Последний сын

Предатели

После выборов сразу выросли цены. Подорожало абсолютно все, от спичек до автомобилей. Даже Нацлидер, выступая по Нацвещанию, сказал, что возмущен, и потребовал разобраться. Против роста цен по всей стране начались митинги. Конечно, они не собирали столько народу, сколько в поддержку Нацлидера, но и людей на них не привозили. Туда шли сами.

Фина ни на одном из этих митингов не была, хотя участвовавших в них специально отпускали чуть раньше с работы. Фина не видела в таких протестах смысла: они ничего не дадут, никто цены снижать не станет. Вопрос лишь в том, кого назовут виновником.

И еще, Фина не верила этим митингам, считая их ненастоящими. Хотелось понять, зачем они нужны государству? Чтобы дать народу выпустить пар, заодно сказав: "мы с вами"? Слишком просто.

Гуляя по вечерам с Теллем, она делилась своими мыслями.

— Смотри: если меня не станет, ни на какие сделки не иди с теми, кто представляет власть или говорит от имени государства, — предупреждала Фина. — Ни на какие! Я сейчас даже не про историю наших деток говорю. Вспомни наши вклады в Нацбанке. Я всю жизнь старалась держаться подальше от государства, особенно от его затей, и только раз вынуждена была прибегнуть к его помощи. В итоге — что? Государство, которое не просто обещало, а гарантировало сохранность наших денег, лишь развело руками. Никакой ответственности на самом деле оно не несет, как захочет — так и сделает.

Расслабленный вечерним воздухом, от которого клонило в сон, Телль, тем не менее, слушал жену внимательно. Он хорошо помнил, как со своей сберкнижкой в четыре утра отправился к дверям Нацбанка, и то оказался там не первым. Пять часов ожидания — ради того, чтобы услышать: "денег нет, не стойте". Конечно, Телль все сделает, как просит Фина.

"Если меня не станет", — эти ее слова не давали покоя. Почему Фина их сказала?

Мысль о том, что он может потерять жену, которая осталась единственным близким ему человеком, приводила в отчаяние. Как ее не станет? Как может ее не стать — такой родной, любимой? Телль не задумывался о том, что окажется один, да он и не боялся бы этого. Фину, Фину было жалко. Жалко до боли, которая мучила, сжимала, забирала все силы.

— Скажи что-нибудь. Ты все время молчишь, — просила мужа Фина.

— Я не молчу, — вырвавшись из терзавших его мыслей, оправдывался Телль, — я слушаю.

— Но я уже давно ничего не говорю.

Телль нежно обнял жену за плечо. Выйдя из квартала больших домов, они оказались на краю города. Там, за железнодорожной веткой, начиналось поле. Оно тянулось до самого неба. Затухающее вечернее солнце медленно опускалось на ветки одинокого дерева, скатывалось с него и тонуло в свежей юной траве.

Для Фины сейчас во всем мире не было ничего, кроме этого заката. Она смотрела на него, затаив дыхание, боясь упустить каждое его мгновение. Телль старался не шевелиться, чтобы невольно не помешать жене. Он видел, как тяжело ей в новой квартире, где невозможно дышать полной грудью, где все давит. Сейчас Фина казалась ему счастливой, вернее даже — свободной. Бетонные стены, работа, Нацвещание, выборы, митинги, ограничения, запреты — ничего этого здесь не было.

Телль подумал: как же все-таки мало у них в жизни таких закатов. А то, от чего нужно бежать, что хочется навсегда забыть, — оно рядом, оно везде, и оно каждый день. За годы с Финой Телль ни разу не смог защитить жену от всего этого. Он даже не знал как. Может, надо было просто показать ей закат?

Проводив солнце, Фина положила голову на плечо мужа.

— Давай будем сюда приходить каждый вечер, — предложил Телль.

— Знаешь, — тихо начала Фина, — я всегда хотела, чтобы из окна моей квартиры можно было наблюдать заход солнца. Когда родители взяли меня на море, я впервые увидела его. Тогда я испугалась, что солнце такое больше, красное, что оно утонет. А потом, в детдоме, где мы речку глубиной по колено видели-то всего два раза, я вспоминала тот закат и поняла, как это красиво.

Телль с Финой медленно возвращались домой. Сейчас, после заката, им даже серые коробки домов казались не такими унылыми.

***

Прощенные Нацлидером вредители, нацпредатели исчезли. Никто о них не говорил, не вспоминал вслух. У Телля на фабрике словно никогда не было зама по производству и начальника склада, хотя они вернулись на свои места после того, как всех простили. Но настал день, и они просто не вышли на работу.

На фабрике тихо обсуждали, как директор, только-только скопив на машину, не успел даже подать заявление для разрешения на ее покупку. У него уже не хватало денег. Одни этому украдкой радовались, другие сочувствовали директору, но большинству, в том числе Теллю, было все равно. После истории с нацполами он, как сказал мастер, стал еще больше сам по себе. На митинги против роста цен его и не звали.

С участковым, с которым Телль сталкивался чуть ли не ежедневно, он здороваться перестал. Тот сперва недоумевал, а затем как-то взял и спросил уже миновавшего его Телля напрямую.

— Эй, ты чего не здороваешься? Раньше-то здоровался.

От слов в спину Телль остановился. Участковый не тронулся с места, ожидая, пока тот повернется.

— Чего не здороваешься, говорю?

Телль заставил себя смотреть в глаза участковому.

— Раньше меня ваши товарищи не били, — уверенно сказал он.

— Так а я причем?

— Вы там были.

— Ясно, — раздраженно кивнул участковый. — Ну смотри.

— Буду смотреть, — принял его слова Телль.

Квартира пожилых соседей оставалась пустой. На двери ее снова появилась надпись: "здесь жили родители вредитиля". Роман заканчивал ее как раз, когда Фина выходила из лифта. Он повернулся на грохот открывшихся дверей, и Фина заметила на рукаве соседа повязку нацдружинника.

"Ну, что ты мне теперь скажешь?" — глядел на Фину Роман.

Сказал ему комендант.

— Здесь станут жить другие люди. Так что не к месту твоя надпись.

Роман, переполняемый гордостью за свою причастность к нацдружине, даже не отпирался.

Без повязки он на улицу не выходил. В магазин по вечерам после работы сосед отправлялся специально, чтобы все ее видели. Надевая ее и в выходной, Роман за руку с сыном гулял по кварталу. Повязка была всегда чистой, выглаженной. За этим сосед следил сам. Когда маленький Антон взял повязку поиграть, отец отнял ее, отругал мальчика и наорал на жену за то, что она не смотрит за сыном. Все это Фине хорошо было слышно через стену.

— Ммда, — протянула она, следующим утром столкнувшись на этаже с соседом.

— Слышь, че те надо? — сразу бросил вызов Роман.

Фина подняла брови, но отвечать не стала. "Вот еще! Пусть позлится", — сказала себе она. На самом деле даже думать о таком ничтожестве — это придать ему значимости.

Но, вместе с тем, Фина понимала, что при малейшей возможности сосед попытается осложнить ей с Теллем жизнь. И, рано или поздно, эта возможность у него появится.

Через несколько дней, вернувшись с работы, Фина увидела на своей двери слово "предатили". Сомнений не было.

— Написано тем же самым почерком. Да и кому еще тут писать, как не этому, — дождавшись мужа, кивнула она на квартиру Романа.

— Да, — согласился Телль.

— Ладно. Мела у меня нет… — Фина взяла нож и вышла на лестничную площадку.

Телль бросился за ней следом.

— Я не буду никого резать, — успокоила мужа Фина.

Видя, что Телль не совсем ее понимает, она коснулась острием соседской двери.

— Взяла первое, подвернувшее под руку… — объяснила Фина. — С людьми надо говорить на их языке. Вот я и напишу "мразь".

— Вернись. Не надо, — попросил Телль.

— Почему это?

— Там мальчик с мамой, которые нам с тобой ничего не сделали.

Фина посмотрела на мужа с сожалением. Зайдя домой, она положила нож на стол и покачала головой.

— Ты оглядываешься на его сына, но, будь уверен, он бы на твоего не оглянулся.

— Не оглянулся, — согласился Телль.

— Мне интересно: будь с нами Ханнес, и появись такой сосед, и такая надпись на двери — что бы ты сделал? Думаю, что ничего.

***

Когда Телль сказал соседу, чтобы тот не писал на их двери, Роман ответил, что это не он.

— Больше некому, — уточнил Телль.

— Ну ты видел, что это я?

Наглый взгляд соседа смутил Телля.

— А старикам тоже не вы? — показал он на дверь пожилых супругов.

Роман специально не отвечал Теллю. Он стоял и ждал, пока тот уйдет. Поняв это, Телль решил не уходить. Неизвестно, чем бы закончилось их молчаливое противостояние, если бы не выглянула Фина.

— Пойдем, — позвала она мужа.

Под ухмылку соседа Телль зашел в квартиру.

— Ты чего на него свое время тратишь? Зачем с ним вообще разговариваешь? — негодовала Фина. — Еще, поди, и "вы" ему говоришь. Он ведь в лицо тебе плюет.

— Пока только в спину…

— Нет. В лицо.

Фина хотела выложить жене Романа про то, как тот приводил на ночь женщину. Но Телль попросил не делать этого.

— Ты или разобьешь семью, тогда два человека станут несчастными — мальчик и его мама. Или они помирятся, а ты станешь крайней, потому что ты хотела разбить семью.

— Опять ты мне мешаешь… — гнев Фины переключился на мужа. — Получается: жена его будет жить в обмане, а этот подонок станет делать, что хочет?.. Ты не посчитал нужным скрывать от Ханнеса, что его ждет. "Мы должны быть честными перед ним", — так ты говорил, верно?

Упрек Фины ноющей болью застрял внутри Телля. Если б он не сказал тогда сыну! Как мучился Ханнес, как переживал после тех его слов! Как тяжело было ему принять такое решение! Маленький мужественный человек…

Остыв, Фина уверенно взглянула на Телля.

— Знаешь, что я придумала? Не стирать надпись.

— Как? — только и смог от неожиданности произнести Телль.

— Поглядим, что он сделает, — делилась своими мыслями Фина. — Мне интересно. Ведь он специально пишет, чтобы мы стирали, он так борется с нами. А мы не будем.

Несколько дней надпись оставалась нетронутой. Но потом дверь оказалась исписана полностью. Тем же почерком было опять выведено слово "предатили", а еще, по несколько раз, — "воры", "враги" и "вредитили". Поглядев исподлобья на все это, Телль взял тряпку.

— Нет, — сурово остановила его Фина. — Оставь.

Едва закончился по Нацвещанию выпуск новостей, как настойчиво зажужжал звонок. Зажмурившись от сверлящего голову звука, Телль повернул замок. На пороге стоял комендант.

— Вы бы помыли, — кивнув на дверь, предложил он.

Из-за мужа выглянула Фина.

— А вы бы сказали этому типу, чтоб он так не делал, — показала она на квартиру соседа.

Комендант позвонил ему в дверь. Роман выскочил быстро.

— Сын только заснул, — зашипел он.

Но злоба его разбилась о невозмутимость коменданта.

— Вообще, у нас нет предателей. Мы их победили всех, — сказав это, комендант ткнул на исписанную дверь. — Надо вымыть.

***

Других предателей государство нашло быстро. Ими вдруг стали ближайшие соседи.

"Они предали историческую, вековую дружбу ради подачек наших оппонентов", — заявил Нацлидер. Как именно предали, он не объяснил.

Теперь все выпуски Нацвещания начинались с того, что в соседней стране притесняют ту часть населения, которая говорит на одном языке с гражданами возглавляемого Нацлилером государства.

— Гражданами, — иронично отозвалась лишенная гражданства Фина.

В эти дни она внимательно и с тревогой слушала выпуски новостей. В одном из них известный ученый назвал ошибкой то, что "наши исторические земли" когда-то отошли соседней стране. Его слова про ошибку подхватили все.

В городах опять пошли митинги. На них в этот раз требовали вернуть отданную когда-то территорию, а в ту страну — ввести войска. Фину на работе впервые попросили нарисовать плакат к митингу.

— Чтоб на нем та территория была… Ну, которая наша, — объяснял ей председатель профкома.

— Что, плакаты пока такие еще не напечатали? — язвительно спросила Фина.

Слова ее задели предпрофкома.

— Давай только не умничать. Попросили — сделай.

— У меня просто много работы, я не успею нарисовать, — предупредила Фина.

— Ну, к другому разу тогда.

Чтобы не участвовать в митингах и не рисовать никакие плакаты, Фина взяла на себя часть нормы тех, кто из этих митингов не вылезал. На работе ей приходилось задерживаться, порой — подолгу. Телль терпеливо дожидался Фину возле проходной, в надежде, что хотя бы раз после ее смены они отправятся провожать солнце.

— Прости, сил нет, — от усталости не поднимая головы, признавалась Фина.

По дороге она садилась на скамейку остановки и, отдыхая, с тоской смотрела в ту сторону, где за домами начинался закат. Телль видел, как Фину тянет туда, но нужно было поскорее добраться до дома, чтобы включить телеприемник, сделать громче радио.

— Что-то случится, — говорила Фина мужу. — Оно все не просто так, само по себе происходит, а делается специально.

Телль и сам понимал это. У него на фабрике каждый день в перерыве проходили собрания, где обсуждали только что закончившийся выпуск новостей. Все как один говорили про соседнюю страну, а про рост цен никто не вспоминал, словно его и не было. Чтобы не находиться среди этого кипения гнева, Телль оставался на рабочем месте, где в тишине спокойно жевал свои бутерброды.

Митинги в стране стали стихийными. Разговор двух человек в парке или на улице уже через полчаса превращался в клокочущую толпу, которую обходили и нацдружинники, и нацполы. Люди не понимали, почему бездействует Нацлидер, возмущались, злились.

Небольшие митинги возникали перед сменой и у проходной фабрики. Телль, когда шел мимо, всегда опасался, что его позовут присоединиться. Слыша слова ораторов, он отворачивался.

— Слушай, а ты что про это думаешь? — поинтересовался у Телля напарник.

Тридцать первый тоже не участвовал ни в митингах, ни в собраниях в перерыве. Только, в отличие от Телля, не уходил, а стоял и смотрел на все со стороны.

— Зачем тебе? — с недоверием спросил Телль.

Фина каждый вечер просила мужа, чтобы он ни с кем не обсуждал происходящее и нигде ничего не говорил. Конечно, все это было не в характере Телля, но Фина боялась, что его специально начнут дергать, а тогда он заведется.

Тридцать первый не отступал, настаивая на ответе.

— Ведь что-то ты думаешь? Не может быть такого, чтобы не думал.

Телль небрежно взглянул на него.

— Лучше чтоб ничего не было, — нашел он такие слова.

***

Волнения в городах оказались столь сильными, что пришлось выступить Нацлилеру. Он сказал, что не имеет права вмешиваться в дела другого государства, однако, если проживающее на "исторически нашей" территории население попросит помощи, то — поддержит его и возьмет под защиту.

После слов Нацлидера там как-то сразу началось восстание. Восстанием произошедшее первым назвало Нацвещание, которое с утра до ночи говорило теперь только о нем. Повстанцы освобождали один населенный пункт за другим, а отступавшие правительственные войска везде перед отходом проводили карательные операции.

— У них форма, как у нашей армии, — заметил Телль, кивая на повстанцев в телеприемнике. — Помнишь, с Ханнесом когда на парад ходили? Такую же видели. Только у этих знаков отличия нет… И техника у них такая же.

— Пожалуйста, никому не говори это. И не отвечай, если тебе об этом скажут, — попросила Фина.

— Хорошо, — чтобы успокоить жену, согласился Телль.

На экране командиры повстанцев показывали корреспонденту Нацвещания могилы закопанных наспех расстрелянных мирных жителей, рассказывали о повешенных детях.

"Их убили за то, что они говорили на другом языке. На нашем с вами языке", — резюмировал в конце своего репортажа корреспондент Нацвещания.

Страна взорвалась от гнева и возмущения. К разбитым на улицах палатках, где записывали добровольцев, выстраивались очереди. Рядом собирали одежду и обувь для населения восставших территорий. Нацбанк открыл специальный счет помощи, на который каждый должен был перечислить, сколько может.

Сразу переведя туда небольшую сумму, Фина посоветовала мужу сделать то же самое.

— Еще чего! — недовольно покосился на жену Телль. — Зачем это нужно?

— Чтоб вопросов не возникло, — объясняла Фина очевидные для нее вещи. — Понимаешь: то, сколько мы можем им отдать, на нас никак не отразится. Когда вокруг творится такое, не надо привлекать к себе внимание.

— Не хочу, чтобы на мои деньги убивали людей, — твердо произнес Телль.

Наивные слова мужа разозлили Фину.

— Не говори глупости. Еще от тебя слышать их не хватало.

Те слова она припомнила Теллю после того, как Нацвещание невольно раскрыло, откуда взялось у восставших обмундирование и техника с оружием.

"Наше государство оказывает всяческую помощь сражающимся за свободу повстанцам", — сказал диктор в сюжете о формировании колонны грузовиков с медикаментами и продовольствием для восставших.

— Все ясно тогда. Вопрос: как все это через границу пропускают? — размышляла Фина. — Значит, уже нет никакой границы…

Вздохнув, она печально покачала головой.

— Чтобы понять, что там на самом деле происходит, надо поглядеть на это с другой стороны, — задумчиво сказала себе Фина. — А как?

Отложив свои мысли, она повернулась к мужу.

— Слышал про колонну с продовольствием? Вода с фабрики, на которой ты работаешь, отправится туда, где убивают людей. И пить ее станут те, кто убивает.

Фина пристально смотрела на Телля, но не в ожидании ответа, — ей важно было, чтобы муж понял. Телль напрягся, словно защищаясь от сказанного.

— Я узнаю, — пообещал он.

И утром, дождавшись, когда мастер пойдет мимо, Телль спросил его — будет ли их вода в колонне помощи повстанцам.

— Конечно, — не останавливаясь, уверенно бросил мастер.

Руки Телля бессильно повисли. Глаза растерянно смотрели мастеру вслед. Весь день Телль был как оглушенный, с одним-единственным вопросом в голове.

Как теперь здесь работать?

К концу смены дала о себе знать усталость. Она отвлекла от тяжелых раздумий, и стало ясно: ведь, на самом деле, мастер лишь подтвердил то, о чем Телль догадывался и чего не желал принять.

Подлая, гадкая мысль забралась в голову. Можно, оказывается, совсем не переживать об этом, если не думать. Можно спокойно жить, когда где-то рядом убивают людей, а ты хоть как-то, но причастен к этому убийству. И можно жить, забывая о случившемся по твоей вине с сыном.

Чтобы признаться Фине, что она была права, потребуются силы. А домой Телль возвращался разбитым. Не заметив сидевшую в ожидании его на остановке Фину, он прошел мимо, но жена окликнула Телля и, догнав, взяла под руку.

— У тебя все хорошо? — с сомнением спросила Фина.

Для того, чтобы ответить, Телль выпрямился, проглотив вместе со всеми переживаниями комок в горле.

— Все так, как ты говорила, — глядя в глаза жене, произнес он. — Нашу воду везут туда.

Думая об этом весь день, Телль поэтому не уточнил жене, куда именно везут воду, а Фина не сразу поняла, что муж имел ввиду.

— Столько значения ты этому придаешь, — хоть Фина знала мужа, но все равно удивлялась. — А ведь, по большому счету, ничего не случилось.

— Не случилось, — согласившись, тяжело повторил Телль.