Здесь я привожу некоторые выдержки из наших с Эмрэгом-кранки бесед в ту долгую зиму 2348 года в замке Эрнаэш. Я был нагл и осмелился приставать к моему господину с расспросами. Как ни странно, он почти обрадовался моему любопытству. Похоже, я стал ему лекарством от той смертной тоски, что выстужала ему душу. Причин тоски мы не понимали, отчего и родным, и домочадцам становилось очень тяжело. А господин старался либо уезжать из замка, либо уединяться, чтобы не угнетать нас своим видом. Но моя наглость помогла и ему и прочим. Тогда я впервые поймал на себе признательный взгляд госпожи Эмрэн и был несказанно этому рад.
Я нахально, безо всяких обиняков заявил, что хотел бы научиться языку кранки. Господин посмотрел на меня с неким любопытством. Затем знаком велел садиться.
— Зачем вам? — спросил он, налив мне вина.
Я пожал плечами.
— Просто любопытно. Мне любопытно все — язык, эти странные обычаи, и почему вы так относитесь к людям, и что такое Имна-Шолль, и…
— Умолкните, Ким, довольно! — рассмеялся он. — Не так сразу!
Затем он снова нахмурился и долго задумчиво смотрел в окно. Затем что-то пробормотал себе под нос, выругался.
— Плевать. Больше никаких запретов… Ким, вы действительно хотите знать, что мы такое?
— Да, — вполне серьезно ответил я. Я хотел знать, что они такое. Потому, что мне почему-то пришелся по сердцу этот бесстрастный кранки. Потому, что в его доме мы, люди, были с кранки на равных. Потому, что почти каждую ночь мне снилась Эмрэн.
Язык кранки оказался действительно похож на ильвейнский, хотя и не слишком. Да и заметно это не сразу. Наш и инетанский — они по правде называют себя инетани, а не кранки — можно назвать очень дальними родственниками. Как говорится, нашему забору двоюродный плетень. И все-таки двоюродный, как-никак, никуда от этого не денешься, как бы неприятно это ни было кое для кого… Но в нем было как бы два слоя — то, что было похоже, и то, что было совершенно непохоже. Я спросил — почему так. В одном языке словно сплелись два совершенно разных. Хотя письменность была одинаковой.
Один язык я кое-как начинал осваивать. Другой был мне совершенно непонятен. Я мог на нем читать, даже разбирал какие-то имена и названия, многие были мне знакомы, но больше ничего я не понимал. Я не замечал и того, чтобы на чем-то похожем говорили. Я пристал с этим к господину, но он сказал, что это то немногое, на что он не способен ответить. Он сказал — я тогда еще не привык к его манере рассуждать вслух, если он не мог сразу дать точного ответа.
— Я не знаю этого, Ким. Мы старый народ и, пожалуй, мы все кранки, хотя только немногие рискуют так называться. Точнее, смеют себе в этом признаться. Мы так давно перестали жить… Мы только существуем. Присутствуем в мире, от которого отреклись давным-давно. Мне кажется, мы смотрим только в Имна-Шолль и доживаем каждый до того момента, когда Зов уже не преодолеть… И больше никуда не смотрим и не помним ничего, что не говорит об Имна-Шолль, словно все это не наше, словно все это позорно и греховно, что все следует забыть… Народ без богов. Мы презираем не только чужих, мы презираем свое прошлое до Имна-Шолль. Может, и этот забытый язык — отголосок нашего прошлого, когда мы еще были молоды, когда были боги, чтобы сваливать на них свои беды и спрашивать у них ответа, когда было Добро и Зло, а не спокойствие, которое дураки сочли за счастье. Знаете, Ким, я могу помочь только вот чем: сохранились древние обычаи с названиями, которых уже не растолковать. И сохранились несколько обрядовых песен и устоявшихся формул, смысл которых почти уже утрачен. Хотите — я напишу вам? Это сохранилось только потому, что Завет Фэгрэна это узаконил… Понял, наверное, что нагеройствовал и попытался удержать хоть что-то…
Он тяжело замолчал и снова лицо его стало брезгливо-усталым и полным тоски. Я осмелился заговорить.
— И что же осталось?
Он вздохнул.
— Ну, вот, к примеру, девиз Фэгрэна и его брата Эмрайта-Эрна. Девиз нашего рода Эмрайнов. Звучит это как "Райсу ратт". Традиционно мы его толкуем как "Был свободен — будешь свободен". Это приблизительно. Сейчас это звучало бы как "Тэйкрани ан — тэйкрани амне". Тоже приблизительно, есть отличия… Совсем иначе звучит, верно? Или Имна-Шолль… Я не знаю смысла. Не понимаю! Может, это просто совпадение с новыми словами?
— А что это означает?
— "Ветер, который будет она". Бессмысленно. Не просто ветер, а ветер, тихо шуршащий в траве вечером. Но от этого не легче.
— М-да. Но, простите, язык не может вот так, в одночасье, измениться. Нельзя всех сразу переучить! К тому же тексты одновременно на двух языках явно требуют знания обоих, раз переводов нет!
— И что? — он с любопытством смотрел на меня, словно угадывал, какой я сделаю вывод.
— А то, что должны были существовать одновременно два языка.
Он кивнул головой, как будто я подтвердил его мысли.
— И что из этого?
— Думайте, что хотите, но здесь, по-моему, след другого народа. Может, бывшего для вас тем же, что для нас кранки.
Он снова кивнул. Затем приблизил ко мне лицо так, что его нечеловеческие глаза оказались совсем рядом с моими.
— А кто мы для вас?
Я не мог ответить на это вопрос. Действительно, кто для нас кранки? На севере и востоке их считают колдунами и жутко боятся. На западе и юге, где их побольше, да и живем мы с ними рядом достаточно долго, их сторонятся и считают надменным народом, но не боятся. Суеверного ужаса они не вызывают, что однако не спасло кранки от резни в дни голодного бунта в Риннане. Сверхъестественные способности им приписывают, это да, но не боятся. А фанатики веры здесь, в городах, влияния не имеют. Да и городские кранки приходят в храмы Осеняющего, хотя принимают знак пока только полукровки. Кто они для нас? Странные, непонятные, мудрые, удачливые, честные и нелживые. Надменные, холодные, печальные, отстраненные… Кто? Обреченные быть чужими, вымирающие, уходящие наследники богача, которым уже не нужно богатство, потому, что уходит жизнь… И тут мне стало страшно, потому, что мне на миг представилось, как уйдет Эмрэн, а я останусь и никогда…