном окажется все, что было до этого?! Привычный и понятный мир станет недосягаемым, отгороженным от тебя незыблемой гранью, и ты поймешь, что навсегда застрял в странном нерадостном месте наедине с предчувствием надвигающейся беды. В таком месте, где нечто враждебное и таинственное угадывается в каждой частице окружающего пространства.

Гигантский жук с сердитым жужжанием заметался перед лицом, прервав размышления и вынудив его отмахиваться обеими руками. Крылатый наглец взмыл вверх и был схвачен молниеносно спикировавшей птицей, тотчас упорхнувшей. Борис даже не успел ее рассмотреть, как та уже скрылась в редкой сосновой рощице, за которой виднелись очертания знакомой баржи, а чуть дальше — буксира, того самого, на палубе которого посреди осколков стекла валялся чей-то выбитый зуб. Признаков присутствия людей на застрявших у берега судах не было. В противоположной стороне, в паре сотен метров от Бориса высились странные глиняно-песчаные холмы. Берег был пустынным: наверное, копавшиеся в земле селяне уже успели разойтись, оставив после себя изрытое ямами место. «Это и к лучшему: никто не помешает исследовать их загадочные раскопки», — подумал Борис, направляясь в ту сторону.

У самой воды кустилась молодая поросль ивняка, и из неё доносился подозрительный шорох, но как Борис ни всматривался в переплетение ветвей, не мог разглядеть, кто или что его издает. Слабые всплески за кустами вновь вызвали тревожные мысли о крадущихся за ним по пятам преследователях, и Борис уже пожалел о том, что пришел сюда. Возникло желание вернуться обратно в терем, ведь нестерпимая рыбная вонь теперь представлялась меньшим злом, чем то, которое могло поджидать его на расстоянии нескольких шагов. И хотя ничего зловещего в поле зрения пока не попалось, чувство, что это вот-вот произойдет, росло с каждой секундой. Сейчас еще можно все изменить, пойти назад, лечь спать, чтобы утром вернуться в свою прежнюю жизнь и никогда не узнать о том, что здесь происходит. Ведь после того, как ему откроются здешние тайны, он станет сопричастным… Однако любопытство толкало вперед, и Борис шел прежним путем — к ямам, зияющим вдали.

Они оказались совсем не глубокими, но обезобразили огромную часть берега: вместо мелкого желтого песка всюду топорщились гребни темно-коричневой глины, между которыми темнели впадины не более полуметра в глубину. Борис склонился над изрытым грунтом, присматриваясь, но ничего примечательного не разглядел: перед ним была самая обычная глина, без признаков присутствия золота или алмазов. Чего-то более жуткого вроде костей или черепов тоже не наблюдалось. Озадаченно потирая затылок, Борис перевел взгляд на холмы вдалеке, гадая, в чем заключался смысл перемещения грунта из одного места в другое.

Вдруг слева от него послышались чьи-то шаги. Вздрогнув от неожиданности, Борис повернулся и увидел неподалеку от себя парнишку лет тринадцати, направлявшегося в сторону села. Тот явно спешил и, казалось, опасался чего-то: его настороженный взгляд блуждал из стороны в сторону. Под синей мешковатой курткой колыхались сильно растянутые трико, заправленные в резиновые сапоги до колен, длинный козырек черной бейсболки съехал к носу, скрывая лицо. Песок и сырая глина разлетались вокруг него при каждом шаге, а на подошвы сапог налип толстый слой черно-коричневой массы. Заметив Бориса, мальчишка притормозил, скользнул по нему испуганным взглядом и прошел мимо.

Борис окликнул его:

— Привет! Что-то ищешь?

Тот вдруг, не оглядываясь, припустил бегом, но Борис в два прыжка оказался рядом и схватил его за локоть:

— А ну, постой! Чего такой пугливый?

— Отстань! Что тебе надо?! — взвизгнул паренек, дернулся было, но почувствовал, что хватка крепка, и с каким-то затравленным видом посмотрел на Бориса, сдвинув козырек бейсболки набок. Под ним оказалось бледное скуластое лицо с огромными светлыми глазами. Нос и правую щеку украшали горизонтальные полосы размазанной грязи, выдающие привычку вытирать лицо кулаком. Казалось, мальчишка был чем-то расстроен и, возможно, оставил эти грязные следы на щеке, смахивая слезы. Подойдя ближе, Борис заметил, что ресницы у него мокрые и слипшиеся.

— Тебя кто-то обидел? — поинтересовался Борис, но вместо ответа услышал встречный вопрос:

— Ты кто такой? Что-то я тебя не припоминаю! — Мальчишка вдруг потянул носом, в точности как сторож на воротах у терема Евдокии Павловны.

— Да ты меня боишься, что ли? Я не кусаюсь, только спросить кое-что хочу. — Борис жестом указал на участок изрытой земли. — Для чего тут копали, не знаешь?

— Ты будто не знаешь! — Он хмыкнул, вздергивая подбородок.

— Представь себе, не знаю, — возразил Борис. — Я не местный, только этим утром по реке приплыл.

— Ну, че врешь-то?! — Мальчишка смерил его возмущенным взглядом. И вдруг потрясенно вытаращился: — Так ты из этих, что ли?!

— Каких «этих»? — Борис совершенно ничего не понимал.

— Из таких «этих»! — передразнил тот и выпалил гневно: — Вижу, что ты — артельный. Вон, и рыбой от тебя несет! Ты не лезь ко мне лучше со своими разговорами, я никуда вступать не собираюсь. Мне батя все рассказал, что там у вас творится!

Мальчишка испуганно попятился, совершенно озадачив Бориса своим странным поведением.

— Постой, не уходи! — Борис выставил ладони перед собой, давая понять, что нападать не собирается. — Я тебе точно говорю, что не местный!

— А в терем ходил? Рыбу ел? — Паренек подозрительно прищурился.

— Ходил, но не ел!

— Врешь! Кто туда ходит, все едят!

— Да не ел, говорю! Противная была с виду эта рыба. Даже кусочка не проглотил, ну, честно! Зачем мне врать?

— Чтоб я тебя за своего принял. А потом ты меня в артель заманишь. Батя сказал: от кого рыбой несет, те артельные, и с ними нельзя разговаривать. Узнает — убьет!

— Строгий батя у тебя! Только вот я не артельный, так что бояться тебе нечего. Скажи лучше, что это за рыба и почему ее есть нельзя? — Борис сгорал от нетерпения узнать, что с этой рыбой не так. Все-таки, наверное, не зря предложенный обед вызвал у него отвращение.

— Да я точно и не знаю! — Ответ мальчишки разочаровал его. — Батя не объяснял. Он вообще, когда запрещает что-то, не объясняет, почему. Я и про артельных толком не понял, что в них такого страшного. Но по слухам знаю, что все, кто в терем к Двузубовым ходит, с нечистой силой связаны, а сама баба Дуся и внучка ее Нюрка — обе ведьмы самые настоящие!

— Ну, ясно. Ладно. Давай знакомиться. — Борис назвал свое имя и протянул руку. Паренек ответил, что его зовут Колькой, и, поколебавшись, руку пожал.

Они устроились на обломке поваленного дерева лицом к реке. Колька посетовал, что разыскивал на берегу забытую отцом лопату, но в сумерках ее не найти, а домой без нее возвращаться страшно:

— Батя злой сегодня — жуть! Поколотить может. Наверное, зайду к Звонарю, попрошу, чтоб пустил переночевать. Он добрый, не откажет.

— Звонарь — это тот, кто бьет в колокола? — поинтересовался Борис.

— В колокол. Был у нас тут один колокол, большой такой. Висел на той вон горе́! — Колька махнул рукой в сторону холмов, выделяющихся черными изгибами на фоне багровеющего заката.

— На горе́? — удивленно переспросил Борис.

— А! Ты ж говорил, что не местный! — вспомнил мальчишка и вновь глянул с подозрением. — Точно не врешь? Все же знают, что там Кудыкина гора была.

— Да? А ведь я помню! — Борис даже привстал, разглядывая бугристую возвышенность. — Я же был тут раньше и видел гору. Странно, что она была одна-единственная среди равнины.

— Потому что не просто гора, — пояснил Колька, — а курган. Внутри полным-полно костей оказалось. Кого в нем хоронили — неизвестно, но костей и черепов — тьма тьмущая! Как паводок случился, хлынуло так, будто откуда ни возьмись, море целое выплеснулось и подмыло гору. Рухнула она и весь берег костями завалила. Дома́ у всех затопило, мы весь день на чердаке отсиживались. Такое творилось! Но вода быстро отступила, мы уже успели одеяла и одежду просушить.

— Вот это да! — Борис повернулся и окинул взглядом виднеющиеся вдали сельские домики. — Понятно теперь, почему от домов гнилью несет. Но я заметил, что не от всех. Некоторые будто только что отстроены, как новые.

— Да-а, это артельных дома. Говорю же, с нечистой силой связаны. Все это как раз после паводка началось. Раньше у нас отродясь рыбы не водилось. Ведь и реки никакой не было, сплошь болота. Откуда взялось столько воды, никто толком не знает, но болтают, что Двузубова у нечистой силы реку вымолила. Ведь мы тут едва с голоду не умираем, едим только лук да картошку. А теперь те, кто к бабе Дусе в услужение подался, рыбу трескают, сколько влезет, и такие стали… прям не узнать! Рожи холеные, довольные. Переменились враз, а вместе с ними и дома их, будто сами собой, окрепли да выпрямились. Даже дерево в срубах как будто помолодело, а уж откуда на крышах черепица новая появилась, и вовсе загадка. Стройматериалы только в райцентре можно купить, но до него никак не добраться. Ведь все мы тут теперь невыездные.

— Это еще почему? — Борису не понравилось, как Колька произнес слово «невыездные» — как будто хотел сказать «обреченные».

— Говорят, река эта все наше село в кольцо взяла. Мы теперь, как на острове. Я сам не ходил, не проверял, но те, кто пробовал до соседнего села дойти, говорят, нет дороги. Кругом вода. А кто переплыть пытался, вовсе не вернулись. Теперь уж никто не пытается, все ждут, когда река обмелеет.

— А должна?

— Кто ж ее знает! Надеются. Иначе… вообще труба. Или голодная смерть, или артель.

— Н-да… Но ведь если рыбы много, зачем же голодать? Может, она не колдовская?

— Батя мой так говорит: «Еда без труда — человеку беда». Хочешь кушать — значит, пахать должен. Но я думаю, не только в этом дело. Никто из наших в этой реке ни одной рыбки поймать не может. Даже я пробовал удочку закидывать — не клюет! Зато у Двузубовой этой рыбы целые горы. Артельные ее каким-то хитрым способом ловят. Спрашивали у них — не говорят. «Хотите, — отвечают, — в артель вступайте». И на том весь разговор. Ну, точно колдовство! Что еще можно подумать?

— Хитрым способом… — задумчиво повторил Борис и вдруг вспомнил о выбитом зубе на палубе буксира. — Послушай, а ты видел корабль и баржу у берега?

— Еще бы! — Колька оживился. — Но туда страшно сунуться, там артельные караулят, и кто знает, что у них на уме!

— А кого-нибудь из корабельной команды в селе не встречал? Незнакомых людей в речной форме?

— Не, ни одного! — Мальчишка красноречиво помотал головой. — Я думал, ты из них. Разве нет?

— Нет, я на лодке приплыл ранним утром. А корабль давно появился?

— Тоже утром, с рассветом. Я слышал, что артельные о чем-то говорили с ними. Наверное, все матросы к Двузубовой в терем ушли, и, скорее всего, она их уже в свою артель завербовала.

— Зачем им вступать в ее артель? — возразил Борис. — На их месте я бы попытался снять буксир с мели и вернуться в порт вместе с баржей.

— Да я же говорю, что нельзя уплыть отсюда! — теряя терпение, воскликнул Колька.

— По-твоему, уплыть нельзя, а приплыть можно? — насмешливо спросил Борис, чувствуя внутри неприятный холодок. Слишком много странностей встретилось ему сегодня, и он почти не сомневался в правдивости слов местного парнишки, но виду подавать не хотел.

— Приплыть можно, — согласился тот, не заметив иронии. — Ясное дело, что река заколдованная. И рыба в ней такая же: ловится только у того, кто нечистой силе служит.

— Откуда ты знаешь? Вдруг неправда все про нечистую силу?

— Может, и неправда, а только проверять неохота. — Колька оглянулся и бросил тоскливый взгляд на очертания домов, смутно выступающих на фоне потемневшего неба. — Мне пора идти. Хочешь, пойдем со мной к Звонарю? Он вообще-то чужих не любит, но добрый — не выгонит.

— Да нет, спасибо. Мне в терем вернуться надо, — отказался, было, Борис и вдруг понял, что встречаться с Двузубовой ему совсем не хочется, особенно после того, что рассказал ему местный парнишка.

— Послушай меня, лучше не ходи в терем! — поспешно воскликнул Колька, хватая его за плечо. — Я вижу, что ты пока что нормальный, но это тебе просто повезло. Вернешься — она тебя околдует, и все. Считай, пропал!

— Наверное, ты прав, — Борис подумал, что вряд ли так уж важно, где провести ночь, чтобы вернуться из сна в реальность, а терем с этими его жуткими рыбными запахами, зубастой хозяйкой и подглядывающей в двери внучкой казался сейчас самым худшим из прочих вариантов: ведь можно, и правда, пойти с Колькой к доброму, по его словам, Звонарю или же просто уснуть здесь, на берегу, устроившись хоть бы и на этом бревне, на котором они сидели. Не очень удобно, зато напрашиваться к чужим людям не придется.

Откуда-то из-за ивовых зарослей, наполовину скрытых в воде, донесся всплеск, и затем — шорох потревоженной листвы. Последний вариант ночлега мгновенно утратил свою привлекательность.

— Надо уходить скорее! — Колька испуганно дернул Бориса за руку. — Слышишь? Русалка это! Если увидишь ее, ни за что не уйдешь: заманит!

— Куда? — машинально спросил Борис, послушно вставая.

— В реку, чтобы утопить, куда ж еще! — Колька, понизив голос, шипел, как испуганный кот. Борис спешил за ним, увязая в сырой глине. Чем быстрее они шли, тем страшнее ему становилось: казалось, что за спиной слышны еще чьи-то шаги.

— Не вздумай смотреть назад! — От внезапно прозвучавшего в темноте Колькиного предупреждения Бориса охватил озноб, и он едва сдержался, чтобы не оглянуться.

Шаги отчетливо раздавались за спиной до самого Колькиного дома и стихли только тогда, когда Колька и Борис остановились посреди улицы.

— Не смотри в ту сторону, — прошептал его новый знакомый. — Она там, я чувствую. Но скоро уйдет. В дом войти уж точно не сможет. Идем.

Колька взялся за тяжелое металлическое кольцо на калитке и громко стукнул три раза по дереву. Через минуту вдали за забором раздался скрип отворяемой двери, и Колька крикнул в темноту, не дожидаясь вопроса «Кто там?»:

— Дядь Юр, это я!

Послышались торопливые тяжелые шаги, звякнул поднимаемый засов, и калитка распахнулась. В проеме показалась высокая крепкая мужская фигура, отступающая перед ними в сторону.

— По делу или так? — произнес мужчина глубоким красивым голосом, вызвав у Бориса ассоциацию с оперным певцом.

— По делу. Поговорить надо бы, — ответил Колька ему в спину, следуя за хозяином к дому по узкой дорожке, пролегающей в густых зарослях картофельной ботвы.

— Ладно, сейчас. Картошку с печки сниму, а то переварится, — согласился «дядьюра» и спросил: — С гостем-то познакомишь?

— А, да, забыл совсем! — спохватился парнишка, поворачиваясь к Борису и подмигивая ему с виноватой улыбкой. — Это Борис! Этим утром на лодке приплыл.

— Во-он чего… — протянул мужчина и с интересом взглянул на незнакомого гостя.

Они уже прошли через темные сени в тускло освещенную прихожую дома, стены которой были плотно увешаны одеждой и различной домашней утварью: в глаза Борису бросились рукомойник, несколько ковшей, полотенца, — крючками и креплениями им служили вбитые в деревянную стену загнутые гвозди.

— Ну, рассказывай, какими судьбами! — Хозяин, названный Звонарем, обратился к Борису, жестом предлагая присесть за стол, на который со стуком поставил пустые железные кружки и принялся лить в них из большого зеленого чайника мутный кипяток, приятно пахнущий мятой и еще какими-то травами.

— Я вообще-то из города, — начал Борис и растерялся. Как дальше-то объяснять? Рассказать, что после того, как, забравшись на баржу, получил бревном по голове и с тех пор видит странные сны, такие, как этот? Что и Звонарь, и Колька, и вообще все это село — лишь часть очередного такого сна? И что, уснув, он проснется в своей реальности?

Колька ткнул его локтем в бок:

— Ну, давай уже, рассказывай, чего молчишь?

Борис вкратце поведал им свой первый сон: была вечеринка на яхте, устал от шума, мимо баржа проплывала, забрался на нее, на голову свалилось бревно, очнулся неизвестно где, баржа села на мель, нашел лодку и доплыл до села. Колька, кажется, сразу поверил, а вот по виду Звонаря трудно было понять, что тот думает. Хозяин запустил в бороду всю пятерню и поскреб подбородок, потом спросил один в один, как Колька до этого:

— В тереме был? Рыбу ел?

— Да нормальный он, дядь Юр, — вмешался мальчишка. — Я уж все у него вызнал. Не ел он рыбу, точно.

— Запах… — тяжело обронил Звонарь и прищурил светлые глаза под густыми бровями. — Запах нехороший.

— Да у вас тут все село рыбой провоняло! — воскликнул Борис, внезапно испугавшись неизвестно чего. В его голове возникла смутная догадка, вызвавшая чувство вины, причина которого пока ускользала от его понимания, но он был уверен, что это как-то связано с Евдокией Двузубовой.

— Однако ты шибко пахучий, — возразил Звонарь, осуждающе качая головой. — Но взгляд еще не такой, как у них… Так как ты, говоришь, к Двузубовой в гости-то попал? Где с ней познакомился?

Борис вдруг занервничал, заподозрив, что Звонарю не понравится, если он расскажет ему, как вытащил бабку из болота. Ее ведь тут все ведьмой считают! И кто-то ее утопил, думая, что доброе дело сделал. Конечно, может, это и не Звонарь. Скорее всего, Колькин отец: раз уже пытался задушить, значит, и утопить мог запросто, но… Ведь они все заодно тут, наверное. Никто не обрадуется, узнав, что Борис Двузубову к жизни вернул!

Взгляд Звонаря, казалось, пронизывал насквозь, и Борис никак не мог придумать что-нибудь достаточно безобидное и правдоподобное, поэтому решил пойти на хитрость: широко зевнул, потер глаза и сказал:

— Что-то спать хочется, и голова разболелась.

— Ладно. — Звонарь кивнул и поднялся со стула. — Располагайся в комнате на диване, а нам с Колей еще кое-что обсудить надо. Пойдем, провожу.

— Спасибо! — поспешно вставая, Борис думал о том, что утром вернется в свою реальность, а Звонарь так и останется в его сне.

Как только за хозяином закрылась дверь, он направился к старому массивному дивану у окна, не прикрытого занавесками. Бледная луна сквозь стекло разливала по голым половицам серебристый свет. Диван встретил Бориса протестующим воем пружин, как будто понял, что это не хозяин, и в недрах его еще долго что-то сердито щелкало. Борис немного поворочался, стараясь найти как можно более удобное положение среди выпирающих под обивкой выпуклостей, но, быстро сообразив, что дело это безнадежное, решил засыпать, как есть.

Сон почему-то все не шел. Мешал белый свет необычайно яркой луны, отчего создавалось ощущение, как будто на него кто-то смотрит. Борис открыл глаза, собираясь поискать, чем бы прикрыть окно, и чуть не заорал с перепугу: прямо за стеклом белело чье-то лицо. Он мгновенно подскочил и тут же замер, узнав Нюру, внучку бабы Дуси. Та, явно не ожидавшая разоблачения, испуганно таращилась на него. Внешность девушки, как и у ее бабки, совершенно изменилась, только в лучшую сторону: Нюра превратилась в настоящую красавицу. «Ты не смотри, что она страшненькая такая. Просто время ее еще не пришло. Вот увидишь, скоро глаз от Нюрки будет не отвести. Пожале-е-ешь!» — Голос коварной ведьмы прозвучал в голове, будто наяву. Борис поймал себя на мысли, что любуется красотой Двузубовой-младшей, вместо того чтобы открыть окно и выяснить, зачем она сюда явилась. Опомнившись, он загремел ржавыми шпингалетами, и как только рамы распахнулись, Нюра уцепилась руками за подоконник, неожиданно ловко перемахнула через него и уселась на край дивана.

— Привет! — выдавил он внезапно охрипшим голосом, пытаясь понять, что именно изменилось в ее лице, которое показалось в прошлый раз таким безобразным. Теперь он смотрел на Нюру с восхищением. «Ведь вот, вроде бы, все то же самое! Мелкие черты, острый длинный нос… Но нет, немного короче, кажется. С таким носом на цаплю она уже не похожа. А глаза такие же выпуклые, но стали гораздо выразительнее. Что там Колька про русалочий взгляд говорил?»

— Пойдем со мной! — Слова слетели с губ Нюры с беззвучностью опавших лепестков, но Борис понял и встревожился от того, что ему сразу захотелось подчиниться и пойти, не спрашивая, куда. Усилием воли он вернул на место пытавшийся подло сбежать разум и все-таки уточнил, куда она его зовет.

— Домой! — ответила она, очаровательно улыбаясь.

— Я бы с радостью, но вместе не получится. У нас с тобой разные дома в разных мирах! — возразил Борис, чувствуя, что сожалеет о сказанном. Это был дурной знак. Нужно было срочно отделаться от этой «русалки», пока он не поддался ее чарам.

— Ты возьми меня в свой дом. — Ее губы едва шевельнулись, а волшебный голос прозвучал, казалось, где-то прямо у Бориса внутри, вызвав в душ мощный резонанс. — Я тоже умею желания исполнять. И еще буду тебя любить. Я обещ-щ-щаю!

Речь Нюры лилась мелодией флейты, но на звуке «щ» немного зависла, отчего Борис, уже готовый плыть в мир ее грез, встрепенулся и занял оборонительную позицию:

— Незачем обещ-щать, когда тебя не просят! — Он даже передразнил ее слегка, чтоб вышло обиднее.

— Ты ничего не знаеш-ш-шь… — недовольно зашипела она, хмурясь, отчего стала чуть менее красивой, и Борис почувствовал себя увереннее.

— Рыба ваша мне не понравилась, так что ешьте ее сами! — отчеканил он. — И в терем ваш я не вернусь! — Он запнулся, глядя, как ее лицо искажается в страдальческой гримасе, но все-таки выдал последний, самый убийственный аргумент: — И любовь твою принять не смогу — давно другую люблю! — Сказав это, почему-то подумал о Маше. Борис не был уверен, что чувства, которые он испытывал к школьной подруге, можно было назвать именно так, но к нему вдруг, как озарение, пришло понимание того, что это давно уже больше, чем просто дружба. Сейчас он не мог бы сказать, почему отвлекся тогда на Леру. Может быть, злую шутку с ним сыграло желание всегда быть лучшим, а Лера во всей школе считалась первой красавицей, и толпы поклонников ходили за ней по пятам. И Борису в очередной раз захотелось всем доказать, что он лучше их всех, не задумываясь о том, что использует Леру и… разбивает сердце Маше.

От внезапно захватившего его процесса самокопания его отвлек громкий всхлип, свидетельствовавший о том, что он только что разбил еще одно сердце. Нюра толкнула его в плечо, как обиженный ребенок, которому отказали в просьбе купить новую игрушку, и, прытко вскочив на подоконник, исчезла в темноте. Послышался шорох листвы, хруст веток, а затем — топот убегающих ног. Издалека раздался собачий лай, и вскоре все стихло.

Борис рухнул на диван и зажмурился. «Спать! Спать! Спать!» — приказывал он себе, повторяя одно и то же, как заклинание. Он мечтал поскорее оказаться в собственной спальне, в родном городе, в своей привычной жизни, и сделать это было проще простого: нужно было всего лишь уснуть. Но сон, как назло, не шел к нему. Сердце бешено колотилось от страха: а вдруг ничего не выйдет, и он никогда не сможет вернуться? Все известные усыпляющие способы были перепробованы: медленно и глубоко дышать, считать овец, прогнать из головы все мысли и представить, что она набита ватой… Ничего не помогло, но он хотя бы немного успокоился. Так и лежал до тех пор, пока голоса Кольки и Звонаря не стихли в кухне. Заскрипела панцирная сетка кровати в соседней спальне, послышался металлический лязг и скрежет — похоже, там еще устанавливали раскладушку, и Борис испытал укол совести от того, что занял самую большую комнату в доме. Вскоре воцарилась тишина: хозяин и мальчишка наконец-то улеглись.

Но продлилась она недолго: протяжный вой, полный отчаяния, вонзился в нее, как лезвие в беззащитную плоть, брызнул россыпью рыданий, и те хлынули в сонный поселок, разлетаясь в самые дальние углы.

Борис замер, боясь открыть глаза и отчаянно притворяясь спящим, хотя ему хотелось вскочить и выглянуть в окно: в комнату вошел Звонарь и остановился возле дивана. Если заметит, что гость проснулся, то неоконченный разговор может продолжиться. Но как же невыносимо лежать и слушать этот вой! Борис вспомнил, что уже слышал его однажды. Это было в ту ночь, когда он спас ведьму Двузубову, вытащив её за волосы из болотной полыньи. Как раз перед этим в зарослях камыша рыдала ее внучка Нюра. Теперь она завывала где-то у реки, и ее горестные стенания делались громче и разносились далеко, как всегда бывает рядом с большой водой.

— Опять воет! — пробормотал хозяин, переступив с ноги на ногу. Наверное, под ножкой дивана просела половица, потому что ложе под Борисом слегка качнулось и в его ватном нутре громко щелкнула пружина. Борис испуганно вздрогнул и неожиданно для себя открыл глаза. К счастью, Звонарь в этот момент уже повернулся к нему спиной и удалялся в сторону кухни, тревожно вздыхая.

И почти сразу Борис почувствовал, что проваливается в сон. Даже завывания Нюры не могли остановить этот процесс: они делались все тише, будто удаляясь, и вскоре совсем смолкли. Борис оказался в другом сне, где он мог летать по воздуху, как перышко. Его подхватил ветер, ворвавшийся сквозь распахнутое окно, вынес наружу и помчал над крышей дома Звонаря, оттуда перебросил на соседнюю улицу и закружил у освещенных окон дома напротив. За одним из окон стояла женщина и горько, но беззвучно плакала. Она показалась Борису знакомой, но он не успел разглядеть ее лицо: его понесло дальше, за село, в черное голое поле, к хилому лесу, где между кривыми соснами бродил босоногий чумазый ребенок. Странно было, что малыш не плакал и даже не казался испуганным, а, наоборот, радостно улыбался и тыкал вытянутым указательным пальцем в туманное облачко, клубящееся в воздухе перед ним. Облачко все время меняло очертания, делаясь похожим то на зайца, то на медведя, а то вдруг — на девушку с длинными черными волосами, усыпанными нетающими снежинками… Борис зажмурился, а когда снова открыл глаза, чуть не завопил от восторга: яркое солнце врывалось в окно вместе с разгорающимся утром, наполняя светом комнату его городской квартиры. Тотчас все страхи и волнения поблекли и постепенно рассеялись.