Прозрение. Том 1 (СИ)

История двадцатая. «Одной крови»

Кьясна, территория Содружества

— Всё, — сказал Локьё. — Допрыгались. Потащило.

Голограмма его головы внезапно возникла перед зеркальной панелью в кабинете Энрека, отразилась в ней многократно, и отблески заплясали по стенам.

Я догадывался, что в кабинете иннеркрайта есть не только блок связи, но и прослушка. Но не догадывался, что тот вообще не отключает связь с отцом. Что плебеям дорого и вредно, то для знати норма.

Погрузка прошла успешно. Я привёз накладные на квазикристаллы — воровали-то мы у себя, потому соблюдали и протокол, — Энрек подписывал. И тут над столом появилась голова его отца.

— Ну, и что изменилось? — спросил отца Энрек, нисколько не удивившись такому явлению. — Меня вторые сутки плющит, а особой угрозы не вижу. Тащит себе тихонько и тащит.

— Ты не учитываешь, насколько серьёзна проявленная причинность! Имэ — как сквозь землю втянуло! Он же должен был начать двигаться! Торговаться! Хотя бы парламентёров прислать. Не в монастырь же он улетел! Если вдруг так… — Локьё заметил меня и кивнул. — …Тихушник сломает весь ход событийных связей, — продолжал он уже градусом ниже, но всё равно выходило громко. — Монастырь не в границах его натуры. Демонстративно обратиться за покровительством узколобых — куда ни шло. Но спрятаться тайком, не раструбив об этом на полгалактики?.. Это было бы острым решением… Сумевший переломить собственную косность… Но я не верю, что Имэ смирился. Церковник, смиряющий гнев? Тихушник за то и получил своё прозвище, что добропамятен, словно змея! ГДЕ этот мерзавец⁈

Энрек прикрыл ладонями уши.

— Пожалуйста, не кричи, отец. Мы делаем всё, что возможно. И в поисках, и в физическом преодолении кризиса. Линнервальд готов вступить в права наследования домом Аметиста. Это не самый сильный истник, но человек умный и с крепким сердцем. Осуждение Имэ — вопрос времени. Церемонии введения в дом Линнервальда это никак не помешает.

— Меня не устраивает всего лишь двадцатилетняя стабильность, мальчик. Я скоро сдохну! — Локьё обернулся и нашёл глазами меня. — Утопи щенка, пока не поздно!

Мы встретились взглядами, и напряжение вздулось между нами пузырём домагнитных искажений.

Эрцог был далеко, но фактическое расстояние в психическом поединке значения не имеет. Сила его была точно такой же, если бы мы просто стояли глаза в глаза.

Я понимал, что это бессмысленное противостояние.

Что я уже не прогнусь ни под Локьё, ни под кого-то другого. Всё, что во мне гнулось, ушло вместе с Дьюпом в ту Бездну, куда он канул, проросло там стальными нитями и связало меня с Беспамятными.

Во мне больше не было ни сомнений, ни нерешительности. Я мог быть неправ, но это было только моей мерой ответственности и гратой.

Но понимал я и то, что сейчас нельзя было вызывать эрцога на прямое противостояние. Мы были союзниками. Я не мог прогнуться под него, но нельзя было и продавить.

Пришлось уклониться, пуская накат вскользь.

— Я сказал «нет» своему непосредственному начальнику.

Пузырь тяжести лопнул.

Энрек убрал ладони от ушей.

— Отпустило, — сказал он. — Не до конца, но отпустило. Не дави на него, отец. Мерис прав — хаго делает то, что он делает. Наплюй на наследника, за двадцать лет он двадцать раз провалится в бездну. Нужно найти лендслера. Все остальные дёрганья — законсервировать. Иначе, ты сам понимаешь. Любая случайность может потянуть за нитку Хадраса. Лендслер предупреждал.

— Мерис говорил с тобой? — Энреку удалось меня удивить.

— Он держит руку под челюстью военного советника Эйгуя. Но любая случайность, каких предостаточно в военное время, может спровоцировать алайцев на демонстрацию силы. Нам меньше всего нужны сейчас би-пространственные испытания. Время виснет, сеть причинности набухает и может потечь в любой момент. События вырвутся из-под контроля, и нам останется только война не на жизнь, а на смерть. Добро и зло сплетутся в такой тугой клубок, что мы не сможем говорить с тобой так, как сейчас. Нас раскидает по разные стороны баррикады. Людские глупость и самомнение возведут непреодолимые рубежи между нашими сердцами. Ты ещё не понимаешь, Аг, — он качнул головой на моё невысказанное недоумение. — Ты ещё не хлебнул своей меры человеческой тупости. Не видел, как причинность играет людьми, а они с пеной у рта тонут в дерьме, но орут, что сами так решили. Грань между собственной волей и причинностью — вообще неуловима большинством из нас.

Локьё молчал. То ли был согласен с сыном, то ли не хотел спорить при мне.

— Нужно сохранять спокойствие, — подытожил Энрек. — Аг, если ты решил отпустить наследника — отпускай. Если что-то пойдёт не гладко — придержи у себя. Действовать следует по минимуму, чтобы не потревожить паутину.

Эрцог глядел на нас с Энреком задумчиво.

Нет, сын не убедил его. Но я видел — ему приятно слышать, как он спорит с отцом. Приятно осознавать, что у наследника есть свои убеждения и своя правда. Что не горячая кровь брызжет ему под мантию, а равновесие уже установило в нём древние весы граты.

— Может, и дураки вы оба, а может, и нет, — вздохнул он. — Я ощущаю, что путь есть у обоих решений. — Эрцог помассировал виски, совершенно раскрытый и расслабленный с нами. — Но совет Призванных я соберу. Соберу в усечённом круге, поскольку не все в Содружестве посвящены в Имперскую данность игры. Ты, — он обернулся ко мне, — прибудешь сам и привезёшь своего Дерена. Мерис мне не нужен, его позиция не способна продавить нити. Я бы очень хотел видеть Адама, но полагаю, занят он чрезмерно, или навестил бы нас сам. Ещё я хочу видеть тех, кто унаследовал кровь Обсидиана. И… — он помедлил, — …того, на кого укажет мастер Эним, всё-таки Колин был родом с Тайэ.

— А эйниты? — спросил я.

— О ты как, — фыркнул Локьё. — Может, ещё инспектора генетического контроля пригласим?

— А он нам нужен? — я умел задавать идиотские вопросы с самым серьёзным лицом.

Энрек улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Эйниты, — самая серьёзная сила на данный момент, — попытался настаивать я. — Они не растеряли того, что транжирили другие.

Эрцог поморщился.

— И ещё есть Союз Борге, — подытожил я.

— В Союзе с меня снимут лысый скальп, — усмехнулся Локьё. — Нам будет достаточно твоего сумасшедшего Дерена.

— Он ничего не решает в Союзе.

Локьё потёр затылок.

— Грузи камушки, — сказал он. — Я без тебя разберусь, кто тут чего решает.

Окрестности Кьясны, «Персефона»

Я дождался, пока уйдёт последний шаттл с грузом квазикристаллов, забрал Эберхарда и вернулся на «Персефону».

Только в ангаре до меня дошло, что я опять лажанулся с наследником. Надо было его при храме оставить. А тут выходило, что мне придётся брать Дерена на «Леденящий», а медаль эту кому тогда на шею повесить?

Наследник моё раздражение уловил сразу, и глаза у него привычно намокли. Не поить его, что ли?

Дерен догадывался, что пацан достал меня капитально. Встретил в ангаре.

Я ему не жаловался и ничего не сообщал, но пилоту было достаточно физиономии Эберхарда, чтобы догадаться, что развлекались мы много.

Он взял это мокрое чучело за запястье и вместо приветствия спросил:

— В оранжерею сам сходишь?

— Да мы разобрались уже как-то, — буркнул я, не подумав.

И протянул Вальтеру здоровенный квазикристалл. Надо ж было привезти в довесок к неподарку-наследнику какой-то нормальный подарок.

— Ну, это вы, капитан, разобрались. А меня он теперь начнёт изводить самодельным комплексом неполноценности. Он же не знал, что в общине таких недообученных сопляков, как он, сотни. И у нас в сороднениях тоже. И нету в нем ничего особенного, кроме того, что рано способности начали проявляться. Да и таких ранних у нас тоже хватает.

Фраза про оранжерею наконец раскрылась передо мной во всей своей красе и оттенках, и я нахмурился.

— Дерен, я же запретил тебе его бить?

— А разве я его бить собираюсь? — удивился пилот. — Вы же приказали, чтобы он в оранжерее шесть часов отработал. В воспитательных целях работа «для плебеев» будет сейчас самое то.

Услышав про плебеев, наследник вспыхнул и вырвал у Дерена руку.

Вернее, попытался. Рванулся изо всех сил, аж подпрыгнул, крутанулся в воздухе и шлёпнулся на жёсткий стальной пол с порожками из хемопластика, которые делили ангар на сектора.

Врезался он неслабо. Вынес плечо и саданулся о порожек, но рука так и осталась у Дерена.

Ну да, пилоты атлетами не выглядят. А Дерен ещё и полукровка. И телосложение у него «лёгкое», и вес меньше, чем у имперца такого же роста. Но хватка профессиональная, пацан мог бы и подумать сначала.

— Ладно, — сдался я, глядя на собирающихся вокруг нас любопытных техников. — Решай сам. Если будет сильно борзеть, можешь и всыпать. Достал он меня уже своим воспитанием.

Дерен поднял наследника, ощупал руку и дёрнул, вправляя.

— Иди в медотсек, пусть повязку наложат, — приказал он и коснулся браслета, дублируя приказ дежурному медику.

— Чего делать-то будем? Локьё просил взять тебя на «Леденящий». А чучело это? С собой тащить?

Мы смотрели, как наследник хромает к выходу из ангара.

— Я подумаю, — сказал Дерен. — Понаблюдаю, пока долетим. Вроде его отпустило слегка. Мягче стал. На стыках искрит, но это уже надолго.

— Только по шее не бей, начмед ругается.

— Угу, — отозвался пилот.

Расположение эскадры Содружества, «Леденящий»

Светлые нескончаемые коридоры «Леденящего», казалось, вообще нигде не упирались в стены. Ощущение было тягостным и пугающим для тех, кто привык к пространственной замкнутости кораблей.

«Леденящий» изменился вдруг для меня. Казалось, я знал его со всеми тупиками и закоулками, и вдруг он лёг под ноги словно бы новой, нехоженой палубой.

Я почти заблудился: реконструировали? Расширили жилые помещения?

В присутственный зал ворвался, когда совет Призванных уже сидел в полном составе. И Локьё ждал за кафедрой, чтобы объявить о начале.

Первые его слова сквозанули у меня мимо ушей.

Наверное, не я один пропустил вступление. Все взгляды сидящих были направлены сейчас на меня. Меня трогали глазами, касались мыслями, эмоциями. Кто-то доброжелательно, кто-то — едва сдерживая неприязнь.

Стало трудно дышать. Облако эмоций стремительно пожирало кислород и заполняло агонизирующие лёгкие.

В какой-то момент я захлебнулся в чужих ощущениях и почти утонул. Очнулся — на середине зала. И вопросы полетели в меня странные, не имеющие отношения ни к поиску Имэ, ни к моим профессиональным навыкам.

— Сколько лет было вашим родителям на момент зачатия?

— Как вы относитесь к теориям зарождения света и тьмы?

— Сколько у тебя женщин?

Меня продолжали касаться мысленно, ощупывать, дёргать…

Истники, не наделённые властными полномочиями, особенно бесцеремонны.

Они — «вещи в себе», вымороченные собственным взглядом на мир, далёким от обыденного, чужим, изломанным и непривычным. Посторонние их интересуют нечасто, но уж если интересуют…

Отвечать хотелось агрессивно, но я терпел. Пока не сорвался уже на чисто технических моментах, когда перешли непосредственно к проблеме поиска Ингваса Имэ.

Меня активно не поняли, поднялся шум, и эрцогу пришлось вмешаться.

— Поясняю для тех, кто не сталкивался с системой управления в Содружестве, — сказал Локьё, покосившись на меня, и голос его в неожиданно установившейся тишине прозвучал глухо и устало. — Ты что, капитан, никогда не удивлялся, почему тебе гораздо легче выйти на меня, чем на собственного командующего?

Эрцог не сказал «хаго», он сказал — капитан.

Зал на миг провалился в недоумение, и только тут я сумел сосредоточиться и разглядеть одежду и лица.

Сборище, на которое меня затащил Локьё, меньше всего напоминало совет. Направляясь на «Леденящий», я ожидал увидеть официальных лиц, профессионалов, людей, которые что-то решают в государственной системе управления Содружеством.

Но в зале было дюжины две аристократов разной степени чистоты крови да подозрительные типы, державшие себя, впрочем, не менее «аристократически». То есть, по меркам Империи, карикатурно, а местами — хамски.

Один, рыжеватый и тощий, сидел, забросив ноги на спинку впередистоящего кресла. Другой ел конфеты из здоровенной коробки, швыряя фантики на пол. Третий пытался закурить, и ему исподтишка мешали его соседи — то левый, то правый. Курильщик рассеянно совал в рот потухшую наркотическую палочку и снова пытался её разжечь.

Такова была настоящая, «психическая» аристократия. Аристократия без имён и званий, те, кого в Содружестве называют истники, «чувствующие». Неужели император стал бы самым разболтанным, если бы дожил?

Нормы морали тут у каждого были свои. Меня раздевали глазами. Мне почти физически, до боли были ощутимы щипки и поглаживания. Я мог «обнаружить» чужие пальцы под мышкой или во рту. Меня могли спросить, откровенно глядя в глаза, спал ли я сегодня с женщиной и ловить малейшую дрожь ответа.

И это было всё-таки не наше, имперское, хамство.

Вот Энрек, например, боится дотронуться до моей руки, чтобы не нарушить личную неприкосновенность, и в то же время он доброжелательно заявляет на официальном (!) приёме сухощавому парню в цветах зелёного эрцога: «Вот я и дождался твоего блеянья»!

Экзотианцы чужие, у них другие обычаи. И я для них, не сумей сейчас собраться и раскрыть свою сущность «на белое», был бы ничем, человеческим мусором, навозом, будущей почвой для новых рождений.

Но всё это не имело никакого отношения к поимке Ингваса Имэ, и я временно выкинул из головы чуждость незнакомых обычаев.

Пожал плечами. Только что я озвучил, как на мой неискушенный взгляд следует локализовать опального мерзавца.

Мне это представлялось делом простым и лёгким. Я не понимал отчего сыр-бор и зачем собирать совет психопатов.

Чего проще — поймать чиновника, отследив его по связям? Каждый чиновник — глава некой цепи управленцев, но он же и её заложник.

— Эрцоги — не чиновники, — поморщился Локьё. — Они не управляют относящимися к Великим Домам территориями. Это территории пользуются протекторатом Великих Домов.

Я пожал плечами:

— А в чём разница?

Локьё посмотрел на меня неласково, но ташипом не обозвал, совет же.

— Эрцоги не занимаются хозяйственными вопросами или разрешением конфликтов и споров внутри территорий. Только в случаях серьёзных психоэтических проблем обращаются к их авторитету. Или для эпидемий, как сейчас на Кьясне. Для остального у нас есть штат специалистов по ценностному и проектному управлению.

Он снова посмотрел на меня и пресёк очередной вопрос.

— Я НЕ командую эскадрой Содружества в имперском понимании этого термина. Я осуществляю энергетическое планирование процессов, определяю линии натяжения и удерживаю равновесие. Стратегию и тактику разрабатывают другие. Я только корректирую их работу, следуя причинности. И принимаю решения, когда их нужно принять.

Он помолчал и подытожил:

— Таким образом, управление домом Аметиста не имеет никакого отношения к управлению Ингвасом Имэ домом Аметиста. Нет у него никаких «чиновничьих» связей. А если и есть — они причудливы и малоинформативны.

— Я сейчас свихнусь, — сказал я и сел на своё место. — Любого имперского чиновника можно в два счёта вылущить из его шкур — родственных и рабочих. Если у вас какие-то иные отношения, нужно ориентироваться на них. Объясните что и как? Тогда, возможно…

— Невозможно, — обрезал Локьё. — Тихушник — это тебе не полуоперившийся юнец. А дом Аметиста уже пару столетий даёт фору в интригах любому другому дому.

Я перевел взгляд на серьёзнейшее лицо Энрека: кожей чувствовал, что в душе он просто ржёт сейчас надо мной.

Энрек, зараза, мог предупредить меня «на пороге», мы много общались, и уж он-то хорошо представлял, чего я знаю, а чего нет.

— А что тогда делают эрцоги, если не управляют? — спросил я, желая хотя бы для себя расставить точки над «и».

Тем более что никто и не пытался поддержать разговор.

Присутствующие в зале изучали меня с интересом. Судя по прекратившимся тычкам, всё, что хотели, они уже пощупали, но череп вскрыть не сумели и теперь только слушали и разглядывали.

Слушали, однако, не вникая в смысл слов, как песню на незнакомом языке.

— Я не знаю, поймёшь ли ты… — Локьё медлил. — Имперцы пришли на всё готовое. Мы не очень… ценим их вмешательство в текущие процессы. Но ты у нас сообразительный. Ну-ка, давай, потянись мозгами? Да и Призванным не помешает вспомнить историю.

Он вышел из-за председательской кафедры и уселся в кресло рядом со мной. Налил минеральной воды. Часть истников переключилась на него, часть продолжала разглядывать меня, но пожирание конфет и попытки прикурить почти прекратились. В присутственном зале «Леденящего» становилось всё тише.

— Люди во все времена слишком жирно думали о себе, — начал Локьё задумчиво. — Когда первые поселенцы ушли с Земли, они полагали, что развитое научное мышление способно победить любые трудности. Новые трудности только подстегнут развитие науки, и вот тогда человечество достигнет бессмертия и ещё Беспамятные знают чего, — Локьё скупо махнул рукой и усмехнулся. — Это была эпоха расцвета разума и научного образа мыслей. Религия была осмеяна, её заменила наука о человеческой психике. Душа землян провисала тогда над бездной, ведь научная картина мира всегда тонка и неустойчива и живёт лишь до следующего фундаментального открытия. Хатты поставили точку в споре о материальном в человеке…

Он помедлил, вспоминая.

Невидимая «аура» в зале словно бы уплотнилась. Здесь разделяли воззрения эрцога дома Сиби. Дома, охраняющего память.

— Недаром мысли о боге не отпускают учёных. Да и неверие — тоже своего рода вера. Смешная вера в то, что кого-то нет. Ведь если Его действительно нет, то это не нуждается в доказательствах и не тревожит химеры смыслов. Не заставляет оправдываться перед собой. Но мы, люди — это не только тело и разум. Да, на Земле можно было выживать, отрицая невыразимое, не вдаваясь в тонкие материи. Мы пользовались психической картиной мира, уже созданной нашими предками, выживали на объедках древних достижений духа, что, видимо, и доказала последовавшая на Земле война.

Локьё вздохнул, сделал жест над виртуальной панелью стола, и в воздухе закружилась знакомая с детства модель Солнечной системы. Золотистое солнце, голубая планета в зоне обитаемости.

— Мы, люди, щедро одарены чувствами. Мы видим многое. Еще больше слышим, обоняем, осязаем и ощущаем на вкус. Ещё мы ощущаем пространство и время, а это уже более сложно и менее явно в нас. Но воспринимаем мы без ужаса только знакомое нам. Именно потому эволюция разума на Земле длилась миллионы лет. Между сознанием человека и пространством бессознательного в нём же — всегда лежит ужас непознанного. И этот ужас нужно заполнить построениями человеческого ума. Выстроить обитаемую Вселенную внутри себя. Какая разница, будет ли она совпадать с настоящей? Зато в ней можно будет жить. Будешь водичку? — спросил он вдруг буднично.

Но не обманул меня, не сбил с мыслей, и я лишь качнул головой. Истники внимали эрцогу, но то один, то другой смотрел на коммуникатор, обвивающий запястье. Словно бы параллельно они играли в какую-то игру.

— Мы узнали об этом не сразу, — продолжал Локьё. — Первые колонисты не осознавали, чего им следует бояться на осваиваемых планетах. Они не ждали, что на количество и качество их мутаций повлияет не просто иное магнитное поле чужих планет и непривычное излучение чужих звёзд. Они не понимали главного — не каждому человеку под силу удержать вокруг знакомую картину мира.

Он обвёл глазами затихший зал, обернулся ко мне.

— Скажи, что это, капитан?

По залу пробежал шёпот. Кто-то разочарованно вздохнул, а кто-то радостно выдохнул.

На руке эрцога шевелила крыльями голограмма яркой южной бабочки.

— Бабочка, — ответил я, чуя подвох. Уж больно странно вели себя члены совета.

Насекомое расправило четыре пары крыльев и закружилось над нашими головами, сопровождаемое лучом света.

— Нет, капитан, — покачал головой Локьё. — Вот она — бабочка.

На ладони эрцога возникло маленькое блёклое насекомое с двумя…. Нет, с четырьмя совершенно плоскими крыльями и с длинным хищным хоботком, который был скручен под круглым глазастым рыльцем.

«Наверное, ядовитая», — подумал я и покосился на спецбраслет. Вроде бы голограмма, но Хэд его разберёт, этого эрцога.

— На Земле водились только такие бабочки, — сообщил мне Локьё. — Невзрачные, с четырьмя крыльями. Питались они цветочным нектаром, хоть и имели такой устрашающий хоботок.

Он сунул руку в нагрудный карман и вынул небольшой плоский контейнер.

— А теперь — смотри!

Контейнер негромко щёлкнул, раскрываясь. Из него вырвалось что-то сияющее, перетекающее из формы в форму и мигающее с такой частотой, что завтрак ринулся из моего желудка!

В зале зааплодировали.

Локьё быстро захлопнул контейнер и протянул мне стакан с водой.

— Я же говорил, — пожурил он меня, — возьми.

Я выпил воду, не ощущая вкуса.

— Что это было?

— Тоже своего рода бабочка, — Локьё убрал контейнер. — Эргомер. Ты вряд ли видел их раньше. Иная, безобидная, но совершенно иная форма жизни. Если бы здесь не было меня, знающего, что это — всего лишь бабочка иного мира, ты мог бы испытать более сильные ощущения. Твоё сознание не готово было увидеть то, чего в твоём мире не существует. Вот так и первые колонисты: рвались к чужому и получили его. И когда разум их испытал шок, когда чужое перевалило за ограниченный нашей биологией предел, началась агония. Мир вокруг оказался настолько иным, что это разрушало и рассудок, и саму биологию человека. Новые религии полезли, как грибы, в попытке объяснить изменившуюся реальность, но ужаса вокруг было слишком много. А Земля уже не могла нам помочь. У Земли тогда были свои, более важные проблемы, тоже безжалостно ударившие по геному. И первые колонисты, те, кто теперь стали Содружеством, должны были спасать себя сами.

Он налил мне ещё воды. Блестящее нечто всё ещё стояло у меня перед глазами и вызывало тошноту.

Истники перешёптывались, наблюдая за мной. Похоже, они спорили, сумею ли я оправиться от такого зрелища?

Локьё, однако, верил в меня достаточно, чтобы спокойно продолжить рассказ.

— В первое десятилетие росло количество депрессивных состояний и мутаций, но биология наших тел ещё выдерживала напор изменившейся реальности. Потом сдалась и она. Начались регрессивные мутации. Сначала — в виде привычных эпидемий раковых и иммунных заболеваний, потом пошли вспышки уродств среди детей и… болезни. Болезни чужие, незнакомые. И мы ощутили, что вопрос только в том, вымрем ли мы или превратимся в монстров? Алайский пример доказал, что не вымрем, но цена была бы огромна. Мы не знали тогда, что запускает транспозицию генов, вызывающую сумасшедшую пляску мутаций. Этот механизм оказался психическим. Именно страх перед иными, непонятными мирами запустил тогда машину уничтожения. Мы сами, вернее, наше подсознание само нажало на спусковой крючок…

Локьё помолчал, перехватил мой вопросительный взгляд. Налил мне ещё воды.

— Откуда взялись мутации? Они заложены в нас эволюционно. Человеческий геном кипит мобильными генетическими элементами, транспозонами. Это фрагменты ДНК, которые могут прыгать с места на место, копируясь или перебираясь из одного участка ДНК в другой. Мы знали об этом. Не знали только, что запускает механизм таких путешествий. Да и не в них суть. Потому что не этот, так другой механизм сработал бы на самоуничтожение. Потому что мы не могли удержать гармонию привычной картины мира. Она разрушилась. И вопрос физического разрушения стал всего лишь вопросом времени.

Он посмотрел мне в глаза, покачал головой.

— Имперцы избежали давления чужой среды. Они прибыли на всё готовое. Мы уже сумели локализовать расширение картины реальности, справились с основной массой непродуктивных мутаций. Но и того, что увидела вторая волна колонистов, хватило, чтобы генконтроль надолго стал самой авторитетной вашей силой. Хотя вы так и не поняли, в чём была суть опасности. А мы, хоть и поневоле, оберегали и вас. И ваша цивилизация начала расти вокруг нашего восприятия мира, искажая, но не отвергая его.

— Может быть, — я закашлялся и пришлось начать снова. — Может, нужно было тогда достучаться, объяснить?

Кажется я понял. Понял, почему экзоты пренебрежительно относятся к имперцам. И это из них не вытравишь.

— Не смеши меня! — перебил эрцог. — Чтобы объяснить что-то кому-то, нужно сначала воспитать из него Источник, научить чувствовать. Наши предки-земляне не дали такой возможности многим из нас. Виноваты они или это случайность, но мы строим своего человека на обломках земного генома. Нам не так много досталось целого и здорового. А вам… Вам, как мы полагали раньше, не досталось вообще ничего.

Он помолчал.

— Бросить вас мы не могли. Все мы стоим на мече граты. Это никогда не позволит нам не подать руку помощи даже тому, кто не просит. Все видели, что стало с эрцогом дома Нарья, который позабыл о личной ответственности и причинных нитях. Знание в свой срок открывает глаза в каждом. И тогда ответственность за сделанное и несделанное рубит голову открывшего глаза. Грата… — повторил он тихо, то ли с сожалением, то ли просто устало.

Я огляделся. В наш разговор никто не собирался встревать.

Сидевшие в зале вели себя так, словно смотрели спектакль. В главных ролях были я и Локьё.

Все, кого собрал эрцог дома Сиби, знали эту историю. И знали, что нам, имперцам, это не объяснить. Созерцание эргомера просто убьёт неподготовленное сознание.

— Война с Империей, — сказал вдруг Локьё, — была проиграна для нас, пока ты не влез в дела Плайты. Мы всегда знали, что победить вас невозможно. Имперцы должны были истребить нас, как более тупые, механистичные и жестокие. Таков закон инерции. Да, у нас был шанс уничтожить вас. Мы могли нарушить хартии, подняв из спячки оружие, изобретённое для войны с хаттами. И успеть первыми применить его, пока вы не расконсервируете своё. Это грозило страшным по своим последствиям откатом для нашей цивилизации. История с хаттами была ещё слишком свежа в нашей памяти, чтобы рискнуть. Хотя некоторые из нас требовали начать именно такую войну. И только с тобой, капитан, появилась хоть какая-то надежда на то, что имперцы всё-таки не тупая скотина, родственная человеку по матери.

Локьё поглядел на меня требовательно, ожидая, возможно, что я буду возмущаться. Но я молчал.

— Ты не понимаешь, как это тяжело осознавать каждый миг и всегда, что поражение ждёт нас со всех сторон, — продолжал он, всё-таки полемизируя с моим молчанием. — Или вы истребите нас, как более молодые и жестокие, или мы, истребив вас, нанесём непоправимый урон энергетическому равновесию в собственном мире. И это будет…

Он замолчал. И я теперь точно знал, за что был уничтожен выводок кровавых эрцогов. Не мной. Я был только орудием.

Эрцог Нарья и его брат хотели другой, запрещённой войны. И когда нити сложились подходящим образом, более миролюбивые взяли верх. А я послужил слепой силой, отражающей натяжение нитей.

Нет, ты не думай, что я не слышал этого раньше. Я слышал. Но не задумывался.

Мне с детства внушали — экзотианцы психи и мутанты. Они не считают нас, имперцев, людьми. А то, что внушается с детства, становится почти недоступным для анализа.

Людей почти не раздражают пороки, которых у них нет. Если бы имперцы не были выродками, вряд ли это их так пугало бы в соплеменниках.

Да. Мы тоже были выродками. Потому и поторопились приклеить этот ярлык на экзотов.

Имперцы и экзотианцы — яблоки с одного дерева. Падалица. Некондиция. Шлак.

Потому что человек — не только разумное существо. Его нельзя механически сложить из тела и памяти, записанной в компьютер, как рискнули сделать хатты.

Человек — это непознанное. Его тело невидимыми нитями вплетено во вселенскую паутину связей. Мы не понимаем природы этих связей, но выживать без них не умеем.

Когда Земля исчезла и связи оборвались, нужно было тянуть новые, чтобы люди смогли выжить в космосе.

Я вдруг необыкновенно ясно вспомнил нашу первую встречу с Локьё, когда эрцог хотел раздавить меня с порога, словно букашку.

И его неожиданное недоумение.

И… не гнев или ярость, а усталое удивлённое облегчение, что я — именно такой, каким он совсем не ожидал меня увидеть.

Локьё усмехнулся чуть-чуть, едва поднимая уголки губ:

— Ну, хотя бы сейчас понял. Когда это случилось с тобой, Колин предположил, что и с вашими перерожденными всё не так уж запущено. Он предположил, что ваш с ним контакт повлиял на тебя раньше, чем вы оба это поняли.

После Колин действительно сумел раскачать кое-кого из ваших. До этого… До этого вопрос был один: когда рухнет выстроенная нами система энергетических сдержек?

Он сказал «нами». Я кивнул.

По сути Локьё и Колин всегда были с одной стороны баррикады. Я ощущал это «спиной». Боюсь, что и Мерис знал, хоть до последнего времени плевался ядом.

— Это нельзя понять, это не умственное знание, — не согласился с моими мыслями эрцог. — Можно лишь ощутить, увидеть внутренним зрением. Допустить до сознания образы, которых прежде не допускал. Как ты пытался увидеть сейчас эргомер. У вашего лендслера дар встряхивать закостеневшее сознание. Он чужой уже одним своим видом. Одна его нечеловеческая морда способна дать зазевавшемуся двуногому хорошего пинка в мозжечок. Жаль, что он так молод… Теперь о тебе, капитан. Смотри. Я собрал здесь истников, чтобы они посмотрели на тебя, сняли с тебя ощущения твоего контакта с Имэ. Не через меня, а вживую. Имперскими способами нам его не найти. Нашими — тоже не в раз. Освоенная часть Галактики слишком велика. Но мы будем искать. Они видели тебя и знают теперь всё. Иди, позови своего Дерена. Его тоже придётся кое о чём расспросить.

Локьё упорно называл Дерена «моим». Наверное, потому, что у него тоже был свой Дерен, доставивший в прошлом немало хлопот.

Вальтер и ещё полдюжины незнакомых мне людей, из них двое с Тайэ и один — с Граны — занимали гостевые каюты справа по дрейфу «Леденящего».

Я через браслет приказал Дерену идти в зал. Провожать не стал. Знал, что уж он-то здесь не заблудится.

А сам двинул взглянуть на разгрузку. Меня до сих пор трясло от нечеловеческой «бабочки» в руках Локьё. Мне нужно было увидеть знакомое, чтобы успокоиться и принять то, что изменилось внутри меня.

Ну и на наследника глянуть.

Пацана я пару часов назад навязал Росу. Тот поморщился, буркнул, что придушит в случае чего. И пора было проконтролировать, кто там кого придушил.

Шлюпку я взял первую попавшуюся, из сопровождения. Тут было рядом, буквально десять-пятнадцать минут лёту.

«Персефону» отогнали к ремонтной базе, и там люди Локьё тихо воровали сами у себя квазикристаллы. Даже с документами воровали, со строгой, понимаешь, отчётностью.

И в Империи, и в Содружестве валюта одна — эрго. Она жёстко впаяна в экономику, привязана к личным параметрам, а левые деньги нужны. Вот экзоты и воровали сейчас собственные ресурсы, чтобы рассчитываться потом с теми же алайцами. Госбюждет этого не позволяет.

Шлюпка отстрелилась от «Леденящего», и мы с Бо, одним из молодых пилотов, из пополнения, стали наблюдать, как вокруг «Персефоны» вяжут свои транспортные сети каботажники. Зрелище было нечастое и потому интересное.

Ну и Роса я параллельно взял на браслет.

К моему удивлению, пилот болтался тут же, помогал людям Локьё.

Крутился на двойке рядом с теми, кто отслеживал магнитный дрейф и вносил коррективы в «момент качания». Это ускоряло разгрузку.

Опыт у него был огромный. Техники сразу признали моего пилота за своего — так и вились вокруг шлюпки в своих жёлтых скафандрах.

Эберхард сидел в кресле второго пилота и, открыв рот, смотрел на петли, выписываемые грузовыми шаттлами вокруг «Персефоны». Его, похоже, первый раз болтало в невесомости, и первый раз он был так близко к живому колючему вакууму.

Левый пульт светился в режиме блокировки, но, скорее, просто по техправилам, а не из-за каких-то особенных опасений Роса. Потому что с таким лицом, какое было сейчас у наследника, преступлений не совершают.

Я фыркнул и отключился, не сказав ни слова. Похоже, что Дерен и Рос таки подобрали к наследнику ключик. Обычный, мальчишеский. Сыграли в доброго и злого воспитателя.

Какая разница, наш это пацан или экзотский, если в сути своей он прежде всего пацан? А какой пацан не мечтает летать?

Мы — бездушные уроды, а они — психи и мутанты?.. Ну-ну…

Был ли я бездушным уродом до встречи с Колином? Что изменилось во мне? Кто я?

Хотелось высунуть голову в аварийный люк и заорать на всю Вселенную: «Кто я⁈»

Бо удивлённо покосился на меня раз, другой.

— Всё в порядке, капитан?

Я рассмеялся. На этот раз всё было более чем в порядке.

Ничего, Бо, я и тебя, дурака, научу отзываться на этот звенящий в ушах зов натяжения пространственных нитей вселенской паутины, которая проходит через любое сердце. Нужно всего лишь научиться слышать.