Расстрижонка

Глава 404

Особенно худо ребятам стало, когда сюда дошла весть о моём «пощипывании» булгарского каравана.

Нет, обиженность иноземцев-иноверцев — людей русских порадовала. «Так им, гололобым, и надо!». Но моя фраза:

– Рабов через Стрелку не пущу.

Вызвала у местных рабовладельцев крайнее и неподдельное недоумение. До такой степени, что «инициативная группа» кинулась к князю Андрею искать на Ваньку-лысого укороту.

Мы с Лазарем эту тему прежде не обсуждали, позже — связи у нас не было, выкручиваться — он не умеет. Так и стоял столбом перед князем, глазами хлопал да повторял:

– Иван Акимович против воли княжеской… никогда! Мамой божьей клянусь!

Но одну вещь я в него перед расставанием вдолбил. По Иосифу, свет, знаете ли нашему, Виссарионовичу.

В протоколах Потсдамской конференции меня когда-то поразил рефрен. Каждый раз, когда позиции сторон упирались в неразрешимое противоречие, Сталин говорил:

– Пэрэнесём на завтра. Пусть пока экспэрты…

Лазарь потребовал изложения претензий в письменном виде. Притащил ворох этой бересты в дом, и, скуля от страха и испытанных унижений в княжьем совете, вывалил всё перед Цыбой:

– Ты своего хрена плешивого — лучше знаешь, что он задумал — сообразишь. Спасай!

Молодец. Не всяк мужик свою голову в зависимость от бабского совета поставит. Лазарь — рискнул. И они «проиграли» типовые ситуации, вопросы и ответы. Домашние заготовки, как в КВН. Хорошо — Лазарь склерозом не страдает.

А Цыба… Я ж объяснял — я с людьми разговариваю. И в наложницах у меня… просто «подстилки с дыркой» — не держатся. Скучно с такими, знаете ли.

Через два дня Лазарь, вновь «представ пред грозны государевы очи», уверенно тыкал пальчиком в свитки.

– Стрелка отдана Воеводе Всеволжскому. Какой закон он на своей земле установил… никаких запретов нет.

– Дык как же такое?! Дык мы ж с отцов-прадедов… Дык «Правда Русская»…

– Погодь. Ты в Царьград придёшь — по «Русской Правде» там жить будешь? Или по законам цесарским? Чья земля — того и закон. Земля — «Зверя Лютого». По указу князя Андрея Юрьевича. Ты против князя? Воевода Иван указал — всяк человек на его земле — вольный. Это — тамошний закон. У него — такой, у кесаря — иной. Но законы — равные.

– Дык воровство же! Ведь всяк холоп к нему побежит! А с отудова выдачи нет!

– Твой холоп — твоя забота. Сторожи рабов крепче. Или — корми лучше. Забота воеводы Ивана — его земля. Или как? У тебя корова сдохла — Воеводу Всеволжского виноватить будешь?

– Не, не по обычаю, не по правде… Ён же и с прохожих кораблей рабов снял! Не на своей земле! Купецких!

– Врёшь, боярин. Не снимал воевода рабов с кораблей. По указу князеву воеводе велено выбить шишей речных. Для того повелел Воевода Всеволжский вести досмотр кораблей торговых. И нашёл крамольников, которые от князя муромского убежать тщились. Ты, боярин, против князева указа? Или тебе шиши речные да воры поганские — любы? Стало быть, досмотр — правильно? А уж как то дело делать — воеводе на месте виднее.

– А рабы?!

– А что рабы? Они, как и все другие караванщики, на Воеводовой земле стояли. Не на кораблях. На его земле — его закон. И ведь наперёд сказано про то было. И князь Муромский купцам загодя говорил — не возите невольников через Стрелку. Бессермены бессмысленные не поверили, вознамерились владетеля православного обмануть. Поплатилися. Так об чём спор-грусть? Об законном ущемлении обманщикам магометанским? Ворьё чужое наказано, а вам печаль? Вот и выходит, что вы тут даром лаятесь, другой день время княжеское на пустую болтовню переводите. А сделал-то Воевода Всеволжский — всё по чести, по-добру сказал заблаговременно, по закону своему на своей земле, по Указу князя ему даденной. Ну, мужи добрые? Кто противу воли князя нашего, Андрея свет Юрьевича, слова похабные выскажет?

Хоть и не сразу, но до некоторых бородатых голов дошло. Что есть какой-то странный, никогда не виданный, ни на что не похожий запрет. Который просто так, с полпинка — не завалится.

Разговоров было множество. Горячие головы уже и хоругви подымать собирались:

– Пойдём, вышибем Ваньку-лысого! И духа его не останется!

– Ага. Эка невидаль! Да мы и не таких…! Но… Тебе голова твоя как — шею не жмёт? Боголюбский-то за своеволие… взыскивает.

«За своеволие» — само собой. Но то, что Андрей не будет поддерживать экспорт рабов из своих земель — всякому понятно. Ростовско-Суздальские князья прекрасно понимают недостаточность населения на своих землях. Они специально привлекают переселенцев и с Юга, и с Севера, дают им земли, строят для их защиты крепости, предоставляют кредиты на обустройство.

Андрей не может запретить вывоз рабов — незаконно, но если это сделает кто-то другой, «псих лысый» — «флаг ему в руки». «В русле общегосударственной политики».

Вот был бы здесь не Суздаль, а Рязань, не Андрей, а Калауз — картинка была бы другой: в Рязанское княжество последние десятилетия идёт куда более мощный поток переселенцев с Юга. Людей пришлых много больше, «и лишние есть». Но верховодит в Залесье Суздаль. Конкретно — Боголюбский. Мораль: работорговцам — облом.

По слухам, были планы натравить на меня разные лесные племена, эмира, половцев, Муромского и Рязанского князей, новгородских ушкуйников и пиратов Каспийского моря.

Здесь про Карибское — не в курсе. А то и тамошних флибустьеров, буканьеров и корсаров запланировали бы.

Маразм групповой обиды местных работорговцев из числа «узорчья земли Русской» — побулькал и растёкся. Одни начали обхаживать «гречников». Купцы, ведущие торг невольниками на юг — в Сурож, Кафу — присутствуют в Залесье. Они-то и стали главными выгодополучателями моей невидальщины: закупочные цены на их «товар» снизились.

Другие «страдальцы» двинулись обычным русским путём.

«Закон как телеграфный столб: его нельзя перепрыгнуть. Но можно обойти» — исконно-посконная мудрость. Куда старше самих телеграфных столбов.

– А скажи-ка ты, славный боярин Лазарь, а сколь возьмёт твой э… Воевода Всеволжский, чтобы э… приподзакрыть глаза на лодейку с моим «белым деревом»? С таким, знаешь ли, двуного-двухсисным?

Лазарь краснел и бледнел. Брызгал соплями и фыркал. Пытался вытолкать иных, из особенно прилипчивых гостей, со двора. И очень удивлялся, когда на другой день обиженный боярин или купец весело ему кланялся при встрече и улыбался приязненно.

Цыба, медленно поглаживавшая свой голенький животик мечтательно смотрела в потолок. Мельком глянула в мою сторону и, с затаённым волнением, произнесла:

– Пять сотен гривен кунских без двух десятков. В горшках в подклете закопаны.

М-ый-ёк. Ну них… Это как это???!

– Э… голубушка… а по-подробнее?

– Приходит… такой. А их таких — издаля видать. Начинает с Лазарем разговоры разговаривать. Слуг-то у нас в тереме мало, деваться мне некуда: на стол накрываю, подаю, убираю. Ну, как Лазарь взбеленится да гостя выгонит, я того на крылечке, или, там, в переходе, за рукавочек дёрну да на ушко нашепчу: есть, де, способ, но денег стоит. Мужики-то всё больше — толстые, из-за стола — красные, от беседы — злые. Худое слово… в семь загибов. А что ж господину важному — служанке теремной да не сказать сгоряча? На другой день шлёт слугу: а расскажи-ка, растолкуй хозяюшка, что ты за слова вчерась говаривала?

Цыба задумчиво посмотрела на затрепетавший фитилёк свечи. Улыбнулась. Тот подёргался и погас. Сгорела свечка. Дрянной воск. Надо свой свечной заводик скорее запускать. А вот лампадка под иконой мерцает ещё.

– А ты чего?

– А чего я? — Ты ж сам велел: Устав церковный — честь, знать и блюсть. Во избежание и для процветания. Отвечаю тому подсылу тихо: «Я вчера твоему хозяину добрые слова говорила. Он мне худыми ответствовал. Хочет доброе слово иной раз послушати — за худое пусть заплатит. По Уставу Ярославову — шесть гривен. Три — мне, три — митрополиту. Но можно — все мне. Чтоб хозяину твоему позора не было».

Дословно формула «Устава» выглядит так:

«Аще кто зоветь чюжюю жону блядью: великых бояр — за сором ее 5 гривень золота, а митрополиту 5 гривень, а князь казнит; а будеть менших бояр — за сором ее 3 гривны золота, а митрополиту 3 гривны золота; а будеть городскых людий — за сором ее 3 гривны серебра, а митрополиту Ъ гривны серебра; а сельскых людий — за сором ее гривна серебра, а митрополиту гривна серебра».

Всё законно: Цыба — вольная женщина, живёт в городе. А что митрополита из раздачи серебра выкинули — так досудебные соглашения сторон местными законами не запрещены.

– И что ж — вот все так серебра и притащили?

– Не, не все. Один замуж звал, другой завалить хотел. Этого Лазарь чуть не убил — углядел как тот меня… Ещё одного Резан на кулаках со двора вынес. А двое — слуг вовсе не прислали.

– А кто прислал — ты с ними как?

– Помнишь, у меня панева такая красная была? Хороша была да сносилася. Я её на полосочки порезала да и продала. По десяти гривен за ленточку. Совет покупальщикам давала: который повяжет купец такую ленточку на нос лодейки своей — на Стрелке того и трясти не будут.

Русская классика, 19 век. Щедрин, Гоголь описывают манеру российского чиновничества в моменты вскипания общенациональной борьбы со взяточничеством, передавать функцию приёма подношений на нижние уровни бюрократической иерархии. Когда писарю следовало давать не «красненькую» (ассигнацию в 5 рублей), а «беленькую» (25 рублей). Зато столоначальник — ни-ни! Не берёт. Абсолютно неподкупен, не предвзят и незапятнан.

Изощрённость русской взятко-брательно-дательной мысли и в среднем средневековье позволила туземцам воспринять эту технологическую идею без подробных объяснений и разжевываний. Одним лёгким женским намёком и подмигом.

– Зачем?

– Так… мы тут, было время, вовсе без денег сидели. А в дому-то… того нет, сего нет. Думала Лазарю помочь. Ему в церковь идти — кафтана приличного не сыскать. По ночам плакала. Да уж… А — не вышло: он же скотницу у себя держит, серебра тайком не досыпать. А начни объяснять… он и убить может — честь его, вроде, замарала. Ну… посулы да подношения взяла.

Цыба вдруг перевернулась, навалилась и, яростно вкручиваясь в меня грудями, страстно зашептала в лицо:

– Ванечка! Миленький! Возьми денежку! Возьми себе, не побрезгуй, пожалуйста! Отдай серебро моё Лазарю. Ведь пропадёт же парнишечка! Ведь и вотчину свою тверскую заложил! Ведь с шести пар сапог ни одних гожих нет к Боголюбскому идти!

Забавно. Бывало, что при столь явно выражаемом женщиной экстазе, в мозгу инстинктивно возникал вопрос:

– И сколько же за это придётся ей отдать?

Могу представить ситуацию с движением финансов в обратную сторону:

– И сколько же за это можно получить? Если уж она так разогрелась?

Но вот такой вариант уговаривания:

– Возьми меня, чтобы тайно взять у меня, чтобы, как своё, отдать моему…

Как, всё-таки, богата, разнообразна и изощрённа сексуальная жизнь на «Святой Руси»! Сколь примитивно, упрощённо мы оцениваем технологические изыски наших предков в этом поле! Надо учиться, Ваня.

И мы продолжили. Третью серию.***

В душнике ещё темным-темно, а под дверью уже Салман скребётся:

– Сахиби, Лазарь пришёл. Говорит: к князю собираться пора.

Куда она вчера мои порты закинула?

Очень точно Антонов сказал. Приставать к женщинам, будучи в штанах — разновидность мазохизма. Но куда же она эту «границу» вчера зашпындорила? А, нашёл. Натянул, вышел в прихожую.

Это помещение, перед входом в господскую спальню, в княжеских и боярских теремах часто «гридницей» зовут: здесь на полу спит стража господская. Когда сенные девки-служанки по зову госпожи туда-сюда бегают — воды, там, принести, или наоборот, то молодые парни-гридни пробегающих девок по ножкам поглаживают. Девки повизгивают, но не сильно — господа от шума злиться начинают.

Сухан с Салманом — не отроки безусые, да и Лазарь на юную служанку не тянет. Он и сам по себе — чуть не повизгивает. Без поглаживания. От волнения. Всё пытается в опочивальню через приоткрытую дверь заглянуть. Через порог шагнуть — не рискует, из-за косяка дверного тянется.

– Интересуешься? На.

Дверь перед ним распахнул, смотрю, как он алеет и маковеет. В смысле: как «мак аленький» — становится.

– Нравится? И мне — тоже.

Лампадка едва теплиться, в опочивальне темновато. Но видна постель, в ней — обнажённая молодая женщина, чуть простынкой прикрыта. Раскрылась, девочка. Со мной под одним одеялом спать — жарко. Мне это многие говаривали.

– Нагляделся? На сокровище? А ты её чуть не погубил. Глупостью своей. К ней всякое… приставало, а ты защитить не сумел. Тебе честь дороже. «Не дело боярину во всякие бабские дрязги да сплетни да страхи…». Дур-рак. Словами высокими — свою гордыню питаешь, а жизни смысл — упускаешь. Ладно, пойдём — от неё подарок тебе искать. Резана, Николая, бересты — сюда…

Слазили в подклет, выкопали горшки, вывернули их на рядно. Кучка такая. Пуда на полтора.

Мужи мои несколько охуе… Как же это без мата сказать? — Удивились?

Николай, непроснувшийся ещё, рядом на землю сел, за голову схватился, качается туда-сюда. Не то — зубы болят, не то — еврей перед Стеной Плача молится.

– Ванька! Змей лысый! Научи! Ведь помру ж с тоски, с зависти! Ведь всю жизнь — денежку искал да считал! А ты, паскуда плешивая, куда ни придёшь — тебе само в руки валится! Ведь сотнями же гривен падает! Ведь ни за что! Ведь ни из чего! Серебро — кучами…

– Проснись, Николашка. Слова глупые — придержи. А насчёт «из ничего»… Это тебе — «ничего». А мне — «мои люди». И разум, и душа, и сердце мои — в них. То — жизнь моя. И боль, и радость. Я в людях — серебра не ищу. Оно само приходит. «Сила вещей» такая. Только это — не мне, это вон ему подарок.

Пересказываю Цыбину хитрость. Лазарь снова — пятнами. По лицу, по шее, Дальше не видать, но, похоже — аж до пяток в леопарда играет. Аллергия у парня какая-то?

– Как…?! Как она посмела?!!

– «Посмела» — что? Взуть дурней на ровном месте? А что, запрет был?

– Она…! Она в моём дому живёт! Мне за неё ответ держать! Ты ж… ты ведь купцов этих хитромудрых — через Стрелку не пустишь? Они ж ко мне придут!

– Как придут, так и уйдут. Лазарь, факеншит! Ну нельзя же быть всё время таким желторотым! Ума нет — читай закон! Прочитай «Русскую правду»! В конце-то концов! Хозяин не несёт ответственности по денежным делам слуг. По долгам рабов — есть варианты. По долгам членов семьи — однозначно. Но не слуг вольных! Она ленточку от панёвы своей продала — в чём тут злодейство?! На торгу два дурака: один — продаёт, другой — покупает. Девочка очень правильно всё сделала: ты про то не знал, никаких обязательств на тебе нет. А дурням — наука.

– Они — не поверят! Они меня уважать перестанут! Они решат, что я знал! Что я их обманул!

– Итить тебя и уелбантуривать! Тебе чьё уважение дорого?! Это ж барахло с отребьем! Они ж меня, мой закон обмануть собралися! И тварей этих — не придавить?! Побойся бога! Или ты забыл, как я за неисполнение моего слова наказываю?! Погоди, мил друг Лазарь, вот заявятся обманщики ко мне, с куском красной юбки на носу, вот уж я взыщу в удовольствие! Визг по обеим рекам стоять будет, аж до родников, до истоков!

Глупость и наивность моих людей — обижают. Ревности к чужому успеху, к удаче, к выдумке и находке — у меня нет. Может быть потому, что своя голова сходным забита. А вот когда подручник-напарник не догоняет… Обидно. Виноватым себя чувствую — не доучил, не подсказал.

Тут Николай спросонок представил себе картинку грядущего разгрома Клязьменского каравана. В подробностях. На Стрелке. В моём исполнении. С красными ленточками на носах лодий, где контрафакт тащат. А таковые будут — все. Даже его безразмерная «жаба» такое проглотить безболезненно не смогла.

Он окончательно проснулся и стал выражаться велеречиво-дипломатически. Типа: «с одной стороны нельзя не признать, а с другой стороны нельзя не согласиться».

Я, конечно, на Стрелке — хозяин. Что хочу — то и ворочу. В рамках князь-эмирова соглашения и «Указа об основании». Но вони… будет много. Так много, что и не продохнуть. «Проклятие размерности»: по закону — я прав, но «правоприменение» в таких объёмах… опасно для жизни.

Цыба продала штук тридцать ленточек. Три десятка лоханок с красными бантами на форштевнях… Революционные солдаты Петроградского гарнизона на демонстрации в феврале семнадцатого. Не учаны, конечно, но тоже… Полные товаров и дураков…

Клязьменский караван — не единственный. Есть ещё Окский и Верхне-Волжский. Бывают и другие. Но взять… да хоть бы десятую часть всего… Не-не-не! Не «Святорусского» — только Залесского! Не товарооборота — только экспорта!

Как говаривал один генерал от РЖД:

«Дайте мне в аренду один метр рельса магистрального пути. И я никогда ни в чём не буду себе отказывать. И внуки мои — тоже».

Но чувству опасности своего купца-невидимки — я верю. Многократно проверено: нюх на мордобой у него уникальный. Наследственность, однако. Остальные — не выжили.

Пришлось несколько успокоиться. Снизить напор и остудить азарт.

Вот же, факеншит, всех порву! Как тузик — грелку! Но — постепенно. Как минимум — повторить как с Живчиком — предупредить Боголюбского. Власть должна знать больше граждан. Что бы выглядеть… умно. Да и, не дай бог, его собственные, князь Андрея, люди и товары под раздачу попадут. Люди хорезмшаха как-то грохнули в Отаре караван с вещичками Чингисхана. А мы потом всей Русью триста лет иго расхлёбывали. Нафиг-нафиг.

Напоследок, чисто для душевного равновесия, обругал Резана за проколы в обеспечении безопасности «главного добытчика в доме». В смысле: «добытчицы». Проехал пару раз по ушам Лазарю, исключительно для закрепления ранее изложенного материала. «Повторение», сами знаете, чья-то «мать».

И мы начали выдвигаться в сторону встречи с князем Андреем.

Именно так: «начали выдвигаться…». Дурдом.

Когда людей больше, чем ноль — нестыковки гарантированы. Ничего забывать не доводилось? Вспоминать и возвращаться? Деньги, билеты, документы? Нижнее бельё? Своё и чужое? Подарок имениннику? Личное оружие на скамеечке в парке? Откровенную СМС-ску? Мейлы, линки и картинки в гаджетах? За порогом или вообще — «после того как»? А кричать в умолкнувшую уже телефонную трубку самые главные слова, из-за которых, собственно, весь разговор и был затеян?

Когда в деле пара десятков людей и десяток коней… Главное — сохранять благостность. Потому что когда я начинаю скалить зубы… шипеть по-змеиному, рычать по-звериному и куковать по-орлиному… то… То скорость — увеличивается, а результативность — нет.

Каким умным парнем был тот Роберт Броун, имени которого движение! А ведь просто разглядывал цветочную пыльцу в стакане чая! Чай был, естественно, английским, пыльца… пыльная. Но как похоже! Как известно из физики по этому поводу, важно не поднимать температуру. А то — закипит. И не давать им слипнуться. А то — седиментируют. Или здесь правильнее возвратная форма — седиментируются?

Всё как обычно в стае особей, не сильно хомнутых сапиенсом. Влезли на коней. Слезли с коней. Фиксирую для памяти: старшего конюха — на лесоповал при первой же возможности. А его подручного? — А, факеншит, угрёбище же! Туда же! Выехали за ворота. И — вернулись. Удивительно: сколько выехало — столько и назад въехало. Верх организованности, компетентности и целеустремлённости! Доехали до «моста трёх дорог от трёх ворот». И послали гонца за невзятым. Доехали до ворот перед детинцем. И послали второго гонца. Для объяснений первому. Спешились, привязали коней к коновязи, дошли до ворот. И вернулись. Чтобы взять забытое в торбах, чтобы дождаться гонцов, чтобы надавать им по шее — не то привёзли.

Коллеги! Только безотчётная детская вера в победу Мирового Разума, сходная с верой в Деда Мороза, может уберечь вас от дакномании, иными словами, от навязчивого стремления покусать окружающих. Ну, или «впитанный с молоком матери» стоицизм. Он же — пофигизм. В форме привычки к непознаваемости общества и мира.

Как говаривал наш бровеносец: «Коля, логики — не ищи».

Припев исполняется от имени всего нашего, знаете ли, человечества.

В древности послы зашивали рты своим сопровождающим. Чтобы те не спёрли драгоценности, подносимые принимающей стороне. Голый раб прячет спёртое во рту. В «Святой Руси» манера использовать ротовую полость в качества кошелька — весьма распространена. У меня, вроде, предметов подходящих размеров нет. Но служебные хавалки могут очень сильно растягиваться. Это я и в 21 веке наблюдал.

Вернусь в усадьбу — дам всем слабительного. А потом заставлю выгребную яму — выкачать и профильтровать.

Во дворец с оружием нельзя. Но нам — можно. Но не всем. Но не со всяким. И не в любом порядке. Дядя, ты кто? Мажордом, капельмейстер, камердинер? А, факеншит, куропалат! Какой ты куропалат, если на весь детинец — ни одного курятника?! Какие тут палаты для кур?! Куда ты лезешь?! Это подарки для князя! Не пустишь? — Ну и не надо. Сам будешь с Андреем разговаривать! Всё, парни поворачиваем оглобли. Нет оглобель?! Факеншит уелбантуренный! Вы что, все разом поглупели?! Поворачивайте стопы ваши к… к едрене фене! Вы и Феню не знаете?!! Отсюдова и до не видать вовсе!

Ты кто? Третий помощник старшего стольника? На кой мне стольник, коли меня к столу не пускают?! Скока-скока? Шагов? И поклонов столько же? А шапку где…? Слышь, стольник, а закрыл бы ты хлебальник. Меня князь Андрей в гости позвал! Для разговора, а не для шаги с поклонами считать! Развели здесь, понимаешь, византийщину с китайщиной! Или я иду сам, или ты идёшь вместо меня. Не хочешь? Правильно понимаешь — своя голова дороже.

Короче: разговаривал я громко. Такой хай поднял, что… что уже базар получается. Не виноватый я. С утра свои завели, а тут эти ещё остолопы добавили. Наконец, на мои крики, прибежал изнутри какой-то серенький дяденька и шипанул чего-то этому… куропалату раззолоченному на ухо.

И мы вошли. Пристойно, как в музей, пока китайские группы не приехали.

Я ожидал, что нас поведут в тронный зал. Я ж, типа, иностранный государь, Воевода Всеволжский. Но нас привели в малую трапезную.

Небольшое проходное помещение, с окнами-бойницами по одной торцевой стене и трехчастными «гражданскими» — по другой. Что постройка анфиладой — понятно. И в силу военного назначения, и, в ещё большей степени, из-за дороговизны и неудобства нынешнего искусственного освещения. Тот же принцип пришлось реализовывать и в Лувре, и в Зимнем. Наличие закрытого прохода-коридора сразу уменьшает световой день в комнатах вдвое.

Окна застеклены. Небольшие стеклянные кругляши бутылочного оттенка в густом переплёте. Две стрельницы за спиной князя Андрея, сидящего во главе стола, распахнуты. Оттуда и свет, и свежий воздух, и крики птиц с речного берега. Там же, в левом углу — икона с лампадкой.

Стены белые, украшений почти нет. Только справа посреди белой стены висит вышитое тёмно-коричневое полотно с белым Георгием Победоносцем. Виноват, вру. Это всадник с мечом, а не с копьём. И змея поражаемого нет.

Георгия (Егория, Юрия) на Руси почитают издавна. Ещё Ярослав Мудрый основывал в Киеве и в Новгороде монастыри его имени. Но до 18 века на печатях и хоругвях изображают не Святого Георгия, а православного государя — символ победителя, а не святого воина из Каппадокии.

Забавно: в христианстве Георгия почитают за его мученическую смерть по воле Диоклетиана. А на Руси — за победу над пресмыкающимся.

На противоположной стене ещё одна вышивка. Светло-зелёная мешковина с тёмно-красным… это у них… Зачем же птичку божью так мучить! Ведь это ж был «атакующий сокол», рарог! А получилась рахитичная рюмка с отростком в левую сторону на ножке. Бедненькая птаха.

Я уже говорил: трезубец, приписываемый Рюрику, не был ни соколом, ни викинговским символом. Дву- и трезубцы — символы Боспорского царства. Как они на Русь попали? Возможно — через готов. К рюриковичам — через Святую Ольгу. Может быть. Или — через хазар. Первые князья, включая Владимира Крестителя, использовали в своём титуловании высшее степное звание — «каган». Ближайший «каган» — хазарский. Могли с титулом и герб спереть.

Забавно: бандеровцы, использующие трезубец в символике, поклоняются гербу иудеев-хазар?

Дальше рюриковичи принялись проявлять фантазию: на основе общего сюжета каждый рисовал своё собственное. Добавляя хвостики, зубцы, изгибы и символы по краям. У каждого рюриковича — свой мутант. До такой степени измутировал, что и не сразу узнаешь.

В малой княжеской трапезной — непривычно низкие потолки. Мне казалось, что в княжеских палатах должно быть как в Екатерининском в Царском Селе — 7–8 метров. А здесь… похоже на вполне советские два сорок.

Ближе к дальней от прохода части залы — стол на 12 персон. Все места заняты. Стульев нет — лавки. Одно кресло тронообразного типа в дальнем торце. Там, естественно, князь Андрей. Свет из-за спины — лицо видно плохо. За спиной каждого из сидящих — слуга-стольник. По правую руку от князя — брат Ярослав и три сына: Изяслав, Мстислав, Глеб. Самый младший — Юрочка — только родился — за стол не зовут. И княгини нет. Вообще — женщин в трапезной нет. Посиделки хоть и семейные, но деловые — с утра не пьём, не гуляем. Рядом с младшими сынами — наставники. У Глеба — что-то духовное, ребёнку в маковку шипит, морду скосоротив типа незаметно, у среднего Мстислава, судя по красной обветренной морде и висячим усам — пестун из воинских.

Два последних места по другой стороне — мужи в летах. Одного я видел в Янине, пол-головы в фигурной седине — Вратибор. Он у Андрея в ближниках. Вроде начштаба с функциями армейской разведки. Чем он в мирное время занимается…?

Мда… А у Андрея бывает мирное время? Краем уха слышал от Лазаря: в Новгороде опять негоразды.

Святослав (Ропак), второй сын Великого Князя Ростислава (Ростика) сидит в Новгороде по обоюдному согласию двух главных государей Святой Руси. Только их совместное решение «перекрыло кислород» новгородцам до такой степени, что они перестали резать друг друга и приняли в князья Ропака.

Княжит не худо: прошлым летом устроил шведам под Старой Ладогой кровавую баню.

Карамзин пишет:

Нежата и Захария — оба новгородские посадники. Один — бывший, другой — действующий. Относятся к враждебным партиям. «Партия» в Новгороде — десяток-другой боярских родов. В два ближайших года эти группы исконно-посконных «лучших людей русских» доругаются до того, что смертельно больному Ростику придётся ехать зимой из Киева в Великие Луки, чтобы увещевать их, умирять и утишивать. На обратном пути он умрёт в дороге. Ещё через два года его приемник Мстислав (Жиздор), не обладающий талантами дядюшки-миротворца, пошлёт на Новгород торков. Что будет существенным элементом изгнания его самого из Киева Боголюбским.

Ещё через два года уже Боголюбский пошлёт сына Мстислава с суздальским войском приводить Новгород в чувство. Архиепископ Новгородский пройдётся с иконами по стенам, суздальских разгромят. Новогородцы будут продавать пленных суздальцев, «славных витязей земли русской» — «по ногате за голову».

Впереди — несколько столетий непрерывной «веселухи» новгородских бояр. От которой по всей остальной «Святой Руси» — понос с сукровицей. Но пока союз Ростика и Боголюбского — притормаживает «забавников».

Что Ропаку удалось Нежату и Захарию свести на поле боя на одной стороне — уже чудо. Большая, чем конная атака шведской флотилии. После победы новгородцы поделили хабар, полон и славу. Все остались недовольны. Когда это недовольство рванёт…? — «Аллах акбар».

Кроме таких крупных, летописных, событий происходит непрерывная «малая война». Которая вдруг прорывается в наше время найденной берестяной грамоткой.

Оформление — специфическое. Военные донесения, как и любовные письма, не содержат в начале текста обычного «от кого кому». Какой-то неизвестный «муж добрый» докладывает, тоже — «доброму» и неизвестному, что два человека ночью сбежали из его отряда. И увели коней. Куда, почему? Что делал этот отряд, кем послан…?

Место события — окрестности Мологи. Там Новгородская земля выходит на Волгу и граничит с Суздальскими владениями. Донесение найдено на дворе Сместного суда. В котором председательствует князь. А ведёт процесс — тысяцкий. Кому-то из них?

Это только то, что нашли археологи.

В Новгородско-Суздальском пограничье всегда… не спокойно.

Поэтому начштаба — к завтраку.