Приговор

– Куда он может нас звать… – пробормотал я, а в голову уже полезли мысли о коне, заманивающем нас в ловушку. В первый миг это показалось мне полным бредом – но ведь даже птицы способны притворяться, чтобы увести врагов от гнезда. Почему не допустить, что кто-то выдрессировал коня, выглядящего такой соблазнительной приманкой… в этих холмах, в отличие от открытой местности, вполне можно устроить засаду…

Тем не менее, я поехал к нему снова – и опять чужой жеребец ускакал от нас еще дальше в холмы. Теперь он оказался в тени, став из золотого просто песочно-желтым и почти слившись с песчаным склоном, возле которого остановился. При желании он мог бы скрыться за холмом, но предпочел встать так, чтобы мы его видели.

– Не нравится мне это, – покачал головой я.

– Ты что, лошади испугался? – удивилась Эвьет.

– Не лошади, а ее хозяев, которые могут нас там поджидать.

– Зачем? Чтобы ограбить? Вон в долине сколько мертвецов валяется, некоторые все еще в полном вооружении. Уж проще с них начать, а не с живыми связываться, тем более – таким конем рисковать…

– Логично, – согласился я, но тут же добавил: – Впрочем, когда имеешь дело с людьми, логика ничего не значит… Ладно, поехали, но держи арбалет наготове, – я тоже сунул руку под куртку.

На этот раз конь подпустил нас совсем близко, но, когда я уже думал, что сумею ухватить его за поводья, все-таки сорвался с места и ускакал за холм – хотя, как мне показалось, уже без прежней прыти. Едва затих глухой стук копыт по земле, я прислушался. Все было тихо – что, впрочем, ничего не гарантировало. Я переглянулся с Эвелиной, убедившись, что она приняла мои слова насчет оружия всерьез, и осторожно тронул Верного вперед.

Мы объехали холм, оказавшись у его восточного склона. По этому склону тянулась глубокая промоина, расширявшаяся у подножия. Конь поджидал нас там. На сей раз он не попытался ускакать, даже когда мы подъехали вплотную, и мы поняли, почему. В устье промоины, в глубокой тени, лежал на спине рыцарь в полном латном доспехе, а из его груди ближе к шее торчал окровавленный обломок кавалерийского копья. Оружия и щита с гербом при нем, разумеется, не было – все это он выронил, когда получил смертельный удар, но верный конь вынес его из битвы, избавив, по крайней мере, от поругания мародерами.

– Извини, приятель, – обратился я к золотому, спешиваясь и наконец-то беря его под уздцы, – сожалею о твоей потере, но мы – не похоронная команда. Пусть тебе послужит утешением, что твой новый всадник будет гораздо легче. Эвьет, забирайся, – я кивнул ей на седло и придержал стремя.

– Постой, Дольф, – Эвелина, уже закинувшая арбалет за спину, спрыгнула на землю, но направилась не к своему новому коню, а к рыцарю. – Ты не узнаешь этот шлем?

– Шлем как шлем, – пожал плечами я, но тут же заметил украшение, на которое она указывала – небольшой сжатый металлический кулак на вершине шлема. Впрочем, никаких воспоминаний он у меня не вызвал – я попросту не присматривался к доспехам рыцарей, которых мы встречали в прошлые дни, будь то йорлингисты или грифонцы. Но Эвьет уже стаскивала шлем с убитого, открывая достаточно немолодое, хотя и черноусое, мертвенно-белое лицо с синюшными губами, покрытое пятнами налипшей на смертную испарину пыли, словно черновым рисунком будущего разложения. Глубоко посаженные глаза были закрыты.

Я видел это лицо лишь однажды при очень плохом освещении и все же узнал его – возможно, потому, что света и сейчас было не слишком много.

– Это же граф Рануар!

– Именно, – кивнула Эвьет и добавила скорее горько, чем саркастично: – Ну что, милорд, убедились теперь, что меня надо было выслушать?

Я сильно сомневался, что, выслушай он ее и даже согласись помогать в операции по убийству Карла, это что-то изменило бы в сегодняшних событиях. Несмотря на то, что теоретически, имея в своем распоряжении коня, Эвьет еще успела бы догнать Карла на марше до его встречи с армией Ришарда, времени на подготовку диверсии, и тем более – безупречной, просто не было. Но, не успел я высказать это соображение, как из носа графа донесся слабый стон.

– Он жив! – воскликнула Эвьет и тут же сделала шаг в сторону, уступая место профессионалу.

– Слышу, – я поспешно опустился на одно колено рядом с раненым. "Словно я хочу принести ему вассальную присягу!" – мелькнула совершенно дурацкая мысль. Я пощупал пульс на холодной липкой шее, оттянул веки, заглянул в расширенные неподвижные зрачки, наклонился ухом к его лицу, пытаясь расслышать еле уловимое дыхание. – Жив, но плох. Как минимум, обширная кровопотеря…

– Но у него есть шанс?

Я понимал озабоченность Эвьет. Теплых чувств к Рануару она, конечно, не испытывала. Но, если мы спасем графу жизнь, в следующий раз он будет разговаривать с нами уже совсем не так, как в предыдущий.

– По крайней мере, легкое, похоже, не задето, это уже хорошо. Но помощь нужна немедленно. Тащи сюда мою сумку и готовь корпию. Черт, не видно тут ни шиша, его бы на свет вытащить…

– Так давай! Вдвоем-то дотащим, хоть и в доспехах.

– Пока не стОит, наконечник может обломиться в ране или выпасть… – я скептически осмотрел доспех, затем снял свой пояс. – Значит, так. Как видишь, это цельные латы, здесь нет отдельного съемного нагрудника. Мы не можем помочь ему, пока не снимем весь панцирь через голову, а снять панцирь мы не можем, не выдернув копье. А как только мы выдернем копье, он истечет кровью, которой у него и так осталось не слишком много. У него почти наверняка задета подключичная артерия.

– Значит, что? – растерялась Эвьет.

– Значит, действовать надо очень быстро. Когда мы выдернем наконечник, у нас будут считанные мгновения, чтобы снять панцирь и остановить кровь. Сначала снимаем перчатки, наручи и оплечья. Тут можно сильно не спешить. Знаешь, как обращаться с этим хозяйством?

– Отец показывал, – кивнула баронесса. – Хотя у него доспех был, конечно, не такой роскошный, как этот…

Вдвоем мы быстро освободили от всего железа руки графа. Я еще раз примерился, где лежит мой пояс, где – перевязочные материалы, убеждаясь, что все необходимое в нужный момент окажется под рукой, и вытянул руки графа вверх относительно туловища, чтобы не мешали стаскивать панцирь.

– Теперь – самый ответственный момент, – продолжал я. – Бери панцирь за плечи, вот здесь, хватайся за края отверстий для рук. Как только я выдерну копье – но не раньше, чтобы его не сломать и не согнуть – тащи панцирь на себя, а я потащу его за ноги, чтоб быстрее. Панцирь надо снять полностью – не только с туловища, но и с рук. Потом быстро переворачиваем его на живот. Через правый бок, – уточнил я во избежание путаницы. – Готова?

– Да.

Я крепко взялся за обломок древка. Похоже, самое обычное копье, без всяких фокусов с обратными насечками. Хорошо. Я резко дернул.

– Тяни! – крикнул я, отбрасывая окровавленный наконечник.

В считанные мгновения мы избавили графа от панциря. Кровь, конечно же, полилась, но не так сильно, как могла бы – предыдущая кровопотеря понизила давление. Еще одно быстрое слаженное движение – и безвольное тело перевернуто животом на песок. Я заломил руки Рануара за спину и принялся крепко скручивать ремнем его локти.

– Что ты делаешь? – удивилась Эвьет.

– Это лучший способ остановить кровотечение из подключичной артерии. При такой позе она пережимается и…

– Дольф! Сзади!

Я потратил лишнее мгновение, закрепляя ремень – чертова привычка уж если делать, то добросовестно! – и лишь затем обернулся.

Из-за соседнего холма к нам скакали трое всадников. Солдаты легкой кавалерии. В первый миг я не понял, к какой из армий они принадлежат, затем разглядел рисунок на круглом щите переднего – красная рука с мечом на черном фоне. Это был не личный герб, а эмблема, которую я уже видел на щитах одного из полков конницы Рануара (судя по цветам, это, скорее всего, был его личный полк, в отличие от других частей его сводной армии). Тут же я осознал, как выгляжу с их точки зрения. Обозленные поражением солдаты едут и видят, как некто связывает руки их бесчувственному командующему, а рядом валяется некое окровавленное железо. Возможно, конечно, после перенесенного разгрома у них самих куча претензий к Рануару, но исполнить патриотический долг им это не помешает, особенно если они рассчитывают на награду за спасение графа. И выхода у меня только два – либо пытаться быстро объяснить этим невежественным людям, что я делаю на самом деле, либо достать огнебой и стрелять.

Я не видел у них луков и решил, что несколько мгновений на попытку мирного решения у меня еще есть – тем более что помощь в транспортировке раненого мне бы весьма и весьма пригодилась. Я ведь даже не знал, куда его везти.

– Эй, спокойно! – крикнул я. – Это не то, что вы думаете! (черт, эта фраза никогда не срабатывает) Я лекарь, и…

В тот же миг я заметил, что второй из всадников что-то раскручивает над головой. Да это же праща! Вот уж не думал, что в наше время кто-то пользуется таким оружием. Оно же совершенно бесполезно против доспехов! Хотя лошадиные доспехи все же редкость, и если попасть коню в голову на встречном скаку – да и человеку в открытом шлеме… И боеприпасы всегда…

Додумать "под рукой" я уже не успел.

Голова болела, и некоторое время это оставалось единственной реальностью, данной мне в ощущениях. Мне больно, следовательно, я существую… За неимением других каналов информации, я принялся исследовать данный и быстро установил, что вселенная боли неоднородна. Помимо фоновой боли, заполнявшей голову более-менее равномерно, существовала еще локальная саднящая аномалия где-то в верхней части лба. Левее не так давно зажившей ссадины, подсказала пока еще не слишком услужливая память. Кажется, в последнее время развелось слишком много покушающихся на самую главную и лучшую часть моего тела… Эта мысль, однако, напомнила мне, что, помимо главной и лучшей, у меня имеются и другие. В частности, область ноющей боли уже третьего типа, локализованная несколько ниже головы, была идентифицирована мною как плечи. Продолжая исследовать все более отдаленные уголки мира, я обнаружил две зоны боли четвертого типа, давяще-вгрызающейся, каковыми, по всей видимости, были локти и запястья. И уже с самой периферии вселенной доходил аналогичный сигнал от лодыжек. Причем, сделал я очередное открытие, пространство между всеми этими источниками не было пустым – его заполняло слабое, но вполне различимое ощущение дискомфорта от лежания на чем-то твердом. В этот момент я почувствовал, что из пассивного наблюдателя превращаюсь в активного, способного влиять на объект наблюдения – в свое время мы беседовали на эту тему с учителем, обсуждая проблему чистоты эксперимента. Мои руки сделали машинальное движение, пытаясь избавиться разом от трех источников боли, но увы – с плечами все осталось по-прежнему, а ощущения в локтях и запястьях даже усилились. Я окончательно вспомнил, в каком мире нахожусь, и осознал, что лежу на боку на твердой, как камень, сухой земле, мои руки скручены за спиной, и с ногами дело обстоит немногим лучше. А стало быть, дергаться и вообще показывать, что я пришел в себя – глупо, а самое умное – это осторожно приоткрыть глаза и осмотреться.

Я слегка раздвинул веки. Левый глаз так и не открылся – ресницы были словно чем-то склеены. Правым я увидел темноту, подсвеченную сбоку колеблющимся светом костра. Сам костер остался вне поля моего зрения. Больше я ничего рассмотреть не успел, поскольку услышал шаги, направляющиеся в мою сторону, и поспешно закрыл глаз, стараясь вновь придать своему лицу бессмысленное выражение. Почти в тот же миг меня пнули сапогом по ребрам – без особого, впрочем, энтузиазма. Боль пятого типа, импульсная, быстро затухающая – автоматически констатировал я.

– Ну, чего там? – окликнул грубый голос с той стороны, где горел костер. – Очухался?

– Да не, – ответил тот, что стоял надо мной. – Валяется, как дохлый. Ты уверен, что его не прибил?

– Да говорю тебе, живехонек он. Моему дядьке в кабаке черепушку наскрозь проломили, и то жив остался, дурной только совсем стал… А тут – ерунда, царапина. Оклемается. Флягу вон возьми, да полей на него…

– Совсем сдурел – воду на него тратить? – возмутился пинавший. – Я лучше головешку из костра возьму, да в рожу ему потыкаю!

– И то дело, – одобрил камнеметатель.

Я поспешно застонал и приподнял голову, открывая единственный работоспособный глаз.

– О, очухался, – довольно констатировал стоявший рядом. В первый момент я видел лишь его сапоги, но затем он нагнулся и, ухватив меня за ворот рубахи, рывком придал мне сидячее положение, сопроводив это фразой: "Хватит разлеживаться!" Одновременно я понял, что куртки на мне нет. Сапог, кстати, тоже. Хорошо хоть штаны и рубаху пока оставили…

Теперь я увидел и костер, и двоих солдат, сидевших возле него. Стало быть, их было действительно только трое, четырех стволов мне хватило бы с запасом… Эти, кстати, были вполне взрослые – оно и понятно, кавалерия, не пехота. Огонь был разожжен в узкой кривой ложбине между двумя почти сомкнувшимися холмами – как видно, место выбрали специально, чтобы пламя не было заметно издали. За спинами солдат видны были слабо освещенные силуэты лошадей. Я пересчитал их. Четыре, включая Верного. Он, кажется, тоже был связан, точнее, стреножен. Уже не таясь, я поспешно, пока не помешали, покрутил головой влево и вправо, насколько позволяла шея. Мне, наконец, удалось проморгаться левым глазом – похоже, ресницы слиплись от крови, которая натекла из раны на лбу. Чертов камень, очевидно, попался с острым краем.

Эвьет нигде не было. И Рануара тоже.

– Грифонцев ищешь? – стоявший уселся на корточки передо мной, довольно улыбаясь гнилозубым щербатым ртом. Сейчас из этого рта, помимо прочих запахов, несло еще и копченым мясом. И я догадывался, каким именно. Ну да, точно – вон корзины стоят. А вон и мои сумки… – Не надейся, они все давно слиняли. Даже и орать будешь, никто тебе не поможет.

– Я не грифонец, – ответил я, отчаянно надеясь, что эта малограмотная публика не знает, чей герб выгравирован на моем мече. – Я пытался помочь… Где граф?

– Умер, – ответил солдат, разом помрачнев.

– Вы, небось, сразу же развязали ему локти?

– Да уж знамо дело! – сидевший передо мной был просто воплощенный сарказм.

– Ид-диоты! – с чувством произнес я, нимало не заботясь его реакцией. А заботиться стоило, ибо он тут же замахнулся кулаком, собираясь, очевидно, на свой манер поучить меня вежливости. – Да погоди ты драться! – раздраженно мотнул головой я, словно отмахиваясь от докучливой мухи, и подобная реакция настолько его удивила, что кулак и впрямь замер в воздухе. – Дослушай сначала! Я же пытался вам объяснить! Если бы вы тогда меня дослушали, купались бы в золоте все трое… Я лекарь, я хотел спасти графа, остановить кровотечение…

– Лекарь, говоришь? – осклабился вояка. – А локти ему, выходит, для здоровья скручивал?

– В данном случае именно так, – терпеливо втолковывал я. – Это был единственный способ его спасти.

– Ну тогда ты нам спасибо сказать должен! – хохотнул солдат. – Мы-то тебе локти не хуже связали! Будешь здоровенький до самой виселицы!

– Среди вас хоть один знает, что такое "артерия"? – безнадежно вздохнул я.

– Ты нам зубы-то не заговаривай, – злобно откликнулся пращник (я узнал его по голосу). – Слова он будет всякие непонятные говорить на ночь глядя… Ты не колдун ли часом?

Только этого мне не хватало!

– А очень может быть, – тут же отозвался до сих пор молчавший третий; он как раз в это время придвинул к себе одну из моих сумок и принялся рыться в ней. – Склянки тут у него с зельем каким-то…

– Я уже сказал, кто я! Это не зелья, а лекарства!

– Вот отвезем тебя, куда надо, там разберутся, – зловеще посулил третий, не прекращая, впрочем, своего занятия. Очевидно, упустив награду за спасение Рануара, они вознамерились получить хоть что-то за поимку того, кто, по их мнению, пытался его пленить. Ну что ж, в моем положении это была хорошая новость: по крайней мере, меня не прикончат прямо здесь.

Хотя, если меня все же доставят "куда надо", я, вероятно, пожалею, что не умер быстро.

– Девчонка где? – спросил я как можно более равнодушным тоном, воспользовавшись паузой.

– А мы ее зажарили и съели, – вновь осклабился ближайший ко мне солдат; он, похоже, считал себя большим остроумцем. Устав сидеть на корточках, он плюхнулся кожаной задницей на землю.

– Съели вы, положим, свинину из моих корзин, – холодно ответил я. – Точнее, то, что вам показалось свининой. А что это за мясо на самом деле и что с вами будет уже… – я посмотрел на звезды, словно определяя время, – через три часа – об этом вы, конечно, даже не задумались.

Пращник испугано рыгнул. Пожалуй, сейчас блеванет, подумал я. И даже в свете костра, падавшем сбоку, было заметно, как побледнел остряк-самоучка.

– Ээ, – выдавил он из себя, – лекарь или кто ты там… ты так не шути, понял? Потому что, ежели ты не шутишь – мы ж тебя за эти три часа на куски порежем и самого эти куски жрать заставим…

– Ладно, – произнес я, выдержав паузу и насладившись их страхом, – я лишь показал, что не только ты тут шутить умеешь. Это просто мясо дикого кабана. А теперь давай так: я не шучу с вами, а вы со мной. Так где девчонка?

– Ускакала, – нехотя признал остряк. Я надеялся на такой ответ, и все же испытал немалое облегчение – не слишком логичное, учитывая мое собственное положение.

– И не догнали? – иронически приподнял бровь я.

– За Быстрым разве угонишься… – буркнул солдат и тут же озлился: – Ничего, нам и тебя одного хватит!

Я понял, что Быстрый – имя графского коня, и дано оно, конечно же, не просто так. Ну что ж – Эвелина поступила абсолютно правильно, что бросила меня, спасая свою жизнь. Если бы нас повесили обоих, от этого никто бы не выиграл…

Впрочем, я и сам еще отнюдь не собрался на виселицу. Осталось только придумать, как с оной разминуться. Блеф явно не проходил: это не деревенские старухи, они и в самом деле примутся меня пытать, требуя, чтобы я снял "проклятье". А поскольку проклятье будет мнимым, а боль настоящей…

– А это еще что за хрень?

Я похолодел. Третий вертел в руках огнебой.

– Флейта Пана, – криво усмехнулся я, чувствуя, как пересохло в горле. Хорошо, что никому из них не придет в голову щупать мой пульс…

– Так ты лекарь или музыкант? – с явным недоверием осведомился третий.

– Всего понемногу…

– И как же на ней играть? – спросил он, заглядывая в стволы. Разглядеть заряды внутри он при таком освещении, конечно, не мог. Его большой палец меж тем просунулся в круглое отверстие в рукоятке и лег на спусковую скобу. Я замер. Нет, если он просто нажмет, ничего не произойдет. Скоба упрется в ограничитель. Когда я показал учителю свой чертеж огнебоя, тот настоял, что надо предусмотреть защиту от случайного выстрела. Но если этот тип догадается сначала сдвинуть скобу вбок, а потом нажать..

Ну и что? Ему разнесет голову, двое других будут в ступоре, но я-то останусь связанным. Если бы они убежали в ужасе, бросив меня, то, рано или поздно, я бы сумел освободиться. В крайнем случае – пережег бы веревки в костре; руки бы, конечно, при этом тоже обжег, но свобода и жизнь того стоят. Однако шансов на их паническое бегство слишком мало. Будь я свободен и с огнебоем в руках – тогда конечно, но не при нынешнем раскладе сил.

Так что, вместо чуть не сорвавшегося с моих губ гибельного совета, я ответил:

– Дай сюда, я покажу.

Третий, пожав плечами, передал огнебой остряку, по-прежнему сидевшему ко мне ближе всех, а тот поднес стволы к моему лицу, вновь заставив меня занервничать, как бы теперь уже он не нажал на скобу.

– Руки мне развяжи, – потребовал я.

– Зачем? Так дуй, а я подержу.

– Ты что, никогда не видел, как на флейте играют? – возмутился я. – Там без рук никак. Ну чего ты испугался, вас же трое, у меня нет оружия, и я не прошу ноги развязывать. Это же просто музыкальный инструмент…

Остряк, казалось, заколебался, но все испортил пращник:

– Ну его на хрен с его флейтой, убери ее от греха. Видел я флейты Пана, не такие они. Похоже, но не такие.

– Это новая конструкция, – сделал последнюю попытку я.

– Новая-хреновая… Убери, кому говорят.

Весельчак не стал спорить и вернул трофей третьему. Тот положил его на землю, рядом с другими моими вещами. Сумку он, похоже, уже выпотрошил полностью и собирался заняться второй.

– Чего-нибудь интересное нашел? – осведомился пращник. Полагаю, что под "интересным" он имел в виду деньги или что-то вроде и спрашивал не из праздного любопытства, а из опасения, что товарищ может зажать общую добычу. Интересно, кстати, как они с моим кошельком обошлись? Вряд ли имевшиеся там монеты можно было разделить на три с точностью до гроша… Но, похоже, шанс, что они передерутся из-за денег, уже упущен.

– Да нет, дрянь одна, – брезгливо ответил третий. – Склянки-коробки, зелья эти… ну, для перевязки кой-чего… ножик вот, только дурной, хлипкий совсем, кого ткнешь – сломается…

Ну еще бы, дубина тупорылая, он предназначен для тонких хирургических операций, а не для того, чтобы пробивать доспехи!

– А сдается мне, ты искать не умеешь, – перебил пращник. – Ну-ка дай-ка сюда… да сумку дай! Чтоб такой хитрозадый хмырь все в кошельке хранил и нигде заначку не припрятал… в сапогах нет, в куртке только флейта эта идиотская, в сумке… ага! Вот она, монета-то! внутри зашита! Говорю же, не умеешь искать!

Монета? Никаких монет я никуда не зашивал. Но тут я вспомнил, что еще недавно эта сумка принадлежала герцогскому гонцу. А ведь мне даже не пришло в голову ощупать ее как следует! Я лишь обратил внимание, что она сделана из плотной и прочной ткани – значит, прослужит долго… но я не подумал, что эта ткань – двойная…

Пращник уже, вооружившись ножом, азартно вспарывал сумку. Какая там может быть монета? Ну, пять крон максимум… а глядя на этого солдата, можно подумать, что он надеется извлечь наружу целое состояние.

Однако он извлек нечто иное.

– Да это ж печать, а не монета! – удивленно произнес третий.

– Сам вижу, что печать, – раздраженно ответил камнеметатель, вытаскивая вместе с сургучным кругляшом плоский пакет, к которому этот кругляш был приложен. Пакет уже был случайно надрезан ножом. – Это что такое еще? – произнес он, недоуменно глядя на меня.

– Видите теперь, болваны, на кого вы напали? – надменно произнес я. – Я – посланец его светлости герцога. Немедленно развяжите меня и верните пакет и все мое имущество.

Но пращник не впечатлился.

– Ага, – ответил он. – То ты лекарь, то музыкант, теперь гонец… через минуту кем будешь, епископом? – двое других довольно заржали. – Не, это еще прочесть надобно… Может, ты и от герцога, да не от того…

– Ну так читай! – поторопил третий.

– Не умею я, – буркнул камнеметатель, подорвав в моих глазах свою репутацию самого смышленого в этой компании недоумков.

Третий, очевидно, владел грамотой ничуть не лучше, а вот весельчак неожиданно повернулся к ним и важно протянул руку:

– Дай сюда, я умею.

Без колебаний разорвав уже надрезанный бумажный пакет, он извлек наружу лист тонкого пергамента (располосованный вместе с пакетом с одного края), придвинулся к огню, чтобы лучше видеть, и, поднеся послание к глазам, принялся водить пальцем по строчкам.

– Сим-пред-пи…сы-ва-ю… сим предписываю… вер-но-му… мо-е-му… гра-фу-ра… ну-а-ру…

– Рануару! – воскликнул пращник. – Правда, что ль, от герцога? Ты так сто лет читать будешь, на подпись смотри! Подпись какая? Внизу должна быть!

– Сам знаю, где подпись, – огрызнулся остряк. – Сам "а" от "бе" не отличает, а туда же, учит… Во: "Ри-шард, гер-цог Йор-линг".

Солдаты замолчали, шокированные новостью.

– Прощения просим, ваша милость, – первым опомнился весельчак и, сунув послание обратно в разорванный пакет, а его положив мне на колени, проворно переместился мне за спину. – Ошибочка вышла… – я почувствовал, как он дергает мои веревки, пытаясь распутать узлы.

– Нож возьми, умник, – презрительно бросил я.

Тот послушно оставил веревки в покое, и я услышал звук вытаскиваемого из ножен ножа. Но в этот момент пращник, сумрачно посмотрев на него через мое плечо, негромко, но требовательно буркнул:

– Ник, поди-ка сюда на минутку.

– Сейчас, – ответил тот, намереваясь сперва перерезать веревки.

– Вот прямо сейчас и поди! – повторил с нажимом камнеметатель. Третий переглянулся с ним и кивнул понимающе.

Я тоже отчетливо понял, какие мысли зашевелились в их головах. Если я – не шпион и не колдун, а, напротив, человек Ришарда – то получается, что они не просто по ошибке напали на своего. Они, во-первых, стали, пусть и непреднамеренно, виновниками смерти графа Рануара; во-вторых, вскрыли и прочитали секретную депешу, не предназначенную для их глаз (и поди докажи теперь, что они прочли лишь первую и последнюю строчку); ну и, наконец, в-третьих, им придется вернуть мне отличного коня, кошель с деньгами, рыцарский меч, куртку и сапоги – то есть все то, чему они уже успели порадоваться, как своей законной добыче. И не могу сказать, что на фоне первых двух соображений, каждое из которых в отдельности грозило им виселицей, третье было для них вовсе несущественным. Не проще ли будет решить разом все проблемы, закопав господина герцогского гонца прямо тут? И никто никогда ничего не дознается…

– Ладно, парни, – произнес я как можно более беззаботным тоном. – Я на вас не в обиде. Понятно, война – дело такое. К тому же у всех у нас сегодня был трудный день… А депеша моя к Рануару все равно уже опоздала, так что ну ее на хрен, эту службу – лично я намерен первым делом отыскать ближайший кабак и как следует напиться. Надеюсь, вы составите мне компанию? – ага, конечно, дайте мне только добраться до огнебоя… – Если только Ник уже перережет, наконец, эти веревки, – добавил я со смешком.

Но, похоже, пращника эта речь не убедила. Я уже отмечал, что актер из меня скверный. Ну или, по крайней мере, роль аристократа получается у меня лучше, чем "своего парня".

– Ник! – предостерегающе воскликнул он. Черт, если я срочно что-то не придумаю, тот самый нож, который должен был меня освободить, вонзится мне в спину…

– Никому не двигаться! – выкрикнул звонкий голос откуда-то сзади и слева, а затем уже спокойнее добавил: – К тебе, Дольф, это не относится.

Я оглянулся через левое плечо. Эвьет в очередной раз продемонстрировала свое умение подкрадываться незамеченной. Ей, пожалуй, удобней было бы зайти с противоположной стороны, за спинами двух из трех солдат – а пока Ник не встал позади меня, то и он смотрел в другую сторону – но тогда пришлось бы пробираться мимо лошадей, а они могли проявить беспокойство и привлечь внимание. Однако девочка справилась с задачей и практически на глазах у врагов (все внимание которых, впрочем, было привлечено ко мне). Насколько я мог понять при таком освещении – она стояла почти что за пределами круга света, отбрасываемого костром – ее костюм был в пыли и грязи; ей явно пришлось ползти, вжимаясь в землю. Но теперь она стояла в полный рост, переводя взведенный арбалет с одного солдата на другого. Острое жало стрелы двигалось, словно взгляд змеи, готовой к смертоносному броску. И, похоже, солдаты следили за этим жалом взглядами загипнотизированных кроликов.

– Вы уже знаете, как я стреляю, – продолжала Эвелина, упреждая очевидные мысли насчет ее пола и возраста. – Кабан, которого вы ели – это моя добыча. И учтите, мне ничего не стоит пристрелить любую свинью – неважно, четыре у нее ноги или две.

– Ээ… – подал голос пращник.

– Я знаю, о чем вы думаете, – перебила Эвьет. – О том, что вас трое, а стрела одна. Но тому, кто от нее умрет, от этого будет не легче, правда?

– Все в порядке, баронесса, – я специально назвал ее по титулу. – Мы с ребятами уже уладили это небольшое недоразумение. Ник как раз собирался меня освободить, верно, Ник?

– А… ага, – отозвался весельчак, мигом растерявший свое красноречие, и я вновь ощутил прикосновение к стягивавшим локти веревкам.

– Одно неверное движение… – процедила Эвелина. Но нарываться на арбалетную стрелу практически в упор Нику никакого резона не было, и спустя несколько мгновений сперва мои локти, а потом запястья ощутили, наконец, свободу.

– Дай нож, ноги я сам, – я требовательно протянул руку. Ник повиновался.

Быстро освободившись от последней веревки, я поднялся и слегка попрыгал с ножом в руке, разминая затекшие конечности. Ник за спиной меня уже решительно не устраивал, и я велел ему пойти и подать мне мой меч. "Рукояткой вперед", – уточнил я. Конечно, это было не то оружие, которое я хотел вернуть в первую очередь, но не стоило заострять их внимание на огнебое.

Ник протянул мне меч в ножнах, и я собрался повесить его на… ах, черт.

– И пояс мой тоже попрошу, – надеюсь, они его не выбросили. Вроде не должны были, хороший кожаный пояс с тяжелой кованой пряжкой, если его раскрутить в руке, он сам по себе оружие…

Не выбросили.

– Теперь куртку и сапоги, – потребовал я. – И флейту мою в карман положите. Да, и кошель не забудьте, со всем, что там было…

На солдат, возвращающих добычу, жалко было смотреть – особенно когда они выгребали из карманов деньги. Кажется, с перепугу они даже отдали несколько лишних хеллеров. Но, даже если в первый момент у них и мелькали какие-нибудь сомнения насчет Эвьет, теперь, когда я был при мече, а их собственное оружие лежало на земле, они уже явно не помышляли о сопротивлении. Пожалуй, прикажи я одному из них связать руки двум другим, повиновались бы все трое. Но мне это было не нужно. Я лишь велел третьему сложить обратно в сумку все, что он оттуда достал (сумка была хотя и разрезана, но не приведена в окончательную негодность – внутренний слой ткани уцелел).

– Теперь можете проваливать, пока я добрый, – разрешил я, получив назад свое имущество (за исключением, разумеется, съеденного мяса – впрочем, в корзинах его еще оставалось довольно много) – Ах, да, – я все же желал удовлетворить свое любопытство. – Объясните мне, как получилось, что кучка измотанных, не спавших два дня грифонцев раздолбала вас вчистую?

– Ну, нам граф тоже не больно-то выспаться давал, – мрачно пробурчал третий. – Гнал, почитай, днем и ночью, а только все равно к главной битве-то не поспели. Ну, говорит, ребятушки, хотя бы отмстим за наших… Ну, пехоту-то ихнюю мы быстро нагнали – они брели, как бараны, мы аж утомились их рубить… Обоз захватили, все такое… Но граф и добычу собирать не давал, вперед, говорит, вперед, пехота с вами потом поделится – ага, поделятся они, как же! – а мы, может, самого Карла зацапаем. Ну, Карл-то, ясное дело, не пешком удирал, мы все высматривали, где ж кавалерия-то ихняя… И вот сюда уже подъезжаем, видим – вроде конница, и не драпает, а вроде как стоит-ждет… а потом пригляделись – это ж наши, знамена львиные… ну и пехоты с ними немного было, лучники-арбалетчики в основном. Мы-то уж знали, что наши, какие после боя выжили, в холмы ушли, ну, думаем, тут, значит, они опять в долину-то и вернулись, и грифонцев остатних не выпустили, тут положили – потому как войско-то наверху стояло, а внизу все мертвяки валялись. Ну, подъезжаем мы, значит, они нам машут, приветствуют… а как совсем уж почти подъехали – тут-то они по нам в упор и влупили, и пешие, и конные – там луки почти у всех были… а мертвяки, мимо которых мы проехали, поднялись живехонькие, и – в спины нам… Сперва по лошадям били, а потом уж упавших добивали влегкую. Как рыцари ихние вниз по склону ломанулись – мало кто ушел. Грифонцы то были, под нашими знаменами, – пояснил уже очевидное рануарец.

Я не мог не оценить военную хитрость Карла (хотя, разумеется, с точки зрения рыцарских обычаев использование чужих знамен было делом крайне подлым и гнусным – куда более гнусным, чем массовое убийство беззащитных). Ему даже не понадобились трофейные знамена – изготовить их самостоятельно намного проще, чем, к примеру, чеканить фальшивую монету. Правда, для того, чтобы заманить армию Рануара в ловушку (что не получилось бы, если бы конница графа так не оторвалась от пехотинцев), Лангедаргу пришлось скормить врагу практически всю свою пехоту, не считая заблаговременно уведенных на север стрелков – но и тех, как я понял из рассказа кавалериста, было немного. Весьма вероятно, что и их на самом деле не увели, а увезли верхом на обозных лошадях или на повозках. Стало быть, теперь армия Грифона состоит почти исключительно из конницы, причем тоже немногочисленной. Что делает ее весьма мобильной, но оставляет мало шансов на взятие сколь-нибудь основательных крепостей. Значит, несмотря на то, что грифонцам теперь практически открыта дорога на север, к вотчине Йорлинга (если только его не сумеют догнать и остановить те остатки войск Ришарда, что ныне зализывают раны где-то в окрестных холмах, но это выглядит не очень вероятным) – скорее всего, Карл понимает, что этот орех ему не по зубам, и предпочтет отойти обратно к себе на запад…

Солдаты тоскливо переминались, ожидая моего решения, и я махнул рукой, отпуская их окончательно. Не скажу, что у меня не было искушения их перебить – ведь они меня только что едва не прикончили. Но теперь они уже не угрожали моей жизни, а следовательно, моя клятва не позволяла мне использовать огнебой. К тому же боеприпасы тоже следует экономить. Я могу изготовить новые, но это лишние затраты и хлопоты.

– Оружие-то можно взять? – угрюмо осведомился камнеметатель.

– Мечи и топоры берите, – разрешил я; все равно в долине в нескольких минутах езды отсюда этого добра валяется предостаточно. – А пращу свою оставь, – добавил я с усмешкой.

Тот нехотя повиновался, бросив на землю свое оружие из двух веревок и кожаной вставки между ними. Конечно, он мог сделать замену, даже просто отрезав полосу материи от своей рубашки, но я надеялся, что он не станет заниматься этим прямо сейчас.

– Где ты научился обращаться с этой штукой? – спросил я.

– Да это до армии еще… Наш сеньор луки запрещает, всем, кроме своей дружины – ну мы и наловчились в лес с таким вот ходить. Оленя, конечно, завалить трудно, а птиц бить в самый раз.

– Браконьерствуете, значит, – кивнул я.

– Жрать что-то надо…

– Да мне что, я не лесничий вашего сеньора… Ладно, садитесь на коней и уматывайте. Считайте, что мы с вами не встречались.

– Э… сударь, – подал вдруг голос третий, хотя пращник дернул его за рукав. – А теперь, когда мы все уладили – может, покажете, как на вашей флейте играть?

Ну нахал! Знал бы ты, на что напрашиваешься!

– В другой раз, – осклабился я. Вероятно, это вторая по популярности ложь после "все хорошо".

Топот их копыт быстро затих вдали, и только тут я понял, что голова у меня все еще болит. А еще меня подташнивает. Да, похоже, в этот раз я отделался не так легко, как в Комплене…

– Где твой конь? – обернулся я к Эвьет, которая с арбалетом в руках все еще недоверчиво прислушивалась к ночной тишине.

– Там ждет, – девочка, наконец, опустила оружие и махнула рукой назад. – На нем бы я незаметно не подъехала, сам понимаешь.

– А не ускачет?

– Он стреножен. Там в сумке путы были.

– Ладно. Приведи пока Верного, – я наклонился и подобрал свалившуюся на землю депешу, так и не доставленную незадачливым гонцом. Вольно ж ему было присваивать чужого коня… А впрочем, не тем же ли способом Верный в свое время стал моим? Правда, его предыдущий хозяин наверняка умер – как и хозяин доставшегося нам Быстрого… но и у того гонца были все основания считать, что хозяина Верного нет в живых. Другой вопрос, что едва ли знание обратного его бы остановило… Ладно, кажется, от этих мыслей тошнота только усиливается. Так что за письмо один покойник вез другому?

Я поднес пергамент ближе к костру. Вообще-то со стороны Ришарда было изрядной глупостью слать секретные приказы открытым текстом, без всякого шифра. Мы с учителем обсуждали в свое время разные системы кодирования, включая и такие, которые нельзя вскрыть анализом сравнительной частоты символов. Но, когда в стране грамотно меньше десятой части населения, очевидно, расслабляются даже опытные полководцы. Видимо, безопасность гонца обеспечивал какой-нибудь эскорт, и именно с человеком из этого эскорта мы чуть не столкнулись, вылетая галопом из скотного сарая. Гонец и его сопровождающие тоже, должно быть, расслабились, не ожидая никаких неприятностей в глубоком тылу, на постоялом дворе в Ра-де-Ро, менее чем в одном дне конного пути от Нуаррота…

Впрочем, текст был все же не столь легок для чтения: он был написан вычурно, с кудрявыми завитушками – наверняка Ришард писал не сам, старался его секретарь. В итоге разбирать эту каллиграфию было тяжело – удивительно, что Ник, с его-то уровнем грамотности, смог читать это хотя бы по складам. Может быть, тот, кто учил его чтению, тоже был любителем подобных финтифлюшек… Легко можно понять желание усложнить жизнь другому, чтобы за счет этого облегчить ее себе. Но люди сплошь и рядом сознательно усложняют жизнь сразу и себе, и другим, и вот это я понять не в состоянии… Нет, так, похоже, голова разболится еще больше. Прочитаю завтра утром, при нормальном освещении.

Эвьет подвела Верного и лишь теперь разглядела в свете костра мое лицо. "Надо промыть рану", – решительно заявила она. Я согласился, что это хорошая идея – вода у нас еще оставалась – но от перевязки отказался. Неизвестно, кого мы тут еще встретим, и не стоит издали давать им знать о собственной слабости.

Желания запрыгивать в седло у меня не было – при сотрясении мозга вообще противопоказаны физические упражнения. Я попросил Эвелину помочь навьючить сумки и корзины, а затем, взяв коня под уздцы, пошел за девочкой, туда, где она оставила Быстрого. Костер мы так и оставили гореть.

– Дольф, – спросила Эвьет, не оборачиваясь, – ты на меня не сердишься?

– За что? За то, что ты спасла мне жизнь?

– За то, что я тебя бросила.

– Ты поступила правильно. У тебя не было другого выхода.

– Когда ты свалился, я даже не знала, жив ли ты! – воскликнула она, словно я не соглашался, а спорил. – И у меня оставались считанные мгновения, чтобы запрыгнуть в седло. Я бы в любом случае не успела втащить тебя на коня, да и ты бы не мог держаться в седле. Был, правда, еще вариант… выдернуть огнебой у тебя из-под куртки. Но я дала слово не прикасаться к нему без твоего разрешения, – она замолчала выжидательно.

– Ты все сделала правильно, – повторил я. – Из огнебоя тоже надо уметь стрелять. У тебя бы не получилось.

– Ты точно на меня не сердишься? – на сей раз она обернулась ко мне – впрочем, в темноте я видел ее лицо лишь как бледный овал, и она мое, очевидно, тоже. – Совсем-совсем?

– Эвьет, – торжественно произнес я, – сердиться на разумный поступок может только дурак. А я бы сердился на тебя лишь в том случае, если бы ты полезла меня спасать в безнадежной ситуации, и в итоге мы оба оказались бы по уши в… дурно пахнущей субстанции. Кстати, надеюсь, если бы Нику хватило ума приставить мне нож к горлу и потребовать, чтобы ты положила арбалет, ты бы этого не сделала?

– Чтобы они прикончили нас обоих? Конечно же, нет.

– Умница! – искренне похвалил я.

Мы, наконец, подошли к ожидавшему нас в укромном месте между холмами графскому коню. Должно быть, его необычная масть сыграла свою роль в нападении троицы – они издали поняли, чья это лошадь… Но, умчав от них Эвьет, он полностью искупил свою невольную "вину".

– Почему ты ускакала на нем, а не на Верном? – спросил я.

– Каждый миг был дорог, а он стоял ближе… Ну и потом, Верный – твой конь, – смущенно спохватилась она.

– Не стесняйся, – рассмеялся я. – Когда речь идет о спасении жизни, вопросы собственности отходят на второй план. Хорошо, что Быстрый не подвел, но на будущее запомни – уходить от погони лучше на знакомом коне.

– Его зовут Быстрый? Он оправдывает это имя.

– Ты, пока скакала, а потом подбиралась к этим парням, не заметила в окрестностях хорошего места для ночлега? Думаю, возвращаться на их стоянку было бы неблагоразумно.

– Да, я видела грот в склоне одного из холмов. Если внутри достаточно сухо…

– Сейчас, по-моему, везде достаточно сухо.

Грот оказался полостью в каменном теле холма – стало быть, в нем можно было ночевать, не опасаясь быть заваленными песком; в то же время пол был песчаным и мягким. Правда, в глубину грот был от силы ярда три, а в высоту не достигал и двух, так что коней пришлось оставить снаружи; я надеялся, что по крайней мере Верный, если что, подаст голос. Но за ночь нас никто не потревожил – ни солдаты разбитого войска, ни мародеры, ни, разумеется, призраки убитых.

Утром я проснулся поздно – Эвелина призналась, что ждала меня часа два, но не будила, помня о моей травме – и по-прежнему чувствовал себя плохо, что меня нимало не удивило. По-хорошему, после такого удара по голове надо отлеживаться по меньшей мере дней пять, а то и все десять. Но не в этой же норе, в самом деле. Надо отыскать какой-нибудь приличный постоялый двор – будем надеяться, что такие в округе еще остались… Нехотя выбравшись на солнце, я почувствовал, что яркий свет мне неприятен, но все же достал и развернул злополучную депешу. Угловатые вычурные буквы, нестерпимо резкие на залитом солнцем пергаменте, прыгали перед глазами и с трудом соглашались складываться в слова. Промучившись с минуту и чувствуя, как усиливается головная боль, я протянул листок Эвьет и попросил ее прочитать вслух.

– "Сим предписываю верному моему графу Рануару прибыть с войском…" Что это, Дольф?

Ах, да. Она же не присутствовала при обнаружении депеши, а я накануне ничего ей не рассказал. Пришлось сделать это сейчас.

– Выходит, мы и в самом деле убили гонца, везшего важное послание? – помрачнела Эвьет.

– Ну, если тебе от этого будет легче, не мы, а я. Но он сам был виноват. В любом случае, теперь это уже не изменишь. Читай дальше.

После того, как Эвелина закончила чтение, я почувствовал, что последние части головоломки встали на место.

– Ну что ж, – резюмировал я, – конечно, это не доклад штабного аналитика, а приказ командующего подчиненному, так что кое-что приходится додумывать. Но в целом, очевидно, события развивались так. После разгрома грифонцев на юге все, в том числе и Ришард, и я, как ты помнишь, ожидали, что Карл стянет все свои силы на своих родовых землях. Полагаю, что и донесения разведки подтверждали, что грифонцы действуют именно так. Ришард на тот момент располагал численным перевесом по общей численности отмобилизованных войск, но они были разбросаны на довольно большом пространстве: главная армия стояла на севере, примерно на долготе Ра-де-Ро, сводные юго-восточные силы собирались под командованием Рануара возле Нуаррота, и западнее этих двух группировок по долготе, а по широте где-то между ними оставались еще части, устроившие засаду южной армии Грифона и создававшие иллюзию концентрации йорлингистских сил в Плерансе, а затем соединившиеся для разорения Лемьежа и окрестностей. Изначальный план Ришарда предусматривал, что все эти части подтянутся к основным силам, а затем объединенное войско обрушится на сидящего в глухой обороне Карла. В соответствии с этим заранее просчитанным планом Рануар и выступил на северо-запад; видимо, он должен был присоединиться к основной армии Ришарда в ходе ее движения на запад. Поскольку рануарцам, движущимся с юга по диагонали, пришлось бы пройти существенно больший путь до точки встречи, чем идущей на запад главной армии, та должна была тронуться с места позже, когда граф был бы давно на марше… Однако Карл понимал, чем грозит ему весь этот расклад. Сражение в чистом поле против объединенных войск Льва он, скорее всего, проигрывал, а, загнав его войска за стены крепостей, Ришард, и без того получивший уже фактический контроль над наиболее плодородными землями юга, обретал возможность взять врага измором. Поэтому Карл решился на отчаянный шаг: любой ценой, даже и ценой открытия противнику прямой дороги на Греффенваль, не допустить соединения львиных армий и разбить их поодиночке. Его сводное войско все еще было сильнее, чем любая из них в отдельности. План был таков: сначала покончить с более слабыми западной и южной армиями, ударив им во фланг, пока они идут на соединение с основной группировкой. У Ришарда в таком случае оставалось два варианта. Либо идти на юг и давать генеральное сражение оставшимися силами – и тут уже расклад был бы в пользу Карла, даже с учетом неизбежных в предыдущих боях потерь, которые не могли быть большими: Рануара грифонцы превосходили примерно вчетверо, а "западников", наверное, вообще раз в десять. Либо идти ускоренным маршем на Греффенваль, пользуясь тем, что остановить его грифонцы уже не успевали. Во втором случае Ришард беспрепятственно вошел бы в лангедаргские земли и взял бы столицу и родовой замок своего врага. Но тем самым он загнал бы себя в мышеловку, ибо теперь уже войска Льва были бы заперты в крепостях, а войска Карла хозяйничали бы снаружи. Причем, учитывая враждебность местного населения и, соответственно, практическую невозможность наладить нормальное снабжение, йорлингистам в такой ситуации пришлось бы еще тяжелее, чем лангедаргцам. Не могу не признать – план был хорош, и мне, честно говоря, стыдно, что я понял его только сейчас. Операция, как мы знаем, проводилась в большом секрете. По всей видимости, теперь уже грифонцы сумели дезинформировать противника не хуже, чем прежде йорлингисты, якобы уведшие войска из Рануарского графства. Силы, на соединение с которыми некогда рвался Шарвиль, изобразили отступление на запад, а затем сделали скрытный маневр к югу и вновь двинулись на восток. И, похоже, главным гарантом секретности должен был стать сам Карл. Ты обратила внимание, что в приказе не говорится о нем самом? Только о "грифонском войске". А ведь о том, что его ведет лично верховный главнокомандующий, стоило бы упомянуть – хотя бы потому, что появлялся шанс убить или пленить его… По всей видимости, Карл специально не выехал к своей армии, а остался в Греффенвале, создавая видимость, что он действует по оборонительному плану.

– Да, – подтвердила Эвьет.

– Что "да"? – удивился я. – Ты знала, что его нет с войском?

– Ну… я согласна с твоими выводами, – ответила баронесса, но это неуверенное "ну" после уверенного "да" мне совсем не понравилось.

– Эвьет, – я внимательно и требовательно посмотрел ей в глаза, – ты знаешь что-то, чего не знаю я?

– Нет, Дольф. Честно, – на сей раз никакой неуверенной паузы не было, и взгляда она не отводила. А затем, демонстрируя точность формулировок, с улыбкой прибавила: – Если, конечно, мы говорим о Карле и его армии, а не о том, какого цвета было любимое платье Женевьевы.

Я не сомневался, что она говорит правду, и все же странным каким-то было это "да", словно о давно известном факте – а ведь недавно именно она сделала вывод, что войско возглавляет лично Карл… Ладно. Этак я скоро самого себя невесть в чем подозревать начну.

– При подходе вражеских войск он бы, конечно, успел покинуть замок, – продолжил я, не став интересоваться цветами платьев. – Но шпионы Ришарда тоже не дремали. Скрыть перемещение такой большой армии трудно. На вражеской территории еще можно вырезать всех свидетелей, но на своей собственной даже Карл не мог себе такого позволить. Узнав, что войско Грифона переместилось к югу и движется на восток, Ришарду – или его советникам – пришлось срочно менять план. Вместо того, чтобы спокойно ждать, пока остальные подтянутся на север, он вынужден был выступить навстречу своим войскам. К западной группировке он, впрочем, уже не успевал, и ею, скорее всего, было решено пожертвовать, чтобы хоть как-то замедлить продвижение грифонцев, а заодно и создать у них впечатление, что все идет по их сценарию. Так что Верному повезло, что он вовремя унес оттуда копыта; возможно, именно туда в первую очередь добрались шпионы, сообщившие о вражеском походе, и именно на Верном, как одном из лучших в той армии коней, это известие было доставлено Йорлингу… Зато, двинувшись не на запад, а на юг, Ришард успевал соединиться с Рануаром – при условии, что тот тоже пойдет не на северо-запад, а строго на север от Ра-де-Ро. При этом объединенная армия как раз заняла бы позицию на пути у грифонцев. И вот, соответственно, Рануару отправился этот самый приказ. Не знаю, рассчитывал ли гонец успеть в Нуаррот до отхода графского войска, или собирался просто спокойно дождаться Рануара в Ра-де-Ро – это зависит от того, насколько он сам был осведомлен о смысле своей депеши и был ли уверен, что армия Рануара пройдет через город… Судя по обстоятельствам нашей встречи, он все же собирался ехать дальше. Но в любом случае приказ, как мы знаем, получен не был, и граф продолжал идти на северо-запад по первоначальному плану…

– А разве он не должен был насторожиться, узнав о гибели гонца? – перебила Эвелина.

– От кого? – усмехнулся я. – От тех солдат, которые должны были обеспечить безопасность посланца и послания, но не справились со своей миссией? Не думаю, что им хотелось отвечать за это по законам военного времени. Скорее всего, они попросту дезертировали, а убитый упокоился в яме у дальнего края кладбища, куда сваливают неопознанные и невостребованные трупы. Но Ришард, по всей видимости, в конце концов все-таки понял, что его послание не получено, а может, просто перестраховался, и послал второго гонца – однако было уже слишком поздно. Правда, Рануар успел увернуться от уготованного ему удара во фланг. Но, вынужденный идти в обход леса за неимением других дорог, он уже не успевал на соединение с основными силами. Что произошло дальше, мы знаем.

– Значит, – сумрачно произнесла Эвьет, – мы изменили весь ход истории? Если бы не этот злосчастный выстрел, и письмо было бы доставлено в срок – грифонцы угодили бы в ловушку?

– Во всяком случае, войско Рануара, взяв в Ра-де-Ро курс на север, прибыло бы к месту встречи с приличным запасом времени и успело бы не только занять позицию рядом с основными силами, но и отдохнуть с дороги. Не думаю, что у измотанных маршем грифонцев, к тому же уступавшим объединенным силам численно, были бы хорошие шансы.

– А мы подарили Карлу победу…

– Во-первых, это скорее ничья, – резко перебил я; мне уже начинало надоедать это самобичевание. – Судя по всему, в бою пехота Ришарда перемолота практически подчистую, но конницу главной армии он в основном сохранил. У грифонцев больше пехотинцев вышло из главного боя, но их практически всех перебил Рануар, поплатившийся за это всей своей армией и жизнью; конницу грифонцы тоже сохранили. Сейчас ни одна из сторон не имеет достаточно сил для борьбы за трон и не скоро их снова накопит; прямой бой между ними мог бы выявить номинального победителя, но контролировать большую территорию им просто нечем, а стало быть, боя будут всячески избегать и те, и те… Во-вторых, Ришард сам виноват. Если ему так хочется стать императором – пусть снабжает гонцов лошадьми из собственной конюшни, а не пользуется крадеными. Да и позаботиться о том, чтобы приказ гарантированно был доставлен в срок, он мог бы и получше. Я бы на его месте отправил сразу несколько гонцов разными путями… В-третьих, у Рануара тоже был вариант – бросить свою пехоту еще на марше, одной конницей он был успел подойти на помощь Ришарду еще до боя. Полагаю, это дало бы Льву двухкратный перевес в кавалерии. Но господа рыцари, как бы они ни презирали черную кость, боятся остаться совсем без ее прикрытия. А расхрабрился он уже потом, добивая практически беспомощных – а вот тут отрываться от пехоты как раз не следовало… А в-четвертых, нет ничего более глупого, чем неконструктивное нытье по поводу уже свершившегося факта.

Большие черные глаза печально взглянули на меня, и я смягчился.

– Извини, Эвьет. Я не хотел тебя обидеть. Просто я отвратно себя чувствую…

– Нет, это ты меня извини, – твердо ответила она. – Это действительно нытье и действительно глупость. А тебе очень плохо? Ты сможешь ехать верхом?

– Это не то, чем я хотел бы сейчас заниматься, но вряд ли у нас есть выбор. Ничего, шагом как-нибудь доедем. Знать бы только, куда.

Но тут Эвьет вдруг предостерегающе поднесла палец к губам. Я тоже расслышал металлическое побрякивание, а затем и постукивание копыт по твердой земле. Похоже, к нам приближался некто в доспехах и при оружии. "Пристрелю, – зло подумал я. – При первом же намеке на недружелюбие." Но одна лишь мысль о грохоте огнебоя заставила меня страдальчески поморщиться. Для начала я обнажил меч – возможно, хватит и такой демонстрации. Эвьет тоже взвела арбалет. Уклоняться от встречи было уже поздно, особенно при моей нынешней способности к лихим скачкам, и мы напряженно ждали.

Сперва рядом с тенью холма показалась по-утреннему гротескная тень всадника, а затем из-за крутого склона объявился и он сам. Эвьет прыснула, я тоже улыбнулся. Собственно, никакого всадника не было. Вместо грозного рыцаря на боевом коне перед нами предстал осел, на которого были нагружены кое-как увязанные веревкой сверкающие рыцарские доспехи. Осла вел в поводу невысокий пожилой крестьянин, загорелый почти до черноты.

Но если нас его явление развеселило, то его открывшееся зрелище повергло в ужас. Уж не знаю, что впечатлило его больше – девочка, целящаяся в него из арбалета, или взрослый мужчина с обнаженным рыцарским мечом, но мужичонка замер, как вкопанный, а затем, прижав свободную от повода руку к груди, воскликнул:

– Это не я! Богом клянусь, благородные господа, это не я!

– Вот как? – я окинул насмешливым взглядом субъекта, отрицавшего собственную идентичность. – А кто?

– Не знаю! Нашел! Вот же святой истинный крест, – он истово перекрестился, – так вот все и валялось! А господина рыцаря нигде рядом не было, ни живого, ни мертвого!

– А ведь это, пожалуй, Рануара доспехи, – пригляделась Эвьет, опуская свое оружие. – Эй, ты! Там дыра в нагрудном панцире есть? Вот тут, возле шеи.

Не думаю, что он мог не заметить пробоину, когда грузил нежданную добычу, но, не то плохо соображая со страху, не то желая лишний раз продемонстрировать свою непричастность, тут же принялся старательно осматривать панцирь и через несколько мгновений радостно возгласил:

– Есть, есть дыра! Аккурат в этом месте!

– А ведь верно, я не видел графских лат у тех троих, – припомнил я. – Почему они их не взяли, интересно? Доспехи дорогие…

– Наверное, именно поэтому, – ответила Эвьет. – Дорогие, не как у простых рыцарей – могли дознаться, что графские. Может, там и чеканка какая особая есть, мы не приглядывались – кулак-то на шлеме точно приметный… А этим типам очень не хотелось, чтобы их хоть как-то связали со смертью графа. Самого-то его они зарыли, я это издали видела. А доспехи так бросили.

Я подумал, почему вместе с Рануаром не закопали и его броню, и решил, что, скорее всего, соображения, о которых говорила Эвьет, пришли им в голову уже после того, как могила была зарыта, может быть, даже после жаркого спора между жадностью и осторожностью – а копать по новой им было лень.

Меж тем крестьянин, услышав, что речь о смерти целого графа, совсем остолбенел от ужаса. Он побледнел настолько, насколько позволял его загар, и мне даже показалось, что я слышу, как стучат его зубы.

– Не дрожи так, – усмехнулся я, убирая меч в ножны. – Мы не собираемся претендовать на твою добычу. Эти доспехи уже красовались на одном осле, правда, его глупость стоила жизни двенадцати тысячам человек, и это только с одной стороны. Так что, полагаю, твой длинноухий друг сможет носить их с большей пользой.

Мужичонка лишь глупо хлопал глазами в ответ на мои упражнения в остроумии, и я обратился к более практичным материям:

– Что делать-то думаешь со всем этим железом?

– Да вот… коли ваша милость не прогневается… думал кузнецу сбыть нашему. А то ведь нонче так дорого все… серп простой и то не купишь, говорят, все железо на войну ушло… а тут, почитай, на всю деревню хватит… и на серпы, и на косы, и на лемехи… – он испуганно замолк, глядя на меня преданным собачьим взглядом.

– Так проходит мирская слава, – прокомментировал я с усмешкой, обращаясь к Эвьет. Интересно, во сколько раз полный латный доспех, особенно такого качества, дороже железа, из которого он выкован? Теоретически он стоит никак не меньше, чем полсотни коров. Впрочем, в деревне за него не выручишь настоящую цену, а за ее пределами подобному мужичку продавать графское облачение и впрямь слишком опасно: хорошо, если обвинят лишь в незаконном присвоении дворянского имущества – а впрочем, повесить запросто могут и за одно это. Да и окрестные оружейники в ближайшее время будут просто завалены аналогичными предложениями от жителей близлежащих сел, так что цены рухнут в разы.

– А ежели вашей милости что из этого надобно, – поспешно произнес крестьянин, несмотря на ранее сказанное мной, – так разве я осмелюсь…

– Нет, – перебил я. – Не надобно. Скажи мне лучше… звать-то тебя как?

– Ваша милость, не губите! – мужичонка рухнул на колени.

– Да никто тебя не губит! – рассердился я. – Я просто-напросто спросил твое имя! Что ты пресмыкаешься? Ты мыслящее существо, или ты червяк? У твоего осла достоинства и то больше, чем у тебя!

– У осла-то? – мужичонка опасливо заглянул под брюхо ослу. – Ну, вестимо, больше… на то он и осел…

– Ид-диот! – рявкнул я. – Я про достоинство говорю, а не про трубу для слива нечистот из организма! Осел-то, чай, ни перед кем кланяться не станет!

– Так ведь, ваша милость, не извольте гневаться! – торопливо залопотал мужичонка. – Он же осел, скотина глупая! Кланяйся! – крикнул он на осла, обеими руками тяня за повод его голову вниз. – Сейчас же кланяйся его милости, скотина!

Осел, возмущенный таким обращением, шагнул назад и заорал. Громкий рев обрушился на мою больную голову, словно удары молота по обоим ушам.

– Эвьет, – я со страдальческим видом обернулся к девочке, – выясни у этого кретина дорогу до постоялого двора или до города. Я не могу, я его сейчас убью.

Расслышав, несмотря на крик осла, последние слова, мужичонка, оставаясь на коленях, бухнулся лбом об землю и так и остался в такой позиции, воздев зад к небесам. У меня мелькнула мысль, что подобная поза раболепного поклонения, популярная и у молящихся, на самом деле должна считаться оскорблением: будь я богом и живи на небе, мне бы вряд ли понравилось, что мне в массовом порядке показывают задницы.

Я зажал уши, но это лишь частично приглушило рев. Я видел, как Эвелина расспрашивает крестьянина (который отвечал ей, не смея поднять голову) и одновременно поглаживает по шее осла, пытаясь его успокоить. Наконец длинноухий замолчал. Я отнял руки от ушей.

– Я поняла, что у тебя дети, – говорила Эвьет, тоже, похоже, уже начинавшая терять терпение, – на перекрестке куда сворачивать?

Ответного бормотания я не мог разобрать. Наконец Эвелина, похоже, разузнала все, что нужно, и вернулась ко мне.

– Примерно в десяти милях к востоку есть город. Называется Тюрьери. Имеет статус вольного, хотя сейчас, похоже, это мало что значит… Ну, будем надеяться, что там все спокойно.

– Сейчас обеим армиям не до причинения неприятностей городам.

– Доехать сможешь?

– Куда я денусь… Эй, ты! – крикнул я крестьянину, остававшемуся в прежней позе. – До вечера собираешься так стоять? Бери своего осла и иди, куда шел!

Тот поспешно поднялся, беззвучно шевеля губами – наверное, молился, чтобы осел не вздумал проявлять свой ослиный нрав и пошел бы без сопротивления. Мне тоже очень не хотелось выслушивать второе отделение концерта. К счастью, длинноухий оказался милостив к нам обоим и зашагал рядом со своим торопливо семенящим хозяином, важно побрякивая графскими доспехами.

– Дети у него, видите ли, – проворчала Эвелина, глядя ему вслед. – Раз пять мне повторил. И ведь такими же их вырастит, вот ведь что самое гадкое!

Вид лат Рануара на спине крестьянского осла навел меня на еще одно соображение. Если двенадцатилетняя девочка будет ехать на коне, облаченном в доспехи, всякому встречному станет ясно, что это не ее конь. Бросать их, конечно, тоже не следовало – заниматься поиском трофеев на поле боя я в своем нынешнем состоянии не собирался, но и выкидывать то, что у нас уже было и за что в городе можно выручить хорошую цену, тоже было бы глупостью. Так что мы сняли шлем и нагрудник с Быстрого и надели их на Верного. Это, кстати, было практически единственной добычей, которая досталась нам вместе с графским конем – в его сумке были лишь путы, фляга с водой, немного перевязочного материала и брусок для точки оружия. Все прочее походное имущество Рануара, очевидно, путешествовало на отдельной повозке, возможно, даже и не одной, и ныне находилось в руках грифонцев.

Мы, наконец, забрались в седла и тронулись в путь. Я уже, оказывается, так привык, что Эвьет сидит на коне позади меня, что в первые минуты у меня было ощущение некой нехватки и связанного с этим дискомфорта. Хотя на самом деле, конечно, разговаривать удобнее с едущим рядом, а не с сидящим за спиной. Впрочем, из-за своего скверного самочувствия я не был расположен к беседам и ехал, полуприкрыв глаза, чтобы не видеть яркого света. Через два часа неторопливой езды мы без всяких помех въехали в ворота Тюрьери. Первый же спрошенный на улице мальчишка указал нам дорогу к гостинице "Золотой фазан" и радостно умчался с полученным за труды хеллером. Несмотря на драгоценный металл в названии, цена небольшой, но чистенькой комнаты оказалась вполне приемлемой, особенно с учетом проявившего сговорчивость хозяина, который не желал упускать клиентов в эти трудные для путешественников и владельцев гостиниц времена. Так что вскоре я смог, наконец, растянуться в постели – не скажу, чтобы блаженно, ибо головная боль и тошнота никуда не делись, но, по крайней мере, с облегчением.

На следующий день я почувствовал себя уже заметно лучше, хотя и не до конца – но в любом случае настроен был на сей раз отлежаться как следует и никуда не спешить. Эвьет это решение полностью поддерживала – во всяком случае, я не замечал никаких признаков досады по поводу того, что забота о моем здоровье препятствует реализации неких срочных планов. По правде говоря, я не расспрашивал ее о дальнейших планах, ибо догадывался, что случайное стечение обстоятельств, в результате коего наши действия спасли Карла от весьма вероятного окончательного разгрома, не заставило Эвелину отказаться от намерения отомстить. Скорее даже наоборот – она преисполнилась решимости исправить содеянное. Но я не хотел лишний раз подталкивать ее к этой теме.

На сей раз моя болезнь протекала не так, как когда я подцепил заразу. Сознание все время было ясным, и я твердо знал, что выздоравливаю – надо просто-напросто лежать и отдыхать. Само собой, главной бедой в таких случаях является скука; в первые дни я даже не мог позволить себе долгих разговоров, ибо от них усиливалась головная боль. Но вот, наконец, к четвертому дню неприятные симптомы сошли на нет, и хотя я знал, что вставать мне еще рано, но мы с Эвьет снова могли беседовать без помех. Она, впрочем, не просиживала со мной все время – я на этом и не настаивал – а периодически отлучалась в город, и не без пользы. Так, на четвертый день она привела ко мне оружейника, которому разрекламировала наши лошадиные доспехи, и я продал их ему пусть и не так дорого, как надеялся, но все же за довольно неплохую цену. Была у меня мысль сбыть ему и меч Гринарда, приобретя взамен какую-нибудь дешевую дрянь вроде той, что я носил прежде, но я все же оставил себе рыцарский клинок – не столько из эстетических соображений, сколько в качестве неприкосновенного резерва на будущее. Приносила Эвелина и новости. В городе говорили, что Ришард с оставшейся у него кавалерией возвращается в свои родовые земли на севере, и что сам он в бою не пострадал; грифонцев в окрестностях никто не видел – они, по всей видимости, тоже уходили к себе на запад, как я и предположил после сражения. Сам Карл, как мы знали, оставался в Греффенвале – во всяком случае, иные вести Тюрьери не достигали.

Когда я проснулся утром седьмого дня, Эвьет в комнате не было. Меня это ничуть не насторожило, тем более что Арби лежал на ее кровати, как и всегда, когда она уходила в город (расставалась она с ним без удовольствия, хотя и была вынуждена согласиться со мной, что девочка с боевым оружием на мирных улицах вольного города выглядит слишком уж странно – настолько, что может привлечь внимание городской стражи). К обеду Эвелина не вернулась; я мучался от скуки и досадовал, что не с кем поговорить, однако по-прежнему не чувствовал никаких опасений, полагая, что баронесса поела в какой-нибудь городской харчевне или прямо на улице, купив еду у лоточника. Однако, когда за окнами начало темнеть, а Эвьет все не было, я понял, что что-то случилось. После заката городские улицы принадлежат такой публике, с которой лучше не встречаться не то что двенадцатилетней девочке, а и одинокому взрослому мужчине, если, конечно, у него нет в кармане огнебоя и он не гений фехтования. И у нас с Эвьет была твердая договоренность, что она всегда будет возвращаться до темноты. Я вылез из постели, оделся и спустился с нашего второго этажа на первый – для начала расспросить хозяина гостиницы.

Я столкнулся с ним у подножия лестницы.

– А, сударь, а я как раз к вам, – приветствовал он меня, протягивая пакет из скверной местной бумаги. – Ваша племянница просила передать вам письмо.

– Когда?

– Рано утром.

– Так почему вы делаете это только сейчас?!

– Она просила меня сделать это на закате.

– Она ушла рано утром и с тех пор не появлялась в гостинице?

– По крайней мере, я ее больше не видел.

– Вы должны были мне сказать, – покачал головой я.

– Она взяла с меня слово, что я этого не сделаю. Она очень настаивала, даже если вы будете спрашивать – он улыбнулся, подмигивая: уж эти, мол, девичьи секреты!

– Вы что, не понимаете, что она еще ребенок?!

– Она показалась мне очень самостоятельной девочкой. Вы ведь не возражали против ее прошлых отлучек?

Я окинул его тяжелым взглядом.

– Сколько она заплатила вам за молчание?

– По правде говоря, полкроны, – слегка (но лишь слегка) смутился он.

Несколько мгновений я стоял и молча сверлил его глазами.

– Ладно, – вздохнул я наконец, – вы их честно заработали.

Быстро поднявшись в номер, я зажег свечу и вскрыл пакет.

"Дольф!

Я должна извиниться перед тобой. Я не лгала тебе и не нарушила данное тебе слово, но, боюсь, ты все равно решишь, что я поступила нечестно. Мне очень жаль тебя расстраивать, правда, но я должна была сделать то, что делаю, и лучшего способа у меня не было. Пожалуйста, дочитай до конца, прежде чем принимать какие-либо решения.

Ты сам понимаешь, моя цель никуда не делась. Я ждала лишь, пока у меня появится хороший план и средства, чтобы его осуществить. Ну и еще – пока твое здоровье поправится достаточно, чтобы ты мог обойтись без моей помощи. Теперь все, что нужно, сошлось.

Помнишь убитого мальчика из грифонского обоза? Пока ты лазил по фургонам, я проверила его карманы. И нашла письмо. Удачно получилось – оно даже не было запачкано кровью. Это письмо Карлу от одного из его вассалов. Он писал, что посылает своего сына в пажи; как я поняла, Карл ранее обещал ему, что возьмет мальчика к себе на службу в награду за заслуги его отца. Сам отец не ехал с армией, а мальчика сопровождал другой взрослый, отцовский вассал; не знаю, пал ли этот взрослый в бою, или просто сбежал, бросив ребенка – но, во всяком случае, так я узнала, что Карла с войском нет, иначе письмо уже было бы вручено. Но, когда ты спросил меня об этом, ты уже сам это понял, поэтому я не лгала, когда ответила, что не знаю о Карле и его армии ничего, чего не знаешь ты! Мальчик к армии не относится, сам понимаешь.

Карл никогда не видел этого ребенка. А я, если коротко обрежу волосы, легко сойду за мальчика. Я расскажу, что чудом уцелел, когда йорлингисты налетели на обоз; что меня ударили по голове и сочли мертвым, а потом я очнулся среди трупов. Если Карл вздумает расспрашивать меня об отце – там, где я не смогу отделаться общими словами, я сошлюсь на потерю памяти после травмы. Но не думаю, что ему захочется вести долгие разговоры с каким-то пажом. Карла занимают совсем другие вещи.

Конечно, ты прав – мало просто оказаться с ним рядом. И тут я должна признаться в том, что ты мне вряд ли простишь. Я взяла часть твоего порошка. Дольф, я не нарушила слова! Я обещала не прикасаться без разрешения к огнебою, но ты не брал с меня слова про порошок!"

Черт! Какой же я болван!

"Я понимаю, что он тебе самому нужен. Но ты говорил, что можешь изготовить еще. Если это потребует расходов, я готова их вернуть, когда у меня будут деньги. Еще я взяла 30 крон. Считай это моей долей за доспехи Быстрого – ты ведь не будешь отрицать, что Быстрый – мой трофей?

Все свои обязательства заплатить за твои уроки я подтверждаю – как только я смогу вернуть себе имение, или если у меня появятся деньги раньше.

Я не стала говорить тебе о своем плане. Я понимала, что ты откажешься. И отказался бы, даже если бы план не включал порошок. Ты ведь не раз твердо заявлял, что не поедешь со мной к Карлу. А кроме того… если бы ты даже вдруг согласился, было бы еще хуже. Я не хочу подвергать риску еще и тебя. Тебе и так из-за меня уже досталось. Ты прав, Дольф – это не твоя война и не твоя месть.

Пожалуйста, не пытайся меня остановить. Я думаю, ты и не будешь, но на всякий случай предупреждаю. Быстрый не зря носит свое имя, и у меня целый день форы. В дороге тебе меня не догнать, а если ты станешь разыскивать меня во владениях Карла, то только поставишь под угрозу нас обоих. Ты и сам это понимаешь, верно? Мы же с тобой умные. К тому же тебе надо лежать еще несколько дней. Но и это ты тоже сам знаешь.

Оставляю тебе Арби. У тебя, конечно, есть свое оружие, лучше. Но, если ты все-таки не очень сильно на меня сердишься, постарайся, пожалуйста, его сохранить. Если мы еще встретимся, мне бы хотелось получить его назад. Понимаешь, три года он был моим единственным другом. Я с ним разговаривала, рассказывала обо всех своих бедах и надеждах, и никогда не разлучалась. Нет, я, конечно, прекрасно понимаю, что на самом деле он не живой, и всегда это понимала. Но мне было бы грустно узнать, что его больше нет. Или что он достался какому-нибудь тупому солдафону.

Если у меня все получится, я буду ждать тебя в своем замке. Либо, по крайней мере, найду способ оставить там для тебя сообщение, как меня найти.

Если я все-таки погибну, не расплатившись с тобой, я не хочу умирать воровкой. Да и в любом случае, кроме тебя, у меня никого нет. Поэтому ниже ты найдешь мое завещание. Вырежи его, а остальное письмо уничтожь. Сам понимаешь, оно не должно попасть в чужие руки."

Это что, мое проклятие – получать такие послания?!

"Я, Эвелина-Маргерита-Катарина, баронесса Хогерт-Кайдерштайн, находясь в здравом уме и твердой памяти, завещаю Дольфу Видденскому все свое имущество, движимое и недвижимое, которым он вправе владеть, а над тем имуществом, которым он владеть не вправе, назначаю его опекуном."

Ниже стояла подпись – детская, неотработанная, и вообще, очевидно, существующая в единственном экземпляре. Все-таки Эвьет еще ребенок. Ни один юрист не признает подобной бумаги.

"P.S. К сожалению, я не имею права завещать тебе замок, потому что ты не нашего рода и даже не дворянин. А больше у меня ничего сейчас нет. Поэтому я и написала про опекунство.

P.P.S. Еще раз прошу у тебя прощения. Может быть, ты по-прежнему не считаешь меня своим другом, особенно после того, что я сейчас сделала. Но я тебя своим – считаю, и хочу, чтобы ты это знал. Благодарная тебе Эвьет."

Я еще несколько мгновений стоял с письмом в руке, затем решительно подошел к своим сумкам и открыл коробку с порошком. Эвелина забрала около трех четвертей, но все равно для ее целей этого было маловато. То есть, если использовать этот порошок в огнебое, такого количества хватило бы, чтобы перебить добрую сотню врагов – при условии, конечно, что будет время на перезарядку. Но без огнебоя… если просто наполнить порошком некую небольшую емкость… взрыв убьет Карла лишь в том случае, если произойдет прямо у него в руках. И то, скорее всего, не сразу – ему оторвет руки, и он умрет от кровопотери. Хотя как раз это планам Эвьет не противоречит. Она бы не хотела, чтобы он умер мгновенно. Но знает ли она, какова реальная сила имеющегося у нее порошка? Из разговоров со мной должна примерно представлять. Во всяком случае, она наверняка хорошо понимает, что, например, разнести целую комнату таким количеством не получится. Возможно, она попытается смастерить упрощенную версию огнебоя, раздобыв металлическую трубку с достаточно прочными стенками. Об опасности того, что недостаточно прочную трубку разорвет при выстреле, я ей тоже говорил (у меня такое случалось четырежды, прежде чем я опытным путем нашел оптимальную толщину стенок для огнебоя – разумеется, испытания я проводил, поджигая длинный фитиль и прячась в укрытии). Будем надеяться, что все это она учитывает…

Потому что, кроме как на это, надеяться не на что. Эвьет все рассчитала верно. Догнать ее я уже не смогу. А если бы даже каким-то невероятным путем это удалось… что дальше? Я мог бы отобрать у нее порошок – она отдаст без сопротивления, ибо понимает, что порошок принадлежит мне. Я даже мог бы отобрать у нее письмо пажа – хотя его уже придется вырывать силой, ибо это ее законная добыча, и это она мне уже едва ли простит. Но что потом – привязать ее к своему седлу? Вряд ли есть другой способ ее остановить. Если я отберу у нее вещи, способствующие реализации ее плана, я не заставлю ее отказаться от мести, а только ухудшу ее шансы. Пусть уж лучше действует, имея на руках козырь, которым никто больше в этом мире не только не располагает, но которого даже представить себе не может.

Я ведь знал, что ее разговоры о Карле – не пустая детская болтовня? Знал, что рано или поздно она от слов перейдет к действиям? Знал. Ну вот оно и случилось. И нечего терзаться и казнить себя.

Я тщательно закрыл коробку и вновь взял в руку письмо. Да, конечно, его надо уничтожить, здесь она тоже права. Хотя у меня было искушение сохранить один его фрагмент; я даже взял нож, чтобы его отрезать. Нет, не завещание, написанное без свидетелей и нотариуса и не имеющее никакой юридической силы. Второй постскриптум. В нем не содержалось никаких тайн, интересных кому-то постороннему. Но… какой в этом смысл? Перечитывать его ночами, вздыхая и роняя слезы, как какой-нибудь придурочный герой сентиментальной баллады? Эмоции. Вздор.

Я отложил нож и решительно поднес письмо к тонкому острому огоньку свечи. Менее чем через минуту от бумаги остались лишь легкие черные хлопья. Как раз в этот момент в дверь постучали; я вздрогнул. Но это был всего лишь слуга, принесший ужин (разумеется, после того, как у нас закончилось кабанье мясо, я заказал доставку еды в номер). Вероятно, он почувствовал запах только что сожженного документа, но ему хватало благоразумия не интересоваться чужими делами. После ужина я снова улегся в изрядно опостылевшую за последние дни, но, увы, все еще необходимую кровать. Что бы там ни творилось во внешнем мире, я буду отлеживаться столько, сколько нужно для полного выздоровления. Ибо это разумно и правильно.

Эвьет, хоть бы у тебя получилось.

На десятый день пребывания в гостинице – именно такой срок я оплатил вперед – я, наконец, объявил себя окончательно здоровым, сообщил хозяину, что более не нуждаюсь в его услугах, и с наслаждением вышел во двор, подставляя лицо все еще летнему, несмотря на середину сентября, солнцу. Немного размявшись, я направился в конюшню; Верный, которому за эти дни его денник осточертел, вероятно, не меньше, чем мне – моя кровать, приветствовал меня радостным ржанием. Полчаса спустя Тюрьери остался за моей спиной, и я сомневался, что когда-либо увижу его вновь. Я не имел понятия, куда я и зачем еду, но с тех пор, как я навсегда покинул Видден, мне было к такому не привыкать.

Начало октября застало меня в пути на юго-восток; я ехал туда, спасаясь как от наступающей с севера осени, так и, хотя бы в какой-то степени, от войны. Тот факт, что остатки войск Льва и Грифона теперь не могли вести активные боевые действия, отнюдь не означал мира и спокойствия; напротив, услышав о взаимном истреблении "официальных" армий, особенно активизировались разнообразные банды грабителей, бродяг и дезертиров, и в прежние времена, впрочем, не дремавшие. По слухам, в некоторых отдаленных районах, до которых и раньше не очень-то доходили руки и у Льва, и у Грифона, бандам успешно противостояли некие местные силы самообороны, чаще всего возглавляемые людьми простого сословия – но это был тот случай, когда лекарство еще хуже болезни. Меры, которыми "самооборонцы" поддерживали порядок, отличались жуткой свирепостью, и чужаку на их землях лучше было не появляться.

Тем не менее, если верить слухам, которые я ловил в трактирах и на постоялых дворах – а лучшего источника информации все равно не было – в нескольких юго-восточных провинциях дела обстояли получше. Не хорошо, конечно, и уж тем более не отлично, но – получше. Объясняли это по-разному, или не объясняли никак; вполне возможно, что эти слухи вообще базировались не на фактах, а исключительно на неистребимой людской вере в наличие "где-то там" мест, где все по-другому и уж, конечно, гораздо лучше, чем здесь. Тем не менее, я в любом случае собирался провести зиму где-нибудь подальше к югу, а стало быть – почему бы и не прислушаться, ради разнообразия, к тому, что болтает простой народ.

Осень, однако, настигла меня быстрее, чем я надеялся. После жуткого ливня с градом, от которого я едва успел укрыться на очень кстати подвернувшемся постоялом дворе, сразу резко похолодало и зарядили сплошные дожди, уже не столь сильные, но способные вызвать дрожь при одной мысли о том, чтобы целыми днями куда-то ехать в такую погоду. Я застрял на постоялом дворе и торчал там уже несколько дней, дожидаясь, пока промозглая сырая мерзость, наконец, закончится, и можно будет, пусть и по превратившимся в сплошную жидкую грязь дорогам, ехать дальше. Причем, вопреки своему обыкновению, бОльшую часть времени я проводил в общей зале, ибо скряга-хозяин экономил на дровах, и комнаты отапливались плохо; по-настоящему тепло было только в трапезной вблизи большого камина. Опять же и узнавать новости (точнее, слухи) здесь было проще всего. С каждым днем гостей становилось все больше – хозяин, должно быть, благословлял отвратную погоду, из-за которой мало кто из добравшихся до его заведения выражал желание на следующее же утро продолжить путь. Приходилось занимать мое любимое место у камина заранее.

Был один из этих тоскливых дождливых вечеров. За окнами давно стемнело; из-за обложивших все небо туч ночь наступала раньше положенного, и в сочетании с резким похолоданием это создавало впечатление, что время вдруг скакнуло на пару недель вперед. Я сидел за небольшим столом возле огня – сидел, как чаще всего бывало, в одиночестве, несмотря на довольно большое количество народа в зале; должно быть, было в моем облике нечто, что заставляло посетителей выбирать другие свободные места – и меня это более чем устраивало. Послушать сплетни я мог и из-за соседних столов, ибо редко кто в этой зале считал необходимым понижать голос, говоря с соседом – а уж после кружки-другой вина и подавно. Передо мной стояла глиняная тарелка с обглоданными птичьими костями и почти допитый кувшин, где было, конечно же, не вино, а виноградный сок. Хозяйство владельца постоялого двора не ограничивалось самим заведением для проезжающих – вино в местный подвал шло с его собственной винодельни, и пользуясь тем, что как раз была пора сбора винограда, я попросил подавать к моему столу свежеотжатый сок. Также я потребовал от хозяина выделить мне персональную кружку, которую тщательно отмыл сам и всегда забирал с собой в комнату. Трактирщик был, конечно, удивлен моими предпочтениями, но, если клиент платит за свои прихоти, отчего бы их не удовлетворить? Я уже давно мог допить остатки сока и уйти, но, чем ежиться в холодной комнате наверху, предпочитал сидеть в трапезной и дальше, подперев кулаком скулу и равнодушно глядя куда-то в сторону двери на улицу.

Дверь скрипнула, отворяясь; дребезжаще звякнул колокольчик. Очередной неудачник, вынужденный странствовать в такую пору, шагнул внутрь и остановился у порога, лишний раз напомнив своим обличием, что творится снаружи; с его длинного серого плаща стекала вода, круглоносые сапоги были в грязи.

– Мир вам, добрые люди, – простужено пробасил он из-под низко надвинутого капюшона. – Скажите, нет ли среди вас лекаря?

Несколько безразличных взглядов обратились в его сторону, но не задержались на нем надолго; никто, включая меня, ему не ответил. Появись он из внутренней двери, которая вела к комнатам постояльцев, я был бы не прочь заработать монету-другую, но выходить на улицу в такую погоду и куда-то идти на ночь глядя – нет уж, увольте.

– На моего хозяина, купца, напали разбойники, – громко продолжал пришелец, не смущаясь отсутствием реакции. – Мы сумели отбиться, но хозяин тяжело ранен. Так плох, что мы побоялись его везти. Если мы привезем ему врача, который сумеет его спасти, хозяин не поскупится с оплатой! Так нет ли среди вас человека, искусного во врачевании? Или, может быть, кто-нибудь знает, где найти такого поблизости? Вот этот золотой, – незнакомец продемонстрировал крону, – хозяин велел отдать тому, кто поможет нам отыскать хорошего лекаря, – он выжидательно замолк, по-прежнему держа на виду монету.

Ого! Крона всего лишь за информацию, где живет врач? Обычно за такую услугу платят хеллер-другой, ну максимум пятак, если дело действительно важное и срочное. Сколько же тогда заплатят самому врачу? Купец, как видно, богат, и понимает, что жизнь всего дороже. А как следует подзаработать мне не помешает, ибо мой кошель изрядно отощал с тех пор, как пополнялся золотом в последний раз. Ох как не хочется идти от теплого камина в эту промозглую мерзость… но здравый расчет прежде всего.

Я поднялся с места и пошел через залу к нему. Вблизи я заметил, что полу его плаща приподнимает меч – оно и понятно, кто же пускается нынче в путь без оружия и чем бы они отбились от грабителей?

– Я лекарь. И, раз уж я сам указал на нужного человека, – для убедительности я ткнул себя пальцем в грудь, – желаю получить честно заслуженный мною золотой.

– Да, конечно, сударь, – поклонился купеческий слуга, не спеша, однако, отдать монету, – но, прошу простить мою неучтивость, действительно ли вы хорошо владеете врачебным искусством? Дело в том, что раны хозяина и впрямь очень серьезны, и, если вы не уверены в своих силах…

– Я не творю чудес, – резко перебил я, – но, если ему еще можно помочь, я ему помогу. И, чем больше времени мы тут теряем на болтовню, тем меньше у него шансов. Так мы едем или нет?

– Да, конечно, сударь, – повторил он, но теперь уже протянул мне крону. – Вот ваш задаток.

Я на миг поднес монету к глазам. Да она еще и имперской чеканки! Мне не требовалось кусать монету, чтобы убедиться, что она не фальшивая (вот уж, кстати, редкостно идиотский обычай! Деньги проходят через тысячи грязных рук, не только в переносном, но и в прямом смысле, и тащить это в рот…) Золото – тяжелый металл, почти вдвое тяжелее свинца, и всякий, кто привычен к химическим опытам с различными субстанциями, всегда отличит на вес даже небольшой предмет из золота от аналогичного ему по размеру, но из другого материала. Неизвестный купец нравился мне все больше. Лишь бы только он не оказался безнадежен…

Я велел подождать меня минуту и быстро сходил в свой номер за сумкой со снадобьями и инструментами. Меч уже висел у меня на поясе, и я привычно оставил его при себе, но арбалет, конечно, брать не стал; он мне вообще только мешал, и все же я не мог решиться от него избавиться. Вернувшись, я плотно застегнул куртку и, заранее ежась, шагнул на крыльцо за своим провожатым. М-да, плащ с капюшоном мне бы тоже не помешал… Вода стекала с края навеса жидкой бахромой; я поспешил проскочить через нее наружу, где лило хотя бы не сплошными струями. Холодные капли тут же забарабанили по моей голове, потекли по лицу, устремились за шиворот. После света в помещении, пусть и не очень яркого, мрак снаружи казался совершенно непроглядным; я шагал практически на ощупь, слыша лишь бесконечный шум дождя да чавканье грязи под сапогами – купеческого посланца и своими.

– Наши кони здесь, сударь, – услышал я спереди. – Мы взяли одного запасного, на случай, если лекарю будет не на чем ехать, или если он желает поберечь…

– Я поеду на своем, – перебил я, следуя всегдашнему правилу, что знакомая лошадь лучше чужой. Глаза уже привыкли достаточно, чтобы различить во тьме очертания конюшни справа.

Поспешно оседлав сонного Верного, явно не ждавшего таких приключений ночной порой, я вновь выехал под дождь. Теперь я уже мог разглядеть силуэты поджидавших меня всадников. Их было трое, плюс, действительно, один заводной конь. Меня впервые кольнуло подозрение. Трое – не слишком ли много для посланных искать лекаря? С этой задачей и один бы справился – что он, собственно, и сделал; двое других, несмотря на непогоду, все время оставались снаружи. Не разумнее ли было оставить остальных с раненым – особенно на случай, если разбойники перебиты не все и попробуют взять реванш? Впрочем, у богатого купца, наверное, достаточно большой эскорт, а лекарю в пути тоже может понадобиться охрана – как и любому путнику в эту пору. Но специально заманивать его в ловушку… зачем? Врач, которого можно застать не в свите вельможи и не в личном городском особняке, а вот так вот в одиночестве на не лучшего пошиба постоялом дворе, едва ли может иметь много денег.

Мы выехали со двора на дорогу; двое всадников заняли позицию впереди, один с заводной лошадью пристроился за мной. "Долго ехать?" – спросил я, втягивая голову в плечи под проклятым дождем. "Нет, тут недалече", – ответил грубый голос из темноты; кажется, это был не тот, с кем я говорил прежде. Мы скакали довольно быстро, но все же не во весь опор – в такой темноте да на скользкой дороге это верный путь сломать ногу коню или собственную шею. Мне вдруг пришла в голову мысль, что изложенная история может быть правдой, да только с точностью до наоборот, и помощь требуется не купцу, а раненому атаману разбойников. Но и это меня не испугало. Разбойники – народ невежественный и суеверный (как, впрочем, и почти все жители Империи), а значит, скорее всего, верят, что от лечения не будет проку, если не заплатить врачу или, тем паче, причинить ему зло. Происхождение их денег меня не волновало; в любом случае они уже отобраны у законных владельцев и возвращены не будут, так что пусть уж лучше достанутся мне. Ну а на самый крайний случай мой огнебой со мной.

Слева и справа, словно подтверждая мои подозрения, потянулись сплошною стеной какие-то деревья; я не мог разобрать, большой ли это лес или всего лишь придорожная рощица. Слышно было, как шелестит по листьям вода; в лесу звук дождя иной, нежели в поле. Я оглянулся; огней постоялого двора уже не было видно. Впереди тоже был сплошной мрак. Но ведь должно же там быть какое-то жилье? На худой конец – хотя бы шалаш и костер; пожалуй, дождь не настолько силен, чтобы одолеть хорошее пламя.

– Вы ведь не оставили раненого под открытым небом в такую погоду? – спросил я.

– Нет, на хуторе, – ответил один из провожатых.

Я вглядывался во тьму, пытаясь отыскать огонек хутора. Неожиданно скакавшие впереди стали замедлять коней; я тоже натянул поводья.

– Приехали, – буркнул один из передних.

Только теперь я заметил, что справа лес отступил от дороги, и там, где только что тянулсь деревья, виднеются очертания крепкой ограды, а над нею – угловатые контуры дома и хозяйственных пристроек. Света нигде не было.

Мы въехали во двор хутора. Всадники спешивались и привязывали лошадей к какой-то длинной штакетине; я последовал их примеру. Ставни дома были плотно закрыты. Мы поднялись на крыльцо; теперь один из провожатых шел впереди меня, а двое сзади. Я вновь почувствовал беспокойство: это все больше напоминало конвой. Передний постучал в дверь явно условным стуком; через некоторое время изнутри загрохотал отодвигаемый засов, и дверь открыл, вероятно, еще один купеческий слуга со свечой в руке – во всяком случае, это точно был не хуторянин. На поясе у него висел меч, а под одеждой угадывалась кольчуга. Он не выразил никакого удивления, завидев меня – видимо, стук уже поведал ему, что посланные вернулись с удачей.

– Прошу за мной, – обратился он ко мне.

Мы прошли через погруженные во мрак сени, затем по короткому коридору и вошли в горницу. Входя, я обратил внимание, что теперь за спиной у меня оказались уже трое. Однако огонек еще одной свечи, толще предыдущей, озарял выдвинутую на середину комнаты кровать, на которой лежал накрытый одеялом больной. Кажется, его уложили прямо в одежде. Худым бородатым лицом с грубыми резкими чертами он больше походил на воина, чем на купца – впрочем, иные в наше время редко отваживаются путешествовать по дорогам. В этом лице, насколько я мог понять при таком свете, не было ни бледности, ни испарины – возможно, ранения не так уж и тяжелы, как показалось с перепугу неграмотным охранникам.

– Мне понадобится чистая вода и ткань для перевязки, – распорядился я, подходя к раненому. Он был в сознании.

– Вы… доктор? – слабым голосом спросил он.

– У меня нет докторской степени, если вы об этом, – ответил я, – но вам сейчас нужна моя помощь, а не мой диплом, – я взялся за край одеяла, собираясь его откинуть но он с неожиданной для раненого силой удержал мою руку:

– Прошу простить, сударь… но я не привык… доверять жизнь… неизвестно кому. Если у вас нет степени… назовите хотя бы ваше имя…

– Меня зовут Дольф, если вам от этого легче, – раздраженно ответил я, – а теперь…

Он отбросил одеяло и сел. Я увидел ряды заклепок доспеха-бригантины и, разумеется, никаких следов ран и крови. В руке, доселе скрытой под одеялом, он держал – нет, не оружие, а свиток с печатью.

– У меня для вас послание, – сказал он обычным голосом, протягивая свиток мне.

Я невольно отпрянул, резко оборачиваясь. Четверо солдат – теперь уже не приходилось сомневаться, что это солдаты – стояли позади меня, обнажив мечи. Они не собирались нападать – всего лишь намекали мне, чтобы не делал глупостей. Впрочем, самую большую глупость я, очевидно, уже сделал.

– Прочтите это, – требовательно произнес мнимый больной.

Ну что ж. Даже если бы мне не угрожали оружием – информация лишней не бывает.

Я взял свиток, сорвал печать (на ней был какой-то неизвестный мне герб, но это могла быть и маскировка) и развернул пергамент. Сразу же бросилось в глаза, что текст написан не каллиграфическим почерком секретаря – и не на государственном языке. Письмо было на языке античной империи, который ныне принято считать высоким и благородным, хотя в свое время на нем, естественно, изъяснялись не только великие ораторы и полководцы, но и самый последний сброд. Ныне этим языком владеют только церковники и ученые. Автор письма не был ни тем, ни другим. Поэтому языком он не владел. Из всех семи падежей он употреблял лишь именительный, из всех четырех спряжений – только первое. Тем не менее, он верно рассчитал, что я пойму этот текст – а для всякого, кто далек от науки, это будет загадка не хуже любого шифра.

Если при переводе восстановить нормальную грамматику, вот что там было написано.

"Тому, кто называет себя Дольф.

Твоя девчонка у меня. Я могу ее убить, а могу отпустить. Она мне не нужна. Ты мне, в общем-то, тоже не нужен. Но у тебя есть то, что мне нужно. Прочитав это, ты поедешь с моими людьми и откроешь мне – и только мне – рецепт порошка. Если ты это сделаешь, вы оба останетесь жить. Иначе она умрет медленной и КРАЙНЕ неприятной смертью.

Карл."

Никаких титулов, просто "Карл". И герб на печати был точно не его. Но он, разумеется, понимал, что у меня не возникнет сомнений относительно личности отправителя. И ему наверняка доставило удовольствие вывести пером это "Carolus". Имя первого императора – которое, по его мнению, скоро станет именем императора последнего, точнее, нового. Именно так, без всяких уточняющих ремарок, он будет подписываться, если взойдет на трон.

Что ж, приходилось воздать должное его остроумию. Эвелина при всем желании не могла рассказать ему, как меня найти (и счастье, что он это понял). А всяких путников по дорогам Империи, даже в наше неблагоприятное для поездок время, шляется довольно-таки немало. Однако сколько среди них тех, кто зарабатывает на жизнь медициной – профессией, крайне редкой для бродяги? И причем действительно разбирающихся во врачевании настолько, чтобы браться за самые сложные случаи? И наконец, скольких из них зовут Дольф? Мне ведь никогда не приходило в голову скрывать свое имя. Да, приказ о моем аресте был отдан в Виддене – но я туда больше не собирался, а полномочия городской стражи оканчиваются за городскими стенами… Интересно, сколько таких вот пятерок обследуют сейчас трактиры и гостиницы по всей стране? В том числе и под самым носом у Ришарда. И ведь никто ничего не заподозрит. Если искать человека по приметам, расспрашивать о нем всех встречных – это может привлечь нежелательное внимание, как самогО разыскиваемого, так и ищеек противника. Но что странного в том, что кто-то ищет врача для попавшего в беду торговца? Не конкретного человека – просто хорошего врача. Рыбка должна была сама приплыть в сеть. И она это сделала.

И все-таки ты дурак, Карл. Ты дурак потому, что считаешь дураком меня. Таким дураком, который поверит, будто ты способен отпустить обладателя самой страшной тайны в мире после того, как он поделится ею с тобой. Кстати, тебе даже не придется нарушать слово, хотя, уверен, для тебя бы это не было даже самым слабым препятствием. Но ты написал "останетесь жить" – и это может быть правдой. Жить в самой глубокой из твоих темниц. Хотя говорят, что в Греффенвале, вопреки обыкновению, тюрьма расположена не в подвале, а на верхних этажах… В этом есть прямой резон: оставить себе и ценного изобретателя, и девочку как дополнительный аргумент на случай, если изобретатель попытается артачиться. И если ты думаешь, что я всего этого не понимаю… Или же ты считаешь меня еще бОльшим дураком, который, понимая все это, все равно полезет тебе прямиком в пасть. И в таком случае ты сам еще больший дурак. Никто и ничто не заставит меня учинить подобную чудовищную глупость.

– Вы прочитали? – требовательно спросил бывший "раненый". Он уже стоял в полный рост по другую сторону кровати – видимо, лишняя предосторожность, чтобы я не вздумал на него прыгнуть и попытаться приказывать остальным, угрожая его жизни. Вероятнее всего, именно он был здесь главным.

Что ж, нельзя до бесконечности делать вид, что я разбираю несколько строчек.

– Да, – спокойно ответил я.

– Вы хорошо поняли написанное?

– Да, – ответил я, гадая, в какой степени он сам осведомлен о содержании послания.

Он требовательно протянул руку за письмом. Я отдал пергамент. Обладатель бригантины вновь свернул его в трубку и поднес к огню свечи. Свиток загорелся – не так ярко, как бумага – и начал обугливаться. В комнате стало немного светлее, и одновременно стал распространяться неприятный запах. Пергаменты редко жгут, чаще с них просто соскабливают написанное. Но, как видно, инструкции Карла на сей счет были вполне четкими.

– Я поеду с вами, – сказал я, словно меня кто-то спрашивал, – но никаких цепей и веревок.

– Это привлекло бы лишнее внимание, – согласился он. – Вы сами должны понимать, что сопротивление не в ваших интересах.

Да неужели, подумал я, но вслух в третий раз сказал "да".

– Отдайте оружие. Вместе с ножнами. Без резких движений.

Я вновь повиновался и положил свой меч на кровать.

– Ножи тоже? – спросил я, демонстрируя готовность к сотрудничеству.

– Да, – не раздумывая, кивнул он. – И тоже плавно. Надеюсь, вы понимаете, что любой замах…

– Я все понимаю. Вас здесь пятеро, и вы в доспехах.

– Приятно иметь дело с умным человеком, – позволил себе улыбнуться он.

Ты даже не представляешь себе, насколько.

Я открыл сумку, принесенную с собой, осторожно, двумя пальцами, вытащил футляр с узким ножом для операций и тоже медленно положил на кровать.

– Теперь кинжал, – объявил я, расстегивая куртку.

Они молча ждали – один передо мной, четверо позади. Я получил окончательный ответ на интересовавший меня вопрос. Не знают! Они не знают про огнебой! Карл слишком осторожен, чтобы доверить подобный секрет даже собственным сыскным псам. Конечно, со временем ему придется поделиться тайной много с кем – сперва с оружейниками, затем и с простыми бойцами. Но это потом, когда все нити будут в его руках. Пока же – пока любой намек на то, что у разыскиваемого при себе имеется чудо-оружие, может создать у ловчих слишком большое искушение присвоить добычу себе. А затем продать, благо покупатели найдутся… Может, Карл и доверился бы нескольким самым-самым преданным своим людям. Но ему пришлось разослать сотни агентов по всей стране. Откуда же взять столько самых-самых преданных?

Все эти мысли четким узором выстраиваются в моей голове, пока я, как обещано, медленно и плавно вытаскиваю огнебой из внутреннего кармана. Глаза моего визави удивленно расширяются, когда он видит, что извлеченный мною предмет совсем не похож на кинжал. И вообще на что-либо ему знакомое (о флейтах Пана он вряд ли слышал). Те, что сзади, еще ничего не могут увидеть. А затем медленность и плавность кончаются. Я продолжаю движение рукой слева направо, как вынимал оружие, но теперь резко поворачиваюсь через правое плечо и четырежды жму на скобу. Четыре выстрела сливаются в единый раскатистый грохот, кровь брызжет во все стороны, попадая мне на лицо и одежду. Они стоят совсем близко, меч одного из них, падая, втыкается в пол в полудюйме от моего сапога. Как я ни спешу, самый правый, пожалуй, мог бы успеть достать меня мечом. Но он в шоке, а кроме того, у них нет приказа меня убивать. Я нужен Карлу живым. Поэтому он медлит – и тоже валится навзничь с кровавой дырой в груди, как и остальные. Запах сгоревшего порошка наполняет горницу. Я заканчиваю разворот, вновь оказываясь лицом к лицу с главным.

С последним.

У него в руке уже меч. У меня – только разряженный огнебой. Между нами кровать, но это слабая защита. Я безоружен, и он легко может понять, что я безоружен, сосчитав дымящиеся стволы. Но он оглушен в прямом и переносном смысле. А кроме того, откуда ему знать, что из одного ствола можно сделать лишь один выстрел?

– Брось меч!!! – рявкаю я самым зверским голосом, на какой способен.

Он испуган и растерян, но все же медлит. Еще пара мгновений – и он сообразит, что я не стреляю просто потому, что не могу.

– Кому сказал!!! – я выставляю огнебой вперед и вверх, делая вид, что целюсь ему прямо в лицо.

Он вздрагивает и разжимает руку. Меч звенит, падая плашмя на деревянный пол.

Победа.

Надменная самоуверенность моего противника как-то мигом испарилась. Он смотрел на огнебой расширенными от ужаса глазами. Мне кажется, в этот момент он боялся даже не столько смерти вообще – все-таки ему наверняка уже не раз доводилось рисковать жизнью – сколько смерти от этой дьявольской штуки.

– Подними руки, – потребовал я. – И подтолкни меч ногой ко мне.

Он покорно подчинился.

– Пожалуйста, не убивайте, – пробормотал он. – Я только посланец. Я даже не знаю, что было в том письме. Если оно вас оскорбило, я не имею к этому…

– И кому ты служишь, ты тоже не знаешь? – усмехнулся я.

– Я… ну ведь все должны кому-то служить…

– Кто сказал такую глупость? – искренне удивился я и перешел к более практическим вопросам: – Что с девочкой? Говори, что вы с ней сделали, и не вздумай врать!

– С какой девочкой?

– С той, что недавно была схвачена в Греффенвале!

– Я не знаю ни о какой девочке… клянусь, это правда! Я никогда раньше не был в Греффенвале! Я получил приказ и письмо для вас, будучи за много миль оттуда!

– В чем был твой приказ?

– Искать лекаря… разыгрывать раненого или больного… выявив, сопроводить в Греффенваль… беречь, как зеницу… больше я ничего не знаю!

– Что было бы со мной, если бы я сказал, что я не Дольф? – усмехнулся я.

– Я должен был отказаться от услуг лекаря, не соответствующего условиям… сказать, что слышал о нем, как о шарлатане – а дальше решать по обстоятельствам. Настоящий шарлатан, когда его уличают, не станет болтать об этом почем зря…

– А ненастоящего, стало быть, убить, – понимающе кивнул я. – Но на всякий случай вы бы убивали всех, случайно попавших в вашу ловушку.

– Приказ гласил "не привлекать лишнего внимания"! – запротестовал посланец Карла. – А лишние трупы и исчезновения тоже его привлекают…

– Вы должны были отправлять какие-то донесения? Оставлять условные знаки?

– Нет, – затряс головой он. – В случае успеха – возвращаться так быстро, как возможно… едва ли донесение успело бы быстрее.

Резонно. Ну что ж, похоже, я узнал все, что он мог мне сообщить.

Я переложил огнебой в левую руку и выдернул меч из лежавших на кровати ножен. Клинок Гринарда вышел легко, практически беззвучно. Все-таки старая аристократия знает толк в своем оружии.

– Нет! – воскликнул грифонец, отступая. – Не надо!

– Неужели ты не понимаешь, что я не могу оставить тебя в живых? – пожал плечами я.

– Но я ничего о вас не расскажу! Я не собираюсь возвращаться к герцогу! Если он узнает, что я провалил задание, мне не сносить головы!

– Возможно, – согласился я, запрыгивая на кровать, чтобы избежать ненужной беготни вокруг нее, – но мне нужны гарантии.

– Я… я уйду в монастырь!

– Я отправлю тебя на небо более короткой дорогой, – усмехнулся я.

Конечно, мечник из меня никудышный. Но зарубить безоружного я все-таки могу. Впрочем, с искусным бойцом непросто иметь дело, даже когда он безоружен. Ему трижды удалось уклониться от удара, он даже пытался перехватить мой клинок с помощью подхваченного с пола одеяла. Но с четвертого раза я все-таки раскроил ему череп.

Несколько мгновений я стоял, прислушиваясь и нормализуя дыхание. В доме стояла мертвая тишина. Где, интересно, хозяева? Не похоже, что эта горница покинута жильцами давно… Догадаться, конечно, несложно. С другой стороны, лишние трупы и впрямь вызывают лишние вопросы…

Первым делом я тщательно перезарядил огнебой. Затем обтер меч одеялом и вновь повесил наследие Гринарда на пояс. Затем вынул из футляра свой хирургический нож и вернулся к четверым, сраженным первыми.

Один из них был еще жив, хотя и без сознания. Коротким движением узкого лезвия я исправил этот недостаток. Но главная моя задача была не в этом. Необходимо было извлечь из ран свинцовые ядрышки. Я, конечно, не собирался просто бросить трупы здесь, и вероятность, что их найдут и откопают, была ничтожной – но "ничтожная" все-таки не значит "нулевая". Я никогда не предпринимал таких мер предосторожности раньше. Но раньше за мной и моим оружием не охотился один из двух самых могущественных людей в Империи.

С одним из мертвецов пришлось повозиться: ядрышко, пробивая грудину, расплавилось, и его куски разлетелись в теле в разные стороны. Я не успокоился, пока не нашел и не вытащил их все. Его плоть в области груди была в результате изрезана практически в фарш. Пусть; так труднее определить характер раны. Остальным я просто вырезал по куску мяса там, куда вошли ядрышки. Эти шматки я завернул в отрезанный кусок одеяла. Выброшу в лесу, звери быстро съедят.

Попутно я осмотрел и кошельки убитых. Они, конечно, предпочитали носить деньги с собой, не доверяясь сомнительной честности товарищей. У солдат были при себе считанные хеллеры, но у главного – двадцать золотых крон с мелочью. Все-таки я получил гонорар за свою работу.

Теперь осталось всего-то ничего: выкопать могилу на пятерых и умудриться закончить все до рассвета. Проще было бы, конечно, просто поджечь дом, но пожар привлечет внимание. Ах да, еще ведь надо что-то делать с их лошадьми! Убить их и оставить трупы я не могу, отпустить бродить бесхозными тоже… Ладно. В первую очередь – забота о людях. Если я все сделаю правильно, их не хватятся еще долго.

У любого шантажа есть два слабых места. Во-первых, свой главный козырь шантажист может пустить в ход лишь один раз – причем это автоматически означает его проигрыш. Пока я нужен Карлу, он не убьет Эвьет – иначе гарантированно не получит ничего. Правда, он может пытать ее (и я надеюсь, очень надеюсь, что она рассказала все, что знает, сразу. Что Карлу и его людям не пришлось тянуть из нее каждое слово клещами, в самом буквальном смысле этого выражения.) Но тут вступает в силу вторая слабость, еще более важная. Шантаж может сработать лишь в том случае, если шантажируемый знает о требованиях и действиях шантажиста – а тот, в свою очередь, уверен в осведомленности шантажируемого. Карлу нет никакого смысла мучить Эвьет, если у него нет гарантии, что информация об этом дойдет до меня. Значит, надо позаботиться, чтобы такая гарантия у него не появилась.

В сенях мне удалось отыскать фонарь; я зажег фитиль и снова вышел в ночь и дождь. Подойдя к бочке, куда с журчанием стекала струя с крыши, вымыл руки, затем зачерпнул воды и умыл окровавленное лицо. Потом некоторое время тер куртку, штаны и сапоги. Ладно, вроде сойдет. Холодная вода неплохо берет свежую кровь. Слева маячил какой-то сарай; я направился туда в поисках лопаты. Дверь была заперта на крепкий засов, но без замка. Я отодвинул его и шагнул внутрь – тут же, впрочем, остановившись на пороге.

Из пахнущей сеном глубины сарая на меня смотрели восемь испуганных глаз. Мужчина, женщина и двое детей, примерно пяти и восьми лет. В свете фонаря они в страхе жались друг к другу, переводя взгляды с моего меча на мою одежду; должно быть, какие-то пятна крови я все же оттер недостаточно хорошо.

А я-то думал, что избавился от всех ненужных свидетелей.

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.

– Это ваш хутор? – спросил я наконец.

– Да, – ответил мужчина.

– А те люди, в доме? Что вы о них знаете?

– Прискакали вчера под вечер. Загнали нас сюда. Сказали, что если будем сидеть тихо и не рыпаться, не сделают нам зла. Днем забирали жену, чтобы приготовила еду. Потом опять привели сюда.

Я перевел взгляд на женщину. Замордована жизнью, конечно – большое хозяйство, двое детей, и это только выживших, а сколько было умерших во младенчестве… и все же еще, вероятно, вполне способна будить мужскую похоть. Особенно у непритязательных солдат. Какова вероятность, что их требования и впрямь ограничились кулинарными услугами?

Она поняла значение моего взгляда, и кровь прилила к ее щекам двумя некрасивыми пятнами.

– Сколько их было? – продолжал я расспросы. Как знать, действительно ли это все…

– Пятеро.

Хорошо. Интересно, знает ли Карл число стволов в огнебое, или здесь Эвьет все же удалось его обмануть? Если знает, то с его стороны большая наглость послать всего на одного человека больше. Я бы даже сказал – личное оскорбление…

– Добрый господин, вы их убили? – осмелился спросить хуторянин.

– Неважно, кто их убил, – резко ответил я. – Важно, что сейчас у вас там в горнице валяется пять трупов. О которых никто и никогда не должен узнать.

– Только не убивайте! – взмолилась женщина, падая на колени. – Все, что хотите, делайте, только не убивайте! Детей пощадите…

– Мы будем молчать! – подхватил ее муж, опускаясь рядом с ней. – А хотите, языки нам всем отрежьте, только жизнь оставьте…

Интересное предложение. И ведь он абсолютно серьезен.

– Что вы слышали? – мрачно перебил я их мольбы.

– Когда? – удивился хуторянин.

– В течение последнего часа.

– Да ничего вроде, – он переглянулся с женой, словно ища у нее поддержки.

– Не врать, если хотите жить!

– Святой истинный крест, ничего не слыхали, добрый господин! Ну, мыши скреблись и дождь по крыше шумел, а боле ничего…

– Здоровьем детей клянусь, муж правду говорит!

В самом деле, дом сложен из крепких бревен, да и стены сарая тоже добротные. Пожалуй, они и впрямь не слышали выстрелов.

– Значит, так, – объявил я. – Вы никогда не видели ни их, ни меня. И у любого, кто будет об этом расспрашивать, не должно возникнуть сомнения, что это правда. Потому что, если такое сомнение возникнет – если возникнет даже тень сомнения! – с вас заживо сдерут кожу, и это будет только начало. Я не шучу. Вас будут пытать на глазах друг у друга – тебя, жену, детей – чтобы выяснить не только то, что вы знаете, но и то, чего вы на самом деле не знаете. А это ситуация безвыходная. Вы все поняли?

– Да! Да, добрый господин! – наперебой закивали они. – Никто ни о чем не догадается!

– Избавьтесь от трупов как можно быстрее. Не советую закапывать их прямо на хуторе. Здесь могут искать.

– А мы их на куски порубим и свиньям скормим! – радостно предложила женщина. – Никто ничего не найдет!

– Там еще доспехи и мечи. Не пытайтесь их продать, заройте или утопите там, где вода глубокая и мутная. И кони. Коней осмотрите внимательно. Если есть клейма или хоть какие особые приметы – не оставляйте себе. Продайте по одному подальше отсюда, а лучше убейте и закопайте в лесу. Вам ясно? Вы понимаете, чем для вас может обернуться жадность или лень?

Снова они принялись горячо уверять меня, что все поняли и будут век молить бога за мою доброту.

– Ну ладно, – вздохнул я и повернулся, чтобы уйти. Но уже в дверном проеме вновь оглянулся: – А в котором часу приехали всадники?

– Да к закату уж… – начал муж, но был громко перебит женой:

– Какие всадники, добрый господин? Мы тут уж давно никаких всадников не видали!

– Умница, – похвалил ее я. – Только не переигрывай. Все-таки дорога рядом, если скажешь, что здесь месяц никто не проезжал – не поверят.

Выезжая с хутора, я думал, стоит ли возвращаться на постоялый двор – и решил, что, как мне ни хочется поскорее покинуть эти края, мое исчезновение среди ночи может вызвать лишние разговоры. Нет, я спокойно вернусь; если кто вздумает пристать с расспросами, скажу, что раны купца оказались не столь опасными, как показалось перепуганной охране, и он поехал дальше. Потом проведу на постоялом дворе еще один день, всем своим видом демонстрируя, что мне некуда спешить. Потом…

Да, ты дурак, Карл. Ты дурак в первую очередь потому, что нарушил одно из самых главных правил: без самой крайней необходимости не привлекать к себе внимания вооруженных людей.

Ты привлек к себе внимание обладателя абсолютного оружия.

Я поднял огнебой и тщательно прицелился в латный нагрудник. С такого расстояния я бы вряд ли промазал. Но от этого выстрела зависело слишком многое.

Грохот отразился эхом от стен подземелья, словно древние своды ахнули от ужаса. Моя цель покачнулась и с низким лягзом рухнула на каменный пол.

Я убрал свое оружие и подошел к поверженному турнирному доспеху. В самой мощной броне, какую когда-либо надевал на себя человек – вес и толщина турнирного доспеха вдвое больше, чем у боевого, рыцарь, придавленный этой тяжестью, почти беспомощен и только и может, что держать копье для однократной конной сшибки – зияла круглая дыра с удивительно ровными, лишь слегка вогнутыми краями.