Предзнаменование

ВИЗИТАДОР

оанн Римский подождал, пока слуги накроют на стол. Трапеза мало походила на аристократическую, хотя и была разнообразнее привычного для простого люда меню. Была подана отварная телятина и ветчина, обильно сдобренные специями, салат из бобов, репчатого лука и лука-порея под горчичным соусом и молодое деревенское вино. Церковному сословию излишества не подобали. Похоже, что Диего Доминго Молинас сел за стол без аппетита. Он предложил блюдо гостю, потом отрезал себе кусочек телятины и рассеянно уронил его на тарелку. Только тогда Иоанн Римский счел уместным заговорить с ним.

— Моя миссия здесь окончена. Я в Агене уже восемь месяцев, и меня ждут другие дела. Недалеко отсюда, на горе Люберон, вальденсы под знаменем богохульства основали свое маленькое царство. Когда мне доложили о вашем прибытии, я решил, что вы заинтересовались ими. Они ведь есть и в Испании, правда? Молинас вяло откусил кусочек мяса и, почти не жуя, проглотил.

— Нет, или их присутствие незаметно. Наша основная проблема — евреи-выкресты или те, кто называет себя обращенными в христианство. Старые ереси все погибли: мы либо истребили их, либо они исчезли естественным путем.

— А новые ереси? Лютеране и кальвинисты?

— Их экспансия весьма ограничена. Видите ли, падре, у нас инквизиция имеет эмиссаров во всех крупных городах и пользуется расположением императорской семьи. Поэтому при помощи светских властей любое проявление неповиновения можно выявить в зародыше и вмешаться со всей необходимой строгостью.

Иоанн Римский осушил бокал вина и сказал:

— Завидую вашей оперативности. Его святейшество Павел Третий намеревается распространить испанскую модель на весь христианский мир. Только так удастся остановить экспансию гугенотов.

Молинас поднял бровь.

— Оперативность, которой вы восхищаетесь, работает только на уровне видимых, явных ересей. Потому я и сказал вам, что обращенные продолжают оставаться нашей проблемой. Еврейское вероломство меняет кожу, как змея, понуждая нас в общественной жизни взрывать его изнутри. Изгнать евреев из Испании недостаточно. Дня не проходит, чтобы мы не вывели на чистую воду какого-нибудь из тех, кто изо всех сил старается доказать свою приверженность христианству, а тайком отправляет обряды своего народа.

— Мишель де Нотрдам, который не дает нам покоя, тоже ведь еврей.

— Да, но я охочусь за ним много лет вовсе не по этой причине. Слышали ли вы когда-нибудь имя Ульриха из Майнца?

Глазки доминиканца, и без того маленькие, совсем закрылись.

— Конечно. Это довольно известный философ. Он принял участие в кампании монаха Тетцеля против Лютера. К несчастью, кампания провалилась.

— И больше вы ничего о нем не знаете?

Иоанн Римский несколько минут молчал, пристально глядя на собеседника. Он, казалось, спрашивал себя, до какой степени можно ему доверять. Наконец он сказал:

— Мне говорили, что он вроде бы стал некромантом. Это верно?

— Верно, — подтвердил Молинас. Он отложил нож, оперся кончиками пальцев о столешницу и откинулся на спинку стула. — Да будет вам известно, что Ульрих из Майнца был также знаменитым врачом. В тысяча пятьсот двадцать седьмом году в Бордо вспыхнула опустошительная эпидемия чумы. Петр Авелинский, начальник чумного лазарета, послал за Ульрихом. Тот приехал в город под именем Петера Ван Гога, а в помощники себе выбрал юного студента-медика. Угадайте, кого?

— Нотрдама?

— Именно. Поначалу их деятельность ничем не выделялась. Затем двадцать четвертого декабря тысяча пятьсот двадцать седьмого года Ульрих вызвал Нотрдама и остальных своих последователей в капеллу Сен-Мишель. Никто не знает, что произошло в капелле той ночью. Церковный служка впоследствии рассказал о том, что на полу капеллы был начертан круг со звездой в центре и надписями на еврейском по краям. Магический пентакль. Группа эта оставалась в капелле несколько часов, проводя леденящие душу опыты. На следующее утро потрясенные юноши вышли на свет божий. У одного из них на плече были вырезаны две линии, образующие крест. Это был символ новой церкви, которую они назвали церковью иллюминатов.

Иоанн Римский никак не отозвался. Он был занят ветчиной в уксусе, источавшей нежнейший аромат. Если бы потолок трапезной не был так высок, а наружные балки не затеняли полукруглые окна, первое весеннее солнышко еще больше раздразнило бы его аппетит. Но здесь, внизу, света было маловато, и к тому же тайные заботы умеряли жадность доминиканца.

— Давайте начистоту, господин Молинас. У вас есть веские доказательства того, о чем вы говорите?

— Серьезнейшие.

— Выходит, Нотрдам — адепт новой религии.

— Более того. Ульрих считал его своим лучшим учеником и доверил ему на хранение тайную рукопись под названием «Arbor Mirabilis». Она составляет основу учения новой церкви.

— Вы видели манускрипт?

— Копия, принадлежавшая Нотрдаму, находится у меня. Но она закодирована.

Иоанн Римский нахмурился.

— За месяцы, что я провел в Агене, мне удалось выявить нескольких еретиков. Я велел арестовать некоего Жана Бернеда и приговорил к изгнанию Жана де Помье. Преподаватель Селла и наставник Д'Аллар предпочли бежать в Испанию, несмотря на то, что имели сильные связи. Я даже начал следствие против падре Марка Ришара, настоятеля монастыря Сен-Реми. Но ни один из них, подчеркиваю, ни один не назвал Нотрдама в числе своих последователей. Все они говорили о нем как об убежденном, почти фанатичном католике.

Молинас начал раздражаться.

— Нотрдам не гугенот. Секта, в которой он состоит, — сборище колдунов. Естественно, он об этом не распространялся.

Иоанн Римский зацепил вилкой кусочек ветчины и положил к себе на тарелку.

— И, тем не менее, его поведение безупречно. Может, речь идет об ошибках молодости?

— Ошибки молодости, говорите? — прошипел Молинас, потеряв терпение. — Продаться дьяволу? Простите, но мне кажется, вы позабыли, что долг инквизиции — пресекать в зародыше любые сатанинские проявления, каковы бы они ни были. И доказательства здесь не нужны, достаточно косвенных улик.

Эта пылкая фраза отвлекла Иоанна Римского от еды. Он посмотрел на Молинаса с явным уважением.

— Согласен с вами, — пробормотал он. — Что вы хотите, чтобы я сделал?

— О, я не волен давать вам распоряжения, — ответил Молинас, выказывая притворное смирение. — Нынче утром вы говорили, что встречались с Нотрдамом лично. Это действительно так?

— Да. Это было прошлым летом, когда я только что приехал в Аген. Нотрдам явился ко мне, чтобы донести на своего друга-гугенота, Филибера Саразена. О Нотрдаме мне говорил Жюль Сезар Скалигер, но, по-моему, Скалигер немного не в себе. Однако мое расследование никого из них не коснулось.

— И как вы поступили с Нотрдамом?

— Никак. Он умчался, выкрикивая какие-то бессвязные слова. Потом я узнал, что он уехал из города, спалив собственный дом. Возможно, это было следствием потрясения: ведь у него умерли от чумы жена и дети.

— Вы допросили Саразена?

— Не успел. На другой день он бежал в Женеву. Наверное, испугался костра или разорения. — Иоанн Римский отодвинул от себя тарелку. — Господин Молинас, я ответил на все ваши вопросы. Позвольте и мне задать вам несколько.

Молинас кивнул:

— Я к вашим услугам, падре. Спрашивайте.

— Первый вопрос, возможно, прозвучит провокационно, но я не имею злого умысла. Вы помните, как два года назад в этом городе вас арестовали по обвинению в распространении чумы? Некоторые из ваших обвинителей умерли, некоторые вас позабыли. Но кто-то, возможно, и помнит. А вы разгуливаете по городу в своем черном плаще, как ни в чем не бывало. Вы не боитесь, что вас узнают?

— Если бы я боялся, я не занимался бы своим ремеслом.

— Ладно, вопрос второй. Вы преследуете Нотрдама с упорством, выходящим за рамки разумного. За какими еще колдунами вы гонялись по всей Европе? Думаю, таких нет. И полагаю, что никто из ваших коллег никогда не занимался ничем подобным. Я понимаю, ваша истинная цель — Ульрих из Майнца. Что же такого опасного в доктрине Ульриха?

Молинас ожидал подобного вопроса. Когда его задал секретарь Супремы, он ответил прямо, как того требовал долг. Но Иоанн Римский принадлежал к другой ветви инквизиции.

— Если гугеноты служат дьяволу, то иллюмипаты — его прямое порождение, — сказал он сухо. — И в этом состоит их конкретное могущество. Не спрашивайте какое.

Если Иоанн Римский и был поражен, то виду не подал. Он потянулся за салатом и, заметив в дверях слугу, сделал ему знак принести еще графин вина. Только после этого он взглянул на собеседника.

— И больше вы ничего не можете мне сообщить?

— Сожалею, но нет.

— Тогда чего вы от меня хотите? Учтите, что вы простой фамильо.

— Уже нет. Теперь я визитадор. Это инспектор, имеющий право взять на себя обязанности испанского инквизитора, с которыми тот не справился.

— Здесь мы не в Испании. Повторяю вопрос. Чего вы от меня хотите?

Молинас решил не обращать внимания на явную враждебность инквизитора.

— Сейчас скажу. Прежде всего мне необходим официальный мандат французской инквизиции. Нет, не беспокойтесь, мое содержание останется за инквизицией Испании. Однако грамота кардинала делла Ровере, благодаря которой вы меня любезно приняли, гарантирует мне свободное передвижение по французской территории, но не обеспечивает содействия церковных властей. Таким образом, я должен каждый раз объяснять, кто я и чем занимаюсь, как, например, вам. Инвеститура Тулузы позволила бы мне беспрепятственно выполнять свою миссию.

— Я должен поговорить с главным инквизитором, Матье Ори. Какова вторая просьба?

— О, проще не бывает. Вы, падре, без сомнения, получаете сведения о Нотрдаме. Хотелось бы знать, где он находится. На какое-то время я потерял его след.

Иоанн Римский небрежно взмахнул рукой, в которой был зажат нож.

— Это я могу сказать вам сразу. Он в Бордо.

— И чем занимается?

— У меня не слишком свежие сведения. Думаю, изготавливает мармелады, косметику и прочую ерунду. Он работает в лавке Леонара Бандона, знаменитого аптекаря, что обеспечило ему дружбу многих состоятельных людей.

— Полагаю, евреев?

Иоанн Римский подождал, пока слуга поставит на стол очередной графин с вином и уйдет.

— Нет. Я лично знаю Шарля Сенинюса, Жана Таррага, адвоката Жана Трейе. Все они добрые христиане и добропорядочные буржуа. Вы, испанцы, просто помешаны на евреях.

— На то есть веские причины. В ваших донесениях говорится, что у него есть отношения с какой-нибудь женщиной?

— С какой-нибудь одной? Нет. Он, конечно, посещает веселые дома, как и все. — Иоанн Римский пожал плечами. — Поймите меня, господин Молинас. Даже после того, что вы рассказали мне об иллюминатах, ваш маг мне мало интересен. Учтите, что гугеноты множатся день ото дня, а вальденсы настолько обнаглели, что открыто отправляют свои обряды. Я попытаюсь достать вам документ, о котором вы просите, но большего сделать не смогу. Я не вправе расходовать все силы на поимку одного человека.

— Человек один, но имя ему легион. — Мрачно проговорив эти слова, Молинас резко встал из-за стола. — Извините, падре, я должен вернуться к своим обязанностям. Вы знаете, где найти меня, когда получите мандат из Тулузы.

Под слегка оторопелыми взглядами инквизитора и прислуги Молинас вышел из комнаты. Он пересек вестибюль дворца, но на улицу не вышел. Свернув в коридор, украшенный фламандскими гобеленами, он оказался перед дверью из неструганого дерева, слегка контрастирующей с роскошью общего убранства дворца. С разрешения кардинала Галаццо делла Ровере у него была здесь своя комната, которая позволяла не показываться на людях и выходить в город только по ночам. Это подвальное помещение смотрелось нарядно, хотя и скромно, на стенах не проступала сырость.

Молинас спустился по лестнице в прихожую, освещенную двумя окнами, открыл едва притворенную дверь комнаты и сбросил плащ. Сидевшая на кровати женщина поднялась на ноги. Она была еще молода и красива, но начавшая расплываться фигура говорила о будущей тучности, и морщинки в углах глаз выдавали неминуемое наступление зрелости.

— Вы заставили меня прождать два часа! — запротестовала девушка. — Колокол прозвонил дважды. Я чуть не заснула.

Молинас улыбнулся, скривившись, как все люди, не привычные к проявлениям сердечности.

— Прошу прощения, но я не мог прийти раньше. В конце концов, Жюмель, я позвал тебя в твоих же интересах.

Девушка скорчила изящную гримаску.

— Теперь меня никто не зовет Жюмель. Я Анна, Анна Понсард. Для друзей — Анни.

— Я знаю, Анни. Об одном твоем старом друге я и хочу с тобой поговорить. И о том, как тебе разбогатеть.

Лицо девушки разгладилось.

— Я бы не пришла сюда, если бы вы вместе с запиской не прислали мне кошелек. Должно быть, у вас много денег. Только не понимаю, зачем вам надо было встречаться со мной во дворце этих паршивых попов, да еще в склепе.

Комната и вправду была мрачновата. Вся мебель, помимо кровати, состояла из двух стульев, рундучка и придвинутого к окну стола. Стену целиком занимало громадное распятие, грубо вырезанное из цельного куска дерева, возможно, из огромного ствола. Угловатое и жесткое лицо Христа смотрело сурово и отрешенно. Таких распятий давно уже не делали. С ним любое помещение становилось мрачным.

Молинас повесил плащ на гвоздь и уселся на стул.

— Кошелек можешь считать только задатком. Я могу обеспечить твое счастье.

— Прекрасная новость, — ответила Жюмель. — Но вам, конечно, что-то от меня понадобится. Прежде чем принять богатство, которое вы предлагаете, я бы хотела знать, что именно. Хотя приблизительно догадываюсь. — И она плюхнулась на край кровати, зазывно раздвинув ноги.

— Нет, об этом брось и думать, — сухо бросил Молинас, отводя глаза. — Я уже сказал, что речь пойдет о твоем старом друге. Ты помнишь Мишеля де Нотрдама? — Он непроизвольно подался вперед, и луч света упал на его лицо. — Помнишь?

Жюмель вскрикнула.

— Я вспомнила вас! Это вы в ту ночь в Монпелье, перед «Ла Зохе»… — Нежные черты ее лица исказил страх. — Вы что, хотите отомстить? Но учтите, я была тогда ни при чем. Молинас снова отодвинулся в тень.

— Я вовсе не собираюсь причинить тебе зло. Дело не в моих тогдашних обидах. Дело в Мишеле Нотрдаме. Ты его помнишь?

— Еще бы мне его не помнить! — злобно ответила Жюмель. — Этот мерзавец меня соблазнил, заставил подумать, что любит… А потом ушел с тощей девчонкой с волосами рыжими, как морковка! Все мужчины одинаковы.

— Девчонку звали Магдалена. Она умерла от чумы.

— Так ей и надо! С нее начались мои беды. Хотя сейчас жаловаться не на что. С тех пор как Коринну убил солдат, девочками в «Ла Зохе» командую я. Я неплохо зарабатываю, и мне уже не надо идти в постель с кем попало. Но был миг, когда Мишель вселил в меня надежду на другую жизнь. Он казался серьезным человеком.

Молинас только и ждал этих слов. Он нагнулся к девушке.

— Другая жизнь — дело возможное. Тебе только надо во всем меня слушаться. У тебя будут деньги, уважение и мужчина, который будет тебя обожать и назовет женой.

Жюмель так и осталась с разинутым ртом.

— Вы это о Мишеле? И я должна снова…

— Нет, не сразу. Нотрдам не женится на проститутке. Но я знаю одного выжившего из ума дряхлого старичка, который ищет жену. Это богатейший в Салоне человек, и зовут его Жан де Больм. Готова ли ты составить его счастье? Он проживет год, от силы два.

Совершенно сбитая с толку, Жюмель вдруг расхохоталась.

— И это вы мне предлагаете в кардинальском дворце! Только не говорите мне, что, когда старикашка сдохнет, я буду предназначена Мишелю!

— Именно это я тебе и говорю. Но тебя не касается, какие у меня виды на тебя. Я обещаю, что ты не будешь больше Жюмель. Ты будсшь Анна Понсард, и тебя будут называть полным именем и примут в высшем обществе.

— Но это вопрос лет…

— Я не спешу. Я слишком спешил в прошлом.

— И я должна вернуться к Мишелю?

— Не сразу. Предоставь это мне. Я буду диктовать тебе каждый шаг. И потом, Нотрдам явно будет не худшим из твоих клиентов. Когда-то он действительно был в тебя влюблен.

Губы Жюмель скривились.

— Тогда я была застенчива и наивна и поверила ему. А потом поняла, что во мне он любил только это. — Она поднесла руки к пышному бюсту. Заметив, что Молинас вздрогнул, она хитро улыбнулась. — Может, сударь, это и вас заинтересует?

И она сделала обманчивое движение, словно собиралась развязать кожаный ремешок, державший вырез блузки.

— Нет, нет! — вскрикнул Молинас. Затем, отдав себе отчет в том, что поддался чувству, яростно отчеканил: — Сегодня мне интересна только месть!