Птицы и сны

История восьмая. Тендер

День не задался с самого утра. Бывают такие дни. Ночью снилась всякая ерунда, будто бы кто-то огромный и страшный меня преследует! Всю ночь я пытался убежать от иллюзорного врага и проснулся невыспавшимся. Конечно, мне, как дипломированному толкователю сновидений, не составило большого труда понять истинный, позитивный смысл ночного образа, но осадок остался.

За окном было пасмурно, хотя, к счастью, дождя не было. Низкие свинцовые тучи застлали небо. Их стремительное движение указывало на сильный ветер. От одного вида унылого осеннего пейзажа за окном мне стало зябко. Укутавшись в теплый халат, я занялся обычными утренними делами, и это отвлекло меня от грустных мыслей.

Через час после пробуждения за завтраком на пол упал бутерброд. Обычно по утрам я не ем бутерброды, но сегодня так захотелось съесть кусок черного хлеба с вологодским сливочным! И вот результат – бутерброд упал маслом вверх…

Я огорчился. Это не очень хорошая ситуация, когда нарушаются базовые законы мира. Бутерброду положено поступать с точностью до наоборот.

Несколько лет назад я читал в журнале «Обозрение важных для человечества научных открытий», что известная группа механиков из одного очень уважаемого Университета провела специальное исследование с целью нахождения причины такого поведения бутерброда. Ученые пришли к выводу, что, падая, намазанный маслом кусок хлеба подчиняется «Закону листа».

Вы могли заметить, что в парках нашего города, да хотя бы в Михайловском саду, листья в строгом соответствии с этим законом падают непременно загнутыми краями вверх. А покрытый слоем масла хлеб гордится обретением благородного звания бутерброда, стремится продемонстрировать масло окружающим и выпячивает грудь колесом. Глупый, он и заподозрить не может, к какому печальному результату это приведет!

Я не склонен преувеличивать значение для нашего мира законов Механики и имею другое объяснение.

Первое – поскольку и масло, и, тем более, хлеб относятся к здоровой пище, столь необходимой для поддержания здоровья, при их соединении путем намазывания первого на второе вырабатываются и быстро достигают желудка флюиды радости. Данное рассуждение находится в строгом соответствии с «Каноном Медицины», и я абсолютно уверен в его безукоризненности.

Второе и главное: в момент, когда в силу случайных обстоятельств бутерброд оказывается в свободном падении, в дело вступает «Calcinatio» или «Первый Закон Алхимического Перерождения»!

Позволю себе напомнить, что смысл данной стадии перерождения заключается в «смерти мирского», т.е. в отказе от всех жизненных интересов и желаний! Индивидуум, потерявший пищу вследствие падения бутерброда на пол, подвергается первому Алхимическому воздействию! Доказательством являются переживаемые им огорчение и злоба, которые, как известно, образуются из-за выброса в организм черной желчи. А символический цвет первой алхимической стадии именно черный!

После завтрака я перешел в кабинет с намерением хорошенько поработать. Через неделю нужно было сдавать финансовый отчет. Я достал все необходимые бумаги и начал сводить их в единую, стандартную форму. У меня нет особого восторга от подобной писанины. Более того, я недолюбливаю мытарей и стремлюсь отложить встречу с ними на самый последний момент.

Дело врача лечить, а не сводить дебет с кредитом. Но всякий уважающий себя образованный человек должен сознательно относиться к своим обязанностям перед Империей! А уплата налогов из этих обязанностей – наипервейшая! Без выполнения гражданином остальных обязательств государство проживет, а без этого – нет. Через два с половиной часа я окончательно убедился, что бухгалтерский пасьянс не складывается. Причина крылась в последних изменениях налогового законодательства, которые окончательно его запутали.

Заварив крепчайший кофе, я вернулся в кабинет с намерением исправить ситуацию.

Мне бы заподозрить, что дело – дрянь, и принять кардинальные меры. Но все мы сильны задним умом…

В глаза мне ударил луч яркого света. Проследив его источник, я решил, что вновь золотят шпиль Адмиралтейства. Посетовал о столь бездарной трате государевых денег – ведь капитальный ремонт этого шедевра архитектуры сделали совсем недавно!

Во внешнем мире присутствовала какая-то ошибка. Я заворожено смотрел на осеннее петербургское небо, сплошь застланное тучами. Да, что-то было неправильное в наблюдаемой мною картине, но вот что?

Ну, да потехе – час, делу, как известно, – время, и я вернулся к своим делам и написал в Мытарный Департамент письмо с просьбой разъяснить мне смысл внесенных изменений в параграф уложения «О налогообложении магических аксессуаров, неиспользуемых гражданами в повседневной профессиональной практике, но могущих при определенных обстоятельствах послужить поводом появления дополнительных доходов, о коих не упоминается в предыдущих параграфах». Закончив писать запрос, я сложил его в заранее подписанный конверт. Достал из ящика письменного стола комок воска с намерением запечатать письмо своей личной печатью.

Мне опять мешали вспышки яркого света, они мелькали с неопределенными интервалами, и это раздражало еще сильнее. От переполнивших чувств у меня дрогнула рука, и воск пролился на стол. Убедившись, что заклеить конверт не удастся, я задумался о причинах происходящего.

День не задался с самого утра. Я это понял, проанализировав последовательно всю цепочку событий. Иногда в такие дни лучше вообще не просыпаться. Нужно было что-то предпринять, как-то радикально менять ситуацию, и я отправился в спальню. Каждый человек, получивший образование, знает, что причинно-следственную цепочку можно исправить единственным способом – вернуться к ее началу и именно там внести изменение. Я – образованный человек и, более того, лицензированный врач, поэтому, придя в спальню, я разделся и лег спать.

В этот раз я был внимателен и осознавал все происходившее во сне. Профессор Николай Грот в монографии «Сновидения как предмет научного анализа» рекомендует не убегать во сне от страха, а, напротив, смело пойти ему навстречу и дать бой. Следуя этой рекомендации, в ключевой момент я внес необходимые изменения и с удовлетворением отметил изменение ландшафта и фабулы сна. Враг был повержен и рассеялся, подобно облачку тумана!

Приблизительно в три часа после полудня я проснулся. На сердце было легко, энергия переполняла мое тело. После гигиенических процедур я немного перекусил. С аппетитом съел два яйца всмятку, тарелку овсяной каши. Выпил чашку кофе со сливками. И никаких экспериментов с бутербродами!

После завтрака, пусть позднего, но все же именно завтрака, я решил послушать новости. По большому счету, меня вполне устраивает чтение с этой целью газет. Однако мой друг Георгий Подхалюзин – человек прогрессивных взглядов и большой поклонник научных новинок, – настоял на попугае. Он справедливо заметил, что столичный врач, обязан быть в курсе новостей. К тому же, это добавляет солидности.

По рекомендации Подхалюзина в Почтовом ведомстве был оплачен соответствующий абонемент и с тех пор каждое утро посыльный не только приносит газеты, но и меняет попугая в клетке. Я довольно быстро привык к техническому новшеству. И, хотя порой механическое бормотание и некоторая политическая ангажированность наталкивают меня на мысль отказаться от данной услуги, которая к тому отнюдь не дешевая, я не делаю этого, ведь, как известно, «респект и уважуха» стоят любых неудобств и денег. К тому же, нововведение полюбилось Фоме. Он даже стал в мое отсутствие приглашать других домовых слушать песенки и мелодии, которые раздаются из клетки в перерыве между новостийными блоками.

Я закурил сигару и подошел к клетке. Снял шелковую с красными цветами на салатном фоне салфетку и попугай немедленно начал говорить.

Чуть хриплым голосом он поведал главное известие: «Его Величество Государь Император в Загородном дворце встретился с посланником одной Третьей страны, разговор прошел за закрытыми дверьми»; продолжил об экономике: «На очистку Екатерининского канала из казны в этом году выделят на одну тысячу золотых червонцев больше, нежели было выделено в прошлом»; испугал очередной трагедией: «В одной Третьей стране произошла катастрофа. Погиб весь урожай винограда. Экономике страны нанесен серьезный урон»; пикантно сообщил о гламурном: «Великая княжна Анна, намедни будучи на балу, впервые целовалась с неким молодым человеком, свидетелем этого грандиозного события совершенно случайно стал известный журналист из Императорского Департамента Пропаганды»; закончил попугай местными новостями: «Власти приглашают горожан, проживающих в домах вдоль Екатерининского канала на Осенний день эко-магии, после коего планируется фуршет и фейерверк».

Больше новостей не было, и шелковая салфетка заставила попугая умолкнуть.

Уверенный, что благодаря собственной ловкости мне удалось обмануть судьбу, в прекрасном настроении я прошел в кабинет с намерением хорошенько поработать.

Она сидела против окна и явно дожидалась меня. Большая, серо-белая почтовая чайка. Я удивился, так как считал, что на почте служат только вороны.

Ворона – птица городская, живет на деревьях, непривередлива к пище, и, что особенно важно, нежадная, хотя и любит яркие, блестящие предметы. Таким образом, ворона идеально подходит для службы в почтовом ведомстве. Мне могут возразить и вспомнить о голубях. Не буду оспаривать – почтовый голубь быстрее и надежнее. Он незаменим для доставки экстренных сообщений – телеграмм или важных писем на большие расстояния, скажем, в другой город. Именно поэтому аристократы и люди состоятельные предпочитают голубей. Но вспомним о цене! Услуги почтового голубя намного дороже услуг городской скромницы-вороны. А это, согласитесь, очень важный аргумент! Год назад в прессе промелькнуло сообщение, что для дальнейшего снижения себестоимости почтовой пересылки городские власти в качестве эксперимента наняли других городских птиц – воробьев. Поэтому я бы не удивился увидеть серого попрошайку на своем окне в новом качестве, но чайка! Это, извините, ни в какие ворота не лезет! Кому в голову может прийти использовать такую птицу? Чайке нужно море, она любит простор, питается рыбой. А рыба – продукт крайне дорогой и этот факт подтвердит любой торговец с рынка.

И все же чайка сидела у моего окна. Увидев меня в кабинете, птица требовательно постучала клювом по водосточной трубе. Я открыл окно и забрал письмо.

Послание, как и доставивший его почтальон, было необычным, это настораживало. Опуская детали, необязательные для прояснения сути дела, скажу, что написанный на дорогой вощеной бумаге с печатями и сложными вензелями текст призывал господина доктора, т.е. меня, безотлагательно явиться в Адмиралтейство по делу государственной важности.

Решительно не понимая, чем могу быть полезен военно-морскому ведомству, я стал собираться в дорогу.

Основатель нашего цеха великий Гиппократ из рода всадников, чьи корни по отцу уходят к самому Гераклу, а по матери – к божественному Асклепию, писал: «Врачу сообщает авторитет, если он хорошего цвета и хорошо упитан, соответственно своей природе. Затем ему прилично держать себя чисто, иметь хорошую одежду и натираться благоухающими мазями».

Упитанность я имел соответствующую, цвет лица тоже, и посему, в качестве завершающего мазка к портрету, одеться решил прилично, но не чопорно.

Белоснежная сорочка из тончайшего голландского сукна, жемчужные запонки, легкий черный костюм, галстук фряжских мастеров, туфли из хорошо выделанной телячьей кожи придали мне респектабельный вид. Довершили мой наряд длинный плащ и темно-малиновый бархатный берет с небольшой брошью. Оценив свое отображение в зеркале, я остался доволен. Мне показалось, что выбранный головной убор напоминает берет имперского морского пехотинца и особенно к месту. Шпагу я решил не брать и вышел на улицу.

Вход в Адмиралтейство охраняли бравые моряки. Дежурный офицер проверил мои документы, в качестве пропуска я предъявил полученное письмо. Он вытянулся и молча откозырял. Все-таки военная служба украшает настоящего мужчину! Военные люди, в отличие от штатских, более подтянуты, лаконичны, дисциплинированы. Несомненно, с ними приятно иметь любое дело и на них можно рассчитывать в трудную минуту. Я сдал свой плащ в гардероб, и, продолжая размышлять, поднялся по парадной лестнице к нужному мне кабинету.

Едва увидев дверь, я оробел. Это была не просто дверь, это были парадные ворота! Особенно меня впечатлили затейливый резной орнамент, покрытый свежей позолотой и полное отсутствии таблички. Даже кабинет господина ректора в Университете поименован строгой «золото на красном» надписью. А здесь решительно отсутствовало какое-либо обозначение хозяина кабинета. «Это какого же статуса должен быть чиновник, который не нуждается в представлениях?» – подумал я и робко открыл дверь.

От вида приемной я оробел еще больше – в три окна, строгого, казенного дизайна, она была полна народу. Различных званий морские офицеры: капитаны третьего, второго и даже первого ранга сидели вдоль стен, плотно прижавшись друг к другу плечами, украшенными золотыми погонами.

Царствовал в этой компании адъютант-референт. Зрелый мужчина, он обладал прической с безупречным пробором. Черная, строгая форма, несомненно, красила его. Он единственный из присутствовавших в комнате позволял своему лицу выражать эмоции. Остальные господа офицеры походили на деревянных болванчиков, которых подьячие продают туристам на Театральном мосту. Сесть было решительно негде. Испытывая уже не робость, а настоящую панику, я тихо спросил: «Кто крайний?» – и скромно встал в углу под вешалкой.

Адъютант-референт непостижимым образом разглядел меня. На его лице последовательно сменились строгость, удивление, подобие доброжелательности.

– Вы к Самому? – обратился он ко мне.

– Не могу знать, – от пережитого я заговорил нелюбимым мною языком, неодолимо захотелось вытянуться во фрунт и щелкнуть каблуками.

– Можете подойти ко мне, – адъютант-референт милостиво улыбнулся, после чего офицеры заметили меня и, как по команде, повернули в мою сторону головы.

Сопровождаемый их взглядами, я прошел через всю приемную и предъявил злополучное письмо. Адъютант-референт неспешно взял его и внимательно прочел текст. Перебрал эмоции, выбрал и закрепил на своем лице удивление. Вернул мне конверт. Несколько минут размышлял, постукивая пальцами по крышке стола.

– Прошу! – адъютант-референт стремительно встал и неожиданно быстро оказался около двери, ведущей в святая святых.

Господа офицеры хором вздохнули и слегка заерзали на своих стульях. Мне ничего не оставалось, как шагнуть в столь любезно открытую дверь. Адъютант-референт спешно прикрыл за моей спиной створки, оставив меня одного перед лицом нового испытания.

Она молча смотрела на меня, поджав довольно пухлые губки. Красивое лицо с правильными чертами лица обрамляли длинные темные волосы, уложенные в строгую прическу. Глаза глубокого карего цвета излучали ум и внимание. Ее внешность сделала бы честь приме Императорских театров. Возраст этой миниатюрной, эффектной женщины я не смог определить. В равной степени ей могло быть около и далеко за тридцать.

«Неужели это Она? – терзало меня сомнение. – Не может в нашей стране такая молодая женщина быть чиновником высокого ранга. И все же Она здесь».

С трудом освободившись от гипнотического воздействия взгляда красавицы, я решил осмотреться. Ничто так не помогает собраться с мыслями, как фокусировка внимания на окружающей обстановке. Итак, что я вижу? Уютное помещение с намеком на роскошь. Камин, прекрасная потолочная лепнина. Стены оклеены полосатыми обоями и украшены картинами на батальные сюжеты. Помимо стола, за которым сидела Она, в комнате находятся: небольшой журнальный столик и несколько кожаных кресел вокруг него. Контраст с предыдущей приемной был столь разительным, что я окончательно смутился и не знал, как себя вести.

Осмотр помещения, к сожалению, меня не успокоил. Напротив, пришла мысль сбежать. «Вернусь и попрошу, нет, потребую от этого царька-референта объяснений!» – я предпринял неуклюжую попытку, не оборачиваясь к Ней спиной, открыть створки двери. Безуспешно! Мне никак не удавалось повернуть массивную ручку.

– Александр Стефанович, его высокопревосходительство господин Адмирал ожидает вас, – сказала она мелодичным, негромким голосом.

Удивительным образом ее обращение ко мне по имени-отчеству и, в особенности, ее голос воскресили меня к жизни. Она просто человек! По всей видимости, служит секретарем этого таинственного чиновника. Я перестал цепляться за злополучную дверную ручку и прошел к ней. Не зная, что сказать, молча достал неоднократно выручавшее меня письмо с намерением показать его ей.

– Полно, Александр Стефанович, в этом нет никакой надобности, вас ждут, не следует мешкать в такой ситуации, – она показала глазами на следующую дверь.

Ничего другого не оставалось, как только подчиниться ее распоряжению. Уже отойдя от нее к двери, я спохватился.

– Э-э-э, будьте любезны, сообщите мне имя и отчество.

– Алиса Сергеевна.

– Не ваше имя и отчество, но адмирала – уточнил я и отметил, что вышло несколько хамовато.

– Его высокопревосходительство господин Адмирал любит, когда к нему так и обращаются: «Ваше высокопревосходительство господин адмирал», – корректно ответила она на мой вопрос.

– Впрочем, только для вас, Александр Стефанович, – она едва заметно, одними глазами, улыбнулась, – Раиф Фанузович Бахметьев.

От услышанного сердце мое тревожно забилось, а в месте, которое китайцы называют «полем киновари», что-то заурчало, к счастью, достаточно тихо. Я поблагодарил секретаря и попытался обдумать полученную информацию. В Российской империи не могло быть флотоводца с таким именем и отчеством, и все же, адмирал, несомненно, не только существовал, но и ждал меня за этой последней дверью.

Предположим, он называет себя, скажем, Роман Федорович. Что это может ему дать? Ничего! Никто не может сделать в военно-морском ведомстве карьеру, имея подобную родословную. Генерал от кавалерии Раиф Фанузович такой-то, это звучит! И все же, Бахметьев, Адмирал Императорского Российского Военно-морского Флота. Уже войдя в кабинет чиновника, я внезапно сообразил: «Адмирал по особым поручениям!». Последняя мысль настроила меня против человека, приславшего письмо. Не ожидая ничего хорошего, я пожалел, что столь доверчиво отправился на эту встречу.

Кабинет был размером с поле для гольфа. В других обстоятельствах подобный размер, несомненно, произвел бы на меня впечатление, но не сейчас. Я так устал от всего, ранее виденного в здании Адмиралтейства, что испытывал лишь чувство холодного любопытства.

Хозяином кабинета оказался весьма упитанный мужчина лет пятидесяти. Был он невообразимо круглым. Округлым казалось тело. Крупная голова походила на футбольный мяч. Даже пальцы напоминали сардельки.

Чиновник сидел за огромным, словно палуба боевого фрегата, столом и перебирал бумаги. Не поднимая головы, он приказал: «Садитесь!» – и жестом указал на стул, ближний к своему столу.

По толстому, персидскому ковру, покрывающему пол, я прошел через весь кабинет и сел на указанное мне место.

Чиновник, по-прежнему не поднимая головы, стопкой сложил бумаги и нервным движением убрал их в картонную папку на шнурках.

– Господин Любарский, отчего вы задержались? – с места в карьер начал он разговор и впервые бросил на меня колючий взгляд.

Глаза были карие, левый глаз немного больше правого и на тон светлее. Адмиральский мундир совершенно не подходил этому человеку, создавалось впечатление, что присутствуешь на плохом спектакле, где режиссер по недомыслию выбрал на роль человека военного не того актера. Пухлое, безупречно выбритое лицо подпиралось высоким, «воротником-стойкой» и это в сочетании с лишенной волос круглой головой придавало чиновнику комичный вид. Строгость взгляда и крепко сжатые губы, напротив, говорили наблюдательному собеседнику, что к хозяину кабинета стоит относиться со всей серьезностью.

Тон голоса Бахметьева и смысл вопроса были оскорбительными, но интеллигентный человек должен сдерживать свои чувства. Я молча смотрел на него и ждал развития событий.

Адмирал вскочил, выбежал из-за стола и принялся расхаживать по кабинету. Роста он оказался небольшого и, несомненно, отличался холерическим темпераментом.

– Господин Любарский, дело, по которому я пригласил вас, имеет государственное значение. Прежде, чем я посвящу вас в него, дайте слово дворянина, что сохраните в тайне услышанное, – безапелляционно потребовал владелец кабинета.

– Могу ли я уйти прямо сейчас, пока не посвящен в это дело? – я старался говорить спокойным, уверенным голосом, как и полагается врачу.

– Господин Любарский! – чиновник повысил голос – У вас нет такой возможности, вы не можете так просто уйти из этого кабинета! – слово «этого» он интонационно выделил.

– Позволю себе напомнить вам, что я – гражданское лицо, представитель уважаемого цеха, и на меня не распространяется власть вашего ведомства, – в моей груди клокотала холодная ярость, и я почувствовал, как каменеет лицо.

«Да кто ты такой? Изволь так разговаривать со своим денщиком, а я потомственный дворянин и врач!» – вертелись на кончике моего языка едкие фразы, но я благоразумно сдержался.

Адмирал остановился напротив и тяжело смотрел на меня.

«Ба, да у него ноги истинного кавалериста» – азарт схватки все сильнее охватывал меня.

– Не забывайтесь, господин лейтенант, я все же старше вас по званию. В России нет гражданских медиков, и отставных медиков нет, в лучшем случае есть, скажем так, медики временно уволенные в запас. С сегодняшнего дня вы вновь на военной службе, вот бумаги, – произнес чиновник неожиданно совершенно спокойным голосом и отчего-то очень тихо.

От этой фразы мне стало страшно, и неприятно вспотели ладони. Вспомнились перипетии моей службы на Восточных окраинах Империи. От пустынь Туркестана до побережья Великого океана кидала меня жизнь по городкам и гарнизонам. Больших нервных потрясений стоила мне Туркестанская компания под началом Белого генерала. Окончательно расшатав нервы и устав от пустыни и войны, я большими хлопотами добился перевода на берега Великого океана, где, как наивно предполагал, были вода и мир. Однако война догнала меня и там… Выход в досрочную отставку обошелся дорого. Потеря воинских чинов и званий была лишь малой частью платы, которую мне пришлось заплатить за обретение гражданской свободы. Я считал, что навсегда перевернул эту страницу книги моей жизни, оказалось, что нет.

– Господин Любарский, ситуация не настолько трагична, как написано на вашем лице, – я отметил, что чиновник вновь обратился ко мне, как к гражданскому лицу, и несколько приободрился.

– Чем могу быть полезен, и как прикажете обращаться к вам?

– Полезны быть можете, поэтому и здесь. А обращаться лучше соответственно званию. Адмирал, знаете ли, везде и при всех обстоятельствах адмирал, – чиновник вернулся за стол и сел в свое кресло.

Он постучал пальцем левой руки по папке, в которую ранее убрал бумаги и продолжил тем же спокойным и даже скучным голосом.

– Горячесть попридержите, не к чему она вам. Через горячесть свою и в отставку вышли только лейтенантом, а не тем, кем могли бы, и в столице уже успели пробрести влиятельных недругов.

Всем своим видом я показал адмиралу, что решительно не понимаю, на что он намекает.

– Фамилия Шуйский вам ни о чем не напоминает? А то, знаете ли… – Бахметьев оборвал себя на полуслове и вновь постучал пальцем по папке.

Я вновь почувствовал ярость, но сказать было нечего.

– Мы с утра вам семафорим прямо в окна квартиры!

Вспомнив вспышки света, виденные утром, я понял, что меня смущало. Через сплошь закрытое тучами небо не могли пробиться лучи, способные обернуться «солнечными зайчиками». Огорчила собственная невнимательность. «Судьбу не обманешь, господин доктор» – подумал я.

– Господин Адмирал, прошу учесть, и это наверняка есть в моем досье, – я жестом указал на папку, – что я не владею семафорной азбукой, мне и в голову не могло прийти, что для передачи сообщения может быть избран столь оригинальный способ.

– Не будем обращать внимание на мелочи, милостивый государь, я прошу вас дать мне слово дворянина, что все услышанное вами далее будет сохранено в строжайшей тайне. Поймите, эта просьба не просто моя прихоть. Речь идет о престиже России, – стремясь подчеркнуть значимость сказанного, Адмирал поднял вверх указательный палец.

«Однако двусмысленное высказывание вышло у Раифа Фанузовича» – подумал я. – «Делать нечего, во что-то этот хитрец меня впутывает, но отказаться нельзя».

– Господин Адмирал, я даю слово сохранить в тайне все сказанное вами.

Хозяин кабинета с видимым облегчением вздохнул и откинулся на спинку кресла. Его реакция меня приободрила, и я решил торговаться.

– Только я не умею убивать людей и воровать секреты. Более того, мне, как дворянину, претит сам факт существования шпионажа.

Лицо расслабившегося было Бахметьева приобрело лиловый оттенок. Он вскочил на ноги и, сдерживая себя изо всех сил, сипло зашептал.

– Не перегните палку, господин Любарский! Без вас есть, кому добывать секреты и защищать Империю! Вы нам нужны в качестве врача! Пока еще у вас есть лицензия, но не перегибайте палку!

– Господин Адмирал, я приношу извинения за некоторую неточность своих фраз. Я – простой врач и не знаю тонкостей дворцового этикета. Ни в коей мере я не хотел вас обидеть ни словом, ни намеком, – принялся я расшаркиваться, видя, сколь сильно завелся чиновник, – но при чем здесь лицензия?

Бахметьев развязал папку, достал из нее стопку документов и, подобно крупье, принялся выкладывать их передо мной.

– Раз, – приказ ректора об увольнении вас из университета, – на стол упал первый лист бумаги с синей круглой печатью.

По моей спине потек ручеек пота. «Приказ ректора об увольнении из университета, куда я еще только мечтаю устроиться на работу! Какими же возможностями обладает этот человек?» – спросил я себя.

– Два, – решение об отзыве вашей врачебной лицензии, – на стол лег второй лист.

«Безграничными возможностями», – ответил я себе и почувствовал, что ручеек на спине превратился в Ниагарский водопад.

Бахметьев сверлил меня тяжелым взглядом, но счет не продолжал. В руках адмирала оставалось еще несколько документов.

– Почему именно я? – В моем вопросе звучало вселенское отчаяние.

Бахметьев молчал. Он сложил листы обратно в папку и зашнуровал ее. Сел. Его лицо постепенно приобрело нормальный цвет.

– Возьмите сигару. Я знаю, вы любите кубинские.

Я взял сигару. Мы закурили. От окна тянуло сквозняком, я чувствовал это промокшей ранее спиной. Обязательно продует и заболею.

– В одной небольшой, но очень богатой Третьей стране катастрофа. Их поля подвергаются нападениям какой-то нечисти. Последовательно уничтожены урожаи пшеницы, гороха, земляники, яблок и буквально вчера – винограда! Страна на грани разорения. Люди голодают, назревает государственный переворот. Правительство Третьей страны за помощью обратилось к Мировому Сообществу.

Для спасения ситуации Североамериканские штаты предлагают взять у них кредит, как водится, под большие проценты и при условии отказа от развития сельского хозяйства. Как понимаете, это предложение сродни Троянскому коню. Третья страна – крупнейший производитель продовольствия. Европейские гранды также не остались в стороне. Германия мечтает под предлогом охраны стратегических объектов ввести ограниченный контингент псов-рыцарей. Англия что-то готовит в пику немецким планам, но к несчастью, что именно – неизвестно. Испания взвинтила цены на вино. Ватикан готов молиться за пострадавших в обмен на строительство церквей. Датчане вообще считают, что надо заморозить ситуацию и планируют организовать поставки гренландского льда. А выкрутасы Арабского халифата, чьим протекторатом является Третья страна!? Да что там говорить!

В общем, правительство Третьей страны объявило тендер на поставку вооружений. Точнее, они планируют закупить только одну пушку, но чудовищную по мощи. Для России очень важно получить этот заказ. Речь идет не только о колоссальных деньгах, но и о прорыве на рынок вооружений многих стран, вплоть до Тридесятого государства.

Я вспомнил услышанные утром новости. Так вот что обсуждали Император и посланник Третьей страны! Дело, по всей видимости, на контроле у САМОГО! Да, отказаться мне бы не позволили. Но почему я? Речь идет об оружии и экономике, при чем здесь врач?

– Помимо России, в тендере участвуют Франция и Китай. Не буду посвящать вас в секретные подробности, скажу только, что испытание состоится через неделю.

Как через неделю? Для того, чтобы изготовить суперпушку, нужно много месяцев. Значит(,) ситуация развивается уже длительное время и нервы у всех на пределе. Но зачем нужен врач?

Последнюю мысль я невольно проговорил вслух. Бахметьев сделал вид, что не услышал этого.

– Французы участвуют в соревновании заочно, их шансы невелики. Мы и китайцы сойдемся лицом к лицу здесь, в Петербурге, в присутствии наблюдателей заказчика. Проделана огромная, тяжелейшая работа, господин Любарский – тяжелейшая! И вдруг все может пойти насмарку! Председатель комиссии по проведению тендера, кавалер Людмил Ибрагимович заболел…

– Чем заболел? – проявил я профессиональный интерес.

– Мы не знаем этого, господин Любарский. Мы не знаем даже – случайность это или происки конкурентов. Мы ничего не знаем и это причина того, что вы здесь.

Я испытал смешанные чувства. С одной стороны, меня пригласили как врача, и это радовало, с другой – почему же я? Терять мне, похоже, было нечего, и я решился на прямой вопрос.

– Ваше высокопревосходительство, господин Адмирал, для выполнения задания мне нужна информация. Почему я?

– Не паясничайте, господин Любарский, – адмирал вновь принялся стучать пальцем по папке, и я насторожился. – В столице много врачей умнее и лояльнее вас. Но Ибрагимович требует врача, сведущего в арабской медицине.

Ситуация стала проясняться. Арабская медицина в России редкость, наши специалисты тяготеют к Европейской традиции.

– Но ведь я – не единственный врач подобного профиля в Петербурге. Наверняка есть еще подобные специалисты.

– В Императорской Военно-медицинской академии открыта кафедра Арабской медицинской традиции, но фамилия заведующего Абрамович, и он боится ответственности!

Действительно, как же профессор Абрамович будет лечить мусульманина? Кто же ему разрешит, это ведь нонсенс выходит. А если он ошибется, то последствия будут страшными. И, к слову, как он вообще сумел стать специалистом в данной области?

– Есть тут один согласный… – Бахметьев отпустил глаза – Но понимаете, он фрондер, ярый противник монархии… Вы представляете, как отреагируют в Европе?

Я представил. Вначале выйдут газеты с заголовком: «Российская империя – колосс на глиняных ногах», затем «Социалист спасает русскую монархию», и, в довершение, интервью со спасителем, в котором он призовет к свержению «прогнившего антинародного режима».

– И это полбеды, господин Любарский! Мы подозреваем, что болезнь наслали китайские маги, склоняя, тем самым, чашу состязания в свою пользу. Таким образом, нам нужен врач, владеющий арабской медициной и, плюс к этому, знающий китайскую магию!

Все оказалось просто. По этим параметрам я подходил на все сто.

– Когда я могу осмотреть больного?

– Не спешите, господин Любарский, есть еще одно маленькое поручение. Я консультировался. Не спрашивайте, с кем – это неважно. Вам придется делать гипноскопирование и, возможно, откроется информация, которая может помочь выиграть тендер. Нам крайне необходима эта информация.

Мое лицо превратилось в каменную маску.

– Я не имею права и не стану раскрывать врачебную тайну! – твердо произнес я.

Бахметьев безнадежно и устало посмотрел на меня. Его правый глаз увеличился в размерах, и асимметрия стала более выраженной.

– Мне не нужны ваши тайны, у меня своих – вот! – он провел ладонью по шее. – Необходимые документы получите у секретаря. Россия надеется на вас, господин лейтенант! Можете быть свободны…

Кавалер Людмил Ибрагимович лежал на топчане поверх одеяла. Роста он был малого, имел астенический тип сложения и бледный цвет кожи. На нем был шелковый красный халат, расшитый черными с золотом драконами. Эта деталь мне не понравилась.

Я сидел подле топчана, держал пациента за руку, считал пульс и внимательно слушал его жалобы, автоматически делая некоторые купюры в цветистой речи кавалера.

– Многоуважаемый доктор Искандер ибн Стефан, да продлятся ваши дни так долго, как солнце освящает благословенную землю моей многострадальной родины, лучезарной Третьей страны… На моих глазах шайтан, этот ужас вселенной… Две тысячи янычар, вооруженных ятаганами, острым… Беспомощно скакали, словно горные бараны… Я узнал, что моя семья практически разорена! Горе мне, презренному червю… Пропал аппетит, исчез сон, перестали интересовать женщины, даже несравненная Гульнара, чьи бедра подобны… Мир стал серым, как небо в проклятых Аллахом… Кровь стынет в жилах при одном воспоминании об ужасном порождении Нечистого…

Из рассказа кавалера Людмила Ибрагимовича мне стало ясно, что у кавалера – депрессия, развившаяся после перенесенной трагедии. Для успешного лечения необходимо узнать фабулу травмы. Так сказать, посмотреть в глаза его страху, этому Порождению Ночи, чьи черные крылья закрывают… Тьфу, цветистая речь подобна заразе. Нужно будет написать про данный факт научную статью.

– Если угодно будет многоуважаемому гостю с солнечного юга кавалеру Ибрагимовичу, столпу престола, полномочному посланнику и председателю комиссии… Я могу его вылечить с помощью сил, одно упоминание которых…

– А как я узнаю, что вы действительно сведущи в арабской медицине? Хочется избежать угрозы применения при лечении средств, запрещенных Пророком, – неожиданно кратко выразил свое сомнение Ибрагимович.

Я был несколько растерян столь резким изменением манеры общения. Значит, он умеет говорить обычным человеческим языком? Тем лучше, дело пойдет быстрее. Само сомнение представлялось мне вполне логичным, и я был готов к подобному вопросу.

Я посмотрел на Ибрагимовича, как должно смотреть врачу на больного.

Некоторые недалекие журналисты думают, что это гипнотический взгляд. Это заблуждение. Никакого гипноза врач не применяет. Он просто смотрит на человека, как на больного и тот понимает, что болен. И происходит это вследствие того, что все болезни, живущие в организме пациента, под влиянием животного магнетизма возбуждаются, резонируют и, тем самым, проявляют себя.

Под моим взглядом лицо Ибрагимовича разгладилось. Глаза его уподобились глазам побитой собаки. Взор стал несчастным и просящим. Другими словами, Ибрагимович смотрел на меня, как должно смотреть больному на врача.

Я выдержал продолжительную паузу…

Выдержал ее и Ибрагимович…

Мы продолжали смотреть друг другу прямо в глаза. Я знал, что мир перед взором кавалера потерял четкость, цвета стали тусклыми. Из глубин его сознания начали всплывать неясные образы и воспоминания. Я продолжал не мигая глядеть в глаза и, вслух же произнёс:

– Вам следует вслед за мной произнести: «Инна лилляхи ва инна иляйхи раджи’ун. Аллахумма аджурни фи мусыибати вахълиф ли хайран минха».

– Воистину, Аллаху мы принадлежим, и к Нему мы возвернемся. О, Аллах! Награди меня за несчастье, которое меня постигло, и замени его добром для меня, – по-арабски повторил Ибрагимович, и стало ему легче…

Я продолжил, и речь моя была неспешна и размеренна.

– Во-первых, сам человек, его семья и его имущество являются исключительно собственностью Аллаха. Если Бог забирает обратно от человека что-то, то это владелец возвращает себе то, что ему принадлежит, и что он давал на время.

Во-вторых, не человек создал предметы этого мира, он не способен даже защитить то, что оказалось в его пользовании.

Поэтому люди подобны наемным работникам. Они выполняют то, что им прикажут и имеют то, что им дадут.

Ибрагимович смотрел на меня широко раскрытыми глазами, по его щекам текли слезы.

– Вы правы, наимудрейший…

Услышав эти его слова, я незамедлительно приступил к гипноскопированию. По методу великого австрийца Месмера, я наложил руки на лоб пациента и сосредоточился на своих чувствах. В этот раз мне пришлось работать без ассистента, и нужно было соблюдать предельную осторожность.

Образы бессознательного содержат сильную энергетику. У больных людей это отрицательная энергия. Неопытный или неосторожный врач может не справиться с магией резонанса и сжечь собственное сознание. Есть даже такая профессиональная болезнь «синдром сгорания».

Осторожно и медленно я продвигался по извилистым тропам памяти Ибрагимовича до тех пор, пока не увидел картину события, ставшего причиной болезни.

На ровном, как стол, поле, дозревала пшеница. Колосья налились и стали тяжелыми от спелых зерен. Поле было теплого, радующего глаз, желтого цвета. По периметру его окружали стоящие высокими свечками пирамидальные тополя и густые, колючие кусты алычи. Солнце яркими лучами вливало жизнь в хлебные злаки. Было безветренно. В ирригационном арыке едва слышно журчала вода. Благословенна земля, которую Аллах одарил столь щедро!

В поле среди хлебов, обнажив острые, как бритва, ятаганы, густой цепью стояли янычары.

Ибрагимович смотрел на воинов и испытывал гордость. Отборная тысяча личной охраны Президента! Каждый – настоящий батыр! Каждый стоит десяти опытных воинов или сотни неверных собак-крестоносцев. В руках янычар блестят полумесяцы клинков, сердца их подобны сердцам львов, ибо не ведают страха.

Ибрагимович гордится собой, он – командир этих воинов. Сегодня он избавит страну от чудовища. Он выполнит личный приказ Президента. В этом нет никакого сомнения, ведь помимо тысячи бесстрашных янычар, Ибрагимович приготовил Шайтану еще один сюрприз.

Есть у Ибрагимовича тайное сокрушительное оружие. Много времени и денег затратил он для того, чтобы получить его в свои руки. «Амулет смирения дэвов» – назвал это оружие пустынный шейх и не только продал старинную, покрытую затейливой резьбой пластину из кости слона, но и научил нужному заклинанию.

Ибрагимович знает, что враг обречен. Он падет или от стальных ятаганов батыров, или от могущественной магии.

Вдруг над деревьями, окружающими поле, возникает Шайтан. Он стремительно приближается, увеличиваясь в размерах. Все происходит слишком быстро.

Ибрагимович растерян. Шайтан все ближе и ближе. Страх парализует Ибрагимовича. Медленно, из последних сил преодолевая чары страха, Ибрагимович достает амулет и, глядя на него, начинает нараспев читать древнее заклинание. В ответ Шайтан закрывает собой половину неба. Его огромная пасть раскрыта для того, чтобы сожрать Ибрагимовича.

Янычары мечутся по полю, бросают бесполезные сабли, падают на землю, стремясь спрятаться от Ужаса в Небе. Они в панике, никто не спасет от лютой смерти в пасти чудовища, ничто не в силах предотвратить трагедию.

Ибрагимович заканчивает заклинание, он верит, что сейчас Нечистый падет. Словно насмехаясь над ничтожным человеком и его жалкой магией, Шайтан гасит солнце. Небо становится серым. Дневной свет меркнет. Ибрагимович понимает, что сейчас он умрет. Земля поднимается и бросается ему навстречу.

Последнее, что видит Ибрагимович перед тем, как потерять сознание, это то, как вдруг Шайтан словно взрывается изнутри и разлетается на сотни тысяч мельчайших по размеру осколков. Осколки падают на поле. Поле становится черным и шевелится как живое. Тьма окружает Ибрагимовича.

– Да, наимудрейший, все так и произошло. Меня нашли лежащим без сознания в арыке. Видать, Шайтан не заметил такого ничтожного червя. Поле было полностью разорено. Не осталось ни одного пшеничного зернышка. Президент, да пусть длятся вечно дни его лучезарной жизни, казнил всех министров кабинета. Новым Главным визирем Президент назначил моего отца. Мой отец мудрый человек. Он получил образование в Кембридже и верит в силу науки. Я рассказал ему, что произошло на поле, и отец предложил расстрелять Шайтана с большого расстояния из суперпушки. Президенту нравится идея отца, но если она окончится неудачей… Мне страшно подумать, что тогда произойдет.

Что тут думать? У палача в этом случае появится работа, а у Третьей страны – новый министр. Я был хорошо знаком с Восточной спецификой, чтобы не сомневаться в этом. Восток – дело тонкое, конечно, взятки и откаты там – дело обыденное. Самый незначительный вопрос не сдвинется с места, если нет личной заинтересованности чиновника. Но сейчас ситуация была нестандартной. Президент держал дело на личном контроле. Ему удалось объяснить своим министрам степень их личной ответственности. Ибрагимович не станет брать взятку у китайцев или французов, ведь под угрозой находится жизнь его отца.

Я высказал свои соображения Бахметьеву во время нашей второй встречи у него в кабинете. Он со мной согласился, и все-таки отправил на площадь, где должно было пройти состязание. Я был возмущен этим распоряжением, но поехал. Возможно, Бахметьев отстал бы от меня, расскажи я ему о результате гипноскопирования? Но что гадать, если я поступил иначе. Врачебная тайна для любого врача является настоящей священной коровой.

Уже битый час я слонялся по площади и решительно не знал, для чего я здесь. Официальная версия – я врач, прикомандированный для оказания первой медицинской помощи, если что-нибудь случится, и появятся пострадавшие. Но для чего тогда те три кареты «неотложки»? Было скучно и мокро.

Шел мелкий, противный дождь. Он сыпал и сыпал. Нудный такой дождь. На площади толпился народ. Зевак не было. Само событие, конечно, вызвало большой интерес у горожан. Однако, площадь по периметру отцеплена полицейскими, и зеваки вынуждены толпиться там, вдалеке за пределами отцепления.

Первое испытание – стрельба на дальность. Решили стрелять в Селену. Это конечно глупо, но решение осталось в силе. По условиям тендера стреляют по очереди. Французы, как сообщил парижский корреспондент Жюль Верн, свой выстрел сделали первыми. Сегодня по жребию очередь китайцев.

Подданных Поднебесной Империи было немного – несколько десятков. Они кучковались около большой крытой повозки, на которой доставили свое секретное оружие.

По условиям тендера страны могли до начала состязания сохранять суперпушку в тайне. Китайцы воспользовались этим пунктом договора и, кроме членов их миссии, никто не знал, что именно они хранят в повозке. Бахметьев, заботясь об имидже России, даже не пытался раскрыть эту тайну.

Делать было решительно нечего. Я пошел к повозке, осмотрел лошадей.

Не надо ходить к цыганам, чтобы увидеть: лошади были – полное барахло. Впрочем, как всегда у китайцев. Даже монгольская оккупация не научила их не то, что выращивать, а даже выбирать лошадей при покупке. Этот недостаток компенсировался количеством жителей.

– Меня звать Ли Хуа Ге. Капитана нельзя сюда ходить. Тута китайская тайна! – преградил мне дорогу маленький китаец в мокром синем шелковом халате и красной, затейливой формы, шапочке.

– Александр Любарский, – представился я. – Что это вы тут готовите? Людей не поубиваете? Город не сожжете?

– Капитана обидно говорит. Китайские вещи очень карашо, качество карашо, фабричный!

– Да не о китайском качестве спрашиваю. Бываю на китайском рынке, знаю, каково оно. Я интересуюсь, людей не покалечите? Врач я, понимаешь, врач.

– А, капитана шутит! Очень смешно! – китаец мелко затрясся в приступе смеха.

Я размышлял, как бы половчее задать интересующий меня вопрос о мерах безопасности. Что планируют делать и чем все может закончится.

– Господин доктор, Вас интересует безопасность? – обратился ко мне подошедший китаец в дорогом европейском плаще.

Я представился. Он также назвался: «Джей Те».

– Наше оружие создано величайшими мастерами Поднебесной Империи. Оно называется: «Страшный дракон, испепеляющий врагов огнем».

Я поинтересовался, где он учил русский язык. Он сказал, что пять лет жил во Владивостоке, работал сапожником. Я понял, что Джей Те – шпион, но не сказал ему об этом. Он понял, что я его раскусил, и сделал вид, что плохо знает русский язык. Делать было решительно нечего и я, не попрощавшись, отошел.

Название китайского оружия мне не нравилось. Драконов я не люблю. Конечно, образованному, интеллигентному человеку ксенофобия не к лицу. Мне стало стыдно. И, правда, что я так встревожился? Обычное цветистое в духе восточных традиций название. Наверняка специалисты проверили безопасность применения пушки. Для китайцев, так же как и для нас, важно выиграть тендер. Они постараются произвести хорошее впечатление на западных наблюдателей и представителей заказчика. Да и шпионом Джей Те был давно и не здесь. В столице он – уважаемый мандарин. У него есть дипломатическая неприкосновенность и регистрация в полицейском участке. Это, видимо, от безделия и скуки я так реагирую. Пойду, сделаю что-нибудь полезное, например, проверю чистоту рук у полицейских в оцеплении.

Приехала комиссия заказчика, чины русского Генерального штаба и наблюдатели от Франции. Солдатики выгрузили и спешно расставили прямо посреди площади дубовые канцелярские столы и стулья с высокими спинками. Я подошел ближе. Ибрагимович заметил меня, но сделал вид, что не знает. Члены комиссии, штабисты, мандарины и французы расселись за столы. Свободных мест не было, я остался стоять. Солдатики вытянулись во фрунт. Зеваки перестали дышать. Стало слышно, как капли дождя падают на землю. Ибрагимович позвонил в валдайский колокольчик.

«Страшный дракон, испепеляющий врага огнем» плюнул в русское ночное небо. Он осуществил пуск ракеты. Что-то пошло не так, как планировалось. Пороховая ракета вместо того, чтобы, набирая скорость, мчаться к Селене, пронзительно засвистела и потеряла стабильность. К счастью для людей, Дракону всё же удалось выплюнуть ее на высоту нескольких метров. Ракета, выписывая замысловатые кренделя, металась по площади, рассыпая цветные искры.

Зеваки подумали, что это начался фейерверк. Они принялись кидать вверх шапки и кричать: «Ура!». Полицейские рефлекторно упали на землю ногами к центру площади и прикрыли головы руками. Господа офицеры за столами проявили железную выдержку: сидели сами и удержали на месте мандаринов. Я растерялся и в оцепенении глазел на происходящее. Около меня упал и зашипел в луже отвалившийся от ракеты стабилизатор. Ибрагимович проявил сообразительность и нырнул под дубовый стол.

Ракета с невыносимым скрипом ушла по дуге вверх и взорвалась. Загорелся купол Измайловского собора. Пожарных не было. Поджог не планировался, и пожарных не пригласили на стрельбы. Собор тушили всем миром. Через час купол собора сгорел. Здание удалось спасти. Пожарные так и не приехали. Китайский Император принес официальные извинения, сославшись на некачественные европейские компоненты ракеты. Кавалер Людмил Ибрагимович, председатель конкурсной комиссии, недрогнувшей рукой вычеркнул Китай из списка претендентов. Выстрел остался за Россией.

Бахметьев орал на меня громко и самозабвенно. Он бегал по своему кабинету, потрясал в воздухе кулаками и орал. Я стоял, так как мне не предложили сесть. За моей спиной чувствовалась надежная крепкая стена кабинета. Я смотрел на ярящегося Бахметьева и решительно ничего не понимал. Разве это я разрешил в центе столицы китайцам запускать отнюдь не новогодние ракеты? Разве это я не подумал о необходимости пожарного расчета? У Бахметьева, по всей видимости, была другая точка зрения на произошедшую катастрофу.

– Мы доверили вам, господин Любарский, безопасность Империи! Вы же жили на Восточных окраинах Империи, знаете китайцев не понаслышке и должны были не самоустраняться, а поднять тревогу! Бить в набат! Для строительства этой чертовой суперпушки со всей страны собирали артиллерийскую магию, отдали в переплавку трофеи турецких компаний, и что? Что теперь, я вас спрашиваю, господин Любарский!? Сгоревший Собор на вашей совести, имейте ввиду – на вашей! Россия надеялась на вас!

Я был ошеломлен столь безапелляционными и бредовыми обвинениями в свой адрес. Меня втянули в авантюру, силой заставили изображать рыцаря плаща и кинжала, а теперь еще и обвинили во всех мыслимых и немыслимых прегрешениях. Было горько и обидно.

– Пойдите в кабинет секретаря и напишите подробный рапорт о случившемся! Подробнейший, господин Любарский!

Я вышел. Горло перехватил спазм. Слезы выступили на глазах. Мужчине не приличествует проявлять слабость перед другими людьми… Особенно перед женщинами… Тем более, перед такой женщиной…

– Александр Стефанович, вы чай с пирожными будете? – спросила она, и мир обрел краски.

Мы пили чай из красивых чашек с государственной символикой России. «Подарок Императора», – невзначай проинформировала она. Ели золотыми ложечками вкуснейшие пирожные из Французской кондитерской на Невском. Она сидела напротив меня за журнальным столиком, таким маленьким, что наши колени соприкасались. Она улыбалась моему сбивчивому рассказу и жалобам на адмирала. Я чувствовал, что жизнь обретает смысл.

– Не стоит принимать так близко к сердцу слова Раифа Фанузовича. Он очень расстроен случившейся катастрофой. Вы мороженое любите? – она улыбнулась, и я понял, что мороженое я очень люблю.

Столик был настолько маленький, что ей пришлось убрать чайный сервиз. Шарики мороженого в хрустале выглядели очень красиво. Крымское шампанское, как положено, ожидало своей очереди в серебряном ведерке во льду. Она рассказывала очередную смешную историю из жизни Бахметьева.

– … Раиф Фанузович приказал матросам взять палки, высадиться на остров и набить птицы. Александр Стефанович, вы представляете, что они ответили?

Я не представлял. Я сидел, вдыхал едва уловимый аромат ее духов и млел от удовольствия.

– Матросы сказали, что не могут этого сделать. Мол, на острове от птицы ногу некуда поставить! – она заливисто засмеялась.

Рассмеялся и я действительно смешно – негде ступить!

Будто молния сверкнула в моей голове. Мозаика сложилась. Я в истинном свете увидел все, что было, есть и будет. Мне стало страшно.

Я встал. Она перестала смеяться и недоуменно смотрела на меня. Мне было очень плохо, но поступить по-другому не позволяла совесть. Медленно, как во сне, я подошел к двери адмиральского кабинета и взялся за ручку.

Бахметьев выслушал меня внимательно и молча. Он сразу же понял, в чем дело. Вызвал секретаря, и, едва она вошла, жестко бросил.

– Карету, срочно. Если спросят, я во дворце, – и, обернувшись ко мне, добавил, – господин Любарский, вы едете со мной!

По-прежнему лил мелкий противный дождик. Лил он давно, и площадь успела покрыться лужами. Зеваки стояли за двумя кольцами отцепления. Они пытались поверх полицейских или в щели между ними рассмотреть русское чудо – суперпушку.

Даже знаменитая московская Царь Пушка в сравнении с ней выглядела золушкой. Суперпушка весом в сто семьдесят тонн была гордостью оружейников. Ее огромный, длиной без малого тридцать метров, ствол был остроумно сделан из ста двадцати восьми трофейных турецких пушек. Этот прием позволил использовать не только металл трофейных орудий, но и их магическую эманацию. Установили суперпушку посреди площади.

Приехали члены комиссии, представители русского Генерального штаба и наблюдатели от заинтересованных стран. Солдатики споро – не впервой – поставили дубовые канцелярские столы и расставили стулья. Правда, в этот раз по просьбе комиссии столы поставили не по центру площади, а в углу, подальше от суперпушки. Заинтересованные лица расселись согласно табели о рангах. Солдатики быстро построили над ними навес из толстых стальных листов. До выстрела осталась минута. Ибрагимович закурил папиросу и поставил на стол сундучок. Открыл его. Достал валдайский колокольчик. Аккуратно, чтобы не дай бог, не зазвонил раньше времени, поставил колокольчик на стол. Сделал последнюю затяжку, красиво, кольцами, выпустил табачный дым. Затушил окурок в пепельнице. Пора!

Председатель комиссии кавалер Людмил Ибрагимович протянул руку к колокольчику…

Карета с российским триколором на бортах промчалась сквозь два кольца оцепления, словно их не было. Не сбавляя скорости, карета въехала на площадь и через мгновение резко, так, что вздыбились кони, затормозила возле стального навеса. В тот же самый миг из нее, словно черт из табакерки, выпрыгнул полный человек в адмиральском мундире.

Ибрагимович узнал адмирала по особым поручениям Бахметьева и поставил так и не звонивший колокольчик на стол. Офицеры зашушукались: события развивались по незапланированному сценарию.

Бахметьев увидел, что в руках Ибрагимовича нет колокольчика, и уже не спеша, вальяжно подошел к столу.

– Господа, я уполномочен заявить, что Россия отказывается от участия в тендере.

Ибрагимович побледнел как полотно, и, схватившись за сердце, просипел:

– Помилуйте, господин адмирал, почему? Что я скажу Президенту?

Бахметьев очень серьезно посмотрел на присутствующих и, насколько позволила его комплекция, выпрямил спину, расправил плечи, втянул живот и деревянным, казенным тоном ответил:

– Государь Император изволили передать господину Президенту: «Русские из пушек по воробьям не стреляют!». Честь имею!

Х

Мы разговаривали в опочивальне Ибрагимовича, превращенной в больничную палату. Последние две недели я часто бывал здесь. С кавалером на площади приключился удар, и мне пришлось его лечить. К счастью для Ибрагимовича, все обошлось испугом, как впрочем, и для Третьей Страны: она превратилась в модный курорт, где арабские шейхи устраивают соколиные охоты. Обилие пернатой дичи даже позволило Третьей Стране увеличить свои золотовалютные запасы.

Это был мой последний визит к пациенту, и я разрешил Ибрагимовичу задать интересующие его вопросы.

– Но как вы догадались? – кавалер был так измучен любопытством, что выбрал европейскую манеру общения.

– Видите ли, вначале я и не догадался, так как был ослеплен сном, который видел в тот день. Я думал, что потеря Шайтаном формы, которую вы заметили перед обмороком, это попытка вашей психики совладать со страхом. Так сказать, победить его. В то же время имелись детали, которые, не скрою, смущали меня.

Первое – почему не помог амулет Шейха? Пустынные шейхи не обманывают. Если он продал амулет, значит, это вправду артефакт ужасающей мощи.

Второе – ожившее, шевелившееся поле. Очень странный в данном контексте образ.

Третье – выбор Шайтаном объектов для нападения, обратите внимание – картофельные и брюквенные поля остались нетронуты.

И, наконец, четвертое, – откуда он взялся, этот Шайтан? В Европе их нет!

Ибрагимович перебил меня.

– Третья страна не совсем Европа, мы – протекторат Османской империи, у нас все есть.

– Да? Я не знал. Впрочем, это детали. А вам, многоуважаемый, волноваться вредно!

Ибрагимович вновь лег на кушетку и смиренно посмотрел на меня.

– Продолжайте, наимудрейший!

– Озарение наступило после того, как я услышал рассказ об острове, где птиц так много, что на них нет возможности охотиться. Охотнику негде поставить ногу. И я подумал, что же будет, если все эти птицы взлетят в небо?

– Они закроют солнце, наимудрейший!

– Совершенно верно. Как только мое воображение нарисовало эту картину, мозаика сложилась. Амулет не сработал, так как изготовлен против Шайтана, а не против птиц. Потеря врагом формы также свидетельствует в пользу птичьей стаи, при подлете к цели исчезает эффект мурмурации. А ожившее поле? Это птицы приступили к еде, расположенной на поверхности.

– Слава Аллаху, что они не умеют копать! Но я видел Шайтана собственными глазами! И янычары видели!

– Многоуважаемый, вы видели только то, что ожидали увидеть. Планировали воевать с Шайтаном, вот и приняли птичью стаю за Нечистого. Вы же образованный человек, в нашем мире чудес не бывает! Всему есть научное объяснение. И прекратите со мной спорить, это вредит вашему здоровью, я как врач говорю.

– Доктор всегда прав, наимудрейший!