Расстрижонка

Глава 417

Нуте-с, а пойдём-ка мы по-благородному, прям по стрежню Москва-реки. «Плыла, качалась лодочка» мимо Яузы, вдоль да по Оке-реченьке, прямиком к Волге-матушке.

– Как наручники, Софочка? Не жмёт.

– Жмёт. Больно. Сними.

– Нет. Лодка у нас — душегубка. Один твой неправильный крик — переверну лоханку. Я-то выплыву, ты, со скованными руками — нет.

– Гос-споди! Да на что мне хоть какие противу господина своего могучего да славного да пригожего да всяка роба даже и мечтать не может…

Я сплюнул за борт. Ещё разок. Хорошенько, от души.

– Видишь, а не понимаешь, слышишь, а не разумеешь. Ведь слыхала же про Воеводу Всеволжского. Про то, что мне лжа — Богородицей заборонена. Я же сам тебе про то говорил! Меня от всякой лжи — наизнанку выворачивает. Тебе охота в моей блевотине поплескаться?

Она изумлённо рассматривала меня. Уверен, что сотни раз в её жизни бывали уверения разных собеседников:

– Вот тебе крест! Истинная правда! Господом богом клянуся! Никакой лжи! Да как же можно — княгине и соврать?! Коль обману — чтоб разорвало и покарало! Како враньё? — Хошь, землю есть буду?!

На «Святой Руси» в ходу множество словесных формул, клятв, ритуалов для подтверждения истинности произнесённого. Да хоть крестное целование! И все — имеют многочисленные примеры нарушения и неисполнения. Ложности. А вот «клятвы на блевотине» — нету. Верно Иисус говорил: «Не клянитесь. И пусть будет ваше „да“ — да, а „нет“ — нет».

– Что ты со мной сделаешь?

Во-от! А то «горбатого лепить» вздумала — «всяка роба даже и мечтать…».

Пошёл «коренной вопрос текущего момента». Причём, она характерно пропускает промежуточные ступени — набор статусов обычной рабыни не рассматривается по определению. «Навоз кидать, щи варить…» — игнорируется априорно. Иначе — формулировка вопроса… да и тон его — были бы другими.

– А что ты хочешь?

– Я… я… отпусти меня, Ванечка! Век бога молить за тебя буду, по святым местам пойду, свечки за здоровье твоё поставлю…

Факеншит! Опять взялась «дурочку заправлять»! Или она не понимает требуемого уровня? Или… просто неумна? Может, я переоцениваю эту женщину?

– Отпустить — не забота. За шиворот да из лодки. Всей твоей свободы — пока пузыри пускаешь.

Смотрит напряжённо. Встревожена. Пытается просчитать, предугадать. Не понимает. Меня не понимает. Моих целей и возможностей.

В Ростове она думала — юнца из слуг князевых прихватили. Дурачок выслужиться попытался. К такому — чуть прижаться, потереться — «и делай с ним что хошь!».

Мда… Ну, типа — «да». Так оно и получилось. По сю пору стыдно.

Потом — «Воевода Всеволжский». Какая-то мутная креатура князя Андрея. Мало ли таких проходимцев по земле шляется? Город, де, у него строится! Брешет. Того города, поди, три землянки на болоте. Ещё и врёт, что он князю Андрею сводный брат, и Боголюбский про то знает. Ну дурень же! Всем известно, что Боголюбский — братьев, даже и законных, на дух не выносит. Это ж все знают! Прощелыга мелкий одноразовый.

Но вот, встала Литва Московская за Неглинной. Потребовала сменять проходимца на брата Петеньку. Значит — что-то в этом плешивом есть… Помимо языка подвешенного и уда… взнузданного. А потом Кучково взяли. Сожгли, разграбили.

Мир перевернулся — всякая шелупонь да нищебродь города берёт!

– Самое лучшее, тётушка, что ты можешь захотеть — твоя собственная смерть. Ноги у тебя свободны, вывернулась за борт и камнем ко дну. Глубины здесь хватит. Утопилась — и концы в воду.

Не боится. И даже не пытается играть страх. Кривится недоверчиво. Не верит в близость своей смерти?

– Отказаться от жизни, всевышним даденной — грех страшный.

– Тебе ли о грехах плакаться? У тебя вся жизнь — грехи тяжкие, неотмолимые. Одним — больше, одним — меньше. Даже и черти в пекле — на две сковородки разом не посадят.

– С чего это ты меня такой уж окаянной грешницей почитаешь? Ну, бывало… кое-когда. Однако же в церковь во всякое светлое воскресенье хаживала, святое причастие принимала, милостыню нищим и убогим раздавала щедро, на храмы жертвовала… Господь милостив — простит.

– С чего? — Изволь. Родилась ты в роду знатном, в дому богатом. Жила весело, припеваючи. Как сыр в масле каталася. Старшая боярышня! Ни в чём отказу не было. Отец-то, Степан Кучка, поди, души в дочке не чаял?

Её взгляд на мгновение дёрнулся, затуманился. Похоже — я прав, похоже — «згадувала баба як дивкой была». Представилось Софочке её счастливое детство. И — взбесило. Контрастом с нынешней действительностью.

– Да тебе-то что?! Да! Батюшка мне радовался! Баловал! Умницей-разумницей, красавицей писанной называл! Да, он меня — любил! Удостоверился?! Дальше-то чего?

– Ты, Софочка, не кричи на меня, я ж ныне господин тебе. Хозяин души и тела. Довелось мне в эту зиму, там, в моих дебрях лесных, выучится новой манере. Берем, понимаешь ли, человечка ненужного, заводим ему ручонки бестолковые за спину. Вот как у тебя нынче. И молотом или вот, обухом топора, разбиваем локоточек. Дробим, знаешь ли, косточки. Хочешь попробовать?

Отвернулась, молчит, пыхтит рассержено. Холопка гонористая. Дура.

Стоп. Не дура. Игрунья. Манипуляторша. Играет обиду на угрозу. Шажок на пути к равенству. «Скотинка двуногая» может, естественно, обижаться на хозяина — человеческие эмоции от ошейника не умирают. А вот показывать свою обиду — претензия на внимание.

«Ты мои обиды видишь — учитывай».

Так что? Раздробить ей локтевые суставы? Топор-то я у литваков взял.

Я хмыкнул и плеснул веслом. От холодной речной водицы она ахнула, похлопала глазами и губами. Завладев, таким нехитрым способом, вниманием аудитории, продолжил:

– Папенька тебя баловал-лелеял. А ты его, при первой же возможности — предала.

– Нет! Не предавала я его!

Что в этом «задушевном» крике — от правды души, что — от осознаваемой и тщательно скрываемой даже от себя вины, что — от игры на публику, на меня?

Как, всё-таки, проще с электрическим током! Сунул два пальца в розетку — сразу всё понятно.

– Отцу твоему, по приказу Юрия Долгорукого, отрубили голову. Что должна была сделать честная девушка из славного племени вятичей? — Отомстить. За честь, за кровь, за жизнь главы рода. За своего любящего и любимого отца. А ты — от плахи да под венец. Отца ещё и землёй не засыпали, а ты уже фатой накрылась.

Попробую, всё-таки пробить эту стерву. Не своим топором, а её собственным. Не топором, конечно — воспоминанием. Её картинками, её чувствами. Мои-то ей сейчас… до одного места.

– «На свадебный на стол пошёл пирог поминный». А ты так «в замуж» рвалась, что наоборот. Свадебные угощения — на Степановых поминках доедали. Люди говорят: «Свадьба не поминки — можно повторить». Или отложить. Но тебе горело. Помнишь свои клятвенны речи в церкви? «Я клянусь быть с тобой в радости и печали, болезни и здравии, в богатстве и бедности, любить тебя и оберегать наш союз до конца жизни». Ты говорила это сыну убийцы своего отца. Разве на пиру ты не называл свёкра, Долгорукого: милый батюшка? Речи с ним вела — ласковы, взгляды кидала — умильны. Хотя душа твоего — родного! — отца ещё бродила по нашей грешной земле. Каково ей было это видеть и слышать?

– Я не виновата! Я не хотела! Это они! Братья требовали! Кричали, угрожали… Если бы я не пошла — нас бы всех…

– Ага. Так ты, полная исключительно страха и ужаса, отвращения и стенания, смиренно отдала тело своё нежное девичье на растерзание льву рыкающему — князю Андрею? Уподобившись древним христианским девственницам, коих злобные римские язычники бросали к зверям диким в клетки? Не верю, Софочка. Если не перестанешь врать — обблюю с ног до головы. Не корысти ради, не пользы для, а исключительно по воле Пресвятой Богородицы. И помыться не дам. Так и будешь ходить… в лапше на ушах.

Не думаю, что она знакома со словом «лапша». Это блюдо тюркское, на Руси появилось поздно. А макароны вообще — от Потёмкина. Идиомы она не поняла, а вот картинку… чего-то там, плохо пережёванное, на ушах — представила.

– Итак, ты пошла в проститутки… э… в курвы. Начала получать выгоду. От предоставления своей дырки в пользование клиенту. А братцы твои — примерили на себя личины сводников. Ты старалась, зарабатывая себе кусок по-жирнее. И делилась с братцами, выпрашивая им должности по-доходнее. Тут Андрей ушёл на войну. И ты скурвилась окончательно — заблудила с родными братьями.

– Нет! Это не я! Это они! Это Якун! Андрей только уехал… Он… у нас месяц такой был… Только приохотил, распалил… Я так по нему тосковала! Места не находила! Якун пришёл… пощупал, говорит: сиськи не растут, блевать не тянет — порожняя ходишь. Ежели не родишь — выгонят. Нахрен ты кому тогда нужна будешь. Становись раком, дура. Я как представила, что выгонят, что я своего больше… что вся жизнь моя вообще…

– А Петенька?

– А что Петенька? Петенька дурак. Смолоду таким был. Якун… снова приходит через день. Он уж женат был. У меня, говорит, девки родятся. Давай Петенька попробует. Княжич нужен.

Как это мило, как это по-женски. Виноват муж, который «приохотил», брат, который «сказал». Все — не она. А вот русская мудрость утверждает:

«Пока сучка не всхочет — кобель не вскочит».

Квинтэссенция аристократизма. Поскольку наследственная аристократия без наследников существовать не может. В эту эпоху одна из Великих Княгинь Киевских настолько испугалась отсутствием немедленной после брака беременности, что подсунула мужу, в качестве сына и наследника, младенца от нагулявшей его где-то служанки. Мальчик вырос в одного из самых ярких русских князей этой эпохи, стал персонажем «Слова о полку», назначен в отцы-основатели «незалежной» Украины. Он так достал окружающих, что его мать сама публично открыла тайну его рождения. После чего последовали народные возмущения, осложнённые интервенцией и пожарами. Как мы с ним разбирались… об этом позднее.

Похоже, что летопись справедливо называет второго главного соучастника убийства Боголюбского — зятем Якуна, Петром. Если у Якуна рождались девки, то должны были и зятья появиться.

– И как ты потом с Андреем?

– Как-как… Молча. В слезах вся. Когда он из похода вернулся — я уже в тягости была. Первенцем нашим, Изяславом ходила. Андрей покрутился… Меня — то тошнит, то плачу, то в отхожем месте сижу… Тяжко мне было. Вы! Вам, мужикам, этого не понять! Первый раз! В те мои годы! Половина баб с этого помирает!

– Орать перестань. Сколько тебе лет было, когда ты под венец пошла?

– Мне пятнадцати не было! Я вовсе сопливкой была! Света белого не видала! Жизни не разумела!

Основание Москвы — апрель 1147 года. Значит Софья — 1133 года рождения. Сейчас её 32. Грузновата несколько — малоподвижный образ жизни.

Пришлось снова плеснуть на неё веслом. Прямо в распахнутый рот, в искажённое гримасой злобы и неизбывной жалости к себе лицо, в полные слёз глаза. Актриса. Этюд — истерика несправедливо обиженной женщины. «Обиженной» — жизнью.

Я бы — поверил. Но «Святая Русь» высветила глобальность одной части из ленинской формулировки «революционной ситуации»: «Обнищание выше обычного…». Плохо — не то, что плохо. Плохо — то, что хуже прежнего.

Миллион женщин в этой стране, в этом народе живут так, что любые беды, которые могли бы обрушиться на голову Софьи — для них недосягаемое блаженство. Трудновообразимое счастье. Родить в пятнадцать лет? Так все так живут! Это — уже взрослая, часто — в 12–13. Смертность от родов на уровне половины? — Так испокон веку на Руси заведено, так с отцов-дедов бысть есть. На всё воля божья. Выгонят? — Куда? В зимний лес к волкам? На паперть церковную? Или — в отчий дом? Не клята, не мята, мужем каждый день не бита, куском хлеба не попрекаема… Вернулась бы в Кучково. В запечку. А то и второй раз замуж бы сходила — примеры тому есть.

Православие, с его проповедью умаления, уничижения духа и плоти, с восхвалением посмертия — делает любые земные ценности малозначимыми. Смерть, особенно — в страданиях, унижениях и молитвах — горячо желаемая цель, освобождение от муки пребывания в мире тварном, в юдоли слёз, «пропуск в царство божие». Но Софочка пошла другим путём.

Теперь она играет истерику. Для одного зрителя — меня. Смысл тот же — «проверка на прогиб», попытка завладеть вниманием, поднять статус.

Господин, озаботься моим душевным состоянием, восприми мои эмоции, утешь, пожалей и успокой. Увидь не «орудие говорящее», не — мясо-молочное с двумя дойками, но душу человеческую. Такую же, как у тебя.

– Постарайся запомнить — не ори. Я не люблю шума. Не ври — меня с этого рвёт. Ты поняла?

Молчит, встряхивает головой, чтобы сбросить речную воду с ресниц. Ещё раз плескаю веслом. Хорошо окатило.

– Когда я спрашиваю — я хочу получить ответ. Точный и честный. А не обиженное молчание.

– А-ах! Ну… ну ты и… зверь!

– Нет, Софочка. Я — не зверь. Я — «Лютый Зверь». И ты попала мне в лапы.

Протянул руку, схватил её за лодыжку, сдёрнул пониже, чтобы над бортом не торчала — Москву проходим.

По пепелищу бродят люди, снуют между посадами и бывшим городом какие-то фигуры с мешками. Выжившие — ищут своё, остальные — чужое. Растаскивают гожее по своим домам.

Да уж, устроил я… Как «Дед Мороз» — подарки мешками. Не только литвакам, но и здешним посадским.

Традиционно внутри города живёт более богатая часть поселения. Теперь большинство из богачей погибли. Их имущество частью погорело, частью увезено победителями. Но на сгоревших подворьях хозяйственный глаз может найти очень много полезного.

«Мародёрство по-соседски». Можно назвать: восстановление социальной справедливости. Или — товарно-безденежные отношения.

Лодочек на берегу нет. Понятно, что у посадских наверняка есть лодки и во дворах. Куда мы не добрались. Но тащить их на берег ради удовольствия поговорить с одиноким лодочником… По одежде видно, что я не литвак. И что я — воин. Тащить-напрягаться? Интересоваться-нарываться? А сосед, тем временем, здоровенный котёл медный на пепелище нашёл. И к себе в сарай закатил…

Наконец, обжитое место осталось за поворотом реки. Я внимательно оглядывал берега — вроде нет никого. Перевёл взгляд в лодку… Оп-па… Серия третья, вагинальная.

Как-то в 21 веке попались на глаза транспаранты над демонстрантами: «Вагина наносит ответный удар» (Pussy grabs back). Наверное, у меня тут — оно самое. Почти по Энгельгардту: «Если баба почувствует свою власть, то…».

Типа как в песне: «Эй, мальчонки! Держите мошонки!». Или там — про девчонок и юбчонки?

Пока у женщины свободны ноги — она ими двигает. Топчется. По мозгам и инстинктам.

Забавно. Не столь уж давно одна холопка вольного поведения с карьеристскими наклонностями, очень похоже совращала меня на покосе. Недалече от Ведьминого омута в Пердуновке. Светана такая, мать мой Любавы. Сходный ракурс, геометрия, динамика. Даже стервозно-покровительственное выражение лица. Но здесь хуже. Грубая мокрая ткань не сползает так увлекательно-волнительно по коже ляжек. Руки скованы за спиной, так что помочь, а позднее — приобнять и придушить… Бюстом. Не…

Мир не изменился. Изменился я в нём. Мозгов стало больше, А вот гормонов… тоже больше. Но не на столько.

– То, что у меня тётушка — шлюшка битая из недорогих с уценкой — я уже понял. С тебя как — приплаты ещё не требуют? В твои-то годы — уже пора. Одного не пойму: ты, никак, думаешь, что твои воротцы расхлопанные на дорожке проезжей — как врата в царствие небесное? В твою-то дырку и жеребца загнать — неделю искать придётся. Ты скажи лучше: сколько ныне литваков поганых там своими… ковырялками ковырялось? Десяток? Два? Три?

Челюсти, с многообещающей улыбкой, и ляжки… с тем же — захлопнулись синхронно. Хотя и с несколько разным звучанием.

Какой взгляд! Говорят, что алмазы сверлят лазерным лучом. Стефан Цвейг, писавший, что «алмазы можно расколоть или выбросить, но не пробуравить» неправ: эта операция вполне осуществима. Только надо иметь квантовый генератор.

Или — правильно разозлить даму.

При этом важно помнить об охлаждении сверлильной установки — плюх-плюх веслом, с левого и правого борта.

– Ты заставляешь меня повторяться. Когда я спрашиваю — я хочу получить ответ.

Сцепила зубы, резко отвернулась в сторону. «Фу, противный! И видеть тебя не хочу!». Не надо меня видеть, надо мне просто ответить. А теперь пошла эскалация. И кому это надо?

Интересно: мы перевернёмся или нет? Кто бы знал — как я не люблю эти душегубки! Интересно, если она «дуба даст», а я скажу Андрею: «залилась в реке по неосторожности при внушении вежества» — он на это как?

Нудно стаскиваю с себя амуницию и аккуратно укладываю в свой мешок. Ага, тут у меня и верёвка есть. Какой я запасливый, какой предусмотрительный!

«С кем поведёшься — от того и наберёшься» — русская народная мудрость. Поведёшься с моим Николаем — без верёвки из дому не выйдешь. Поскольку — а вдруг…? Увязать, там, чего. Или — повеситься.

Софья искоса посматривала на мои действия. Но главный момент пропустила — я успел поймать её лодыжку. И набросить петельку. Дальше были вопли, проклятия, попытки ударить… Это кому-то интересно? Её суета даже несколько помогла: поймал момент, когда она навалилась на один борт, сам откинулся на другой. И пинком вышиб её из лодки. Вопли сразу отрезало. Как ножом. Точнее — бульком.

Не надо. Не надо водружать на меня лавры первооткрывателя или естествоиспытателя. Разве что — внимательно-наблюдателя. Несколько лет назад аналогичным образом — купанием в речной воде на привязи — «Чёрный гридень» Яков на моих глазах приводил к вежеству одну несколько сбрендившую в православие девицу. Надумавшую отобрать у родного брата вотчину дабы самой уйти спасаться. В смысле: вклад в монастырь сделать. Девица помылась и вошла в разум. Потом — спасла мне жизнь. Своей собственной добровольной страшной смертью.

Упокой, господи, душу светлую. Душу моей спасительности Варвары.

В ходе нашей возни лодочка черпанула воды — пришлось выливать. Конец верёвки привязать не к чему — пришлось держать одной рукой. Тут метрах в шести за кормой взметнулся фонтан воды. А говорят — киты в Москва-реке не водятся. Кашалотихи зубастые. Фонтан по-брызгал, по-вопил неразборчиво. И вернулся в прежнее подводное состояние. Более менее энтропийное.

Главным анти-энтропийным средством во Вселенной является жизнь. Если энтропия побеждает, то жизнь — погибает. Это неизбежно, но не так уж сразу. Сначала — помучиться. Пришлось подтягивать экс-княгиню к корме и вытаскивать на воздух за ошейник. Она пыталась вздохнуть, её рвало и выворачивало в моих руках. Хорошо — не в лодку. Завязал хороший узел вторым концом верёвки на ошейнике, посмотрел внимательно в мокрое, побагровевшее от удушья, лицо:

– Вот, Софочка, эк тебя выворачивает. А меня так — от твоей лжи. Теперь ты меня понимаешь?

Ответа не последовало — она пыталась дышать. Но я особо и не настаивал. Отпустил конец верёвки, который за ошейник и подтянул другой, который на лодыжке. Такая, знаете ли, петля получилась. С включением корректируемого субъекта в замкнутый контур промывания. Ещё вовсе не килевание. Так, «закормование». В смысле: плещется за кормой.

Крепкая бабёнка: весной вода в Москва-реке довольно мутная, видимость метр — полтора. В этом слое я видел, как она яростно пыталась сбить петлю с лодыжки, как выворачивала голову, изгибалась всем телом, чтобы добраться зубами до верёвки на ошейнике. Я, явно, недооценил её гимнастические способности. И переоценил интеллектуальные: системы с двукратным резервированием разрушаются значительно тяжелее, чем одинарные.

Кстати, что люди, в ходе килевания на британском королевском флоте, умирали — слышал. А вот про то, чтобы освобождались в подводном состоянии — нет.

Как бы не перестараться. Сколько же мы в тот раз Варвару купали…?

Скучно. Греблей не займёшься — надо секунды считать. Уже пора? Уже вынимать?

Как я теперь понимаю хозяек с бисквитами! Когда нельзя открыть и заглянуть. Потому что оно поднимается, поднимается… а тут раз — температура упала. И всё падает. В смысле — садится. «Всё падает» при падении температуры — не у бисквита.

Наверное — сготовилась. Или рано?

Подтянул к корме, вытащил из воды голову. Залилась? Нет, надавал пощёчин — рванула. И где ж она такое… сине-зелёное нашла? До водорослей на дне добралась?

– Врать мне будешь? Слушаться будешь? На вопросы отвечать будешь?

Мычит, кивает, моргает. Выражает полное и абсолютное согласие.

– Ну и молодец. Купайся дальше.

Просто чуть ослабил зажим верёвки в кулаке. И она пошла вытягиваться. Потравил. Работа со шкотами, знаете ли, развивает специфические навыки.

Ах, какой я злой! Ах, какой я жестокий! — Отнюдь. Мне такую… бабенцию в эту душегубку долблёную… или — долбанную? — из воды не вытянуть, перевернёмся. «Что с лодки упало, то в реку попало». И будет оставаться там до ближайшей остановки.

И я занялся греблей. Вырабатывая навыки дыхательной гимнастики у моей спутницы. «Дышите глубже — вы взволнованы». Подышите — перестанете. Волноваться. «Равномерное дыхание — укрепляет понимание».

На каждом гребке, верёвка, зацепленная на корме лодки, натягивалась и её лицо всплывало над водой. Потом верёвка провисала, и Софочка уходила с ноздрями. Кажется, она молилась. За мои производственные успехи. В смысле — чтобы чаще и сильнее. В смысле — веслом грёб.

Я старался. Хотя и не железный.

Через полчаса она выдохлась. Всё чаще недостаточно всплывала. Захватывала ноздрями воду. Захлёбывалась, отфыркивала, билась там. Сначала подумал — актёрничает. Так оно и оказалась. После моего длительного игнорирования её сигнала «сос»… Нет-нет! Это не то что вы подумали! Это из морского дела! Потом около часа держалась нормально. Но вот — выдохлась.

Пришлось приставать к берегу. Думал: почувствует дно под ногами — бегом побежит. Нет, ещё хуже: падает, захлёбывается. Вот же, падла — сильна придуриваться!

Пришлось вытаскивать, откачивать. Костерок сообразить, чайку с сухарём. По мордасам — надавал, чайком — напоил. Сидит у костерка, обсыхает. На огонь смотрит, слёзы по щекам текут.

– Ты чего? В реке пописать не могла? Лишнюю воду в себе сберегаешь? Ну, тогда, плачь.

– За что ты меня так ненавидишь? За то, что я с тобой… что — я сверху? Я… я ж не знала… Ты ж не сказал…

Как мило она задаёт вопрос. Элегантно переводит тему и готова просить прощения. Что — я «не сказал»? Что я — Воевода Всеволжский, что гонец князя, что «сын сестры», что «брат мужа» — она знала. Не знала только что — «доносчик».

– Ты ушла. Не сняв вязки.

– Но я же сразу лекаря прислала! Я же тебе вреда никакого…! Я же хотела как лучше…!

И слёзы потекли сильнее. Так бы и пожалел бедняжку. «Что лва злей в четвероногих».

– О наших делах — после. Ты говорила о первенце, об Изяславе. Но у тебя четверо детей. Откуда остальные?

Ну вот, а то я аж засомневался. Один коротенький взгляд. Сквозь обиженно дрожащие на ресницах слёзки. Чистые слёзы почти детской обиды. Только смотреть так, даже в спину отвернувшегося меня — не надо. Такими мегаваттными лазерными пушками — плиты броневые сверлить хорошо.

Попыталась снова сыграть «сиротку казанскую» — прокол, смутилась, разозлилась. Нос вздёрнула.

– Ты… Ты убьёшь меня здесь?

Прелесть! Уход от прямого ответа с переводом на свой собственный вопрос. Тема, вероятно, «горячая». «Тема» — «про остальных». Запомним.

– Торопишься? Я бы с удовольствием. Но ты умрёшь не от моей руки. Может — скоро. Сегодня-завтра. Но не от моей.

– Экм… почему? Как?!

– По м…м…м стечению обстоятельств. Сама. Чисто например: как тебе водичка речная? Свежа? Сколько времени ты сможешь в ней про… пополоскаться? Мы сейчас снова пойдём. Всю ночь. К утру — зубная дробь без остановки, к обеду — жар с бредом, на другой день… отпевание с обмыванием. Где-нибудь, на кладбище у приречной церковки — свежая могилка. И что характерно: сама. Всё сама. Здоровьишко слабовато оказалось. Монастырскими постами подорванное. Поболела, болезная, простила всех да и преставилась. На всё воля господня.

Гордость, высокомерие, наглость и храбрость — слетели с неё. Но сменились не страхом, а крайним удивлением. Она напряжённо, несколько растеряно, вглядывалась. Не могла понять меня.

Э-эх, Софья, мне и самому себя в этой части понять непросто.

– Почему? Зачем тебе так… так сложно? Ежели хочешь отомстить — вон ножи твои. Хочешь… как ты говорил — кости дробить — вон топор, вон колода! Чего ты тянешь?! Утопить — река! Удушить — верёвка! Снасиловать, бить, топтать, рвать… вот я, перед тобой! Чего ты хочешь?!!!

Снова истерика. Почти искренняя. Искренняя — потому что она не понимает. И от этого паникует. Бедняжка, как я тебе сочувствую! Непонятки — это так страшно! Я так здесь годами живу. Первое-то время — и вовсе постоянно. Каждую минутку. По самые ноздри.

«Почти»… видно по моторике. Она очень органически играет «язык тела», но не доводит амплитуду, экспрессию движений до естественного, природного размаха.

– Тебя опять умыть или сама остынешь? Почему…? Ты предала отца. Одно это достойно смерти. Ты предала свою младшую сестру. Ты не пыталась найти её, не хотела знать о её судьбе, о её ребёнке. Ты предала своего мужа. Венчанного, законного, любимого. Ты предавала его много раз и долгое время. Ты не только изменяла ему с многими разными мужчинами…

– Нет! Ложь!

Что её так взволновало? «Многими, разными»? «Горячая тема»?

Факеншит! Куда я попал?! Она врёт. Она орёт в панике. От того, что я зацепил нечто… Господи! Во что ж это я вляпался?! При её образе жизни и круге общения среди этих «многих» могут быть такие персонажи, что последствия… Одна хитро… хитро-мудрая стерва — и всё ядро Великой Руси в… в одном из двух мест. Выберите по вкусу.

– Не ори. А то искупаю так… Только «господи помилуй» и сможешь. Ты делала это со своими родными братьями. Предав, тем самым, и закон божий, и закон кровного родства. Ты предала своего государя и виновна в государственной измене. Ты предала своих детей. Ибо прокляты будут дети греха, и жизнь их будет полна бедами. Они не виноваты! Ни в чём! Они просто родились! Но ты сделала это так, там, тогда, что само их существование — грех, мука, бедствие, проклятие.

– Нет! Про это никто не знает!

– Дура! Хитрая, расчётливая… идиотка. Знаешь ты, знают твои братья. Знали. Знает Андрей и Феодор. Знаю я. И господь бог у нас… тоже — всеведущ. Если ещё не забыла с игрищами своими.

– Господь простит! Я молится буду!

– Нет. Ты свершила многократную, злонамеренную, заранее задуманную измену. Каждый раз когда ты раздвигала ноги перед своими любовниками — ты предавала. Обрекала на муки и позор своих, ещё не только не родившихся — не зачатых детей. Потом ты годами обманывала их. Маленьких, слабеньких. Ничего в мире не понимающих. Доверчивых ко всякому взрослому. Ты внушала им образ жизни, на который они не имеют прав в этом мире, образ мыслей, который основывается на лжи, на твоей лжи. Их души, их сущности — основаны на твоём обмане. Что станет с ними, когда обман вскроется? «И дети развратников будут прокляты». Ты обрушила на их головы проклятие господа!

Она дёргалась, открывала рот, пыталась возразить… И — передумывала.

– Напоследок. Ты предала игуменью, мать Манефу.

– Она сама виновата! Она невзлюбила меня!

– Цыц! Нелюбовь — не основание для убийства. А ты сдала её епископу. Бешеному Феде. Который людей режет — как сено косит. Ещё ты обрекла на смерть свою служанку, Сторожею. Слугу князя Андрея — Хрипуна. Ты предала в руки убийц ту монашку, убогую, которая вывела нас к озеру. Её убили прямо там, на берегу и бросили в Неро.

– Ой ли?! На всё воля божья, так ей рок судил.

– Ой ли? Покупаешься до утра в реченьке — послезавтра и тебе на могилку землицы горсть брошу. По воле господа нашего. Всемогущего, Всевидящего, Всемилостивейшего. Так тебе рок судил.

«Или — бог, или — свобода». Или человек верит в бога, рок, фатум, судьбу, карму… И не несёт ответственности за свои действия. Как плевок, болтающийся на речной глади. И не возлагает ответственность за содеянное на других. «Не ведают они, что творят». Или — поступает по своей воле, следует своей свободе, «за базар отвечаю». «Отвечать» — тяжело. Поэтому атеизм и не является «товаром массового спроса». Но без него невозможно ожидать ответственности от других. Без него все становятся просто марионетками на ниточках «Верховного Карабаса». «Смирение, моление, терпение».

– Ты предавала всё, до чего могла дотянуться. Ты родилась боярышней Улитой Степановной. И — предала отца. Ты стала княгиней Суздальской. И — предала князя. Ты стала инокиней Софьей. И — предала свою игуменью, ты сбежала из монастыря, ты нарушила устав, обеты и клятвы, ты развратничала и насильничала. Вспомни, как подпрыгивала на мне, на связанном узнике, ублажая свою похоть. Кто ты теперь? Не боярышня, не княгиня, не жена, не монашка. «Глаголеть бо в мирскых притчах: не скот въ скотех коза; ни рыба въ рыбах рак, не жена в женах, иже от своего мужа блядеть». Ты теперь… расстрижонка.

«Расстрижонка»… странное слово. Слияние двух действий: «рас-жениться» и «рас-стричься». Двойное «UnDo». Среди почти миллиона взрослых женщин «Святой Руси» — почти все «по-женились». Есть несколько сотен, которые «по-стриглись». Есть тысячи, которые «рас-женились» и десяток-другой, которые «рас-стриглись». Но найти другую такую, которая сделала оба действия… Уникальная женщина.

Слово — изначально было оскорблением. Потом стало милой дразнилкой, нашим, только для двоих, тайным словом. Через годы, описывая в письмах ко мне свои похождения, хвастаясь или прося совета, она часто подписывалась так.

Я завёлся. Я разозлился чрезвычайно. Не на неё. Она-то… По жизни с разными людьми приходилась сталкиваться. Такими, что убийцы-рецидивисты… не самые скверные экземпляры.

Я разозлился на себя. На свою… двойственность.

Дело в том, что в рамках известных мне этических систем я могу найти для каждого из перечисленных преступлений — «смягчающие обстоятельства». Или вообще — аргументы, переводящие события из категории «преступление тяжкое» в — «неловкая шутка», «милая ошибочка», «вынужденное действие» или, даже, «правильно, прогрессивно, достойно поощрения».

Я могу представить ход таких рассуждений, я знаю сообщества, места, эпохи, где именно так это было бы воспринято. Но я-то здесь! В «Святой Руси». С её здешней идиотско-изуверски-сословно-православно-средневеко-родовой… этикой.

Мне посчастливилось, выпало, приходиться… — да как угодно! — жить среди этих… предков. Я — не напрашивался, меня так… Иггдрасилькнуло. Чтобы жить — надо понимать. Их мотивы, их цели. Их возможности и границы. Не вообще — конкретно. Не — «да/нет», а — в «ваттах и метрах». Или, хотя бы, сравнительную силу разных императивов. Не вообще в обществе — в данном конкретном индивидууме.

Эх, силомер бы мне! Измерометр мотиваций выделенной личности в спектре ценностей. И — ожидаемую динамику изменения этой… эпюры сил во времени и в пространстве событий.

Интересно: табулятор — чтобы «табу» мерить?

Вот эта женщина. Её… секс-эпопея. Она, в этом каскаде историй — бедненькая овечка? «Беленькая и пушистенькая»? Которую «злые волки» зверски пугали и насиловали? А она пребывала в молениях, стенаниях и слез проливаниях? — Тогда один стиль общения. Или она сама — волчица? «Что лва злей в четвероногих». Тогда — совсем другая игра, другие слова и действия. Или она — нимфетка предпенсионная? «Лолита со стажем и карьерным опытом»? — Тогда третий вариант.

Впрочем, утопить её в Москва-реке можно во всех вариантах. Тут и не такое топили.