Расстрижонка

Часть 76. «Плыла, качалась лодочка по…» Глава 411

Итак, к моему удивлению — меня не опознали. Я-то думал — я такой весь из себя крутой и общеизвестный. Ан нет. Мания величия, Ваня, для тебя преждевременна. Не знают, не слыхали? Или, вероятнее, не могут совместить одеяние монахини и прозвища «Зверь Лютый», «Воевода Всеволжский»… «Воевода» должен быть толстым, взрослым, бородатым. На коне резвом, в бронях крепких с мечом воздвигнутым. А не юнцом плешивым в одежонке бабской.

В любой момент моё инкогнито может быть раскрыто — попадётся человек, который был в Бряхимовском походе и меня вблизи видел. Другое дело, что в лодейной команде Петра Кучковича таких быть не должно — вятичи, люди с Москва-реки. В той, дальней от Стрелки, части княжества людей, ходивших в поход — немного.

Следующий вопрос: инкогнито — это хорошо или плохо? Судя по боли в голове… и в спине… и в боку…. и в плечах… — не очень. Простому слуге щадящих условий никто создавать не будет. Могут и в воду кинуть просто так. А почему до сих пор не выкинули? И почему не оставили в Ростове? Там на пляжу были, явно, люди епископа — могли им скинуть. И почему увозят Софью из Ростова? И что будет с Манефой, которую эта… с-с-с… Софья обманула и выдала?

В разговоре прозвучало: «С ничего крик подняли». Видимо, был какой-то сигнал. Из Боголюбово? Сигнал именно Кучковичам. Якун (Иоаким) — старший из братьев, глава рода — всполошился, велел вывезти Софью из Ростова. Куда? — Вернее всего — в Москву. Точнее — на Москва-реку, в Кучково.

Официальный, для Андрея, например, мотив — чистенький. Можно объявить, что Софья отпросилась из монастыря погостить в родном семействе. Племянников, там, потетешкать. Перед смертью со старой нянюшкой побеседовать, глаза ей закрыть. Могилкам родным поклониться-помолиться…

Как аварийный вариант при проявлении внимания Андрея к Софье такой выход должен был рассматриваться и обговариваться. Типа: «пока не затихнет». Потому что следующее решение, если «не затихнет» — её смерть. Причём смерть… естественная. В баньке угорела, в речке утонула, грибочков поела… Нет, «грибочки» срабатывают, только если вокруг ещё группа покойников.

Будь Феодор в нормальном состоянии — он сам, или через ближайших слуг, нашёл бы лучшее решение в этой ситуации. Но его наместник поступил проще: отправил Софью в Москву. Она, де, спешно выехала родню навестить. Тайны наместнику обсказаны не были. Вот он и поступил по инструкции.

А меня зачем с собой тянут? — А, похоже — ни зачем. Епископа в Ростове нет, отдавать трофей заместителю — Петеньке западло. Ему ли, боярину из самых бОльших, с каким-то шестёркой владыкиной — добычей делиться?

Это в здешних вятших вбивается «с младых ногтей». Что с бою взял — твоё. Дальше — наградить нижних, подарить равным, поклониться верхним. Но взятое — придержать. «До случая». Вот меня и прихватили — чисто «что под руку попал». Если бы они знали — кто я, то возможны были бы варианты. Как с немедленной ликвидацией, так и с выкупом. А так — просто скотинка двуногая. При случае — может и пригодиться. Ненадобен — продать: лоб здоровый, серебришком обернётся.

«Копейка — рубль бережёт», «Всё в дом, всё в дом» — русские народно-хозяйственные.

Чисто хватательный рефлекс: «цап — в карман».

Потому как другой вариант: Софочка в меня влюбивши. Ну вот так прям. С первого взгляда и прижима. — Напрочь не верю. Скорее наоборот: она со мной кокетничала, «проверяла на прогиб», отвлекала и дурила. Чтобы я чего лишнего не учудил. И оказалась права: горловину своего походного мешка я так и не развязал, всё откладывал, пока она… позволяла себя под ручку вести. Значения в стычке никакого, но, при чуть другом раскладе, скорость с которой я вытащил бы «огрызки»…

Умная, смелая, энергичная, опытная… стерва. Так и запишем.

Судя по солнышку, мы топаем на юг. Как проходить-то будем? От Ростова до Москвы — двести вёрст, машиной по трассе — часа четыре. А вот лодочкой…

Из Московских волоков помню Яузский. Он проходил по линии улицы Пионерской. Мимо зданий концерна «Энергия» и ЦУПа. «Яузское мытище». Названия «мытищи» в разных вариантах встречаются в топонимике русских земель. Мытари там сидели и прохожих мытарили.

По реке Яузе купцы от Москва-реки поднимались вверх на лодках до того места, где она поворачивала почти под прямым углом на юг и уходит в большое торфяное болото. Здесь пока вместо болота — озеро. Здесь же, в 21 веке, будут находится и город Мытищи. От Мытищ идёт волок вёрст семь в Клязьму. Перетащенные по суше лодки спускаются в Клязьму около селения Городищи. Напротив будет деревня Баскаки. Яузский мыт будет давать хороший доход, для контроля его поступления в ордынские времена сюда посадят ханского баскака.

Волок серьёзно обустроят: с обоих сторон будут обширные овраги, видимые ещё в 19 веке, служившие пристанями и спусками к речкам.

Другой известный волок — Сходненский. Там корабельщики «сходили с волока». Тоже Клязьменский.

У меня была надежда, что я смогу «поднять шум» на волоке в Суходу, где я с волоковщиками подрался. Где мне обещали интенсивную такелажно-сексуальную жизнь. Увидят мужички личико моё битое, «быдлу без падлы», возбудятся, и моих нынешних мучителей… Увы, мы шли западнее, да и пасли меня крепко. Через первый волок просто пинками прогнали, замотанным в тряпьё и нагруженным. Будто лошака какого.

Вывалились в Плещеево озеро. Которое они называют то — Клещеево, то — Кащеево. Переяславль-Залесский, и присоседившийся рядом более древний Клещин — посмотреть не удалось: мешок с головы не снимали. Так я и не сумел поприветствовать «Ярилину плешь» — своею.

Второй волок, в Шеру, тоже помню смутно. Снова замотали да так побили… Что и нагружать не стали — сами тащили. Как спустились по Шере в Клязьму — были предложения меня на вёсла посадить. Садюги. Но — воздержались.

Петенька фыркнул:

– Лоб здоровый, а бестолочь. Учить его, ума-разума вкладывать… время потеряем.

Я, естественно, рвался заявить о своей преданности и верноподданности. А также сообразительности, обучаемости и исполнительности. Вы меня только развяжите… Я, вам, с-с-с… Хоть ползком, хоть зубами… Мда. Такой лодейный поход устрою…!

Так и выкатились мимо ЦУПа в Яузу. А там уж недалече: вниз по Яузе, вверх по реченьке и к Боровицкому холму.

Ведьмина горка. Так её первые вятичи называли. Горка — выше и уже, чем в 21 веке. По вершине холма — дерево-земляная крепость, 8 лет как поставлена князем Андреем. Валы здесь могучие: 15 метров — шириной, 7 метров — высотой. Перед ними — рвы: 18 — в ширину, 5 — в глубину.

Здесь два оврага были, их для обороны ещё до-угро-финны использовали. Как бы не с середины первого тысячелетия до РХ. Потом вятичи их соединили и углубили. Потом Андрей до ума довёл.

Поверху валов — стены деревянные, брусчатые, Андреем поставленные. Невелики — полкилометра длиной, метров пять — высотой.

Перепад высот, от дна рвов до кромки стен — метров 17–18. Фиг влезешь.

Ага. Через семьдесят лет монголы возьмут городок за пять дней. Через двенадцать лет — возьмёт Калауз, князь Глеб Рязанский. Просто — уметь надо.

Мы мимо поселения прошли, в устье Неглинной причалили. Тут «своя» пристань — для своих. Прохожие — вдоль Москва-реки становятся, с другой стороны от города.

Церковку видать: церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи у Боровицких ворот, доживёт на этом месте до XIX века. Под ногами щебёнка. В Кучково есть и деревянные улицы, выложенные плахами. Но обе главные улицы от крепости вниз — к Неглинной и к Москворецкой торговой пристани — вымощены щебнем.

Особо посмотреть не дали: мешок на голову, петлю на шею, побежали. По щебёнке босиком… а потом голыми коленками… Подрясник мой уже давно без подола остался — вот я и проехался. Не видать же ничего! Сдёрнули мешок, дали по рёбрам, пнули в задницу, огрели по спине, перетянули по лодыжкам…

Вокруг народ стоит, смотрит. Местные. Москвичи. Хохочут. Девушки из скромности платочками закрываются, когда хихикают. Парни ржут в голос и пальцами показывают. Давай, Ванюша, пошевеливайся. Как и положено рабу свеже-похолопленному.

Эпизод мелкий. Тащили, упал, побили. Сдёрнули мешок с головы. А чего ж таиться? — На своей же земле! У себя в дому!

Люди Петеньки устали, рвались к своему жилью. Вот же оно! Пару сотен шагов пройти — дом родной! Кто-то из слуг сдёрнул мешок. Чтобы меньше со мной возиться, чтобы я не падал на каждом шагу. Облегчил себе жизнь. На чуть-чуть. Уже почти дойдя. Поленился. Да и не знали они — кого тянут. Вот и явили мою тыковку свету белому.

«Каждый солдат должен знать свой манёвр». А — конвоир?

«Рояль»? — Само собой. Если б не били всю дорогу, если б не почти у ворот, если б не ноги мои босые, да щебёнка на дороге… Случайность. Которая спасла мне жизнь. Вместе с иными, прежде, в других местах-временах, разных… случайностях случившихся и сделанных.

Пинки, толчки, удары. Крепостные ворота, улочка… виноват — одна из главных улиц этого городишки. Снова виноват: Москвы. Площадь поселения — 3 га, площадь типовой городской усадьбы — 300–400 кв.м. Минус торжище, улицы, валы… — полста дворов. Для сравнения: в Киеве сейчас — 400 га.

Гонят куда-то вправо. На Боровицком холме ещё со времён дьяковской культуры два центра. Один — на самой оконечности мыса, другой — на самом высоком месте. Там потом Соборная площадь будет. Укрепления у обоих центров общие — овраги. А вот застройка и население — разные. В центре — торговая площадь и вокруг неё дворы купцов да новых вятших. А вот Кучковичи сидят на мысу. Меня туда и тянут.

Ну и грязь! Ну и… дрянь! Под ногами — битые кости.

Остатки настилов этой первой улицы Москвы археологи увидели в середине 1960-х годов, когда копали в районе Патриаршего дворца. В восточной проездной арке, под церковью Двенадцати апостолов, на глубине чуть более 5 метров, открылась мощенная деревом улица, по которой люди ходили и ездили более восьми веков назад. По ее правой стороне (если двигаться от Троицких ворот) — жилые дома и хозяйственные постройки москвичей.

Улица метра четыре в ширину. Круглые бревна-лаги, на которые вплотную уложены толстые (10 см) и широкие (10–15 см) плахи. Когда настил поизносится и зарастёт грязью, на него уложат следующий. Поновление уличного мощения — через 20–25 лет.

Часть настила лежит на вымостке из костей — ребра, зубы и расколотые пополам челюсти коров и лошадей. Отмостка из костей — не менее тысячи квадратных метров: от алтарной части церкви Двенадцати апостолов уходит под Звонницу. Пласт костей толщиной 20–25 см, местами до полуметра. В исходном рельефе здесь просматривается впадина, в которой скапливалась вода — потребовалось замостить. Эта древнейшая улица Москвы не меняла свою трассу более трех столетий, прекратила существование в конце XV века.

Настил… уже пора ремонтировать. А то мне по этой костной отмостке — босыми ногами…

Позже конструкция мостовой усложнится. В конце XVI — середине XVII века на продольных лагах вплотную друг к другу кладут поперечные бревна, поверх которых набиты доски, уложенные продольно (как и лаги). Лаги из еловых стволов с остатками сучков, диаметр 12–15 см. Доски верхнего настила шириной 13–14 при толщине 6 см. Прибиты к бревнам железными костылями длиной 12–15 см, загнутыми частично на доску. Длина досок — 1,5–1,6 метра.

Будет в Кремле и накатник — настилы, сооруженные лишь из бревен. Так мостили в Москве в конце XV и в XVI веке. В русских городах этот тип настилов применяли и раньше — во Пскове, например, в XIII–XIV веках.

Ещё один местный способ борьбы с грязью — выстилки из бересты. Так устилают усадебные дворы.

Вообще — в Москве используют разные способы. Настилы из толстых досок на лагах — почти треть. Традиционный, по Великому Новгороду: из полубревен на трех линиях лаг — 15 %, выстилки из бересты и гать — столько же, чуть больше четверти — накатник.

На мысовой площадке Боровицкого холма (двор Оружейной палаты) есть булыжная мостовая, середина XII века. Такое мощение в древнерусских городах встречается редко, как правило, говорит об усадьбе человека высокого ранга — князя, именитого боярина.

Моим босым ножкам повезло. Встретились с такой редкостью — усадьба Кучковичей вымощена булыжником. Позже, когда Кучковичей казнят, часть этих камней пойдёт для устройства отмостки вдоль насыпи вала — для удобства передвижения воинов в сырое время года. Однако от сожжения Москвы в 1177 году Глебом Рязанским (Калаузом) — не спасёт.

Петенька с Софочкой — цок-цок по камушкам — к высокому крыльцу теремному. Там куча народа стоит, важняк какой-то выпирает одеждой богатой.

– Якун Степанович! Хозяин! Большак!

Там — обнимашки с целовашками, поклоны с привечаниями. А меня куда-то в сторону. Барак, лестница вниз, мордой в стену, путы — долой, и сразу же — головой в яму.

Поруб.

Факеншит…

Ну здравствуй дом родной! Здравствуй мать сыра-земля! Хотя ты здесь… тьфу… суховата.

Парень в порубе — парубок? Тогда — песня про меня. Осталось дожить до тридцати трёх. Что, по нынешним реалиям — весьма сомнительно. Ну и так, по мелочи. Найти тут себе — «дивчиноньку» и «з сиром пироги».

– Ты, эта, гадить будешь — в левый угол ходи. Тама, эта, яма как бы.

О! Так я не в одиночке?! Какая-то «дивчинонька» сыскалась. Судя по голосу — мужеска полу и преклонных лет. Наверняка — сильно «гарная». А «пироги», очевидно, вот в той яме по левому борту. «З сиром».

«— Люблю бутерброды с икрой. По-икрите мне посильнее.

— А я люблю с сыром. Мне — по-сирити».

– Спасибо на добром слове, мил человек. Звать-то тебя как?

– Меня-то? Колысь, Градятой кликали. Давно. Уж лет восемь.

Что-то охнуло, закхекало, зашевелилось, зашелестело в темноте, придвинулся запах давно скисшего, сгнившего. Пахнуло так, что у меня, даже уже принюхавшемуся к подземелью, резануло глаза. Что-то мягкое коснулось шеи…

Ой! А я и не думал! Что после дороги, где постоянно — в путах да вязках, смогу руками двигать! Но автоматизм сработал: жёсткий блок в кость, захват… чего-то… Бросок, фиксация…

Факеншит! В темноте, на ощупь! Где у него голова?! — Нет у него головы! А с другой стороны?

Под руками шевелилось что-то мягкое, липковатое, волосатое, вонючее… Перхало, пытаясь отплеваться, вздохнуть воздуху.

– Ай! Отпусти! Больно! Стражу кликну!

– Ой ли? Успеешь ли?! А вот землицы горсточка. Прямо в грызлице. Ну, что? Чем звать-то будешь?! Дур-рак. Лезешь без спроса. Ладно, живи.

Отпущенный мною Градята отплевывался, отхаркивался. Выразительно подвывая и ругаясь:

– Понаехали тута всякие! Даже и в порубе спокою нету!

отполз куда-то в темноту.

Я же сделал то, чего был лишён все эти дни — вытянулся. Прямо на этой грязной, неровной, холодной земле. Во весь рост.

Завёл руки за голову, и стал проверять: а весь ли я цел, а всё ли у меня на месте? К моему удивлению — даже кое-что лишнее появилось. Слева под рёбрами болит чего-то. Поджелудочная железа? Ну здрасте! Рано мне ещё. Не по моим годам.

Точнее — не по годам моего тела. О! А вдруг у него, у тела моего, это врождённое? Типа — наследственное. Или — следы тяжёлого детства, случившегося до моего вселения?

Интересно, а что делают попандопулы, когда вляпываются в тела инвалидов? Пара-попандопулизм… как-то не встречалось. Мы ж такие! Мы ж все исключительно здоровые. Как олимпийцы. Не в смысле движения — там тоже больные, а в смысле — боги Древней Греции. Хотя те тоже мучились. Гефест, к примеру, хромой, у Геры — фригидность, а Зевс вообще — головой рожал.

Вот, представьте, вляпались вы в тело с ярко выраженной метатесиофобией. И как тогда прогрессом заниматься? Чуть-что новенькое — сразу в обморок. «Заболевание несовместимое с жизнью». В смысле — с жизнью инноватора-прогрессора.

Или, к примеру, наследственная триметиламинурия. Это когда в организме накапливается триметиламин, который, выделяясь вместе с потом, создаёт характерный запах — пахнет тухлой рыбой, тухлыми яйцами, мусором или мочой. Аж глаза режет. Тут в обмороке — все окружающие. И как из такого тела ощастливливать всё человечество? — Только по переписке. С предварительным проветриванием и прополаскиванием каждого «ценного прогрессивного указания».

Резкий подъём перекатом… о-ох… позволили выявить у себя ещё и рёбра. В двух местах. Не считая свеже-ободранных коленей. После чего сел у стеночки в позу лотоса, представил себе бесконечное тёмное полотно — а чего его представлять? И так темно как у… мда. И стал доводить себя до душевного равновесия путём телесного закипания. В смысле — поднимая температуру тела до выступления пота.

– Эй, а ты хто?

Факеншит! Кажется, я смогу закипеть и без физзарядки! Придурок! Человека на краю нирванной нельзя пугать — свалюсь в эту ванную.

– Иван.

– Ага. Ну. А хто?!

Нет. Не дадут. Медитирование с пропотением и выпадением в транс — отменяются.

– Гонец. Князя Андрея.

– Хи-хи-хи… А я — строитель. Князя Андрея.

Во блин! А я думал по запаху — тот чудак, который в русской классике пирогами с тухлой зайчатиной торговал. А, да — того же потом князем назначили. Хотя тоже — должны были посадить.

– И что ж ты такое Андрею построил, что тебя в поруб сунули?

– А ты не замай! Ты не знашь — так молчи!

Градята возмущённо запыхтел. Но желание потолковать со свежим человеком оказалось сильнее кратковременной обиды:

– Я ему вот эту крепость поставил. Понял?! Сам! Вот этими руками!

– Что, сам-один? Всю крепость?

– А? Не. Ну. Я, это, крепостником был. Городничим.

Кем-кем?! А я-то думал, что крепостники и городничие — совсем другие. Первые должны быть садистами, вторые — взяточниками. Хотя дядя вполне может быть и тем, и другим. Или — несколько некорректно термины применяет.

– Не городничим, а городником.

Не — огородником, не — городошником, не городителем… Я уже так хорошо знаю здешний русский язык, что даже осмеливаюсь поправлять туземцев.

– А, один хрен.

– Богато, поди жил?

– А то! Что по «Правде» — Андрей всё дал. Да ещё серебра втрое. За спешность да за дожди.

Статья 96 «Русской Правды» задаёт нормы оплаты строителям городов:

«А се закладаюче городъ. А се уроци городнику: закладаюче городню, куну взяти, а кончавше ногата; а за кормъ, и за вологу, и за мяса, и за рыбы 7 кунъ на нед?лю, 7 хл?бовъ, 7 уборковъ пшена, 7 луконъ овса на 4 кони; имати же ему, донел? городъ срубять; а солоду одину дадять 10 луконъ».

Вот за каждую «городню» — звено крепостной стены, Андрей и платил серебром втрое. Компенсируя, тем самым, сокращение понедельной оплаты из-за спешки. И стимулируя работать в дождь: крепость поставлена «не в сезон»: конец осени — начало зимы.

– А сюда за что?

– Дык… эта… Петьке морду спьяну подровнял. Пердиле Степановичу. Ой! Звиняте! Обуяный бесом винопития поднял руку свою предерзостную на светлый облик нашего пресветлого, пречистого и блаженнейшего Петра, дай ему господи, долгие лета, Степановича!

Последняя фраза была произнесена громко, почти криком, куда-то вверх. Там что-то скрипнуло, стукнуло и зашуршало. После паузы снова раздался голос моего визави. Почти шёпот:

– Ушли. Придурки. Ироды-каины. Ползи ко мне. Вдоль стеночки ползи. Покалякаем.

Сползаться с собеседником… прежде доводилось. После ударных доз алкоголя. А вот «на сухую»… Сколь же многому научила меня «Святая Русь»! И продолжает.

Чисто для коллег, мало ли что, вдруг кому так же ползать придётся: важно в конце подползания не наступить на оппонента. Не надо втаптывать его в грязь. Он же, вместо связного оппонирования и дискутирования — просто бессвязно материться начинает! Оно-то и в моё время не все понимают… И здесь с первого раза — не удалось.

Градята по-визжал, я по-извинялся. Нудно и долго. Но мы в порубе — спешить некуда. И деваться нам друг от друга… и от его «триметиламинурии»…

Хорошо Жванецкому советы давать: «Не нравится запах? Отойди, не стой!». А если я — уже? В смысле — не стою, а сижу? В обоих смыслах этого слова. — Тогда — «дышите ротом»?

Подышал. Потом пошёл задушевный разговор. Он рассказывал про баб, и как хорошо у него с ними получалось лет десять назад, а я дышал ртом и интересовался подробностями нынешней кормёжки и прежней фортификации.

Боголюбский построил здесь, на холме в устье Неглинной, деревянную крепость. Она объединила существовавшее старое мысовое укрепление и огороженное предградие — разделявший их ров был засыпан. Для укрепления поречных косогоров Неглинной были применены «крюковые конструкции». На поперечных покладках с крюками на концах были уложены дубовые бревна. Крюк держал бревно и не позволял ему смещаться под напором грунта.

Сходно, на еловых «курицах» — ставят крыши на русских избах. Похожий конструктивный элемент в основе разновидности русских прялок-«корневух».

На крюковых конструкциях строительство стен можно было вести по прямой, не считаясь с микрорельефом, чувствительным для рубки стен из венцов. Сама стена крепости середины XII века представляла собой разгороженные продольными и поперечными стенами клети-«городни» (их найдут при рытье котлована Дворца Съездов).

Эта крепость именуется в источниках еще не «кремлем», а «кремником»; слово «кремль» впервые встречается в Тверской летописи под 1315 г.

Позже, при Иване Третьем, Алоизио да Карезано, строивший западную сторону новых, кирпичных уже, стен, снова, ещё дальше, вынесенных к Неглинной, перебросил арочные перемычки вдоль обрывистого берега, которые сравняли неровности почвы и лишь затем стал возводить стены. Он спрямил стены этого фасада, вывел их на одинаковую высоту, а длинные прясла «облокотил» на прямоугольные башни.

Уже устраиваясь у стены и отходя ко сну, вспомнил вдруг рассказ одного советского классика-фантаста. Сюжет начинается с того, что здоровый мужик из разинских атаманов попадает в подземелья Московского Кремля. Где его и мордуют. Потом палачи делают перерыв и кидают атамана в камеру. А там дедок какой-то, уже совсем не самоходный. У казака было редкое имя — Алмаз. А дедок…

– Слышь, Градята, ты часом не инопланетянин?

– Чего?!

– Ничего, проехали.

– Куды?!

В той истории казак на себе таскал энелошника по подземельям Кремля. Потому как космо-пришелец, попав в руки московским катам — ходить уже не мог. Но видел в темноте. И сквозь стены. И видел он…

– Туды. Где тут у вас потайной ход наружу?

А в ответ…

В полной темноте наступила полная тишина.

Ещё не абзац, но уже близко: собеседник перестал дышать. А также — пыхтеть, шелестеть и чесаться.

Помер? — Грустно будет, поговорить не с кем.

Нет, живой. Ползёт. Факеншит! Да что ж ты так пахнешь?! Триметиламинурист. Только — не наследственный, а благо-приобретённый. Точнее: порубо-…

– Откеля прознав?

– Откеля-откеля… оттеля.

Всякая нормальная крепость должна иметь системы подземных коммуникаций. Слуховые галереи выносятся в предполье для обнаружения вражеских подкопов. Дальше — минная война. По-сапёрному: «тихой сапой». Порох — не обязателен. Кажется, древние вавилоняне поймали как-то своих противников: прокопались в их туннель и запалили там битум. Газовая атака. Большая часть отборного атакующего отряда так и осталась в туннеле. Традиции сохранились в регионе, активно применяются в секторе Газа и пригородах Дамаска.

Мы не на Востоке, а в Москве. Но здесь тоже копают. Внезапное острое желание Ивана Грозного — «вот прям сразу!» — жениться на королеве Елизавете было выражено среди ночи английскому послу, приведённому в царские покои в Кремле по подземному ходу.

Я уже говорил, что в человеческих поселениях единожды принятые решения по размещению чего-нибудь где-нибудь — часто воспроизводятся веками. Проходят войны, пожары, смены формаций и государств, но топология воспроизводится раз за разом. «И до нас люди жили. Нас — не глупее». И на месте мелочной лавки Рабиновича конца позапрошлого века стоит трёхэтажный универмаг пана Гетьмана, а на месте кузницы «шановного» Федорченко побывала и «Сельхозтехника», и механический завод «Мак, Дак энд Гузь».

Через двести лет после Боголюбского, Иван Калита поставит новую дубовую крепость. Более чем втрое удлинив линию стен. Менее чем через тридцать лет после Калиты — Дмитрий Донской построит «белокаменную». Почти полностью соответствующую Кремлю 21 века по площади. На месте Спасской башни находились Фроловские ворота, на которых, во время осады Москвы Тохтамышем, дрался и ругался знаменитый Адам-суконник.

Ещё через столетие Иван Третий построит последний, кирпичный Кремль в 2.5 км длиной.

Вот этот «уголок» — стрелка Москва-реки и Неглинной — самый старый. Решения первых строителей, вернее всего, в этом месте воспроизводились последующими. В России строения очень интенсивно горят или ветшают — восстановление случается куда чаще, чем — «… до основанья. А затем…». — А зачем?

Арсенальная, Тайницкая, Боровицкая, Водовзводная… да с какой из башен Кремля не связаны слухи о подземном ходе?!

– Или даром меня люди «Зверем Лютым» зовут? Ежели сути не знать, то всякая «лютость» — в глупость превращается. Колись, Градята. Где ходы копали? Из Боровицкой — к Неглинной, а из Тайницкой — к Москва-реке?

Тут мы малость поспорили. Тайницкой башни в Кремле ещё нет. На том месте стоят Чешские ворота. Почему «Чешские» — не знаю. Но башня над ними есть. Впрочем, обилие башен с воротами — постоянное свойство Московского Кремля. Отражение склонности к активной обороне, к проведению вылазок.

Градята то шипел, то плевался. Пытался уличить меня в невежестве в части крепосте-строительства. А чего уличать? — Я и так про свой дилетантизм в этой области знаю. Но у меня есть Фриц, мы с ним общались много. Опять же — опыт кое-каких построек на Стрелке.

– На какой такой стрелке?! Дурень! У Неглинной вся стрелка мокрая! Тама ничего построить нельзя!

– Сам дурак! У меня своя Стрелка — Окская! Где я, как Воевода Всеволжский, что хочу — то и ворочу.

– Э… дык… Врёшь! Сказывал — гонец! А ныне хвастаешь — воевода, де!

– А что, одно другому — помеха?! Князь Андрей воеводой поставил — воевода. Князь Андрей упросил по делам его сбегать — гонец. Что непонятного? Ты лучше обскажи — куда тот ход выходит.

Всё-таки он несколько свихнулся. Восемь лет заточения сильно изменили психику бывшего городничего мастера. Он — то шептал, и брызги слюней летели в моё ухо, то — начинал орать. И брызги летели мне в лицо. Пытался пихаться. И получил… больно. Наругался сильно и уполз в свой угол. Возвратился и попытался меня… подкузьмить. За что получил… по сусалам. Долго вонял. В прямом и переносном смысле. Снова плакал, ругался, плевался и ползал. По горячке заполз в левый угол. Ну, где отхожее место. И долго там ковырялся, матерился и плакал. Расцвечивая моё порубное пребывание — разными… «запахами и звуками». Которые доходили до меня — «стайкою наискосок».

Факеншит! Как я теперь понимаю давнего знакомца-рецидивиста из первой жизни, который в ходе третьей «ходки» скандально требовал себе одиночку!

Наконец — угомонился. Засопел размерено. Уснул?

Описание хода к Москва-реке из Тайницкой башне… виноват: от Чешских ворот — я уловил. Про Боровицкую он рассказать так и не захотел. Ничего — завтра расколется. А вот на кой чёрт мне это надо? Общей системы подземных ходов в Кремле ещё нет. Даже если удастся выбраться из этого поруба — добраться до башен… нет, не получится. Бесполезные знания. Типа: повышение общей эрудиции и расширение кругозора.

Умру — умным. Это как считать? Хорошо или плохо?