Пророк Тьмы

Глава десятая

Странной метаморфозы с телом Амина киммериец не видел — не до того было. Почему он все еще на воле, почему колдовская паутина до сих пор не окутала его своим черным коконом, варвар не знал, и не было времени разбираться в этом.

Едва сообразив, что у него появилась пусть ничтожная, но все же возможность спастись, киммериец стремительно огляделся. Единственный способ покинуть арену, окруженную высоченной, сложенной из необработанных каменных блоков стеной,— через зарешеченные выходы, из которых на песок выталкивают гладиаторов. Но решетки опущены, и за ними уже толпятся вооруженные охранники!

Нахлобучив трофейный Шлем на голову, Конан стремглав метнулся к ближайшей стене. Зазоры между блоками были совсем крошечными, но выбирать не приходилось; на ходу сунув меч за пояс, киммериец нашарил пальцами едва заметные щели и со всей возможной прытью полез вверх. По расположенным над ним трибунам прокатилась волна испуганных криков и зрители бросились врассыпную. Началась давка.

— Мой государь,— скороговоркой произнес Ай-Берек,— этого человека необходимо немедленно остановить. У нас нет времени на обсуждение, однако поверь мне. Душой и телом я служу тебе вот уже восемь лет и пока ни разу не дал повода усомниться в моей верности. Так выполни мою просьбу: незамедлительно убей этого раба. Заколи его, застрели, сожги, удуши… Что угодно, но он не должен выбраться за пределы арены.

Никогда еще сатрап не слышал от обычно исполнительного, молчаливого и послушного мага столь категоричных суждений… Однако Хашид ни за что бы не стал правителем города и не смог бы столь долго удержаться на этом– посту, если б не умел слушать других — даже если эти другие в своих просьбах проявляют вопиющую настырность.

Властным жестом он подозвал слугу и отдал ему несколько коротких распоряжений. Слуга поспешно бросился исполнять их.

— Ну? — обернулся сатрап к Ай-Береку.— Может быть, сейчас ты расскажешь мне, что случилось и почему раб все еще не окутан твоим хваленым заклинанием?

Рывком перекинув тело через гребень стены, окружающей арену, Конан выпрямился.

Зрителями завладела паника: шутка ли — непобедимый гладиатор, свирепый зверь, чье призвание убивать себе подобных, вырвался на свободу и теперь находится совсем рядом с ними, добропорядочными гражданами Вагарана! Вне себя от страха перед кровожадным дикарем, публика сломя голову ринулись прочь с трибун. В проходах образовалась пробка; люди падали на ступени, бегущие за ними следом давили упавших; толпа напирала, к крикам ужаса примешивались стоны и хрипы погребенных под ногами спасающихся бегством зрителей.

Конан обращал внимание на людской водоворот только постольку, поскольку он возник на его пути. Дорога к выходу — вот что занимало мозг северянина. Но недавние зрители столь популярного представления в один миг превратились в стадо беспомощных, обезумевших от страха перед близостью волчьей стаи овец; все выходы оказались закупорены человеческими телами, и проникнуть наружу Конану не было никакой возможности.

На всякий случай — а вдруг получится? — Конан поднял над головой меч, издал по возможности устрашающий вопль и бросился в самую гущу толпы.

Он рассчитывал, что зрители, еще больше испугавшись неукротимого дикаря, бросятся врассыпную и, таким образом, откроют ему дорогу к выходу с трибун.

Однако он ошибся: его поступок вызвал лишь новый приступ ужаса у простых горожан. Те, что находились поблизости от северянина, попытались скоренько исчезнуть в толпе, но, спотыкаясь и падая, смогли отдалиться от киммерийца самое большее на десять шагов — столь плотной была толпа зрителей.

Размахивая мечом и выкрикивая проклятия, Конану буквально по головам удалось подняться лишь на восемь рядов вверх по трибуне, но потом колышущееся людское море превратилось в бушующую стихию, и он едва не потонул в ней.

Конечно, если б северянин пустил в ход свой меч, то, пожалуй, за пять-шесть ударов сердца он сумел бы расчистить себе путь к выходу… Но варвар не мог, не хотел и не умел убивать беззащитных обывателей. И поэтому ближайший выход с трибуны был для него неприступно закупорен людской массой.

Конан беспомощно оглянулся.

Решетки, только что закрывающие вход на арену, уже были подняты, и десяток воинов в кожаных доспехах выбежало на песок, а с противоположной стороны, со стороны выхода с трибуны, изрыгая ругательства в адрес неуклюжих, неповоротливых зрителей, сквозь толпу продирались пятеро охранников. Решение необходимо было принять мгновенно.

И Конан спрыгнул обратно на песок ненавистной арены.

Ближайший к Конану воин метнул сеть, но киммериец поймал ее на лезвие тут же выдернутого из-за пояса меча и резким движением рассек надвое. Не дав времени опомниться остальным, он, как вихрь, пронесся сквозь группу солдат, и четыре трупа присоединились к компании Амина, а клинок северянина окрасился багровым. Около выхода с арены никого не было; Конан метнулся туда.

Слишком поздно солдаты поняли, что именно замыслил неукротимый раб, и бросились следом; однако момент уже был упущен.

Варвар ворвался в узкий проход. Еще один охранник застыл около блока с медной крестовиной, при помощи которой поднимали и опускали решетку. Не успел он сообразить, что происходит, не успел открыть рот для крика, как могучим ударом рукоятью меча Конан отбросил его к противоположной стене, а едва тело потерявшего сознание воина коснулось земляного пола, он перерубил толстый канат блока, и перед самым носом преследователей с лязгом упала тяжелая решетка.

— Придется вам повозиться, ребята,— сказал киммериец и побежал по темному коридору, прочь от арены, навстречу неизвестному.

По обеим сторонам располагались каморки с дверями из толстых металлических прутьев — очевидно, в них своего выхода на арену дожидались другие обреченные на бой гладиаторы. Сейчас эти камеры пустовали.

Впрочем, не все: около одной Конан резко остановился, и женщина, стоящая у самой двери, резко отпрыгнула в глубь своей темницы.

— Клянусь Кремом, женщина-гладиатор! — пораженно воскликнул северянин.— Многое я повидал на своем веку, но такого…

Двумя ударами меча он сбил тяжелый кованый замок и распахнул камеру.

— Выходи, да побыстрее.

Он шагнул внутрь. Женщина глядела на него исподлобья. Несколько неглубоких ран на ее теле были неумело перевязаны какими-то тряпицами, уже пропитавшимися кровью; Конан понял, что она совсем недавно побывала на проклятой арене… и, судя по всему, ушла оттуда победительницей. Он хмыкнул. Воительница, подумать только!

— Ты знаешь, где выход отсюда? — спросил он и, поскольку женщина не шевелилась, добавил, протянув ей ладонь: — Эй, ты меня слышишь? Выход в какой стороне, я спрашиваю?

С быстротой молнии мелькнула тонкая, но сильная рука, и киммериец, зашипев от внезапной боли, непроизвольно отскочил назад. На запястье наливались кровью четыре глубокие царапины.

— Ах ты, сучка когтистая! — удивленно воскликнул он.— Царапается еще! Ну и сиди тут, дожидайся солдат — они скоро подойдут.

В самом деле, из глубины коридора раздался натужный скрип — общими усилиями преследователям удалось поднять решетку.

Больше не обращая внимания на бешеную девку, Конан выскочил из темницы и побежал дальше по коридору.

Петля поворота. Короткий отрезок прямой, озаренный вливающимся с улицы светом. Двое солдат торопливо выскакивают за оканчивающую коридор обитую И железом дверь, прикрывая ее за собой, но даже не пытаясь закрыть.

Стремительный бросок. Варвар рвет на себя массивную ручку в виде орлиной головы и выскакивает наружу. Ага, понятно, почему не стали запирать выход из коридора!

Задний двор с коновязью для лошадей, отсеченный от внешнего мира высокой стеной и предусмотрительно запертыми на засов воротами, был буквально запружен солдатами. Вероятно, здесь окончания представления поджидал отряд для сопровождения гладиаторов в казармы или для охраны какого-нибудь вельможи. А, ладно, какая разница, коли он нарвался именно на них, значит, и продираться придется именно через них. Причем, немедля — вот-вот сзади навалится еще одна стая шакалов.

Застывшего рядом с дверью варвара-гладиатора и ощетинившийся копьями и саблями полукруг разделяло пять шагов, которые воины могущественного сатрапа Хашида не решались пройти. Зато Конан не мог позволить себе такую роскошь, как выжидание.

В этом, имеющем скорее хозяйственное, нежели стратегическое значение, дворе, кроме лошадей и солдат нашли временное и постоянное пристанище разнообразные предметы, большие и не очень, используемые или постепенно превращающиеся в хлам. И среди них — громоздкая колесница с впечатляющими своей величиной колесами, предназначавшаяся, очевидно, для парадных выездов. Длинные оглобли ее лежали, уткнувшись в песок, совсем близко от распахнутой двери и, значит, от Конана.

И варвар шагнул не к принявшим боевые стойки воинам Хашида, а к оглоблям колесницы, одновременно затыкая меч за пояс.

Подхватив круглые жерди, уперев концы в грудь, Конан всей своей внушительной массой навалился на них. Колеса в человеческий рост величиной лишь покачнулись. Киммериец дернул оглобли на себя. И так не переставая: вперед — назад, вперед — назад… Опомнившиеся солдаты, взбадривая друг друга криками, бросились на взбунтовавшегося гладиатора. А в это время Конан добился своего — колеса описали полный круг, тяжелая повозка сдвинулась с места.

Вздувались жилы на ногах и на толкающих оглобли руках в стремлении как можно сильнее оттолкнуть тело, скорее и быстрее разогнать деревянную громадину. Рванувшиеся было к гладиатору солдаты налетели на массивные борта развернувшейся к ним колесницы. Кто-то, оглушенный, упал на землю, по кому-то проехало колесо, вдавливаясь в тело всей тяжестью того, что оно несло на себе, задние напирали на передних и сами оказывались сбиты теми, кто в испуге ринулся обратно — лишь бы подальше от тяжеленной повозки. Конан протаранил ряды преследователей и повернул свое необычное оружие к стене, чтобы вдоль нее, сметая все препятствия, подойти к воротам, открыть их и… Ну, что будет, то будет.

План бы удался, будь перед ним какой-нибудь сброд, а не солдаты регулярной армии, уж чему-чему, а возвращать самообладание и подавлять в себе смятение все-таки обученные. Растерявшись было от неожиданного поворота событий, охотники за гладиатором быстро сориентировались и, предоставляя свободный проезд колеснице, уже не мешая друг другу, бросились вдогонку силачу, дабы атаковать его незащищенную спину. Конан оглянулся — вот-вот погоня настигнет его. Он бросил оглобли. Проехав по инерции совсем немного вперед, колеса увязли в песке. Конан выхватил меч из-за пояса, обернулся к преследователям. Что ж, на мечах так на мечах. Хотя, впрочем… Киммериец воткнул свой двуручный в песок.

Вдоль стены, рядом с которой замер Конан, валялся всяческий мусор, стащенный туда, где он не так мешает до тех пор, пока кто-то не заметит безобразия и не отдаст распоряжение вывести все подчистую на свалку.

Могучий варвар ухватился за замеченную им и изменившую его намерения кузнечную наковальню — видимо, неподалеку располагалась и кузница — выпрямился, держа этот железный, убийственно тяжелый монолит на руках, чуть повернулся всем корпусом и вытолкнул свой ужасающий снаряд в набегающих вооруженных людей.

Треск от разлетающихся вдребезги щитов, хруст ломаемых костей, перезвон металла смешались с воплями ужаса и хрипом агонии. Раненые и перепуганные мешали своей панической суетней храбрым и рассвирепевшим. И надо всем этим прозвучал раскатистый, необузданно дикий, вбивающий страх в уши врагов боевой клич сынов Киммерии. Выдернув меч из песка, Конан вклинился в мешанину вагаранских солдат.

Варвару было настолько же легко знакомить вражеские тела с уже пролившей реки крови сталью, направляемой его безжалостной рукой, насколько воинам Хашида тяжело было справиться с обуявшим их ужасом перед диким зверем, вырвавшимся на свободу. И беспомощная толкотня лишь превращала солдат в удобные туши для разделки. Наконец, оставшиеся в живых после ураганного натиска разъяренного гладиатора брослись наутек, врассыпную, кто куда. Конан не стал гоняться за ними по двору, а, развернувшись, побежал к запертым воротам. У тех, кто осмелился встать на его пути, надеясь то ли на свою боевую подготовку, то ли на содействие местных богов, варвар выбивал жизнь одним, максимум двумя ударами меча.

У самых ворот его уже никто не ждал. Летит в сторону запирающий брус, створки расходятся в стороны. Город. Какая-то площадь, множество людей… Кром! Как он не подумал об этом! Коновязь, лошади! Ну, ради них можно и вернуться.

В оставленном было киммерийцем дворе, как раз у дверей, ведущих в помещения для содержания гладиаторов, происходило что-то странное. Взмывали и опускались сабли, падали на песок вагаранцы. Конан бежал к коновязи, не выпуская из виду непонятное столпотворение. И был на полпути к цели, когда понял, в чем дело. Мелькнули очертания женского тела, черные пряди, стянутые ремешком, хорайская сабля в изящной руке. «Поди же ты! — изумился киммериец.— Вырвалась, саблю отняла… Э, выходит, и моих преследователей она того… Ну дает! С кучей мужиков бьется, с солдатами, не с кем-нибудь… и до сих пор жива!»

Варвару пришлось ненадолго отвлечься от наблюдений за необычной женщиной и от своего стремительного продвижения к коновязи, чтобы разрубить двоих солдат, набравшихся храбрости броситься ему наперерез. После чего…

Не в первый раз он следовал не велению здравого смысла, а своему странному для обыкновенных людей представлению о чести. Согласно которому он сейчас не мог не поспешить на помощь женщине, хотя та единожды уже отказалась ее принять, а следы этого отказа не скоро сойдут с руки северянина.

— Ко мне лицом, сукины дети! — Физиономии обернувшихся на этот рык вагаранцев перекосило от злобы и страха.

Свирепый дикий зверь вернулся. И вновь его огромный безжалостный меч неуследимо мелькает в воздухе, обрушивается градом ударов, вспарывает кольчуги, разносит щиты в щепы, вбивает пытающиеся остановить его сабли в тела их обладателей. И опять привыкшие к безропотному подчинению, отвыкшие за праздной жизнью от смертельных схваток солдаты городского гарнизона не выдержали бешеного натиска одиночки и кинулись наутек.

Между Конаном и безымянной воительницей, с ног; до головы покрытой кровью, но живой, осталось на песке больше дюжины убитых и раненых вагаранцев. Опасная незнакомка вперила в своего непрошеного освободителя взгляд, полный злобы, губы кривились и дрожали, портя вполне смазливое личико. Ждать, что именно на сей раз выкинет сумасбродная гладиаторша, киммериец не собирался. Помог и помог, пускай теперь делает, что хочет: или вместе с ним к лошадям — и прочь отсюда, или хоть к черту в пасть. Северянин повернулся к женщине спиной и побежал к коновязи. На сей раз никто ему не препятствовал.

«Хорошо еще, что эти болваны без луков,— мимоходом подумал варвар.— Но вот в погоню лучников снарядят непременно».

Конан выхватил взглядом среди привязанных и предусмотрительно оседланных лошадей крупного гиперборийского жеребца. Отвязал, вскочил в седло и увидел, как рядом на быстроногую офирскую кобылу легко и уверенно, будто заправская кавалеристка, запрыгивает его неожиданная спутница. Вконец растерявшиеся солдаты даже не пытались помешать гладиаторам-беглецам покинуть двор через распахнутые ворота. Вагаранцы столпились вдоль забора на противоположной от коновязи стороне и обсуждали детали предстоящей погони.

Всадник и, чуть позади, всадница вырвались на прилегающую к арене площадь неизвестного им обоим Вагарана, пересекли ее неистовым галопом, заставляя горожан испуганно броситься в разные стороны, и свернули на первую попавшуюся улицу. Конан прикинул, что куда бы они ни направились, в конце концов непременно должны уткнуться в опоясывающий этот (как, впрочем, и любой другой) город стену. А направившись вдоль нее, они рано или поздно отыщут ворота. Днем ворота открыты, если, конечно, весть об их бегстве не достигла стражников, охраняющих вход-выход, и тогда они сумеют убраться из этой мышеловки под названием Вагаран. Ну а если достигла, то ворота заперты, и… И на месте разберемся, решил киммериец.

Узкая извилистая улица, по которой они неслись, оставляя позади себя завесу пыли, была почти пустынна. Редкие прохожие шарахались от них, жались к белым глиняным заборам, сплошной стеной идущим по обеим сторонам.

Конан нещадно нахлестывал жеребца. Его спутница не отставая держалась сзади. В ответвляющиеся уж совсем тесные переулки они не сворачивали — там пришлось бы перейти на шаг.

Поворот, еще поворот. Варвар резко осадил жеребца, заставив того взмыть на дыбы. Всаднице пришлось поступить так же. Улица обрывалась тупиком, утыкаясь в очередную белую стену.

— Назад! Сворачиваем в переулок! — закричал Конан и натянул повод. Женщина последовала его примеру. Впрочем, что тут еще придумаешь…

До переулка добраться им не удалось, они достигли лишь первого поворота и увидели, что из-за него накатывается волна сверкающих доспехами всадников.

«Погоня, проклятие! Шустро они!» Раздумывать больше было не о чем, приходилось вновь поворачивать. И вот они снова в тупике.

—Делай как я!

Конан замедлил аллюр жеребца, подвел его к самому низкому забору, остановился. Бросив поводья, встал на седло, оттолкнулся и прыгнул. Ухватившись руками за выступы глиняной ограды, подтянулся, закинул на гребень ноги и оказался наверху толстостенного забора.

— Давай, красотка! Кром тебя побери, чего ты ждешь?

Конан зазывающе махал рукой, показывая глупой бабе, что нужно сигать через ограду, пока не нагрянули лучники, а то и арбалетчики, которые вмиг расстреляют беглецов как куропаток. Но странная женщина медлила, гарцуя на лошади между стен их ловушки. Ладонь ее чересчур решительно сжимала эфес сабли, отведенной в сторону, словно она собиралась принять бой.

«А ведь с ней, с дуры, станется,— разозлился киммериец.— Вот ведь напасть на мою голову! Мало будто собственных забот. Кром, ну почему бабам дома не сидится?!»

Хуже всего было то, что Конан не мог бросить эту ненормальную, оставить ее одну против, разумеется, многочисленной и, конечно же, до зубов вооруженной солдатни. Неужели придется ввязываться в ненужный, почти без надежды на победу бой в глухом уличном тупичке?

Но, видимо, одна и, вероятно, последняя крупица здравого смысла все-таки сохранилась в головке, украшенной черными волосами. Воительница наконец решилась, опустила саблю, подъехала к ограде, на которой восседал мужчина с длинным мечом, положенным на колени, и, проделав все то же, что немногим раньше сделал Конан (а получилось у нее даже ловчее,— с удивлением отметил варвар), очутилась рядом на гребне широкой глиняной стены.

Они спрыгнули вниз, в густые кусты какого-то сада, подступающего вплотную к ограде. И вовремя: в тупик, где они бросили своих лошадей, влетел отряд ва-гаранских солдат, каждый из которых держал наизготовку арбалет, приготовившись нажать на спуск, едва покажутся беглецы.

Недавние гладиаторы продирались сквозь кусты, огибали деревья, перебирались через высокие ограды, перескакивали через невысокие, уходили в сторону от возникающих то там, то здесь домов и иных построек. Если и бросился кто за ними в погоню, то давно потерял след в лабиринте похожих друг на друга садов, домов, цветников, сараев, заборов…

Пора было подумать и о передышке. Дать, наконец, роздых рукам и ногам, осмотреть раны, собраться с мыслями и решить, как быть дальше. Вскоре Конан выбрал место, удобное во всех отношениях для них, желающих отдохнуть и не быть обнаруженными беглецов.

Киммериец опустился на траву крошечной полянки, скрытой от взглядов густыми кустами жасмина, отходящими полукругом от невысокой и вдобавок полуразрушенной каменной ограды. Сквозь просветы в сплетении ветвей и листьев хорошо просматривался добротный двухэтажный дом, стоящий на значительном удалении от найденного беглыми гладиаторами укрытия; любое движение возле него сразу будет замечено ими. За оградой простирался заросший, заброшенный сад, в котором, в два счета перескочив развалены стены, в случае чего можно укрыться.

Спутница северянина, не отставшая от него и не запыхавшаяся, несмотря на продолжительный стремительный бег, вылетев вслед за мужчиной на укромную полянку, замерла в нерешительности. Ее лоб прорезала задумчивая складка. Видимо, женщина мучилась вопросом: оставаться ли ей дальше с этим варваром или пришло время разойтись разными дорожками?

Тем временем Конан, сидя скрестив ноги на мягком зеленом ковре травы, положив меч перед собой, осматривал и ощупывал тело. «Ерунда, царапины, заживет»,—подвел он итог осмотру… Хотя будь на его месте обычный человек, не воин, или даже воин, но за плечами которого не громоздилось бы неисчислимое количество битв, схваток, потасовок, а с ними и всевозможных повреждений, или даже будь на его месте просто цивилизованный человек, не привыкший доверять своему телу самому заботиться о заживлении ран, уповающий на эликсиры, примочки и советы ученых лекарей — так вот этот другой человек пришел бы в сильное беспокойство за свои здоровье и жизнь, узрев на коже столько следов, оставленных туранским и вагаранским оружием.

Меж тем женщина сделала свой выбор: она устроилась на другом краю маленькой поляны. Села, подобрав под себя ноги, положив трофейную саблю рядом, так, чтобы в случае надобности не потерять ни мгновения и схватить ее.

Теперь Конан подверг осмотру меч и изучал его куда более тщательно, нежели порезы на коже. Лезвие требовало заточки — живого места нет, одни зазубрины и щербинки, за которые благодарить в первую очередь следовало того борова с арены. Хорошо б пройтись по режущей кромке вон тем, например, обломком каменной ограды, да получаемый при этом звук, если достигнет чьих-нибудь ушей, насторожит, чего доброго, разожжет любопытство. А вот звук голоса далеко не каждого встревожит — мало ли кто забрался в кусты и шепчется. Влюбленные, допустим. Улыбка непроизвольно растянула губы киммерийца: да уж, нечего сказать, здорово они смахивают на милующуюся парочку. Просто поговорить — и то вряд ли удастся. Эта дикая кошка небось выловлена в непроходимых лесах, где обитала вместе со своим малочисленным нелюдимым родом, говорящим на одному ему ведомом наречии и не подозревающем о том, что есть другие народы, другие языки… Конану конечно приходилось встречаться с племенами воинственных женщин — в Гиркании и в Черных Королевствах, но еще никогда доселе он не видел столь искусных наезниц… Хотя, с другой стороны, возразил он себе, может, она уже давно в плену, возят ее по аренам разных городов, научилась кой-чему.

— Впрочем, какое мне до этого дело. Наплевать, кто она и откуда.— Незаметно для самого себя Конан заговорил вслух. Негромко, но и не шепотом.— Лишь бы в самый неподходящий момент, если потащится за мной и дальше, не путалась под ногами. Глупости бы всякие не вытворяла.

«Женщина из непроходимых лесов» сидела все в той же позе. Глаза были прикрыты, оставались лишь узкие щелочки, сквозь которые она наблюдала за Конаном и за окружающим. Ну кошка, ни дать ни взять! Выражение ее лица не изменилось и тогда, когда Конан заговорил вслух.

— Жаль, тебе не объяснить, что я собираюсь делать дальше,— продолжал Конан, усмешливо взирая на товарища по оружию.— Впрочем, план простой. Надеюсь, и так сообразишь, что я делаю и зачем.

— А ты попробуй объяснить. Вдруг я пойму, грязный варвар.— Глаза той, что сидела напротив, широко раскрылись, уже не скрывая прячущийся в глубине гнев.

— Ого, да ты говорящая! — Изумление и радость прозвучали в возгласе Конана. Конечно, «грязный варвар» — не самое ласковое прозвище, достававшееся ему от женщин, но теперь есть хотя бы с кем словом перемолвиться в этом городе ублюдков.— У нас с тобой вроде одна цель — вырваться из кучи дерьма, в которой живут одни недоноски и бормочущие заклинания выродки. Значит, предстоит еще побегать вместе. Меня зовут Конан из Киммерии.

— Тебе не повезло, Конан. Ты родился одним из тех презренных, самодовольных, напыщенных, глупых, свиноподобных созданий, что именуют себя мужчинами и которые недостойны называться людьми. И мое имя тебе не узнать и под пытками.— Голос воительницы можно было назвать сладкозвучным, если б его не портили напряженные нотки ярости.

— Какие пытки,— пожал плечами киммериец.— О чем ты, женщина? Однако, надо признать, твоя речь не походит на речь дикарки из Черных Королевств. В каких краях, скажи хотя бы, водятся такие веселые женщины? Я бы к вам в гости наведался…

Конана забавлял их разговор, поскольку заняться было больше нечем. Поэтому он легко сносил все оскорбления в адрес себя и себе подобных.

— Там, где боги расставили все по своим местам и где торжествует справедливость. Где самцам дозволяется делать не более того, что они заслуживают. Не более, чем родиться, вырасти, откормиться, оплодотворить и умереть…

— А, постой, постой. Уж не из того ли ты племени свирепых женщин, которых именуют амазонками? Много слухов о них ходит по миру…

Женщина-гладиатор вскочила, угрожающе сжимая эфес вагаранской сабли.

— Ты насмехаешься, грязный варвар! — Глаза ее разве что не извергали черные молнии.— Вставай! Сейчас ты на своей шкуре испытаешь нашу свирепость!

— Ничего не имею против,— спокойно сказал Конан.— Только давай для начала нашими клинками отблагодарим здешних обитателей за гостеприимство и выберемся из этого гнусного городишки. А уж после, если пожелаешь…

Черноглазая женщина шагнула к сидящему мужчине.

— Я желаю здесь и сейчас. И тебе не отвертеться, варвар. Или ты сам раскроишь себе череп, или будешь защищаться. А напоследок я скажу тебе, хоть и не надеюсь, что ты поймешь. Настоящие дикари — вы, населяющие так называемые цивилизованные земли, вы, установившие власть мужчин и почитающие за счастье свое прозябание в грязи, невежестве и разврате. Вы, обращающиеся с женщиной как с вещью, вы и есть подлинные, ничтожные дикари. Мы, пусть и живем вдали от городов и караванных путей, но, благодаря тому, что избавились от мужчин и их деспотизма, обрели настоящую свободу и пользуемся ею так, как пристало человеку. Ради совершенствования себя. Каждая из нас знает не менее дюжины языков, прочла столько книг, сколько ты в своей жизни и не видел, владеет своим телом и оружием, как никогда никакой мужчина не научится из-за своих лени и тупости…

Женщина продолжала говорить, и вместе со словами из нее выходил заряд ярости и раздражения, хорайский клинок опускался все ниже и ниже. Конан слушал внимательно, удивляясь, как складно и красиво получается у амазонки, прямо не хуже, чем у проповедников или у торговцев эликсирами бессмертия. Правда, слишком громок ее голос, но останови ее сейчас — опять примется размахивать саблей и требовать защищаться. А так — выговорится женщина и успокоится. Ведь пережила-то сколько… Ну а если не успокоится, то придется подсечь эти крепкие стройные ножки, уложить бедняжку на землю, придавить руку с кривой саблей, вырвать эту сабельку из ладошки, где ей, несмотря на все прослушанные Конаном рассуждения, не место, да связать голубушке запястья ее же ремешком, тем самым, что стягивает волосы, а лодыжки — поясом, что огибает ее узкую талию. Тогда она останется здесь, в этих кустах и как-нибудь выберется сама, коли уж такая непревзойденная воительница. А он дальше отправится один, что привычнее, удобнее и спокойнее.

— …и уж точно, что ни одна из женщин не наденет такой безвкусный и неудобный шлем, какой ты напялил на свою тупую голову.

— Шлем? — включился в разговор Конан.— Какой еще шлем?

— Тот самый, что венчает твою башку размером с кулак младенца! — раздраженно ответила женщина.

Киммериец недоуменно поднял руки к макушке и — действительно! — нащупал посторонний предмет, холодный, металлический колпак, прикрывающий голову от затылка до переносицы, от одного виска до другого. С необъяснимым, странным нежеланием варвар стянул с себя бронзовый шлем и оглядел, будто видел в первый раз. Тонкая работа, ничего не скажешь,— мощный, предназначенный сдержать размашистый выпад мечом или топором гребень, прочные, украшенные гравировкой щитки, прикрывающие щеки, толстый, но изящный стержень, оберегающий нос и глаза от рубящего удара…

Откуда у Конана этот трофей?.. Впрочем, он помнил, как в пылу сражения с демоническим гладиатором сумел сорвать его с бездыханного тела и… и… а вот как шлем оказался на его голове, северянин понятия не имел. И вспомнить ему не дали.

— Тихо! Лечь! — Киммериец подкрепил свой яростный шепот резким движением руки, повелевая говорливой женщине опуститься на траву.

Варвар вслушивался в речь грозной амазонки, думал при этом о всякой всячине, но ни на миг не ослабевал внимания и замечал малейшие посторонние шумы и движения.

— Да садись ты, чтоб тебя! К нам гости.

Северянин показал рукой в сторону дома… И, сам того не заметив, вновь нахлобучил на голову злополучный шлем.

Прислушавшись и посмотрев сквозь просвет в кустах, женщина углядела то, что чуть раньше заметил ее спутник. От жилого строения отделилась и двигалась в их сторону человеческая фигура. Амазонка присела на корточки. Прячущиеся разглядывали идущего. Высокий и очень худой нескладный мужчина, одет небрежно и неопрятно, по лицу блуждает улыбка, в одной руке объемистый глиняный кувшин с узким горлышком, в другой — кружка. Уверенно движется к их укрытию.

— Я хотел дождаться на этой лежке темноты.— Шепот Конана так и рассчитан был, чтобы достичь ушей той, кому он предназначен, и не уйти дальше в сторону ни на палец.— А там я бы пробрался в дом и немного пошарил внутри. Благо, кой-какой опыт в этих делах имеется. Нашел бы что-нибудь поесть, попить, может, из одежки что. Нам не мешало бы вырядиться в местные тряпки, а то уж очень сильно выделяемся в этих доспехах. А теперь, как я посмотрю, на ловца и зверь бежит. Если этот с кувшином полезет в кусты, то скоро мы выясним, где у них что находится, где…

Киммериец умолк, приложил палец к губам, показывая возжелавшей вставить свое слово женщине, что пришло время полной немоты. Ибо незваный гость находился уже близко и курс не менял. Конан быстро оглядел толщу укрывающих их кустов и обнаружил в ветвях прогалину, которой, очевидно, пользовались те, кто стремился уединиться на полянке по каким-то своим делам. Человек с кувшином, если и полезет в кусты, то наверняка именно здесь. Северянин передвинулся так, чтобы не быть обнаруженным раньше времени. Если только человек полезет к ним…

Человек полез.