Расстрижонка

Глава 406

Это — на том конце стола. А на этом — сидит одинокий девятилетний ребёнок. С выпученными глазами, распахнутыми зубами и растопыренными руками… Потому что надо спасаться.

Куда-то.

Наверное.

Но старшие ничего умного не говорят.

Глебушка, дитятко. В такой момент взрослых лучше не слушать. Они такого наговорят… матом. Потом всем стыдно будет. Иди ко мне, деточка. А то наставник твой, сука обряснутая, под стол спрятался, оставил ребёнка одного-одиношенького. «На поле битвы роковой».

Иди-иди, не бойся. Ментор твой теперь не скоро выть перестанет. Нефиг было гениталии свои менторские по сторонам разбрасывать, когда я мимо гуляю.

«Портоса» слуги сбили, вшестером на него залезли, прижали к столу. Из прочих человек пять-шесть — кто плашмя лежит, кто в раскорячку по государевым палатам ползает.

Как же там, в былине, про Илью Муромца? — Махнёт, будет — улочка, отмахнётся — переулочек? Так у Ильи по тексту — булава! А здесь-то просто лавка! В крайне неудобном захвате руками между ног.

Я — в восторге! И — в умилении! Какие могучие люди живут у нас на «Святой Руси»! «Богатыри! Не вы!».

Вот теперь — «да», вот теперь верю! Про Добрыню Никитича. Что смог лыжной купальной шапочкой с песком речным — Змею Горынычу три головы отшибить. Или — девять?

У нас ведь всегда так: вроде и нет ничего в руках, а зашибём насмерть. И своих, и чужих. Типа как ушуйные сенсеи. Или правильно — ушуёвые?

Как-то приутихло малость. Пауза в боевых действиях. В смысле — все выдохлись.

Только мы с Глебом — я его на руки от этой возни подхватил — друг на дружку перемигнулись-улыбнулись, как слышу язвительный голос князя Андрея:

– Что ты резов — я и прежде знал. Дальше-то чего?

Вот же, факеншит уелбантуренный! Государь природный. Эз из. Такому хоть кол на голове теши, а он всё государничает! Или правильнее — государит?

У всех — морды перекошены, волосья — дыбом, кафтаны — вперекосяк, сапоги — всмятку, а этот — будто и не было ничего. Только ноздри глубже видать. Ракурс у них, знаете ли… улучшился. С панорамностью.

Кистей его рук из-за стола не вижу, предполагаю, что он ими чего-нибудь железное жмакает. Не то — меч святомученический, не то — посох сыноубийственный. Но на морде лица — ничего. Кроме лёгкого раздражения от всеобщей бестолковости, безалаберности и, где-то даже, халатности. Но — ещё не преступной.

– Так… Это… У нас же ещё подарки есть! Сща-сща! Сейчас дальше вручать будем. Что положено — откатаем, а там — хай воно горит… Только этого… медведя с дубовым хвостом отстегну. От хвоста. Ой… Оп-па… Парни, никто ключика от наручников не видал? А? Эй, отроки, вы такого ключика маленького плоского не находили? Может, выронили, пока сюда по дворцу шли? Или во дворе? На крыльце? А у коновязи смотрели? Беда, княже, расстегнуть-то и нечем.

Андрей мне просто не поверил.

Зря. Нет, мне, конечно, лестно, что Суздальский князь — сам Боголюбский! — абсолютно уверен в моей организованности, предусмотрительности и перфекционизме. Что я ничего забыть, упустить, потерять — не могу физически по определению. Но…

«И на старуху — бывает проруха» — русская народная мудрость.

Мне, однако, больше нравится чуть другая формулировка:

«И на Машку бывает промашка».

Поскольку была у меня одна знакомая… Вот именно с таким прозвищем. У которой случались «промашки». Которые доставляли нам «краткие мгновения взаимного удовольствия». Ну, вы поняли.

Тут промашка — чисто моя собственная. Удовольствия — не доставляет. Я, и правда, так закрутился за последние дни, что не помню — брал от наручников ключик, или нет. Вроде — был. Может, и выронил где по дороге. В этом бардаке — в усадьбе Лазаря — не только ключ — голову потерять можно. Кстати — вчера так чуть и не случилось.

Непринципиально: в усадьбе ещё есть. Я ж рассказывал: у меня всё хорошее делают сериями. По два, по четыре, по шесть, по восемь… А ключи на серию — одинаковые. С учетом, конечно, той степени отсутствия стандартов одинаковости, которая свойственна средневековью вообще и «Святой Руси»… Так. Про это я уже много…

Тут до «райской птицы с дубовым хвостом» дошло, что «хвост» — это надолго. Как бы не навсегда.

Честно скажу: я не знаю, почему никто не сообразил, что ножки у лавки можно сбить, а саму доску просто продёрнуть между скованных рук. Понятно, что «Портос» так бы и остался с руками в паховой области. В полусогнутом состоянии, как тот либераст после общения с английским «бобби». Что, безусловно, немедленно вызвало бы в городе массу домыслов и слухов. По теме: а что это он там ручонками своими шаловливыми…?

Но было бы уже легче.

Тут «хвостатый медведь», отдыхавший в руках шести дюжих стольников мордой в квашенной капусте, взволновался. И встал. Не с колен, как вся наша Родина, а чисто со стола. Но остальные — сразу легли. Под стол. И он пошёл на нас в атаку. В смысле: поискать свой отпиральный ключик. Крутя своим деревянным хвостом, как Ту-95 Bear пропеллером на взлёте.

Вспомнил! Я вспомнил, что мне срочно нужно сделать во Всеволжске! К следующей зиме обязательно надо построить аэросани! Реки у нас — широкие, лёд — ровный. Обязательно! Вот с таким пропеллером в хвостовой части!

К этому моменту Сухан поставил на пол ящик с ещё не вручёнными подарками, подошёл к «медведю» — хотя скорее наоборот. В смысле кто к кому подошёл. И сделал антрекот. Ой, виноват! — Аперкот! Как Ноготок в бытность нашу в Пердуновке — учил и показывал неоднократно.

Матерный рёв «райской птицы», близкий по мощности к звучанию четырёх, парных, четырёхлопасных, соосных, противонаправленных, с переменным шагом, фиксируемому акустиками подводных лодок в погружённом положении… резко оборвался лязгом челюстей. И продолжился грохотом сносимой в полёте мебели. Заключительный аккорд состоял в знакомом уже деревянном стуке не вовремя поднявшейся головы Ростовского епископа. Звук был редкостный — тройной. Но не эхо.

Я уже про Змея Горыныча вспоминал. Так там же — три головы! Каждая издаёт свою ноту. При ударе. А былины фиксируют и много-клавиатурные модификации с девятью и двенадцатью. Как ксилофон.

Отнюдь — здесь стукальный инструмент был один. Сначала прилетело дубом сверху, потом поймало камнем снизу. И жизнеутверждающий финал в форме «ляп» — седалищем «райской птицы». На три тона.

В наступившей тишине, мы с Глебом, сидевшим у меня на руках, посмотрели друг другу в глаза и радостно улыбнулись.

Да уж. Погуляли. Забавно.

Андрей задумчиво осматривал свою, недавно столь уютную, чистенькую, а теперь частично разрушенную и тотально забрызганную разным и разноцветным, малую княжескую трапезную.

В его глазах я прочитал перефразированный куплет из советской эстрады в задушевном исполнении Марка Бернеса:

А князь-то у нас — того… Очень выдержанный человек, просто джентльмен. Чувствуется половецкое воспитание маман. Невыдержанные не-джентльмены — в степных шатрах не выживают. Вместо советских стихов он просто приказал:

– Приберите тут. Тысяцкого… освободите.

Встал и пошёл мимо всех к дверям. Своей обычной шаркающей кавалерийской походкой.

– Э… Княже! Андрей Юрьевич! А как же… а другие подарки? У нас же вот ещё! Вот ещё два ящика всякого разного…

Андрей внимательно посмотрел на моё взволнованное, дышащее пионерским энтузиазмом, лицо. Братишка! Я ж такой! Я ж могу «Дедом Морозом» в любое время года! Отморозить…

Он задумчиво перевёл взгляд на потолки. Что?! Здание не застраховано?! Как же можно?! Звать Ваньку-лысого в гости и предварительно не застрахериться?! Или правильнее — застрахуяриться? Вопиющая безалаберность и преступная непредусмотрительность!

– Позже.

– Э… Постой. Как же… А списочек надобного? У меня ж — аж горит! Не, мне никак… Государь! Всеволжску надобна помощь князя Суздальского. Очень. Нынче.

Суетня в моём голосе пропала, как только я понял, что «назад дороги нет»: мне нужно решение князя по нескольким материально-техническим и организационно-политическим позициям. И я отсюда без этого не уйду. Разнесу эту белокаменную халабуду пополам, но не уйду. Потому что, если я, всё-таки, уйду отсюда с пустыми руками, то я найду другое место. Чтобы нагрузить ручки свои — разным всяким надобным моему городу. И это будет уже совсем другая история. Не в смысле АИ, а в смысле меня лично. Хотя и АИ… тоже достанется.

Андрей, уже дошедший до дверей, тяжело, всем корпусом повернулся ко мне. Потом медленно оглядел пейзаж в трапезной.

Летальных исходов, вроде бы — нет, но «павшие» — имеются. И некоторые — вставать не хотят, «павшими» им лучше.

– Ключника, скотника, писаря — ко мне.

И пошёл. Даже не оглянулся. А куда я денусь? Сам на цыпочках следом прибегу.

Чуть дальше прошли — другое помещение, меньше, темнее, в одно окно. Тоже стол и лавки. Андрей под божницу сел, халат свой, тёмной парчи с меховой опушкой, запахнул, смотрит куда-то в стену.

У него чего, болит чего-нибудь? Критические дни пришли? — А, блин, это ж князь! Тогда — зубы.

Заявились вспотевшие от пробежки по призыву княжескому, названные вельможи.

Говорят, что вид бегущего пузатого генерала внушает окружающим панику. Не здесь. Здесь — бегают все. Вне зависимости от длины поясного ремня. Не удивлюсь, если Боголюбский устраивает такие беговые состязания постоянно: кто запаниковал — к его службе не годен.

Я с собой Николая и Лазаря притащил. Николай наши «повилы на четыре ноги» развернул, высморкался в два пальца и провозгласил.

Тут надо понимать особенности местного материально-технического обеспечения.

Есть земли княжеские (личные), вотчинные (боярские, наследственные или данные за службу), монастырские (со смердами и без), городские (общинные), чёрносошные (вольные смерды, веси, деревни и селища), промысловые (смолокуренные, бортные…), ловитные (рыбные, бобровые ловы). Есть племена-данники.

Прежде всего: князь живёт со своих земель, а не с княжества вообще. Довольно распространённая картинка в эту эпоху.

«Новгородская революция» первой половины 12 века ввела ограничение: князь, княгиня и их люди не имеют права приобретать земли на Новгородчине. Земли дают «в кормление» — налог с конкретной местности идёт на содержание князя, его семейства и дружины. Налог, который новгородцы сами же и собирают. А вот Новгородская казна — совсем другое дело и другие деньги. И лежит в другом месте.

Нормандские короли Англии, судя по «Книге Судного дня», имели в собственности своей семьи едва ли не треть королевства. В Европе для обозначения подобных владений часто используют слово «домен».

В Российской империи «удельные земли» и «удельные крестьяне» — собственность императорской семьи — существовали и в середине 19 века. Путешественники первой половины 18 века отмечали, что Пётр Первый использовал на личные нужды только доходы с собственных земель, в отличии от его дочери Елизаветы, которая активно «путала свою шерсть с государственной».

В 16 веке Иван Грозный в один момент способствует развитию голода в стране, рассчитывая продать «свой хлеб» — урожай из своих поместий — с особенной выгодой.

Это к тому, что есть собственные доходы Андрея, прежде всего — судебные штрафы, виры, подати со своих крестьян, доходы от собственной торговли… которые он может тратить сам, учитывая лишь мнение брата и сыновей. И есть доходы княжества: пошлины на торговлю, доходы от лицензирования видов деятельности (солеварение…), прямые налоги — «с дыма», с «рала» со свободных смердов и городов, дань с подчинённых племён…

Их он тоже может тратить сам. Но — учитывая мнение вятших. Понятно, что никакого «голосования по бюджетному вопросу» не будет. Но надлежит следовать исконной традиции, явной целесообразности и истинному благочестию.

В Ростове, Суздале, Ярославле, последние годы — во Владимире и в Костроме — есть вече. Сталкиваться с народом «лоб в лоб» по денежным вопросам из-за Ваньки-лысого… Андрей — реальный политик.

«В России — абсолютное самодержавие. Ограниченное удавкой».

Это острое словцо иностранца по поводу убийства Павла Первого надо засчитать исконно-посконной русской мудростью. Первым русским государем, явно стремившимся к абсолютизму, был Андрей Юрьевич Боголюбский. Вот его и ограничили. Только не удавкой, а ножами.

Ещё деталь: масса налогов собирается в эту эпоху не в денежной (серебро), а в натуральной форме.

Лисицу, которую должен платить Смоленским князьям городок Елно по «Уставной грамоте» князя Ростика, я уже вспоминал. Оплата налогов мехами сохранится в русской традиции до начала 20 века в форме ясака. Часть податей взыскивается льном, пенькой, хлебом, железом, мёдом, воском, солью, рыбой…

Добавлю, что если даже Андрей вдруг сыпанёт серебром без ограничений, то узость здешнего рынка мгновенно вздует цены на любой потребный товар не в разы — на порядки. Такое, в мягкой форме, я видел в Смоленске на торгу, когда вздумал серьёзно прибарахлиться для подъёма своей Пердуновки. Владимир-на-Клязьме — много меньше.

Короче: я не знаю, чего и сколько лежит в личной казне Андрея, чего и сколько он сможет взять для меня из казны княжества — потратить на государственную нужду по имени: «вольный город психа лысого». В смысле: граду Всеволжску — от щедрот княжеских.

Не имея данных о его возможностях, я не могу обоснованно требовать исполнения моих заявок.

Те, кто помнят весь текст со словами:

– Это склад?

– Склад…

– Пятерёнки шестерёночные — есть? Диски скисления?

– Ставь псису…

— меня поймут.

– Уж прости, светлый князь, меня, слугу старого, умом немощного, но сего сделать не можно. Никак. Хоть руби мою голову бестолковую с плеч долой, а сему — не бывать.

Лазарь, Николай и пара бояр с писарем уселись за стол, растянули наши «портянки» и стали их перематывать. Фаза общения, хорошо знакомая всякому совейскому человеку:

– Песчаный карьер. Два человека.

– Огласите, пожалуйста, весь список.

Андрей, глубоко задумавшись, смотрел в стенку напротив. Нам с ним — сам процесс не интересен. «Пусть экспэрты обсудят». Потом, когда специалисты договорятся, можно будет глянуть: что за хрень они там сварганили. Пока — осваиваюсь.

По правой стороне комнаты — ларь с интересной полосой резьбы по краю под крышкой. Смотрю и глазам не верю: подсолнечник! Их там, в биологии, больше сотни разновидностей, но родина-то — Южная Америка! Откуда оно здесь?! — А фиг его знает. Может — просто стилизованное изображение солнца?

Ковыряю пальчиком лепесточки этого деревянного не-подсолнечника и слышу вот такие боярские слова. На слова-то мне плевать, но глубокая убеждённость и готовность за это умереть… внушает доверие.

Мужчина, седобородый, выше среднего, сутуловатый, с умным лицом, в тёмной, дорогой материи однорядке. Скотник. В смысле — казначей. Чего он лезет? Его дело деньги давать. Или — не давать. Я серебра не прошу.

Пришлось вставать с корточек у ларя (не путать с ларьком, особенно — пивным). Заглянул Николаю через плечо. Тот тычет пальчиком в восьмую позицию:

«8. Железа простого крестьянского в шеломах, тысячу пудов».

«В шеломах» — это полуфабрикат. Позже, века с 15 на Руси железо-полуфабрикат будут расковывать в пруты (бруски квадратного или прямоугольного сечения) и лемехи (полосы). В эту эпоху в Западной Европе так полуфабрикат уже делают. А на «Святой Руси» продукция металлургов имеет диско-сферическую форму. Говорят «шелом», хотя больше похоже на НЛО. Потом эта блямба попадает к кузнецам. Которые и превращают её в что-нибудь полезное. Я про это уже…

То, что у меня много чего тысячами меряется — понятно. Больше — десять тысяч, «тьма». Запрашивать у светлого князя тьму… как-то страшновато. А меньше… а почему меньше?

– Голову срубить — не велика забота. Объясни — почему.

Андрей из задумчивости вынырнул. Какой-то он сегодня… не в себе. Что-то такое думает. Или вправду — стоматолог нужен?

– Потому, вьюноша, что столь много железа у нас во всей Суждальской земле и за целый год — не делается.

Хамит дедушка-скотник. Не уважает. «Вьюношей» называет. А по смыслу? — А по смыслу… Факеншит уелбантуренный! Он прав — я дурак. Об одном-другом-третьем подумал, а об этом — нет.

Цифирь проста: в Залесье живёт чуть меньше миллиона человек. Примерно две трети — Суждальское княжество. Остальное — Рязанское да Муромское. Шесть сотен тысяч человек. В моё время столько же — в одном Ярославле.

Норма потребления железа на человека в эту эпоху: от половины фунта до фунта. На жизнь!

Берём верхнюю оценку — полкило, получаем 300 тонн. Это всё железо, существующее в Суздальском княжестве.

Вот прямо сейчас на этом огромном пространстве от Зубца до Стрелки и от Стрелки до Кучково (Москвы), на территориях Тверской, Ярославской, Костромской, Ивановской, Нижегородской, Владимирской, Московской… областей, крутится пять железнодорожных вагонов всяких… поковок. От иголок мастериц-белошвеек до многопудовых навесов крепостных ворот.

Средняя продолжительность жизни здесь меньше 20 лет. Жизнь кончилась — и железо ржа съела. Надо новое добавлять. Примерно 5 % в год. Т. е. 15 тонн. Это годовая выплавка железа в княжестве. Вся! А я нагло прошу тысячу пудов. Т. е. — 16 тонн.

Чисто для знатоков: производство железа в России имело свои взлёты и падения.

Для сравнения: в 2013 году выплавлено 50,1 млн.т. чугуна и 68.7 — стали. На 144 млн. чел. Суммировать не надо — почти весь чугун идёт в сталь. Примерно 0.5 т./чел.

1913 — в России произведено чугуна 4,8 млн. т., стали 4,2. На 180 млн. чел. Примерно: 28 кг./чел.

1800 — 10.3 млн. пуд (в Англии 11–12). На, примерно, 50 млн. населения. 0.2 п/чел. Или — 3.2 кг. на душу

1718 — 1.6 млн. пуд. При 15 млн. населения. 1.7 кг железа — живой душе в год.

Сразу уточню: есть мнение, что всё было не так, что населения было на треть меньше, а чугуна плавили в 4 раза больше. Возможно, историкам нужно просто разнести данные начала и конца правления Петра Великого. Потому что за время его царствования был создан новый промышленный район — Урал. И Россия уже в 1767 — выплавляла 5 млн. пуд на 120 заводах, из них 76 на Урале — 2/3 национального производства; ещё были заводы в Туле, Муроме, Гжатске, Питере…

Россия, в ходе Северной войны, не только прекратила импорт «свейского» железа, но и в 1716 году впервые продала партию в 20 тыс. пудов на лондонском рынке.

Между Петром Алексеевичем и Владимиром Владимировичем разница — раз в 300. В смысле: по железу на душу. За триста лет. Я сижу глубже. Много глубже. От ВВП на 8 с половиной веков веков. Урала — нет, Тулы — нет. Хотя сам город уже есть — через Тулу Гориславич от Мономаха бегал. Муромских заводов — нет. Хотя речка Выкса — на своём месте.

В Тулу не пойдёшь — земли Рязанского княжества. Калауз так нагадит… На Выксу — тоже. Уже и в 18 веке эти места будут называть землями новоокрещённой мордвы. И строительство металлургических заводов, дававших удивительный по качеству чугун, начнётся только после личного «подарочного» рескрипта Екатерины Великой.

Что и как у меня сложится с предполагаемыми «марийскими полями болотной руды», найденных этой зимой Самородом… время уходит!

– А скажи мне, господин скотник, а сколько железа у вас есть? Только по-простому, без вывертов.

Скотник, ясное дело, сперва обиделся. Что я предположил, что он будет меня обманывать. Что есть, безусловно, правда. От чего ещё обиднее. Потом поймал согласное моргание князя Андрея, огладил седую бороду и дал реалистичную оценку:

– С полста пудов — подати железом за год. Столько же — мужички по весям нашим плавят. Но это трогать нельзя! Оно тама надобно! Ещё с полста… На дворе обретается. Барахло. Ломанное, порченное, из добычи взятое негодное. Всё. Верх. И то — едва ли. Да и самим — жить же.

В Смоленской оружейной, будучи в прыщах княжеских под рукой мудрого, как я теперь понимаю, Будды, я чуток разобрался в круговороте железа в природе. В смысле: в княжеском хозяйстве.

Самое главное: хозяйство — натуральное. Не в смысле отсутствия однополых, имитационных, межвидовых… и прочих противоестественных, а в смысле совершенно противоестественных, для человека постиндустриальной эпохи, производственных отношений.

Почти всё почти везде производится в конкретном хозяйстве по полному циклу. От выковыривания из земли до окончательного закапывания туда же.

Всё остальное — «лёгкий трепет волосинок по краям». И эта «пудра сахарная», «вишенка на куче дерьма» — единственное, что удерживает нынешние народы от состояния полной «феодальной раздробленности».

Вот сейчас слабеет становой хребет «Святой Руси» — «путь из варяг в греки». И вся система, сидящая на этой «трубе с трафиком», из которой капает серебришко — разбегается. И ни какие штучки, типа единства языка, веры, родословной… Даже общая опасность в форме монгол и татар — не объединяет. Одни земли уйдут под Москву, другие — под Литву. Собрать Русь — можно и мечом. Как делали Владимир Креститель и Владимир Мономах. Удержать — только общей «трубой». Как пытается сейчас сделать Великий Князь Ростислав (Ростик).

«Штыками можно сделать все что угодно, только нельзя на них сидеть» — Наполеон прав.

Здесь штыков нет. Но с мечами и рожнами — аналогично.

В средневековье есть два стратегических товара — железо и соль. Это, по сути, единственное, что нужно всем, их нужно везти издалека. Это не предметы роскоши, не средства демонстрации гонора или «удобрения» особо выдающихся особей. Это — едят, этим работают — предметы первой необходимости, товары массового спроса.

Они же, соответственно — «тема для контрольной» — для контроля властей. Места производства, пути караванов очень удобно обложить налогами. «Крысы» жиреют, поднимаются, грызутся между собой, самая удачливая подминает под себя остальных. Создавая, тем самым, государства и народы. Отчизны. Маршруты, связывающие места добычи и рынки потребления, становятся «скрепами нации».

На «Святой Руси» этих «связующих скреп» нету. Болотная руда и лес для древесного угля есть почти повсеместно. Плавят — везде. Соответственно: скреплять — нечем.

Сходно и с солью. Про ряд соляных источников от Переяславля-Залесского до Печоры — я уже… Есть и другие места, от Сиваша до Полесья. Русское правительство в разные эпохи пыталось «присосаться» и к этому товару первой необходимости. Бывали и «соляные бунты». Но до маразма французской габели, сравниваемой крестьянами Нижней Бретани со смертью и чумой, до столетий непрерывной малой войны с собственным народом на границе между провинциями с высокой габелью и с освобождением от неё — в России дойти не удавалось: солонцов много — «скрепа» слабовата.

Рудосборщики в землях Боголюбского собирают руду, углежоги — выжигают уголь, металлурги — там же её и плавят. Металлургический промысел значительно более привязан к земле, чем металлообработка. Затем эти «железные НЛО» попадают к кузнецам. Которые сидят, преимущественно, в городках и боярских усадьбах.

По разнообразию примесей в изделиях видно, что варницы в Залесье, как и, вероятно, везде в лесной полосе от Стрелки до Ирландского моря, стояли через 30–50 км.

Так было лет триста назад. Теперь в Европе, кроме некоторых, преимущественно славянских, земель, идёт железо из каменной, а не из болотной руды. На смену равномерно разбросанной сети, типа китайских домниц времён «Большого скачка», пришли немногочисленные локальные центры.

Там — сырьё более стабильного состава, там большие общины профессионалов, в которых возможно накопление и обмен технологическими секретами, там концентрируются людские и финансовые ресурсы, которые позволяют решать в свою пользу политические вопросы. Ваза стали королями, освободили Швецию от датского владычества именно на следовании интересам такой специфической металлургической общности в районе Стокгольма.

«Не знаю где, но не у нас». У нас — как с дедов-прадедов.

Расстояние от Серпухова до Ржева — около 300 км, от Серпухова до Стрелки — 500, от Стрелки до Ржева — 600. Вот внутри этой неправильной фигуры треугольной, где-то, общей территории трёх Залесских княжеств, расположено примерно 60 варниц. Треть — вне собственно Суздальского.

Тысяча пудов на 40 «труб»… По четвертаку с печки! Копейки! Мелочи!

Тем более, что трудоёмкость выплавки пуда железа — 2 человеко-дня. Довольно устойчивый показатель. Потому что сама плавка в нём — малая часть. Основные трудозатраты — лесоповал. И пережигание угля. Уже к началу 19 века трудоёмкость уменьшится только наполовину. В варницах, в сыродутном процессе. Не было бы в Российской империи железа, но на Урале, на каменной качественной руде начали ставить домны в 4 метра диаметром и 10–13 м высоты. А в них и 90 тыс. пуд/год получали.

Коллеги! Оцените бешенство профессионального оптимизатора. Когда я в этой… в этом… чуток разобрался.

Вес древнерусской крицы 2–6 кг. Хотя при обычном объёме печки (0.3–0.5 м. куб.) можно делать и в 12, и в 70–80 кг. Почему печи не загружают полностью? Ведь всё есть! И руда, и уголь, и воздух. — Потому, что крицу нужно обжать молотом. Крицы от 15 кг и выше — нужны молоты на водяной или конной тяге. А ещё — нет навыка. Уже и в 17 веке в Устюжине делали крицы в 4.3 и 12.3 кг. Не больше. Хотя поземельные реестры дают в Заволжье сотни водяных мельниц.

Ладно. Не умеют, не имеют… Но обеспечить относительную непрерывность процесса? Продолжительность плавки — от сильного прогрева пустой печки сухими дровами (в начале) до надрубания полученной крицы топором для проверки качества (в конце) — 2.5 часа работы мужчины и мальчика. Результат — крица в 20 фунтов очень хорошего качества.

Пусть 3 часа. Пол-пуда за раз, 8 раз в день, 300 дней в году (двунадесятые надо исключить, аварии, именины, ещё всякие случаи бывают…) — 1200 пудов. С одной установки! А они имеют 1000 с 40!

А в Старой Рязани — я точно знаю — своя такая прямо в черте города в землянке построена. А в Новгороде — сдвоенная печка есть. А уж сколько археологи не нашли…

Почему?! Почему имея успешно действующую установку, имея накатанные технологии, эти «узкие места» не использовались максимально? «На всю катушку»? Или сама выплавка железа, тех. процесс, установка для его реализации — не были «узким местом»? А что? Неуёмное желание погулять за грибами? Половить рыбку? Накосить сенца, перевернуть огород, поорать на вече, причаститься и помолится? А взять второго-третьего работника? Закон не велит?

Это называется — «натуральное хозяйство», «древнерусское общество». Который состоит из конкретных людей. Которые вот так живут. И ничего всерьёз, типа — плавка ежедневная, непрерывная — внедрять-менять не хотят. Потому что так — правильно. «Как с дедов прадедов». Это — их личное мнение, часть их души. Социум «Святой Руси». Мечта «просриота».

Масса попадёвого народа исходит соками души и организма, рассуждая о подробностях дутья, литья и поковки. «Как бы нам обустроить всю Россию». В смысле: обжелезить. А дело-то не в подробностях технологии! Вот то, что уже повсеместно есть, просто используй правильно! Просто в три смены, с обеспечением непрерывной подачи сырья… «Святая Русь» — завалится, захлебнётся железом! Без всяких рацухерачеств!

Но — нет.

Раз «понять» нельзя — то и не будем.

Тем более — мне сейчас и не надо. Вот есть такое… странно организованное производство, с вот такими внешними характеристиками. «Чёрный ящик» — знакомо?

Я не могу попросить князя Андрея:

– А повелей-ка ты, мил дружок Андрюшенька, смердам своим копчёным, сварить мне железишка, по 25 пудов на трубу. Да столько ж — тебе самому. Ты ж в Суздальской земле — самый главный. Как скажешь — так и будет.

И всем будет хорошо. Металлурги утроят производство. Разовьют свои профессиональные навыки. Оптимизируют тех. процессы. Под это дело дадут в обычный, внутрикняжеский оборот ещё железа, кузнецы доведут до ума и продадут на экспорт, товарооборот увеличится, налоговые поступления возрастут, производительность труда, урожайность и удойность, окотность и приплодность, уровень потребления жиров и углеводов… воинство княжеское приумножится…

Фиг.

Андрей — князь, но не самодержец. Серьёзные изменения в налогах — только с общественного согласия. Ростик в Смоленске тридцать лет пробивал свою «Уставную грамоту», которая всего только упорядочила налоги. Через коллективное согласие земства, епископа. А иначе — «вигвам». В смысле — по старине.

«Общественное согласие» — это хорошо или плохо? — Хорошо! Прекрасно, прогрессивно, гуманно, демократично, патриотично, исконно, посконно и либерально! Я сам, как законченный дерьмократ, либераст и гумнонист, всеми фибрами и рёбрами — «за»!

Результат: отрасль «металлургия» — в Суздальском княжестве использует 2–3% своих производственных мощностей.

Для сравнения: загрузка мощностей мировой сталелитейной промышленности в конце 90-х годов оценивалась в 68 %. Это называют — «глубокий затяжной кризис».