ЭПИДЕМИЯ

олокола Монпелье ритмично и монотонно били в набат. Вот уже три дня как Мишель де Нотрдам самоотверженно трудился под началом своего учителя Антуана Ромье в служившей лазаретом большой палатке, растянутой перед собором Сен-Фирмен. Больных обоего пола насчитывалось уже с сотню. Завернутые в материю, пропитавшуюся кровью и гноем, они умирали на соломе, на голой земле, и жаловались на холод, хотя стояла жара. Студенты, перебегавшие от больного к больному, казалось, растеряли все свое молодое веселье и позабыли о соленых шуточках — обычной студенческой забаве.

Антуан Ромье, грузный человек с красным лицом и бородой по грудь, раздавал ученикам кусочки хлопка, пропитанные пахучей жидкостью.

— Вдыхайте глубже эти бальзамические очищающие флюиды, — объяснял он ученикам. — Я не хочу в такой момент потерять кого-нибудь из вас. И не забывайте держать во рту дольку чеснока.

Когда очередь дошла до Мишеля, он взял тампон, но покачал головой:

— Не хочу перечить вам, учитель, но думаю, что от этой эссенции пользы никакой. Вы сами видите: уже три дня мы находимся среди больных, а никто из нас не заболел. Значит, на то есть причина.

Выбитый из колеи жарой и усталостью, Ромье взорвался:

— Послушайте-ка этого умника! Вы кем себя возомнили, месье де Нотрдам? А ну-ка выкладывайте, что еще за причина? Я весь внимание!

Мишель слегка побледнел, но своих позиций сдавать не собирался. Сглотнув, он сказал:

— По-моему, мы не заражаемся оттого, что лучше этих бедолаг следим за собственной гигиеной. Да, мы находимся среди больных, но, в отличие от них, мы все-таки живем в домах, где нет мышей и блох, и гораздо чаще моемся.

Ромье невесело рассмеялся:

— Вот уж гениальное открытие! А зачем, спрашивается, господин де Нотрдам, я велел вам всем протирать тело уксусом? Я сам знаю, что чистота предохраняет, не такой уж я дурак.

Смущенный Мишель, однако, снова осмелился возразить:

— Нет такого средства, которое можно было бы прописать всем. Но не подумайте, что я оспариваю ваш опыт и знания. Вы единственный из преподавателей нашего университета, кто не объявил чуму Божьей карой, пришедшей из Персии. И вы единственный, кто разрешает нам препарировать трупы. — Заметив, что учитель сменил гнев на милость, Мишель приободрился и пошел дальше: — Я бы рекомендовал помимо регулярных омовений и вдыхания эссенций сжигать трупы или хоронить их как можно глубже. Мне кажется, что общие могилы, едва прикрытые тонким слоем земли, распространяют зараженные испарения.

— Сжигать трупы? Да вы с ума сошли! Священники не дадут. К тому же в мои задачи как раз и входит продемонстрировать, что заражение происходит по воздуху. А потому вставьте в нос тампон и вдыхайте аромат, который увлажнит слизистую. И вернитесь к работе.

Мишель поклонился и отошел. В этот момент цоканье копыт по мостовой нарушило молчание, царившее в Монпелье, где слышны были только стоны умирающих да удары набата. Это подъехал офицер королевской нормандской гвардии Луи де Брезе. На боку у него висела шпага, голову украшала широкополая шляпа с пером. Он ловко спрыгнул с седла, и за ним взвился короткий черный плащ. Видимо, он знал Антуана Ромье, потому что направился прямо к нему.

— Чума уже и в Тулузе, — сказал он, тяжело дыша и не тратя времени на приветствия. — Мой сенешаль просит вас прибыть немедленно. Необходимо поставить заслон эпидемии, пока она не поразила весь юг.

Ромье вытер пот и сделал широкий жест рукой:

— Поглядите вокруг, капитан. Жители Монпелье мрут как мухи. Почему я должен ехать в Тулузу?

— Потому что оттуда проследуют королевские дети. — Офицер снял шляпу, словно одно только упоминание о монархе обязывало к жесту почтения. И быстро продолжил: — Именно так, мэтр Ромье. Принцев должны освободить и вскорости перевезти через Пиренеи.

Студенты, стоявшие достаточно близко, чтобы расслышать диалог, зашептались. Победив Францию в битве при Павии и длительное время продержав Франциска I в башне в Мадриде, король Карл V согласился его освободить, но в обмен на двух заложников: восьмилетнего дофина Франциска и семилетнего Генриха Орлеанского. В течение трех лет не было во Франции церкви, где не молились бы об их освобождении, не было женщины, которая не плакала бы при мысли о том, как плохо им в замке Педраса де ла Сьерра. Было известно, что в конце лета 1529 года были предприняты попытки освободить детей и в Камбрэ состоялась решающая встреча двух незаурядных женщин: королевы-матери Луизы Савойской и эрцгерцогини Маргариты Австрийской, правительницы Нижних земель при посредстве своего племянника Карла V. Переговоры закончились благополучно, но освобождение маленьких заложников откладывалось в течение целого года. Видимо, теперь император наконец-то решился.

Антуан Ромье провел рукой по длинным седым волосам.

— Понимаю. Хорошо, я выполню свой долг. Когда надо ехать?

— Тотчас же.

— Ладно. Пойду домой соберу вещи. — Врач огляделся по сторонам. — Где староста студентов?

— Я здесь. — Рабле, обливаясь потом, укладывал худого, как скелет, больного с чумными бубонами под мышками на сухую подстилку без пятен гноя. Он передал умирающего другому врачу и подбежал к учителю. — К вашим услугам.

Ромье сильно встряхнул его за плечи:

— У вас появился случай показать мне, чего вы стоите. Мне надо на несколько дней уехать из города. Оставляю вас ответственным за больных и за соблюдение гигиены. Вы хороший ученик, и я уверен, что вы меня не разочаруете. И никто из ваших друзей не разочарует.

В темных глазах Рабле промелькнула растерянность, но он тут же постарался ее скрыть.

— Вам подчинялись, мэтр Ромье, но должен вам заметить, что здесь, в Монпелье, имеются и другие весьма уважаемые врачи. Я не уверен, что они станут прислушиваться к мнению простого студента.

— Я доверяю только своей школе, которая не считает чуму Божьей карой, — сухо заметил Ромье. — А светил я проинформирую, что борьбу с эпидемией и обеспечение карантина я доверяю вам, если найду, конечно, куда они попрятались. — Он повернулся к офицеру. — Я в вашем распоряжении, капитан. Проводите меня до дома. Если выедем в течение часа, к вечеру будем в Тулузе.

Врач и офицер, ведущий коня под уздцы, зашагали к узким переулкам за стенами собора Сен-Фирмен. Подождав, пока они скроются из виду, Рабле повернулся к Мишелю, который слушал разговор, стоя в сторонке возле большой кастрюли с кипящей водой.

— Теперь ты мне будешь очень нужен, приятель.

Мишель ожидал какой-нибудь подобной фразы. Он предпочел бы сам себе в этом не сознаваться, но его честолюбивой натуре, страдавшей чрезмерной уверенностью в собственных силах, было жизненно необходимо признание. Услышав, что Ромье назначил Рабле своим преемником, он не смог сдержать зависти. На призыв друга он вскинул голову:

— Мне кажется, ты и сам прекрасно справишься.

Рабле наморщил лоб:

— Не шути. Ты уже справился с чумой в Бордо. Я знаю, что у тебя полно мыслей, как ее одолеть. Теперь можешь применить их на практике.

Их разговор прервал грохот запряженных лошадьми телег с привалившимися к бортам больными. Неподвижный воздух и зной, от которого с грязной мостовой поднимались облачка тумана, только усиливали смрад внутри палатки.

Телеги были полны полуобнаженных тел, обезображенных бубонами. Возможно, кто-то из заболевших уже умер, но отличить мертвого от живого было трудно: все они были одинаково бледны. Единственным признаком того, что больной еще жив, был неистовый кашель, разрывавший грудь и заставлявший тело неестественно корчиться.

Сразу стало ясно, что на всех умирающих не хватит подстилок. Добровольцы из отряда сопровождения, которых на провансальском наречии называли alarbres, в длинных белых балахонах, с висящими на шеях склянками с эссенциями амбры и мускуса, норовили сгружать больных повсюду. Рабле протестовал, волновался и сопротивлялся изо всех сил.

Когда Мишель тронул его за плечо, он вздрогнул и сердито крикнул:

— А тебе чего?

— Принимай больных, даже если не хватает подстилок. Наша забота сейчас — не живые, а мертвые.

— Что ты имеешь в виду?

Мишель указал на другую телегу, стоявшую в глубине площади в ожидании мертвецов:

— Мы продолжаем хоронить трупы под тонким слоем земли. По-моему, общие могилы надо посыпать известью. Не так уж необходимо иметь достаточное количество подстилок. Они такие грязные, что неизбежно станут источником заразы. Хватит чистого покрывала, по одному на каждого больного.

Рабле посмотрел на него, разинув рот.

— Ты что, и вправду веришь, что чума распространяется по воздуху и при контакте? Ни одна из школ этого не придерживается, кроме твоего Ромье. Наверное, чума — все-таки кара Божья за страшное оскорбление, нанесенное Папе, когда ландскнехты захватили Рим.

— Бог не разносит болезней, — с жаром перебил его Мишель, тряхнув головой, — иначе это не Бог, а дьявол. Слушай, ты сказал, что я на практике могу применить свои идеи. Ты говорил серьезно или шутил?

Рабле на секунду смешался, потом небрежно махнул рукой.

— Я говорил серьезно. Делай что хочешь. — Краем глаза он следил за alarbres, которые, воспользовавшись тем, что он отвлекся, начали снимать с телеги больных. — Эй, вы, подождите!

Мишель вышел из палатки и узкими улочками, мимо запертых ворот, направился к гостинице «Ла Зохе». Там двери тоже были на замке. Он стал стучать, пока не услышал сверху разгневанный голос:

— Уходи, Мишель! Мы не принимаем клиентов, пока все это не кончится. Как можно заниматься любовью в такой момент?

Это была Коринна. Мишель удивился и отошел на несколько шагов назад, пока не увидел девушку. Она выглядывала из-за двери, выходящей на балкон.

— Коринна, ты должна нам помочь! — крикнул он. — Поставьте с подружками на огонь кастрюли с водой, прокипятите все простыни, какие найдете, и отнесите их к собору. Поняла?

Изумленная Коринна вышла на балкон.

— Зачем это нужно? Говорят, что чума — это кара Господня за наши грехи.

Мишель не смог сдержать улыбку:

— Если бы дело обстояло так, вы бы давно все перемерли.

Он знал, что фраза получилась парадоксальной: проституция, которую теоретически все осуждали, на практике считалась грехом только у немногих протестантских святош. Сам Франциск I содержал немалое количество так называемых придворных служительниц радости, призванных утолять страсти приближенных короля. Командовала этим отрядом госпожа Сесиль де Вьефвиль.

— Прошу тебя, сделай, что сказано. Весь город будет тебе благодарен.

Коринна немного подумала и кивнула.

— Ладно, мы принесем простыни, как только они высохнут.

Довольный, Мишель отправился дальше, но путь его лежал не к площади Сен-Фирмен. Он обогнул здание медицинского факультета и оказался на довольно широкой улице, ведущей к кафедральному собору Святого Петра.

Ужас охватил город, и узкие улочки, освещенные вечерним солнцем, были пусты. Мишель не испытывал грусти. Ему впервые представилась возможность показать, чего он стоит, и применить знания, полученные за годы путешествий и не самых безобидных чтений. Теперь уж он отыграется. С детства он постоянно чувствовал особый статус еврея, пусть и крещеного. Его отец приспособился к христианской вере, сам он ее скорее прочувствовал, а его брат Жан и другие братья стали просто фанатиками. Однако это не спасало его от отчаянной тоски, когда ему случалось выехать за пределы той части Прованса, где мягко правил папский легат. Там уж оскорблений, сыпавшихся на головы тех, кто принадлежал к вере его предков, он наслушался сполна.

Самыми ужасными с этой точки зрения были религиозные праздники во Франции, да и во всей Европе. Даже в самых отдаленных местах ни одна процессия в честь святого не проходила без того, чтобы не ранили, а то и не убили какого-нибудь еврея. Обычно старейшего из них просто побивали камнями ребятишки, которые едва могли удержать над головой булыжник. Бывало, что, наоборот, выбирали самую молодую и красивую девушку, раздевали донага, сажали в бочку, катили до реки, а потом сбрасывали в воду, где она, как правило, тонула.

Подобных зрелищ Мишель насмотрелся десятками, потому вместе с желанием раз и навсегда зачеркнуть свое еврейское происхождение в нем крепло стремление выделяться, командовать, удивлять и очаровывать. Его семья, хотя и считалась достаточно благополучной, не обладала властью; зато от деда по материнской линии все Нотрдамы унаследовали склонность к наукам. Эту-то склонность еще в детстве Мишель и решил использовать, чтобы подняться. Его отрочество и большая часть юности прошли при свечах, которые гасли одна за другой, пока он сидел, склонившись над очередной книгой. И только теперь ему представилась возможность на практике применить все накопленные за эти годы знания. Да он весь город заставит застыть в изумлении!

Миновав собор Святого Петра, замерший, как и все вокруг, если не считать сновавшего по колокольне звонаря, Мишель вышел на широкую лужайку, приспособленную под кладбище зачумленных. Посередине был вырыт ров глубиной не больше локтя. Человек десять крепких alarbres расположились по краям площадки, и с ними могильщики, или, как их здесь называли, sandapilaires. Они поджидали очередную повозку с мертвецами. Когда повозка прибывала, они брали исхудавшие, легкие тела за руки и за ноги и сбрасывали в ров, слегка присыпав землей. Так, друг на друга, слоями, укладывали умерших, пока на месте рва не вырастал горбатый холмик.

Мишель подошел к главному могильщику, белокурому великану с голой грудью, залитой потом, и сразу заметил, что тот изрядно пьян. Да и кто выдержал бы тошнотворный запах гниющих тел без пары глотков доброго вина?

Он подождал, пока гигант вновь приложится к глиняной фьяске, затем деловито кивнул:

— Я Мишель де Нотрдам, студент-медик. Я представляю господина Франсуа Рабле, старосту студентов, и мэтра Ромье, декана факультета. У меня для вас есть распоряжения.

Могильщик громко рыгнул, потом удивленно посмотрел на Мишеля мутными глазами:

— Распоряжения? Какие еще распоряжения? У меня одно распоряжение: хоронить мертвецов по мере их прибытия.

Мишель вздернул подбородок.

— Можете хоронить и дальше. Но посыпать их надо не землей, а известью. И рвы должны быть в три раза глубже. Вот такие распоряжения.

— Известью? — Гигант взглянул на пустую фьяску, отшвырнул ее в сторону, и она звонко разбилась о стену. — А вы нас, часом, с каменщиками не перепутали? И где я, черт побери, возьму известь?

— Не знаю, это ваша забота. Ведь где-то должны быть стройки. — И, видя, что взгляд собеседника тупеет с каждой секундой, Мишель быстро добавил: — Делайте, как хотите, но знайте, что о вас идет дурная слава, будто вы нарочно разносите чуму, чтобы не остаться без работы.

Не успел он произнести эту фразу, как мощная оплеуха едва не сбила его с ног. Мишель пошатнулся, схватился рукой за щеку, но быстро выпрямился и заговорил со всем высокомерием, на какое был способен:

— Отставить разговоры! Слушайте меня, это в ваших интересах. Использование извести докажет ваше старание остановить эпидемию. Мне все равно, но на вашем месте я бы подчинился.

В рядах могильщиков, окруживших их плотным кольцом, послышались возгласы протеста и ругательства. Несмотря на боль в щеке и страх, что его снова побьют, Мишель внутренне порадовался: выдуманная им история о дурной славе, кажется, сработала. Гордо подняв плечи, он повернулся и собрался уходить.

— Минуту! — закричал гигант хриплым от вина голосом. — По мне, так помри весь этот злополучный город от первого до последнего жителя. Но у моих друзей здесь семьи. Ладно, я поищу известь. Еще что надо делать?

— Я уже сказал: более глубокий ров. — Мишель прочертил в воздухе несколько горизонтальных линий: — Слой тел, слой извести, и так, пока ров не заполнится.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и за ал прочь, пока могильщики и alarbres, сгрудившись вокруг вожака, о чем-то совещались. В Бордо три года назад он был всего лишь «оруженосцем», ассистентом Ульриха из Майнца, как и подобало безусому бакалавру. А теперь он мог сам отдавать приказы, и его слушались. Охватившая его радость смыла унижение от пощечины.

Пансион был совсем недалеко, и Мишель решил сделать крюк, чтобы наскоро что-нибудь съесть, помыться и переодеться. Он делил комнату на втором этаже с другим студентом, Жаном Педрие, и из-за тесноты, если кто-то из них приходил с девушкой, второй был вынужден убираться на улицу. Тем не менее малая площадь не мешала обоим студентам иметь порядочно книг. Книги Мишеля были по большей части на греческом языке, однако надписи на фронтисписах, frontespizio,[5] были выполнены на латыни или провансальском, что заставляло думать, будто это Библия или сборники молитв, хотя на самом деле в книгах содержалось совсем другое. Книги Жана представляли собой медицинские трактаты, сложенные в высокую косую стопку, грозившую в любую минуту упасть и погрести под собой того, кто лежит на кровати. От редко выносимого урильника шел скверный запах, но общественные туалеты, расположенные в северном крыле здания, с незапамятных времен пришли в негодность, и ими по возможности старались не пользоваться. Квартирная плата, достаточно высокая для такой конуры, шла в карман доцентам, которые сдавали внаем комнаты в принадлежащих им домах.

Подойдя к высокой деревянной колоннаде, Мишель с удивлением заметил незнакомца, который шел ему навстречу, вынырнув из тени портика. Это был невысокий человек, с головы до ног закутанный в тяжелый черный плащ, словно его не мучил летний зной. Элегантный, прекрасно сшитый воротник без кружев тоже был черным. Он резко оттенял бледное, как у мертвеца, безусое и безбородое лицо с тяжелыми веками и глубокими складками в углах рта, обрамленное седеющими волосами.

— Господин де Нотрдам, если не ошибаюсь? — пробормотал незнакомец.

Мишель остановился в нескольких ах, инстинктивно заняв оборонительную позицию.

— Именно так. С кем имею честь беседовать?

Губы незнакомца растянулись в подобии улыбки.

— Мое имя Молинас, Диего Доминго Молинас. Я приехал из Испании специально, что бы встретиться с вами. Я понимаю, момент не подходящий, но…

При упоминании об Испании Мишель нахмурил лоб.

— Сударь, — сказал он холодно, — момент действительно неподходящий. Здесь чума, и у меня много работы. Поговорим при других обстоятельствах.

Человек в черном плаще нимало не смутился, и его улыбка стала еще шире.

— Мишель де Нотрдам, достаточно одного слова, чтобы вы изменили решение. Вот оно: Абразакс.

Мишель вздрогнул от удивления, но его лоб тут же разгладился. Он порывисто бросился вперед.

— Брат! — воскликнул он. — Простите меня! Я не мог себе представить… Но скажите, что я могу для вас сделать?

Загрузка...