Расстрижонка

Часть 74. «Гуляй, рванина, от рубля и…» Глава 402

Лазарь сразу кинулся целоваться. Пришлось несколько притормозить юношу:

– Водки, баню, снова водки. Потом поговорим.

Впрочем, удержаться он не смог: едва по моей спине заходили веники, как начался «отчёт о проделанной работе». Отчёт — посла, «работу» банщика — на спине чувствую.

Лазарь очень переживал. Оттого, что потратил на своё обустройство кучу моих денег, влез в долги, а ничего серьёзного не сделал.

Забавно. Для меня главное, что он не сделал серьёзных глупостей. Обустроился, познакомился с туземцами, дорожки протоптал, связи завёл. Голову свою сохранил.

Конечно, бывали у него и ситуации… конфликтные. Но Боголюбский — благоволил, в городе про то знали и воздерживались. По мере соображалки.

Цыба потусторонне улыбалась, накрывая нам стол после бани, вежливо пропускала мимо ушей хвастливую болтовню Николая, и поглядывала на меня доброжелательно.

Среди множества забот, одолевавших меня в эту зиму, было и опасение за Цыбу. Из-за возможного появления здесь Рады — тверской боярыни-вдовицы, матери Лазаря. Рада — женщина энергичная, могла, узнав о назначении старшего сына ко двору Боголюбского, подхватить младших детей и заявиться сюда. И попытаться построить всех по своему усмотрению.

Ух, как они бы тут с Цыбой дали жару и шороху! Классика жанра: свекровь с невесткой. Да ещё в здешних сословных декорациях: боярыня против простолюдинки, вчерашней рабыни. Вблизи сурово православного и правосудного князя Андрея, при статусе посла такой невидали, как Воевода Всеволжский…

Всё Боголюбово сбежалось бы на такой цирк посмотреть!

Нутром чую — были бы жертвы в личном составе. Но пронесло — судя по показанному Лазарем письму от Рады, в Твери, после похорон там убиенного мною князя Володши, заварилась новая каша с прежними персонажами.

На одной реке, на Волге живём…

«У моей соседки сверху протекает половая щель. Когда у неё течёт — у меня капает» — юмор эпохи застоя.

В моём случае «сверху» означает — на Верхней Волге. Боюсь, будет и у меня «капать». Кровь с клинков.

Только принял после баньки стопочку — тук-стук-грюк. Влетает во двор отрок княжеский на коне вороном — оба в мыле — и орёт с коня неразборчиво:

– Светлый князь… велел Воеводе Всеволжскому… бегом бежать… быстро… на княжий двор…

Мои все подхватились, засуетились, кинулись коней седлать…

Факеншит! «Ни сна, ни отдыха измученной душе».

И заднице — тоже. Опять на коня лезть. Почитай, два года этой забавой не забавлялся. Опять же — я пока чистый. А с коня буду — уже нет.

Отрок невелик, глуп, нагл, конёк у него… такой же. Да ещё и старый. Взял я скотину божью за узду да и дёрнул. Так они оба-два на мягкое и полетели. Ну, что там, на дворе, мягкое было.

– Ты, бестолочь бестолковая, от княжьей гоньбы — хвост репейный, ты почто господина своего слова перевираешь?! Не мог князь Суждальский Воеводе Всеволжскому — велеть. Я ни ему, ни эмиру Булгарскому, никому другому во всём мире, окромя Пресвятой Богородицы, не подручник. Так что ж ты, сучий сын, промежду государями непонятности да вражду рассаживаешь? А ну брысь с отседова!

Паренёк поднялся, лошадку свою вытащил, роняя сопли с лица и навоз с кафтана — со двора выскочил. Лазарь — сам рядом стоит, сам и пятнами красными идёт.

– Что ж это ты, Лазарь, друг мой сердешный, чести моей не держишь? Я с князь Андреем всё утро с глазу на глаз разговаривал, думами-заботами делился-обменивался, а ты челядь чужую, бессмысленную-бездельную да на своём дворе — разговаривать не по вежеству пускаешь. Ты ж мой посол! И слух мой, и глас, и зрение. Лица моего представление пред очами самого Андрея Юрьевича. А ну, Резан, собери людей. Погляжу, что вы тут за народ собрали.

Полный двор челяди. Все на гонца — по-выскочили, уши — по-выставили. Ворота в усадьбе настежь, на улице — ещё зевак рой роится. Безобразие, разруха и непорядок.

У Цыбы в тереме… пристойно. А во дворе… Надо подровнять… это всё.

– Резан, почему у ворот навоз кучей лежит? Твоим скотам более гадить места нет? Это у тебя что? Истопник? На кой ляд нам истопник летом? Это на нём что? Лапти? Ты почто меня позоришь? Челядь вся в сапогах быть должна. Ты кто? Конюх? Так кого ты хрена конюх — коней не засёдлываешь?! Иль не слыхал — к князю ехать надобно! Бегом!

В первой жизни я так с людьми не разговаривал. Так там же люди были! А здесь-то — челядь. Привычная к вятшести, статусу, гонору. Э-эх, набрал Лазарь… челядинцев.

Нормальный боярин тянет себе слуг из вотчины. Там у них и родня, и имение кое-какое. А тут-то… набродь городская. Люди случайные, толком не проверенные. Надо будет слуг Лазарю из Всеволжска прислать. Своих марийцев. Они, конечно, по городским делам — пни лесные. Но зато — мои. А этих — туда. На трудовые подвиги. Там и поглядим.

– Ваня, а князь… ну… что ты его гонца…

После сегодняшнего разговора с Андреем… мне надо сильно гадкую гадость сделать, чтобы его отношение ко мне ещё больше переменилось.

– Ты про князя Андрея главное помни: «Он всегда к расправе и распорядку готов, для того мало спит, но много книг читает, и в советах и в расправе земской с вельможи упражняется, и детей своих прилежно тому учит, сказуя им, что честь и польза государева состоит в правосудии, расправе и храбрости».

Эти слова Татищева о Боголюбском я сегодня с утра кожей ощутил. В части близости расправы. Теперь понадеюсь на его правосудие.

Надежда — оправдалась. Едва заседлали коней, как в закрытые, было, ворота — сильно, но уместно постучали: «Княжий гонец! Отворяй».

Гонец был… качественный. И в смысле возраста, и по одежде, и конь добрый. А в глубине улицы был виден десяток гридней в боевом прикиде. Типа: на всякий случай. Ежели вдруг не просто дурак, а — с замыслом.

– Князь Суждальский Андрей Юрьевич изволит поджидать Воеводу Всеволжского Ивана Акимовича у городской пристани. Нынче.

Во блин! А у меня и из ума вон! Как пришли на двор, я велел послать сказать, чтобы ребятки лодочку переставили к пристанским воротам. И пошла моя «Белая ласточка» мимо всего города, мимо всех стрельниц замковых. Весь город на нашу «каланчу плавающую» подивился. Теперь у «Клязьменских» ворот народу…!

– По коням!

Выскочили к «перекрёстку трёх дорог от трёх ворот» и под мост. Хорошо, что у Лазаря только один приличный жеребец в хозяйстве — вот пусть сам на нём… вольтижирует. Потому что в овраге спускаться среди толп телег и дурней с разинутыми ртами…

Только сунулись в ворота городские на выход, а оттуда…

Звуки неслыханные! Львы рыкают! Откуда на Клязьме львы?! Их же ещё 15 тысяч лет назад последним обледенением…! Лошади чуть на дыбы не встали. С той стороны ворот — суетня и крики испуганные. А я никак не могу тезаурус с компендиумом к консенсусу привести: похоже на рычание большого зверя. Почему-то мне в том рыке слышатся не дикая злоба голодного крупного хищника, а родные матерные нотки… Ещё один «Зверь Лютый» нарисовался? Или у нас и львы африканские ненормативной лексикой пользуются? «Святая Русь» навеяла?

Тут снаружи вопли раздались громче и народ густо повалил внутрь. Я — коньку по рёбрам пятками и, толкая, топча людей — наружу.

Мда… Я уже говорил, что Ивашка-попадашка — глаз урагана и ядро циклона? И что это — заразно? Во-от…

В двадцати шагах от уреза воды стоит моя «Белая ласточка» с неубранными парусами. Перед её носом в воде боком на мелководье лежит какая-то полузатопленная лодчёнка. Чуть левее на берегу — толпа возбуждённого народа с разными рубящими, колющими… и просто — под руку попавшимися предметами ударного действия. На носу швертбота стоит абсолютно голый Салман, крутит по сторонам своей характерной черепушкой типа «луковка теремная», и, глядя в береговую толпу, старательно произносит «Чи-и-из!», неестественно оттопыривая губы для полноты восприятия всех его девяносто шести… хотя реально — там меньше, и не все в ряд. Потом быстренько так хлопает себя по щекам несколько раз, приседает в растопырку и нежно-многозначительно говорит: «Ку-у-у».

Народ бледнеет, некоторые — роняют, кое-кто — линяет. И с лица, и с берега. Тут с кокпита высовывается маленькая фигурка и орёт. Басом. По-львиному. Матерно. Но слов не разобрать. Отчего ещё… выразительнее. Чувствуется, что посылают. Со всей твоей подробной автобиографией. Но вот куда именно… — направление не идентифицируются.

От этого зверского рёва кони группки всадников справа от ворот, осаживают задом, прядают ушами и вообще — ведут себя непристойно. Конская группа чуть сдаёт назад, к стене речного обрыва, и я вижу: впереди, на соловом жеребце сидит князь Андрей. Сидит — как влитой. Конь под ним — даже копытами не переступает.

О кавалерийском таланте Боголюбского, редкий случай чтобы про кого из князей об этом писали, в летописи есть упоминания. В одной из битв за Киев с Изей Блескучим, Андрей, во главе своих половцев, первым ворвался в строй противника. Конь его был ранен в ноздри, отчего начал сильно метаться. Однако Андрей коня успокоил и продолжил рубку.

Ещё смолоду, в бою под Полоцком, Андрей кинулся на здоровенного немчина, чуть не погиб, но верный конь из боя вынес. И тут же пал бездыханный.

С конями Боголюбский ладил, любили они его.

– Салман! Дик! Кончай скоморошничать! Князь смотрит! Приведите себя в приличный вид!

Я загнал коняшку по колено в воду и проорал своим подчинённым приказ. Но малость опоздал: из-за раскрытого паруса высунулась двух-вихрастая голова нашего матроса с крайне шкодливым выражением на мордашке, который, глядя на толпу горожан на берегу, произнес себе под нос, что-то типа:

– А вот тебе ля-ля-ля…

После чего раскрутил и отпустил пращу.

Боярин, сидевший на коне недалеко от Боголюбского, приняв снаряд пращи на грудь, всхрапнул, как конь на водопое, и съехал с седла. Боголюбский проводил спутника задумчивым взглядом. Потом посмотрел на меня.

– Ну и…?

– Ща-ща-ща… Один момент… всё поправим, всё восстановим… Эй, на «Ласточке»! Что за дела?! Кончай бить боголюбовских! Их же ж надолго не хватит! А потом что? Давай потихоньку к берегу. И сходни князю.

Команда на «Ласточке» засуетилась, зашвырнула в меня концом каната, от чего уже я сам чуть не слетел в воду. Потом пришлось тянуть их в сторону, потому что прямо под носом у швертбота торчала полузатонувшая чья-то лодка, которую они, собственно говоря, и протаранили.

– Вы зачем лоханку потопили?

– Так ты ж сам говорил: «когда суда идут разными галсами, то судно, идущее левым галсом, должно уступить дорогу другому судну»! А мы шли правым галсом! А оно не уступило! А они думают: кто с бородой — тот и прав! А мы по правилам!

– Понятно. Салман, а ты что такое говорил?

– Э… сахиби. Я говорил твой волшебный слов. Ты сам учил. Да. Ты говорил: Салман, скажи — «чиииз». И показывал «куу». Да. Когда мы унжамерен резали. Я подумал — зачем резать? Пусть живут. Нет? Да?

– Дик, деточка, я понимаю, что корабельный рупор тебе очень нравится. Но зачем же в него — такие слова? И так громко.

– Господине… Ой! Ты не понял! Я туда… это ж корабельный рупор! Я туда только корабельные слова кричал! Для просвещения населения.

– ???

– Ну, румпель, форштевень, шкото-фало-грот…

Грото-фаллические эпитеты… я бы до этого не додумался. Какая молодёжь у нас на «Святой Руси» растёт! Талантливая, изобретательная! Им только дай в руки матюгальник — такое узнаешь!

К этому времени лодку подтянули к берегу. Скинули сходни, князь с частью свиты и совершенно одуревшим от происходящего и присутствия рядом со светлым и уже почти святым и благоверным, Лазарем, по досточке перебрались на борт. Хорошо, хоть коней на берегу оставили.

Пара гридней, не снимая рук с рукоятей мечей, заглядывала во все дырки и помещения. Как они взволновались обнаружив под палубой нашу «гороховую вдову»! Тут я сразу сказал:

– Руками не трогать! Корабельная принадлежность! У неё — особая судовая роль.

Ни слова не солгал! «Роль» у неё, и правда: и особая, и судовая.

Оружия на женщине не было. Как и почти всего остального. Поэтому «безопасники» облизнулись и отвалили.

Лазарь старательно изображал «лом проглотил». Одновременно с — «проглотил язык». А посол-то у меня — того… прирождённый шпаго-глотатель. Сделаю нормальную шпагу и экспериментально проверю. На таком таланте — можно ж и денег заработать!

Андрей довольно уверенно, чуть раскачивающейся походкой кавалериста, перемещался по палубе, рассматривал высоченную мачту, пощупал парус, пропустил через руку шкот, потрогал, чуть даже потаскал гик. Чем немедленно вызвало шипение нашего капитана.

Поскольку шипел он в свой рупор, который из рук не выпускал, то многие вздрогнули и на берегу.

Откуда рупор? — Так сделали! Исключительно по нужде. Из-за береговой стенки этих Дятловых гор — не набегаешься. А совместная работа, когда одна бригада наверху, другая внизу — постоянно. Сигнальщиков у меня не хватает, жестикуляция… по всякому бывает. Вот сделал Прокуй несколько рупоров. Один на кораблик забрали.

Эффекта — никакого. Даже хуже: от первого звука народ или впадает в ступор, или разбегается. Команда типа «прими конец» — с первого раза не воспринимается никогда. Вот Дик и приспособил рупор людей пугать: «Ласточка» идёт тихо, подходим к кому-нибудь дремлющему рыбачку в лодочке на реке, тут он как гаркнет… Бывало, что слушатели вместе с плав. средствами купались.

Я, конечно, упрекал и выговаривал. Но тут, когда с берега в «Ласточку» полетели камни, Дик рупорно ответил поимёнными цитатами из такелажа и рангоута. Похоже, помогло. До дурноты некоторых участников с противной стороны.

– Ты зачем в боярина камнем метал? Мало что не убил. Ежели у него ребро сломано — вира будет.

Наш матрос с двумя вихрами, пойманный одним из свитских за ухо, перепугался страшно. Выкрутился из державшей его руки, толкнул боярина на натянутый шкот, отчего тот завалился, и спрятался ко мне за спину.

Мой человек — мне и отвечать.

– Будет суд — будет вира. Заплачу. Только попало бедняге — случайно. Малец в городских целил, не в княжеских. Наш стрелок и с десяти шагов не попадает.

– А вот и нет! А вот и неправда! Я с десяти шагов в палку попадал! Сам же вчера хвалил!

– Точно. Попал. Один раз. А все остальные разы?

Паренёк хмыкнул и, далеко, по другому борту обходя пытающегося выпутаться из шкотов и фалов поднимающегося обидчика, пошёл к носу.

– И откуда ж ты такое берёшь?

Андрей, подобрав полы одежды, присел на корточки и внимательно рассматривал «узел управления» на корме.

– Это — штурвал, по-русски — рулевое колесо. Тут крутишь — там руль поворачивается. Лодочка курс… э-э… направление движения меняет.

Андрей упёр палец в штурвал, чуть провернул его, заглядывая за корму, где в клязьменской воде двигалось смутно видимое полотно руля. Потом повернул в другую сторону. Снова посмотрел за корму.

Рядом страдальчески вздохнул мой капитан: чужой — рулевое трогает… И сказать ничего нельзя — князь.

Андрей медленно перевёл взгляд на меня. Он сидел на корточках, его обычная несколько высокомерная постановка головы в таком ракурсе — вовсе не выглядела высокомерной или презрительной. Скорее — очень изумлённой.

– Вот я и спрашиваю: откуда ты взял? Этот… штурвал.

Я немедленно напыжился. Ещё бы: моё рукоделие самому Боголюбскому интересно!

– Сам сделал. Эту лодочку мы всю сами сделали. У меня, на Стрелке. Тут дощечки сосновые, тут смола этой зимой топленная, там посконь, внутри — дубовые шпангоуты…

– Это-то понятно. А где видал?

– Э… что?

– Колесо.

– Придумал.

– Сам?!

Теперь уже я непонимающе смотрел на Андрея. Потом до меня дошло. Две вещи сразу.

Первая — простая, философская, общеизвестная. Никто ничего не может придумать нового. Просто по закону божьему. «Что было — то и будет». Адам с Евой вкусили от древа познания. Познали — всё. Одномоментно. Потом что-то забыли или потомкам не передали. Но всё в мире сотворено богом. Всегда. Изначально. «Акт творения» — называется. Одноразовый. Исполняется Творцом.

Человек не может изобрести чего-то нового. Человек может быть открывателем, но не изобретателем. Можно найти, более-менее случайно, открыть, откопать временно сокрытую истину. Но не создать новую.

Обычный путь — подглядеть у соседей. Может быть — у далёких соседей. Скоммуниздить. Не — сам.

И второе. Я по-прежнему воспринимаю Андрея Боголюбского… как бы это сказать… В рамках школьной программы, как персонажа из учебника. В общем ряду развития производительных сил, политических событий, классовой борьбы, демографического взрыва, глобального потепления и основных общественно-социальных тенденций. А он — живой человек. Не только с татарским лицом, «турецким седлом» и больными позвонками, но и с личной жизнью, большая часть которой не попала в летописи.

Но мне-то лично, расхлёбывая всё это барахло, которое — «Святая Русь», приходится иметь дело не с символом и основоположником, а с живым человеком. С его конкретными закидонами, заморочками и тараканами. И его личным опытом.

– Княже, ты же ходил в Царьград? На корабле?! Ты ходил в Иерусалим. Тоже — на корабле? Так?

– Не так. В Иерусалим идут на ослах и лошадях. На мулах. А вот в Яффу… Ни на одном корабле — такого нет. Откуда ты взял? Из… из «свитка кожаного»?

Мда… Из Иисуса, даже бесконтрольно, помимо его воли, проистекала божья благодать. И излечивала геморрой у прикоснувшихся. Из попандопулы проистекают инновации. Тоже… не вполне обдуманно и целенаправленно. Геморроя не лечат, но по глазам шибают.

Я молча смотрел на него. Андрей напрочь не хочет верить в мой «пророческий дар». Не хочет, боится. Потому что прозревать грядущее возможно лишь господу вседержителю. Потому что иметь рядом с собой пророка — страшно. И — унизительно, обидно.

Он истово верит в «Чудеса Богородицы». Есть целый ряд примеров как его чудотворная икона спасала людей. Как сохранила, например, двенадцать работников, на которых рухнули дубовые плахи Владимирских «Золотых ворот». Да вот же, счастливо завершившиеся проблемные роды Анны — свежее доказательство!

Но живой чудотворец, в человеческом виде… Тут, рядом, с голосом, с запахом… Человек не может придумать новое! Но если я подглядел где-то, в каком-то божественном «свитке кожаном», «сокрытую тайну» — вот это рулевое колесо, вот такие невиданные косые паруса… если это не бред болезненный — вот же оно — сделанное!.. торчит, проворачивается, то… то и история о псе-выжлятнике… из того же источника? Может быть правдой? И что теперь делать? С сыновьями. С жёнами. С епископом. С этим… Ванькой? Какие ещё «сокрытые истины» он может вытащить из рукава? Что ещё он может сделать? И особенно — что он может сделать со мной? И что я могу сделать с ним? Эти слова в застенке: «сыра земля — мне мать родна» — шутка? Или — проболтался? Голем? Бес? Нежить? «Воевода Всеволжский», «Лютый Зверь», «Княжья Смерть», «Немой Убийца»… что ещё этот говорящий лысый бурдюк с глазами — несёт в себе?

– Экую глупость ты, воевода построил. Сколь доброго полотна на паруса эти кривые загубил. По нашей-то речке веслами — куда как удобнее. Предки-то наши не глупее нас были, а таких страхо… дуро… лодей не делали. И куды на такой-то… корявине плавать?

Один из бояр, влезших на палубу, уронил шапку в реку, разглядывая нашу мачту, разозлился и высказался.

Выловивший шапку Дик, от боярской сентенции так обиделся, что даже не хотел отдавать шапку владельцу. Так и прижал её, с капающей водой — к груди. Дик — аж кипит. От невысказанного. Но вежество — разумеет. Поэтому отвечать мне:

– Наша «Ласточка белая» и по Клязьме хорошо идёт. Будто летает. От Стрелки досюда в два дня дошли. Попробуй-ка так вёслами пробежаться. Да и белый свет на Клязьме не кончается.

– Ишь ты. И где ж твоё… эта вот… ещё плавать будет?

– Плавает, мил человек, дерьмо в проруби. А мои люди на моих лодиях ходят. Всеволжск, коли кто забыл, стоит на Волге. А Волга, кому невдомёк, впадает в Каспийское море. Э… В море Хазарское. И ещё есть тут, возле Руси, моря. Чёрное, которое Греческое. Белое, которое Студёное. Балтийское, которое Варяжское. И вот такие, как ты сказал от великого ума, кривые паруса будут там очень даже к пользе.

– Тю, гдей-то?! У нас туда и дорог не ведают.

– Ты всех-то по себе не ровняй. Купцы — ведают. И я — сведаю. Нет — новые найду. Дорога — это направление, по которому русский человек собирается проехать. Слыхал такое, дядя? А направление и по солнышку видать.

Андрей махнул рукой, боярин пошёл к сходням. Князь выпрямляясь, ухватился за больную спину и, едва я протянул ему руку, злым рывком притянул меня к своему лицу:

– Думаешь дороги новые торить? В страны чужедальные? А зачем?

Ну и что ему сказать? Вот так вдруг сразу? Про разные варианты прибыли? В деньгах, знаниях, людях, овощах, скотах и корнеплодах?

– Думаю. Торить. Чтобы нескучно было.

«Святая Русь» — страна ещё более сухопутная, нежели Русь Московская при рождении Петра Великого. Один город — Олешье — стоит в Днепровском лимане у выхода в Чёрное море. И это — всё. Всё, что, хоть с натяжкой, можно назвать «русский приморский город». Ни Архангельска, ни Астрахани, которые были у Петра сразу — ещё нет.

На всю Русь едва ли наберётся тысяча-другая людей, которые знают вкус «солёной воды». Пару веков назад, при древних князьях, с Руси уходил ежегодный караван от полутысячи до тысячи тяжёлых морских лодий-скедий. Выйдя из устья Днепра, шёл княжеский караван на запад вдоль Черноморского побережья, пока его не останавливали за полсотни вёрст от входа в Боспор. Потом шёл назад. Было это в те времена, когда через все три альпийских перевала за год не перетаскивали и трёх сотен тонн груза. А тут за раз — как бы не на порядок больше.

Прошло двести лет. Русское мореплавание скисло и захирело. Русские купцы всё больше ходят на чужих кораблях. Как отзывается на русской торговле отсутствие собственных корабелов…

«Предки-то наши не глупее нас были…». — Какие предки?! Папашка твой, который дальше своего болота — в жизни нигде не бывавший? Или Вещий Олег, прибивший щит на врата Царьградские?! Он-то в «за моря» — хаживал!

Нынче Русь этот навык, эти возможности — утрачивает. «По нашей-то речке веслами» — можно. А — дальше? Уже и интереса нет?

Расползается, слабеет «становой хребет Святой Руси» — «путь из варяг в греки». Половцы наполнили южно-русские степи, постоянно перекрывают пути к Черноморью. Там, на тропе вокруг Несыти — главного порога — 6 тысяч шагов, которые проходят корабельщики, перетаскивая грузы на спине. На каждом шагу — человеческие черепа да кости.

Раз за разом Киевским князьям приходится вести дружины к Днепровским порогам, чтобы обеспечить безопасность проводки торговых караванов. Так не единожды хаживал нынешний Великий Князь Киевский Ростислав (Ростик). Туда же, к Порогам, поведёт свой первый поход из Киева его племянник и наследник Мстислав Изяславич (Жиздор).

Немцы и датчане продвигаются на Балтике. Вот прямо сейчас, в этом десятилетии, бодричи — примут власть саксонского герцога, руяне — датского короля, поморяне — короля польского. И везде, перед проповедью христовой, ещё до вооружённой силы, до рыцарей, идут купцы. В Любеке — растёт своя «Немецкая слобода», до серьёзных немецких поселений-факторий в устье Даугавы (Западной Двины) — одно поколение.

«Идут» — своими кораблями.

Но самая главная беда для «станового хребта Святой Руси» — «торжество христианства», создание Иерусалимского королевства.

Католики, подчинив тамошние земли, развернули основной трафик из Леванта на запад. В Северную Италию, где растут на этой торговле города Ломбардии. Во Францию, где путь Луара-Сена поднимает королевский домен потомков Гуго Капета. Через Альпы на Рейн, где растёт сила германских земель.

Это губит торговлю Византии, загоняет в нищету греков. До такой степени, что в Константинополе происходят массовые народные избиения католиков с десятками тысяч жертв. Увы, Византия слабеет, даёт всё новые привилегии иностранцам, пытаясь сегодня наполнить казну, не имея возможности думать о последствиях. Уже генуэзцы добиваются разрешения императора открыть свои фактории в городах Крыма. С правами судебной, военной, налоговой… автономии.

Через столетия, во времена расцвета Османской империи, сходные соглашения Сулеймана Великолепного будут официально называть: «Великие капитуляции».

Через несколько лет мне придётся расхлёбывать последствия очередного, для Византии, и первого, для конкретно Крыма, такого указа Мануила Комнина.

Через столетие от моего «сейчас» там, в Крыму, возникнет Генуэзская Хазария. С собственными властями, войсками и судами. Именно применительно к армянам-наёмникам этой Хазарии впервые прозвучит слово «казак». Именно выходцев из этих городов будут позже упорно называть русские источники — «генуэзской пехотой в войске Мамая» на Куликовом поле.

Можно с точностью до дня и часа указать момент ошибки греков. Когда будущий король Иерусалимский Болдуин сумел в ночном разговоре испугать представителя императора в лагере крестоносцев. Империя, из-за личной трусости конкретного чиновника, самоустранилась, вышла из управления этим огромным мероприятием — Первым Крестовым походом. И католические вожди, начинавшие поход как помощники, «подручники» греков, оказались самостоятельной силой. С собственными целями, с собственными представлениями о допустимом.

Поход, начавшийся как освобождение «Святой Земли» для всех христиан, как возвращение этих земель под власть Константинопольского басилевса, превратился в захват Иерусалима для Римского первосвященника. Король Иерусалима приносит присягу папе, не императорам. Ни — восточному, ни — западному.

Вслед за нищающими греками начинает рассыпаться «Святая Русь» — слабеет «становой хребет». И вот уже у высокопоставленного государственного чиновника, боярина, уровень понимания флота — «по речке лодочкой».

Цепочка очевидна: нет товаров — нет прибыли — нет людей — нет умений. И обратно: нет умений… — нет товаров. Такая закономерная, само- поддерживающаяся, само-затягивающая спираль — понятна. Понятно и как её разрушить: поменять условия функционирования в ключевой точке, в узле товарных и денежных потоков. Только точка эта далеко — в Иерусалиме, в Антиохии. Или ещё дальше: Рей, Багдад, Басра… Дотянуться отсюда, из Залесья, чтобы там «тумблер перещёлкнуть»… невозможно.

Да? Так уж совсем? А если подумать? А я что делаю?

Разницу между талассократией и теллурократией понимаете?

Первая — государство, вся экономическая, политическая и культурная жизнь которого, сосредотачивается на деятельности, связанной с морским судоходством и контролем морских пространств и/или прибрежных регионов.

Пример: минойский Крит, мощи флота которого было достаточно, чтобы обеспечивать Минотавра свежим греческим мясом. Или древние греки, которые «расселись вокруг Средиземноморья, как лягушки вокруг болота». Позже на этих принципах строились Генуэзская и Венецианская Республики, Великая Ганза на Балтике. Потом на сходной основе начинались колониальные империи: Португальская, Испанская, Британская…

Основа: город на берегу, маленький анклав вокруг. Дальше: мрак, темнота, дикари. Так построен крымский Херсонес: сельскохозяйственные угодья внутри стен, отгораживающих мыс, на котором стоял собственно город, от всемирной дикости.

Говорят, что эта концепция лежит в основании «атлантизма» 21 века. Следует ли из этого, что игры с бермудскими парусами неизбежно приведут меня в объятия НАТО?

Антиподом является теллурократия: государства, связанные с освоением материковых пространств, стремлением к присоединению сопредельных государств, колонизации обширных сухопутных регионов, последовательным проникновением вглубь материкового пространства.

Теллурократии имеют обширную территорию и живущее на ней государствообразующее этническое большинство, вокруг которого и происходит дальнейшая экспансия.

Теллурократиям приписывают: оседлый образ жизни, консерватизм, постоянство юридических норм, наличие мощного бюрократического аппарата и центральной власти, сильная пехота, слабый флот. Россия допетровских времён — типичное теллурократическое государство. После Петра I наблюдалось постепенное увеличение доли талассократических характеристик Российской империи.

Круто теоретики заелдыривают…

Типа: талласократии сплошь миролюбы, либерасты, дерьмократы, унисексы и равноправы. Без пехоты. Генуэзская пехота столетиями — фефект фикции.

Мда… Это, конечно — всё правда. Но не вся.

Попробуем наложить три термина — талассократия, теллурократия, империя — на историю Руси.

«Святая Русь» в до-княжеский период — талассократия. Ересь? — А подумать? Основа — города (варяжские фактории, племенные центры, хазарские поселения от Киева до Мурома…) на водных путях с контролем маленьких окружающих территорий. Как у греков вокруг Средиземного моря. Именно так и существовала «Святая Русь»: все города стоят на реках, почти всё население — живёт в речных долинах. Сходно с локальными анклавами греков, финикийцев. Разница — вода не солёная, а пресная. В Старой Ладоге, в Саровском Городище, в Гнёздово…

Потом приходят князья и создаётся империя. Так и называют: «империя Рюриковичей». Это одно из обычных направлений развития талассократий. Так, из разных племён вокруг анклавов на бережку, строились Британская или Португальская империи.

Следует походы Вещего Олега и Святослава-Барса рассматривать не как проявление исконно-посконной славянской любви к Родине и свободе, а как проявление обычного германского «Дренг нах остен» в форме торговых войн двух чуждых духу туземцев талассократий: скандинавской и хазарской?

Скандинавы «перебританили» хазар, отобрали у тех колонии и фактории, как англичане у голландцев на Гудзоне. И нарвались на «Декларацию независимости». В форме перерождения и абсорбции во времена Ярослава Хромца.

Тут с «атлантизмом» начинаются перебои — без нас начали обходиться. Денюжек — не хватат, империя — кирдык. Классика 19–20 веков. Всякие местные «канадцы», «новозеландцы» и «зимбабвийцы» требует самостийности. И страна, с обрубленными на севере и на юге торговыми путями медленно вползает в теллурократию.

Изменение способа расселения, освоение «теллура» — «взлёт на холмы» — массовый выход русского крестьянства на водоразделы — вторая половина следующего, 13-го века.

Две «ударных» причины: окончание «климатического оптимума», сопровождавшееся парой десятилетий «переходного периода», когда размах отклонений климатических характеристик от нормы (хоть какой) резко увеличился, и жить в долинах рек стало просто опасно — снесёт нафиг!

Вторая: татаро-монгольское нашествие с их манерой приходить зимой по рекам и выжигать всё подряд.

Вот прямо сейчас, по мере ослабления «Пути из варяг в греки», мы собираемся переползти в теллурократию. С, как говорят теоретики, консерватизмом, бюрократией и сильной пехотой.

Может не надо, а? Может лучше с сильной конницей? И вообще, мне как исконно-посконному либерасту и дерьмократу… Может, давайте сделаем на Руси нормальные пути-дороги и будем себе спокойненько заниматься либерастией и дерьмократией в талассократическом стиле? Вон, Господин Великий Новгород, хоть и самый большой по территории русский теллурократ, а как республицирует и дерьмократит! Не хуже Венеции с Генуей.

В «Святой Руси» есть возможности реализовать любой из трёх вариантов. Или — наиболее адекватную текущему моменту смесь. Хотя… тот боярин уже обеспамятел. Про «русскую талассократию» и «империю» — только сказки и мифы.

Рано, Ванюша, рано. Не по зубам, «не по Сеньке шапка». Но ввиду — иметь. А дальше — как получиться.

Ваня! Нахрена нам тот Париж? Грязный, вонючий город. В смысле: и эту эпоху тоже. Не хочу. Дай бог — со своими колдоё… мда… с буераками разобраться.

Ныне, в силу моего положения на Стрелке, на краю, даже — за краем «Святой Руси», мне общерусские тенденции — не указ. Мои корабли будут возить мои товары от Всеволжска до портовых городов Табаристана за Каспием.

Каждый год между устьем Волги и южным Каспием в эту эпоху проходит 400 кораблей. И — ни одного русского. А мои — будут!

«Ванька-талассакрат»? — Да хоть горшком назови!

«Мои» — потому что платить перекупщикам и чужим корабельщикам — накладно. Зависеть — опасно.

Проще: не оптимально. Я — эксперт или где?! — Будет повод — оптимизнём.

А как же чужие обычаи, люди, народы, земли, власти? «Чужая сторона»?

— А какая мне разница? Мне здесь «забыться» — нигде нельзя. Я здесь, во всяком дому — чуженин. Нелюдь я, попандопуло. Мне здесь всё чужое. И народ у меня такой же — «десять тысяч всякой сволочи». Нам любая земля — «чужая сторонка». Где — добром поговорим, где — морды своротим, а где — и огнём пройдём. «Мы — пскопские, мы — прорвёмся». Ну, или там — «стрелочные».

Это был первый раз. Впервые я говорил и думал не о конкретном куске земли у меня под ногами, даже не о Святой Руси, как о единой сущности, но и об окружении её. О морях. О путях-дорогах дальних, незнаемых.

Всё это было в те поры — вовсе не «забота наипервейшая». Поливы Горшени или варка стекла — куда более интересные и насущные занятия. Но часто, решая мелкую задачу, вроде: «сбегать к Боголюбскому по-быстрому», я продумывал, а иной раз — просто предчувствовал, другие, более объёмные и важные применения полученной возможности. Потому как в первой моей жизни сходные мелочи бывали частицами больших, даже и на весь мир, дел.