Пророк Тьмы

Глава пятая

Ниногда еще арена Вагарана не видела такого столпотворения — были заполнены все места на трибунах, люди стояли даже в проходах между рядами каменных скамей.

Одними из последних места для зрителей заняли мужчина и женщина… хотя женщин на представление на допускали — вход разрешался только мужчинам.

Служитель, впускающий посетителей и собирающий плату за вход, не смог скрыть удивления, когда перед ним предстали двое одинаково высоких людей, с ног до головы закутанных в бесформенные белоснежные одеяния, с замотанными белой материей лицами, так что свободными оставались лишь глаза.

— О! — воскликнул он.— Вижу, времена и впрямь меняются, как вещают уличные оракулы. Уже и жрецы Неизвестного снизошли до мирских утех!

По одеждам, по иероглифической надписи на одном из языков, известных лишь узкому кругу посвященных, что была черной нитью вышита на рукавах, по висящим на шее амулетам, представляющим залитый прозрачной смолой человеческий глаз,— по всем этим признакам служитель признал в пришедших жрецов странного бога из странного монастыря, расположенного у подножия гор, в десяти лигах к западу от Вага-рана.

Но служитель находился на этой должности недавно и не знал, что жрецы посещают каждый гладиаторский бой, ни разу не пропустив ни одного кровавого представления.

Откуда пришли основатели этого монастыря, размерами и устройством больше напоминающего небольшой и очень старый город-крепость, почему обосновались именно здесь, какому богу или богам поклоняются с редкостной для нынешних времен неистовостью — было неведомо.

Никто из посторонних в обитель не допускался, никто и никогда не видел лиц белых жрецов, то и дело заявляющихся в город к наступлению полудня и только в солнечные дни, и никто не знал, какая причина заставляет их праздно шататься по улицам до наступления темноты. Про монастырь и его обитателей ходили разные, в основном — устрашающие слухи. Сатрапы, наследующие или захватывающие престол, не связывались с исправно платящим дань монастырем, ибо всегда боязно, если не знаешь, с какими силами придется иметь дело.

Служитель не только удивился появлению жрецов Неизвестного (жрецы Неизвестного — именно так в городе прозвали членов загадочного братства), но и растерялся.

Он не должен допускать на трибуны женщин, а тут поди разберись, к какому полу принадлежат эти создания с глазом на веревке… Может, и не люди вовсе? Но хоть и пугали служителя жрецы своей таинственностью, своими жуткими амулетами — чувство долга все же пересилило.

— Я вам вот что скажу.— Он постарался придать голосу как можно больше твердости.— Я уважаю обычаи всяких там чужих богов. Но — я на службе. Меня выгонят, если что не так. В лучшем случае, придется ходить с протянутой рукой. Так что, коли хотите пройти на трибуны, снимите платки, или… в общем, я должен увериться, что вы — не женского племени.

Вдобавок к сказанному служитель развел руками, жестикуляцией показывая, что рад бы по-другому, но и вы меня поймите.

Из длинного, полностью скрывающего кисть рукава выглянула ладонь одного из жрецов — по виду все-таки мужская. Разжались пальцы. Десять золотых монет против двух требующихся за вход, насчитал на ней наметанный глаз служителя. Горсть желтых кружочков соблазняла обещанием всех тех удовольствий, что покупаются за деньги. Теперь чувству долга в душе служителя пришлось бороться с алчностью. И первое продержалось недолго.

— Ладно.— Служитель огляделся по сторонам и перешел на шепот.— Не буду ущемлять ваших религиозных чувств. Идите себе. Только это… В случае чего — скажите, что прошли через другой вход. Ладно?

Две монеты со звоном упали в кожаный кошель на бедре служителя, а восемь нырнули за пазуху.

Таким образом женщина в жреческой одежде проникла на трибуны. Теперь она сидела рядом со своим спутником в точно такой же белоснежной хламиде и нашептывала ему на ухо:

— Говорят, этот человек поднял угасший было интерес к боям настолько, что и плату за вход увеличили вдвое, и представления проходят чаще, а люди раз за разом заполняют все зрительские места до отказа. Говорят, он однажды играючи разделался с дюжиной чернокожих бойцов из Куша, каждый из которых был вооружен копьем и щитом. А эти воины, я знаю, в одиночку управляются со львами и тиграми. Еще я слыхала, будто здесь присутствует шах из Турана, который привез с собой и сегодня выставит против северянина своего лучшего, доселе непобедимого воина. Говорят, здешний сатрап и этот шах поставили огромные деньги, почти целые состояния — каждый на своего гладиатора. С нетерпением жду его выхода, Веллах.

Тот, кого назвали Веллахом, ответил коротко и туманно:

— Ну, иногда бывает выгоднее проиграть целое состояние.

— Да, да… но я все думаю: вдруг это он и есть? Вдруг именно ради него мы…

Спутник женщины гневно зашипел на нее, призывая к молчанию. И женщина умолкла.

Джумаль, туранский шах, действительно присутствовал на представлении. Мягким, изнеженным телом развалившись на шелковых подушках на террасе сатрапа Хашида, он перебирал нанизанные на шнур жемчужные бусины и так же, как и находившийся рядом правитель Вагарана, дожидался начала зрелища. Каждый из них ничуть не сомневался в победе именно своего бойца, и поэтому был сама любезность и предупредительность.

Хашид сидел, полностью уверенный, что триумф достанется его пленнику — ведь тот еще ни разу не проигрывал, сколь бы опытные воины и в сколь угодном числе не противостояли ему. Сейчас раб сидел в камере, примыкающей к коридору, ведущему к выходу на арену. К схватке его не готовили — лишь охраняли. Да и то: полтора десятка вооруженных до зубов стражников почти не смотрели в сторону пленника-раба, что сидел на табурете в центре мрачной комнаты без окон, опустив руки на колени и не отрывая взора пустых, лишенных мысли и самой жизни глаз от каменных плит пола. Так он и просидит, не шевелясь, до того момента, когда его призовут на арену.

Охрана знала это — уже не первую седмицу наблюдала она подобную сцену. Поэтому и сейчас стражники, несмотря на грозную славу гладиатора, на его внушительные размеры, на то, что он неоднократно пытался бежать из подземелья, разбились на кучки, рассказывали друг другу забавные истории, хохотали над ними и жевали изюм, сплевывая косточки на пол. Ведь раб обычно демонстрировал свою прыть только на песке арены; в другое же время лишь спал, ел безучастно, да сидел так, как нынче.

Поговаривали, что усмирение строптивого не обошлось без личного советника сатрапа, колдуна Ай-Берека.

Поговаривали, разумеется, шепотом… Сейчас Ай-Берек находился на террасе Хашида — стоял за спиной правителя. Сказать, что укрощение непокорного варвара обошлось без его помощи значит ничего не сказать. Ведь именно он, Ай-Берек, и никто другой, обуздал этого бешеного северянина.

Поначалу он предлагал казнить опасного пленника, но Хашид разубедил своего мага. «Столь великолепное хищное двуногое,— сказал владыка Вагарана,— буквально создано для убийства. И коли оно попало нам в руки, жаль просто так терять его. Сей экземпляр сумеет принести в боях на арене деньги и славу городу, мудрый Ай-Берек. Утихомирь его с помощью своего магического искусства, сделай так, чтобы презренный раб больше не досаждал нам, но лишь радовал нас. Тебе, я уверен, это будет не трудно».

Склонившись в почтительном поклоне, колдун Ай-Берек вернулся к себе в башню и извлек из тайника подобных которому в его обиталище имелось множество, крошечную коробочку эбенового дерева. В ней хранилась невидимая простому глазу нить из паутины желтого паука с Барахских островов. Паутина, сплетаемая паучком размером не больше ногтя, по кровожадности превосходящим всех насекомых на свете, прочностью не уступала хваленой карпашийской стали, а заметить ее мог лишь владеющий магическим зрением человек.

Все прочие люди и животные, натыкаясь на расставленные пауком сети, острые как бритва, обычно на месте умирали от потери крови… и тогда по стебелькам и листочкам кустарников спускалось притаившееся в ожидании этого мгновения крошечное насекомое, которое будет долго, жадно пить свежую кровь, раздуваясь, как мех от вина, и из желтого превращаться в пурпурное.

Обычные люди радовались тому, что паучок водится только на Барахских островах, черные же маги — огорчались. Для многих заклинаний и обрядов требовалась нить желтого паука, и волшебникам приходилось выкладывать за обладание ею огромные деньги. Но платили они не скупясь, не жалея, не торгуясь.

Ай-Берек вооружился алмазом, отшлифованным и обработанным специальными растворами. Поднес его к открытой коробочке. Увеличивая изображение предметов, алмаз давал возможность увидеть и крошечный моток паутины, из которого торчал кончик. За этот кончик миниатюрными щипчиками и ухватил паучью нить колдун. Потом взял заранее приготовленную иголку, вдел щипцами паутину в ушко. Произнеся короткое заклинание, вонзил острие иглы себе в палец. Проткнул его насквозь, пропуская в рану вслед за иглой и паучью нить.

Вызвав в мозгу образ усмиряемого раба, Ай-Берек выговорил его имя — Конан, а вслед за ним несколько слов, звучащих как скрежет когтей по металлу. На последнем слове паутинка, смоченная кровью волшебника, скрючилась, как волос над пламенем. Вот и все. Дело сделано. Приказание сатрапа выполнено. Презренный раб, этот дикарь, теперь в полной его, Ай-Берека, власти.

Когда смолк последний дерущий слух звук заклинания и невидимая паутина словно обуглилась, Конан вскочил с кучи гнилой соломы наваленной в темнице, где его держали. Сердце пронзила неожиданно острая боль. Повинуясь безотчетному чувству, он вскинул голову, и ему показалось, что с потолочного перекрытия спускается огромная сеть — темнее мглы тюремной камеры. Он выбросил перед собой руки, и тут на него навалилось тяжелое дремотное отупение. Последним, что воспринял взор киммерийца, было яркое, до рези в глазах, сияющее хитросплетение тончайших желтых нитей. И мир померк, погрузился в сон. Сон без проблесков жизни, без времени и пространства…

Заклятие с Конана Ай-Берек снимал только тогда, когда пленника выталкивали на арену, вкладывали в руки его собственный меч и оставляли один на один с другим гладиатором. Или гладиаторами. И варвару не оставалось ничего другого, как биться насмерть — в противном случае ему пришлось бы поменять колдовское забытье на полное, вечное небытие. И едва бой оканчивался, маг Ай-Берек вновь возвращал прежние чары. Колдун крепко держал нить паутины, в которой увяз строптивый раб…

Когда пелена дурмана впервые покинула мозг Конана, киммериец увидел вокруг себя желтый песок; казалось бы, только что он понуро сидел в своем подземном узилище, размышляя о новом побеге, и вот — на нем вдруг почему-то надето боевое облачение, а в руке сжат знакомый обоюдоострый меч. Гул толпы врывается в уши; подняв голову, северянин понял, откуда он исходит: гудел заполненный людьми амфитеатр, в котором проводятся гладиаторские бои. И он, Конан, стоит в центре арены.

Напротив себя варвар увидел человека — в четырех шагах от него подпрыгивал, взбивая босыми ногами песок, словно исполняя некий диковинный танец, очень высокий и очень худой негр, вооруженный деревянным щитом и тонким длинным копьем. Киммериец не успел ни удивиться внезапно проявившейся реальности, ни осознать, что происходило и происходит с ним, ни что бы то ни было вспомнить. Не успел — ибо негр неожиданно разразился боевым кличем и прыгнул в его сторону, одновременно выбрасывая копье, нацеленное в голову киммерийца.

Мышцы и рефлексы не подвели Конана: рука с мечом взметнулась сама по себе, и стальной клинок отклонил смертоносный полет костяного наконечника копья. Противник, не добившись успеха внезапным выпадом, тут же отступил обратно, восстановив первоначальную дистанцию между ними, и принялся кружить вокруг варвара. При этом ноги черного человека продолжали свой странный танец, неслышному ритму которого следовало и худое гибкое тело. Киммериец понял, что обречен на бой до смерти, что его неведомо как превратили в бессловесного гладиатора… и он отбросил все прочие размышления на потом, сосредоточив внимание на противнике, обратив всего себя только на одно — выжить.

Чернокожий продолжал кружение и танец, а Конан, поворачиваясь к нему лицом, выжидал. Негр не спешил повторять атаку — видимо, догадался, что перед ним не просто гора мускулов, но опытный и опасный воин. До ушей киммерийца долетели гневные крики с трибун — собравшиеся на зрелище жаждали схватки, а трусливые рабы боятся даже приблизиться друг к другу! Варвар невольно усмехнулся: эти толстозадые скучающие ублюдки, глазеющие на них, конечно, сейчас считают себя смельчаками, а ведь выволоки их сюда, так мгновенно обделаются и плюхнутся на колени, умоляя о пощаде!..

Чернокожий сделал ложный выпад, надеясь, что голубоглазый великан опять взмахнет мечом и тогда можно будет всадить настоящим, сильным ударом копье в незащищенный живот. Конан на уловку не попался — не мальчик. По положению своего вынужденного врага, по недостаточному напряжению мускулов рук и живота киммериец уловил, что последует именно ложный удар, и не шелохнулся ни одной клеточкой своего тела. На лице жителя далекой жаркой страны промелькнуло явное разочарование. Негр возобновил кружение и приплясывание, продумывая, очевидно, новую хитрость.

«А теперь посмотрим, клюнешь ли ты сам на обман»,— подумал Конан; вслед за этой мыслью он поднял обеими руками высоко над головой свой меч и, издав боевой клич, шагнул на врага. Увидев, что туловище врага открыто, чернокожий поединщик не смог противостоять такому соблазну и метнул копье. Этого-то Конан и ждал. Едва черная рука отвела копье назад, изготовляясь к броску, как варвар сгруппировался, а когда вылетела вперед — бросился наземь. Увенчанное костяным острием с зазубринами древко просвистело в воздухе, чтобы бесславно воткнуться в песок, а северянин, перекатившись по арене, оказался почти у самых ног не успевшего сориентироваться противника и подсек эти ноги ударом меча плашмя.

Негр потерял равновесие и упал на колени; в его грудь тотчас уперся длинный меч уже поднявшегося с песка варвара-великана.

Убивать незнакомого чернокожего воина, который как боец был достоин уважения, Конан не собирался — хотя трибуны настойчиво требовали именно этого. Киммериец хотел было отвести меч от груди поверженного противника, когда тот, вдруг обхватив клинок руками, сдвинул его к самой шее и резким движением насадил себя на остро отточенную сталь. Варвар не успел отдернуть оружие; из горла чернокожего сильными толчками хлынула на желтый песок ярко-алая кровь.

Победитель посмотрел в глаза побежденному, из которых уходила жизнь. В глазах этих не было ни страха, ни ненависти — одна лишь безысходная тоска…

Конан отвернулся. Значит, для чернокожего смерть — избавление. Так что же это за место, где воин предпочитает самоубийство возможности выжить, пусть и ценой временного поражения? Он быстро обернулся по сторонам в поисках ответа, а заодно и путей освобождения…

Но он не успел больше ни о чем подумать, ни что-либо сделать: весь мир застлало ослепительно сверкающее сплетение, похожее на паутину, и киммериец погрузился в вязкую, лишенную надежды, дремотную пустоту.

Дальше — лишь драки и пустота. Кровавые поединки на арене, паутинообразная вспышка перед глазами опять провал в таинственный дурман, из которого не давалось вырваться напряжением воли, а что еще можно противопоставить явно колдовскому наваждению — неизвестно.

Правда, не смирившемуся с порабощением разуму иногда, на какие-то мгновения, удавалось выйти из-под проклятых чар. Тогда перед глазами вставала все та же паутина; впрочем, бывало, в ней появлялся разрыв, сквозь который на мгновение возникала реальность, но яркие нити тут же стягивались вновь и восстанавливали порванную сеть. И снова наступало забытье. Лишь на время боев, под свист и улюлюканье переполненных трибун его мозг освобождался от заклятия, возвращалась прежние сила и ловкость, рефлексы и навыки работали безотказно, зрение и слух не слабели. И поэтому он пока побеждал в гладиаторских схватках… Хотя по одному противнику против варвара давно уже не выставляли — слишком скоротечными, малокровными и, стало быть, малоинтересными для публики оказывались поединки.

Однажды Конану пришлось сразиться с полутора дюжиной вооруженных вилами и топорами людей, принадлежащих к неизвестному ему низкорослому племени. Бойцы из них были никудышные, но отчаянно храбрые, для которых, как и для него, смерть с оружием в руках, очевидно, означала лишь почетный переход в иной мир, где подобных им встречают как героев. И бородачи продолжали сражаться, даже истекая кровью и получив смертельные ранения… С такими воинами хотелось драться плечом к плечу, а не против них, и, хотя Конан одолел всех, но после боя его тело с ног до головы покрывали многочисленные раны и собственная кровь.

Однако, в очередной раз выйдя из отупляющей дремоты и снова оказавшись на той же арене, киммериец обнаружил на теле лишь давно зарубцевавшиеся шрамы. Не ощущалось ни слабости, ни боли, ни усталости. Все это лишний раз подтверждало его догадки о том, что он находится в сетях колдовства. «Буду убивать каждого мага, что попадется мне на пути. Черных, белых, разноцветных. Истреблю под корень мерзкое отродье — неоднократно в моменты просветления вспыхивала в голове варвара свирепая мысль. Но для ее осуществления требовался самый пустяк: избавиться от чар, которые снова и снова погружали его мозг в пустоту…

В победе своего гладиатора Хашид не сомневался.