Последний сын

Братья

Ханнес любил своих братьев. Он часто просил отца и мать рассказать ему о них. Телль больше рассказывал о Бобе, Фина — о Марке. От родителей Ханнес знал, как их не стало, но никогда не заводил разговор об этом.

У него остались игрушки, которые были у Боба и Марка. Ханнес хранил их в своей картонной коробке с крышкой. А у мамы в шкафу была детская одежда. Иногда она доставала вещи братьев, раскладывала их на кровати, потом брала каждую в руки и смотрела на нее. Когда Ханнес видел это, он думал, что лучше бы мама в эти минуты плакала.

Больше всего Ханнесу было жалко Карла — в память о нем остались только две распашонки. Незадолго до родов мама оправилась в магазин тканей, где купила ситец. Она сама раскроила распашонки, пошила их, нарезала и обшила пеленки.

Ханнес помнил, что, когда был маленьким, к ним домой пришел чужой человек. Ханнес от него спрятался в шкафу. Родители закрыли дверь в комнату сына и разговаривали с человеком в прихожей, но Ханнес все равно боялся незнакомца больше, чем темноты тесного шкафа. Сидя там, стараясь дышать тихо, не шевелиться, Ханнес дотронулся рукой до чего-то твердого и неровного. Рука сжалась, одна из неровных вещей оказалась у него в ладони. Ощупав ее, Ханнес понял, что это фигурка человека.

После того, как незнакомец ушел, родители увидели, что сына нет ни под одеялом, ни за шторами, ни под диваном. Только, когда они стали громко звать его, дверь шкафа открылась. Сын держал в руке солдатика со знаменем.

— Я нашел вот это… — показал родителям игрушку Ханнес.

— Ты прятался в шкафу от чужого дядьки? — улыбаясь, Фина присела к сыну и обняла его.

— Я искал новые игрушки, — покраснев, ответил Ханнес. — Откуда у нас это?

— Это Марка, — сказал Телль.

Веселое лицо отца стало серьезным.

— Кто он? — тревожно спросил Ханнес.

— Он твой брат, — Телль смотрел на солдатика.

— Брат? — удивился Ханнес. — А где он?

— Его больше нет.

— Почему его нет? Куда он делся? — Ханнес испуганно глядел на родителей, которые были сейчас далеко-далеко.

— Он… — начал Телль, но не смог продолжить и вышел из комнаты.

Фина погладила сына по голове. Никогда Ханнес не видел родителей такими беспомощными. Они всегда казались ему большими, а тут вдруг стали маленькими. Ему было очень жалко их.

Он несколько дней искал брата в квартире. Ханнес открывал каждый ящик, заглядывал в каждую дверь. Он проверял даже рукава маминого пальто, а однажды чуть не упал, пытаясь добраться до верхней полки антресоли. На стук качнувшегося табурета в комнату зашла мама. Увидев смотревшего с пола на открытую дверь антресоли сына, Фина взяла его на руки и подняла к той полке.

Закончив поиски, Ханнес загрустил. По вечерам он тихо сидел в своей комнате с игрушками из коробки, которую нашел в шкафу. Свои игрушки Ханнес не трогал. Воспитатели в детском саду жаловались Фине, что Ханнес стал замкнутым, почти ничего не ел, все время проводил на стульчике у окна.

— Надо ему рассказать, — предложила мужу Фина.

Телль согласился. Он несколько дней думал, как все объяснить Ханнесу, но, однажды, придя с работы, увидел, что Фина, обняв за плечо сына одной рукой, другой раскладывала перед ним игрушки братьев. А Ханнес доставал фотографии из черного конверта и рассматривал их.

Телль почувствовал облегчение от того, что Ханнесу о братьях рассказал не он. Только облегчение это было какое-то предательское.

***

И все же Ханнес нашел братьев. Ими для него стали игрушечные фигурки. Карлом стал солдатик голубого цвета в треугольной шляпе, с длинным, от пола до плеча, ружьем. Он был больше других, почти с папину ладонь. Красный солдатик-знаменосец, с которым Ханнес в руках тогда вышел из шкафа, стал Бобом.

Была еще фигурка толстяка в рабочем комбинезоне с торчащими из нагрудного кармана разводным ключом и пассатижами. Но Ханнес не дал толстяку имя Марка. У него ведь в детском саду был толстый мальчик, которого звали как угодно, только не по имени. Больше фигурок людей у Ханнеса не нашлось, и тогда Марком стал темно-зеленый резиновый ежик.

— Марк, пойдешь с нами строить дом? — обращался, наклонившись к ежику, солдатик в треугольной шляпе.

— Пойду. Где мы будем его строить? — отвечал ежик, беря лопатку.

— А меня возьмете с собой? — спрашивал Ханнес.

Он, как мог, играл младшего брата в придуманной им самим истории.

— Тебе еще рано. Ты просто будешь сидеть, смотреть, чтобы волки или медведь не пришли, — говорил Ханнесу солдатик со знаменем.

Но строить дом им мешали не волки и медведи, а толстяк в комбинезоне. Он просто рушил все, что братья успевали создать за день. Сначала они не знали, кто это делает, и думали на ветер или на животных. Потом Ханнесу пришла мысль спрятаться, подождав вечера. Когда толстяк начал ломать стены с крышей, братья выскочили и стали его бить.

На разноголосые крики Ханнеса в комнату зашел Телль. Он сел на пол возле дивана, где играл сын и, узнав в чем дело, взял избитого толстяка в руки.

— Может, он не хороший человек, — говорил Телль, разглядывая толстяка. — Но он не мог быть всегда таким. Он ведь был когда-то маленьким… И, может, его сейчас ждут дома детки — такие, как ты. И для них он — самый добрый, самый любимый, самый лучший папа на свете. И вот он придет сейчас домой — избитый, оборванный. Детям его будет больно и горько… Я вот для кого-то тоже нехороший, кому-то тоже не нравлюсь. Хотя я не разрушаю дома, и не делаю ничего такого. Просто моя походка, моя речь, мои зубы не нравятся. И я вот приду домой с разбитым лицом. Ты будешь ждать меня, а я приду таким…

Глаза Ханнеса покраснели, он отвернулся к стене. Телль погладил сына по голове.

— Не расстраивайся. Просто другому человеку тоже может быть больно. Нужно это знать.

Сын кивнул, перебирая пальцами бахрому гобелена над диваном. Телль сидел возле него, пока не услышал ровное сопение. Приподнявшись, он увидел, что Ханнес заснул, и осторожно вышел.

Потом толстый человек в комбинезоне помог строить братьям дом. Оказалось, что он — строитель, и теперь он говорил, как поставить стену, как лучше положить крышу, куда должна смотреть дверь.

***

— Мама, а какими были братья? — спросил как-то Ханнес, расставляя фигурки для игры.

Фина была готова к такому вопросу сына. Она села рядом с ним и взяла в руки солдатика со знаменем.

— Боб был спокойным. Он тихо лежал себе в кроватке. Если к нему не подходить, он так весь день мог лежать. Даже есть не просил. Тихий такой, маленький. Смотрел и улыбался. Я сейчас понимаю, что у него просто не было сил… Возьмешь его на руки, обнимешь, а он прижмется к тебе, пригреется и уснет.

Лицо Фины просветлело. Она улыбнулась своим воспоминаниям и взяла ежика.

— А Марк всегда требовал внимания. Его нельзя было ни на минуту оставлять одного — он сразу звал. И просил есть.

— Есть? — переспросил Ханнес.

— Да, есть. Он всегда был голоден, — рука Фины нежно поставила ежика и взяла большого солдатика.

Ханнес тревожно посмотрел на мать.

— Карл, когда у меня был в животике, стучал ножками. Иногда я это видела. Я лежала, и у меня животик шевелился. Иногда он ходил волнами. Я гладила живот и успокаивала малыша, — вспоминала, не сводя глаз с большого солдатика, Фина.

Ханнес чувствовал, как у матери внутри все ныло. Он не знал, что делать. Ханнес готов был забрать у нее солдатиков с ежиком и спрятать их далеко под диван.

— Мама, а ты видела волны? — вдруг спросил Ханнес.

Фина посмотрела на сына.

— Что? — брови ее нахмурились от удивления.

— Волны ты когда-нибудь видела?

— Когда я была маленькая, родители возили меня на море. Я помню, как увидела его впервые. Оно качалось и блестело на солнце… — начала, словно сказку, Фина.

Подперев голову руками, Ханнес завороженно слушал. Он готов был слушать всю ночь, но волны ласкового голоса матери убаюкали его, и Ханнес уже во сне видел это море, старого рыбака с глубокими, прожженными солнцем, продутыми ветром морщинами, огни больших кораблей вдалеке.

Морем для Ханнеса стал пол его комнаты. Перевернутый табурет превратился в корабль с мачтами — ножками, на которые Ханнес надевал паруса из листов бумаги. Капитаном был голубой солдатик с ружьем — и не только потому, что он — самый старший из братьев. В своей треугольной шляпе, кафтане он как раз и выглядел капитаном. Ежик забирался то на проножку, то на царгу табурета, смотрел вдаль и кричал вниз о том, что видел впереди. Управлял кораблем молчаливый красный солдатик. Сам Ханнес стал юнгой, который поправлял паруса, ловил и готовил рыбу, а также подавал, приносил, забирал, чистил — словом, делал все, что его просили.

Человеку в комбинезоне места на корабле не нашлось, и он, когда помог команде загрузиться, остался ждать ее на берегу.

— А что ты его с собой не взял в плавание? — весело спросила сына Фина.

— Он чужой, — быстро и серьезно ответил Ханнес.

Иногда корабль заплывал кухню или в комнату родителей. Телль, где бы ни находился, убирал ноги с пола, а Фина, которую корабль Ханнеса чаще заставал на кухне, просто просила ее объехать.

— Вижу горы! — кричал капитану с мачты Марк.

— Право руля! — командовал Карл, и Боб уводил корабль вправо.

Во время одного из таких поворотов стоявший на царге ежик упал на пол. Телль опустил ноги, быстро поднял его и поставил в табурет сыну. Ханнес развернулся. Сказав за капитана, что упавшего за борт Марка спас кит, подражая сигналам машины "скорой помощи", он стал двигать табурет в свою комнату. Там ежика положили в больницу, а толстый человек в комбинезоне надел скрученную из тетрадного листа белую в клетку накидку и принялся его лечить.

В игре Ханнеса Фина не хотела принять только то, что Карлом и Бобом оказались солдатики. Она часто думала, кем бы стали ее старшие дети, если бы выросли. Конечно, было бы хорошо, если бы они выучились и смогли как-то выбраться отсюда. А если нет?

Тогда — только не военными. Представив это, Фина покачала головой. Для нее быть военным — это как прожить всю жизнь в детском доме, где ни свободы, ни выбора, а лишь требования, которым надо подчиняться.

Всякий раз глядя на солдатика в треугольной шляпе и солдатика со знаменем, Фина вспоминала свою детдомовскую форму, особенно колготы, в которые, когда они были новые или после стирки, с трудом просовывались ноги. А через неделю носки эти колготы сами сползали к щиколотке.

— Слушай, может, какие-то другие фигурки есть, обыкновенные? Не солдатики чтобы, — предложила Фина мужу.

Телль не успел ни подумать, ни ответить, как она добавила: — Хотя, сейчас у Ханнеса такой возраст, когда все мальчики представляют себя героями и играют в героев…

В магазинах, кроме солдатиков, ничего не было. Товарищи по работе, у которых дети давно выросли, принесли Теллю деревянного, покрытого краской, человечка с книгой, а еще — пластмассового малыша с крутящимися ручками, но неподвижными ножками и головой.

— Это пупсик. Мне родители такие покупали, — улыбнулась Фина, держа пластмассового малыша на ладони.

Пупсик так никем и не стал у Ханнеса. Он все время лежал в коробке. Когда Телль спросил, почему сын не пользуется этой игрушкой, Ханнес тихо, чтобы не слышала мама, ответил: "она девчачья".

Телль начал хохотать, но, увидев, что сыну будет неловко перед матерью, прекратил веселье.

Сам он в играх Ханнеса оказался тем деревянным человечком с книжкой. Вместе с двумя солдатиками, ежиком и Ханнесом они ходили по морям, строили города, сражались против чудовищ.

А толстый человек в комбинезоне так и ждал их на берегу.

***

Навещать братьев получалось редко, но, когда в городе объявляли воскресник, и все должны были выходить на уборку территории, Телль с Финой всегда отправлялись убирать на кладбище. Ханнес ездил с ними.

Раньше родители просто сажали его возле могил братьев, и Ханнес, достав из карманов солдатиков с ежиком, тихо смотрел вместе с ними, что делают мама с папой. А теперь подросший Ханнес сам аккуратно сгребал оставшиеся с осени между могильными плитами листья и ветки, вытирал плиты. Он тихо, чтобы не слышали родители, разговаривал с братьями, спрашивал, как у них дела, рассказывал им, какие книги прочитал, делился о том, кем думает стать, когда вырастет.

— Я часто думаю, как бы мы жили вместе? Я был бы младшим братом, — сказал однажды по дороге с кладбища Ханнес.

— Не могу представить. Получалось так, что у нас был всегда один ребенок. И мы любили только его, — медленно, чтобы Ханнес мог на ходу прочитать ее слова, отвечала Фина.

— А разве моих братьев вы уже не любите? Я думал, что любите, — в этих словах Ханнеса мать уловила нотки тревоги.

— Любим. Только не можем им отдать свою любовь. И всю ее отдаем тебе.

— А как было бы, если бы они все были живы? Наверное, мы бы жили очень дружно, — глаза Ханнеса засветились.

— Было все бы по-другому, — остановившись, начала объяснять Фина. — Смотри: у родителей есть один ребенок, и они любят только его. Потом появляется второй, его тоже надо любить. Старший это понимает, и ему тяжело. Рождается третий — и его надо любить. Детям — вам — было бы тогда тяжелее. Каждому из вас пришлось бы понять: не только ты у нас, есть еще и твои братья. И они для нас такие же родные, как ты.

— А хватит на всех детей любви? — пытался понять Ханнес.

— Хватит. Ее же нельзя измерить, закрыть на ключ или запретить. Она бесконечна. Вот силы человека не бесконечны…

— А что будет, если ребенка не любят?

— Тогда он умрет, — лицо матери стало очень серьезным.

— Но вы с папой любили моих братьев. А они все равно умерли, — с трудом сказал Ханнес.

Не ответив, Фина пошла дальше, опустив голову.

— Получается — умирают все. И дети, которых любят, и дети, которых не любят, — продолжал, догнав мать, Ханнес.

— Сынок, — нашла ответ Фина. — Дети, которых не любят, от того и умирают, что их не любят.

— Но почему, если человека любят, он все равно может умереть? Почему это не спасает? — не понимал Ханнес.

— Не все болезни можно вылечить, не все травмы. Старость нельзя вылечить.

Ханнес смотрел, как брови матери нахмурились, а глаза наполнились грустью. Он взял мать за руку. Фина снова остановилась. Глаза ее заблестели.

— В детстве я мечтала, что, когда вырасту, сделаю так, чтобы каждый ребенок в мире получил подарок на новый год. Чтобы к нему домой той ночью постучал волшебник, и принес мешок игрушек или сладостей. Когда я выросла, то поняла, как это сделать, но еще поняла, что никогда это не смогу. Для этого нужно много-много денег. Их у меня нет.

— А если сказать самым богатым людям мира? — загорелся идеей Ханнес.

— Да, это было бы здорово, — Фина вздохнула, чтобы набраться сил. — Тут не то важно, какой именно подарок, а важно то, что этот подарок есть. Представляешь: в одно и то же время на земле к миллионам детей придет праздник. Разве это не чудо? Разве это не волшебство? Ведь волшебство — его мы сами придумываем, сами делаем, своими руками. Каждый человек может быть волшебником, понимаешь меня, сынок? И неправильно, чтобы это чудо для детей делали только самые богатые люди. Надо чтобы — каждый, кто может, все вместе. А мы вместо этого ссоримся, воюем…

Для Ханнеса мечта матери стала как сказка, после которой за спиной вырастают крылья. Если от отцовской сказки про бабушку было так грустно, что внутри все царапало, то слова мамы зажгли далекий свет, и к нему без устали хотелось идти.

— А, если сделать подарки самим? — спросил Ханнес, по-взрослому глядя на мать.

— На это у нас с тобой не хватит и всей жизни, — улыбнулась Фина.

Задумавшись, Ханнес посмотрел в сторону. Потом перевел взгляд на мать и чуть сдвинул брови.

— Когда я вырасту, я придумаю, как сделать так, чтобы люди не умирали. И как вернуть тех, кого уже нет, — решительно сказал он.

— Для этого надо много учиться, — ответила Фина.

— Я буду много учиться, — пообещал Ханнес.

— Хорошо, — кивнула Фина.

Она погладила щеку сына.

— Я хочу, чтобы ты не грустил, — ласково сказала мать.

Ушедший вперед Телль не слышал разговора. У выхода с кладбища он, оглянувшись, остановился.

— Что-то вы совсем отстали. Все в порядке? — спросил Телль, дождавшись жену с сыном.

— Это ты слишком быстр, — ответила, часто дыша, Фина.

Телль мог идти медленно, если только кто-то шел с ним рядом, чуть ли не плечом к плечу. Тогда он кое-как мог подстроиться под шаг спутника. Раньше они так гуляли с Финой. Телль брал ее руку, и они вдвоем до самого отбоя ходили по улицам города. Казалось, это было вчера, а ведь с тех пор прошла почти вся жизнь.

— Тяжелые мысли тут приходят. Всегда хочется поскорей покинуть это место, — Телль оглянулся напоследок на главную аллею кладбища. — Хотя здесь тихо, спокойно. И, по-своему, даже красиво.

— Не надо бояться тяжелых мыслей и бежать от них, — немного отдышавшись, уверенно сказала Фина. — Они все равно настигнут человека, только он будет не готов.

— Да я и не боюсь… — небрежно ответил Телль. — Просто не хочется здесь думать об этом.