ождь прекратился, но небо было еще покрыто облаками, и канавы, разделявшие парижские улицы на две части, наполнились грязной водой. Запах сточных канав был отличительным признаком города, а грязь, переполнявшая их, указывала на явное перенаселение.
Карета ждала у одного из городских дворцов напротив старинной черепичной фабрики под названием «Тюильри». Слуги с помощью Мавра уже погрузили туда огромный сундук, привязав сверху свертки, пакеты и шляпные коробки и накрыв все это сверху куском вощеного полотна. Когда груз был прочно увязан, Вико де Нобили и Спаньолетто Николини вышли из подъезда, ведя под руки несчастного Жана Больма, одетого в легкую рубашку, с длинной прядью волос, свисавшей с лысого черепа. Старик по обыкновению что-то бормотал, водя по сторонам безумными желтыми глазами. Его посадили на заднее сиденье, под которым был прикручен баул.
Анна Понсард, с заплаканными глазами, вышла под руку с Лоренцино, за которым шел Молинас. На ней было богатое, подбитое мехом пальто; светлые крашеные волосы, собранные в замысловатую прическу, украшали золотая сеточка и парчовая, вся в лентах, шляпа. Дойдя до дверцы кареты, она обернулась к Лоренцино.
— Это действительно необходимо? — прошептала она.
Юноша выглядел усталым и осунувшимся.
— Ты же знаешь, что необходимо. Если останешься со мной, подвергнешься смертельной опасности.
Она потянулась к нему со страстным поцелуем, но он лишь коснулся ее губ плотно сжатыми губами и сразу отстранился. Тут Молинас решил, что настал его черед вмешаться.
— Синьор Лоренцо, я бы хотел сказать мадам несколько слов наедине. Я должен дать ей кое-какие советы по поводу ее здоровья.
Лоренцино пожал плечами.
— О, пожалуйста, господин де Нотрдам. Но не забывайте, что Гийом Постель ждет нас вовремя.
Он вернулся в подъезд, укрываясь от сырого ветра, и его свита последовала за ним. Тем временем к дому уже подъезжал второй экипаж.
Молинас взял даму под руку и отвел на несколько шагов от повозки, чтобы никто не мог их слышать.
— Вы плачете, Жюмель. Вы что, всерьез влюбились в Лоренцино?
Она шмыгнула носом.
— Нет, конечно. Я плачу оттого, что надо снова возвращаться к жизни с этим мешком костей, за которого вы меня выдали.
— Не огорчайтесь, это ненадолго.
— Я это слышу от вас уже несколько лет.
Молинас усмехнулся.
— Нынешний год будет последним. Вы слышали, что четырнадцатого февраля в Авиньоне на небе появились три солнца? Это предвестие смерти для всех слабых и больных.
— Слышала. Однако думаю, что это предвестие смерти для всех. — Глаза Жюмель высохли и в них промелькнула насмешливая искорка. — Синьор Молинас, а вы не чересчур увлеклись ролью Мишеля де Нотрдама? Вы стали говорить совсем как он.
Испанец раздраженно махнул рукой.
— Обо мне не беспокойтесь. Скоро вы станете богатой вдовой. Только помните, кому вы обязаны такой удачей. Всегда!
— У меня хорошая память. — Жюмель подмигнула. — Всякий раз, как захотите полюбоваться на то, что вам так нравится, — милости прошу!
Намек на единственную слабость, которой он в последнее время снова стал поддаваться, разозлил Молинаса.
— Вы предназначены Нотрдаму! Прошу об этом не забывать!
— Тсс! Тише, друг мой, не так громко! — Жюмель огляделась по сторонам и сказала с той же саркастической ноткой в голосе: — Я дождусь Мишеля, как вы того хотите. Надеюсь, слишком долго ждать не придется.
— Успокойтесь, не придется. Ваш муж уже и теперь скорее мертв, чем жив. Идите, время ехать.
Он подсадил Жюмель в карету, захлопнул дверцу и дал знак кучеру. Она помахала ему рукой, потом послала нежный воздушный поцелуй в сторону подъезда. Карета тронулась, и Жюмель расположилась рядом с мужем.
На место первой тут же подъехала другая карета. Молинас подождал, пока в нее сядут Лоренцино, Вико, Спаньолетто и Мавр, а потом поднялся сам.
Лоренцино выкрикнул адрес и откинулся на сиденье.
— Теперь, когда уехал Больм, я остался без крыши над головой.
— А раньше вы где жили? — спросил Молинас, хотя прекрасно это знал.
— В Королевском коллеже, где и познакомился с Постелем. А еще раньше — в Коллеже ломбардцев. Но я не создан для такой жизни.
— Может, вы поспешили отправить Анну и ее супруга?
— А что мне еще было делать? — Лоренцино выглядел расстроенным. — Господин де Нотрдам, вы достаточно давно знаете, кто я. Но, может быть, плохо себе представляете, что значит быть Лоренцо Медичи, человеком, который убил флорентийского тирана Алессандро. С той минуты, как его наследник Козимо обещал сто аспри тому, кто меня убьет, за мной беспрерывно охотятся.
Молинас кивнул.
— Понимаю. Однако вы пользуетесь поддержкой вашей кузины Екатерины. И, что еще ценнее, короля Франциска и его сестры Маргариты Наваррской.
— Думаете, убийца, привлеченный такой суммой, откажется от куша? Если бы Франциск держал меня при дворе — другое дело. Но мое присутствие для него тоже обременительно… Вико, как зовут того лионского типа?
Силясь вспомнить, разбойник наморщил низкий лоб.
— Кажется, Чеккино. Чеккино из Биббоны.
— Вот, Чеккино из Биббоны, бывший капитан неизвестно какого войска. Это уже четвертый или пятый убийца, который назвался. — Лоренцино пристально взглянул на Молинаса. — Понимаете, синьор Нотрдам? Если бы мои лионские друзья меня не предупредили, этот Чеккино был бы уже здесь, пытаясь меня заколоть.
— Надеюсь, вы велели его арестовать.
— Об этом позаботились мои друзья, но теперь он снова на свободе. Какие у судей доказательства? Хоть посылай ему извинительное письмо. — Лоренцино вздохнул. — Вот почему пришлось расстаться с Анной и ее мужем. Она, конечно, шлюха и ни минуты меня не любила, но я не могу подставить ее под нож убийцы. Что же до старика, то он несчастный больной, из всех нас самый невинный.
Спаньолетто тряхнул волосами, заплетенными в косички.
— Этот тысяча пятьсот сорок первый год заканчивается под дурным знаком.
— Верно сказано, приятель. Мне надо решиться до зимы уехать из Парижа. Здесь за мной следят слишком много глаз.
Карета тем временем подъехала к кварталам, окружавшим Шатле, которые в пасмурную погоду казались еще более жалкими. От чудовищного лабиринта лачуг поднимался тяжелый чад. Только здешний житель был способен отличить обыкновенный дом от борделя, а бордель от закрытой таверны, куда можно было проникнуть, только шепнув пароль. В это время дня все многочисленное население лачуг попряталось. Ночь была еще далеко, да и частые облавы заставляли остерегаться выходить на улицу, тем более в такую погоду.
Когда они подъехали к еврейскому кварталу, Молинас спросил:
— Вы знаете, зачем понадобились Постелю?
— Я ему не нужен, он хочет видеть вас.
Эти слова встревожили Молинаса. А вдруг Постель уже знает, что ждет его друзей? Нет, не может быть. Вряд ли каббалист в курсе тех политических игр, что имеют место на высшем уровне власти после заключения непрочного мира между Франциском I и Карлом V. Именно хрупкость этого перемирия и заставила Молинаса действовать так оперативно. Милан оставался спорной территорией, и напряженность в отношениях обоих суверенов сохранялась. Со дня на день могла вновь разразиться война.
У одного из домов Лоренцино первым вышел из кареты, едва не угодив в грязную лужу, вода из которой все-таки окатила ему сапоги и опушенные лисьим мехом края плаща. Стоя на краю, он созвал спутников и обратился к чернокожему гиганту:
— Ты, Мавр, пойдешь со мной и с господином де Нотрдамом. — Остальным он указал на единственный в доме подъезд и велел встать по обе стороны. — Вико, Спаньолетто, стойте на страже. Предупреждайте о любом подозрительном шуме.
Как и во время их первого визита, бородатые люди в черном встревоженно высовывались из дверей своих комнатушек. Не обращая на них внимания, Лоренцино, Молинас и Мавр поднялись на верхний этаж, осторожно передвигаясь по лесенкам, переходам и галереям внутренних двориков.
Увидев их на пороге своего кабинета, Постель захлопнул лежавшую перед ним книгу и вскочил на ноги. Безо всяких преамбул он ткнул в Молинаса тонким пальцем.
— Вы… вы… теперь уж вы мне ответите! И я заставлю вас ответить убедительно, иначе…
Он так волновался, что каждое слово давалось ему с трудом.
— Почему вы так говорите? Что такого сделал мой друг? — подал голос Лоренцино.
— Что он сделал? Он выставил меня посмешищем, вот что он сделал! Он разрушил мое положение при дворе, и теперь ничего нельзя поправить!
Обычно сдержанное и полное достоинства лицо Постеля изменилось до неузнаваемости. В глазах засверкал безумный огонек, словно полученное оскорбление помутило его рассудок.
Молинас ничего не понимал и предоставил Лоренцино задать вопрос:
— Да о чем вы говорите?
— Этот человек, — заорал Постель, брызгая слюной, — обещал вернуть плодовитость дофине! Вот уже месяцы, как я служу при дворе посредником, сообщая Екатерине Медичи очередное прописанное им средство. Точнее, очередную мерзость, которую и назвать-то тошно. Паста из дождевых червей, коровий помет, моча мула… А последний рецепт был просто издевательством: зашить в одежду пепел лягушки и носить на шее кабаньи яйца!
Молинас все понял. С тех пор как он назвался Нострадамусом, он волей-неволей должен был рекомендовать средства от бесплодия, в которых ничего не смыслил. И он прибегнул к следующему способу: прописывать то, что нормальный человек ни за что не рискнул бы проглотить. А теперь до него дошло, что каждый рецепт был принят за чистую монету, и дофина, скорее всего, от страха, что супруг с ней разведется, честно выполняла все его предписания…
Парадоксально, но именно последнее средство было согласовано с алхимической и некромантической литературой.
— Пепел лягушки и яйца кабана упоминает в своих рецептах Исидор Физик, — важно промолвил Молинас. — Надо немного подождать, и…
— Подождать? — в отчаянии выкрикнул Постель. — Весь двор смеется за спиной бедной девушки! Франсиск Первый, когда увидел у нее на шее мешочек и узнал, что там, чуть не умер со смеху. Муж Екатерины, Генрих, вообще от нее отвернулся и исчез вместе со своей любовницей, Дианой де Пуатье. Уже четыре дня о нем ни слуху ни духу. Вы никакой не чародей и не врач! Вы шарлатан!
В глубине души Молинас ликовал. Именно этого он и хотел добиться, прикидываясь Нотрдамом и при посредничестве Постеля преподнося это имя двору. Ему надо было навлечь на медика гнев короля, спровоцировать его опалу и арест с последующей высылкой в Испанию и тем самым выманить из укрытия Ульриха из Майнца, который явно себя обнаружит, узнав о судьбе ученика. Он не ожидал, что все получится так быстро. Однако торжество пришлось спрятать за гримасой горечи.
— Господин Постель, вы ко мне несправедливы. — Он обернулся к Лоренцино. — Прошу вас, заступитесь за меня.
Юноша очень удивился.
— Думаю, что недовольство нашего хозяина вполне понятно. Бьюсь об заклад, что он представил моей кузине ваши лекарства как свои собственные. Не так ли, месье Постель?
Молинас вздрогнул. Если это было так, то весь его план оказался пустой тратой времени. Он без удовольствия заметил внезапное смущение каббалиста, сразу смягчившее ярость, которая искажала его лицо. Он понял, какую глупость совершил, доверившись, с одной стороны, тщеславному юнцу, а с другой стороны, безумцу. К счастью, у него был наготове еще один план, и касался он Жюмель. Тем не менее это не устраняло доказательств его досадной некомпетентности.
В комнате на миг воцарилось молчание, которое нарушили и на лестнице. Запыхавшийся Спаньолетто сразу бросился к Лоренцино:
— Синьор, по улице приближаются жандармы. Похоже, это отряд Делль'Иль.
— Ну и что?
— С ними прелат. Надеюсь, что я ошибаюсь, но он очень похож на епископа Торнабуони.
Лоренцино вскрикнул и выскочил из комнаты, за ним Спаньолетто и Мавр. Молинас медлил: очень уж дрожали ноги. Он прекрасно понимал, зачем здесь находится епископ Альфонсо Торнабуони да Салюццо, представляющий в Париже интересы Карла V и Козимо Медичи. Но он никак не ожидал, что тот появится в такой неподходящий момент. Определенно судьба от него отвернулась, и защищаться было нечем.
Испанец не заметил удивления Постеля, который, казалось, бредил. Едва обретя твердость в ногах, он в свою очередь бросился вниз по бесконечным лесенкам и переходам. На улицу он выскочил с секундным опозданием. Карета Лоренцино уже отъехала довольно далеко, но ее дверца все еще была распахнута в надежде, что он успеет вскочить внутрь. Однако перед Молинасом в окружении вооруженного отряда уже гарцевал на серой лошади епископ Торнабуони.
Он дружески улыбнулся.
— Господин Молинас! — воскликнул он приятным баритоном. — Настал миг, к которому вы так тщательно готовились. Король скрепил своей подписью альянс с императором. Совсем скоро мы разорим это еврейское гнездо и погоним его обитателей к границам Испании. — Потом епископ доверительно прибавил: — Здесь никто не помнит бревиса Иннокентия Восьмого от тысяча четыреста восемьдесят седьмого года, где европейским принцепсам вменяется в обязанность выдавать испанской инквизиции всех, кого она разыскивает. Вы вспомнили об этом как раз в нужный момент.
Краем глаза Молинас увидел, как дверца кареты захлопнулась и экипаж быстро понесся прочь. Ярость поражения вспыхнула в нем с удвоенной силой. Он схватил коня епископа за узду.
— Монсиньор, я просил вас дождаться моего сигнала! Знаете, кто был в той карете? Лоренцино Медичи!
Торнабуони нахмурил лоб.
— Вы это серьезно? — Однако лицо его тут же разгладилось. — В любом случае я не смог бы задержать его здесь. Впрочем, я настигну его, где бы он ни спрятался. А сейчас у меня есть кем заняться.
Командир отряда подъехал к епископу.
— Монсеньор, позвольте мне выполнить приказ короля. Любое промедление может привести к неожиданностям. В этих трущобах сотни выходов.
— Действуйте.
Гвардейцы спешились, обнажили шпаги и бросились внутрь здания. Через минуту оттуда стали доноситься крики, и бородатые люди в сопровождении жен и детишек попытались выбежать на улицу, но тут же были схвачены. Кое-кто бежал по наружным лестницам, балансируя между соломенных крыш.
Молинас не желал присутствовать при этом зрелище и постарался уйти, увязая в лужах. Он отдавал себе отчет в том, что идти ему некуда, но это было неважно. Сейчас его занимала другая мысль: он должен был жестоко покарать себя за провал.
Епископ Торнабуони, также спешившись, догнал его и удержал за плащ.
— Господин Молинас, куда вы направляетесь? Вы же не можете вернуться к Лоренцино. У вас есть где остановиться в Париже?
— Нет.
— Тогда вы будете моим гостем. Хочу познакомить вас с одной дамой, которая может быть вам полезной. Этим я хотел бы отплатить за ваши услуги императору.
— Я не служу императору, я служу инквизиции Испании.
— Это почти одно и то же. Прежде чем начать действовать, я написал вашему шестому инквизитору, его высокопреосвященству Хуану Пардо де Тавера, который ответил мне быстро и с благосклонностью. Он заверил меня в том, что высоко вас ценит, а также сообщил, что ожидает депортированных. — В этот момент солдаты начали выталкивать перед собой на улицу арестованных евреев. Торнабуони покачал головой. — Смотрите внимательно, вероятно, это первый и последний раз, когда вы можете полюбоваться таким зрелищем. Сомневаюсь, что Франциск еще хоть раз согласится выдать императору беглецов. Слишком уж эти оба ненавидят друг друга.
Погруженный в мысли о собственном наказании, Молинас не видел того, что происходит на улице, и не слышал криков и стонов арестованных. Придя в себя, он вымолвил:
— Монсиньор, я принимаю приглашение остановиться в вашем дворце. Не можем ли мы сразу туда отправиться?
Торнабуони хмуро кивнул.
— Конечно. Подождите, сейчас прибудет карета. Не можем же мы идти через этот квартал пешком, а лошадь у меня одна.
Экипаж приехал почти через час. У Молинаса было предостаточно времени, чтобы насмотреться на то, как стражники выгоняли из дома его обитателей и как толпа стариков, женщин и детей молча брела между двух шеренг лошадей. Постеля не арестовали, потому что он успел вовремя выскочить из подъезда с пачкой книг под мышкой и, озираясь по сторонам безумными глазами, исчезнуть в переулке. На бегу он даже не заметил, как выронил несколько манускриптов.
Оказавшись наконец на сиденье кареты, Молинас сквозь опущенные ресницы принялся разглядывать сидящего напротив епископа. Он отметил про себя полное, но отнюдь не мягкое лицо, лоб с залысинами и маленькие синие глаза. Это лицо говорило о наличии недюжинного ума, но не порядочности. И в самом деле, губы епископа были тонки, зубы остры, а неопределенного цвета кожа покрыта пятнами. Хотя по таким неясным признакам, конечно, трудно делать какие-либо выводы.
После того как их изрядно растрясло в карете, ехавшей по неровной мостовой, Молинас отважился спросить:
— Монсиньор, не могли бы вы рассказать о даме, с которой мне предстоит познакомиться? И чем она может быть мне полезна?
Вместо ответа Торнабуони сложил губы в хитрую улыбку.
— Друг мой, позвольте открыть вам одну вещь, которая, видимо, вам неизвестна. Нет лучшего инструмента для достижения поставленной цели, чем женщина. Женщины — натуры пустые, коварные, подверженные инстинктам и чувствительные, как дети. И, как и дети, они очень послушны в хороших руках.
На лице Молинаса появилось нечто вроде усмешки.
— Интересно. Я об этом никогда не думал.
— Важно только держать их в узде, как излишне резвых лошадок, на которых действуют только кнут да удила. Женщина, с которой я вас познакомлю, когда-то была сильна и могущественна, пока не позволила себе чрезмерных притязаний. Наш понтифик, Павел Третий, отлучил ее от церкви и предал опале. Теперь она в отчаянии. Ко мне во Францию ее прислал Козимо Медичи, который хорошо знает, как она жаждет отыграться. Ради того, чтобы восстановить отношения с церковью, она готова на все.
Молинас приподнял бровь.
— Вы держите при себе отлученную?
Торнабуони расхохотался.
— Нет, я держу при себе рабыню. Это ее епитимья. Катерина Чибо-Варано была когда-то гордой герцогиней ди Камерино. Теперь это мягкий воск, умоляющий о прощении, которого никогда не получит.
— Что же вы думаете с ней делать?
— А вы еще не поняли? Подарить вам. Вот увидите, она вам пригодится. Худо-бедно, но она умная женщина. Хотя всего лишь женщина.